Сад Лиоты

4

— Меня не удивляет, что ты ушла из дома, Принцесса. Я знал, что однажды это произойдет. Ты ведь понимаешь, что в любое время можешь приехать в Сан-Диего и жить вместе со мной и Моникой. Mы с радостью тебя примем.

Энни вздохнула:

— Знаю, пап, но не могу принять твое приглашение. Только представь, как мама воспримет это.

Всю вину за бунтарство дочери мать возложит на своего второго мужа, отца Энни, Дина Гарднера. Что, собственно, и происходило на протяжении многих лет. Как только возникали проблемы, он становился козлом отпущения.

— Что там за шум, Энни? У тебя что, вечеринка? — В его голосе, казалось, прозвучало одобрение.

— Нет, пап. Это попугай. Птичка Сьюзен.

— Такое впечатление, будто разговаривают.

— Да он повторяет все, чего наслушался по телевизору. Его бывший хозяин, уходя на работу, оставлял телевизор включенным специально для него. Ну, чтоб не скучал.

— Твоя мать, детка, видит вещи исключительно такими, какими она хочет их видеть. — В голосе отца Энни уловила явные и такие знакомые нотки раздражения. — Пора уже тебе начать жить своей собственной, а не ее жизнью.

— Я понимаю это, папа, но не хочу сжигать за собой все мосты. Я люблю ее. И хочу сохранить возможность видеть ее и общаться с ней без…

— Желаю удачи.

Энни вздохнула. Потерла лоб. Она знала, что отец и мать до сих пор не могли забыть взаимные обиды и досадовали друг на друга, время от времени обмениваясь желчными обвинениями и жалобами. И это напоминало Энни своего рода качели. Назад и вперед, вверх и вниз. Придет ли когда-нибудь этому конец? Почему они не могут понять, что она любит их обоих? Каждый из них по-своему изощрялся, чтобы завоевать ее доверие и переманить на свою сторону. Она понимала это. И не могла не испытывать боль, потому что, осознанно или нет, родители использовали ее как оружие друг против друга.

Может, идея позвонить отцу была не самой удачной. Может, стоило подождать, пока она разберется в своих чувствах.

— Прости, родная. Послушай. Дай мне адрес своей художественной школы, и я вышлю тебе денег, которых хватит на первое время.

— У меня есть деньги, папа. Я живу со Сьюзен Картер. Ты ведь помнишь ее, да? — Она продиктовала адрес.

— Сан-Франциско? Ты уверена, что хочешь жить в этом городе? — В голосе отца появились тревожные нотки.

— В доме, где мы живем, есть охранная система. Посторонние сюда не приходят. Это небольшая милая квартирка. Я сплю на раскладушке.

— На раскладушке? В какие доисторические времена было построено это здание?

Энни рассмеялась:

— Перестань беспокоиться, па. Я большая девочка, ты не забыл?

— Ты уверена, что не хочешь приехать сюда, в Сан-Диего? Убежден, ты без особого труда сумеешь поступить в Калифорнийский университет со своим аттестатом и высоким баллом по отборочному тесту. Насколько я знаю, университет в Беркли уже дал тебе добро на поступление, не так ли? Даже если тебе придется подождать до следующего семестра…

— Я не собираюсь поступать в университет, па.

— Вообще?

— Во всяком случае, ни в университет в Уэллсли, ни в Калифорнийский. Я записалась в художественную школу. — Молчание отца означало, что он ошеломлен. Означало ли оно также недовольство? Одно дело — говорить своей дочери, что она вольна поступать так, как подсказывает ей сердце, и другое дело — услышать, что она с легкостью пренебрегла возможностью учиться в самых престижных университетах страны ради занятий в художественной школе. — Постарайся не беспокоиться, папа. Мне кажется, это мое призвание. Пока еще не знаю почему, но я должна идти туда, куда ведет меня Господь.

— Дорогая…

Она и раньше пыталась поговорить с отцом начистоту, но это было нелегко. С одной стороны, слова о Божьем промысле в ее выборе не находили отклика в его душе по той простой причине, что он не был верующим и всякий раз начинал нервничать, когда слышал об этом. С другой стороны, она не могла лгать и прилагала огромные усилия, чтобы дать ему понять, насколько важно для нее идти дорогой, указанной ей Господом, Чье присутствие она ощущала в каждой своей картине. Она садилась за мольберт с таким чувством, что идя по верному пути, приближаясь к Создателю, Который открывает ей глаза на мир.

Этот мир включал в себя и членов ее семьи, разобщенных разводом и взаимной неприязнью.

Возможно, бабушка поможет ей подобрать ключи и к ее матери, и к самой себе.

— Все, чего я хочу, это быть самостоятельной, папа. Разве не к этому ты меня призывал? Разумеется, купаться в роскоши мне не придется, но квартирка Сьюзен премиленькая и довольно просторная. Да и находится она в очень удобном месте, так что я смогу по утрам бегать трусцой в сторону зоопарка или на пляж. Там, где работает Сьюзен, открылась вакансия, поэтому с работой у меня теперь нет проблем.

— Кем она работает?

— Официанткой в ресторане высшей категории. Так что денег мне хватит и на оплату своей доли за аренду квартиры, и на другие расходы.

— Как называется этот ресторан?

— «Чесночок».

— Кто же захочет питаться в заведении с таким названием?

Энни рассмеялась:

— Все, кто любит чеснок. Этот ресторан довольно широко известен. А чеснок, папа, — последний писк моды. Тебе, кстати, он очень полезен.

— Чеки, которые я раньше посылал твоей матери, теперь буду направлять на твой адрес.

У отца были свои, присущие только ему способы выражать неодобрение.

— Папа, я позвонила тебе не для того, чтобы попросить денег. Мне исполнилось восемнадцать, и я уже совершеннолетняя. Не забыл? Оставь деньги себе.

— В соответствии с законом ты, возможно, и совершеннолетняя, — с горечью констатировал он, — но для меня ты все еще моя маленькая девочка.

На глаза Энни навернулись слезы.

— Мне нужно стать самостоятельной.

Он с минуту помолчал.

— Значит, ты позвонила не ради того, чтобы попросить денег или совета?

— Именно так.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя, — ласково произнес отец.

— Да, — сдержанно проговорила она, и сердце ее сжалось.

— Что случилось, родная? Что наговорила тебе мать перед твоим уходом из дома?

Колкие замечания матери оставили в душе Энни неприятный осадок, напоминавший ей щепки, которые еще долго плавают на поверхности воды после кораблекрушения. Отец со своим тонким чутьем, конечно же, правильно все угадал, но она вовсе не собиралась в угоду ему повторять обидные слова, сказанные матерью. Зачем подливать масла в огонь?

Мать возлагала большие надежды на ее будущее и желала, чтобы она как можно быстрее оправдала их. Но отец тоже не был совершенством. За последние четыре года он дважды сменил спутниц жизни, и последняя, Моника, была вдвое младше его. Мать Энни считала, что у отца комплекс Питера Пена, а он уверял, что, вкусив прелестей супружеской жизни с Норой, он навсегда избавился от желания вступать в брак.

— Пап, ты можешь рассказать мне что-нибудь о бабушке Лиоте?

— Лиоте? Почему ты вдруг вспомнила?

— Так, из любопытства. Она единственная в нашей семье, кто еще остался в живых из старшего поколения, а я вообще ничего о ней не знаю.

Некоторое время отец молчал, а когда заговорил, Энни почувствовала, что он стал взвешивать каждое свое слово.

— Она, должно быть, разменяла девятый десяток, — начал он. — Я встречался с ней всего несколько раз.

— Какая она?

— О, не знаю. Обыкновенная, полагаю. Мне она нравилась.

— А поконкретнее, пап?

Он сухо рассмеялся:

— Я вовсе не пытаюсь сказать, что любил ее только потому, что твоя мать держит на нее обиду. Я имею в виду, что любил именно ее. Те несколько раз, что мы приезжали к ней, она оказывала мне радушный прием. В последний наш визит она хотела угостить нас шоколадным тортом, испеченным по немецкому рецепту, и мясными колбасками домашнего приготовления с картофелем и кислой капустой. Я уже предвкушал удовольствие от благословенной еды. Само собой разумеется, мы не задержались там настолько, чтобы попробовать хоть что-то из приготовленного к нашему приезду. Твоя мать пустилась в пространные обличительные рассуждения, связанные с ее прошлым.

О, папа, давай не будем снова вставать на этот путь.

— Бабушка рассказывала о чем-нибудь?

— Нет, лишь слушала. Насколько помню, она не произнесла ни слова, возможности вставить слово у нее, собственно говоря, не было, да и вряд ли это могло что-либо изменить. В тот день твоя мать была в ударе. Я же пришел в замешательство и чувствовал себя не в своей тарелке. Потом Нора забрала тебя и Майкла со двора и направилась к машине. Мне лишь оставалось извиниться перед Лиотой и ретироваться.

— А почему бабушка никогда не приезжала к нам в гости?

— Ее не приглашали. Рассылка приглашений всегда являлась прерогативой Норы. Нет, беру свои слова назад. Твоя мать приглашала бабушку на нашу свадьбу.

— Она приезжала?

— Да, она присутствовала на этом торжестве. И еще она приезжала на твои крестины.

— Значит, у бабушки была машина.

— Не думаю. Я не замечал машины, когда мы были у Лиоты в гостях. Да и сомнительно как-то. Она много лет проработала неподалеку от дома, по-моему, в каком-то офисе рядом с озером Мерритт. Не могу сказать, какого рода это была работа, но, по мнению Норы, твоя бабушка любила работу больше, чем свою семью.

Энни задумалась. Когда мать сравнивала ее с Лиотой Рейнхардт, неужели она имела в виду ее желание заниматься искусством?

Почему мне всегда приходится выбирать между тем, что хочет моя мать, и моими собственными желаниями?

— С чего вдруг такой интерес к бабушке, Энни?

— Я всегда хотела узнать о ней больше, но боялась расспрашивать маму.

— Да, неудивительно. Она теряет здравый рассудок, когда дело касается ее матери. Почему бы тебе самой не навестить Лиоту и не выяснить все?

— Я думала об этом, но…

— Дай угадаю. Твоя мать все неправильно поймет, так?

— Так…

Если мать узнает об этом, то посчитает, что ее предали и смертельно обидится. Но почему все так сложилось? Что стало причиной неприязни между матерью и бабушкой? И взаимна ли их неприязнь? Рассказ отца не рассеял сомнений Энни. Правда, в делах такого рола на него нельзя полагаться. Возможно, подобное отчуждение возникло из-за несходства характеров? Или была какая-то более глубокая причина?

«Ты прямо как Лиота!»

Что на самом деле означают эти слова матери?

Кем была Лиота Рейнхардт? И что сделала такого, что мать объявила ее персоной нон грата?

— Послушай, дорогая. Если ты всю жизнь будешь стараться угождать своей матери, то не избежишь душевных терзаний.

— Папа…

Он тяжело вздохнул:

— Хорошо. Не буду, не буду. Это твое решение. — Он несколько замялся. — Ты что-нибудь слышала о своем брате?

Равнодушно-спокойный голос отца, задавшего этот вопрос, напомнил Энни о том, что у того не ладились отношения с пасынком. Родным отцом Майкла был первый муж Норы — Брайан Таггарт, который исчез из ее жизни в тот самый момент, когда были подписаны все бумаги о расторжении этого брака. Майклу тогда исполнилось три года. От своего отца Энни как-то слышала, что Нора несколько раз пыталась выбить из Брайана Таггарта деньги на содержание сына. Она называла их «презренной платой за его вину», потому что этих денег не хватило бы даже на то, чтобы покрыть затраты на бракоразводный процесс, не говоря уж о возмещении нанесенного ей морального ущерба.

Таггарт переехал в другой штат, женился второй раз и обзавелся другими детьми. Когда Майклу исполнилось шестнадцать, он нашел своего отца и стал искать с ним встречи. Каким-то шестым чувством мать догадалась об этом и моментально распознала тот единственный телефонный звонок, словно бы он мог распространять запах. В ней просыпался инстинкт настоящей ищейки в те моменты, когда что-то угрожало ее авторитету. В тот раз она учуяла почти неуловимый душок, пошла по следу и, загнав несчастного Майкла в угол, вырвала из него признание. Энни никогда не забудет этого переворачивающего душу допроса.

«Как ты мог поступить так со мной? После всего, чем я пожертвовала ради тебя! Я любила тебя и всегда была рядом с тобой, и вот благодарность, которую я заслужила!»

Нельзя сказать, чтобы Таггарт распахнул перед Майклом двери. Из сказанного матерью и единоутробным братом во время той жуткой сиены между ними маленькая Энни могла вспомнить лишь то, что Таггарт дал понять сыну, что не заинтересован продолжать какие-либо отношения с ним.

Не произойдет ли то же самое с ней, если она рискнет пообщаться своей бабушкой? Будет ли дверь навсегда захлопнута и перед ней? что произойдет, если ее мать узнает, что она ездила навестить свою бабушку?

— Энни? — Голос отца вернул ее к действительности.

— О, у Майкла все отлично, насколько я знаю.

— Когда ты слышала о нем в последний раз?

— На Рождество он прислал письмецо. — Энни поспешила сообщить, что оно было адресовано матери. В то время как мать чуть ли не преклонялась перед сыном, его, казалось, вообще не заботило ее существование. Послание было коротким и деловым. Он получил повышение по службе и прибавку к зарплате. Обе новости подняли матери настроение и послужили оправданием, почему сыну вечно не хватает времени наведаться домой. — Я позвонила Майклу и оставила сообщение на автоответчике о своем уходе из дома.

— Хм.

— Он очень занят, папа. Ты знаешь, как много он работает.

Отец ничего не сказал в ответ, что было как нельзя кстати. Истина заключалась в том, что ее брат вообще никем не интересовался, кроме самого себя. Совершенно очевидно, что Майкл уделял мало внимания матери, которая не могла нарадоваться на него и нахваливала при всяком удобном случае.

«Мой сын с отличием окончил Колумбийский университет… Моего сына пригласили на работу в крупную компанию… Мой сын так красив, что мог бы сниматься для журнала „GQ“»…

Нора Гейнз гордилась успехами Майкла Таггарта.

— Если ты все-таки решишь навестить свою бабушку, передай ей от меня привет, ладно?

— Я еще не решила, папа, ехать мне или нет.

— Надеюсь, ты решишься, родная. Что-то беспокоит тебя. Помни, ничего нет хорошего в том, чтобы позволять кому-то думать за себя. Даже твоему обожающему тебя отцу.

Следующие несколько дней Энни неотступно думала о своей бабушке. Казалось, ей никак не удается выбросить Лиоту Рейнхардт из головы. Она обдумывала все, что только могла вспомнить о ней (а вспомнить она могла очень мало), все, что мать когда-то говорила о ней и, кстати, весьма недоброжелательно. Энни никак не удавалось избавиться от чувства, что ей необходимо поехать к бабушке и поговорить с ней.

Энни не сомневалась, что ей придется дорого заплатить за эту встречу. Однако желание увидеться с бабушкой росло в ее душе, как брошенное в землю зернышко.

Почему после стольких лет неизвестность стала такой мучительной? Потому ли, что мать обвинила ее в сходстве с бабушкой? Много раз ей приходилось слышать подобные упреки. Почему же именно сейчас они задели ее? Почему ей стало больно, оттого что ее сравнили с кем-то, кого она толком не знает? Может, дело в том, что мать намекнула, как предосудительно желание идти не тем путем, который она сама выбрала для дочери? Что же такого совершила Лиота? И почему?

Энни молилась о беспокоивших ее обстоятельствах и о том, чтобы на душе стало легче. Однако легче не становилось, и она постоянно думала о бабушке, даже когда усердно читала Священное Писание.

«Я есмь лоза, а вы — ветви…»[7]

Энни прекрасно знала, что в этих стихах речь идет об Иисусе. Почему же всякий раз, перечитывая их, она думала о Лиоте Рейнхардт?

Может, потому, что бабушка Лиота была последней родственницей по материнской линии? Дедушка умер задолго до рождения своей внучки. О прадедушке и прабабушке Энни доводилось слышать. Но все, о чем рассказывала мать, было представлено в розовом цвете и очень отличалось от мрачных красок, которыми она рисовала образ бабушки Лиоты. «Они были самыми милыми людьми, которых я когда-либо знала, — как-то разоткровенничалась ее мать. — И такими щедрыми на любовь и заботу. Почему они терпели мою мать, я уже никогда не узнаю. У нее никогда не было времени ни на кого, кроме себя».

«…Если кто не родится свыше…»[8]

Господи, я не знаю, что Ты пытаешься сказать мне. Может быть, то, что Лиота Рейнхардт не верит в Тебя? Мне ничего не известно о моей бабушке, кроме того, что моя встреча с ней убьет мою мать, как только она узнает об этом.

А что если Лиота Рейнхардт не верит в Иисуса, не признает Его своим Господом и Спасителем? Что тогда?

Эта мысль начала преобладать над всеми остальными. А что если никто не потрудился передать Лиоте Рейнхардт добрую весть об Иисусе Христе? Что если душа бабушки не спасена? Энни чувствовала себя виноватой. Вместо решительных действий со своей стороны она подливала масла в огонь взаимной ненависти родителей: сначала разочаровала мать отказом ехать учиться в Уэллсли, затем по телефону расспрашивала отца о Лиоте Рейнхардт.

Энни вдруг поняла, насколько неглубока ее собственная вера, и от этого ей стало еще хуже. Раз она может помалкивать и ничего не делать, значит, с таким же успехом может отказаться от веры. Если она боится рискнуть чем-нибудь — пусть даже всем — ради того, чтобы донести до родной бабушки Слово Божье, то ей лучше захлопнуть Библию и поехать либо в Калифорнийский университет, либо в Уэллсли, в зависимости от того, который из ее родителей окажется сильнее.

Господи, я не могу больше так жить. Не могу. Я слабая. Я все время совершаю ошибки. Какая польза от моей веры или моего знания, если моя семья разрушена?

Чем дольше она размышляла, насколько мало она знает о своей бабушке, тем все больше убеждалась, что ей следует поехать и самой разобраться, в каких отношениях с Господом находится ее родственница. И, возможно, в процессе разговора с ней она, Энни, узнает, почему выросла стена отчуждения между ней и ее дочерью Норой.

«…Благословение и проклятие, как написано в книге закона…»[9]

Какой была Лиота Рейнхардт?

О, мама, чем же я напоминаю так презираемую тобой бабушку?

Лиота сидела перед телевизором. Пока блондинка в зеленом атласном платье, застыв в неестественной позе, открывала следующую букву, она уже успела разгадать всю фразу. «У», — назвала Лиота. «У!» Что может быть проще? _ _ н_ _ _н Дядю_ _ _ Сэ_ _. Она с такой легкостью отгадала всю фразу целиком, словно все буквы в ней были открыты. Ты нужен Дядюшке Сэму. Она даже представила, как изображенный на плакате немолодой мужчина с бородкой я в цилиндре указывает прямо на нее.

— Буква «О», — сказал один из участников передачи.

С выражением отвращения на лице Лиота подошла к телевизору и принялась отчаянно переключать каналы в поисках чего-нибудь интересного или развивающего, всего что угодно, лишь бы скоротать время и при этом избежать появления недоброго желания разбить вдребезги «говорящий» ящик.

Снова показывают «Даллас». Щелк. Новости. Щелк. Ток-шоу о матерях, которые отбили поклонников у своих дочерей.

Потрясающе.

Щелк. Фильм о матери, которая задумала убийство конкурентки своей дочери-старшеклассницы, чтобы та смогла победить в соревновании между группами поддержки. В анонсе этого фильма уверяли, что он основан на реальных событиях!

Барахло и есть барахло, вне зависимости от звучности названия.

Щелк. Музыка будто из ада, и танцуют под нее люди, чем-то похожие на бесов. Щелк. Старый фильм. Лиота видела его прежде, году эдак в 1947 или около того. Не очень-то он тогда был хорош, весьма сомнительно, что за эти годы стал лучше. Щелк. Бокс. Подходящее ее настроению зрелище, но уже не впечатляет. Щелк. Полиция в действии, документальные кадры. О, это, должно быть, так же интересно, как повторный показ судебного разбирательства дела Клинтона.

Почему у кого-то должно появиться желание смотреть эти программы?

Большинство людей и так уже на грани нервного срыва. Неужели работники телевидения хотят превратить их в невротиков с суицидальными наклонностями? Может быть, они организовали заговор и добиваются именно этого? Вероятно, Оливер Стоун уже начал работу над своим новым фильмом.

Если мне повезет, то я умру раньше, чем его фильм покажут по телевизору.

Щелк. Телемагазин.

Батюшки, что же они собираются продать на этот раз?

Ювелирные изделия с востока из нефрита. Китай. Япония. Наши новые лучшие друзья. Забавно, до чего быстро и легко люди забывают историю, чтобы получить возможность купить дешевые товары.

— Гори все синим пламенем!

Лиота выключила телевизор и в наступившей тишине подошла к мутному окну. Уже стемнело, и уличные фонари поблескивали неровным светом. Часы на каминной полке пробили одиннадцать, но Лиота не чувствовала усталости. Что, собственно, неудивительно, ведь добрую половину дня она проспала в кресле. Проснулась, потому что затекла шея, и поняла: впереди у нее долгая бессонная ночь.

Она взглянула на фотографии, что выстроились вереницей на каминной полке. Самую последнюю, пятилетней давности, она получила от Эйлиноры. Семейный портрет, сделанный профессиональным фотографом на Рождество. Безупречный. Эйлинора ослепительно хороша в своей блузке из красного атласа с великолепной ниточкой жемчуга. Разумеется, настоящего. Ее муж Фред в дорогом черном костюме, седые пряди в густых волосах делают его внешность неотразимой. У Майкла, направившего свой взгляд на камеру, надменное выражение лица. А Энни с длинными, такими же, как у ее отца, рыжеватыми волнистыми волосами, очень мила.

Каким симпатичным мужчиной был Дин Гарднер. Как жаль, что этот брак распался. Она любила Дина. Он был не таким неотесанным, как первый муж Эйлиноры, Брайан Таггарт, и не таким целеустремленным и удачливым, как Фред Гейнз. Какой позор, что проблемы не были улажены с самого начала. У нерешенных проблем есть одно свойство — они разрастаются, как сорняки в саду. Дай им полную свободу, и они начнут диктовать образ жизни, который на корню погубит все лучшие воспоминания, жизненные уроки, намеченные цели или ясность понимания мира. В конце концов, этот образ жизни губит и саму любовь.

Господи, как дитя, которое я так сильно любила, может относиться ко мне с таким презрением? Ответь мне, Господи. Что я сделала неправильно?

Лиота всегда печалилась, думая об Эйлиноре. Что случилось с ее девочкой? Три брака, двое детей, которые преуспевали во всем, чем бы ни занимались, дом за железными воротами, роскошные машины, отдых в Европе, и все же Эйлинора не была счастлива.

Я годами молилась за нее, и что хорошего из всего этого вышло? Я сдаюсь, Господи. Ты Сам с ней разбирайся.

От сильной душевной боли она закрыла глаза.

Хоть бы раз мои дети, моя кровь и плоть, сказали бы мне, что любят меня так же сильно, как я люблю их. Как бы мне хотелось увидеть у себя дома дочь, которая вместо того, чтобы заниматься перечислением моих неудач, поблагодарила бы меня за все, что я сделала для нее. Чтобы хоть раз Эйлинора или Джордж просто сказали бы: «Спасибо, мама. Я ценю все, что ты сделала для меня».

У Лиоты не было ни малейшего шанса услышать такие слова.

О, Боже, почему я не могу отправиться к Тебе прямо сейчас? Чего еще Ты ждешь? Я сделала на этой земле все, что могла. Я стала старой. И от меня нет никакой пользы. У меня все болит: и душа, и тело. Вот я стою здесь, в своей гостиной, перед фотографиями моих родных. И мне хочется рыдать. Теперь каждый из них живет сам по себе, и нет в их жизни места для старой женщины. Я устаю слышать от Эйлиноры бесконечные жалобы на то, какой паршивой матерью я была. Я устала подставлять другую щеку. Устала переключать телевизор лишь для того, чтобы услышать человеческий голос. Устала просиживать в углу и смотреть на свой умирающий сад. Я устала жить! О, Господи, я хочу отправиться домой!

«Я пришел для того, чтобы имели жизнь и имели с избытком»[10], — прозвучал в ее душе другой голос.

В сердце Лиоты вспыхнула ярость, и оно заколотилось с неистовой силой.

С избытком? В другом мире, может быть, но только не в этом. И не сейчас.

Почему Ты так со мной поступаешь? Что я сделала, чтобы заслужить такое обращение? Хотелось бы мне знать.

«Где была ты, когда Я полагал основания земли? Давала ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывала ли заре место ее?[11] Можешь ли ты повернуть вспять движение звезд? Способна ли ты управлять ходом Плеяд или Ориона?»

Со слезами на глазах Лиота опустилась в свое ветхое кресло.

Я знаю, кто Ты. Знаю, что Тебе подвластно все. Разве не поклонялась я только Тебе одному, сколько себя помню? Разве не с Тобой встречалась я каждый день в моем саду все эти годы?.. О, Боже, неужели Ты не понимаешь? Я устала от непонимания. Устаю от жизни, название которой — сплошная боль. Устала быть одинокой.

Я хочу домой. Пожалуйста, позволь мне вернуться домой.

Она положила голову на спинку кресла, и слезы потекли по ее щекам. Почему Он выжидает?

Перестань ныть.

Перед взором Лиоты возникла необычайная картина: золото кипит в котле, плавится, и на блестящей поверхности появляются черные примеси.

Это я, Господи?

«Предай Господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит…»[12]

Будто у нее есть выбор…

Корбан сидел за столом, записывая свои соображения о том, как расположить к себе Лиоту Рейнхардт и тем самым облегчить выполнение задания: «Привезти металлическую тележку для перевозки продуктов. Подарить трость. Перемыть окна в ее доме». Он поморщился. Последнее, чем бы ему хотелось заниматься, это мытье стекол у старухи, однако ради ее расположения он сделает это. Постучал карандашом по столу. Надо придумать что-нибудь полегче. Такое, на что не нужно тратить много времени и сил. Может быть, купить шоколад? Или цветы? Отверг обе идеи. Он знал эту женщину всего каких-то пару часов, но был совершенно уверен, что, принеси он ей конфетки да цветочки, она пригвоздит его к стене, а потом будет швырять в голову дротики за попытку заискивания перед ней.

Взглянув на свой «Ролекс», он понял, что если не отправится прямо сейчас в университет, то обязательно опоздает на лекцию профессора Вебстера. Он бросил карандаш на стол и быстренько собрал рюкзак, вскинув его на плечо, вышел за дверь и захлопнул ее за собой. Шагая к зданию своей альма-матер, Корбан обдумывал, как он может получить у профессора Вебстера разрешение не делать это нелегкое задание. Должна же быть какая-то лазейка, чтобы ускользнуть от следующих встреч с этой старой летучей мышью.

Энни заглянула в библиотеку, чтобы выписать названия книг о Моне и Ван Гоге, а заодно поискать телефонный справочник Окленда. Рядом с номером телефона Лиоты Рейнхардт в списке значилась только улица. Может, когда Энни увидит эту улицу, она вспомнит бабушкин дом. По дороге из библиотеки девушка остановилась у большого книжного магазина и купила карту Окленда.

Как только Сьюзен отперла дверь и с пакетом продуктов вошла в комнату, попугай крикнул из клетки, стоявшей у окна:

— Вызывай полицию!

— Я здесь живу, Барнаби. Противная птичка. Ты опять намусорил?

— Я только недавно пылесосила, — заметила Энни с улыбкой.

Сьюзен поставила пакет с продуктами на столешницу.

— Никакого от него спасения. Он опять принялся разбрасывать зерна. Думаю, он решил во что бы то ни стало засеять всю квартиру, чтобы обеспечить себя пропитанием на следующий год. Глупая ты, невежественная птица, Барнаби. Слышишь, совершенно невежественная!

Барнаби расправил крылья, распушил перья, словно его возмутило такое несправедливое оскорбление, затем снова разгладил крылышки и вытаращился на нее с презрением.

— Че бушь делать?

Сьюзен с Энни расхохотались.

— Ты обладатель самых ужасных манер, Барнаби. Ума не приложу, зачем вообще полицейскому понадобилось держать у себя дома живое существо. Разумеется, Раулю не нужно было выводить тебя на прогулку, не так ли? Все, что ему следовало делать для твоего полного счастья, — это включать телевизор и оставлять корм. К сожалению, телевизора у нас нет.

— Твое имя у всех на устах, — запел попугай.

— Ты у нас не навечно, знаешь ли, — проговорила Сьюзен и принялась раскладывать содержимое пакета.

— Думаю, он может остаться у тебя дольше, чем ты планировала, — предположила Энни.

— Рауль сказал, что через неделю или около того он вернется из Лос-Анджелеса. — Сьюзен посмотрела на птицу. — Слышишь, Барнаби? Через неделю тебя здесь не будет, душка.

Энни улыбнулась:

— На автоответчике для тебя сообщение. От Рауля.

Сьюзен закатила глаза:

— О, нет. Плохие новости?

— В зависимости от того, как ты к ним отнесешься. — Улыбка на лице Энни стала шире. — Рауля взяли на работу, и он внес залоговую сумму за меблированную квартиру. Проблема в том, что в этой квартире не разрешается держать домашних животных.

— Это не домашнее животное. — Сьюзен показала пальцем на птицу. — А как насчет скарба Рауля? Ему все равно следует приехать сюда…

— Перед отъездом он все вещи сложил в коробки.

— Он знал. Почему же он просто не продал птицу?

— Эй, Китти, Китти! — проскрипел попугай.

Энни рассмеялась:

— Рауль сказал, что ты окружишь Барнаби заботой, он уверен в этом. Никому другому он не может доверить любимца, разве что заядлой птичнице.

— Безмозглой курице, ты имеешь в виду! — Она вперилась в попугая. — Классно! Просто классно!

— 911! — заверещал Барнаби, великолепно имитируя Уильяма Шатнера, и заголосил, как сирена. — 911!

— Если еще хоть одно слово вылетит из твоего клюва, ты будешь ощипан, упакован и заморожен, как этот цыпленок!

Сьюзен закинула упаковку куриного мяса в небольшую морозилку.

— Не бойся ее, Барнаби. — Энни снова рассмеялась. — Она этого не сделает.

— Ты так думаешь? Я просто скучаю по своему кенару, вот единственная причина, по которой я согласилась нянчиться с этим первым. Кенар был такой душка. А этот — пиранья в перьях! — Она окинула взглядом разложенную на полу карту. — Планируешь путешествие?

— Недальнее.

Энни расправила угол карты и отметила желтым маркером предстоящий ей путь.

— Кто у тебя в Окленде?

— Моя бабушка. — Энни смущенно улыбнулась. — Но я даже не знаю, о чем говорить с ней.

— Придумаешь что-нибудь.

Сьюзен плюхнулась на старенький диванчик, купленный ею на распродаже домашней мебели. Ее отец с двумя братьями перевезли его в своем пикапе и втащили в подъезд дома. Поскольку диванчик не вместился в узенький лифт, они на руках протащили его через четыре лестничных пролета, чтобы втиснуть в небольшую квартирку, где Сьюзен накрыла стол и угостила их сэндвичами, свежеиспеченным печеньем и газировкой.

— Когда ты надумала ехать? — Сьюзен откупорила бутылку содовой.

— Завтра. По графику до четырех часов я свободна, и занятий курсах у меня тоже нет.

— А давно ты не виделась со своей бабушкой?

От смущения щеки Энни покрылись румянцем.

— Думаю, года четыре. Точно не помню.

— Четыре года? — Сьюзен отпила немного газировки и покачала головой. — Не проходит и двух недель, чтобы я не виделась с кем-нибудь из своих родных. Их, знаешь ли, у меня очень много.

Энни, приходившая к подруге в гости, видела в небольшом доме Картеров как минимум трех дядюшек Сьюзен и около дюжины кузенов. Среди ее многочисленных родственников, которые говорили очень громко, перебивая друг друга, она всегда чувствовала себя неловко. Мужчины, как правило, смотрели по телевизору какую-нибудь спортивную передачу, а женщины, сгрудившись на кухне, готовили, болтали, смеялись.

— А часто они ссорятся между собой?

— Еще как часто! Всегда кто-нибудь раскипятится по какому-нибудь поводу. Самые жаркие баталии обычно ведутся за обеденным столом, когда дядя Боб и дядя Чет заводят речь о политике или когда Мэгги вставляет свое словцо о равноправии. Папа вспыхивает по любому поводу.

Энни несколько раз видела старшую сестру Сьюзен и нашла ее остроумной и довольно привлекательной.

— Мэгги тоже защищает права женщин?

— Только когда того требует ситуация. Эго происходит всякий раз, когда она навещает родителей. — Сьюзен улыбнулась. — Папа считает, что женщине, у которой есть дети, приходится работать, потому что у детей слишком большие запросы. Разумеется, кто работает, как мама, по призванию, является исключением из этого правила. Всякий раз Мэгги начинает спорить с папой, говоря, что женщинам также хочется жить в красивом доме, расположенном в безопасном для детей районе. А это возможно лишь при условии, что работают оба родителя. Папа заявляет, что обстановка в районах была бы намного спокойнее, если бы мамы сидели дома и как следует следили за своими детьми. Слово за слово. — Она рассмеялась. — Порой так разойдутся, что не унять.

— А они долго сердятся друг на друга?

— Не больше часа. Смешно признаться, но Мэгги сказала мне, что уйдет с работы сразу же, как только забеременеет, так решили они с Энди. Послушать ее, так она отстаивает теорию контроля за рождаемостью и оплаты муниципальных детских садов. Но правда заключается в том, что сестра очень похожа на отца и они оба любят хороший добрый спор за обеденным столом. Папа берет на себя роль «адвоката дьявола» — спорщика по призванию. Какое бы мнение ни прозвучало, он обязательно высказывает противоположное. Говорит, что спор — прекрасный способ научиться логично думать, и называет его интеллектуальным фехтованием. — Сьюзен сделала большой глоток содовой. — Никто не обижается.

Энни даже не могла вообразить, что произойдет, если вдруг такое фехтование начнется в доме ее матери и кто-то ради веселья станет с ней спорить. В таком случае спорщик должен будет прикрываться бронежилетом. Две минуты словесного поединка — и мать обратит его в кровавый спорт. Палки и трости смолотят мне кости, но слова никогда не сокрушат меня. Тот, кто придумал эту присказку не знал ее матери. Нора Гейнз могла любого разделать под орех своим языком.

Энни опять испытала тошнотворное чувство вины. Что за дочь она такая?

Сьюзен поднялась со своего места.

— Мне лучше заняться оставшимися продуктами. — Она открыл холодильник, вытащила контейнер и открыла его. — Чудеса в решете! Мне следует отнести это моему младшему брату и предложить произвести научные исследования.

Энни отвлеклась и не слушала.

Расстояние между восточной стороной холмов, где находится Блэк-Хоук, и Оклендом, лежащим на берегу залива Сан-Франциско, относительно небольшое. Да еще туннель, проложенный прямо сквозь холмы. Дорога хорошая. И ехать недолго. Максимум тридцать минут. Если посчитать, сколько раз ее семья ездила к бабушке Лиоте, то надо признать, что с таким же успехом она могла жить хоть в Нью-Йорке.

— Что ты делала сегодня? — спросила Сьюзен, открыв холодильник.

— Звонила своей матери.

Энни смутилась в ту самую минуту, как произнесла эти слова. Впечатление было такое, будто она выполнила самую тяжелую за целый год обязанность.

Сьюзен молчала, занятая поисками еды.

— И?

И у матери случился очередной приступ гнева.

«Ты уже в состоянии здраво рассуждать, Энни? Ты имеешь хоть малейшее представление, насколько сильно ты разочаровала меня?»

Энни старалась не смотреть в глаза Сьюзен.

— Я сообщила ей о том, что устроилась на работу. Начала было говорить о моих занятиях в художественной школе, но она бросила трубку.

— О, Энни… — В темных глазах подруги сверкнула гневная искорка. — Как только захочешь, чтобы тебя удочерили, дай знать. Мои родители очень любят тебя.

Энни часто заморгала, стряхивая непрошеные слезы, и уткнулась в карту. Она обожала родителей Сьюзен, но никто не мог заменить ей родную мать. Очень бы хотелось, чтобы все было по-другому. Чтобы мать любила ее без каких-либо условий, так же, как Картеры любят своих детей. Никто из них не был совершенством. Двое постоянно вляпывались во всякие неприятности в подростковом возрасте. Старший брат Сьюзен, Сэм, даже провел пару месяцев в колонии для несовершеннолетних. Сильная любовь и терпение поправили дело и вернули его на правильный путь. Как раз вчера Сьюзен рассказывала о нем.

— В июне мой брат получит диплом. Можешь себе представить? Он был таким неуправляемым, что мы все опустили руки. Но мама с папой уверяли, что он вернется в семью в назначенное Господом время. Так оно и вышло. Не то чтобы он полностью утихомирился…

Непокорный Сэм. Как-то раз Сьюзен назвала его новым воплощением Джеймса Дина[13].

Энни снова посмотрела на карту, прослеживая взглядом обозначенный маркером маршрут.

— Моя мама хорошая, Сьюзи. Она просто хочет для меня самого, с ее точки зрения, лучшего.

Но любила ли мать ее? Энни осознавала, что в какой-то степени она совершала хорошие поступки в надежде доставить удовольствие своей матери. Что если бы она не окончила на «отлично» школу? Если бы не играла по просьбе матери на пианино для женского совета?

И каждый раз, когда она справлялась с какой-то задачей, перед ней ставилась новая, более трудная, и планка поднималась выше. Спецкурс для отличников. Помощь одноклассникам. Летние общественные работы. Единое государственное тестирование для поступающих в университет. С первой попытки не удалось получить высокие баллы, поэтому мама пригласила репетитора, чтобы пересдать тесты. Наконец, последний удар — заявление на получение стипендии и поступление в Уэллсли.

«Все эти богатые девочки из уважаемых семейств. Подумай, каким может быть твое будущее, Энни!»

Энни знала, что она паникует. Просто мысль о том, что ее ожидает, вызывала такой страх, что ей хотелось бежать без оглядки. Она чувствовала, что начинает задыхаться под тяжестью материнских ожиданий, которые подавляли ее волю. Всякий раз, когда она угождала матери, ситуация становилась только хуже. Мать относилась к ее успеху как к предмету своей гордости и открывшимся возможностям для новых свершений, новых требований, ожиданий.

«Подумай, чего бы ты достигла, если бы больше и усерднее работала. Если бы у меня были такие возможности…»

Энни поняла: что бы она ни сделала, этого никогда не будет достаточно.

А может, она просто искала оправдание, чтобы убежать из дома?

Уронив маркер на карту, Энни опустила голову на скрещенные руки.

Господи, может, я и в самом деле, как говорит мама, пасую? Может, я трусиха и боюсь, что не справлюсь, когда дело дойдет до учебы в настоящем университете?

«Ты прямо как Лиота».

Она и сейчас все еще видела взгляд матери, когда та произносила эти слова.

— Энни? — тихо позвала Сьюзен. — Ты в порядке?

— Да, все хорошо. — Она потерла лоб. — Просто пытаюсь собраться с мыслями.

— Может, тебе просто уйти от матери? Дать ей время?

Задетая, Энни подняла на подругу глаза. Она знала, Сьюзен всегда относилась к ее матери с прохладцей. Нора Гейнз, собственно, ничего и не делала, чтобы Сьюзен чувствовала себя желанной гостьей в ее доме. Порой она даже бросала трубку, когда Сьюзен звонила. «Эта девица», — говорила она так безапелляционно, будто Сьюзен являлась носительницей венерической болезни.

«Почему бы тебе не водить дружбу с Лаурой Денверс? Она из хорошей семьи».

Что означало: из богатой семьи, у которой высокий социальный статус…

Мать не понимала ее. Возможно, в те времена, когда она была школьницей, школы и были такими, какими казались со стороны. Теперь многое изменилось. Да, Лаура Денверс была миленькой, со вкусом одевающейся ученицей, но страдала от кокаиновой зависимости.

«Мать Лауры говорит, что дочь постоянно ходит на вечеринки и хорошо проводит время. Почему ты отказываешься, когда тебя приглашают?»

Потому что Энни прекрасно знала, что там происходит. Она не была вхожа в тот круг. И не хотела входить в него, чтобы курить вместе с другими анашу, пить и заниматься сексом. Конечно, Лаура пользовалась популярностью. Когда она была под кайфом, то гуляла с любым попавшимся ей под руку парнем. В школе все знали, что до того, как ей исполнилось семнадцать, она успела сделать два аборта. А прямо перед выпускными экзаменами одна из знакомых девчонок-гимнасток поведала, что тест на СПИД у Лауры положительный.

Мать Энни ничего не знала об этом, и Энни не считала себя вправе говорить о личной жизни Лауры. Да и не хотела она водиться с ее дружками. Все они считали себя страшно крутыми, хотя все, что они делали, так это обеими руками толкали себя в пропасть.

Кроме того, даже если бы Энни рассказала своей матери, что происходит в коридорах средней школы и вне ее стен на вечеринках, это не имело бы никакого результата. Она, по всей вероятности, не поверила бы дочери. Ведь мать видела только то, что ей хотелось видеть. В Сьюзен с ее длинными крашеными волосами и колечком в носу она видела опасность. В Лауре с ее стрижкой за восемьдесят долларов и одеждой, купленной в дорогом магазине, видела шик. Только так. Так уж она была устроена.

Я виновата, Господи. Я не такая, какой меня видят люди. Я ношу маску. Притворяюсь, что все расчудесно, потому что не хочу компрометировать свою мать. Я лишь подчинялась ей, Господи. Я так старалась. И боялась. Признаю. Пасовала перед ее гневом. И теперь, когда я ушла из дома, я боюсь, что, если сделаю еще один неосторожный шаг и встречусь с моей бабушкой, мать никогда не простит мне этого.

«…Люби Господа, Бога твоего…»[14]

— Энни?

Сьюзен погладила подругу по спине. Энни прерывисто вздохнула и села прямо на ковер, скрестив ноги, как индеец.

— Я не знаю, правильно ли поступаю. — Она посмотрела на Сьюзи, севшую рядом с ней.

— Что может быть плохого в том, что ты съездишь навестить свою бабушку?

— Ты не понимаешь. Моя семья не такая, как твоя. Все здесь запутано, сложно.

Такой клубок, что ей самой трудно понять, где начинается и где заканчивается эта путаница. Все, чего она хочет, — это отыскать маленький кончик ниточки, чтобы наконец-то понять, что же случилось, почему так сильно разозлилась ее мать. Может, тогда она сможет понемногу распутать этот клубок.

О, Господи, я хочу понять свою мать. Я не хочу, чтобы для меня все закончилось так же, как и для нее, — ненавистью к собственной матери. Ты говоришь: «Любите друг друга». Помоги мне в этом. Пожалуйста, научи меня любить.

— Я так нервничаю. — Энни подняла руки. Они дрожали.

Сьюзен взяла руки подруги в свои.

— Все будет хорошо.

— Сьюзи, я даже не знаю, с чего начать. О чем ты разговариваешь со своими бабушками и дедушками?

— Обо всем! Они очень любят вспоминать прошлое. Моя бабушка все время рассказывает о своем отце. Я никогда не видела своего прадеда, но у меня такое ощущение, будто я его хорошо знаю, потому что она успела разложить по полочкам всю его биографию. В 1905 году корабль доставил моего прадеда в Сан-Франциско, где он пережил землетрясение 1906 года. Представь, он был еще жив, когда Нейл Армстронг высадился на Луну. Здорово, да? Бабушка и дедушка выросли во время Великой депрессии и пережили Второю мировую войну. Ты только задай парочку вопросов, и они расскажут дюжину историй. Некоторые из них я слышала сотни раз, но все равно интересно. Особенно, когда они рассказывают всякие пикантные истории из жизни наших родителей, когда те были маленькими. Это вообще супер.

— Мама говорит, что мою бабушку волновала только ее работа.

Сьюзен нахмурилась:

— А чем она занималась?

Энни пожала плечами:

— Не знаю, мать никогда не говорила.

— Ну и замечательно, вот с этого и начнешь, Энни. Спроси бабушку о работе.

— Так много всего, о чем я хочу расспросить ее.

Она посмотрела на карту. Линия, проведенная желтым маркером, обозначала расстояние до того района Окленда, где живет Лиота Рейнхардт. Это в двух кварталах от автострады Макартур. А дом отыскать будет, пожалуй, нетрудно.

— Хочешь, я съезжу с тобой? Только позвоню на работу и узнаю, сможет ли Хэнк найти мне замену.

— Спасибо, Сьюзи, на этот раз мне лучше поехать одной.

— Позвоните 911, — проскрипел Барнаби.

Энни и Сьюзен рассмеялись.