Саамские сказки

О СААМАХ И ИХ СКАЗКАХ

Как-то, еще в тридцатых годах, мне приходилось слышать от любителей сказок:

— Да, знаете ли, эти ваши северные сказки какие-то... Прочтешь, а в голове ничего не осталось.

— Скучновато?

— Да нет... Что-то тут то, да не то...

Собиратель северных сказок не может согласиться с такими отзывами — в северных сказках привлекают и особое знание жизни, и своеобразная фантазия. Однако в научной публикации они действительно звучат слишком на свой лад. Поясню примером.

Один музыковед делал доклад перед этнографами о своей поездке к ненцам. В тундре он записал пение их под балалайку и гармонь. Он сам пел нам под аккомпанемент этих же инструментов. Пение, иногда протяжное, иногда прерывистое или даже захлебывающееся, переходило в крик, порой до визга, а потом в рычание — певец был в гневе. Кончалась песня мягким самодовольным клекотом.

Таких песен было исполнено несколько.

— Все одно и то же,— сказали мы.

— Нет, песни не похожи одна на другую,— утверждал музыковед. Он повторил первую песню, объяснил ее содержание. Затем на ряде музыкальных иллюстраций пояснил различия между разными музыкальными ладами. И вот ту же песенку, но русскими словами, в звучании привычного для нашего слуха европейского лада, он исполнил в сопровождении все той же гармошки. Вот что мы услышали: «Она хороша, как молоденькая оленица, у которой глазки карие и копытца черные, а рожки в нежном бархате. Он хочет быть с нею. Но весною ее увезли в широкую тундру, на север, в далекие чумы. Напрасно он ищет ее: в тундре ее не найти, ее схватят другие руки...

Но придет зима — в теплых зеленых лесах, среди елей, в чумах он ее найдет. Она будет в его чуме хозяйкой. Как тепло у очага, в ее красном пологе!»

Прозвучала нам понятная мелодия, хотя и в несколько необычном тембре, дважды ее звучание прерывали бурные аккорды. Песня произвела на всех большое впечатление[1].

Вот этого перевода северных сказок, с их лада оказывания на знакомый нам и привычный, не хватало тому читателю, который жаловался на недоходчивость сказок народов Севера.

В нашем сборнике делается именно такая попытка перевода саамской сказки на наше звучание, на наше ее понимание.

На Крайнем Севере Европы живут люди, которые именуют себя «саами», «народ саами». Соседи же — русские, финны, шведы и норвежцы — называют их «лопари» или «лаппе». Во времена Древнего Рима называли их финнами. Это название народа дало наименование стране, в которой они обитали — Финляндии (впоследствии они были вытеснены оттуда другими племенами, предками нынешних финнов). Вот что пишет о них известный римский писатель Тацит (I в. н. э.): «Финны чрезвычайно дики и до крайности бедны; они не имеют ни оружия, ни лошадей, ни домов; трава — их пища, шкура — одежда и земля — постель. Вся их защита — стрелы, заостренные, по недостатку железа, костями. Охота составляет занятие одинаково и мужчин и женщин: они отправляются вместе, и каждый имеет свою часть в добыче. Дети не имеют другого спасения от дождя и диких зверей, кроме шалаша из ветвей. Там укрываются и юноши и старики. Они считают себя счастливее тех, которые вздыхают над плугом, устают при постройке домов, мучаются страхом за свое имущество и жаждою чужого добра. Не боясь ни несправедливости людей, ни гнева богов, они достигли того, что более всего трудно: им ничего не нужно желать»[2].

В таких словах Тацит рисует первобытно-общинный быт, в условиях которого жили саамы в начале нашей эры.

Ныне саамы живут в горах Норвегии и Швеции, на севере Финляндии и у нас в СССР на Кольском полуострове, в Мурманской области. За границей находится около тридцати тысяч человек, в СССР около тысячи восьмисот человек.

Хозяйство саамов было настолько неразвито, что ведение его почти целиком подчинялось условиям природы, среди которой они жили. Дикий олень круглый год бродил по тундре. Саамы, пася свои стада оленей и преследуя диких, тоже передвигались вслед за ними. Рыба в реках и озерах тоже не стоит па месте, и саамы ходили всем своим домом на те озера, где весною или осенью лучше всего ловилась рыба. Тут, на этих лучших местах, саамы строили себе шалаши из тесаных брусков, из бересты и дерева. Название этого жилища — вежа.

Тут же, в амбарчиках, на высоких столбах, они хранили запасы продовольствия и некоторые инструменты. Жилище и все их имущество были приспособлены к подвижному, кочевому образу жизни. Они жили отдельными семьями, которые объединялись в роды.

Хлеб саамы не сеяли. Только четыреста лет тому назад они начали употреблять в пищу печеный хлеб. Муку им привозили из России. Как видим, к этому времени в их быту произошли большие изменения по сравнению с картиной, нарнсованной Тацитом.

С IX века в течение многих веков саамы платили двойные подати: и русским князьям, и королям Норвегии. Тяжелым бременем легла эта дань на саамов. Неопределенность границ на Севере, походы скандинавских королей на Русь, при содействии папы римского, беспрестанно вызывали военные столкновения, при которых коренные жители, саамы, должны были покидать свои жилища, уходить в глушь и прятаться там в аемлянках. Подчас эти столкновения превращались в настоящие войны. Саамы эту эпоху называют «подземной войной». В 1250 году Александр Невский отправился походом на Север и на некоторое время установил там мир.

Если не считать легендарных времен, когда саамы сами вытесняли какое-то племя с земли Кольского полуострова, загадочное имя которого в легендах — тала, талы, то исторический период подземных войн саамы разделяют на три «нагона». Это деление указывает, что у саамов выработался своеобразный взгляд на свое прошлое. Конечно, это фольклор, а не история. И все же сведения эти интересны, и просто отбросить их фольклорист не может. Первый «нагон» — это столкновения с норманнами, первый крестовый поход 1157 года. Второй —1240 — 1326 годы —время шведских войн с Новгородом, крестовые походы, «Ледовое побоище», поход Александра Невского в Поморье и далее на север, заключение Ореховепкого договора. Третий «нагон» более позднего времени, московский период, крещение саамов в 1526 году, походы и набеги отрядов датского короля и царских сборщиков дани. Этот период «подземной войны», по-видимому, был настолько разорителен, что в

1673 году потребовалось заступничество эа саамов самого патриарха.

О каждом «нагоне» саамы складывали саги. Судя по общему духу, сказ о старце Няле можно отнести ко времени норманнов, сагу о Лаурикадже — ко второму периоду и, наконец, сагу

«Красивая Катрин» — к третьему «нагону», когда в Коле бывало много иностранцев.

Кольский полуостров с давних времен был притягателен своими незамерзающими бухтами. Петр I, заинтересованный в укреплении Кольской окраины, заново отстроил крепость Колу, вооружил ее артиллерией, значительно увеличил гарнизон, разрешил морскую торговлю с Норвегией.

Во время шведской войны 1709 года, в частности в период Полтавской битвы, саамы сослужили Петру немалую службу. Они вели разведку в тылу врага, в Швеции.

Петр усиленно поощрял заселение мурманского берега. Подъем всего края сказался и на хозяйстве саамов — у них появились большие стада оленей.

Процветание Мурмана, правда несколько искусственное и бюрократическое, продолжалось на протяжении всего XVIII века. В начале XIX века Россия заняла прочные позиции на Севере. Внимание царского правительства теперь обратилось на Юг. Забота о северной окраине прекратилась, она оказалась забытой.

Во второй половине XIX века правительство усилило колонизацию Кольского полуострова. Многие исконные угодья саамов были заняты под новые русские поселения, саамам было разрешено бесплатное пользование лесом для построек домов, если они захотят перейти к оседлому быту. Когда же два брата-саама действительно перешли к оседлости и потребовали содействия властей, архангельский губернатор не поддержал их.

В 1887 году с Печоры на Мурман переселились оленеводы-ижемцы. Они пришли на богатейшие пастбища тундр Кольского полуострова со своими приемами ведения хозяйства, выпаса оленей, обычаями. И если крупные местные оленеводы вскоре установили контакт с пришельцами, то саамская беднота от нового соседства пострадала: пришлые оленеводы, по обычаю Болшеземельской Тундры, присваивали себе вольно пасущихся саамских оленей, как бесхозяйных.

Известный этнограф конца XIX века Н. Харузин рисует удручающую картину нищеты саамов. В заключение он пишет: «И бьется пока лопарь из всех сил... пока не придет ему помощь извне, которая укажет ему пути, как освободиться из-под тяжелой кабалы, не принудит его вести более правильно свои звероловные и рыболовные промыслы, не даст ему возможности покинуть свой полукочевой, вредно отражающийся во всех отношениях на лопаре, быт и перейти к полной оседлости, при которой он лишь может отдохнуть от своих вековых страданий»[3].

Война 1914—1918 годов, особенно интервенция, тяжело сказалась на благосостоянии саамов: оленеводство их было почти разорено.

Октябрьская революция дала возможность саамам навсегда покончить с тяжелым прошлым.

Одной из первейших задач советского правительства на Севере был подъем оленеводства. Оленеводы получили целый ряд льгот и преимуществ, были освобождены от обложения налогом, пастухов не брали на военную службу. В период нэпа было налажено кредитование оленеводческих хозяйств.

В 1929 году возникло движение за коллективизацию оленеводческих и рыболовецких хозяйств. Коммунистическая партия и Советское правительство оказывали широкую поддержку этому движению: рыболовецкие колхозы ссужались моторными ботами, оленеводческие — снаряжением чумов, рогатым скотом.

Коллективизация в корне изменила образ жизни саамов. Кочевание отошло в область преданий. Оседлый быт благоприятно сказался на жизни саамов. Исчезли богатые и бедные.

При колхозах открываются мастерские по обработке шкур и изготовлению различных изделий из продукции оленеводства, в частности художественных изделий из оленьего меха, из бисера. Среди саамов появились люди новых профессий — доярки, мотористы, шоферы, счетные работники, учителя.

Научному изучению саамов положил начало уже упоминавшийся русский этнограф Н. Харузин. Его книга «Русские лопари» богата историческими и статистическими данными, сведениями о верованиях саамов, а также фольклорными записями. Собиранием фольклора саамов Кольского полуострова на русском языке занимались и другие ученые и писатели.

В старину религиозным почитанием у саамов пользовалось солнце. Оно живет на самом высоком небе. Ежедневно оно объезжает небо на олене и на медведе. Оно правит порядком в мире. С солнцем, как и с луной и с подземным миром, был связан целый ряд божеств.

Древнейший фольклор саамов посвящен детям Солнца — дочерям и сыновьям его. Они во всем похожи на обыкновенных жителей земли, простых людей — не случайно в сказке они спускаются с неба, чтобы жить с людьми. Враждебные Солнцу существа — пауки, лягушки, кузнечики — строят им разные козни. Сказки эти очень замысловаты и фантастичны.

В пантеоне саамских божеств особое место занимает Мандат. Мяндаш все время меняет свой облик — то он человек (под крышей своего дома), то человек-олень, то олень златорогий, который несется по небу, давая земле всякого рода жизненные блага. Этот сложный образ еще недостаточно изучен. Пожилые саамы с большой неохотой рассказывают непосвященным связанные с ним легенды.

Сказки саамов — майнс — бывают самого различного содержания, разнообразны они и по форме. Особо выделяются детские сказки — парна-майнс; тала-майнс — сказки о существе по имени Тала (на Западе этот Тала предстает в образе Стаяло — человека сильного и опасного для саама); сказки о равках (вурдалаках), о купцах (называются «купец-майнс»), о царях — саре-майнс, о карликах чакли — чакли-майнс и т. д.

В понимании саамов-сказителей сказки — это легкий жанр. Сказку можно рассказывать и так и этак, как кому нравится. Иное дело ловта, то есть миф, легенда. Здесь хороший сказитель очень строг к каждому слову. В старину ловты пели, словесная ткань их была стихотворной. Теперь в этой форме ловты забыты, рифмованные строки остались в очень редких случаях. К ловтам в нашем сборнике относятся фрагменты мифа о Мандате («Мяндаш-нийд»), «Найнас», «Рухтнас».

Сакки (по-русски — сказы, по-скандинавски — саги) — это рассказы на патриотические темы: оборона родины, военные подвиги саамских героев, эпизоды из эпохи «подземной войны» и предания о горах, озерах. Саамы были убеждены в истинности происшествия или события, о котором новествует сакка. Для того чтобы слушатель не сомневался в этом, сказители насыщают сказ множеством подробностей, а также концовками, призванными подтвердить достоверность рассказываемого: «и до сих пор там находят кости...», «там нашли мечи» и т. д.

Бывалыцинки и побасенки (бойса)—это шуточные рассказики поучающего содержания, они очень кратки, иногда заимствованы из русских апокрифических произведений или притч.

(См. «Зубочистка», «Золотой котел» и др.).

Муштоллы (в переводе «на ум пало», «на ум пришло») — рассказы о событиях дня, иногда они бытуют в форме песни.

Записи сказок нашего сборника производились во время выполнения мною полевых работ этнографа экспедиций Русского географического общества Академии наук СССР и фольклорной секции Союза писателей под руководством Ю. М. Соколова, начиная с января 1927 года и кончая февралем 1936 года. Я жил среди саамов, в их погостах и на кочевках, от четырех до шести месяцев ежегодно. Я не ограничивался только академической работой, но вместе с оленеводами уезжал в стада и по возможности помогал саамам в их работе, сближаясь с ними все более и более. Осенью 1927 года я принял участие в очень тяжелой поездке в тундру, на ловлю оленей, отпущенных весной на вольные пастбища. Благодаря этой поездке мне удалось записать весьма интересные сказки. Немало вечеров зимою и осенью проходило за рассказами о старине, эа сказками и воспоминаниями.

Саамы не очень-то охотно соглашались на запись сказок. Одно дело рассказать предание старины у костра, на охоте или долгим полярным вечером за чашкой браги, и совершенно иное — сказывать сказку городскому человеку, приехавшему из столицы со многими листами бумаги и с дюжиной острых карандашей. Это сначала казалось саамам странным, неразумным и даже предосудительным. Дело пошло свободнее во второй приезд, когда я приехал уже будучи их знакомым, знающим саамские слова, приветствия и отдельные фразы; теперь я записывал сказки по-саамски и тут же прочитывал их вслух. Это произвело сильное впечатление.

Надо сказать, что процесс записывания сказки в те годы — работа весьма трудоемкая, особенно для сказителя. Поэтому некоторые из них, придя с охоткой рассказать сказку «из уважения», очень скоро утомлялись. К тому же, как бы быстро ни записывал собиратель, результат записи обычно резко отличался от той словесной ткани, в которую облекалась сказка в живой речи. Текст такой записи — это скелет, а сказывание — живой человек во плоти, смеющийся веселой шутке, с глазами, блещущими умом, юмором и весельем или грустными от горя.

Сказитель каждый раз сказывает свою сказку по-разному — то упустит, это прибавит, одно приукрасит или придумает заново, иное место смажет. Слушатель не пассивен —он воспринимает своей творческой, слушательской фантазией упущенное, или восполняет когда-то слышанное.

Характер работы помогал вникать в быт саамов, поэтому их сказки стали для меня столь же близкими, как и родные русские. Это ощущение углубилось опытом моего собственного рассказывания. Сказки выбирались, конечно, для этого самые простенькие — «Сальный поясок», «Олешка Золотые Рожки».

Произнося вслух записанные по-саамски тексты, я улавливал своеобразие стиля сказителей, что и старался передать впоследствии в обработках сказок. Каждый из них имеет свои речевые особенности, приемы и манеру оказывания. У каждого своя интонация. У одного стиль сказывания словно свысока — он рассказывает о больших людях маленьким, тон часто повелительный (М. Титов). Н. С. Матрехин умиляется. У. П. Тарунова всегда вела сказ лаконично. В. В. Койбина, наоборот, очень любила сентенции, она бранила или осуждала своих героев, и все они у нее словно бы кукольные.

Саамы в непосредственном общении очень экспансивны, остроумны, они любят поспорить, в речи их часты забавные слова и выражения. Вот этими качествами саамской речи и сказа хотелось оживить записи, когда я приступил к их обработке. Каждый текст я прослушивал неоднократно, у разных сказителей и старался зафиксировать полноту сюжета, характеристик персонажей, особенности речи самого сказителя. Многие сказки говорятся и по-саамски и по-русски. Я записывал их на обоих языках.

Следует сказать несколько слов о Найнасе. Ядром этой легенды является на разные лады рассказываемая сказка об Оадзь. Сказитель П. В. Сорванов изложил эту сказку так, что стало ясно — перед нами фрагмент большого мифа о Найнасе, о Луне, о Солнце, о дочери Луны или Солнца — Никийе («Не есть я»). Для воссоздания этого мифа использованы несколько рассказанных отрывков, а также сведения из области верований.

Иной подход был к фрагментам мифа о «Мяндаше» — древнем родовом предании терских, то есть крайне восточных, саамов. Здесь дается совершенно точный текстовой материал, внесены самые незначительные исправления.

В. Чарнолуский