Сад Лиоты

16

— Вчера вечером звонила Энн-Линн и сказала, что собирается праздновать День благодарения в Окленде. — Сообщая эту новость, Нора наливала Фреду кофе. — Вместо того чтобы приехать домой, моя дочь проведет каникулы у своей бабушки. — Она со стуком поставила чашку на стол, раздраженная тем, что он не может оторваться от газеты. — Ты слышал, что я сказала?

— Слышал, Нора. Я уже знаю об этом.

— Откуда?

— Энни позвонила в прошлую среду и рассказала о своих планах. В общем, неплохая идея.

Нора вскипела:

— А где была я тогда?

— Насколько помню, ты ходила по магазинам. — Он опустил газету, чтобы увидеть ее глаза. — Ты говорила, что в этом году хочешь пораньше подготовиться к Рождеству.

Теперь Эйлинора вспомнила. Она еще купила для Энни классный шелковый костюмчик василькового цвета. Он стоил триста долларов, не считая аксессуаров к нему: туфель, сумочки, шарфика и золотой булавки с жемчужиной. Она представляла, как потрясающе Энн-Линн будет в нем выглядеть. Васильковый цвет гармонирует с цветом ее глаз. А сейчас ей захотелось отнести все это обратно! С чего это она станет что-то дарить Энн-Линн, если юная негодница предает ее на каждом шагу?

Нора посмотрела на газету, которую Фред опять поднял и держал, как щит.

— И почему ты до сих пор ничего не говорил мне? — Ей хотелось выхватить у него газету и разорвать ее в клочья.

Вздохнув, Фред снова опустил газету и хмуро посмотрел на жену.

— Потому что Энни сказала, что перезвонит и все скажет тебе сама, что она и сделала, — процедил он сквозь зубы. — А еще потому, что не желаю влезать в глупую свару между тобой, дочерью и твоей матерью.

— Глупую? — Она едва удержалась, чтобы не накричать на него. — Ты мог бы помочь мне, Фред. — Она была крайне довольна холодностью своего тона.

— Это ты начала войну, Нора, причем намного раньше моего появления в твоей жизни. Я решил сохранять нейтралитет.

— Это равносильно тому, как если бы ты встал на сторону Энн-Линн. Или моей матери.

Фред закрыл газету и швырнул ее на стол, словно перчатку. Глаза его загорелись.

— И что плохого, если Энни хочет устроить празднование Дня благодарения в этом году у твоей матери? Она делает это из добрых побуждений.

— Добрых? Ты так думаешь? — Она зло рассмеялась. — Дочь прекрасно знает, что я хочу провести праздник здесь, в нашем доме. И моя мать тоже знает об этом.

— Зачем тебе это? Чтобы потом жаловаться, сколько дел тебе пришлось переделать, а никто не оценил твоих стараний? Или чтобы под этим предлогом снова не встречаться со своей матерью?

У нее перехватило дыхание, щеки запылали.

— Мать может прийти, если захочет.

— Как это великодушно с твоей стороны, — сухо ответил Фред.

— Это нечестно! Я приглашала ее и раньше. Она сама не хотела приходить.

— Насколько я помню, у твоей матери нет водительских прав. Разве не так? Ты когда-нибудь предлагала подвезти ее или вызвать для нее машину?

Нору охватила нервная дрожь.

— Она сама могла бы заказать машину.

Он покачал головой, печально глядя на жену:

— Майкл обращается с тобой так же, как ты со своей матерью. Ты никогда об этом не задумывалась?

Глаза Норы наполнились слезами.

— Майкл меня любит.

— Только это совсем незаметно.

У Норы задрожали губы.

— Жестоко говорить мне такие слова!

— Я женат на тебе пять лет, но ни разу не слышал от тебя ни одного доброго слова о твоей матери. А за те несколько раз, что я видел ее, я понял, что она очаровательная женщина.

— Очаровательная. Очарование может быть напускным.

— А красота пустой. — Он поднялся. — Я ухожу на работу. — Он снял пиджак со спинки стула и взял кейс. — Когда вы с Энни разберетесь, где будете праздновать День благодарения, сообщите мне, и я приеду туда. Если меня, конечно, пригласят.

Нору душили слезы обиды.

— Возможно, я уеду и проведу праздники совсем одна! Тогда все будут абсолютно счастливы!

— Тоже мысль. — С этими словами Фред ушел, ни разу не оглянувшись.

Ее трясло. А будет ли ее семья довольна, если она уедет и предоставит всем возможность отпраздновать День благодарения, как им захочется?

Провести День благодарения у матери! Провести праздник в тесном домишке, построенном еще до войны по соседству с гетто. Как мило! Нора отнесла чашку Фреда к раковине и ополоснула водой, чтобы смыть следы кофе, и потом поставила ее на решетку посудомоечной машины. И разве Энн-Линн что-нибудь понимает в том, как нафаршировать индейку и приготовить ее? Ничего подобного! В День благодарения Нора позволяла ей только сходить в цветочный магазин, а затем убрать со стола посуду и вымыть ее. В прошлом году к ним приезжал Джордж со своей семьей. Его жена Дженни привезла два пирога: один с мясом, а другой с тыквой. Пироги были так себе, не такие вкусные, какие могла бы испечь она сама. Взбитые сливки, которые она положила сверху, немного исправили положение. Большую часть времени Энни присматривала за Мици и Маршаллом, а Дженни на кухне только путалась под ногами. Зато Джордж и Фред, как, впрочем, и все мужчины, даже не потрудились помочь. Они увлеченно смотрели по телевизору футбол.

Энн-Линн будет готовить обед на День благодарения. Это же полный провал!

Слова Фреда задели ее самолюбие. Она действительно ничего не делала для того, чтобы мать могла к ним приезжать. Джордж вполне бы мог привозить ее на своем шикарном «мерседесе». Хотя ему и было не по пути. Почему она должна справляться со всем абсолютно одна?

Все-таки будет лучше, если День благодарения они отпразднуют здесь.

Нора прекрасно понимала, что бесполезно говорить об этом с Энн-Линн, поэтому сняла трубку и набрала номер своей матери.

В ожидании ответа она сделала глубокий вдох и выдох, чтобы чувствовать себя спокойнее.

— Алло?

— Мама, это Нора. Мне кажется, будет лучше, если День благодарения мы отметим у меня. Я все подготовлю. И ты приезжай, конечно.

— Простите, я плохо слышу.

— Может быть, слышимость улучшится, если ты выключишь телевизор!

— Не знаю, что вы продаете, но мне это не нужно. — И мать положила трубку.

Нора с силой выдохнула, возмущенная тем, что Лиота во второй раз не захотела с ней разговаривать. Неужели ее мать теряет не только слух, но и разум? Она снова набрала номер, изо всех сил стараясь держать себя в руках.

— Мама, это я, Нора!

— Эйлинора? А, привет, милая. Как дела?

Нора сжала зубы. Мать что, нарочно злит ее, называя этим именем?

— Я звоню насчет Дня благодарения.

— Мы с Энни будем очень рады, если ты сможешь приехать.

— Я не сказала…

— Это будет замечательно! Как в старые времена! Энни уже все продумала.

Старые времена? И чего хорошего, если будет похоже на старые времена?

— Мама, я хочу провести День благодарения в своем доме.

Молчание.

— Это проблематично, Эйлинора. Почему бы тебе не приехать ко мне? Мы могли бы все обсудить.

— Я не хочу ехать к тебе.

— Знаю, что не хочешь. Ты никогда не хотела. Почему?

— Думаю, ты сама знаешь.

— Почему ты не приедешь и не скажешь мне об этом?

— Ну почему ты так все усложняешь? — раздраженно воскликнула Нора.

— Жить мне осталось недолго, Эйлинора. Я устала ждать, когда наладятся наши отношения. Мне уже за восемьдесят, и я неважно себя чувствую. Я хочу, чтобы мы помирились до того, как я умру.

— Мы с тобой не ссорились. — Она хочет прошения? Как же, дождется. — К тому же ты сто лет проживешь. — Норе не удалось скрыть свое недовольство. Не услышав ответа, она нахмурилась, ей все-таки стало стыдно. Она вспомнила слона Фреда, которые ее так задели: «Майкл обращается с тобой точно так же, как ты со своей матерью». Почему ей сейчас пришло это в голову? И что это она устыдилась, если ее матери было не стыдно отдать своих детей в чужие руки и пойти работать? — Мама, почему ты не хочешь проявить благоразумие? Ты сама знаешь, что в твоем доме слишком мало места, чтобы отмечать праздник.

— Приезжай ко мне, и мы обо всем поговорим.

— У меня нет желания тратить время на споры с тобой.

— Делай, как знаешь, но если мы не обсудим наши дела сейчас, то Энни останется у меня на День благодарения. Мы будем скучать по тебе. — Она снова положила трубку.

Нора ругнулась и бросила трубку.

— Ладно, мама. Ты сама напросилась. Я приеду и выскажу тебе абсолютно все!

Лиота совсем забыла, что наступила среда. Возможно, недовольство Эйлиноры не подействовало бы на нее так сильно, если бы она вспомнила, что в среду должен приехать Корбан, чтобы сходить за покупками. Только она подумала об этом, как услышала звонок в дверь и через оконную занавеску увидела гостя.

— О, Господи. — Лиота была недовольна собой. — Вот-вот подъедет Эйлинора, которой не терпелось заняться приготовлениями к празднику.

К счастью, Корбан знал, что Лиоте нужно время, чтобы подняться с кресла и подойти к двери. Она собиралась извиниться перед ним и отправить восвояси, как вдруг обратила внимание на его странный взгляд.

— Что-то случилось?

— Ничего.

— У вас никто не умер? — Она распахнула дверь, пропуская его вперед.

— Все просто замечательно, Лиота.

— И даже не пытайтесь обманывать меня. Кажется, мы давно поняли, что это бесполезно, — у него был такой вид, словно он не спал со дня их последней встречи. Бледный, под глазами темные круги, к тому же странно настороженный.

— Я не хочу говорить об этом, — сказал он. — Вы не обидитесь?

— Явный признак того, что случившееся стоит обсудить.

— Не нужно, Лиота. Сегодня я не в настроении. Вы идете в магазин?

— Я забыла, что сегодня среда.

— Вы хотите, чтобы я пришел в другой день?

— Нет. Мне нужно кое-что купить ко Дню благодарения. — Она не могла рисковать. Вдруг Эйлинора приедет и не застанет ее дома. Но Корбана нельзя отпускать в таком подавленном настроении, нужно снять камень с его души. Пусть даже он сам так не считает.

— Я напишу, что нужно купить, и дам деньги. Сегодня вы сами сделаете покупки вместо меня. Что думаете по этому поводу?

— Хорошо.

— Вы не потеряли ключ от моего дома?

— Нет. А вы уверены, что хотите оставить его мне?

— Я уверена, что вы не проберетесь в мой дом под покровом ночи и не обворуете меня. Кроме того, я делаю это из предосторожности. Вдруг я потеряю сознание и упаду, а вы не сможете войти в дом и поднять меня с пола.

Эти слова не вызвали у него удивления.

Не прошло и получаса после ухода Корбана, как приехала Эйлинора.

Господи, Господи, помоги мне достучаться до моей дочери. Помоги мне…

Лиота открыла дверь.

— Здравствуй, Эйлинора. Рада тебя видеть.

— А что, у меня был выбор? — воскликнула Нора, не успев закрыть за собой дверь. — Мы вполне могли бы все решить по телефону. — Она вошла и стала оглядывать комнату, избегая смотреть матери в глаза. Лицо у нее сделалось каменным, словно увиденное воскресило все неприятные воспоминания. Увидев Барнаби, она поморщилась.

— Попугай?

— Энни говорит, что это лори ее подруги Сьюзен Картер. У него было сильное нервное потрясение, после которого ему понадобились тишина и покой. Эта птичка стоит пятьсот долларов. Представляешь? Сьюзен отдал его один полицейский. Может, присядешь, а я приготовлю тебе кофе?

— Я не хочу кофе.

— Чаю?

— Ни чаю, ни воды, ничего. У меня нет времени.

Лиота устроилась в кресле-качалке и стала смотреть на дочь. Эйлинора присела на краешек дивана. С элегантными серыми брюками, белой шелковой блузкой и черным пиджаком дочери хорошо сочетались золотые серьги и цепочка, к которым идеально подходили серые кожаные туфли-лодочки с коричневой отделкой и серая сумочка, висевшая у нее на плече. Руки с идеально наманикюренными ноготками она положила себе на колени.

Лиота понимала, что если она скажет хоть одно неверное слово, дочь вскочит с дивана и умчится прочь.

— Как я рада видеть тебя, дорогая. У тебя новая стрижка? — Теперь волосы Норы стали короче, они едва доходили до мочек ушей и были на концах слегка подвиты.

— Наверное, тебе не нравится, как я подстриглась.

— Напротив, очень нравится. Волосы очень мило обрамляют твое лицо. — У ее дочери всегда было великолепное чувство стиля.

— Спасибо, — с легкой улыбкой ответила Нора. — Я пришла к тебе, чтобы обсудить предстоящий День благодарения.

— Мы уже пригласили Джорджа и Дженни с детьми. Дженни заверила меня, что они обязательно приедут. Она обещала привезти пирогов. Ты тоже можешь что-нибудь приготовить, если захочешь, хотя это вовсе не обязательно. Энни собирается поставить угощение вон там, на буфете. Каждый сможет брать все, что захочет. Для Мици и Маршалла мы поставим столик в углу, а взрослые разместятся в столовой.

— Но за столом мало места.

— Все усядутся, если мы раздвинем стол. В спальне, в шкафу, хранятся несколько дополнительных секций.

— У тебя нет денег на главное украшение стола.

— Зато у меня есть сад.

— Да. У тебя есть сад. Как я могла забыть? — Нора обиженно поджала губы, а мать промолчала. — Было бы проще и лучше, если бы мы отметили День благодарения в моем доме.

— Здесь уже много лет не справляли этот праздник, Эйлинора.

— Ты никогда не отмечала его, мама. Ни разу, насколько я помню. Бабушка Элен — другое дело, потому что это был ее дом, а не наш. Она и угощение готовила сама.

— Как это делаешь ты.

Эйлинора вздернула подбородок:

— Я очень люблю готовить для своей семьи.

— Наверное, так же, как бабушка Рейнхардт.

Эйлинора помолчала пару минут. Лиота чувствовала, как в ней закипает обила, и испугалась, что это чувство захлестнет ее.

— Энни не умеет готовить, — выложила свой последний козырь Нора.

— Ты очень удивишься, когда узнаешь, что умеет.

— Думаю, скорее изумлюсь. Это будет ужасно, ты же сама знаешь. Ты хочешь увидеть ее унижение?

— Это может случиться только в случае твоего вмешательства.

— То есть если все пойдет не так, ты обвинишь меня?

— Никто никогда не возлагал вину на тебя, Эйлинора. — Лиота задержала дыхание на пару секунд, а потом все-таки высказала то, что давно хотела сказать. — Это я всегда была козлом отпущения.

— Ну, просто замечательно, мама. Ты всегда уходила, когда хотела. Разве ты помнила о нас? У тебя было двое детей. Но когда ты переехала в дом дедушки Рейнхардта, то стала оставлять нас с бабушкой и уходить. Ты жила в свое удовольствие. Даже когда ты была дома, тебя больше интересовал сад, чем я или Джордж!

— Ты не имеешь понятия о том, что происходило…

— Ничто не заставило бы меня отказаться от моих детей. Я всегда была с ними. С самого их рождения я старалась, чтобы у них был дом.

— И ты считаешь себя лучшей матерью, чем я?

— Да! — В глазах Эйлиноры заблестели злые слезы. — Да, считаю. Ты и понятия не имела, что значит быть матерью.

Сердце Лиоты сжалось, когда она заглянула в глаза Эйлиноры. Как могло случиться, что они дошли до такого непонимания? Естественно, эта ярость родилась из огромной обиды. Но как достучаться до сердца дочери? Как убедить ее, что все это время она была любима? Лиота всегда делала то, что казалось ей правильным… что она должна была делать. Не выдержав пристального взгляда матери, Эйлинора закрыла глаза, словно ей было невыносимо все это.

— Ты хоть имеешь понятие, как это было ужасно, мама?

— Нет. Расскажи мне. — Ее дочь знала лишь то, что это было ужасно для нее самой.

Эйлинора с отчаянием посмотрела на мать:

— Зачем? Чтобы ты еще раз попросила у меня прощения?

У Лиоты не было времени препираться, кто из прав, и кто виноват.

— Сколько должно пройти лет, — нетерпеливо проговорила она, — чтобы ты, наконец, решила жить сегодняшним днем, а не копаться в прошлом?

Щеки дочери раскраснелись. Но не потому, что она признала справедливость сказанных слов, а от злости. Так им никогда не дойти до решения проблемы.

Звук повернувшегося в замочной скважине ключа прервал их разговор. На пороге появился Корбан.

Увидев его, Эйлинора поднялась со своего места.

— Кто это? И почему у него ключ от дома? — спросила она раздраженно, как только молодой человек вошел в комнату.

Он удивленно взглянул на Эйлинору, потом на Лиоту.

— Это Корбан Солсек. Познакомьтесь, Корбан, моя дочь, Эйлинора Гейнз.

— Приятно познакомиться, — проговорил он, хотя интонация, с какой он произнес это, свидетельствовала об обратном.

Нора в ответ лишь кивнула.

— Отнесите-ка все это на кухню и присоединяйтесь к нам, если хотите, — предложила Лиота.

— Я должен принести еще одну сумку. Она лежит у меня в машине.

— Разве на те деньги, что я дала вам, можно накупить столько продуктов?

— Еще и сдача осталась. Я отдам вам ее, как только отнесу сумки.

Эйлинора села на диван и стала внимательно прислушиваться к разговору. Корбан снова посмотрел на нее.

— Прошу прощения, миссис Гейнз, — извинился он и направился на кухню.

— Ты что, с ума сошла? Как можно давать чужому человеку ключ от дома? — сердито прошипела Эйлинора. — Кто он и что ты о нем знаешь?

— Корбан приходит помогать мне вот уже несколько месяцев. Каждую среду, минута в минуту.

— Как ты с ним познакомилась?

— Позвонила в одну из благотворительных организаций, о которой узнала из телевизионной рекламы.

— Ох, мама.

Лиоте все это начало надоедать.

— Мне были нужны продукты, Эйлинора. До магазина далеко, к тому же идти в гору. Машины у меня нет. Что же мне было делать? Голодать?

— Ты могла позвонить в отдел заказов, и тебе привезли бы продукты прямо домой.

Да, это было бы удобно, и просить никого не нужно. Зато дорого.

— Я предпочитаю другую доставку. Кроме того, Корбан — интересный собеседник. — Ничто не взбадривает меня так, как споры с ним. — Иногда он приезжает в выходные и помогает работать в саду. — Лиота догадалась, что не это ему доставляло удовольствие, и подозревала, что молодому человеку более интересна ее внучка, чем садоводство.

— А что говорит Джордж по этому поводу?

— Почему он должен что-то говорить? Мой сын месяцами не звонит мне. Сомневаюсь, что он вообще в курсе моих дел. Он слишком занят делами своей компании и семьи, чтобы заезжать ко мне и помогать.

— Это лишь его отговорки, — возразила раздосадованная Эйлинора.

— Ты же сама знаешь, как это бывает. Уверена, что и Майкл слишком занят своей жизнью.

Эйлинора сверкнула глазами:

— И что ты хочешь этим сказать?

— Ничего, кроме того, что сказала. И почему ты принимаешь в штыки все, что я говорю? Я просто хотела сказать, что неплохо время от времени иметь компанию. Корбан приезжает сюда в любое время, когда захочет, и я никогда его не прогоню.

— Как не прогоняешь и Энн-Линн, хотя знаешь, что ее место дома.

— Если ты так хотела видеть ее дома, то зачем настаивала, чтобы она ехала в Уэллсли?

Лицо Эйлиноры стало пунцовым.

— Это лучше для ее будущего, чем занятия в художественной школе.

— У нее дар, Эйлинора. Какой когда-то был у тебя.

— Вот как. Ты стала искусствоведом?

— Я понимаю то, что мне нравится.

— Лиота! — позвал из кухни Корбан. — Куда поставить «Метамусил»?

— В шкафчик над раковиной! Рядом со стаканами. Или на нижнюю полку, где лежат витамины и аспирин.

— Он называет тебя Лиотой? — Эйлиноре явно не нравилось это.

— А как, по-твоему, он должен меня называть? Бабушкой Моисея?

— Больше подошло бы миссис Рейнхардт.

— Он мой друг. Я попросила его называть меня Лиотой.

— А откуда ты знаешь, что он не проник сюда в надежде, что ты оставишь ему часть наследства?

Лиота не стала отвечать сразу. Неужели именно это волновало Эйлинору? Не забота о безопасности матери, не страх потерять ее? Ее интересовало только наследство.

— И что же я такое могу ему оставить, чего тебе жалко, Эйлинора? Тебе же все ненавистно в этом доме. Здесь нет ни одной вещи, которую ты хотела бы получить. — Так она, во всяком случае, постоянно говорила. Или она уже успела передумать?

— Ты хочешь сказать, что решила включить его в завещание?

— Мы сейчас не обсуждаем мое завещание. Я спрашиваю, чего хочешь ты!

Глаза Эйлиноры сверкнули. Ей стало неловко и стыдно, а потом она разозлилась.

Поймет ли когда-нибудь Эйлинора, что она дорога сердцу матери? Ну, что еще нужно сделать, чтобы она поняла?

— Если в этом доме есть хоть что-то, что нужно тебе, Эйлинора, что угодно, только скажи мне, и ты это получишь.

С перекошенным лицом Эйлинора встала с дивана, подошла к окну и отдернула занавеску. Хотела ли она убедиться, что дворники ее машины все еще на месте?

По виду вошедшего в гостиную Корбана Лиота поняла, что он собрался уходить.

— Может быть, вы согреете воды, и мы выпьем капуччино, который Энни купила на прошлой неделе?

Эйлинора опустила занавеску. Барнаби передвинулся на дальний конец своей жердочки, как можно дальше от нее. Она повернулась и многозначительно посмотрела на свои часы.

— Я же говорила, что не хочу кофе, мама. Я и так уже опаздываю.

— Но вы же не против, чтобы Лиота выпила кофе? — холодно спросил Корбан.

— Не понимаю, о чем вы?

Он сделал вид, что не слышит, и повернулся к Лиоте.

— Вы ведь хотите капуччино, Лиота?

Кто бы мог подумать?.. Она еле сдержала улыбку: таким образом он пытается ее защитить.

— Конечно, хочу.

— Сейчас сделаю.

Когда он направился на кухню, Эйлинора проводила его испуганным взглядом.

— Никогда не встречала таких грубиянов.

— Просто он меня защищает. Естественно, он мог бы вести себя повежливее, но этого ведь и нам порой не хватает.

Эйлинора взяла свою сумочку и одернула пиджак.

— Так мы договорились о Дне благодарения?

— Полностью, мы с Энни устраиваем праздник здесь. Надеюсь, ты к нам присоединишься.

Эйлинора вспыхнула:

— Поговорим об этом позже.

Она толкнула входную дверь и вышла из дома, захлопнув ее за собой.

Через минуту Корбан вернулся из кухни с чашкой кофе и аккуратно поставил ее на столик рядом с Лиотой.

— Осторожно, горячий.

— Спасибо, Корбан. А себе?

— Нет, спасибо, — хмуро отказался он. — Извините меня за грубость, Лиота. — Он указал на закрытую дверь. — Это ведь мать Энни? Выглядит просто потрясающе.

Она посмотрела на него:

— Вам обоим не мешало бы быть помягче. Присаживайтесь, Корбан.

— Я, пожалуй, пойду.

— Только не сейчас. — Она кивнула на диван. — Сядьте и расскажите, что вас беспокоит.

Он сел, такой бледный и несчастный, опустил голову и провел рукой по волосам. Когда же снова поднял глаза, Лиота поняла, что он чуть не плачет. Но, встряхнув головой, он сказал:

— Не могу.

Лиота видела, как он борется с собой, чувствовала его страдания как свои собственные, хотя и не знала их причины. Этот молодой человек напомнил ей Бернарда.

— Исповедь облегчает душу, Корбан. Никогда не слышали об этом?

— Я не религиозный человек.

— Я говорю о вере, а не о религии.

— Но я неверующий. — На его щеке дрогнул мускул. — Кроме того, я не из тех людей, которым нужно исповедоваться.

— Если вы расскажете, то отпустите свою боль, и она потеряет власть над вами.

Он снова отрицательно покачал головой:

— Пожалуй, еще рано. — Он неуверенно поднялся и виновато посмотрел на нее. — Я лучше пойду. Сегодня из меня плохой собеседник.

— Это верно. Мне будет не хватать вашей обычной жизнерадостности.

Вымученная улыбка появилась на его лице.

— Передавайте привет Энни, когда она позвонит.

— Вы же знаете ее телефон. Если вам станет легче, оттого что поговорите с ней, позвоните и поговорите. Вам нужно снять камень с души. — Он направился к двери, но Лиота окликнула его, подождала, когда он обернется, и добавила: — Не позволяйте обиде завладеть вашим сердцем, Корбан. Если позволите, то всю оставшуюся жизнь будете пытаться от нее избавиться.

Он тихо прикрыл за собой дверь. Лиота услышала, как он завел машину и отъехал от дома. И тут ею овладело отчаяние, оттого что она снова осталась одна. С болью в сердце она подумала о Джордже и Эйлиноре.

Ничто никогда не изменится. Ну, что ж, старушка, прими все, как есть. Просто поднимись с кресла, пройди на кухню и возьми то лекарство, что ты припасла в прошлом году. Несколько капель снижает давление, а после целой бутылочки ты, наконец, спокойно отправишься в мир иной.

— Я люблю тебя, бабушка.

Лиота вздрогнула от этих слов.

— Энни?

Неужели ее внучка вошла так тихо, что она даже не услышала? Но как это возможно, если она сидит в своем кресле-качалке и смотрит на закрытую входную дверь? Или Энни оставила машину на дороге и вошла через заднее крыльцо? Лиота огляделась, но не увидела внучки. Неужели она заснула, и ей приснилось, что она приняла лекарство и все ее страдания закончились?

— Я люблю тебя, бабушка.

Лиота застыла от изумления. Это же Барнаби говорит голосом Энни. Четко. Мягко. С нежностью.

— Ну, вот ты и заговорил, — протянула она. — Господи, когда Ты решишь, что с меня достаточно мучений? Я сделала все, что могла. И у меня нет больше сил. Я сломалась. Все кончено. Мне давно пора отправляться к Тебе, а не сидеть здесь, среди земной суеты. И если я должна сделать это сама…

— Я люблю тебя, бабушка.

Энни. Каково будет Энни найти на пату ее скорченное тело, а потом узнать, что она выпила целую бутылочку лекарства? Лиота знала, каково будет ее внучке.

— Я люблю тебя, бабушка.

— Замолчи. Я уже слышала. — Видимо, это Его ответ ей. Я люблю тебя. Уж не хочет ли Он сказать, что ей пора прекратить жалеть себя и начать бороться?

— Большинство людей рано или поздно отказываются от борьбы.

— Я люблю тебя, бабушка.

Замечательно, Господи. Все верно! Верно!

Она хорошо знала, что если пойдет на кухню и проглотит то лекарство, Энни будет очень больно. Неизвестно, где она упадет и умрет. Вряд ли она будет хорошо выглядеть, если свалится на пол и пролежит так несколько дней. Весьма недостойно будет смотреться.

— Я люблю тебя, бабушка.

— Уже слышала. Лучше поешь своих семечек!

Но Барнаби заводил свою пластинку до самого вечера, пока к Лиоте не вернулся ее боевой дух — она готова была свернуть попугаю шею.