С любовью, папочка

ГЛАВА 7

Лукас

Влюбиться в Татум — самое простое, что я когда-либо делал. Умерить свою одержимость, чтобы не отпугнуть ее? Это настоящая проблема.

Дни складываются в недели. Мы с Татум находим спокойный и непринужденный ритм в нашей жизни. Она проводит свои дни в салоне, совершенствуясь в качестве полноценного стилиста, а я провожу свои, работая руками. Плотницкая работа приносит удовлетворение, хотя и изнуряет, но приятно наблюдать, как строится дом, и знать, что я приложил к этому руку. Я прихожу домой усталый и довольный почти каждый день, затем мы с Татумом готовим ужин вместе. Иногда мы едим с Ниной, иногда мы ужинаем одни. Мы говорим о наших днях, наших надеждах, наших мечтах о будущем. Мы смотрим телевизор, тихо читаем бок о бок и тусуемся с Марцеллом.

В нашей жизни царит мирная тишина, о которой я всегда мечтала, но не думал, что смогу. Во всяком случае, не с Татум. По выходным мы подбираем больше мебели для моей квартиры, пока она не становится почти такой же роскошной, как у Нины — почти.

Но мне это нравится; кажется, что это продолжение дома Татум, и она помогла сделать его своим, что помогает ему больше походить на мой. Потому что, влюбившись в нее, я понял, что она — мой дом.

И я не знаю, как ей сказать. Потому что, между нами, все еще есть кое-что, этот душераздирающий секрет, который я храню. Это всегда здесь, прячется где-то на задворках моего сознания, напоминая мне, насколько хрупки на самом деле наши отношения, превращая то, что должно быть совершенно приятным воскресным завтраком, во что-то, запятнанное ложью.

— Что случилось, малышка?

Татум сидит за моим кухонным столом, подперев подбородок рукой, и в глазах у нее грусть. Перед ней чистый лист бумаги и ручка, но она не пишет.

— Я ничего не слышала от своего отца уже пару месяцев. Я начинаю беспокоиться.

Мое сердце начинает бешено колотиться, но я изо всех сил стараюсь сохранять невозмутимое выражение лица. Я доливаю кофе в ее кружку, а затем сажусь рядом с ней.

— Я уверен, что с ним все в порядке, — говорю я.

— Как ты можешь быть уверен? У него никогда не было такого долгого перерыва между письмами. Она смотрит на меня, озабоченно нахмурив брови. — Как ты думаешь, мне стоит поехать к нему?

Паника нарастает в моей груди, как в скороварке. Я заставляю себя встать и выливаю остатки кофе в раковину.

— Я думаю, ты должна сделать то, что считаешь лучшим. Но, честно говоря, мне не нравится идея, что ты поедешь в такое место. Кроме того, это довольно далеко…

Я замолкаю, пытаясь оценить ее реакцию. Я не хочу давить на нее.

Она вздыхает.

— Да, наверное, ты прав.

В порыве действия она сминает чистый лист бумаги в плотный комок и отбрасывает его в сторону. Уставившись на смятую страницу, я чувствую себя самой большой кучей дерьма на планете. Это все моя вина; я причина, по которой она так себя чувствует.

— Позволь мне отвлечь тебя от этого, — говорю я, кладя руки ей на плечи сзади. Сегодня прекрасный день. Давай прогуляемся, устроим пикник.

При этих словах она просияла. «Правда?» — конечно. Иди одевайся. Я все приготовлю.

Мы в пути около часа, окна опущены, радио орет, а корзина для пикника пристегнута ремнями к кузову моего грузовика. Я точно знаю, куда везу ее: озеро Биг-Ридж, к югу от озера Норрис. В это время года слишком холодно, чтобы купаться, но вид все равно прекрасный.

Я выбираю местечко поближе к линии деревьев и расстилаю клетчатое одеяло под кривобокой ивой, которая защищает нас от солнца. Мы едим сэндвичи с индейкой и потягиваем игристый сидр, наблюдая, как мимо аккуратными рядками проплывают утки. Татум бросает хлеб, который мы принесли, в воду, чтобы привлечь их внимание, и довольно скоро она привлекает толпу.

Я наблюдаю, как она кормит уток, выглядя менее обремененной, чем этим утром. На ней бледно-голубое платье с высоким вырезом и подолом повыше. От одного взгляда на ее бедра у меня в штанах становится тесно. Я думаю о том, чтобы раздеть ее догола и взять прямо здесь, в парке, где любой мог бы увидеть, где каждый знал бы, что она полностью моя. В моем воображении она лежит лицом вниз на одеяле, ее великолепная круглая попка задрана вверх, а мой член глубоко внутри нее. Вскоре у меня практически потекли слюнки, так сильно я ее хочу.

Когда с хлебом покончено и утки улетели, она возвращается к одеялу.

— Что это за выражение? — спрашивает она меня.

По тому, как она прикусывает губу, я подозреваю, что она точно знает, о чем я думаю, или что-то близкое к этому. Я обнимаю ее за талию и прижимаюсь губами к мочке ее уха.

— Я хочу, чтобы ты кончила, — говорю я прямо, оценивая румянец, заливающий ее щеки.

— Сейчас? — шепчет она.

— Сейчас.

— Но, папоч… — начинает она, и я поднимаю руку. Она немедленно замолкает.

— Я знаю, где мы, но вокруг никого нет. Кроме того, твоя киска моя, когда я этого захочу, не так ли?

— Да, папочка…

— Я хочу ее сейчас.

Быстро оглядев пустой парк, она начинает медленно задирать юбку на бедрах. Я кладу свою руку поверх ее, чтобы остановить ее.

— Я хочу, чтобы ты встала на четвереньки, малышка. У меня болит член от того, как быстро она выполняет мои инструкции. Я опускаюсь на колени позади нее и задираю юбку, обнажая ее бледно-желтые трусики.

— Лицом вниз, милая, — говорю я, мой тон грубоват из-за силы моего возбуждения. Она подчиняется, и ее задница приподнимается немного выше. Я не торопясь стягиваю ее трусики вниз по изгибу ее ягодиц, позволяя им сомкнуться на сгибе ее колен. Она — видение, ее сладкая киска уже блестит.

— Раздвинь ноги немного шире для меня, детка.

— Но, папочка, что, если кто-нибудь увидит?

— Ты думаешь, я позволю кому-нибудь еще взглянуть на эту сочную киску?

— Нет…

— Поверь мне, здесь никого нет на мили вокруг.

— Но…

— Я позабочусь о тебе, — говорю я, и я это сделаю. Ничего не случится, и никто, кроме меня, не увидит эту прекрасную киску.

Она ахает, когда я провожу средним пальцем между ее складочек, находя маленький твердый бугорок ее клитора. Я нежно поглаживаю, дразняще срывая стон с ее губ, когда она начинает извиваться подо мной. Кожа ее ягодиц покрывается мурашками, когда нас обоих обдувает легкий ветерок. Я улыбаюсь и растираю ее чуть сильнее.

— Пожалуйста, папочка, — шепчет она. Я ухмыляюсь, моя эрекция болезненно напрягается под джинсами. Но я не буду трахать ее здесь, по крайней мере, не своим членом.

Я просовываю два пальца в ее жадное маленькое влагалище и сгибаю их вперед, надавливая на ее любимое местечко. Она издает крик, который эхом разносится над озером, и мне интересно, услышал ли ее кто-нибудь. Часть меня надеется, что услышали. Убирая руку, я дьявольски ухмыляюсь, когда она начинает двигаться по собственной воле, трахая себя моими пальцами и протягивая руку, чтобы погладить свой клитор.

— Ты хочешь кончить, не так ли, малышка?

— Да. Она дышит. — Мне нужно…

— А что, если я скажу нет? — Поддразниваю я. Она перестает двигаться.

— Хорошая девочка. Ты знаешь, что делать.

— Пожалуйста, позволь мне кончить, папочка, — умоляет она. Я медленно двигаю пальцами, наслаждаясь бархатистой мягкостью ее киски. Она такая чертовски влажная, ее соки практически стекают по моей руке.

Это наводит меня на мысль.

— Ты можешь кончить, малышка, — говорю я, — если сможешь засунуть папин палец себе в попку.

Татум выдыхает. — Но…Папочка…

Я вынимаю одну пару пальцев из ее киски и быстро заменяю их пальцами другой руки. Она тихо стонет, когда я обвожу ее вход своими скользкими пальцами.

— Ты когда-нибудь засовывала палец себе в попку, детка? Или папочка собирается первым трахнуть эту дырочку?

— Ты первый.

Чувство глубокого удовлетворения захлестывает меня. Я слегка надавливаю на ее анус, и ее киска сжимается в ответ.

— Сделай глубокий вдох для меня, малышка… Это оно. Теперь выдохни…

Я просовываю палец в ее попку, когда она вздыхает. Я едва успеваю наполовину войти, прежде чем она снова начинает неистово тереть свой клитор.

— Такая хорошая маленькая шлюшка, — хриплю я. — Берет папины пальцы в обе ее дырочки. Я трахаю ее, пока она гладит себя, постанывая прижимаясь назад, когда я продвигаюсь вперед.

Сильнее… Быстрее…

— Пожалуйста, позволь мне кончить, папочка. Я так чертовски близко.

— Ты можешь кончить для меня, детка.

Татум раскачивается взад-вперед, ее всхлипы переходят в стоны. Ее киска и попка сжимаются вокруг моих пальцев.

— О боже, папочка… Не… останавливайся…

Все ее тело содрогается, когда она кончает, прижимаясь лицом к одеялу, заглушая крики удовольствия.

— Хорошая девочка, — говорю я, когда она продолжает дергаться после оргазма.

— Такая хорошая, девочка, черт возьми. У меня было твердое намерение дождаться, пока мы вернемся домой, чтобы закончить то, что мы начали здесь, но мой член чувствует себя так, словно вот-вот взорвется.

Оглядевшись, чтобы убедиться, что мы все еще одни, я отстраняюсь от нее и вытаскиваю свой член из штанов. Услышав звук расстегивающейся молнии, она оглядывается через плечо.

— Я не могу ждать больше ни секунды, детка. Папа должен войти. Прямо сейчас, блядь.

Я начинаю дрочить свой член. Она переворачивается на бок, чтобы лучше видеть, как я работаю своим членом, взад-вперед, быстрее… сильнее…

— Можно мне посмотреть, как ты кончаешь, папочка? — спрашивает она.

— Конечно, можешь, малыш. Но не смей закрывать эти бедра. Покажи папочке свою киску.

Она полностью снимает трусики, держа одно колено в воздухе и не сводя взгляда с моего члена. Игра с ее киской и задницей катапультировала меня более чем на полпути к финишу; я уже чувствую, как напрягаются мои яйца.

— Хочешь посмотреть, как папа устроит большой беспорядок?

— Угу. Она кивает, ни на секунду не отрывая взгляда от моей руки. Что касается меня, то я не могу насытиться неприкрытым волнением на ее лице.

— Папочка кончит на твою киску, а потом ты поедешь домой с моей спермой в трусиках.

— Мм, да, пожалуйста, папочка, кончи на меня. Она кусает костяшки пальцев.

В тот момент, когда я чувствую приближение оргазма, я направляю свой член между ее бедер. Удовольствие, горячее и неумолимое, наполняет мой член. Я стону.

— Черт… детка.

Татум задыхается, когда мой член извергается, покрывая ее и без того мокрую киску еще большей гладкостью. Я выжимаю все до последней капли из своих яиц, а затем падаю обратно на корточки, опустошенный. Голова пуста. Всего на мгновение я забываю о лжи, которую я ей сказал, и о секрете, который я храню.

На одну блаженную минуту все, что имеет значение, — это то, как сильно я люблю Татум и насколько она мне доверяет.

Но этот момент недолговечен. Я ощущаю перемену в тот момент, когда мы входим в квартиру Нины, чтобы вернуть корзину для пикника.

— Угу, говорит Нина в трубку, помахивая нам пальцами в знак приветствия.

— Конечно. Да, конечно, Джин. Все, что тебе нужно.

Джин Фицрой. Отец Татум.

У меня пересыхает во рту.

— Это мой папа? Спрашивает Татум, и ее глаза сияют. Видеть ее такой взволнованной совершенно разрушает меня. Она подскакивает к дивану, где сидит Нина, и плюхается на пустую подушку. Я нерешительно вхожу в гостиную. Татум смотрит на Нину широко раскрытыми глазами, но Нина поднимает палец.

— Конечно, хорошо, да. Я не ожидала… Нет, я рада, Джин, я просто… Конечно. Хорошо. Нет, она… Да. Татум жестом просит Нину отдать ей телефон, но Нина только качает головой. — Хорошо, Джин. Тогда увидимся. Мм, пока.

Нина вешает трубку.

— Папа не хотел со мной разговаривать? Спрашивает Татум. Обида в ее голосе — удар под дых.

— О, он просто занят, милая, — говорит Нина, нежно поглаживая Татума по щеке.

— Вообще-то, у меня есть кое-какие новости.

— Новости? Я говорю.

Нина бросает в мою сторону легкую улыбку.

— Оказывается, Джин возвращается домой завтра.

— Домой? Взгляд Татума расширяется. Завтра?

— Верно.

Блядь.

Татум визжит от восторга и обнимает Нину, которая похлопывает ее по спине.

— С ума сойти! Во сколько мы можем за ним заехать?

— Его выпускают в 10. Это в нескольких часах езды, так что нам придется выехать пораньше.

— Он останется здесь? Спрашивает Татум.

Мой и без того бешеный ум начинает работать.

— Нет, говорит Нина. Пока он будет находиться в реабилитационном центре, но мы собираемся отвезти его туда.

— Это просто… Татум сияет от уха до уха. Лучшая новость, понимаешь? Она подбегает ко мне и хватает меня за руки.

— Разве это не потрясающе, Лукас?

— Это здорово. Мне удается улыбнуться и кивнуть.

— Будь готова к шести, хорошо? Говорит Нина.

— Я буду готова в пять.

Татум ведет меня за руку в свою спальню. Я двигаюсь в оцепенении, ошарашенный и охваченный паникой. Я должен что-то сделать. Я не могу позволить Джину разбить ей сердце, когда она появилась в тюрьме, вся взволнованная перед встречей с ним, а он едва признал ее.

Я должен сказать ей.

Я должен сказать ей сейчас.

— Татум, — говорю я, опускаясь на край ее кровати и наблюдая, как она вихрем носится по комнате.

— Я хочу приодеться к завтрашнему дню. Она снимает голубое платье, а затем надевает другое, более темное, скромное, с маленькими красными цветочками по всему телу.

— Что ты думаешь об этом?

— Татум, детка. Мне нужно с тобой кое о чем поговорить.

— Мне не идет? Она поворачивается к своему шкафу, чтобы порыться в нем в поисках чего-нибудь получше.

— Татум, дело не в платье. Пожалуйста, просто… сядь.

Она прекращает то, что делала, и смотрит на меня, на ее лице ясно написано замешательство.

— В чем дело? Лукас, ты меня пугаешь.

Я делаю глубокий вдох и рассматриваю ее прекрасное лицо, запоминая, как она выглядит в этот момент, за мгновение до того, как я потеряю ее.

— Я отвечал на письма.

Она моргает. — Что?

— Те, что от твоего отца. Я их писал. Вот почему ты ничего не получала с тех пор, как я вышел. Вот почему…

— Я не понимаю, говорит она. — Я писала своему отцу четыре года.

— Я был сокамерником твоего отца. Ты отправила ему открытку на день рождения четыре года назад. Ту, с теркой для сыра и школьной фотографией.

Она делает шаг назад. Вот оно, начало конца.

— Ты написал эти письма?

— Да. Я ненавижу то, как она смотрит на меня, как будто я кто-то, кого она не знает.

— Зачем ты это делал?

— Потому что я думал, что ты заслуживаешь ответа.

— Итак, ты говоришь, что украл его поздравительную открытку?

— Не совсем.

— Тогда как?

— Я поднял его с пола. Оно было уже открыто. Я поднял его, посмотрел на тебя и подумал, что эта девушка заслуживает извинений. Я подумал, может быть, я мог бы сделать эту маленькую вещь. Я мог бы дать ей это. Я не должен был продолжать это так долго, но… те письма стали единственными светлыми пятнами в моей жизни на тот момент. Ты была лучшей частью последних четырех лет, Татум. Мое солнышко в этом сером месте, и я не хотел его отпускать…

— Я прочищаю горло и отвожу взгляд. Когда я вышел, я сказал себе, что пришло время признаться. Итак, я появилась в салоне…

— Ты солгал мне, шипит она, боль и предательство окрашивают каждую черточку ее лица.

— Детка, я…

— Не называй меня так, огрызается она. — Не смей называть меня так.

Мое сердце разбивается вдребезги.

— Пожалуйста, Татум, ты должна понять. Я не хотел, чтобы это произошло таким образом. Я не хотел влюбляться в тебя. Ее глаза расширяются от моих слов, губы дрожат.

— Но я влюбился. Я влюбился в тебя. Я люблю тебя, Татум, и я знаю, что поступил неправильно, но я не жалею, что сделал это. Мне жаль только, что я солгал тебе.

Она выглядит так, будто хочет что-то сказать. Но, не говоря ни слова, она подходит к двери и широко распахивает ее.

— Убирайся.

— Татум…

— Я сказала, убирайся, Лукас!

Я медленно поднимаюсь и направляюсь к двери, жалея, что не могу вернуть все назад. Не могу. Однажды это должно было случиться. Рано или поздно она бы узнала, что я лжец и мошенник. Никакое количество отбытых сроков не сможет компенсировать вред, который я ей причинил.

Как только я переступаю порог, она хлопает дверью. Это меньшее, что я заслуживаю.