Сад Толстого [сборник]

Сергей Толстой Как я помню Льва Николаевича Толстого и чему он меня учил (воспоминания внука)

Когда умер мой дед Лев Николаевич Толстой, мне было тринадцать лет. Я и сейчас как будто вижу его перед собой: так ярко он мне запомнился.

Но особенно ярко припоминаются мне его беседы со мной. Беседовал он со всеми одинаково просто и серьёзно — говорил он и с ребятами так, как редко с ними говорят взрослые.

В течение долгого времени я просто вспоминал о том, что он говорил мне, — мне приятно было вспомнить о дедушке и лишний раз живо представить его себе. Но потом я вдруг подумал: ведь всё или почти всё, что он говорил мне, ведь это уроки мне на целую жизнь! Ведь всё то, что он мне говорил, он говорил «с умом», желая помочь моему воспитанию, сделать из меня настоящего человека! А если это годится мне — мальчику шести, семи, десяти, двенадцати лет, то, значит, это может пригодиться и другим ребятам, примерно тех же лет, а может быть, и постарше. Наверное, и для них это тоже будет полезно! И я решил написать воспоминания о своём деде Льве Николаевиче Толстом, не только рассказывая всё по порядку, а делая и некоторые выводы. Эти выводы и есть те уроки жизни, которые дал мне Лев Николаевич.

В первый раз в своей жизни я увидел Льва Николаевича вот как: я жил в то время у своего деда с материнской стороны Константина Александровича Рачинского в Петровском-Разумовском, где мой дед был директором Сельскохозяйственной Академии (ныне Академия им. Тимирязева). Мне было в это время 5 лет. Обстановка у моего деда К. А. Рачинского была довольно богатая: он занимал директорский особняк. В верхнем этаже была его квартира, в нижнем этаже помещалась кухня и жила прислуга.

И вот в один день мне говорят, что «приехал твой дедушка, отец твоего папы». — «Где же он?» — спрашиваю я. В ответ слышу: «Он внизу, на кухне». Спускаюсь вниз и вижу: Лев Николаевич сидит на кухне и беседует с нашей кухаркой. Я тогда же почувствовал, как это удивительно! Вместо того чтобы сразу идти наверх и беседовать с профессором Рачинским, Лев Николаевич остановился минут на двадцать поговорить с простой женщиной, мимо которой обычно проходили, не удостаивая её своим вниманием. Лев Николаевич хотел показать, что он видит в ней такого же человека, как и во всех других людях. Окончив беседу с кухаркой и перебросившись со мной несколькими словами, Лев Николаевич отправился наверх к К. А. Рачинскому и провёл у него час-полтора времени.

Я навсегда запомнил Льва Николаевича таким, как я его увидел в эту мою первую встречу: глубокие проницательные глаза, довольно худое лицо, не очень большая борода. Одет просто, по-деревенски: в зипун; палец у него почему-то был перевязан тряпочкой. Меня он расспрашивал преимущественно о том, во что я играю. Какой же жизненный урок я вынес из этой самой первой встречи с моим дедом?

В то время было резкое разделение на бедных и богатых, бар и простых людей. И Лев Николаевич, так мне думается, нарочно пошёл на кухню разговаривать с кухаркой: он хотел показать мне, а может быть, и моему другому деду, что ко всем людям надо относиться одинаково, что не должно быть классового различия, что всякий труд одинаково достоин уважения.

И для некоторых наших ребят этот урок жизни, который мне дал в первую же нашу встречу Лев Николаевич, может быть полезен: уважай всякого трудящегося и помни, что у нас все виды труда пользуются одинаковым уважением.

Хочется вспомнить ещё и вот что. Мне было девять лет. Я был в это время в Ясной Поляне. Стоял чудесный весенний день. Бродя по яснополянскому парку, я неожиданно увидел среди озарённых солнцем больших лип стол, за которым сидел Лев Николаевич и писал. (В это время он был уже очень старым.) В тёплые летние или весенние дни он, как я потом узнал, имел обыкновение уединяться в парке и там работать. Я подошёл к нему и поздоровался.

«Вот что, Серёжа, — сказал он мне, ласково ответив на моё приветствие, — пойди к Илье Васильевичу и скажи, чтобы он принёс мне другое перо, это плохо пишет». Илья Васильевич Сидорков был слугой в яснополянском доме, но Лев Николаевич называл его своим «помощником». Илья Васильевич, как никто другой, угадывал желания Льва Николаевича: какое ему когда нужно перо, какая бумага и так далее. Кстати сказать, Илья Васильевич прожил до глубокой старости: он умер в Ясной Поляне в 1940 году. Все последние годы своей жизни он показывал дом-музей в Ясной Поляне экскурсантам. Я исполнил поручение. Илья Васильевич сделал, что было нужно: принёс другое перо и ушёл. А Лев Николаевич, оставшись со мной наедине, сказал мне: «Вот видишь, Серёжа, я кругом виноват, что мне другие люди служат, смотри, когда ты вырастешь большой, чтобы у тебя никогда не было слуги». Хотя мне в то время было всего девять лет, вид Льва Николаевича тогда и его голос — негромкий, грудной — до сих пор необыкновенно ярко встают в моей памяти.

До самых последних лет своей жизни Лев Николаевич стремился делать всё сам: в яснополянском доме не было ни водопровода, ни канализации, и Лев Николаевич сам носил воду, выносил вёдра, прибирал у себя в комнате. Правда, как старый и слабый, в самые последние годы он пользовался услугами своего «помощника», Ильи Васильевича, но всё время старался, чтобы этого было поменьше.

И, говоря мне: «Я кругом виноват, что мне другие люди служат, смотри, чтобы у тебя никогда не было слуги», Лев Николаевич хотел сказать: смотри, чтобы ты не стал «барином» и чтобы у тебя, когда ты вырастешь большой, не были в услужении другие люди, и делай всё по возможности сам!

Какой урок и для меня тогда, и для современных ребят! Многие из тех, кто сейчас учится, займут на производстве, в сельском хозяйстве, на транспорте командные должности, и у них будут подчинённые, но всегда, как бы высоко тебя ни поставил советский народ, ты должен помнить о чутком, добром и внимательном отношении к тем, кто от тебя зависит. Это на будущее. А сейчас надо стараться всё делать самому: не перекладывать никакой работы ни на маму, ни на сестру, ни на братишку. А если в доме в помощь отцу и матери есть домработница, надо всегда помнить, что она не прежняя «прислуга», быть с ней добрым и приветливым и в чём только можно помогать ей.

Расскажу ещё про один мой разговор со Львом Николаевичем. Приехал я как-то раз, мне тогда было лет десять, в Ясную Поляну. Встал я рано, часов в семь, и всё вертелся около дома. Вижу, выходит из дома Лев Николаевич. Он был один; одет в своей любимой простой серой блузе, в высоких сапогах. Я к нему: «Дедушка, можно мне с тобой пойти на прогулку?» А он отвечает: «Хорошо, Серёжа, иди со мной, только молчи. Я утром, когда гуляю, думаю, и ты мне не мешай». Как я потом узнал, Лев Николаевич всегда утром, часов в восемь, отправлялся один на короткую прогулку, во время которой он обдумывал и свои произведения и вообще жизнь. Я сконфузился и не пошёл со Львом Николаевичем. Я понял: не будь назойлив! У старших есть важные дела, и ребята не должны им мешать! Да и вообще никогда никому мешать не надо. А как узнать, когда мешаешь? Надо быть внимательным — не ждать, пока тебе объяснят, а самому соображать. Думаю, что, как этот урок был полезен мне, так он может быть полезен и другим ребятам.

А вот ещё случай. Приехал я в Ясную Поляну весной с новым велосипедом. Его мне только что подарили, и я учился на нём ездить. Я страшно радовался велосипеду. Велосипед был небольшой, подростковый. Я всё время с восторгом катался на нём по Ясной Поляне и боялся только одного, как бы он не сломался. Ведь в то время в Ясной Поляне никаких ремонтных мастерских не было.

Как-то после обеда я прислонил его к стене дома, а сам за чем-то на минуту отошёл. И вдруг я вижу, что Лев Николаевич подходит к велосипеду, заносит ногу и уже собирается садиться. Я страшно испугался. Велосипед-то был маленький, а Лев Николаевич — большой: вдруг он его сломает! Да, думаю, он и ездить-то не умеет! Потом мне объяснили, что Лев Николаевич прекрасно умеет кататься на велосипеде. Подбегаю я к дедушке и говорю: «Дедушка, что ты делаешь? Велосипед ведь маленький! Ты его сломаешь!» Лев Николаевич слез с велосипеда, пристально, строго и как будто грустно посмотрел на меня и сказал: «Ну, нельзя так нельзя». И пошёл в парк, не прибавив ни одного слова. Как мне было стыдно тогда! Я хотел было догнать Льва Николаевича, сказать ему: «Садись, дедушка, поезжай!» Но как-то растерялся и остался стоять на месте.

Не надо жадничать, не должно быть собственнических наклонностей. Пожалеешь, не дашь, а потом самому стыдно станет. Я до сих пор вспоминаю, с каким горьким укором посмотрел на меня тогда мой дед! Вот какой урок дал мне Лев Николаевич!

Но, пожалуй, тут есть и ещё урок: своей иронией, когда Лев Николаевич сказал: «Нельзя так нельзя», он проучил меня за нечуткость, за внутреннюю грубость, невнимание к людям, тем более старшим. Как я мог сказать ему: «Дедушка, что ты делаешь?» Да ещё добавить: «Ты его сломаешь!» Это было дерзостью. И как раз в тон мне Лев Николаевич и сказал: «Нельзя так нельзя». Словно так: захотел мною командовать, сам же останешься в дураках.

Однажды я приехал из Москвы в Ясную Поляну сразу после школьных экзаменов. Экзамены были первые, и я очень волновался и нервничал. В Ясной Поляне волнение моё ещё не улеглось. Помню, я почти не спал в ту ночь. Утром, когда все собрались пить кофе, я немного клевал носом. Вдруг входит Лев Николаевич. Не глядя ни на кого, он вдруг обращается ко мне: «Ты, наверное, всю ночь не спал!» И так посмотрел на меня, что мне даже немножко страшно стало. Как он умел прочесть всё по лицу!

Казалось бы, какой тут урок! А я его тогда же понял: не нервничай, держи себя в руках! — вот что хотел сказать Лев Николаевич. Правда, он только намекнул на это; не стал продолжать разговора, чтобы меня не конфузить: это он сделал по деликатности. Накануне он слышал, что я волновался насчёт экзаменов, а утром по моему лицу всё сразу понял.

И этот урок полезен, как мне кажется, ребятам. Не распускай нюни! Будь всегда твёрд и стоек!

Как это ни странно, однажды Лев Николаевич дал мне урок в отношении спорта, а пожалуй, и в отношении к труду.

Я играл с другими детьми в волан. Была тогда такая игра. Надо было на особую палочку подхватить кольцо. Я играл с большим одушевлением. Лев Николаевич сначала смотрел на меня с интересом и вроде как сочувственно, а потом воскликнул: «Сколько лишних движений!» Я, правда, играл порывисто и немножко зря метался из стороны в сторону. А мысль у Льва Николаевича была такая, как я её сейчас понимаю: «В игре, в спорте — да и в труде, пожалуй, — будь разумен, не делай лишних движений, делай только то, что нужно, — будь рационализатором самого себя». И это, я думаю, очень полезно всем ребятам: будь организованным в личной жизни, и в спорте, и в учёбе, и в дальнейшем, и это особенно важно, — на производстве.

Был один случай, когда Лев Николаевич занимался со мной чтением вместе с другими ребятами. Один из них был как раз сыном Ильи Васильевича Сидоркова, о котором я уже говорил. Лев Николаевич читал вслух свои произведения и требовал, чтобы мы говорили откровенно, что думаем о его вещах. При этом он только отдельными словами, замечаниями подводил нас к правильному выводу, не высказывая до конца собственного мнения. Он хотел, чтобы мы высказывались сами. Не помню точно, что именно я говорил, но Лев Николаевич похвалил меня и сказал, что отвечал я правильно и искренне.

А какой тут урок? Надо не вызубривать, а по-настоящему, глубоко вникать в то, что тебе преподаётся, и иметь своё собственное мнение. Некоторые думают: выучил всё от первой до последней страницы и — делу конец. Нет, надо хорошо обдумать, осмыслить прочитанное.

Эти уроки жизни, которые давал мне Лев Николаевич иногда намёками, а иногда и прямо, говоря всё до конца, — запомнились мне на всю жизнь. Плохо ли, хорошо ли, я старался их осуществлять. А сейчас, мне кажется, что они могут пригодиться всем нашим ребятам. Потому я и рассказал всё это.