Самарянка

Войдя в трапезную, Ольга увидела, что веселье было в полном разгаре. На столе появилось еще несколько откупоренных бутылок. Все ожидали возвращения загадочной монахини. Несколько репортеров даже расчехлили свои камеры и установили возле отца Бориса микрофоны, готовясь пригласить Ольгу к разговору.

– О, вот и наша Гюльчатай возвратилась! – громко рассмеялся Тоха в ожидании развязки. – Ну-ка, ну-ка, открой нам свое личико!

Ольга стояла перед возбужденными гостями, не снимая платка, в котором была закутана. Только сейчас она стала чувствовать нарастающее жжение на лице, словно к нему приложили раскаленные угли.

– Смелее, матушка, смелее, – снисходительно улыбнулся отец Борис. – Тут все свои. Не стесняйтесь.

Стараясь не потерять самообладания, Ольга глубоко вдохнула и сорвала с себя шерстяной платок…

Одна из гостей-женщин, без умолку хохотавшая все застолье, слабо вскрикнула и потеряла сознание. Следом за ней лишилась чувств еще одна неподалеку. Отец Борис страшно побледнел и поднялся из-за стола. Вся остальная компания, глядя на изуродованное, в страшных волдырях и кровоподтеках лицо смиренно стоявшей перед ними молодой монахини, сидела на своих местах в полном остолбенении. Никто не знал, что говорить и что делать.

– Я готова.., – тихо сказала Ольга, глядя на отца Бориса. – Какие у прессы будут вопросы?

В ответ никто не мог проронить ни слова. Ольга выждала паузу.

– Что? Вопросов нет? – превозмогая боль, она слабо улыбнулась. – Тогда благословите убирать со стола.

И, кивнув своим помощницам, вышла из трапезной.

Возвратившись в келью, она застонала от страшной боли и упала на свою кровать. Следом робко вошел отец Борис в сопровождении старенькой монахини Пелагии.

– Сестра.., – сдавленным голосом прошептал отец Борис, подойдя к Ольге и тронув ее за руку. – Зачем ты сделала это?

Ольга все так же стонала, уткнувшись лицом в подушку.

– Зачем?.. Зачем ты сделала… с собой… вот так…

Не показывая изуродованного лица, Ольга слегка повернула голову к стенке и тихо ответила:

– Простите меня, батюшка… Простите и помолитесь за меня, грешницу великую. Это все мои старые грехи… Мое прошлое, которое преследует меня. Моя прежняя жизнь… Простите…

И тихо всхлипнула.

О происшедшем мгновенно узнали все – и монахини, и послушницы, и паломники. Всем было интересно разузнать подробности и самим увидеть то, на что отважилась Ольга. Когда к монастырю приехала вызванная срочно «скорая помощь» с бригадой врачей-специалистов по термическим ожогам, возле корпуса, где жила Ольга, собрались все, в том числе и корреспонденты. Среди последних не было только двух: Тохи и его друга, с которым они обсуждали личность загадочной монахини со знакомым им лицом. Оба они сидели в автобусе в глубоком молчании, боясь что-то сказать или как-то оправдаться перед своей совестью и компанией. Им было страшно стыдно и больно за свой поступок.

4. «НАЧНИ, БРАТ…»

Ольга снова попала в ту больницу, где уже однажды была, когда ее привезли прямо из леса с пулевым ранением в спину. Но теперь ее жизни опасность не угрожала. Лишь от прежней красоты не осталось и следа: все покрылось жуткими шрамами и рубцами, превратившими лицо в сплошную язву, не вызывавшую ничего, кроме отвращения и содрогания. Кто-то из хирургов предложил Ольге услуги солидной частной клиники, занимавшейся пластической хирургией, дав при этом понять, что эта операция будет недешевой, но Ольга наотрез отказалась. Пока врачи и навещавшие ее сестры-монахини ахали и охали при виде ее шрамов, сама она ощущала необъяснимо легкое, благодатное состояние, какое бывает, когда человек вдруг освобождается от внутренней тесноты и гнета. Она пребывала в состоянии внутренней тихой радости, которой хотелось поделиться со всеми, кто приходил утешить ее, подбодрить, успокоить, чем-то помочь.

Отец Борис, больше всех смущенный тем, что произошло, просил журналистов не рассказывать об этой истории, но она все равно просочилась в народ, начав обрастать уже выдуманными подробностями и деталями. О монахине Анне стали говорить как некой подвижнице, страдалице, чуть не мученице наших дней, ее хотели увидеть, просить молитв, советов. Но врачи следили за тем, чтобы покой их необычной пациентки не нарушался чрезмерно любопытными посетителями, строго ограничив уход за нею лишь несколькими монахинями и послушницами.

Настоятельница ж монастыря игуменья Мария, узнав о поступке своей воспитанницы, ушла в еще более глубокие духовные раздумья и молитву.

– Слава Тебе, Господи, – тихо говорила она в ответ на причитания сестер, приносивших нерадостные вести от лежавшей в больнице Ольги, – укрепи нас, Владыка, в вере Твоей святой. Не дай нам отступиться от нее, дай непостыдно жить и предстать пред Тобою…

Сама игуменья была слишком слаба, чтобы повидаться с Ольгой в больнице, поэтому ждала ее возвращения в обитель, твердо положившись да волю Господню, молитвенно прося дожить до этого дня.

Слух о случившемся дошел и до Мишки. Он немедленно собрался к Ольге в монастырь, но, узнав, что та уже неделю лежит в больнице, отправился навестить ее.

– Как жаль, что меня там не было, – сокрушался он, разузнав подробности той истории, – я бы этим корреспондентам такое «интервью» дал… Всем вместе и каждому в отдельности.

– Не надо, братик, – слабым голосом успокаивала его Ольга, не в силах даже улыбнуться: все ее лицо было забинтовано, а рубцы и шрамы стянули кожу лица до полной неузнаваемости. – Я думала, что уже окончательно порвала со своим прошлым, а оно видишь, как… Теперь одним мостом в то прошлое стало меньше. Сгорел он. Вместе с моей красотой писаной…

Мишка понимал, что после того, как бинты будут сняты, рубцы от ожога останутся на всю жизнь. Этих следов он насмотрелся, пока воевал и видел тех, кто горел в огне. Да и сам был меченым тем огнем: его левое плечо тоже было в шрамах – память о первых уличных боях, когда их батальон первым кинули на штурм Грозного. Но то была война, а на ней воевали бойцы, готовые ко всему, даже к встрече со смертью, а тут перед ним лежала молодая красивая женщина, своими руками изуродовавшая себе лицо, которым восторгалось, пленялось столько людей.

Мишка не знал, зачем она сделала это? Он не знал, чем, какими словами теперь утешить Ольгу. Хотя видел, что она не нуждалась ни в чьих словах утешения: она была в приподнятом, бодром, даже радостном настроении, словно в ней родилась новая жизнь.

– Неужели нельзя было как-то иначе? – Мишка смотрел на Ольгу, пытаясь понять тайну ее внутреннего состояния.

– Нельзя. Наверное, это как в бою. Я не воевала, а тебе должно быть понятно.

Она улыбнулась сидевшему рядом Мишке добрым взглядом.

– Вот, представь, готовится сражение, бой. Все готово к бою, а ты раз – и в кусты.

– Я? – изумился Мишка. – В кусты?

Ольга беззвучно рассмеялась.

– Вот-вот, я ж говорила, ты все поймешь. Коль вышел на поле боя – нельзя уходить, бежать в кусты. Надо сражаться. И побеждать.

– А причем тут поле боя? – Мишка недоуменно посмотрел на Ольгу.

– А притом, что я внезапно оказалось на этом поле. Может, кто-то заманил меня туда, не знаю. Но я вдруг почувствовала, что должна сразиться. Сама с собой. Понимаешь? И это было самым трудным для меня сражением. Разве можно было бежать?

– Конечно, нельзя, – в раздумье согласился Мишка.

– А я бежала. И сколько раз в своей жизни бежала, когда надо было воевать, сражаться. Бежала… А теперь вдруг поняла, что дальше бежать просто некуда. Или побеждай, или погибай.

Мишка молчал, примеряя Ольгины размышления к своей жизни. Сколько раз он бежал с поля битвы, когда надо было сразиться? Сразиться вот так бесстрашно, как это сделала Ольга.

– Все равно не пойму, – задумчиво сказал он.

– Что? Что именно?

– Зачем так было уродовать себя? Ведь это на всю жизнь отметина…

Ольга тронула сильную Мишкину руку.

– А что такое наша жизнь? Миг. Миг – и все, нет ее, жизни. Как лампадка, что горит на ветру. Дунул ветерок чуть сильнее – и погас огонек. Так и жизнь наша: красота, здоровье, богатство, почести, слава, мишура разная. Сейчас есть, а завтра…

Мишка снова замолчал, углубившись в свои думы.

– Я не знаю, способен ли был сделать это над собой…

– Способен, – Ольга слегка пожала его ладонь. – Я знаю. Может, в чем-то другом, но способен. Помнишь, как ты спас меня от моих старых дружков? Кто-то другой шмыг в кусты, а ты в бой. Это великий поступок. А Дарина? Тебе это имя ни о чем не говорит? Ведь я точно знаю, что тот смельчак, о котором она мне рассказывала с таким восторгом, был именно ты. Просто у каждого из нас свое поле битвы.

Мишка спрятал улыбку, уклонившись от разговоров о Дарине и про их таежные приключения. Тем более что эта девочка уже уехала из монастыря, совершенно исцелившись от мучавшего ее недуга и готовясь к свадьбе.

– Думал, не догадаюсь? Дарина мне все уши прожужжала о том, какой ты герой. Тут и догадываться было нечего, о ком это она. Я даже стала подумывать, нет ли между вами чего более серьезного, но она открыла мне тайну о своем женихе, против которого был настроен ее отец. Теперь он согласился с ее выбором. Так что жди приглашения на свадьбу. Или к своей готовишься?

Мишка кисло ухмыльнулся.

– Какой из меня жених?.. Так, одно недоразумение.

– Самый что ни на есть лучший!

– Нет, мне, видно, тоже еще повоевать надо, – Мишка с улыбкой взглянул на Ольгу.

– Неужели не надоело? – теперь изумилась Ольга.

Мишка слегка пожал ее руку.

– В горячих точках надоело. А с самим собой я еще по-настоящему и не начинал сражаться. Чтобы вот так… Без всякой жалости к себе…

И он кивнул на забинтованное Ольгино лицо.

– Так начни, брат, – тихо согласилась с ним Ольга. – Начни.

– Не знаю, хватит ли пороха, чтобы взорвать все мосты, что связывают меня с моим прошлым. Хватит ли веры… Не знаю.

Мишке хотелось подольше побыть с Ольгой, и ту, похоже, их встреча совершенно не утомляла. Она сделала глоток минералки из стоящего рядом на тумбочке стакана и тихо начала:

– Я ведь тоже пришла в монастырь.., – Ольга вздохнула и прикрыла глаза, вспомнив свою жизнь. – Ты ведь сам знаешь, откуда я пришла, что у меня за плечами. Какая там вера?.. Ничего не знала, ничего не умела. Да и сейчас, если честно...

Ольга чуть улыбнулась и махнула рукой.

– Все, чему научилась, – все здесь, в обители. Думала: ну, поживу, приду в себя после всего, что в моей жизни было – и снова на волю, на вольный ветер. А теперь поняла, что та воля пуще неволи. Я себя без монастыря уже не представляю. Пусть что угодно говорят, а монастырь… Слава Богу, что Он привел меня, грешницу, сюда, в это святое место.

Ольга замолчала. Потом с улыбкой взглянула на Мишку.

– У нас в монастыре недавно батюшка один живет и служит, – ей очень хотелось помочь Мишке разобраться в себе. – У него интересная судьба. Вроде твоей. Лихая судьба. Ты встреться с ним, пообщайся. К нему многие за советом, за помощью идут. О таких людях слава быстро растет. Сходи, побывай у него. Любого спроси, как к отцу Лаврентию попасть, тебе обязательно покажут.

Мишка так и сделал. Повидавшись с Ольгой, он прямо из больницы отправился в монастырь.

5. ОТЕЦ ЛАВРЕНТИЙ

Отца Лаврентия не пришлось долго искать. Он жил в том же небольшом корпусе, где служил монастырской гостиницей для духовных особ и где размещали священномонахов, служивших при монастыре. Отец Лаврентий занимал маленькую угловую комнатку, двумя окнами выглядывавшую на величественный храм и открывавшийся за ним не менее величественный богатырский лес.

Келейная обстановка, окружавшая священника, была предельно скромной: шкаф, забитый духовными книгами, такая же переполненная книжная полка, старомодный, сбитый из фанеры, стол, шкаф для одежды и такая же старомодная кушетка, на которой отец Лаврентий отдыхал ночью, а иногда и днем, давая небольшой отдых натруженным ногам.

Большой иконостас, размещенный как раз между двух окон, был всегда – и днем, и ночью – освещен лампадами, а перед образом преподобного Лаврентия Черниговского - покровителя самого отца Лаврентия, в честь которого он был пострижен в монахи, - сияла большая серебряная лампада, а сам образ был одет в инкрустированную серебром раму.

Но первое, что бросилось в глаза Мишке, когда отец Лаврентий отворил ему дверь и пригласил вовнутрь своего скромного жилища, был макет боевого истребителя, примостившегося на краю книжной полки.

– О, знакомый «мигарь»[75]! – Мишка не смог сдержать удивления.

– И откуда он тебе знакомый, позволь полюбопытствовать? – в свою очередь, отец Лаврентий удивился осведомленности своего гостя. – На летчика ты, вроде, не похож. Такого богатыря в кабину пилота разве что втиснуть можно, согнув перед тем в три погибели.

– Да я и не летчик вовсе, – улыбнулся Мишка, взяв благословение у отца Лаврентия и проходя в его келью. – Но видел, как эти машины в бою работают. Они нам часто на выручку прилетали.

– Никак воевал? – еще больше удивился отец Лаврентий.

– Так не только я.., – Мишке не хотелось снова рассказывать о своих боевых похождениях. – Такое время сейчас. То тут, то там кто-то с кем-то воюет…

– Это верно, – вздохнул отец Лаврентий, – то тут , то там… Не там, так еще где-то. И не видно, когда воцарится мир и согласие на этой грешной земле.

Он пригласил Мишку присесть к столу, сам присел на край кушетки, чтобы лучше видеть гостя и ласково посмотрел на него, стараясь понять, что его привело сюда.

Не зная, с чего начать, Мишка взглянул на отца Лаврентия. Ему было уже за пятьдесят, с аккуратно ухоженной черной бородой, через которую заметно пробивалась седина, и такими же волосами, стянутыми назад спрятанной за подрясник косичкой. Глаза священника – крупные, открытые – светились добром и тем благодатным внутренним состоянием покоя, тишины, которое царило в его душе. Его руки неторопливо перебирали вытертые до блеска старые монашеские четки.

Мишка кашлянул в кулак и снова взглянул на макет истребителя.

– Это подарок от моих полковых друзей, – отец Лаврентий поднялся и взял с полки самолет. – Я как раз на таком летал. Много летал…

Поставив макет на место, отец Лаврентий продолжил:

– Я ведь не всегда монахом был. Перед тобой – целый подполковник Военно-Воздушных Сил, боевой летчик, признанный мастер воздушного боя и пилотажа.

– А как же?.. – вырвалось у Мишки.

– А так же, - улыбнулся в ответ отец Лаврентий. – Как и у многих других. Один был богатым князем, другой – богатым и единственным наследником у своих родителей, третий – известным хирургом, четвертый – известным певцом. А я вот, хоть и не слишком известным, но все же первоклассным летчиком-асом. И все мы решили стать самыми что ни на есть смиренными монахами: без славы, без богатства, без почестей. Вот так однажды взглянули на свою жизнь – и решили начать новую. Монашескую.

– А как же?.. – снова вырвалось у Мишки, которому показалось, что сидящий напротив священник без лишних расспросов понимает, зачем он пришел сюда.

– А так же, – опять улыбнулся отец Лаврентий. – Одни идут в монастырь замаливать грех велик, другие ж идут, потому что без Бога жить не могут. Потому и оставляют мир. Каждый сюда приходит своим путем, а вот отсюда – только одним. И только вместе. Раз воевал, то сам должен понять, как лучше выжить: в одиночку или всем вместе, сообща, когда идешь по незнакомым дорогам, а на каждом шагу опасности, каждая новая тропа все круче и круче, того и гляди – сорвешься в пропасть, на скалы… Понимаешь?

В ответ Мишка кивнул головой.

– Да и группой не всегда достигнешь цели. Группы ведь разные бывают. Там паникеры, там свои советчики: мол, не туда идем, давайте возвращаться назад… А там оказывается, что пастырь вовсе слепой: ведет и сам не знает куда. Так-то… Спасаться во все времена нелегко было, а сейчас времена вовсе лукавые настали. Настоящих опытных наставников днем с огнем не нейти, зато иные сами в «старцы», в «прозорливцы» лезут, от них и не отобьешься. Смотришь порой и не поймешь: то ли недоверие оттого, что доверять некому, то ли есть все же достойный доверия, да доверяющихся мало.

Мишка все так же молчал, внимательно слушая отца Лаврентия.

– Ты не думай: монастырская жизнь не такая уж гладкая, как может кому-то показаться. Здесь свои пропасти и свои опасности, на каждом шагу, каждый день. Но путь монашеский – он незаблудный. Потому многие достигли Бога. Возлюбили Его всем сердцем, отказались от мира сего – и достигли. Только эта любовь всегда и у всех огнем испытывается. Оттого не все выдерживают этого пути. Падают с неба, как…

Отец Лаврентий взглянул на истребитель:

– Как с этой боевой машины. Когда двигатель отказывает. Или иная беда приключится.

Он поднялся и включил чайник, чтобы угостить гостя, по-прежнему ни о чем его не расспрашивая.

– Вот смотрят мирские люди на нас и думают: чего их занесло сюда? Здоровые, крепкие мужики еще, сколько пользы могли принести, сколько детей нарожать, помочь ближним, а они надели черные рубища – и в монастырь. Верно? Да что там мирские… Спроси иного монаха, монахиню, что привело их сюда – не сразу ответит. Или вообще промолчит. Это иногда даже лучше. Иова Многострадального читал?

Мишка снова молча кивнул.

– Вот ведь как интересно! Какие тяжелые недоумения терзали его душу, а никто из друзей – умных, рассудительных, верующих – не мог утешить его мудрым ответом. А ведь такой ответ и не мог родиться в холодном рассудке. Господь испытывал сердце праведного Иова, оно очищалось этим испытанием, а разум просто не успевал. И что получалось? Иов задавался недоуменными вопросами, а из уст своих добрых друзей слышал мудрые сочувствующие ответы. Но в итоге выше и праведнее оказался кто? Иов. Вот так и многим свойственно недоумевать, глядя на нас, вздыхать, охать, ахать, задавать кучу умных вопросов…

Отец Лаврентий разлил в два стакана кипяток, бросил туда по щедрой щепоти заварки и улыбнулся.

– Когда я решил уволиться со службы и уйти в монастырь, меня даже самые близкие друзья посчитали сумасшедшим. О родных и говорить нечего. Те были шокированы настолько, что прямо-таки настаивали на том, чтобы устроить мне экспертизу опытного психиатра. Еще бы! Офицер, боевой летчик, прекрасный послужной список, куча наград, благодарностей от командования, спецкомандировка на Ближний Восток, блестящая офицерская карьера, хорошие связи в штабе армии – и ни с того, ни с сего в монастырь. Никто не верил, что я решился на это в здравом рассудке. Никто! Все были уверены, что я умом тронулся, настаивали на консультации психиатров. Сумасшедший – и все тут! Знали, что человек я верующий, не сяду в самолет и не взлечу, не перекрестив лба, но чтобы в монастырь... Между прочим, меня из-за этого в свое время в коммунисты не приняли. И слава Богу. Как только не отговаривали, как не убеждали! Дескать, воздушный ас, а летает с иконкой и крестиком. Не могли понять. А смеху, смеху-то сколько было!

Мишка тоже улыбнулся, вспомнив, какие разговоры пошли по деревне, когда все узнали о его поездке в монастырь, а позже о дружбе с «погорельцами».

– Знакомо, да? – отец Лаврентий похлопал Мишку по плечу.

Размешав сахар, он отхлебнул ароматно заваренный чай.

– Я уже послушником был, когда нужно было смотаться на пару дней в городок, где стоял наш полк, уладить кое-что с документами, выписаться. Позвонил старым друзьям, чтобы помогли все ускорить. Те ж решили помочь по-своему. Захотели вернуть к старой, как им казалось, нормальной жизни. Никто не мог понять, что меня толкнуло на такой шаг. Кому-то казалось, что я сломался в личной жизни – у меня тогда действительно семья распалась. Вот и думали, что со мной приключилась депрессия, какое-то отчаяние, меланхолия, я потерял здравый взгляд на мир или же вовсе потерял рассудок. Конечно, они помогли мне. Нашлось время обо всем потолковать на прощанье. К прежней жизни я уже решил не возвращаться, только монастырь. Если бы ты видел, как смотрели на меня мои друзья! Как на человека, которому осталось жить считанные дни. Или даже как на приговоренного к смертной казни.

Мы искренно жалели друг друга: они меня, я – их. Они жалели, что безвозвратно теряли своего закадычного друга, с кем прослужили столько лет, вместе ели, пили, веселились, обмывали очередные звездочки на погонах и награды. А я жалел их. У меня было сильное, ясное чувство, что я наконец-то обрел настоящую свободу, как мой истребитель, когда я с разгону вгонял его свечкой в бескрайнее небо или же падал с высоты, паря над землей.

Им казалось, что я еду в камеру смертников, ложусь живьем в могилу, а мне, наоборот, казалось, что я вырвался из этих удушливых камер на волю, где можно дышать полной грудью, наслаждаться ароматом цветущих деревьев. Как я мог объяснить им свое состояние? Как мы могли понять друг друга?..

Он вздохнул и снова пригубил горячий чай.

– Да, вкусив монастырской жизни, я уже не представлял себе ничего иного, кроме монашества. А мои друзья-однополчане… Они были мне очень дорогими людьми – очень преданными, искренними в дружбе, надежными боевыми друзьями, но… Я видел, что отныне они не понимали меня. Они возвращались в тот коридор, из которого вышли, чтобы проститься со мной. В том коридоре всегда полно народа, который куда-то спешит, суетится, все толкают друг друга, ругаются, торопятся поскорее уйти с головой в свой мирок, напоминающий больше большую свалку или мусорную яму, где полно разных ярких оберток, безделушек, фантиков, жестянок. Там все прокурено, пропитано дымом табака, запахами хот-догов, вина, разных лекарств, дезодорантов, но им это нравится. Там все вокруг ревет, скрежещет, сверкает, пляшет, беснуется, а им это нравится. Там все смотрят на тебя, но не видят: по-настоящему ты никому не нужен, а если и нужен, то ненадолго и не за просто так. И вот мои лучшие друзья возвращались в тот страшный мир. Кто кого должен был жалеть?..

Мишке не хотелось перебивать отца Лаврентия. Он слушал и примерял его слова к собственной судьбе, собственной жизни.

– Какие только доводы они не приводили, чтобы отговорить, удержать меня в своем мире. «Куда ты собрался, безумец? – говорили они. – Там все по расписанию, как в солдатской казарме: есть, пить, спать, вставать ни свет, ни заря. Во всем дикие ограничения, какие-то уставы, все под строжайшим контролем, нет даже выходных, чтобы хоть не на долго побыть самим собой и повольничать. На все запрет: посидеть с друзьями за кружкой пива – нельзя, посмотреть новый фильм – нельзя, полазить в интернете – нельзя, послушать новый диск – нельзя, почитать интересную книжку – нельзя, познакомиться с девушкой – нельзя. И кругом – нельзя, нельзя, нельзя… Во всем нужно перед кем-то отчитываться, в чем-то каяться. Даже то, о чем ты думаешь, надо строго контролировать и кому-то давать отчет. И это не тюрьма? И это не рабство? Да в тысячу раз хуже и страшнее любой тюрьмы и любого рабства! О, бедный, бедный наш друг!..».

Вот так смотрели на меня не только близкие друзья, но и все дорогие мне люди, узнав о том, что я решил порвать с многообещающей офицерской карьерой и стать монахом. С таким ужасом и сожалением смотрят и сейчас на идущих в монастырь, особенно таких молодых, как ты.

Отец Лаврентий ласково взглянул на Мишку.

– Смотрят, небось, на такого парнягу-красавца и думают: «Зачем он себя живьем хоронит? Зачем эта средневековая дикость? Ведь мы современные люди, а не дикари какие-то дремучие. В каждом из нас столько необычного, нового, неповторимого, столько красоты и гармонии. Зачем же это подгонять под какой-то примитивный серый шаблон, ограничивать или вовсе подавлять? Зачем человека превращать в подобие жалкого холопа, раба, который только и способен падать на колена, молиться, стенать, в чем-то беспрестанно каяться, просить прощения, быть в прямой зависимости от настоятеля и его воли? Одинаковые черные одежды, одинаковые длинные волосы, бороды, монотонная однообразная жизнь, повторение днем и ночью, изо дня в день, из года в год одних и тех же молитв, чтение одних и тех же книг… Ведь при таком образе жизни человек превращается в некоего робота, машину, покорного раба, не имеющего права ни на собственное суждение, ни на собственное слово, лишь повторяющего и повторяющего чьи-то чужие слова и мысли. Чем тогда монастырь отличается от казармы, всяких там тайных обществ и сект, где человека напрочь лишают его индивидуальности? Неужели такая жертва и впрямь угодна Богу?».

Впрочем, так думают не только о тех, кто решил порвать с миром и уйти в монастырь. Эти мысли частенько посещают и незрелых духом монахов. Пришли в монастырь – и терзаются, мучаются, потому как не знают, с чем и зачем пришли сюда.

Мишка боялся перебить отца Лаврентия. Его мысли прямо отвечали на те вопросы, сомнения, с которыми Мишка пришел сюда.

– Если бы человек не отпал от Бога и не заявил: «Я сам!», он получал бы от своего Творца все необходимое и был по-настоящему свободен как личность. Его личность тогда б раскрывалась не в дисках, не в сериалах, а действительно Божественном, прекрасном, бесконечном. Но человек сам ограничил себя, сузил свой мир, в котором сам же мечется, мечется, создает каких-то кумиров, то стонет, плачет, то хохочет, куда-то рвется – то ввысь, за облака, то в океанскую бездну, разглядывает некий смысл в звездах и снова мечется, стонет… А люди смотрят на все это и с восторгом говорят: «Какая удивительная личность! Какая судьба! ».

Не понимают, не ведают, где и в чем обретается истинная свобода. Потому-то и смотрят на идущих в монастырь как на сумасшедших или самоубийц. Не понимают они, что тут все как раз для того и создано, чтобы человек меньше всего заботился о земном, а стремился ввысь и ввысь, как наш «мигарь».

Отец Лаврентий с улыбкой взглянул на самолет.

– Конечно, монашеская жизнь тоже разная бывает, – он снова стал сосредоточенным. – Есть монахи чисто внешние, а есть истинные. Если правильно себя настроить, правильно вести, то жизнь в монастыре в любом случае гораздо удобнее для того, чтобы оторваться от лишних, совершенно ненужных суетных земных пристрастий и возвышаться к подлинно духовному.

Он вздохнул и стал еще более сосредоточенным.

– Да, многим хочется чем-то прославиться, отметиться, оставить память, след на земле. Но ведь след-то этот на песке, а волны времени смывают его. И ничего не остается. Только сам песок, на котором другие стремятся увековечить себя. А ведь душа для того и приходит в сей мир, чтобы спеть одну-единственную песнь, и в нее-то вложить всю свою неповторимость, уникальность, единственность. Чтобы всем было слышно, понятно, кого она славит, о ком поет, о какой любви говорит… К сожалению, человек часто превращает эту дивную песнь в скотское завывание, некое жалкое мычание, блеяние. Так и кричит куда-то в пустоту, воет, кривляется и называет все это своей свободой. Нет, я считаю, бежать надо от такой свободы. Без оглядки бежать!..

Отец Лаврентий замолчал и ласково посмотрел на своего гостя.

– Разговорился я что-то, – он плеснул в оба стакана кипятка. – Совсем забыл поинтересоваться, с чем пришел мой гость. Иль какие вопросы недоуменные есть?..

– Вы мне на них уже ответили, – смущенно улыбнулся Мишка и встал под благословение отца Лаврентия.

6. «КОНЕЦ СВЕТА»

Весна пришла рано и очень дружно. Южный ветер нагнал тепло, за несколько недель растопив промерзшие болота и превратив их в настолько непроходимые, непролазные топи, что найти тут брод мог лишь старожил. Даже Мишка с его здешним опытом и чутьем не рисковал брести по колено в холодной воде, боясь угодить в опасные места на болотистом дне, откуда без посторонней помощи уж не выбраться ни одному смельчаку. Разлившаяся речка вместе с ожившими болотами окончательно отрезали «погорельцев» от внешнего мира, а добраться сюда теперь можно было или со стороны леса, что было крайне неудобно и утомительно, или на лодках, имевшихся почти в каждом деревенском дворе.

Была еще причина, по которой он не хотел лишний раз нарушать затворническую жизнь хуторян: он чувствовал, что странные, таинственные «погорельцы» становились еще более таинственными, замкнутыми, что-то тщательно скрывая, маскируя. Они все так же ходили в ближний храм, даже еще ревностнее, вызывая не просто радость, а восхищение настоятеля, который не переставал ставить их в пример всем остальным прихожанам и жителям окрестных деревень. Но, возвращаясь к себе, они снова ставали внутренне неприступными, закрытыми. Все так же, всей общиной, они закрывались в молельной комнате, где истово молили ведомых лишь им «пещерников», стараясь подражать им в строгой, аскетической жизни, непрестанной молитве, строжайших запретах на все, что могло хоть как-то поколебать их устав и вызвать гнев Кормчего. Сам Кормчий требовал от общины неукоснительного подчинения, выведывая у каждого его помыслы, тайные желания, недоумения. Такая исповедь в общине была ежевечерней и совершалась после совместной молитвы у таинственного образа древних «пещерников»: Кормчий облачался в одежды схимника и, затворившись за образом, там до глубокой ночи принимал исповедь, приносимую ему хуторянами в горючих слезах, стонах, рыданиях и раскаянии.

Кто-то видел «погорельцев» в лесу: они шли цепочкой, в глубоком молчании к провалам, через которые открывались лазы в пещеры. Что их влекло туда – никто не знал.

Единственный человек, тосковавший на хуторе за Мишкой, был Андрейка: ему так не хватало мужского общения, мужского тепла, которые он ощущал, бывая со своим старшим другом. Теперь, когда болота раскисли и разлились, он был лишен возможности бегать в деревню и по нескольку дней гостить у Мишки, а тот не спешил на хутор, чтобы не вызывать лишних подозрений и ропота.

После встречи с отцом Лаврентием он почувствовал, что мысли, доселе беспорядочно, хаотично роившиеся в его голове, неожиданно обрели некую стройность, порядок. Ему казалось, что, бродя в некоем лабиринте, он вдруг увидел, как впереди забрезжил свет, и теперь он шел к нему, а все, что его окружало непроглядным мраком, холодом, пугало своею неизвестностью, становилось яснее и яснее. Мишке не хотелось разрушать начавшуюся в нем работу мысли в совершенно новом направлении, которое ему открылось в разговоре с отцом Лаврентием, а посещение «погорельцев», он чувствовал, могло этому помешать.

И еще ему не давал покоя разговор с Андрейкой, когда тот незадолго до весенних паводков и распутицы прибежал к нему в гости.

– Дядя Миша, я вам одну тайну открою, – заговорщически зашептал он, прижавшись к Мишкиному плечу, – только ж вы меня не…

– Запомни: Спецназ своих не сдает и в бою не бросает, – он обнял мальчонку, – валяй свою тайну.

Андрейка сложил свои ладошки трубочкой и зашептал Мишке на ухо:

– Скоро конец света. Очень скоро. На днях…

Мишка обнял мальца и рассмеялся:

– Это кто – грачи, что ли, на крыльях вместе с весной такую новость вам принесли? Или по телеку передали вместе с прогнозом погоды на завтра?

Но Андрейка испуганно зажал Мишке рот:

– Не надо смеяться… Будет. Кормчий объявил…

Мишка рассмеялся еще громче.

– Кормчий? Объявил?

Мальчонка снова закрыл Мишке рот, посмотрев на него умоляющим детским взглядом:

– Дядя Миша, вы ж обещали… Вдруг услышат…

Мишка обнял своего друга, стараясь успокоить его:

– Вот и пусть слышат. Конец света ведь, а не конец фильма по телеку. Пусть все люди подготовятся к этому событию. Зачем молчать?

Андрейка всхлипнул:

– Этого всем людям нельзя знать. Я только вам, по большому секрету… Чтобы вы тоже… Вместе с нами…

– Что я тоже вместе с вами? Кормчему вашему поверил?

– Не надо смеяться.., – снова всхлипнул Андрейка. – Я хочу, чтобы вы тоже спаслись вместе с нами…

– И где я спасусь вместе с вами? – стараясь сдержать смех, чтобы еще больше не расстроить мальчишку, осторожно спросил Мишка. – На вашем хуторе?

– Нет, не там… Но это такая тайна… Такая, что…

-– Что даже мне, твоему лучшему другу-десантнику, нельзя открыть?

Андрейка обнял Мишку.

– Моя мама вас любит…

Мишка перестал смеяться и серьезно посмотрел на своего маленького друга.

– Это и есть твоя тайна? В таком случае я открою тебе свою тайну: я тоже люблю твою маму. И тебя люблю. Вы мне очень дороги. И запомни: я никому не дам вас в обиду.

Мальчонка взглянул на Мишку полными слез глазами:

– Тогда почему вы не хотите стать моим папой?.. Почему нам не жить вместе? Там… Или здесь… Я на все согласен, лишь бы вместе: вы, мама и я…

– И ваш Кормчий, – хохотнул Мишка, но тут же перешел на серьезный тон:

– Видишь ли… Вы мне очень дороги и я люблю твою маму. Но люблю… Как тебе все объяснить? Любить можно по-разному… Ты еще слишком мал, чтобы понять это. Но знай, что я вас очень люблю: тебя и твою маму.

Они оба замолчали.

– Так что там насчет конца света? – решил перебить молчание Мишка, почувствовав в голосе мальчишки неподдельную тревогу. – Пора сухари сушить?

– Не надо смеяться… Я ж серьезно… Только вам. Если наши узнают, что я… То мне Кормчий…

– Что вы все со своим Корчим, как с писаной торбой? – не сдержался Мишка. - Нашли себе авторитет.

– Он не авторитет, – прошептал Андрейка.

– Тогда кто? И зачем вы его за пахана держите?

– Он – святой.., – выдохнул мальчонка.

Мишка снова расхохотался, на что Андрейка обиженно посмотрел на него и отодвинулся.

– Ладно, ладно, – Мишка обнял мальчонку. – Святой так святой. Что он там еще о конце света напророчил? Когда ждать-то этого конца? Говоришь, скоро?

– То не я говорю, а Кормчий. Он все знает. Ему все открыто. Совсем скоро будет конец всему… Мы уже готовы, а другим знать необязательно. Они и так погибли давно. Кормчий сказал…

Мишка не стал переубеждать упрямого друга.

– А чего тогда врешь? – пробурчал он.

– Я не вру, – всхлипнул Андрейка. – Честное слово, не вру. Кормчий сказал, что совсем скоро… Надо быть готовыми.

– Да не о том я, – улыбнулся Мишка, глядя на доверчивость мальца. – Разве не врешь, когда говоришь, что хочешь, чтобы мы были вместе: ты, я, твоя мама?

– Конечно, не вру. Не вру! Вместе конец света не так страшно ждать.

– Опять двадцать пять, – махнул рукой Мишка. – Я ему про Фому, а он про Ерёму. Ладно, давай дальше. Говоришь, ваши уже готовы к светопреставлению, то есть концу света?

– Готовы, – успокоившись, прошептал Андрейка. – Уже все снесли: и крупы, и хлеб, и бензин в канистрах…

Мишке снова захотелось расхохотаться, но он вдруг вскочил с кровати и стал трясти Андрейка за плечи:

– Бензин? В канистрах?! Куда они снесли?! Говори! Признавайся!

Мальчонка от неожиданности испугался и захныкал:

– Я же сказал: туда, куда и все остальное – одежду, хлеб, крупы разные, свечки…

Мишка вовсе обомлел от осенившей его догадки:

– Ты хочешь сказать – в пещеры?..

Андрейка стал белее стенки:

– Я ничего не сказал… Если они узнают… Если Кормчий… Если…

Он весь затрясся и заплакал. Мишка обнял его и ласково поцеловал в голову.

– Успокойся, солдатик! Никаких «если». Я тебя с мамой никому не дам в обиду. Никому! Даже Кормчему вашему. Успокойся…

То, о чем рассказал Андрейка, не давало покоя Мишке. Со своими сомнениями и предчувствием какой-то неотвратимо надвигавшейся со стороны «погорельцев» беды он пришел к отцу Виталию, но его рассказ не впечатлил батюшку.

– Ну-ка, праведник, читай, что тут написано, – подал он Мишке развернутый молитвослов.

– «Даждь ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего», – вслух прочитал тот.

– Уразумел или нет? На себя смотреть надо. На себя! А те, на кого ты так косо смотришь, – святой жизни.

– Особенно один, самый главный среди них, – пробурчал Мишка и пошел от отца Виталия, не переставая думать о том, что так взволновало Андрейку.

В милицию он и не думал обращаться: там хорошо знали, каким драчуном и задирой Мишка был в прошлом, а теперь, узнав о неожиданной для всех перемене в его жизни, смотрели на него без всякого интереса.

… Было далеко за полночь, когда Мишка проснулся от стука в окно комнатки, где он спал. Одернув занавеску, сразу увидел перепуганное заплаканное лицо Андрейки: тот отчаянно махал ему рукой, зовя на улицу. Ничего не понимая спросонья, Мишка механически надел брюки, накинул куртку и выскочил в сени, отпирая двери. Следом выскочила испуганная мать.

– Что случилось? – в испуге шептала она, помогая сыну со старым ржавым замком.

Открыв дверь, Мишка впустил мальчонку и сразу провел к себе в комнату. Тот по-прежнему не мог проронить ни слова, а лишь задыхался от долгого бега и махал рукой, снова зовя на улицу. Дав ему несколько секунд отдышаться, Мишка по-мужски взял его за плечи и посмотрел прямо в глаза:

– Теперь отвечай: что случилось?

– Случилось… дядя Миша… Ой, случилось…

Он никак не мог прийти в себя.

– Что? Что случилось?!

– А… вы мне… не верили… Говорили… что… Кормчий

Мишка увидел, что мальчонка был на грани потери сознания. Он набрал из остывшего воды в рот и прыснул прямо в лицо перепуганного друга. Тот встрепенулся и на одном дыхании выпалил:

– Конец света!.. Конец… А вы… А вы…

И рухнул прямо на Мишкины руки.

7. БЕГЛЕЦЫ

Выбежав на двор, Мишка взглянул в сторону хутора: оттуда поднималось зловещее багровое зарево.

– Что там? Что случилось? Говори! – он снова стал трясти перепуганного мальчугана, пытаясь выбить из него хоть что-то вразумительное.

– Конец… света… А вы… А я вам…

– Это я уже слышал, – Мишка не сводил глаз с зарева, узнавая в нем отблески полыхавшего в «Погорельцах» пожара. – Там пожар? Да?

– Там… конец… света… Кормчий сказал…

– Что? Что вам Кормчий сказал? Сжечь все?

Андрейка вдруг пришел в себя и стал говорить вполне осмысленно:

– Да, Кормчий велел сжечь. Все. Потому что… Потому что туда не пустят.

– Куда это «туда»? – нетерпеливо переспросил Мишка, начиная догадываться о том, что произошло с хуторянами. – В пещеры? Да?

Мальчугана снова начало трясти, и он стал заговариваться:

– Пещеры… Если Кормчий… Он меня… А вы…

Мишка укрыл Андрейку своей теплой курткой и, оставив под присмотр матери, забежал в дом. Там он быстро достал из-под кровати свой армейский рюкзак десантника и проверил его содержимое. Там лежал моток крепкой веревки, мощный электрический фонарик, свечи.

«Как сердце чувствовало, – подумал он, набрасывая рюкзак на плечо, – не зря к ним собирался наведаться, не зря».

Оглянув комнату, чтобы ничего не забыть, он кинул в карман брюк мобильный телефон, подаренный Джабаром и, перекрестившись на образа над кроватью, стремглав выбежал наружу, где его ждали мать и немного успокоившийся Андрейка.

– Боец, ты со мной или тут посидишь?

– Дядя Миша, – шмыгнул носом малец, – вы же говорили, что мы друзья. А разве друзья бросают в беде друг друга?..

– Ах, да, – рассмеялся Мишка, несмотря на внутреннее нервное напряжение, - как же я забыл?.. Конечно, ты уж не бросай меня в беде. Пожалуйста. Не то совсем пропаду. Ты мне лучше вот что скажи: люди где? Мама твоя, соседи, друзья, Кормчий… Где они все? Куда они все исчезли?

– Ушли ждать конца света…

– Куда? Знаешь?

Мальчонка кивнул головой, не проронив ни слова.

– В пещеры, да? В подземелье?

Андрейка снова кивнул, боясь повторить страшную догадку своего старшего друга.

– А бензин зачем взяли? В канистрах.

– Чтобы светлее было, – потупив взгляд, сдавленным голосом ответил Андрейка.

– Ну да, как я, дурак, не догадался, – Мишка лихорадочно просчитывал все варианты своих действий в сложившейся ситуации. – «Чтобы светлее было». И теплее. И веселее. Чирк спичкой – и все удовольствия сразу: светло, тепло и весело. Всем сразу. Как я не догадался?.. Бензин в канистрах… Как не догадался?..

Мишка обратил внимание, что резиновые сапожки, в которые был обут Андрейка, были почти сухими.

– Ты сюда не через болота шел? По лесу? – спросил он.

Тот опять молча кивнул головой.

– Надо же, и не побоялся шастать ночью по лесу.

– Испугался.., – тихо возразил мальчуган.

– Как же испугался, раз прибежал?

– Я не леса а испугался, а…

Он умолк.

– Пещеры? – мгновенно догадался Мишка.

Он кивнул.

– Они все туда, а я убежал. Хотел вам сказать… Страшно там…

«Страшно, – мысленно согласился Мишка. – Фанатики с канистрами бензина – это ой как страшно, согласен».

«Так, – он продолжал лихорадочно думать над тем, что делать дальше. – Бежать на хутор бесполезно. Раз все сожгли и сами ушли, то спасать там уже нечего. Огонь, поди, спалил все дотла. Пожарные машины через болота не пройдут, через лес тем более. Тогда что? К пещерам! Напрямик! Часа за полтора доберусь».

– Ты дорогу к тем норам хорошо помнишь? Не заблидишься? – обнял он своего маленького друга.

– Как вы и учили, – сразу ободрился тот.

– Молодец! Сразу видно школу спецназа! Вперед!

Он взял мальца за руку и, включив фонарик, быстро пошел в сторону черной стены леса. Но, быстро поняв, что в таком темпе долго тот за ним не успеет, посадил Андрейку на плечи и, еще ускорив шаг, подмигнул ему. Почувствовав себя в полной безопасности, Андрейка одной рукой обхватил Мишкину шею, а другой держал фонарь, освещая дорогу между деревьями.

К удивлению Мишки, он достиг пещер намного быстрее, чем предполагал. Возле жуткого провала в овраге, через который «погорельцы» спустились в само подземелье, в сильном волнении стояло уже несколько человек. Это были несколько молодых монахинь вместе с Ольгой, отец Лаврентий в наброшенной поверх подрясника кожаной куртке военного летчика и незнакомец, похожий на кавказца – примерно Мишкин ровесник, рослый, подтянутый, крепкого телосложения, с туго затянутым рюкзаком за плечами.

– Горе, какое горе.., – запричитали монахини, увидев своего старого знакомого – Мишку. И едва он опустил Андрейку на землю, тот мгновенно бросился в темноту с радостным криком:

– Мама! Мамочка!..

Только сейчас Мишка смог разглядеть Ирину: она стояла чуть поодаль монахинь и неутешно плакала. Обняв сынишку, немного успокоилась и подошла ближе.

– Я думала, что он побежал в монастырь, а он…

Ирина не переставала гладить его по головке, ласково приговаривая:

– Сыночек мой… Золотце мое…

Потом с благодарностью взглянула на Мишку, не в силах сказать уже ни слова больше, и снова горько заплакала.

– Плакать после будем, – Мишка не знал, что делать теперь. – Где остальные?

Ирина молча кивнула в сторону черной, как казалось, бездонной ямы.

– Все? – изумился Мишка.

– Все до одного: и взрослые, и старики, и дети. Так велел Кормчий.

– Почему он велел вам это?

– Потому что он.., – Ирина запнулась. – Потому что он Кормчий. Он знает конец времени. Ему все открыто. Ему велено…

– Кем?! – закричал Мишка. – Кем велено?! Такими же сумасшедшими, как он сам?

Кто-то тронул Мишку за плечо. Он обернулся: рядом стоял встревоженный отец Лаврентий.

– Это секта, – тихо, чтобы слышал только Мишка, сказал он. – Опасная секта. Я давно подозревал.

– Я тоже, – так же тихо ответил тот, – да никто не верил. Почитали их чуть не за святых угодников.

– Ах, беда, беда какая.., – тяжело вздохнул отец Лаврентий, больше ничего не сказав.

– Это еще не все, – Ольга подошла к ним с клочком бумаги. – Их самый главный – как его, Корчмарь или Кормчий – оставил письмо. Предупреждает, что если кто-нибудь помешает им, вздумает вернуть из пещер, он всем устроит суд. Сожжет всех… И этот псих не шутит. У них там припасено несколько канистр с бензином.

– Чтобы светлее было, – мрачно сострил Мишка.

Ольга в ужасе взглянула на Мишку. Тот потрепал Андрейку, все так же жавшегося к Ирине:

– Это мы так вначале думали. Правда? Как же мы ошибались…

Он помолчал, обдумывая дальнейший план. Неожиданно его осенило. Он достал мобильный телефон и начал искать нужный номер.

– Я уже позвонила, кому нужно, – Ольга остановила его. – Помощь есть. На месте и готова.

Мишка удивленно посмотрел на нее. Та достала из кармана своей куртки точно такой же телефон, что держал Мишка.

– С господином Джабаром мы тоже немного знакомы, – улыбнулась она, – он друг нашей обители. И уже прислал поддержку. Знакомьтесь.

Она пригласила ближе подтянутого незнакомца. Тот протянул руку Мишке:

– Руслан. Капитан спецназа.

Назвавшись, Мишка в ответ пожал руку:

– А я хоть и не капитан, но тоже из спецназа.

К ним подошел отец Лаврентий.

– Раз вы военные, то, как старший по званию и сану, я беру командование на себя. Давайте быстро думать и решать. Милиция и спелеологи прибудут в лучшем случае к утру. До этого времени этот фанатик может и в самом деле натворить больших и непоправимых бед. Допустить этого нельзя. Поэтому…

– Поэтому, раз вы старший не только по званию и сану, но и возрасту, – учтиво включился Руслан, – в пещеру пойдем мы вдвоем.

Он кивнул на Мишку.

– А я? – раздался недовольный голос Андрейки.

– А вы, воин, вместе с остальными будете встречать подкрепление и обеспечивать порядок снаружи, – серьезным тоном ответил ему Руслан. – Считайте это своей боевой задачей. Вопросы есть?

– Никак нет, – по-военному ответил мальчонка.

Отец Лаврентий обнял обоих – Мишку и Руслана.

– Храни вас Господь, сынки. Все намного серьезней, чем я думал вначале. Время дорого, а сил мало. В такой ситуации решать все не силой надо, а умом. Это слепцы, которых ведет такой же слепец, к тому же безумец, фанатик. Такой не остановится ни перед чем. Связи с вами не будет никакой, стены все глушат, поэтому действуйте по обстановке. Как только прибудут спелеологи и милиция, они сразу пойдут по вашему следу. Не забывайте ставить отметины по ходу движения. Так спасатели быстрее найдут и вас, и… Храни Господь…

Он перекрестил обоих. Ольга подошла к Мишке и тоже перекрестила:

– Я за вас буду молиться. Мы все за вас молиться будем. Чтобы спасли людей и сами возвратились живыми. Храни Господь.

Руслан с Мишкой еще раз проверили амуницию: веревки, фонари, крепления. И, махнув всем рукой, начали спускаться в подземелье.

8. УСЫПАЛЬНИЦА

Спускались они по длинной лестнице, предусмотрительно захваченной монахинями с собой из монастыря. Та лестница, по которой сюда спускались «погорельцы», валялась разбитая: беглецы специально убрали ее и поломали, чтобы создать трудности тем, кто вздумал бы организовать погоню за ними. Включив фонари, Мишка и Руслан осмотрелись.

Отовсюду их окружали мрачные своды подземелья. Они нависали низко, заставив сразу склонить головы, чтобы не удариться о выступающие острые камни. Со сводов и по стенам стекала талая вода, сбегая тонкими ручейками куда-то вниз.

В каком направлении нужно было начинать поиск – не вызывало сомнений: с одной стороны коридор лабиринта был наглухо завален природным оползнем земных пластов, густо заросшим влажной плесенью и мхом.

– Капитан, – обратился Мишка к Руслану, не переставая светить фонариком в черный мрак открывавшегося перед ними прохода, – ты хоть и старший по званию, но я пойду первым.

– Почему? – тот поправил висевшую за плечами амуницию. – Раньше бывал тут?

– Нет, я, как и ты, тут впервой.

– Тогда почему?

– По законам кавказского гостеприимства, – отчеканил Мишка, взглянув на Руслана. – Вдруг там опасность какая поджидает? А поджидает ведь… Нутром своим чую.

– Гостеприимный ты парень, оказывается, – Руслан встретился с Мишкиным взглядом.

– На Кавказе научили. В спецназе…

– Понятно, – усмехнулся Руслан. – Вижу, наука пошла на пользу. У нас ведь так: кто с миром к нам и добром – тот для нас и гость. А кто… Короче, Сусанин, если идем, то вперед. Каждая минута дорога.

Мишка тоже поправил свой рюкзак, и, светя фонариком под ноги, двинулся по узкому коридору, ставя по ходу метки. Метров через пятьдесят остановились: перед ними открывались сразу несколько новых проходов.

– Ну что, Сусанин, монетку кинем? В какую сторону теперь?

– Я, капитан, такой же Сусанин, как ты Гагарин, – отреагировал Мишка, сосредоточенно думая о чем-то. – Пойдем по правому коридору.

– А почему не налево?

– «Налево» пойдешь сам. Когда выберемся отсюда. Или если выберемся. А сейчас только вправо.

Он вдруг вспомнил таинственный образ, который «погорельцы» пуще собственного ока берегли не только от постороннего взгляда, но и своих хуторян, еще не посвященных в тайны их миссии. Сейчас Мишке четко представился этот образ: закрученная спираль, по которой шла вереница отшельников. Там было много разных деталей, которые выпали из памяти, как Мишка ни напрягался все вспомнить, но главный сюжет, основную его динамику – тройная спираль, закрученная вправо – он хорошо запомнил. И теперь интуиция настойчиво подсказывала ему, что идти нужно было только вправо.

Правый коридор, как и все остальные, были еще теснее того, по которому они прошли: двигаться тут стало очень неудобно, потому что приходилось нагибаться почти до самой земли, а местами вообще вприсядку. Но как раз в этом проходе было много заметных следов, свидетельствовавших о том, что недавно здесь прошло много людей: огарки погасших свечек, поломанные спички, обгоревшие жгуты скрученной бумаги, служивших кому-то примитивными факелами, кусочки ткани и шерсти, оставшиеся на торчащих отовсюду острых камнях.

«Верной дорогой идете, товарищи», – ободрившись, подумал Мишка, присматриваясь к этим следам.

Так они прошли еще метров пятьдесят, когда перед ними снова вдруг открылся широкий коридор, похожий на зал: равный по ширине и длине, а до сводов уже нельзя было дотянуться и рукой. По обе стороны коридора тянулись узкие ходы, больше напоминавшие штольни в шахтах: по три с каждой стороны. Было заметно, что это уже не природное образование, а творение древних обитателей подземелья. Возле каждого прохода виднелись следы горевших когда-то свечей, а местами оплавленный воск было трудно отличить от торчащих нетесаных камней.

«Да, припоминаю, – подумал Мишка, снова восстанавливая в памяти фрагменты виденной им таинственной иконы, – именно тут было по три ответвления, перед которыми молились отшельники».

– Интересно, что там может быть? – Руслан с любопытством заглянул вовнутрь одной из штолен, осветив фонариком. И в ужасе отпрянул назад.

– Точно как в «Вольфенштайне»…

– Где-где? – не понял Мишка, взглянув на испуганного напарника.

– Ты что, «стрелялками»[76] никогда не увлекался?

– У меня этих «стрелялок» в жизни хватало.

– Игрушка есть такая веселая – «Возвращение в замок Вольфенштайн». Там боец один тоже спускается в подземелье – ну, как мы с тобой, только без автоматов, и…

Он замолчал.

– Спускается. И что дальше? – заинтересовался Мишка.

В ответ Руслан молча кивнул в сторону штольни, куда только что заглянул. Мишка тоже нагнулся пониже и, щелкнув фонариком, посветил вовнутрь. То, что он увидел там, тоже дохнуло на него ужасом: в середине лежали скелеты древних обитателей этих безлюдных мест. Одни из них были совершенно истлевшие, другие не совсем, кое на ком сохранились даже остатки одежды – грубого рубища, которым были покрыты. Все лежали без гробов, просто на каменном полу, рядком один возле другого. Заглянув в штольню, что находилась рядом, Мишка увидел то же самое. Он понял, что это была усыпальница отшельников – святое место, где они обретали вечный покой.

Перекрестившись, Мишка достал из рюкзака свечку, зажег и поставил ее на окаменевший воск.

– Там ты тоже так делал? – иронично спросил Руслан, глядя на Мишку.

– Где это «там»? – тот снова не понял напарника.

– В горах, где тоже лежат наши предки. В склепах, из которых вы кости их выбрасывали… Смеялись… Играли в футбол черепами… Там ты тоже свечку ставил?

– Капитан, я такой же солдат, как и ты, – стараясь сдержать себя, ответил Мишка. – Я с покойниками не воевал. И костей их не выбрасывал. Нам хватало собирать кости тех пацанов, кто погибал рядом: с гусениц танков, сгоревших БТРов, из-под завалов. А потом эти кости в «цинк» – и тоже к могилам их предков. Так что, капитан, не лепи мне того, что я не делал.

– Зато делали такие же, как ты, кто пришел хозяйничать на нашей земле! – Руслан вплотную подошел к Мишке.

– А такие, как ты.., – в ответ Мишка схватил его за грудь.

Несколько мгновений они молчали, злобно глядя друг на друга.

– Как ты думаешь, кому будет легче, если мы сейчас убьем друг друга и ляжем рядом? – первым начал успокаиваться Руслан. – Нас послали сюда не для этого. Я знаю, что ты спас нашу девочку. Мы все в большом долгу перед тобой. А все остальное – дело совести. Твоей и моей… Каждого из нас, кто воевал там.

Успокаивался и Мишка.

– Капитан, мы с тобой не политики. Не мы начинали эту войну. Не мы! Нам с тобой она не нужна. Ни тогда, ни тем более сейчас. Давай двигаться дальше.

Он хлопнул Руслана по плечу и, снова согнувшись, они вошли в узкий проем, который вел из усыпальницы в неизвестном направлении.

9. ПРЕГРАДА

Они прошли еще немного, когда каменная тропка начала забирать круто вправо и вниз. Высветились грубые каменные ступеньки: древние обитатели этих таинственных мест позаботились не только о себе, но и тех, кто придет сюда века спустя.

«Верной, верной дорогой идете, товарищи», – снова удовлетворенно подумал Мишка, вспоминая детали виденного им образа. В памяти всплывала некая преграда, стоявшая на пути изображенных там пещерников. А что это была за преграда и как они ее преодолевали – оставалось загадкой.

Коридор, по которому они шли сейчас, то суживался до такой степени, что приходилось почти ползти, то расширялся, снова разбегаясь в обе стороны рукотворными штольнями, где лежали высохшие или вовсе истлевшие тела неведомых отшельников. И когда Мишка и Руслан собрались немного передохнуть, чтобы набраться сил для дальнейшего пути, коридор расширился еще больше, и перед ними открылась та самая преграда, о которой не переставал думать Мишка. Это было широкое подводное озеро – широкое настолько, что, убегая куда-то под низкие своды, оно скрывало тот берег, который нужно было достичь, чтобы двигаться дальше. От неожиданности Руслан присвистнул и тихо пропел:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек…

А потом укоризненно взглянул на Мишку:

– Ну и куда ты завел нас, Сусанин-герой?

– Иди ты… Я сам тут впервой, – незлобно отмахнулся Мишка. – Что же будем делать, а?

– Что-то будем, – Руслан скинул свой рюкзак и вытащил оттуда телескопическую удочку.

– Что ж ты не предупредил? – от неожиданности Мишка рассмеялся. – Кабы я знал, что мы рыбу удить будем, прихватил бы котелок с собой и все остальное для наваристой ушицы.

Руслан никак не отреагировал на веселое настроение своего напарника. Он расчехлил удочку и, выпустив ее на всю длину, осторожно стал погружать в воду.

– Смотри, капитан, там такие чудовища обитать могут! Слопают тебя вместе с твоей удочкой, и оком не успеешь моргнуть.

– Ты моргни лучше сюда своим оком, – тем же спокойным тоном ответил Руслан.

Мишка взглянул и увидел, что удочка погрузилась на всю длину, без остатка. Руслан достал моток веревки и, привязав к концу валявшийся камень, стал тоже опускать в воду, намереваясь определить глубину озера. Но веревка разматывалась и разматывалась, а дна так и не было.

– Такие вот пироги.., – задумчиво сказал Руслан, сматывая веревку назад. – А надувную лодку как-то не догадался взять. Кто ж знал, что тут такие моря-океаны…

Ничего не сказав, Мишка начал раздеваться.

– Парень, ты что, с ума спятил? – остановил его намерение Руслан. – Наверное, забыл, что бывает с теми, кто лезет в воду, не зная броду?

– Я еще вчера хотел в баньку, да не получилось, – он продолжал раздеваться. – Не беда, окунусь в эту купель. Говорят, купаться в талой воде полезно. А заодно гляну, как на тот берег «погорельцы» переправились.

– Это очень опасно! – Руслан схватил Мишку за руку.

– Капитан, ты, говоришь, где служил? В спецназе? – Мишка легко освободился и подошел к кромке.

– В спецназе, – отчеканил тот. – Поэтому знаю цену любому риску.

– А я думал, где-нибудь в стройбате, – Мишка снова отстранил руку Руслана и, взяв конец прочного каната, сразу нырнул в ледяную воду.

Вода была настолько холодной, что перехватило дыхание. Кроме того, ощущалось сильное подводное течение, которое напоминало вращение невидимой воронки, затягивающей на глубину.

«Как же они переправились?», – недоумевал Мишка, осматриваясь по сторонам.

Он решил проплыть за скалу, нависавшую над водой и закрывавшую видимость. Не выпуская веревки и ориентируясь по лучу фонаря, которым светил Руслан, Мишка в несколько рывков достиг скалы и за ней сразу увидел сбитый плот, привязанный к камням, за которыми виднелся новый проход в лабиринт.

«А ларчик просто открывался», – усмехнулся он и решил плыть к плоту, чтобы на нем возвратиться назад и уже переправиться вместе. Но в эту секунду Мишка почувствовал, как нестерпимая судорожная боль мгновенно сковала ему обе ноги. Он застонал от боли, механически выпустил канат и ухватился за нависавшую над его головой скалу. Но руки не удержались за скользкий, покрытый мхом камень, и Мишка, не видя уже никакой опоры и не чувствуя ее под ногами, начал тонуть.

– Что случилось? – раздался голос Руслана. – Ты где?

Он шарил лучом фонарика в кромешной темноте, стараясь найти напарника. В ответ Мишка лишь застонал, понимая, что не сможет продержаться в ледяной воде больше нескольких секунд. Почувствовал беду и Руслан. Он лишь скинул обувь и в одежде бросился в воду, оставив на берегу включенный фонарик для подсветки.

Мишка шел под воду, когда к нему подплыл Руслан и схватил за руку.

– Держись! Плывем к плоту.

Теперь он тоже видел, на чем переправлялись хуторяне.

Подгребая одной рукой, Мишка пришел в себя.

– Капитан, а чего ты меня не бросил?

– А чего ты не бросил в лесу нашу девочку? – вопросом на вопрос ответил Руслан.

– Так я же не девочка, – нашел в себе силы пошутить Мишка, – и уж тем более не ваша.

Руслан еще крепче обхватил Мишку, чтобы тому легче было плыть.

– Ты, говоришь, где служил? – сплюнув воду, спросил Руслан. – В спецназе? Или где?

– В самом что ни на есть, – сплевывая воду, ответил Мишка. – Диверсионная разведка.

–- А я думал, где-нибудь в стройбате. Раз в спецназе, то должен знать, что мы своих не бросаем.

– Капитан, с каких это пор я стал тебе своим?

– С тех самых пор, как мы вместе. А не по разные стороны. Неужели ты этого еще не понял?

Они выбрались на противоположный каменный берег и никак не могли отдышаться. Мишка тронул Руслана:

– Спасибо, капитан…

Отдышавшись немного, они вновь возвратились к началу переправы, где остались их вещи – только уже на плоту, сбитом из прочных бревен. Не вызывало сомнений, что «погорельцы» переправлялись через озеро именно на нем: были видны следы рассыпанного зерна, муки, а сам плот был сильно затоптан.

С помощью каната Мишка и Руслан закрепили плот и связали оба берега, устроив подобие паромной переправы, чтобы тем, кто пойдет следом, было легче. Выжав свою мокрую одежду, Руслан снова оделся, набросил рюкзак и, освещая путь, они вместе двинулись дальше по подземелью.

10. КОРМЧИЙ

Не пройдя и пару десятков метров, Мишка, по-прежнему шедший впереди, вдруг обо что-то споткнулся и едва не упал на камни. Он посветил вниз и вдруг увидел почти оголенные женские ноги, выглядывавшие с одной из боковых штолен, где лежали мумифицированные останки прежних обитателей этого подземелья. Ноги тут же слабо зашевелились, а из темноты, скрывавшей остальное тело, раздался слабый стон:

– Помогите… Христа… ради…

Мишка с Русланом кинулись на помощь, мгновенно поняв, что это одна из тех, кто последовал вслед за своим вожаком Кормчим. Осветив штольню, они увидели лежавшую на ледяном каменном полу женщину лет сорока. В глаза бросилась смертельная бледность ее изможденного лица. Она лежала навзничь на спине, не в силах встать, тяжело и прерывисто дыша и лишь чуть слышно зовя на помощь.

Когда ей помогли приподняться, подложив под спину ее же куртку, которая валялась рядом, женщина, с трудом переводя дыхание, указала рукой вглубь лабиринта:

– Туда… Скорее…Уже недалеко… Там дети… Маленькие… Их должны первыми… Моя дочь тоже там… Зинка… Зиночка, девочка… Я думала… А Кормчий уже здесь… что первыми дети…

Мишка ужаснулся от догадки.

– Что?! Куда детей первыми?

Он хотел схватить женщину за плечи и трясти ее, выбивая правду, но, заметив, что та теряет сознание, сдержал себя. Между тем женщина продолжала шептать:

– Меня тут… помирать… Сердце не выдержало… когда Кормчий… Деток спасть надо… Их первыми…

– Ты хоть что-нибудь понял? – Руслан недоуменно посмотрел на Мишку. – Я лично ни фига.

– Зато я, кажется, понял слишком хорошо. Если не ошибаюсь, этот безумец решил совершить жертвоприношение или еще что-то в этом роде. А первыми жертвами станут дети. Дела не просто плохи, а отвратительны.

Он снова нагнулся к женщине, которая сейчас уже не могла вымолвить ни слова, а лишь смотрела на обоих умоляющим материнским взглядом.

– За нами идет отряд спасателей, – Мишка старался успокоить ее, – они обязательно выйдут по нашим следам на вас. Час-полтора. Не больше. Обязательно выйдут. Они уже идут и скоро будут здесь. А мы будем идти вперед, чтобы спасти ваших детей и всех остальных.

И, не дожидаясь ее реакции, двинули дальше по узкому извилистому коридору. Вскоре до их слуха донеслось гулкое эхо, в котором слышались глухие человеческие стоны и громкий плач. Прикрыв ладонью фонари, чтобы можно было видеть лишь каменистую тропу под ногами, Мишка и Руслан перешли на язык жестов, понятный лишь бойцам спецназа. Они боялись выдать свое присутствие. Оба понимали, что обезумевшая толпа, ведомая фанатиком, способна на все. И чем дальше они шли, тем громче и отчетливей слышали эти душераздирающие крики, несшиеся не менее страшными призраками по лабиринту мрачного подземелья. Пройдя еще несколько десятков метров, они, наконец, услышали голос самого поводыря «погорельцев» – Кормчего.

– Я, ваш учитель и Кормчий, привел вас в это святое место не для того, чтобы видеть ваши слезы и слышать рыдания, – его резкий, визгливый голос выделялся среди всех других голосов, разносившихся в подземелье. – Я хочу видеть вашу радость, а не слезы маловеров. Я хочу видеть такую же радость, какая была на лицах святых мучеников, которые отдавали своих детей на мучения, видя, как их терзали, резали, насиловали, скармливали диким зверям, рвали на части. Кто, я спрашиваю вас: кто из них плакал, рыдал, стонал подобно вам? Никто! Они сами вели своих детей на смерть, отдавая их в руки палачей и изуверов! Сами!

В ответ глухие рыдания лишь усилились. Остолбеневший от ужаса Руслан покрутил у виска пальцем, указывая взглядом в ту сторону, откуда слышался все тот же визгливый голос. В знак согласия Мишка кивнул головой и приложил палец к губам.

– Вы – маловеры! – кричал он. – Лукавые маловеры! Вы недостойны счастливой участи быть рядом с нашими великими пещерниками. Если вы оплакиваете своих детей, словно они идут на смерть, что скажете, когда сами предстанете пред взором праведников? Что скажете пред взором Авраама, который с радостью вел на заклание своего возлюбленного сына Исаака? Я спрашиваю вас, что вы скажете в оправдание своего лукавства?! Ведь представьте, какая будет радость, ликование, когда наши дети встретят нас в том царстве, куда идут первыми, чтобы уготовать путь, которым вслед пойдем и мы. Взгляните на этих детей: они уже ангелы небесные, они не плачут, не рыдают, подобно маловерам, а вкушают радость, которая их ждет впереди…

Осторожно пробираясь вперед, они вдруг почувствовали со стороны одной из штолен ощутимое движение воздуха, похожее на сквозняк. Оба поняли, что эта штольня имеет выход в другом месте. Посветив фонариком, они убедились, что в глубине действительно виднелись каменные ступеньки, ведущие куда-то вверх. Спасатели жестами определились, что делать дальше: Руслан двинулся вглубь штольни, к ступенькам, а Мишка пошел дальше по коридору, откуда все громче и отчетливее слышались крики Кормчего.

Наконец, впереди показались отблески света. Затаив дыхание, Мишка прошел еще немного – и за каменным выступом ему открылось все, что там происходило.

Он увидел просторный подземный зал, освещенный факелами, горевшими по углам. Огонь пылал и в центре зала – в приспособленной для этого большой каменной чаше. Со всех стен смотрели неведомые каменные изваяния и звери: они извивались, бились между собою, впивались один в другого острыми клыками, изрыгали пламя из оскалившихся пастей. Отблески факелов метались по этим изваяниям, отчего казалось, что они оживали, обретали живую плоть, а их глаза наливались кровью и дикой злобой. Все это совершенно не было похоже на то благолепие, перед которыми «погорельцы» молились у себя и хранили дома. Тем более зал не напоминал храм Божий, где могли молиться здешние отшельники. Скорее, это было древнее языческое капище, где совершались чудовищные жертвоприношения и ритуалы.

Поверх зала шла галерея, похожая на высокий карниз, а прямо под ним, в нескольких метрах от того места, где в каменной чаше полыхало пламя, открывался черный зев глубокой ямы, на краю которой Мишка увидел семеро детей – насмерть перепуганных, сжавшихся в одну стайку, в белых длиннополых рубахах до самых пят. Возле них, размахивая руками и заходясь в истерическом крике, расхаживал Кормчий, а напротив него, вдоль стены, опустившись на колени, виднелись сами хуторяне. Кто-то из них распростерся на холодном каменном полу, кто-то истово молился, воздев руки к небу, кто-то рыдал, рвал на себе одежды.

«Эх, жалко нет с нами отца Виталия, – мелькнуло в голове Мишки. – Пусть бы он все сам увидел. А так расскажу ему – наверное, снова не поверит. Скажет, что оговариваю святых людей. Впрочем…».

Он вспомнил о подарке Джабара – мобильном телефоне последней модели – и, включив режим встроенной в него видеокамеры, закрепил на высоком каменном выступе так, чтобы все происходящее в зале было хорошо видно и записано.

– Не будем жалеть ни плоти, ни того, что от плоти! – продолжал кричать Кормчий, приблизившись к детям. – Уподобимся великим предкам-«пещерникам», которые пришли сюда и оставили нам тайну нашего спасения. Страшный суд уже начался, и от него никому не скрыться! Слышите? Никому!! Смотрите, маловеры и слабые духом, как дети покажут вам пример мужества. Они сами войдут в огонь, как некогда дети Израиля, и оросит их ангел, и перейдут они из огня прямо в бессмертие!! Смотрите!! Не смейте опускать своих глаз!!!

Он открыл одну из канистр с бензином и, отвинтив крышку, разлил его прямо под ноги детям, а потом плеснул и на их длинные сорочки. Мишка понял, что миг – и трагедии не остановить. Надеясь, что Руслан тоже внимательно следит за происходящим и готов действовать, Мишка шагнул вперед – и сразу очутился в свете пылающих факелов.

– Еще шаг – и ты труп, – негромко, но внятно произнес он, глядя в глаза Кормчему.

Воцарилась гробовая тишина. Стало даже слышно, как на зажженных факелах и в каменной чаше потрескивает горящая смола. Те из «погорельцев», кто лежал распростертыми ниц на полу, поднялись и вместе с остальными в полном безмолвии уставились на неизвестно откуда взявшегося здесь Мишку. Молчал и Кормчий, тоже впившись немигающим взглядом в ненавистного ему гостя. Он сделал движение в сторону чаши, где уже стояли приготовленные факелы, но Мишка снова повторил твердым голосом:

– Шаг – и ты труп!

Не решившись сдвинуться с места, Кормчий вдруг повернулся к «погорельцам» и громко рассмеялся:

– Вот они, – он указал жестом на Мишку, – убивающее наше тело, но не могущие убить душу. Вот они, волки в овечьей шкуре, что подбирались к нашим святым тайнам. Не я ли говорил вам об этом, не я ли предупреждал вас? Теперь вы сами видите, что там, где Христос, там всегда будет свой Иуда, там…

– Это ты, что ли, Христос? – оборвал его Мишка. – Не слишком ли много на себя взял?

Кормчий, снова громко рассмеявшись, вдруг утих и таким же металлическим голосом отчеканил:

– Да, я – бог!!! И сейчас ты будешь стоять передо мной на коленях!

Он вдруг резко выхватил из кармана зажигалку и чиркнул ею, намереваясь зажечь заплясавшим огоньком разлитый возле детишек бензин.

– На колени!! – не закричал, а по-звериному заревел Кормчий. – На колени перед богом!!!

Толпа «погорельцев», по-прежнему сохраняя полное безмолвие, шагнула в сторону Кормчего, выражая ему свою поддержку. Мишка чувствовал, что Руслан следит за ситуацией, но тоже не знает, что лучше предпринять и как действовать, чтобы не допустить самого страшного – массового суицида или пожара, который мгновенно уничтожит всех.

– Послушай.., – Мишка попробовал перейти на мирный тон, но теперь Кормчий резко оборвал его:

– Нет, слушай ты! Думаешь, я не знаю, кто ты таков, герой? Знаю намного больше, чем ты думаешь. Вот такие, как ты, испортили мне всю жизнь. Такие, как ты, издевались надо мной, когда я пришел в армию, заставляли меня по очереди…

Он вдруг всхлипнул.

– Я вам никогда не прощу этого… Не забуду и не прощу…

Потом его голос опять обрел твердость:

– А для этих несчастных людей я стал богом. Потому что мне – слышишь ты? Мне открыта тайна пещерников! Мне велено привести их сюда и отправить в блаженное царство, недоступное для таких, как ты и тебе подобных. И я исполню это святое повеление! Исполню… Исполню… Ис…

Он не успел договорить, входя в состояние совершенного исступления, как в воздухе что-то просвистело. И тут же, к изумлению Мишки и всех «погорельцев», вокруг Кормчего обвилась петля из прочного каната, намертво стянув его руки и погасив огонек зажигалки. Взглянув наверх, Мишка увидел улыбающееся лицо Руслана, держащего другой конец каната.

– В горах я не таких баранов умею ловить, а уж эту овцу – без особых трудов и усилий, – засмеялся он.

Мишка вплотную подошел к Кормчему и заглянул ему в глаза.

– Значит, говоришь, ты – бог?

Он сейчас был готов сделать с ним то, что сам Кормчий чуть не сделал с детьми. Детишки ж, увидев, что хотевший сжечь их вожак оказался связан, быстро убежали к своим родителям, стоявшим все так же в полном безмолвии, шокированные происшедшим.

Мишка подошел к краю зиявшей перед ними черной ямы и посветил туда фонариком. Дна не было видно. Тогда носком ботинка столкнул туда небольшой камень, валявшийся неподалеку. Прошло несколько секунд, прежде чем все услышали, как он упал на дно.

– Глубина с хорошую многоэтажку, – присвистнул он от удивления. – Не хотел бы я очутиться в этой бездне…

А как раз этого и хотел Кормчий. Он рванулся, что было сил, к Мишке, чтобы столкнуть его в эту преисподнюю, но канат не пустил его. Тогда он попытался ударить Мишку, стоявшего к нему спиной, ногой, но и это не получилось. Зато сам Кормчий не удержал равновесия и, пронзительно завизжав от страха, повис над черным зевом пропасти.

– Предупреждать надо, – крикнул ему сверху Руслан, – а то ведь я от страха могу отпустить веревку. Знаешь, что тогда будет?

Он немного отпустил свой конец каната. Кормчий дернулся вниз и от этого завизжал еще пронзительнее и громче.

Глядя на жалкого и беспомощного Кормчего, еще минуту назад называвшего себя богом, а теперь трепыхавшегося на канате, Мишка рассмеялся. Рассмеялись и стоявшие неподалеку дети. Кто-то из них хохотнул:

– Головастик!

Но получил подзатыльник от матери.

– Слышишь, Кормчий? – Мишка не спешил возвращать его на место, оставляя висеть над пропастью. – Оказывается, ты не только не бог, а даже не божок. Головастик ты, оказывается!

Из толпы «погорельцев» уже послышался не только детский, но и взрослый смех.

– Что же с тобой делать? – Мишка взялся за канат, став раскачивать Кормчего над бездной. – Казнить нельзя помиловать? Или как?

– Никак, – злобно сверкнув глазами, прошипел Кормчий. – Прекрати издевательство. Мне страшно... Это настоящий самосуд!

– Правда? – Мишка притянул его ближе к себе. – А то, что ты хотел сделать с этими детьми, с остальными – это что? Обещанный тобою конец света и страшный суд? А ты в нем верховный жрец и судья, так?

Кормчий ничего не ответил, а лишь злобно сопел, глядя на Мишку. Наконец, тот поставил его на каменный пол и, схватив второй конец каната, еще надежнее связал им обезумевшего от страха и гнева вожака.

– Не знаю, доживешь ли ты до настоящего Страшного суда, но скоро тебя будет судить наш суд – земной. Судить будет по справедливости и по всей строгости.

– Пусть твой суд попробует что-нибудь доказать, – злобно засмеялся Кормчий, – а мои люди язык за зубами держать умеют. Ты, надеюсь, это уже понял…

– Ошибаешься. Доказательств у меня хватит предостаточно, чтобы такого психа, как ты, упечь за решетку всерьез и надолго.

Он возвратился к тому месту, где оставил мобильный телефон с включенной видеокамерой и, повернув дисплей к глазам Кормчего, включил запись. Увидев первые же кадры, тот побледнел и, если бы не сильные руки и быстрая реакция Мишки, наверняка полетел в ту пропасть, над которой только что беспомощно кричал и трепыхался.

11. БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Когда показался первый отряд спасателей, с которыми пришли сотрудники милиции, «погорельцы» начали приходить в себя от пережитого шока. Одни радовались, другие ж, наоборот, плакали, но от этих слез на душе становилось светлее и легче. Родители ласкали детишек, а те, в свою очередь, игрались вокруг каменной чаши, где так же полыхало пламя: от него теперь веяло не прежним ужасом, а тоже теплом и радостью.

Все двинулись назад. Мишка с Русланом шли, замыкая колону, чтобы никого не потерять и не оставить. Фонарики почти разрядились, поэтому они освещали путь смолистыми факелами.

– Ты представляешь, какая мы вместе сила! – Руслан взглянул на счастливого, радостного Мишку.

Тот, ничего не ответив, лишь улыбнулся.

– Чего улыбаешься?

– Да так, мысли мои читаешь. Я как раз о том же подумал. Вернее, я подумал, что не хотел бы сойтись с тобой в какой-нибудь «горячей точке». Чтобы воевать друг против друга. Ведь как ни крути, а теперь мы с тобой побратимы, капитан.

– Факт! – Руслан подошел ближе к Мишке и обнял его. – Весь наш род в неоплатном долгу перед тобой, а после всего, что было сегодня…

– Ладно тебе, капитан, умалять свои заслуги, – Мишка тоже обнял его. – Если бы не ты, искать меня сейчас водолазам на дне того «лебединого» озера. Долго искать...

Оба рассмеялись. Руслан вдруг стал серьезным.

– Как думаешь, зачем нас натравили друг на друга?

Мишка пожал плечами:

– Наверное, кому-то очень не хочется, чтобы мы были вместе. Сам ведь сказал: тогда мы сила. Не просто сила, а силища! Видать, не всем этого хочется. Потому что боятся.

– Вокруг столько зла, – задумчиво сказал Руслан, – и на нашей земле, и везде… Даже тут, где, казалось бы, собрались верующие люди.

– Это секта, – остановил его мысль Мишка. – Вера истинная никогда не толкнет людей на безумие. Жизнь – бесценный дар Божий. А этот «бог» уравнял ее с ценой канистры бензина. Даже меньше.

Они прошли еще немного – каждый наедине со своими мыслями.

– Что думаешь дальше делать? – прервал молчание Руслан. – Есть какие-то планы?

– А ты можешь что-то предложить? – усмехнулся Мишка.

– Могу, – спокойно ответил Руслан. – Для такого настоящего мужчины дело всегда найдется.

– Опять на передовую?

– Нет, хватит войны… Хватит материнских слез – и с той, и с другой стороны. Я тоже не хочу, чтобы судьба свела нас в бою по разные стороны. Мы теперь навеки вместе! Или не так?

Руслан протянул Мишке свою ладонь.

– Конечно, капитан, так, – Мишка ответил ему крепким мужским рукопожатием. – Спасибо тебе. Но я уже нашел для себя дело.

Руслан вопросительно посмотрел на Мишку.

– Сам говоришь: вокруг нас много зла. А зло ведь не всегда кулаками побеждается. Особенно такое зло, – Мишка кивнул в ту сторону, откуда они ушли, покидая мрачное подземелье.

Руслан, мало что понимая в этих словах, не спускал с Мишки вопросительного взгляда.

– Поэтому, капитан, я так считаю, что наша спецназовская выучка еще пригодится.

– Так что? На передовую все-таки? – решил уточнить Руслан.

– На передовую, – твердо ответил Мишка. – Только не ту, где льется кровь. На духовную передовую. Понимаешь?

Руслан отрицательно покрутил головой, действительно не понимая Мишкиных слов.

– Я и сам долго не мог этого понять. А теперь понимаю. И ты поймешь, – он обнял Руслана. – Сам ведь говоришь, что теперь мы побратимы навек. А брат всегда поймет брата. Или не так?..

Когда все вышли наверх, Руслана и Мишку готовы были встретить как настоящих героев. Возле провала, откуда виднелся лаз в подземелье, собралась большая группа журналистов, узнавших о чрезвычайном происшествии в жизни «погорельцев», которых до этого всем ставили в пример. Милиция уже брала свидетельства живых очевидцев, а самого Кормчего в наручниках охраняли несколько офицеров спецподразделения.

– Мне это совсем ни к чему, служба такая, – увидев журналистов и видеокамеры, Руслан поспешил незаметно раствориться среди толпы и пробраться к ожидавшей его невдалеке машине.

Мишке тоже не хотелось оказаться в центре внимания всюду снующих корреспондентов. Он также незаметно пробрался к группе работавших следователей и, узнав, кто из них был старший, передал ему мобильный телефон с видеозаписью, пообещав забрать позже.

Но совершенно незамеченным Мишке не удалось остаться. В шумной толпе, собравшейся у оврага, его разыскал неотлучно ожидавший Андрейка и с разбегу кинулся на шею:

– Ура! Конца света не будет!

Он стал расцеловывать своего друга, радуясь тому, что тот возвратился живым и невредимым. А в сторонке тем временем стояла Ирина. Глядя на радость сына и живого Мишку, она плакала, тихонько вытирая слезы. Мишка подошел ближе к ней.

– Что теперь будет с нами? – Ирина первый раз склонила голову на богатырскую грудь Мишки. – Что будет со мной?.. Куда теперь? Снова на улицу, на вокзал?

– Нет, – Мишка еще крепче прижал их к себе. – Только в церковь. Она не обманет. Не предаст. И не заведет вас в очередное подземелье. Тебе нужно устраивать новую жизнь. У тебя еще все впереди. И все получится. Только не дай себя обмануть очередному Кормчему.

– Ирина идет к нам, – Мишка услышал голос подошедшей к ним Ольги. – Мы уже говорили об этом. Матушка игуменья согласна. Поживет у нас, осмотрится. А там, если будет на то Божья воля, с нами останется.

Ирина ласково посмотрела на Мишку.

– Сам-то куда теперь?

– Я, как видишь, тоже выбрался из подземелья. Из своего подземелья. И нашел то, что искал. Другого мне теперь не надо.

Андрейка, сидевший все это время на Мишкиных руках, вдруг уткнулся ему в плечо и тихо заплакал:

– Говорили, что любите… Говорили, что друзей не бросают. А сами…

– Это правда, Андрейка без тебя не сможет, – прошептала Ирина, прослезившись, глядя на друзей. – Без тебя ему будет больно и трудно.

Он потрепал мальчонку за кудрявые волосы. Тот в ответ заплакал еще сильнее и прижался к Мишкиной руке.

– А знаете что? – Мишка улыбнулся и ладонью вытер детские слезы. – Андрейка приедет ко мне. Пока в гости, а там жить и учиться. Приедешь? Нет, лучше я приеду летом сам и заберу его. Годится?

– Вот это по-нашему, по-спецназовски! – Андрейка мгновенно успокоился, перестал плакать и тоже обнял Мишку. – Мам, отпустишь ведь?..

– Куда ж мне против двух таких бойцов? – она обняла обоих. – Конечно, отпущу. Но при условии, что будешь во всем слушаться дядю Мишу и прилежно учиться.

Мишка уже отошел от них, как кто-то тронул его за руку. Рядом стоял отец Виталий. Он был сильно смущен и растерян.

– За деревьями не увидеть леса.., – сокрушенно прошептал он. – Это про меня сказано. Не увидел… Будет мне горький урок. Слава Богу, «погорельцы» пришли ко мне с раскаяньем. А я каюсь перед ними. Перед ними и перед тобой. И перед Богом… Горько каюсь.

– Мне тоже есть в чем каяться: и перед вами, отче, и перед этими людьми, и перед Богом. И не только за то, что недосмотрел, поверил. Мне есть в чем каяться и просить прощения. Лишь бы Господь дал нам время на покаяние. И принял его…

Мишка спешил домой. Ему хотелось первому рассказать матери о том, что произошло, пока эта история не обрастет деревенскими небылицами.

– Я ведь тоже недалеко ушла от тех несчастных людей, – вздохнула мать, выслушав его рассказ. – Встреться мне такой Кормчий – и, глядишь, тоже поверила бы. И пошла бы за ним в преисподнюю. Спасибо тебе, родной. Спасибо...

– Что ж, сынок, я вижу, что твое сердце осталось там, рядом с твоими новыми друзьями. А тут оно ни к чему не прилепилось, – мать обняла Мишку, гладя его по голове. – Наверное, так должно быть. Может, это даже к лучшему… Поезжай, сыночек родной, поезжай. Я благословляю тебя в этот путь. Ты ведь не забудешь свою мать?

– Что ты мама, – пряча навернувшиеся слезы, Мишка тоже обнял мать. – Я обязательно буду приезжать к тебе, да и ты приедешь не раз. Я познакомлю тебя со своими друзьями. Увидишь, они очень добрые люди. Глядишь, и сама останешься. Найдешь свой путь к Богу.

В мыслях Мишка уже был там, где его ждали: в скиту, рядом со старцами, отцом Платоном, Варфоломеем, его лесными питомцами. Ничего другого он больше не желал. Он понял состояние души отца Лаврентия – в прошлом кадрового офицера ВВС, летчика-аса, нашедшего свой путь в монашестве. Мишка верил, что поймут и его выбор. Рано или поздно, но обязательно поймут. И не осудят…