Самое главное приключение

Глава X В ОТЧАЯНИИ

После еды все с наслаждением забрались в свои теплые спальные мешки и целый час лежали, разговаривая. Уничтожив соседнее логово монстров. они не видели необходимости выставлять дозор. Шансы на то, что какое-нибудь предприимчивое чудовище выберется из глубины кратера ради поисков пропитания в ледяной пустыне, были ничтожно малы.

Путешественники решили хорошенько выспаться ночью и утром со свежими силами совершить более глубокий спуск в кратер. На следующий день Эдит собиралась показать отцу нетронутый рай, который открыли они с Оле. Остальные должны были отправиться к нефтяному озеру и ждать там, пока Эдит не перевезет их на другой берег. Затем они должны были вернуться на корабль для второй попытки достичь черного барьера, главной цели Андерсона. Хотя они еще не придумали способ преодолеть опасную впадину с колодцами, на которую наткнулись во время первой вылазки, они были уверены, что необходимость подтолкнет их изобретательность к разработке безопасного плана.

Андерсон был полон решимости, как никогда. Не было никаких сомнений в том, что черный каменный барьер за впадиной был стеной другого огромного разрушенного рая. Следовательно, утверждал он, поблизости от него должна быть нефть — ибо то, что верно для одной дыры во льду, должно быть верно и для другой. Лейн существенно изменил свое мнение о возможности найти нефть в подобном пласте. Решающим фактором стало недавнее открытие, касавшееся искусственного происхождения черного цемента.

— Что вы обо всем этом думаете, Лейн? — спросил капитан из своего спального мешка.

— Я уже говорил вам на днях. Мы обнаружили конечный продукт разума. который исчез с лица земли еще до того, как Америка стала континентом. Я полагаю, что этот разум намеренно или случайно решил проблему сотворения жизни. По некоторым причинам я считаю наиболее вероятным, что с самого начала был допущен грубый просчет.

Виновные в ошибке оказались бессильны. Все, что мы обнаружили, указывает на их неспособность контролировать свое творение. Как я недавно говорил, они осознали, что содеяли, только когда было слишком поздно; предвидя возможные последствия, они в попытке свести ошибку на нет уничтожили всю свою цивилизацию. То, что они не смогли полностью осуществить свою разрушительную цель, самоочевидно. Если бы им это удалось, ни один из тех мертвых монстров никогда бы не появился на свет.

— Если они знали достаточно, чтобы создать жизнь, — возразил Оле, — они должны были знать, как ее уничтожить.

— Не обязательно. Идиот с нужным сортом микробов в пробирке может вызвать эпидемию, с которой не справятся все врачи мира. То же самое и здесь. Мельчайшие частицы живой материи, которые они создали — я описываю этот процесс только в качестве иллюстрации — размножались подобно бактериям. Каково последнее средство, если мы имеем дело с деревней, зараженной чумой? Ясно, сжечь ее дотла. Так что, возможно, эти опрометчивые экспериментаторы все же научились уничтожать жизнь. Но семена жизни — опять же, я просто предполагаю — были рассеяны ветрами по всей их стране.

Что нужно было делать? Поджечь все кругом? Это было бы бесполезно, ибо невозможно прожарить тысячи квадратных миль почвы на глубину в несколько футов (исходя из материальных свидетельств, я предполагаю, что сама почва была пропитана микробами вышедшей из-под контроля чумы жизни).

Что они сделали? Что они могли сделать, кроме как очистить каждую милю зараженной почвы? Никакой воздух не должен попадать к спорам жизни. Свет должен быть исключен. Они систематически пытались похоронить плодородную почву своего континента под миллионами тонн герметичного цемента.

— Но зачем им было навлекать на себя медленную смерть от голода, — возразила Эдит, — если, как ты говоришь, они не создали никаких опасных животных, которые могли бы охотиться на них, а только зачатки жизни?

— По одной очень веской причине, мое дорогое дитя. Мы можем предположить, что их интеллект был выше нашего. Иначе они не смогли бы создать жизнь. Зная достаточно для того, чтобы даже случайно проникнуть в тайну жизни, они, безусловно, были компетентны решить, соответствовало ли их творение упорядоченной, нормальной эволюции. Обнаружив, что все их искусственные споры жизни были всего лишь потенциальными предками мерзостей, которые в будущем, через миллионы лет, достигнут эволюционной зрелости, они задались вопросом, каким будет вероятное состояние мира в результате их ошибки. Они провидели ад на земле.

Непосредственной опасности не было. На протяжении миллионов и миллионов лет не ощущались бы даже никакие неудобства. Но у них была абсолютная уверенность в том, что в конце веков возникнет мир, где не сможет жить ни один порядочный зверь. Они сравнили одно с другим — несколько миллионов лет счастливого существования их расы против равной уверенности в вечном аде на земле после этого. И они решили, что их долгое счастье, даже их продолжающееся существование, не стоят отсроченных затрат.

Я уже говорил, что они были умны. Они сознательно пожертвовали собственным счастьем ради будущего, которое едва ли узнало бы об их существовании; эта сознательная жертва подтверждает мои слова. Эгоистичен, как свинья, только глупец. Теперь продолжайте вы, Дрейк.

— Позвольте мне сначала опровергнуть одну из многочисленных теорий Оле, — начал Дрейк. — Тогда я смогу продолжить с того места, на котором остановился доктор. Оле утверждает, что разумные существа — я не стану называть их людьми, поскольку они были слишком бескорыстны — создавшие все эти акры изображений фантастических монстров, на самом деле видели чудовищ, чьи контуры они вдавливали во влажный цемент. Он утверждает, что художники рисовали с живых моделей. Это я категорически отрицаю. Я признаю, что они видели модели, которые их вдохновляли, но видели их только мысленным взором. Лейн, я полагаю, прав. На самом деле они не создали ничего более ужасающего, чем крошечные кусочки желе.

— Вы должны доказать вашу теорию, — взорвался Оле. привстав в спальном мешке и бросаясь на защиту своего детища.

— Это подтвердилось, когда я впервые увидел ваши драгоценные фотографии. Из всех этих тысяч различных монстров, представленных на ваших фотографиях, ни один не был изображен в позе, которую хоть приблизительно можно было бы назвать естественной. Каждый из них нарисован в какой-то гротескной позе; при виде их вдохновленный природой художник заскрежетал бы зубами. Налицо преднамеренная и успешная попытка сделать каждую позу неестественной по крайней мере в одной детали. Эти вариации — не просто условности. Они систематичны, бесконечно разнообразны и чрезвычайно изобретательны.

Это дало мне первую подсказку. Какая бы раса ни создала эти надписи, она сделала все возможное, чтобы эти звери определенно воспринимались как воображаемые. Они не были вымышленными в том смысле, в каком вымышлен огнедышащий дракон. С помощью полутонны книг я узнал, что подобные существа, сотканные из плоти и костей, вполне могли бы появиться на свет, если бы естественная эволюция исходила из иных начал. Лейн очень помог мне в этом. Мое собственное первое предположение было просто прыжком в темноте.

Что могли означать идеальные изображения несуществующих, но возможных существ? Ответ тотчас пришел ко мне: это результаты тщательно разработанного научного пророчества.

Даже я, мало сведущий в точных науках археолог, слышал об астрономах, которые безошибочно предсказали, в каком месте на небесах планета Нептун, которую никогда не видел человеческий глаз, будет найдена в такой-то час определенной ночи.

И, несмотря на то, что Лейн так сурово осудил мою научную некомпетентность, я также восхищаюсь великолепным открытием шотландского математика, который на основе своих уравнений предсказал наши беспроводные волны и описал их поведение за поколение до того, как беспроводная связь стала применяться на практике.

Зная эти антикварные обрывки научной истории, я дал волю своему воображению. Если мы способны предсказывать движение невидимых планет и предвидеть в деталях великие научные достижения, почему бы более разумной расе не победить нас в нашей собственной игре? Мы предсказываем только физические вещи. Почему бы Лейну, если бы у него хватило мозгов, не предсказать дальнейший ход жизни курицы, изучив яйцо?

— И действительно, — засмеялся Лейн. — Когда-нибудь мы добьемся и большего. Вам следовало дать полную волю своему воображению.

— Тогда оно могло бы никогда не вернуться на землю. Итак, я выдвинул рабочую гипотезу. Я предположил, что авторы этих надписей предсказывали отдаленную эволюцию некоей формы жизни. Приняв это за основу, я посмотрел, что можно отсюда вывести.

Вы помните, что я отмечал полное отсутствие человеческих фигур. Надписи представляли тысячи созданий, но при любом полете воображения ни одно из них нельзя было наделить чем-то выше самого грубого разума. Художники приложили немало усилий, чтобы в каждом случае изобразить дикую, почти безмозглую глупость.

Я также сразу обратил внимание на яркие и реалистичные пиктограммы кровавых сражений. Сопоставив эти два факта — полное отсутствие всякого высшего разума и повторяющееся описание ужасных конфликтов — я пришел к тому, что казалось очевидным выводом.

Авторы надписей, как я предположил, предсказывали свое собственное уничтожение еще не полностью сформировавшимся врагом. Вслед за этим, считали они, воцарится жестокая анархия и неразумность. Надписи говорили о том, что должно было произойти в ходе эволюции. Они предсказывали, что разум неизбежно исчезнет с лица земли. Грубая сила, сошедшая с ума природа и хаос живых существ будут править вместо свергнутого порядка.

Вот и все о пророчестве. Теперь перейдем к исторической части.

Практически сразу я понял, что в надписях представлены два различных периода искусства, разделенные огромным промежутком времени. Между более ранним и более поздним техника графического дизайна коренным образом изменилась. Искусство обоих периодов развито почти до совершенства и принадлежит одной и той же расе; однако, две школы разделяют тысячелетия. Мне не к чему утомлять вас доказательствами. Я использовал того же рода метод, что позволяет археологам с первого взгляда определить, является ли скульптура греческой или египетской, и затем датировать ее относительно какого-либо стандартного объекта.

Обратите теперь внимание на необычную и значительную деталь. Эти два периода искусства, хотя и были сильно разделены во времени, отличались одинаковым блеском. В течение веков, прошедших между первым и вторым, не наблюдалось никакого упадка. В известной нам истории нет параллели этому. Через несколько столетий, самое большее через две-три тысячи лет, происходит подъем к приблизительному совершенству и уверенное падение к посредственности.

Этот факт озадачил меня больше, чем все остальное вместе взятые, и он все еще сбивает меня с толку, хотя и в меньшей степени. Я был совершенно не в состоянии решить, какие надписи были более ранними. Надписи обоих периодов изображали борьбу и, насколько я мог видеть, борьбу почти идентичного характера. Каков мог быть очевидный вывод? Более ранние надписи предсказывали ужасный конфликт, более поздние зафиксировали его возникновение. Я убедился, что забытая раса рано начала предвидеть свое вымирание в туманном будущем, веками жила с неослабевающей энергией, ожидая уничтожения, и, наконец, была сокрушена на пике своего могущества, продержавшись ровно столько, чтобы оставить запись о надвигающемся и абсолютном поражении.

Затем я попробовал приложить эту гипотезу к вопросу о том, какой набор надписей был более ранним. Чистый результат оказался нулевым. То ли проблема была мне не по силам, то ли мой ум совсем зачерствел.

Однако тщательное изучение надписей не было пустой тратой времени. Подозрение, давно зародившееся в моем подсознании, постепенно переросло в уверенность. Один набор надписей несомненно был зашифрован; возможно, зашифрован был и другой. Изображенный конфликт являлся всего лишь символом более фундаментальной войны. Не зверь шел против зверя, а зверь против разума. Битвы в одном наборе надписей безусловно выступали как символы конфликта, который не был материальным. Какова же тогда могла быть его природа?

Применив процесс исключения, я решил, что единственным рациональным предположением была борьба с законами природы. Конфликт не был материальным и не мог быть направлен против духов. Поэтому, скорее всего, это был неизбежный конфликт с грубой природой, бесконечная борьба разума за то, чтобы быть хозяином самого себя и творцом своей собственной судьбы. Я заключил, что символический набор надписей отражал попытки давно вымершей расы подчинить себе природу. Короче говоря, надписи должны были представлять собой краткое изложение наиболее важных научных открытий и технических достижений этой расы.

Я перешел к следующему вопросу: почему они скрывали свои научные знания? Ответ не заставил себя ждать, хотя теперь я убежден, что он был неадекватным. Вероятно, рассуждал я, научные знания расы были доверены определенному культу, чьим делом было преумножать и использовать запас мудрости. Стремясь предотвратить возможные катастрофы, служители этого культа с помощью иероглифов и символического языка скрывали от непосвященных все опасные открытия. Записывалась только история суровой борьбы за овладение секретами жизни и материальной вселенной, чтобы последующие поколения искателей не повторяли сомнительные эксперименты и не сталкивались с теми же опасностями.

Теперь было естественно отнести чисто символические или научные сочинения к более раннему периоду. Поздние надписи я воспринял как свидетельство уничтожения расы созданиями ее собственной науки. Гибель, которую их ученые предсказали ранее, настигла их, и погибающая раса оставила предупреждение разумной жизни, если таковая когда-либо снова населит мир. Разум не должен был повторить неконтролируемую ошибку, которая уничтожила его предшественников.

Эта гипотеза получила поразительное подтверждение, когда мы обнаружили тот кусок черного цемента с надписями внутри. Зацементированные надписи относились, как я решил, к более раннему периоду; надписи на верхней стороне фрагмента — к позднему. Очевидно, попытка сокрытия научных познаний была гораздо более доскональной, чем я предполагал. Древняя раса не только замаскировала свои опасные научные познания двусмысленной символикой; она фактически похоронила отвратительную мудрость под несколькими дюймами цемента, твердого, как алмаз.

Что могло подтолкнуть их к таким крайним мерам? Только отчаянная решимость уничтожить последние следы своих научных знаний. И почему? Потому что в последнем конфликте они обнаружили, что знания эти ведут к невообразимо ужасным последствиям.

В том, что касается природы их опасного знания и порожденной им чудовищной катастрофы, я могу только следовать за предположениями Лейном. Эта раса наткнулась на тайну жизни. Создавая жизнь, они посеяли семена мерзости. Это они поняли. И они предвидели, что по прошествии миллионов лет эволюция породит из сотворенных ими зародышей, достаточно безобидных в то время, кишащую, беспорядочную орду лишенных разума чудовищ.

Лейн изложил вероятные мотивы, по которым они выбрали для себя массовое уничтожение. В остальном, пока мы не потратим несколько лет на изучение надписей, мы не можем выдвинуть никакой теории относительно того, как именно они создали жизнь.

— У меня есть теория! — взорвался Оле. Он страдал уже двадцать минут.

— Заткнись, — приказал капитан. — Лейн, как вы объясняете всех этих мертвых монстров там, у колодцев? И тысячи туш на пляже, не говоря уже о полумиллионе, что на моих глазах поднялись со дна океана?

— Объяснить все это не так трудно. Как я уже говорил, создатели жизни уничтожили свое творение, похоронив плодородную почву континента под миллионами тонн герметичного цемента. Такая работа требует времени. Чем дольше они трудились, тем медленнее продвигались вперед. Причина очень проста: по мере увеличения зацементированного региона запасы продовольствия сокращались. Конечно, они позаботились о том, чтобы сначала зацементировать самые опасные места, оставив более легкую работу для последних выживших представителей расы.

— Но откуда они взяли камень и другие материалы для изготовления неисчислимых миллионов тонн самого твердого цемента?

— Из-под земли, конечно. Шахты. Тот кратер, где мы были сегодня, — это развалины одной из их шахт. Обширная круглая впадина, которую посетили Оле и Эдит, — еще одна. К счастью, она до сих пор не разрушена. Тот черный барьер, что вы так решительно намерены исследовать, — это разрушенные нижние выработки третьей, поднятые взрывом огромного количества нефти и природного газа. Сколько еще шахт может быть разбросано по этому замерзшему континенту? Это я надеюсь когда-нибудь открыть.

Итак, как я понимаю, они вырыли эти огромные ямы, чтобы добыть материал для своего цемента. Выполнение такого масштабного проекта требовало высочайшего интеллекта и экстраординарного инженерного мастерства. Я подозреваю, что они вкапывались так глубоко, чтобы использовать внутреннее тепло земли. В их времена, миллионы лет назад, жар на сравнительно небольших глубинах, должно быть, был намного сильнее, чем сегодня в наших самых глубоких шахтах. С той же целью, а также, возможно, в поисках более редких минералов, необходимых для изготовления долговечного цемента, они на каждом этапе своей работы прокладывали глубоко в скалах огромные туннели, галереи и обширные карманы. Мы слышали, как в них бушуют под нашими ногами приливы нефти и воды.

Теперь о ваших животных. Находясь в самом расцвете сил, древняя раса зацементировала все наиболее опасные регионы, и выжившим оставалось только завершить проект, зацементировав более доступные места. Их задачей было запечатать шахты и подземные камеры. Те самые огромные дыры в этой заброшенной дикой местности. Та, которую мы исследовали сегодня утром, определенно была покрыта цементом. Они проделали тщательную работу. Черная стена, вероятно, была толщиной в несколько ярдов — но затем взрыв газа разнес всю внутреннюю часть шахты на куски.

Первые инженеры, предвидя, что последние выжившие погибнут от голода до завершения своей работы, приняли меры предосторожности, сделав стенки своих шахт перпендикулярными. Едва ли можно было ожидать, что каждый квадратный ярд полов, стен и крыш открытых шахт и подземных галерей будет надежно зацементирован до того, как погибнет последний рабочий. Сотни, возможно, тысячи акров свободной почвы должны были остаться открытыми для света, воздуха и влаги. Опасные семена жизни, загрязняющие эти обширные незацементированные территории, жили бы и развивались, а с течением веков превратились бы в уродства. Вот почему они снабдили эти ямы глубиной в три мили перпендикулярными стенами, гладкими, как стекло. Что бы ни размножалось в этих шахтах и галереях, рассудили они, оно будет жить и умрет там. Почва и тепло в конечном счете истощатся, и последние остатки жизни в шахтах и туннелях погибнут. Случилось так, что мы прибыли до их естественного конца; гибель всего живого в шахтах, не исключено, растянется на миллионы лет.

Почему мы не обнаружили могучие двигатели, которые, должно быть, использовали эти великие работники? Те, что остались на открытом воздухе, проржавели и рассыпались миллион лет назад. Но камень всегда переживет железо, а этот цемент, твердый, как алмаз — самую лучшую сталь. Поэтому я уверенностью ожидаю найти следы машин, которые они применяли в своих туннелях и пещерах, а возможно, даже один или два целых двигателя. Ибо я намерен тщательно исследовать каждую милю этих подземных галерей отсюда до Южного полюса, если потребуется, и оттуда до дна антарктического океана.

Я убежден, что многовековое воздействие тепла и воды постепенно расширило туннели и распространило их далеко под океаном. Свод одного из них ослабел и поддался, впустив океанские воды. Вы видели обратный поток нефти и мертвых животных, выброшенный паром в том момент, когда возвратная волна прорвалась к подземным пожарам. Монстры, я подозреваю, явились из некоего райского уголка, подобного тому, что открыли Оле и Эдит. Я не удивлюсь, если им окажется та самая шахта, которую вы намереваетесь посетить.

У меня также есть теория, как сказал бы Оле, относительно происхождения вашей нефти. Чудовища жили, эволюционировали, размножались и умирали в галереях и незацементированных шахтах в течение миллионов лет, буквально на протяжении эонов геологического времени. Их постоянно разлагающиеся останки и создали озера и океаны нефти, что катят свои черные приливы глубоко под этой полярной ледяной шапкой.

Теперь последнее, и я закончу. Мы проговорили целый час, и нам всем пора спать. Думаю, что послезавтра, когда мы с Эдит посетим уцелевшую шахту, мы не найдем на ее стенах ни единой надписи. Я готов поставить на это все свои образцы, включая несравненного дьявольского цыпленка, против вашего нефтяного озера. Я убежден, что ни в одной другой шахте, кроме той, где мы побывали сегодня, не будет обнаружено никаких следов надписей. Авторы их справедливо предположили, что одной записи будет достаточно. Так зачем тратить лишний труд? Первая запись, та, которую они позже зацементировали, была сделана ближе к началу их гигантского труда. Они как раз собирались зацементировать стены первой обширной шахты, ставшей громоздкой и неуправляемой, и решили оставить запись о суровом научном уроке, который довел их до самоубийства.

При работе они вдавливали в незатвердевший цемент тайный символизм своих роковых открытий. Эту запись в шахте они задумали как предупреждение своим преемникам на случай, если разум когда-либо снова посетит Землю. Тысячи лет спустя, все еще трудясь над своей колоссальной задачей, они в полной мере осознали ее сокрушительный размах и весь ужас того апокалипсиса, который они старались свести на нет. До их собственного конца оставались еще тысячи лет, однако они решили навсегда стереть записи о знаниях, что направили их расу по долгому, медленному пути к смерти. Вернувшись на первую шахту, они покрыли новым слоем цемента сведения о погубивших их научных открытиях. А сейчас — спать.

— Еще нет, — запротестовал Оле. — У вас нет теории о том, как они создали жизнь. Здесь ваша наука заходит в тупик. Но у меня есть теория…

— Заткнись, Оле, — прорычал капитан. — Мы хотим спать.

— Сами заткнитесь! — взревел Оле, с трудом поднимаясь на ноги в спальном мешке. — Почему всегда «заткнись, Оле»? Все остальные болтают дни и ночи напролет. У меня никогда не бывает шанса что-нибудь сказать. Теперь вы выслушаете меня и хоть раз узнаете кое-что полезное. У меня есть теория, — крикнул он, — и вы должны принять ее, потому что она основывается на здравом смысле и является единственно верной теорией жизни.

Все уже крепко спали.

Но Оле это не могло остановить. Он обратился к рюкзакам и, произнеся свою речь, присоединился к остальным в дремоте.

Эдит проснулась первой и первой ощутила гнетущее тепло. Еще не полностью проснувшись, она перевернулась на бок. чтобы еще немного поспать. Чувство дискомфорта усилилось. Кажется, волосы упали ей на лицо, когда она повернулась, а несколько прядей, очевидно, попали в рот.

Она лениво попыталась вытолкнуть предполагаемые волосы языком. Потерпев неудачу, сжала прядь пальцами. Ощущение было каким-то необычным, и она поднесла волосы к глазам. В полумраке она увидела, что они были зелеными. Пораженная, Эдит присмотрелась внимательнее. То, что она увидела, было массой тонких волосяных отростков, похожих на листву папоротника. Это был враг.

Крики Эдит заставили остальных зашевелиться в своих спальных мешках. Люди дергались, пытаясь выбраться. Горловины мешков были затянуты густыми зарослями волосяной растительности.

Освободив головы от опутывающих их сетей, они уставились на плотные, спутанные джунгли зеленых волос высотой в пять футов. На юге многочисленные яркие холмики отмечали густо поросшие зелеными листьями туши задохнувшихся монстров. К северу простирался густой ковер непроходимой растительности, исчезающий в темно-зеленом облаке на горизонте.

В сотне ярдов за грудой чудовищ спутанная зеленая масса резко обрывалась, за исключением единственной полосы шириной в сто ярдов, доходящей до основания черных скал. Она отмечала путь, по которому четверо мужчин возвратились из кратера.

Не обманулся ли их слух? Они стояли неподвижно, как пять ошеломленных колонн, увешанных огромными лентами и венками буйных, чем-то напоминавших грибницу зеленых сорняков, и в страхе прислушивались к шуршащему шевелению. Вся масса с громким шорохом росла.

Вслед за этим они заметили, что лед на западной стороне широкой полосы между колодцами и скалами приобрел темно-зеленый цвет. Края полосы не были острыми, как границы посадок кукурузы — зеленая масса, сужающаяся к краям, сливалась со льдом и снегом. Зеленый окрас льда, далеко за пределами растущей массы, был вызван пылью бесчисленных спор, сдутых с живых растений восточным ветром, поднявшимся с рассветом.

Попытавшись пошевелиться, исследователи обнаружили, что связаны от ступней до подмышек живыми веревками, сплетенными из тысяч растущих, похожих на волосы прядей. Они полностью осознали свое отчаянное положение только тогда, когда Эдит испуганным криком привлекла внимание остальных к самолету. Он исчез под спутанной кучей зеленых веревок. Даже если бы им удалось освободить машину, подняться было бы невозможно. Трактор мощностью в тысячу лошадиных сил не преодолел бы и сотни ярдов этой спутанной растительности.

— Это те адские споры, — тихо сказал доктор. — Посмотрите, весь наш путь от скал к колодцам отмечен мерзкими сорняками. Все это началось с пыли, осыпавшейся во время марша с нашей с Андерсоном одежды и ботинок. Море зелени между нами и горизонтом выросло ночью из спор, унесенных из лагеря ветром. Очевидно, сначала эта гадость растет очень медленно, а потом распространяется, как огонь, иначе мы заметили бы это нашествие перед сном. Вот и вся теория. Есть у кого-нибудь план, как нам выбраться? Не впадайте в панику. Не торопитесь.

— Мы могли бы попробовать прорваться к чистому льду на восток от полосы растений, — предложил капитан, — и затем их обогнать.

— Боюсь, шансов добраться до корабля не так уж много. Тем не менее, это все-таки план. Еще предложения?

Ответа не последовало.

— Что ж, — сказал Лейн, — полагаю, мы двинемся вперед. Не то что бы я особенно стремился вернуться к цивилизации с этим промахом на совести. Моя глупость выпустила на свободу одного из врагов, в борьбе с которыми забытая раса пожертвовала своей жизнью. Теперь я вижу, как можно было этой глупости избежать. По всей видимости, для роста споры нуждаются в холоде и влаге. Вероятно, именно низкая температура приводит к росту, превосходящему все природные возможности. В сухих. теплых карманах в цементе, защищенных от света и влаги, споры могли бы находиться в состоянии покоя неопределенное время.

Я полагаю, что мы обнаружили массу спор с некогда заросшего участка; видимо, их стряхнули с себя последние рабочие. Когда сорняки исчерпали почву и влагу в кармане, они перестали расти. Думаю, в тепле их рост был медленным и естественным. Споры сохраняли свою жизнь все эти миллионы лет, ожидая, пока такой дурак, как я, не переправит их в идеальную для пышного роста и размножения среду. Предвидели ли эти мертвые рабочие грядущие ледниковые периоды? Запечатали ли они пещеры, чтобы в них не проник стимулирующий рост растений холодный воздух? Я не знаю. Такова моя теория, и она — моя последняя. Куда направимся, Андерсон?

— На северо-восток. Оле, ты самый сильный. Иди первым, пока не сдашься. Мы должны опередить эту дрянь, пока она не выросла вон в том заливе у скал слева. Тогда мы сможем подняться по скалам и обогнать ее на востоке, если сможем. За эти несколько минут разговоров растительность уже поднялась на дюйм выше.

Оле прошел около двадцати футов. Тяжело дыша и обливаясь потом, он остановился, чтобы перевести дух, прошел еще два фуга и рухнул в зеленое море.

— Хорошо, Оле, — сказал капитан, занимая его место. — Оставайся позади, теперь я попробую.

Андерсон сдался на третьем ярде.

— Дрейк, ты следующий.

Дрейк прошел меньше ярда. Лейн последовал за ним и прошел полтора ярда. Эдит задыхалась. Так продолжалось до тех пор. пока полное изнеможение не настигло их менее чем в ста футах от места старта. К этому времени зеленая масса поднималась высоко над их головами.

— Я больше не могу, — выдохнул Андерсон. — С таким же успехом мы могли бы сдаться.

Остальные молча бросились ничком на затоптанное их ногами зеленое месиво. Вскоре Эдит поднялась на ноги и поманила Дрейка. Он последовал за ней обратно по зеленому туннелю. Стена похожих на волосы растений в дальнем конце была уже в фуг высотой. То была вторая поросль, быстро выросшая из растоптанной слякоти первой.

— Я хочу, чтобы ты знал, — начала Эдит, когда они дошли до конца, — что я всегда любила тебя. Сейчас, когда я знаю, что мы не выберемся отсюда, мне не стыдно сказать это тебе.

— Почему ты не призналась мне раньше? — сказал он, тронутый до глубины души. — Я никогда не подозревал, что ты испытываешь ко мне такие чувства, хотя и надеялся, что однажды это случится, дорогая. Да, мы умрем здесь. Давай же забудем прошлое и отринем мысли о холодной вечности, что ждет нас впереди. Настоящего достаточно.

И они провели свои бесценные мгновения так, как умеют только влюбленные. Смерть могла задушить их еще до наступления ночи, и уж точно до наступления угра. Эти несколько мгновений были для них вечностью.

Казалось, годы спустя они услышали, как кто-то продирается сквозь молодую поросль в туннеле. Это был Оле.

— Доктор послал меня за какой-нибудь едой, — виновато извинился он.

Сердце Эдит усиленно забилось. Пока есть аппетит, есть и надежда. Голова ее отца снова начала работать.

— Похоже, — сказала она Дрейку, — мы все-таки поженимся.

Они нашли Лейна и капитана сидящими в тишине. Лицо Андерсона ничего не выражало. Доктор взглянул на счастливое лицо Эдит, и спазм боли сжал его душу. Лейн послал Оле не за едой, а за сотней фунтов динамита. Он надеялся положить конец страданиям всей партии безболезненно и мгновенно — и без ведома Эдит.

— Ты уже придумал выход? — с надеждой спросила она.

— Да, — сказал доктор. — Но при виде тебя у меня не хватает смелости к нему прибегнуть.

Она догадалась.

— Мы с Джоном, — сказала она, кладя руку на плечо Дрейка, — снова вернемся в конец туннеля, где ты не сможешь нас видеть. Я не боюсь.

— Но я боюсь, — сказал он.

Она стояла и смотрела на него сверху вниз, и в ее глазах была вся любовь и привязанность ее прошлой счастливой жизни.

— Не стоит. Я никогда не боялась темноты.

Оле присоединился к ним, волоча свой поросший волосяной растительностью рюкзак. Андерсон впился в него взглядом.

— Почему ты не сделал этого там? Зачем ты явился сюда и напугал девушку до смерти?

— Я не собираюсь ничего делать. Делайте сами. Самоубийство и убийство противоречат моей религии.

— Взорвать тебя к чертям — единственная радость во всем этом деле. Дай мне колпачок и отрежь трехдюймовый фитиль.

Невольно Оле подчинился. Его полузамерзшие пальцы отказывались сжиматься вокруг детонатора. Затем он стал искать свой нож, чтобы отрезать фитиль, и вспомнил, где его оставил. Он посмотрел на Эдит.

— Вы ведь не сможете принести мой нож?

— Нет, глупый, — засмеялась она. — Как я могу полететь обратно в кратер?

— Ладно, — воскликнул капитан, нетерпеливо отодвигая его в сторону, — я сам разберусь, если у тебя не хватает мозгов пустить в ход зубы.

Вытащив свой нож, он открыл лезвие и бросил на Оле кислый взгляд.

— Очень хочется перерезать твою жирную глотку, — сказал он. — Повесить меня за это не смогут.

— Тогда вы точно попадете в ад, — уверенно заявил Оле.

Андерсон молча и методично принялся за дело. Лейн все еще восседал в зеленом месиве, стараясь не думать об Эдит. Вскоре он поднялся на ноги.

— Через мгновение начнется извержение колодцев, — сказал он. — Я почувствовал что-то похожее на дрожь.

Андерсон машинально прервал свою работу.

— Вы правы. Что ж, через минуту или две мы присоединимся к общему веселью.

Сильное сотрясение земли началось и закончилось с неожиданной внезапностью. швырнув их в гущу растений. Глухой удар в воздухе возвестил о возгорании конусов пламени.

— Газ, нефть! — воскликнул Лейн.

Он был так возбужден, что никак не мог связно выразить ассоциации идей, промелькнувшие в его сознании. Остальные отшатнулись от него. Даже Эдит в тревоге отступила назад: хотя их ждала скорая смерть, казалось ужасным, что одному из них придется уйти из жизни сумасшедшим.

— Разве вы не помните, Оле? — продолжал Лейн, от волнения с трудом произнося слова. — Нефть из сланца на пляже просачивалась в яму, где лежала зеленая масса. То растение было таким же, как это. Что его уничтожило? Нефть! Утром мы увидели, что вся масса растворилась, превратившись в коричневую жижу. Нефть — естественный враг этого растения, и газовое пламя заставило меня подумать о нефти. Става Богу, что память меня не подвела!

Остальные все еще считали, что он утратил рассудок.

— Азотная кислота может быть для него таким же естественным врагом, — заметил Дрейк, — а нам принести большую пользу. Где мы возьмем нефть?

Дрейк еще не понял, что гениальность — это дар максимально использовать сложившиеся обстоятельства.

— Где? — вскричал доктор. — Нам поможет бак самолета, конечно. Эдит, если ты выделишь двести галлонов, у тебя останется достаточно бензина, чтобы перевезти нас на южный берег нефтяного озера?

— Да. Это меньше десяти минут лета. Я могу дать триста галлонов, если вам нужно, и у нас будет достаточно, чтобы долететь до склада возле корабля.

Но Лейн пока не заходил в мыслях так далеко. По правде говоря, он не думал ни о собственном возможном спасении от смерти, ни о спасении отряда.

Он планировал великое избавление.

— Прорывайтесь к самолету, Оле, — приказал он. — Я пока что достану банку.

Двенадцать футов, отделявшие их от бака с горючим, отняли всего полчаса. Надежда утроила их силы. Первый откачанный бензин был использован для пропитки спор в банке. Затем они были выброшены в туннель, а банка вымыта дочиста.

— Снимайте эту зеленую дрянь с самолета, — распорядился Лейн, — пока я буду разливать бензин по туннелю.

Они набросились на работу, как тигры.

— Смотрите, — крикнул Лейн из туннеля. — Только поглядите, что сделали пропитанные бензином споры.

Поспешив обратно, они обнаружили его стоящим в луже коричневой жижи. Как горящее поле сухого льна, восьмифуговая стена зеленых волос таяла по краям лужи. Почти мгновенное разложение, подобно пламени, вгрызалось в непроходимую чащу.

Лейн осторожно нацелил свою банку на сплетение растений вдоль левой стороны туннеля. Когда он вернулся со второй порцией, полоса коричневой жижи шириной в два фуга отмечала разрушения, причиненные первой.

Четыре часа спустя они освободили самолет и расчистили прямую аллею в спутанных зарослях, достаточно широкую и длинную, чтобы послужить взлетной полосой.

— Забирайте весь динамит, — велел Лейн. — Я принесу банку. Все остальное оставим.

Оле и Эдит забрались на свои места, Дрейк прижался к спинке сиденья, обхватив Оле за шею, в то время как Лейн и капитан, расположившись по обе стороны от Дрейка, держались за него и друг за друга. Нагрузка, хотя и значительная, была намного ниже грузоподъемности самолета. Эдит провела машину по длинной аллее и подняла ее в воздух из коричневой жижи с запасом в тридцать футов.

Бросив последний взгляд на колодцы, они увидели зеленые холмики вокруг отверстий.

Самолет поднялся на высоту тысячи футов, и глазам отряда открылась зеленая полоса шириной в двенадцать миль, извивающаяся, как река, и уходящая на север, к нефтяному озеру.

— Вот что ветер сделал со спорами, которые мы потеряли прошлой ночью. Эта штука умножается сама на себя, как сложные проценты. Если мы сейчас не остановим ее рост, весь континент через месяц покроется толстым слоем растительности, — сказал доктор.

— А затем споры унесутся через океан в Южную Америку.

— Нет, если я смогу что-то с этим поделать. Мы пока не знаем, может ли растение так быстро размножаться в более теплом климате. Температура замерзания, по-видимому, действует на него как сильный стимулятор. Возможно, оно остается управляемым при десяти градусах и погибает при пятидесяти. Но я не собираюсь это выяснять. Эта чума никогда не распространится дальше нефтяного озера. Приземляйся рядом с тайником, Эдит. Нам понадобится весь динамит, который у нас есть.

Андерсон, догадавшийся о плане доктора, не стал возражать. За ночь уровень нефти в озере поднялся очень высоко. Еще шесть дюймов, и нефть начала бы переливаться через южный барьер озера. Но исследователи не могли ждать, пока природа возьмет свое. Зеленая река чумы расширялась у них на глазах. За полдня она преодолела бы три мили до нефтяного озера, окружила его и хлынула бы на пустынную равнину за озером в своем все более стремительном движении к океану.

Оле вытащил из самолета кирку и начал яростно крушить лед под самым узким местом барьера.

— Сколько времени потребуется, чтобы перелететь озеро, Эдит? — спросил Лейн.

— Самое большее, двадцать минут.

— Тогда поставьте двадцатиминутный запал, — распорядился Лейн. — Мы не останемся смотреть представление. Озеро может загореться при взрыве динамита. Прошу всех облиться нефтью. Мы не должны завезти эти адские споры в новое место.

Подавая пример, Лейн набрал несколько банок нефти и облил себя с головы до ног. Затем он сделал то же с самолетом. Закончив, доктор передал банку Дрейку и стал наблюдать за работой Андерсона. Капитан молчал, весь поглощенный своей трагедией.

— Послушайте, капитан. — сказал Лейн, — все это происходит только из-за моей глупости. Из-за меня вы потеряли свою нефть. В качестве небольшой компенсации я подарю вам лучшую тысячеакровую апельсиновую рощу во всей Калифорнии.

Гордое искушение отказаться уступило место воспоминаниям о двадцати годах холода и вони.

— Я с глубокой благодарностью принимаю солнечный свет и цветы апельсиновых деревьев, — ответил капитан.

— И пока вы занимаетесь своей работой, — продолжал Лейн, — привяжите это к одной из динамитных шашек.

Доктор протянул капитану свою табачную коробку с паразитами, которых он соскреб с хвоста монстра.

— Я больше не буду рисковать распространением ни одной из адских болезней архейской эпохи, — сказал он.

Установив последний заряд. Андерсон пропитал свою одежду нефтью, поджег все четыре фитиля и забрался в самолет вместе с остальными. Они поспешно взлетели.

Прошло двадцать минут… двадцать пять…

Они были уже далеко за северным берегом озера, мчась к кораблю.

— Вы уверены, что фитили были сухими? — крикнул Лейн, перекрывая рев пропеллера.

Андерсон кивнул. Они летели еще три минуты, прежде чем услышали, как один за другим прозвучали четыре глухих взрыва, возвестивших о выходе нефтяного потока.

Приближаясь к кораблю, отряд увидел Бронсона и его людей на льду возле склада с горючим. Те бездельничали, тренируя собак и окрепшего дьявольского цыпленка.

— Немедленно убирайтесь отсюда, — приказал Андерсон, когда самолет приземлился. — Пары разведены?

— Да, сэр.

— Отправьте четырех человек на склад с бензином, пусть заполнят бак самолета до отказа. Прикажите остальным подготовить сани и рюкзаки для немедленного марша к побережью. Скоро весь ад вырвется на свободу.

Бронсон бегом бросился исполнять приказ.

— Теперь вы, Эдит, — продолжал Андерсон. — Будьте готовы следовать с Хансеном за кораблем вниз по каналу. Если пойдет грязь и мы увязнем в трясине, летите как можно быстрее к ближайшей китобойной станции и пришлите помощь. Навигацией займется Оле. Мы отправимся на побережье и будем ждать помощи там.

— Могу я взять дьявольского цыпленка? — взмолилась она.

— Эту тварь? Да она большая, как корова.

— Самолет может легко поднять цыпленка.

— Не годится. Но, — добавил Андерсон, увидев слезы в ее глазах, — мы возьмем уродливое животное с собой на побережье, если нам придется идти пешком.

Бронсон присоединился к ним и сказал, что самолет заправлен и может пролететь хоть тысячу миль.

— Очень хорошо. Уводите отсюда корабль. Пусть люди будут готовы покинуть судно при первом же признаке неприятностей.

Матросы уже укладывали свои пожитки и загоняли упрямого дьявольского цыпленка на борт корабля.

Бронсон успел пройти всего четыре шага, прежде чем лед вспыхнул малиновым сиянием.

— Выводите людей на лед и бегите к побережью, — крикнул Андерсон.

Команда не нуждалась в приказах. Люди выбегали так быстро, как только могли. Ужасающее сотрясение настигло их как раз в тот момент, когда они добрались до льда. Посмотрев на юг, они увидели устремившийся ввысь скальный свод. Огромный поток красного пламени, взметнувшийся вверх, догнал черную массу, распластался по ее нижней стороне клубящимися малиновыми волнами и на мгновение прижал миллионы тонн зависших в воздухе камней и цемента к небу. Затем свод рухнул.

Самолет уже направлялся к побережью. Эдит бросила последний взгляд на корабль. Один из матросов отчаянно дергал дьявольского цыпленка за голову, пытаясь снова вытащить его на берег. Потерпев неудачу, матрос бросил несчастное существо и прыгнул, спасая собственную жизнь.

Они увидели устремившийся ввысь скальный свод.

Падение всей массы камней и цемента вызвало на суше резкий прилив. Лед и камни вздыбились на двадцать футов. С громовым ударом стены залива встретились, разошлись и встретились снова. Корабль превратился в щепки.

Взрыв за взрывом снова и снова подбрасывали убегающую машину в воздушных водоворотах, как перышко. Но это был хорошо построенный самолет, и никаких существенных поломок не произошло.

Летчики лучше оставшихся далеко позади на вздымающемся льду людей знали, что может произойти в любой момент. Нефть, которая хлынула на равнину из озера, чтобы попасть в пылающие колодцы и произвести огромное количество газа, должно быть, все еще текла огненной рекой к подземным резервуарам под нетронутым раем. У них были веские основания полагать, что две цепочки подземных озер были соединены.

Их ожидания оправдались поздно вечером того же дня, когда они устремились на северо-восток к ближайшей китобойной станции. Они не помнили, как выдержали невообразимую бурю взрывов, сотрясшую верхние слон атмосферы от Антарктики до Рио. Нетронутый рай был разрушен.

Четыре недели спустя китобойное судно «Орион» из Бостона спасло группу оглушенных и полуголодных людей, дрожавших на льду в устье бывшей бухты. Спасенные не смогли дать сколько-нибудь вразумительного отчета о пережитом. Ни один член экипажа не погиб. Экспедиция вернулась, едва уцелев.

Обложка издания 1960 г. Худ. Э.Эмшвиллер

POLARIS

ПУТЕШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ФАНТАСТИКА

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

SALAMANDRA P.V.V.