Сад Лиоты

8

Сидя за кухонным столом, Энни читала учебник по истории искусств, положив перед собой тетрадь в переплете, которую она приготовила для записей. Пока что она посетила всего три урока, но все три просто потрясли ее. Занятия по истории искусств вел настоящий художник. Каждое слово, произнесенное им, дышало страстью к предмету и будоражило ее воображение.

Неожиданно зазвонил телефон, и сердце Энни учащенно забилось. Второй звонок, и она вскочила и ринулась к нему, но потом остановилась. После четырех гудков включился автоответчик.

— Вы позвонили по номеру 555-7836. Никого нет дома. Пожалуйста, назовите ваше имя, номер вашего телефона и оставьте сообщение после звукового сигнала.

Энни была благодарна Сьюзен за то, что та стерла прежнюю шутливую запись: «Сижу в каталажке. Срочно нужна поблажка. A если нет блата, не стой у аппарата». Отец Сьюзен смеялся и оставлял сообщение, но мать Энни не находила в этой записи ничего смешного.

— Надо полагать, Сьюзен, вам кажется это смешным, но вы ошибаетесь! Энни, это твоя мать. Позвони домой.

Что Энни и сделала. И вынуждена была страдать целых пятнадцать минут, выслушивая обличительный монолог, записанный на пленку, в котором мать упрекала ее за редкие звонки домой.

«Ты хоть представляешь, как я беспокоюсь о тебе? Вчера мне пришлось принять снотворное…»

— Сотри ты это сообщение, Энни, — посоветовала Сьюзен. — Ради всех святых, ты же знаешь, что она скажет. Сколько тебя знаю, она постоянно выступает в роли обвинителя.

— Она моя мать. И я не могу вычеркнуть ее из своей жизни.

Неважно, что подчас Энни хотелось этого. Только вот совесть не позволяла. За последние несколько дней мать звонила около десяти раз и всегда начинала с упреков.

— Я так сильно люблю тебя… Каждый раз, когда я смотрю новости, я думаю…

Матери незачем было продолжать. Энни наперед знала все, что та может сказать. Что она не беспокоилась бы так сильно, если бы Энни училась в Уэллсли, Что, в конце концов, Энни жила бы в женском общежитии, где ведется постоянное наблюдение и общалась бы с девочками из благополучных семей.

После очередного сигнала автоответчика она услышала насмешливый мужской голос.

— Куда подевалось предыдущее приветствие? Досрочно освободилась? Твой старший брат звонит на тот случай, если ты забыла, как звучит его голос. На уикенд еду в Сити. Думаю, не сходить ли нам в какой-нибудь навороченный ресторанчик? Только не в то чесночное царство, где ты работаешь. Перезвони мне, Сьюзи.

— Плохие парни… Плохие парни… Что происходит… — разорялся Барнаби и мерно покачивал головой, восседая на жердочке.

Энни переключила свое внимание на учебник, довольная, что звонила не ее мать. На последние два принятых вчера вечером и сегодня утром звонка она еще не успела ответить, хотя прекрасно понимала, что так или иначе разговор с матерью состоится: либо она сама позвонит ей, либо услышит ее голос в телефонной трубке. Уже вышли все сроки, и предполагалось, что Энни вот-вот изменит свое решение и отправится на восток страны в университет Уэллсли. С чего бы ее матери сдаваться? Она, как питбуль, мертвой хваткой вцепилась в свою идею и держится за нее.

Часом позже вернулась Сьюзен. Энни только что дочитала последнюю строчку заданного материала и просматривала свои записи.

— Мама и папа передают тебе привет, — оживленно затараторила Сьюзен, забросив сумку на диван. — Мне звонил кто-нибудь?

— Сэм.

Сьюзен нажала на кнопку автоответчика и послушала сообщение брата.

Чудовище! — заулыбалась Сьюзи. Давай дадим ему встряску и попросим сводить нас в «Карнелиан Рум»!

— Вот сама и попроси. Меня там не будет.

Сьюзен нахмурилась:

— Собираешься навестить свою матушку?

— На этой неделе я работаю во вторник и в пятницу, поэтому я спросила бабушку, смогу ли я провести с ней субботу. Я бы осталась у нее и на ночь, но не хочу, чтобы она ломала голову, где уложить меня спать. Ты не возражаешь, если я возьму твой спальный мешок?

— Он уже твой.

— Спасибо, Сьюзи.

Теперь оставалось лишь уговорить бабушку Лиоту, чтобы та разрешила ей поработать в саду.

— Я смотрю, ты самозабвенно служишь делу оказания добровольной помощи старушкам, а? — подтрунивала Рут над Корбаном, делая на полу растяжку в черных спортивных брюках и белой безрукавке. — В среду, теперь вот в субботу.

— У нас ведь не было никаких планов на сегодня?

— Насколько я помню, нет. — Двигаясь в такт музыке, она наклонилась к правой ноге и коснулась ее головой, затем перенесла вытянутые перед собой руки к левой и, ухватившись за пятку, коснулась лбом левой коленки. — Мне, видимо, весь день придется корпеть над учебниками.

Наблюдая за ней, Корбан все больше раздражался. Упражнения под музыку, которые делала Рут, были записаны на видеокассету, и она включила телевизор на всю катушку. Он довольно часто имел удовольствие лицезреть эти занятия, а потому знал, что еще добрых сорок пять минут ей предстоит работать над своим телом.

— Больше жизни! — бойко призвал прожужжавший все уши ведущий. — Так держать. Вот так. Раз. Два. Три. Четыре…

Так трудно было сосредоточиться в столовой, в то время как Рут делала упражнения в гостиной. Поначалу музыка казалась ему неплохой, но когда она прозвучала дюжину раз, то начала действовать ему на нервы. Сейчас ему неудержимо захотелось пнуть экран ногой и предать образ Джейн Фонды забвению.

— Мы, кажется, договаривались, что ты не будешь делать упражнения по утрам, — напомнил он.

— Договаривались, и сегодня у меня было такое настроение, что я вообще хотела пропустить занятие. Но потом решила, что один пропуск может с легкостью повлечь за собой другой.

Собственно, ему предлагается отложить все почти на час?

— Мне осталось два часа до начала учебных занятий, и эта музыка не дает мне сосредоточиться.

— Не умрешь, если потерпишь полчасика!

Интонация, с которой она произнесла эти слова, разожгла тлеющий костер негодования. Он нажал на кнопку видеомагнитофона и выключил его.

— И ты не умрешь, если будешь соблюдать наши договоренности.

Лицо ее раскраснелось — от упражнений ли, от злости ли, он не знал. Ему было сейчас все равно. В черных глазах Руг вспыхнуло негодование, но он выжидающе смотрел на нее. В голову уже закрадывалась мысль, что он совершил непростительную ошибку, когда предложил ей жить вместе.

Чем дольше она смотрела в его глаза, тем больше мрачнело ее лицо. Наконец Рут отвела взгляд, затем выпрямилась, все еще сидя на полу, и, сделав одно плавное движение, поднялась на ноги.

— Извини. Ты прав. — Она нажала на другую кнопку и извлекла выплывшую из магнитофона кассету. Положила обратно в коробку и захлопнула ее.

— Я сделаю пробежку вместо упражнений.

Она небрежно бросила кассету на кофейный столик, а не на специально отведенную полку и прошагала в спальню.

Корбан сел на диван, открыл книгу по философии. Зубы его были так крепко стиснуты, что челюсть свело от боли. Ему не хотелось сейчас думать о том, что происходит в голове Рут. Но тем не менее она всегда безошибочно выбирала момент, чтобы капитулировать — в самую последнюю минуту.

Вышла она из спальни в красных атласных шортиках для бега и белом топике. Натянула на голову белый ободок и посмотрела на Корбана, поправив свои короткие волосы. Ему так знакомо это выражение ее лица. Рут полагала, что выглядит сногсшибательно, и что у него всегда будет перехватывать дыхание, когда она захочет этого. Да, собственно, так оно и было первые два месяца их совместной жизни. И сейчас в его глазах вспыхнули искорки, когда он увидел ее в спортивной одежде, но на этот раз не любовное томление придавало блеск его глазам.

— Может, что-нибудь придумаем вместе, когда я вернусь. — Она одарила его своей кошачьей улыбкой. — Не думаю, что я надолго.

— Можешь не спешить, — проронил он и снова уткнулся в книгу, лежавшую на его коленях.

Она на секунду задержалась. Он почувствовал, что Руг выжидающе смотрит ему в спину, но не стал доставлять ей удовольствие и оборачиваться. Ее уловки прежде действовали на него безотказно, но не теперь. Он не марионетка, которой можно управлять, дергая за несколько ниточек. Нет, она ему не безразлична. Напротив, он испытывал к ней более глубокий интерес, чем ему хотелось бы. А еще он знал, что, обернувшись, выскажет все, что у него на уме, а потом непременно будет жалеть об этом. Иногда, правда, он задавался вопросом, имел ли он хоть какое-нибудь значение в ее жизни.

Она прошла к двери. Открыла ее и снова посмотрела на него.

— Ты знаешь, Кори, иногда мне становится интересно, почему ты пригласил меня жить с тобой. Думала, что ты меня любишь. Не глупо ли? Ты ведешь себя так, что я чувствую, будто меня используют.

Он оторвал глаза от книги:

— В таком случае должен тебе сообщить, что наши отношения строятся исключительно на взаимовыгодной основе.

Она вышла, хлопнув в сердцах дверью.

Нора остановилась перед домом своей матери. Сердце ее гулко стучало, две-три секунды она посидела неподвижно, стараясь успокоиться. Захотелось покурить и выпить бокал вина. Она прикрыла глаза и медленно втянула в себя воздух, задержала дыхание и так же медленно выдохнула. Инструктор по йоге как-то говорил, что это способ помогает успокаивать нервы. То же самое советовал делать и ее психотерапевт.

Нервная дрожь не унималась, однако она вышла из машины и направилась к дому. Нора терпеть не могла возвращаться в это район: во время каждого визита она чувствовала, как ее буквально раздирают тягостные воспоминания. Сунув свою красную кожаную сумочку-портмоне под мышку, она ткнула пальцем в кнопку звонка. Как давно она не видела свою мать? Где-то в глубине души Норе было стыдно, но волна возмущения тут же заставила замолчать заговорившую в ней совесть.

Почему она должна чувствовать вину? Ну и что, если в последние годы она несколько раз отвечала отказом, когда мать приглашала ее приехать? Разве мать поддерживала ее и помогала ей, когда она была ребенком? Нет. Она привезла ее и Джорджа к бабушке и дедушке Рейнхардт и тут же занялась своей собственной жизнью. Была ли мать рядом, когда она первый раз пошла в школу? Нет. Бабушка Элен взяла ее за руку и отвела туда. И вообще, именно бабушка Элен водила ее на уроки каждый день до тех пор, пока она не перешла в старшие классы и не стала самостоятельной.

Разве мать хоть раз пришла в школу? Нет. Только бабушка Элен. Однажды школьные друзья принялись комментировать жуткий немецкий акцент бабушки, чем сильно смутили Нору, и даже сейчас, вспомнив об этом, она почувствовала прилив мучительного стыда.

Разве родная мать хлопотала, подбирая ей выпускное платье? Конечно, нет. Ей пришлось все делать самой!

Кому и какую пользу принесла работа ее матери, кроме нее самой? Денег все время не хватало. Тогда как другие девочки носили стильные туфельки с шикарными ремешками, она ходила в этих жутких полуботинках со шнурками. Другие девчонки брали уроки игры на фортепиано и танцев, она же училась играть на кларнете, потому что в их школе эти занятия проводились бесплатно. Подружки во время каникул выезжали на семейные пикники или отправлялись в путешествия, ей же приходилось торчать в доме родителей.

Она вспомнила, как дедушка с бабушкой постоянно переругивались и всегда на немецком языке, который она не понимала. Вспомнила, как ее отец пил и часами просиживал в своем кресле, безмолвный, угрюмый, одинокий, а ее сковывал леденящий ужас.

И где была ее мать все эти годы?

Жила так, как ей хотелось. Работала!

Она заслужила свое одиночество. Пусть поймет, каково быть брошенной.

Нору буквально захлестывали эмоции, когда ее мать, наконец, открыла дверь.

— Что так долго возилась, мама? — Может быть, увидела дочь через смотровое окошко и понадеялась, что она уйдет?

— Я была на кухне. Я не могу передвигаться так быстро, как мне хотелось бы. — Лиота сняла дверную цепочку и пропустила дочь вперед.

Нора вошла в гостиную, остановилась и огляделась. Запах дома, который она ощутила, вызвал у нее новую волну воспоминаний. Лишь немногие из них были приятными.

— Ничего не изменилось, не так ли?

— С чего вдруг что-то должно измениться? — Мать тихо закрыла дверь и не стала набрасывать цепочку. — Выпьешь кофе или чаю?

— Нет, спасибо. — Нора с удовольствием выпила бы чаю, но ей не хотелось ничего принимать из рук своей матери. Да и не время. Предложи та хоть луну с неба, она все равно отказалась бы. — Я ненадолго, мама, только выясню кое-что про Энни.

Лиота тяжело опустилась в кресло и сложила руки на коленях. Казалось, ее мучили сильные боли, и она выглядела намного старше, чем в тот раз, когда Нора видела ее в последний раз.

И не подумаю жалеть ее. Не после того, как она игнорировала меня большую часть моей жизни!

Примостившись на краешек дивана, Нора положила сумочку рядом с собой и уперлась руками в колени.

— Сейчас у Энни очень сложный возраст, и она нуждается в том, чтобы ее направляли. Вплоть до недавнего времени она была образцовой дочерью. Сейчас она вбила себе в голову, что должна забыть об университете, жить в Сан-Франциско с какой-то подружкой-хиппи и стать художницей. Но, возможно, ты уже знаешь об этом, поскольку Энни приходила к тебе.

Мать лишь прищурилась, но не проронила ни слова. Нора еще немного подождала, но не заметила желания матери идти ей на встречу.

— Она одаренная девочка, мама, окончила школу с отличием и получила очень высокие баллы на вступительных экзаменах. У нее безукоризненные рекомендации от самых уважаемых людей. Ей предложили хорошую стипендию в престижном университете. И вот в один день ей вдруг приходит в голову нелепая мысль, что она не хочет там учиться. Она садится в машину и уезжает из дома, при этом даже не понимая, что делает.

Нора разгладила складки на своей юбке и снова положила руки на колени.

— Так вот, какое-то время я разрешила ей пожить, как она хочет. Я поговорила с председателем приемной комиссии и уверила его, что Энни заболела и не может сейчас приехать. Они согласились сохранить ее стипендию до следующего семестра.

— Ты солгала им?

Лицо Норы раскраснелось. В ней вспыхнула ярость, и она почувствовала себя так, как будто была охвачена огнем. Мать во всем умела находить минусы. В этом она мастер! «Поступай правильно», — так она всегда говорила! Поступай правильно! А сама?

— Мама, Энни больна! С головой у нее точно не все в порядке, если она упускает такой шанс!

— Потому что это то, чего хочешь ты?

— Да, — процедила Нора сквозь зубы, поднимаясь с дивана. — Да, это то, чего я хочу для своей дочери. Этого хочет любой, у кого есть хоть немного мозгов. Все школьные годы она упорно шла к этой цели и вдруг ни с того ни с сего сбежала. Ладно, я все равно не позволю ей быть такой мокрой курицей. Не позволю так бездарно распорядиться годами тяжкого и успешного труда. Бросить? Ни за что!

— А что если у нее душа не лежит к этому?

— Еще как лежит. И она хочет. Всегда хотела. Мы говорили с ней о поступлении в университет с того дня, когда она пошла в детский сад.

Лиота, выглядевшая усталой и постаревшей, тихо вздохнула.

— Может быть, если ты оставишь ее на какое-то время в покое и позволишь ей найти свою собственную дорогу…

— Ты исходишь, видимо, из того, как поступала сама. — Норе следовало ожидать, что мать займет такую позицию. — Я должна быть такой, как ты? — В свой вопрос Нора вложила весь сарказм, на который только была способна, и, заметив в глазах матери боль, разозлилась еще больше. — Да, мама? И сделать вид, что меня не интересует будущее моих детей? — Она увидела в глазах матери слезы и устыдилась. Хотя короткий миг раскаяния тут же сменился куда более продолжительным гневом, вызванным тем, что мать посмела давить на жалость. — Мне следовало знать, что ты не будешь помогать мне или хотя бы стараться понять меня. Ты никогда не понимала.

— Я понимаю. Слишком хорошо. — В материнском голосе прозвучало столько же горечи, сколько усталости и обреченности.

На глаза Норы навернулись слезы. Она постаралась сдержать их, не очень-то понимая причину возникшего у нее желания выплакаться. Одна часть ее существа тянулась к матери, хотела извиниться, прижаться к ней. Другая же бесновалась и жаждала упрекать мать за то, что та все годы оставалась безучастной, хотя ее дочери нужна была материнская поддержка.

— Я хочу, чтобы у моей дочери было все самое лучшее!

— Конечно, моя родная, ты желаешь ей добра. Но сделанный тобой выбор может не совпадать с тем, что предназначено Энни Богом.

Нору насторожило, какими мягкими словами мать дала ей решительный отпор.

— Откуда тебе знать, что Бог уготовил моей дочери? Когда ты в последний раз ходила в церковь, мама? Десять лет назад? Я хожу каждое воскресенье. Энн-Линн должна с почтением относиться к моим планам. Вместо этого она решила быть упрямой и вероломной. Не без твоей помощи!

Мать медленно закрыла глаза, словно ей было невыносимо больно смотреть на Нору.

— Как я вообще могла на что-то надеяться, когда решилась приехать к тебе и поговорить по душам, — надтреснутым голосом процедила Нора. — Я и раньше не могла рассчитывать на тебя, и на этот раз было глупо с моей стороны надеяться на твою поддержку.

Она подхватила свою кожаную сумочку и направилась к двери.

— Я всегда была рядом, — срывающимся голосом крикнула вслед Лиота. — Каждый день моей жизни. Только ты этого никогда не понимала. Даже ни разу не попыталась понять.

Нора набросилась на нее:

— Когда ты меня поддерживала? Назови хоть единственный разочек!

В ответ на злобный выпад дочери Лиота тихо произнесла:

— Ты вечно обвиняла меня в том, что я разрушила твои мечты. Почему же ты хочешь взять меня в помощницы? Уж не затем ли, чтобы я сделала то же с твоей дочерью?

Дрожа всем телом, Нора устремила на мать тяжелый взгляд и судорожно глотнула воздух.

— Ты всегда умело выворачиваешь мои слова наизнанку, чтобы заставить меня чувствовать себя виноватой.

— Я не могу заставить тебя чувствовать что-либо.

— Нет, можешь. — В Норе заговорила обида, и она дала волю своему возмущению. — Я хочу, чтобы ты доподлинно знала: единственной причиной, по которой Энн-Линн проводит время с тобой, является ее желание досадить мне. Она использует тебя для того, чтобы отомстить мне. Ты просто никак не можешь взять этого в толк.

— Могу и превосходно тебя понимаю, Эйлинора.

Нору затрясло еще сильнее, она подошла к двери и с шумом открыла ее настежь.

— Вот как ты заботишься обо мне, мама. Ты все еще называешь меня этим именем, которое я терпеть не могу!

— Ты всегда была для меня Эйлинорой и навсегда останешься ею.

— С тобой бесполезно спорить! Ты всегда поступала по-своему. Прекрасно, наслаждайся своим одиночеством!

Нора захлопнула за собой дверь. Сердито простучали по ступенькам ее каблуки. Две темнокожие девчушки цветными мелками рисовали на тротуаре «классики». В районе Блэк-Хок ни одному ребенку не позволялось так размалевывать улицу. Девочки приостановили свою игру и посмотрели на Нору. Она отвела глаза, села в машину и выехала с обочины. Машина быстро покатила по дороге, свернула направо и помчалась к автомагистрали.

Всю дорогу домой Нора горько плакала.

Настроение у Корбана не улучшилось, несмотря на то, что Рут извинилась еще раз, когда вернулась с пробежки. У него на душе всегда оставался неприятный осадок, если он терял контроль над своими чувствами и выходил из себя. Впервые за все время их совместного проживания он отказался взять свои слова назад. Рут, конечно, обратила на это внимание, но не подала виду.

Ему даже показалось, что два последних дня она старалась делать больше обычного. Честно выполняла свою часть работы по дому и строго соблюдала их уговор не нарушать тишину во время его занятий.

И все же Корбан чувствовал, что между ним и Рут назревает крупная ссора. Ее смирение вмиг улетучится, когда она снова встретится со своими верными подружками.

Из разговоров, которые он порой слышал, а также из рассуждений самой Рут Корбан понял, что многие из девиц, с которыми она общалась, были, как и она, из неполных семей. Две из них пострадали из-за сексуальных притязаний своих родственников мужского пола. И он, разумеется, понимал причину их ненависти к сильной половине человечества. Но разве можно всех представителей этого ставного племени стричь под одну гребенку? Неужели это повод для того, чтобы отдать предпочтение лесбийской любви? Три девушки из десяти в этой компании «выбрались из грязи». Две из них даже помирились со своими семьями и, приноровившись к новому образу жизни, чувствовали себя вполне комфортно; третья же, эмоционально неустойчивая, то демонстрировала агрессивную враждебность, то переходила к полному отчаянию.

— Когда-нибудь она наложит на себя руки, — равнодушно заметила Рут после одного особенно неудавшегося, тоскливого вечера, в который эта девица изливала на окружающих свою желчь. — И вина полностью ляжет на ее родителей, которые отказывают ей в праве быть самой собой. Они должны посмотреть другими глазами на все, чтобы наконец понять естественность гомосексуальных отношений. Их дочь родилась такой.

— Что за бред! Она-то как раз внутренне не принимает эту ситуацию.

По глазам Рут он понял, что она сердится.

— То, какая она есть, приносит ей счастье.

— Счастье? Ты называешь это счастьем?

— Ну, если б тебя люди называли всякими непотребными словами, ты бы тоже не светился от счастья!

— Все это я слышал от нее самой.

— Ты такой ограниченный. Кори. Это всего лишь эпатаж. Если бы я не знала тебя хорошо, подумала бы, что ты ненавистник сексуальных меньшинств.

— Это я-то ограниченный? Тогда, может, они подыщут себе другое место для своих встреч, потому как именно в мой дом они являются, чтобы открыто и исступленно выражать свою ненависть к мужскому населению планеты.

Здесь они сменили тему. То была самая серьезная за всю их совместную жизнь ссора. После того как они оба выговорились и провели ночь раздельно, они решили больше никогда не вести споров на эту тему. Пару недель Рут уходила из дому, чтобы встречаться со своим подружками. А потом все снова вернулось на круги своя: его скромные апартаменты, по всей видимости, подходили им больше, чем что-либо другое.

Они действовали ему на нервы, эти женщины, которые удобно устраивались в гостиной и рассуждали о мужской нетерпимости, патриархате и ущемленности в своих правах. Равенство, на их взгляд, предполагало, что все ключевые позиции должны занимать в первую очередь женщины, что уже само по себе Корбан расценивал как дискриминацию.

— Мы решили собраться на час или два в субботу утром, — проронила Рут, подавая приготовленный ею обед: лапша, посыпанная сверху тертым пармезаном и приправленная томатным соусом «Прего». — Может, «Табаско»? — Она поставила перед ним другую бутылку. — Через пару недель в Сан-Франциско будет проходить политическая демонстрация, и мы хотим принять в ней участие.

— Что на этот раз?

— Сбор средств на лечение ВИЧ-инфицированных. Думаю, нам надо сделать транспарант.

Плеснув в лапшу «Табаско», Корбан подумал, что проведет субботу где-нибудь подальше от дома.

Звонок в дверь раздался в пятницу, в полдень, едва Энни успела привести себя в порядок перед выходом на работу. Она нажала на кнопку переговорного устройства домофона.

— Кто там?

— Сэм.

— Поднимайтесь. — Она нажала на другую кнопку, которая открывала двери подъезда. — Сью, пришел твой брат.

— Сегодня? Мы договаривались на завтрашнее утро.

— Он все равно уже здесь.

Энни торопливо поправила на диване подушки, собрала разбросанную Сьюзен одежду и, молниеносно сложив, спрятала в гардероб. Ринулась на кухню, поставила в раковину грязные стаканы и тарелки, побрызгала их жидким мылом и залила водой. Пусть пока полежат, помокнут. Очередь Сьюзен мыть посуду, но обе они сегодня работают.

Сьюзен, уже надевшая свою черную прямую юбку и белую блузку, выскочила из дверей ванной. Когда, расчесывая на ходу волосы, она подлетела к входной двери, звонок еще раз призывно тренькнул.

— Что это ты тут делаешь? Сегодня же пятница. Ты говорил, что придешь в субботу.

— Остынь, Сьюзи. Я лишь заскочил на минуту, чтобы дать тебе знать, что забронировал номер в гостинице…

Энни, стоявшая у раковины, повернулась, почувствовав устремленный на нее пристальный взгляд Сэма. Сьюзен расхохоталась, перехватив взгляд брата, и подмигнула ему.

— Ты ведь помнишь Энни Гарднер, не так ли, Сэм?

— Неужели это Энни? Что стало с девчонкой, похожей на Пеппи Длинный чулок?

Энни зарделась.

— Рада вас видеть, Сэм.

Она вспомнила о своих смешных косичках и смутилась. Теперь ее волосы не огненно-рыжего цвета, и от сплошь покрывавших носик веснушек не осталось следа.

Взгляд Сэма потеплел, и на его симпатичном лице появилась коварная улыбка ловеласа.

— Совсем взрослая…

— Я должна идти.

— Плохие парни, плохие парни, — задиристо прокричал встрявший в разговор Барнаби, рассмешив всех.

— Мы собираемся на работу, Сэм, но ты можешь остаться здесь, если хочешь.

— Ни в коем случае. Я приехал в Сити, чтобы как следует повеселиться.

— Че бум делать… Че бум делать… — во весь голос запел Барнаби, исступленно кивая головой.

— Кажется, птичка хочет составить мне компанию, — расхохотался Сэм.

— А ты хочешь? — быстро сообразила Сьюзи. — Можешь забирать его, дарю от чистого сердца.

Сэм все смеялся.

— Ни в коем случае.

Энни сняла со спинки стула свою куртку.

— Не хотелось бы нарушать идиллию воссоединившейся семьи, — с улыбкой напомнила Энни, — но нам лучше поспешить, Сьюзи. А то опоздаем.

— Знаете что, я еще не успел перекусить, — заявил Сэм, следуя за девушками к выходу. — Почему бы мне не заглянуть в «Чесночок»?

— Ты же ненавидишь чеснок.

— Ненавижу — сказано слишком сильно. Кроме того, медики рекомендуют употреблять чеснок, насколько мне известно.

— Точно.

— Так вот, кажется, я подхватил простуду. Мне нужно срочно подлечиться. Что вы на это скажете?

Они спустились по лестнице и, прежде чем сесть в машину Энни, Сьюзен объяснила брату, где находится «Чесночок» и как туда проехать.

— Увидимся в ресторане. — Сэм перешел на другую сторону улицы и, помахав рукой, направился к своей машине.

Сьюзен заняла свое место на сиденье и быстро пристегнулась.

— Так-так. У меня такое предчувствие, что мы сегодня еще не раз увидимся с моим братцем.

Она покосилась на Энни и заулыбалась.

Энни скорее с облегчением, чем с разочарованием, подумала, что Сэм изменил свое решение, когда его машина не последовала за ними. Его флирт, вызванный, наверное, желанием повысить ее самооценку, был вполне безобидным, но приводил Энни в смущение.

Когда ей было пятнадцать лет, Сэмюэль Джеймс Картер казался ей бунтарем, правонарушителем и романтическим героем. Она тогда представляла себя героиней женских романов, чья любовь и невинность способны растопить сердце надменного и циничного героя.

Но она подросла и за последние три года узнала, насколько разрушительным и болезненным оказалось бунтарство Сэма для всей его семьи. Сейчас они подшучивают над этим, но она помнит, как злилась Сьюзи и как плакала миссис Картер. Он опустился на самое дно и чуть не сломал себе жизнь, прежде чем встал на путь истинный. Сэм был для Энни темной лошадкой, а она совсем не умела обращаться с такими людьми.

— Он, должно быть, дал хорошие чаевые Хэлу, — проплывая мимо, шепнула Сьюзен.

— Прости, ты о ком?

— О Сэме. Он занял один из столиков, которые обслуживаешь ты.

Энни, подхватив несколько тарелок с едой, принесла их клиентам, потом спросила, не желают ли они чего-либо еще. Только потом она взглянула на Сэма, который занял небольшой столик в углу, откуда он мог следить за всем, что происходит в зале. Официантка из бара только что отошла от его столика, а несколько сидящих неподалеку молодых женщин украдкой посматривали на него. Он, казалось, даже не замечал их любопытных взглядов. Все свое внимание он сосредоточил на Энни и смотрел на нее с плутоватой и вызывающей улыбкой.

Она прошла мимо.

— Через минуту я подойду к вам, сэр.

— Я никуда не спешу, мэ-э-м.

Она обслужила еще несколько столиков, затем наполнила кофейник и только после этого подошла к нему.

— Вы уже решили, что будете заказывать, сэр? Или вам дать время на раздумье?

— Уже решил. — Глаза его искрились в предвкушении веселой игры. Энни достала из кармана короткого черного фартучка блокнот в кожаном переплете и открыла его, приготовившись записывать заказ.

— Что вы можете мне предложить? — Он с некоторой ленцой откинулся на спинку стула и наблюдал за ней.

Названия всех шести дежурных блюд он мог прочитать при входе в ресторан. Они были написаны мелом на специальной дощечке. Однако всем официанткам вменялось в обязанность уметь рассказать о каждом из них. И Энни произнесла свой монолог, включив в него все эпитеты, придуманные менеджером ресторана. При этом она прекрасно понимала, что находится под пристальным взглядом забавлявшегося Сэма.

Он довольно ухмыльнулся:

— Звучит очень заманчиво.

— Что будете заказывать? — спросила она таким тоном, будто перед ней сидел совершенно незнакомый человек, которого она впервые увидела в ресторане.

— Мясо кролика с двадцатью зубчиками чеснока.

— Хороший выбор, — заметила она, записывая заказ. — Суп или салат будете?

— А какой суп?

— Чесночный.

— Салат деревенский. И побольше перца.

— Я принесу хлеба.

— Перво-наперво побольше воды, пожалуйста.

Она хмыкнула, почти с радостью захлопнула блокнот и положила его обратно в карман.

Пятница всегда была суетливым днем. Энни обслуживала восемь столиков, и ей приходилось двигаться довольно быстро, чтобы успеть подойти к каждому столику, выслушать клиентов и выполнить их заказ. Не успевал один столик освободиться и принять опрятный вид, как за него уже усаживались новые посетители. За два часа она зарабатывала столько чаевых, что на эти деньги могла купить себе продуктов на целую неделю.

Сэм все еще сидел в ресторане.

В третий раз наполнив его стакан водой, Энни посмотрела на стоявшую перед ним тарелку.

— Вы не любите кроличье мясо с чесноком?

Он сделал недовольную мину:

— Скажем так, не думаю, что в ближайшем будущем мне предстоит иметь дело с вампирами. А чесночный запах будет исходить из каждой поры моего тела всю следующую неделю.

Энни чуть не рассмеялась.

— Вы ведь не хотите болеть.

— Не хочу, но в данный момент я могу простудиться от вашего холодного тона. — Брови его поползли вверх в немом насмешливом ожидании ответа.

— Не думаю, что с этим у вас проблемы. За столиком позади меня сидят три барышни, которые весь вечер пытаются привлечь к себе ваше внимание.

— Вы меня отшиваете, Энни? Мне нанесена глубокая рана.

— У вас кожа толстая, как у бронтозавра, Сэм.

— А я думал, что раньше вам нравился.

— Прежде, чем я узнала вас ближе.

Он улыбался.

— Я постараюсь что-нибудь придумать. — Когда она попыталась уйти, он остановил ее вопросом: — Кстати, кто вы по знаку Зодиака?

То была старинная уловка, и он воспользовался ею. Очевидно, сейчас настанет момент истины. Может, тогда ему не придется попусту тратить время.

— Рыба.

— Рыбы? — Он снова расплылся в плутоватой улыбке, и в его глазах запрыгали хитрые искорки. — Хороший знак.

— Да, хороший, но не Рыбы.

Он нахмурился:

— Какой же?

— Ichthys, «рыба» в переводе с древнегреческого. Иисус Христос. Сын Божий, Спаситель.

Насмешливое лицо Сэма тут же стало серьезным. Совершенно неожиданно для Энни он задумчиво посмотрел ей в глаза.

— Эти слова для меня тоже много значат, — проговорил он и слегка сжал губы.

— Хотелось бы надеяться.

— Не дает покоя мысль, как лев может ужиться с ягненком?

Щеки Энни пылали. Она ожидала, что Сэм станет насмехаться над ней, но он был серьезен и задумчив. Сбитая с толку его обаянием, она почувствовала неодолимую тягу к нему, внутренний трепет, разбуженный его проницательным взглядом. Теперь уже с задумчивой медлительностью Энни положила на столик чек, закрыла книжку для заказов и убрала ее в карман.

— Желаю вам весело провести вечер, Сэм. Избегайте неприятностей.

Нора сидела в столовой, кутаясь в белый плед, и тупо смотрела в телевизор, даже не пытаясь понять, что видит на экране. Она никак не могла собраться с мыслями.

Уже десять вечера, а Фреда все еще нет дома. На автоответчике она прослушала его сообщение о том, что ему необходимо пригласить клиентов на ужин в какой-нибудь уютный ресторанчик. Очевидно, Фред нашел в Сити подходящее местечко и поэтому задержался.

Подумав об ужине в центре города, Нора предположила, что Фред вполне мог пригласить своих партнеров именно в тот ресторан, где работает Энни, и, возможно, там обмолвится о том, как тяжело приходится ее матери. Нет, Фред не будет делать этого. Он предоставил ей полное право заниматься воспитанием Энни. Когда дело касалось дочери, он ощущал себя отчимом в полном смысле этого слова, то есть человеком, находящимся вне круга связанных с ней проблем. Поскольку Энни сторонилась его, он тоже не вмешивался в ее дела. Их отношения строились на основе взаимного невмешательства.

Порой Нору раздражало, что Фред упорно отказывался участвовать в воспитании Энни.

— Это твоя прерогатива, Нора, находить решения проблем и справляться с ними, — частенько говаривал он. — Она твоя дочь, не моя.

Но на этот раз ей не обойтись без союзника. Сильного и способного поддержать ее.

Почему же Энни перестала ее слушаться? Почему именно сейчас настроенная против нее дочь убежала к своей бабке?

Когда стрелки часов стали приближаться к одиннадцати, Нора почувствовала болезненные спазмы в области желудка, что всегда бывало, когда в очередной раз прошлое представало перед ней в самом неприглядном виде и в памяти всплывали образы обидевших ее людей. Она влюбилась в Брайана Таггарта, когда ей было шестнадцать лет. Парень был на четыре года старше ее, он работал и учился в университете. Симпатичный, ужасно умный, обаятельный. Она, не сомневаясь ни секунды, связала с ним все свои надежды на лучшую жизнь. Но как только романтический флер рассеялся, их совместная жизнь превратилась в сплошной кошмар вечных скандалов, неоплаченных счетов, бессонных ночей и разбитых мечтаний.

Отчаянно стараясь сохранить их брак, она решила, что рождение ребенка заставит Брайана остаться на той работе, которая, по ее мнению, открывала перед ним многообещающие перспективы. Тем не менее, ее сообщение о том, что она беременна, не только не укрепило брачные узы, а, наоборот, ускорило их разрыв. Брайан пришел в дикую ярость и обозвал ее хитрой интриганкой и эгоисткой. Заявил, что она сделала все, чтобы сломать ему жизнь и что его воротит от нее. Он бросил ее задолго до рождения Майкла, не оставив ей другого выбора, кроме как вернуться в дом своих родителей.

Нора до сих пор помнит, какие жестокие слова сказала ей мать вечером того дня, когда она вернулась в родной дом. Таких слов она ни от кого не слышала за два с лишним года своего замужества:

— Ты слишком многого ожидала и слишком быстро.

Чувствуя себя уязвленной и никому не нужной, она нашла утешение у бабушки Элен, которая всегда с ней соглашалась. Вместе они пришли к мнению, что Брайан Таггарт был не достоин такой девушки, как она.

Это был трудный период в жизни Норы, но по крайней мере ей удалось окончить школу.

Ее второе замужество оказалось не намного удачнее первого. Дин Гарднер обладал всеми характеристиками прекрасного принца. Он окончил Стэнфорд по специальности «Бизнес и бухгалтерский учет» и делал в одном из банков первые шаги по служебной лестнице. Выйдя замуж за Дина, Нора почувствовала себя под его зашитой и воспользовалась всеми возможностями, которые открылись перед ней и Майклом. Пока сын был на занятиях в школе, она посещала колледж, а потом вместе с ним ходила на разные культурные мероприятия. Она вкладывала все, что могла, в его и свое развитие, а также налаживала связи с людьми, которые принадлежали к высшим слоям общества.

И пока она тратила время на совершенствование самой себя, ее законный муж без зазрения совести изменял ей. Только через несколько лет она узнала о длительной связи Дина с одной из его секретарш. Нора и раньше догадывалась, что не все в их семье хорошо, но, когда она забеременела дочкой, Гарднер вновь превратился в нежного и любящего мужа, каким был в самом начале. А когда Энни родилась, он стал к тому же и любящим отцом.

Как только Энни подросла, Нора с новым рвением вернулась к своим попыткам дать Майклу лучшее (насколько это было возможно) образование и уже начала строить планы насчет будущего дочери. Малышка еще не научилась ходить, а уже слушала классическую музыку. У ее девочки были только специальные игры для развития умственных и физических способностей.

Нора решила, что ее дети, взрослея, раскроют весь свой потенциал, потому что будут иметь те возможности, которых не было у нее.

Дина обижало внимание, которым она окружила детей. Больше всего мужа возмущала ее любовь к Майклу.

— Парень совсем не знает, что такое дисциплина!

Она никак не могла взять в толк, что послужило основанием для подобного обвинения, поскольку она сама продумывала и направляла каждый шаг Майкла. Его жизнь была подчинена строжайшей дисциплине. Разве она не заботилась об этом?

И все-таки, несмотря на все ее труды, Майкл тоже предал ее. Вздумал почему-то найти Брайана Таггарта. И хотя с отцом он встретился, ничего путного из этого не вышло. Но в ее отношениях с сыном, казалось, что-то надломилось. Чем успешнее он становился, тем больше отдалялся от нее. Она так много сил и времени потратила на него, а у него вечно не хватало времени для матери.

Дин Гарднер никогда не понимал, насколько истерзанной была ее душа. Она как-то поймала его на слове и в обмен на обещание проследить, чем увлекается их дочь, получила разрешение делать все, что посчитает нужным. Не в пример своей матери, она повсюду таскала Энни с собой, даже в колледж. Если это было невозможно, Нора пропускала свои занятия ради того, чтобы дочь не упустила ни одного из тех шансов, которые не выпали ее самой. Разве она мало делала для Энни и Майкла?

И вдруг муж ошарашил ее известием, что бросает работу, которая в год приносила доход, исчисляемый шестизначной цифрой, и начинает свое собственное дело. В один миг расстроились все ее планы. Тогда начались скандалы, которые не прекратились до тех пор, пока он не подал на развод. Адвокат Дина убеждал, что, оставляя ей дом и сбережения, он поступает более чем щедро. А с ее стороны требовать для себя алименты было бы слишком неразумным, тем более, если учесть те жалкие доходы, которые приносило его новое предприятие. Только одно хорошее она могла сказать о Гарднере: он никогда не уклонялся от выплаты денег на воспитание детей и в первых числа каждого месяца присылал чеки.

В тот же год, когда они развелись, Нора узнала, что, пока Гарднер не перенес свой бизнес на юг Калифорнии, он жил со своей бывшей секретаршей из банка. Шестилетняя Энни, гостившая у отца, рассказала, что эта женщина не поехала с ним, и они расстались друзьями. Нора не могла понять своего бывшего мужа и не хотела иметь с ним никаких дел. Ей были нужны только деньги на содержание детей. Тем не менее, по установленному судом порядку, Норе пришлось отправить Энни на летние каникулы к своему бывшему мужу.

Когда дочь вернулась домой, Нора узнала, что у него появилась другая пассия. С очередной дамой сердца он прожил несколько лет, пока той не поступило интересное предложение по работе, которое она с очевидной радостью приняла и переехала в Нью-Йорк. И опять вполне мирное расставание. Теперь отец Энни живет с новой женщиной, на сей раз намного моложе его.

Прошло уже четырнадцать лет, как они с Дином развелись, а Нора все еще иногда испытывала чувство горечи: ведь он не любил ее настолько, чтобы остаться с ней. Он позволял себе говорить ей слишком жестокие и слишком оскорбительные слова, ничего общего не имевшие с правдой. И даже после всего этого, даже по прошествии стольких лет она ощущала уколы ревности всякий раз, когда слышала об очередном его увлечении.

Что же стояло за ее любовью к Фреду?

Говорят, что третий брак от лукавого, однако Нора считала свой союз с Фредом самым удачным. Вплоть до сегодняшнего вечера.

Где муж пропадает? Два часа ночи, а он еще не пришел.

Неужели он тоже предал ее, как и все те, кого она любила?

Господи, почему они так поступают со мной? Почему они все отворачиваются от меня? Всю свою жизнь я отдаю без остатка им, а они убегают. Моя мать не любила меня и не уделяла мне времени. Мой отец практически не разговаривал со мной. Брайан бросил меня. Гарднер изменял. Майкл вечно не находит для меня времени. Энни хочет все делать по-своему. А теперь вот и Фред…

Заскрежетала, поднимаясь, дверь гаража, и сердце Норы забилось то ли от радости, то ли от злости. Где Фред мог пропадать так долго? Она села в кресло с подголовником, чтобы оказаться лицом к двери. Муж увидит свет и обязательно заглянет в комнату. Вскоре Фред, с кейсом в руке и плаще, наброшенном поверх костюма, показался в коридоре. Вид у него был усталый.

— Где ты пропадал, Фред? Я так сильно переживала за тебя, что у меня разболелась голова. Уже половина третьего.

— Я был в Сан-Франциско, в ресторане «Скома». Утром приехали гости из Японии. Как ты могла забыть? — с негодованием спросил он.

Она слегка нахмурилась, забыв о своей ярости, которая сменилась сомнением. Что-то тут не так.

— Ты даже не помнишь, не так ли, Нора? — тихо спросил Фред и стал смотреть на нее, выжидая. От растерянности она не знала, что сказать. Он грустно улыбнулся. — Ты так поглощена бунтом Энни, что ничего не замечаешь вокруг. — Его взгляд стал мрачным. Я говорил тебе месяц назад, что из Японии приезжают деловые партнеры. Я говорил, как важно подписание контракта для моего бизнеса и что всю субботу они пробудут здесь.

Она прочитала осуждение в его глазах.

— Почему ты сердишься на меня? Что я сделала не так?

— Вчера утром мы договорились, что я позвоню тебе и сообщу в каком ресторане мы будем ужинать. Предполагалось, что ты приедешь туда, Нора.

Внутри у нее все похолодело, когда она вдруг вспомнила. Как она могла забыть?

— Где ты была, Нора?

— Заезжала к матери, — дрогнувшим голосом ответила она, приходя в ужас от того, что она могла подвести его. Во всем виновата Энни! Если б она не сбежала и этим не вымотала ей нервы, она помнила бы о просьбе Фреда.

Выражение его лица стало несколько мягче.

— Твоя мать больна?

— Она выглядит, как никогда, плохо. — Это была правда. Нору потрясло, как сильно постарела мать со дня их последней встречи.

— Она звонила тебе?

— Нет. Я лишь… Мне показалось, что-то случилось. — Подумав о предательстве Энни, она закрыла лицо руками и заплакала. — Mне нужно было увидеть ее. Все остальное просто вылетело у меня из головы. Это был самый паршивый день в моей жизни. И теперь, в завершение всего, ты сердишься на меня.

Раньше Фред всегда старался поскорее утешить ее. Но на этот раз он стоял не шелохнувшись. Вздохнул, бросил плащ на спинку дивана, поставил свой кейс на пол.

— Мне нужно выпить.

Он прошел за барную стойку, достал из нижнего шкафчика бутылку виски и налил себе полстакана.

Всхлипывая и прикладывая к носу свой кружевной платок, Нора боролась с чувством обиды, вызванной тем, что муж даже не предложил ей выпить глоточек.

— Мне придется очень постараться, чтобы «сохранить лицо», — еще более мрачно сказал Фред и, сделав глоток, поставил стакан на барную стойку. Он как-то странно посмотрел на нее. — Да, с японцами мне надо «сохранить лицо». Поскольку жена мистера Ямамото находилась в ресторане и с нетерпением ждала встречи с тобой, тот факт, что моя жена не пришла, сказал им намного больше, чем сотни официальных бумаг и документов, над которыми я работал в течение шести месяцев.

Не только ярость, а боль и разочарование мелькнули в его глазах. Она его очень подвела. Чувство страха охватило все ее существо. Неужели и он, как все остальные, бросит ее? Как ни старайся, ничто никогда не получается у нее так, как она запланировала.

— Прости меня, Фред.

— Твои извинения несколько запоздали. — Он сделал глоток виски, поставил пустой стакан на стойку и, медленно покачав головой, снова посмотрел на нее, словно не понимая, что происходит.

— Нора, порой я спрашиваю себя…

— О чем? — тихо проговорила она, чтобы пауза не была такой долгой.

Когда Фред уставал, он выглядел старше своих пятидесяти семи лет.

— Будет лучше, если я сейчас ничего не скажу. Страшно вымотался. Хочу спать.

Что он имеет в виду? Что во всем виновата она? Почему он даже не попытался разобраться, насколько трудным был для нее сегодняшний день? Тогда бы он понял, почему этот злосчастный ужин с японцами вылетел у нее из головы. Несмотря на все ее жертвы ради тех, кого она любит, ни один из них, кажется, не задумывался о том, как она страдает.

Фред взял свой плащ со спинки дивана и наклонился за кейсом.

— Поговорим утром.

Каким-то непостижимым образом Нора поняла, что в его словах прозвучала угроза.

Когда он вышел из комнаты, она разрыдалась, на сей раз от страха, который под утро стал еще сильнее.