Сахарские новеллы

Банные хроники

Однажды вечером Хосе вдруг вздумалось подровнять свою буйную гриву. Услышав это, я побежала на кухню и принесла большой нож для разделывания рыбы и полотенце, чтобы повязать ему вокруг шеи.

– Сядь, пожалуйста, – велела я.

– Что ты задумала? – всполошился Хосе.

– Буду тебя стричь. – Я запустила пальцы в его шевелюру и вытянула из нее толстую прядь. Хосе в ужасе отпрянул.

– Мало тебе, что ты сама себя стрижешь?

– Думаешь, деревенский цирюльник справится лучше меня? Перестань артачиться! Давай же, иди сюда!

Хосе схватил ключи и выбежал за дверь. Я бросила нож и погналась за ним.

Спустя пять минут мы уже сидели в грязной и душной парикмахерской и втроем – я, Хосе и цирюльник – яростно спорили о том, как его следует постричь. Уступать никто не хотел. Раздосадованный цирюльник глядел на меня волком.

– Сань-мао, подожди снаружи, ладно? – не выдержал Хосе.

– Дай мне денег, и я уйду. – Я выудила у него из кармана голубую банкноту и выбежала из парикмахерской.

Улица позади парикмахерской вела к окраине поселка. По обеим ее сторонам валялся мусор, над ним роились мухи. Целое стадо тощих коз бродило вокруг в поисках съестного. Раньше в этом месте мне бывать не приходилось.

По дороге мне попался домик-развалюха без окон, с заросшим сухими колючками входом. Обуреваемая любопытством, я остановилась, чтобы хорошенько его разглядеть. На двери висела табличка с надписью: «Источник».

Надо же, как странно. Источник – в этом домишке посреди мусорных куч? Деревянная дверь была приоткрыта, и я просунула в нее голову.

После яркого солнца снаружи я ничего не смогла разглядеть в темноте. Вдруг раздался чей-то испуганный возглас: «А! А!» – и перекрикивания на арабском языке.

Я отбежала на несколько шагов, ничего не понимая. Что там, внутри происходит? Почему я их так напугала?

Тут из домика выбежал мужчина средних лет в длинном сахравийском балахоне. Увидев, что я еще здесь, он бросился ко мне с грозной миной и сердито закричал по-испански:

– Что ты вытворяешь? Зачем подглядываешь, как люди моются?

– Моются? – изумилась я.

– Бесстыжая женщина, прочь отсюда! Кыш! Кыш! – он замахал на меня руками, словно курицу отгонял.

– Да будет вам! Погодите! – воскликнула я в ответ. – Скажите, что там, внутри? – я опять шагнула в сторону дома.

– Моются там! Мо-ют-ся. Хватит подсматривать! – снова заладил он.

– Здесь можно помыться? – не отставала я.

– Да! Говорю же тебе! – все больше раздражался он.

– А как? Как у вас моются? – обрадовалась я, впервые услышав, что сахрави, оказывается, тоже моются, и мне захотелось выведать все до последнего.

– Приходи и узнаешь, – ответил он.

– Мне тоже можно помыться? – изумилась я нежданной милости.

– Женское время – с восьми утра до полудня. Сорок песет.

– Премного благодарна! Завтра же и приду.

И я побежала обратно в парикмахерскую рассказать Хосе о своем открытии.

На следующее утро я взяла полотенце и, пробираясь через залежи козьего помета, отправилась к «Источнику». Вонь по дороге стояла такая, что в животе все переворачивалось.

Толкнув дверь, я вошла внутрь. Там сидела женщина средних лет, хитроватая и свирепая на вид. Наверно, жена хозяина.

– Мыться будете? Деньги вперед.

Я отдала ей сорок песет и огляделась вокруг. В помещении не было ничего, только валялись какие-то ржавые ведра. Света тоже почти не было. Вошла голая женщина, взяла ведро и снова ушла.

– А как тут моются? – я, как деревенская дурочка, глазела по сторонам.

– Пойдем со мной.

Хозяйка повела меня во внутреннее помещение. Оно оказалось совсем крошечным, размером в три-четыре циновки. На протянутой под потолком проволоке висело белье, юбки и верхнее платье той женщины. В нос ударил странный, тяжелый запах. Я задержала дыхание.

– Сюда. Раздевайся, – скомандовала хозяйка.

Не говоря ни слова, я начала снимать одежду, пока не осталась в предусмотрительно надетом дома купальнике-бикини. Одежду я повесила на проволоку.

– Раздевайся! – вновь повторила хозяйка.

– Я уже разделась, – недоуменно проговорила я.

– Ты собираешься мыться в этих штуках? – спросила она и с силой дернула сначала за верх моего бикини в цветочек, а затем и за плавки.

– Я сама разберусь, как мне мыться! – огрызнулась я, оттолкнув ее руку.

– Ладно, иди за ведрами.

Я послушно принесла два пустых ведра.

– А теперь иди в купальню. – Хозяйка открыла следующую дверь и повела меня сквозь череду комнат, прилегавших одна к другой, как слепленные буханки только что испеченного хлеба.

Наконец мы пришли к источнику. Впервые увидев родник, чудом пробившийся из-под земли в пустыне, я была донельзя растрогана. Он и вправду находился внутри комнаты.

Это был глубокий колодец. Вокруг него сновала стайка женщин. Весело смеясь, они набирали воду; живая и трогательная сцена. Я же со своими двумя ведрами смотрела на них дурища дурищей. Увидев меня в купальнике, женщины застыли от изумления, и мы, улыбаясь, уставились друг на друга. По-испански они почти не понимали.

Одна из женщин подошла ко мне, помогла набрать воды и сказала приветливо:

– Вот так, вот так…

После чего вылила все ведро мне на голову. Пока я пыталась отереть ладонями лицо, на меня обрушилось еще одно ведро. Я отскочила в угол, лепеча:

– Спасибо, спасибо! – Прибегать к их помощи я больше не решалась.

– Замерзла? – спросила меня другая женщина.

Я кивнула. Было ужасно неловко.

– Тогда заходи в парилку. – Они открыли следующую дверь… сколько же «буханок» здесь было?

Меня отвели в соседнюю комнату. В лицо ударила горячая волна. Вокруг стоял густой пар, сквозь который ничего не было видно. Несколько секунд я пыталась разглядеть, где тут стены, затем, вытянув руку, сделала пару шагов и, кажется, на кого-то наступила. Присмотревшись, я увидела, что в крошечной комнатке на полу в несколько рядов сидят женщины, а у стены напротив в большом котле бурлит горячая вода – оттуда и поднимается пар. Прямо как в турецкой бане.

Кто-то открыл дверь. Через несколько минут воздух охладился, и я наконец смогла хорошенько все разглядеть.

Рядом с каждой женщиной стояло по паре ведер с холодной водой из колодца. В комнате было до того жарко, что пар шел даже от пола, такого горячего, что стоять на нем было невозможно и я поднимала то одну, то другую ногу, чтобы не обжечься. Не представляю, каково было женщинам, сидевшим на полу.

– Иди сюда, садись! – голая женщина, сидевшая в углу комнаты, подвинулась и освободила мне место.

– Спасибо большое, я постою.

Даже если бы не было так горячо, я все равно не отважилась бы усесться на залитый грязной жижей пол.

Я заметила, что в руках у каждой женщины был плоский камень, который они окунали в воду, а затем скребли им по телу. Каждый скребок оставлял на коже темную полоску грязи. Мылом они не пользовались, да и воды расходовали немного. Сначала они соскребали с себя грязь, затем смывали ее водой.

– Четыре года! Четыре года я не мылась. Живу далеко в пустыне, в хайме, – весело сказала мне одна из женщин. У меня перехватило дыхание. Женщина подняла ведро и окатила себя с головы до ног. Сквозь пар я увидела, как стекшая с нее черная вода подбирается к моим чистым босым ступням. Меня слегка замутило, но я прикусила язык и стояла не шевелясь.

– Ты чего не моешься? Вот тебе камень, поскребись. – Добрая женщина протянула мне свой камень.

– Я не грязная, я дома мылась.

– А раз не грязная, зачем пришла? Я вон моюсь раз в три-четыре года. – Даже помывшись, она все еще казалась грязной.

Комнатка была совсем крошечная, без окон; над котлом с горячей водой клубился пар. У меня участилось сердцебиение, пот лил градом. Народу было много, спертый, насыщенный телесными запахами воздух не давал дышать. Мне стало нехорошо. Я прислонилась к мокрой стенке и обнаружила, что она покрыта толстым слоем чего-то сопливо-склизкого. Кусок этой массы прилип к моей спине. Сжав зубы, я стала отчаянно оттирать спину полотенцем.

Здесь, в пустыне, свои представления о красоте. Красивыми здесь считают полных женщин. Обычным женщинам приходится делать все от них зависящее, чтобы располнеть. Как правило, выходя из дома, женщины поверх платья плотно заматываются с головы до ног в большой кусок ткани. Те, кто помодней, надевают еще и большие солнцезащитные очки. За всем этим совершенно невозможно рассмотреть, как они на самом деле выглядят.

Я так привыкла к упакованным «мумиям», что вид больших голых тел совершенно меня поразил. Верно говорят, что купание обнажает истинную природу людей. Я чувствовала себя былинкой, жалкой и бледной, выросшей на лугу, где пасется стадо дойных коров.

Одна из женщин, отскоблив с себя черную жижу, собралась было ополоснуться, как снаружи вдруг раздался плач ее малыша. Она, как была голая, побежала на крик и вернулась с младенцем на руках. Усевшись на полу, она принялась его кормить. Грязная вода струилась по ее подбородку, шее, лицу, волосам и стекала на грудь, смешиваясь с молоком, которое сосал младенец. От этого невыносимого зрелища у меня к горлу снова подступила тошнота, и я опрометью выскочила из парилки.

Добежав до предбанника, я набрала в легкие побольше воздуха и пошла к проволоке за своей одеждой.

– Говорят, ты не мылась, а только стояла и глазела. На что глазеть-то? – полюбопытствовала хозяйка.

– Интересно посмотреть, как у вас моются, – с улыбкой ответила я. Хозяйка вытаращила глаза.

– И за это ты выложила сорок песет?

– Оно того стоило!

– Здесь у нас моются снаружи, а ведь изнутри тоже надо себя промывать, – сказала хозяйка.

– Изнутри? – не поняла я.

Жестами она изобразила, будто вытаскивает из себя кишки. Я обомлела.

– А где такое делают? – Мне было и страшно, и интересно; я даже пуговицы перепутала, одеваясь.

– На побережье. Поезжай в Бохадор, там каждую весну ставят хаймы, приезжаешь и моешься семь дней подряд.

Вечером за ужином я сказала Хосе:

– Она говорит, изнутри тоже моются. Надо ехать в Бохадор, на побережье.

– Ты точно не ослышалась? – удивился Хосе.

– Точно, она еще руками вот так показала. Давай съездим поглядим, – стала упрашивать я.

Из нашего городка Эль-Аюна до Атлантического побережья ехать не так уж и далеко, меньше четырехсот километров в оба конца, можно обернуться за день. О том, что в Бохадоре есть бухта, мы слыхали; остальное побережье Западной Сахары, протяженностью почти в тысячу километров, сплошь скалистое, без пляжей. Мы ехали к морю по оставленным на песке следам шин и ни разу не заплутали. И еще час – вдоль каменистого берега в поисках Кабо-Бохадора.

– Смотри, это вон там, внизу, – сказал Хосе.

Мы остановили машину у утеса. Внизу, на глубине нескольких десятков метров, синяя прозрачная вода омывала берега полукруглой бухты, а рядом, на песчаном пляже, раскинулись несчетные белые шатры, между которыми безмятежно расхаживали и мужчины, и женщины, и дети.

– Оказывается, и такая жизнь бывает в этом безумном мире, – вздохнула я с завистью. Вот он, «персиковый источник»[6], настоящий рай.

– Здесь не спуститься. Все осмотрел, в скале ни единого выступа, ногу поставить некуда. У местных, видимо, есть своя тайная тропинка, – сообщил Хосе, вернувшись с разведки. Он достал из багажника новенькую веревку, привязал ее к бамперу, затем притащил большой булыжник и подсунул под колесо, заклинив его, после чего затянул узел и сбросил веревку вниз.

– Делай, как я: не повисай всем телом на веревке, упирайся ногами в скалу. Веревка нужна только для устойчивости. Боишься?

Я слушала его, стоя на краю утеса и дрожа от ветра.

– Страшно? – снова спросил он.

– Очень, – призналась я.

– Тогда я полезу первым, а ты за мной.

Перевесив фотоаппарат через плечо, Хосе спустился вниз. Я сбросила обувь и босая повисла на веревке. На полпути надо мной стала кружить какая-то странная птица; я испугалась, что она выклюет мне глаз, и принялась судорожно работать ногами. Отвлекшись, я и не заметила, как оказалась на земле, позабыв про всякий страх.

– Тсс! Сюда! – позвал Хосе, притаившийся за большим валуном.

Тут я увидела несколько совершенно голых женщин, носивших воду из моря. Притащив ведро на берег, они выливали воду в большую бадью, к низу которой был прилажен шланг из кожи. Одна женщина улеглась на песок, другая ввела в нее шланг, как клизму, и подняла бадью, так что вода перетекала прямо в кишки лежавшей.

Я тихонько толкнула Хосе и указала ему на объектив для дальней съемки. Он так опешил от этого зрелища, что совсем забыл про фотоаппарат.

Когда бадья опустела, вторая женщина вновь наполнила ее морской водой и продолжила процедуру. После трех таких вливаний женщина застонала, а когда приступили к четвертому – закричала от боли. Мы смотрели на нее из-за валуна, перепуганные до чертиков.

Наконец, шланг извлекли наружу и ввели для промывки кишок следующей женщине. А той, которую только что накачивали водой, стали вливать воду через рот. Если верить хозяйке «Источника», такую «промывку» полагалось делать трижды в день в течение семи дней кряду. Вот она, «весенняя чистка»[7] во всей красе! Подумать только, сколько воды способен вместить в себя человек!

Спустя какое-то время наполненная водой женщина тяжело поднялась и заковыляла в нашу сторону. Усевшись на корточки, она начала испражняться прямо на песок. Бесконечный поток бог знает каких нечистот извергался из ее недр. Наложив кучу, она отступила на несколько шагов и продолжила облегчаться, зачерпывая руками песок и присыпая им свои испражнения. В общей сложности она наложила больше десятка куч и все не могла остановиться.

Сидя на корточках, женщина внезапно запела. Тут я не выдержала и расхохоталась. Очень уж потешно все это выглядело, любой бы на моем месте покатился со смеху. Хосе проворно закрыл мне рот ладонью, но было поздно.

Голая женщина обернулась и увидела нас за валуном. Лицо ее от ужаса перекосилось. Разинув рот, она отбежала на несколько десятков шагов и завопила истошным голосом.

Услышав ее крик, мы выпрямились и увидели, как из шатра выбегают люди. Женщина показала им на нас, и разъяренная толпа ринулась в нашу сторону.

– Хосе, бежим! – закричала я, срываясь с места. Мне было и страшно, и смешно. – Держи покрепче фотоаппарат!

Мы добежали до болтавшейся веревки. Хосе с силой подтолкнул меня, и я, сама не знаю как, вмиг вспорхнула на утес. Хосе быстро вскарабкался следом. Но – о ужас! – наши преследователи были тут как тут. Как они поднялись на утес без веревки, по какой неведомой тропинке?..

Мы вытащили камень из-под колеса. Отвязывать веревку времени не было. Я запрыгнула в машину, и она пулей рванула вперед.

Прошло больше недели. Я все еще горько оплакивала свои любимые сандалии, брошенные на злополучном утесе, но ехать за ними было боязно. И вот я услышала, как вернувшийся со службы Хосе разговаривает за окном с нашим приятелем из местных.

– Тут, говорят, какая-то азиатка ходит и подсматривает за купающимися. Уж не вы ли это? – испытующе спросил приятель.

– Впервые слышу. Моя жена сроду не бывала в Бохадоре, – ответил ему Хосе.

О боже, подумала я. «Здесь не зарыты триста лянов серебра»[8]. Сейчас этот кретин выдаст нас с потрохами.

Я мигом выбежала из дому.

– Что ж тут гадать? Я знаю, кто эта азиатская женщина, – объявила я, широко улыбаясь. Хосе оторопел.

– На прошлой неделе здесь приземлился самолет с японскими туристами. А японцы обожают изучать, как люди моются. Особенно японки! Ходят везде и вынюхивают, где можно помыться.

Разинув рот, Хосе вытянул в мою сторону палец. Я отпихнула его руку. Услышав мои слова, наш приятель просиял, словно у него пелена с глаз упала.

– Вон оно что! Так это была японка? А я-то вообразил… – Он посмотрел на меня, и лицо его залилось краской.

– А ты-то вообразил, что это я, не так ли? Но у меня только и забот, что рис варить да одежку стирать. А все остальное мне по барабану. Так что ты промахнулся, дружище!

– Промахнулся! Виноват! – Он еще гуще покраснел. Подождав, пока он отойдет подальше, я привалилась спиной к двери, улыбнулась и блаженно зажмурилась.

И тут мне прилетел подзатыльник от Хосе.

– Хватит витать в облаках, мадам Баттерфляй! А ну бегом рис варить!