Самураи - военное сословие Японии

Сословие и шовинизм (XIX — первая половина XX в.)

Падение феодального режима Токугава повлекло за собой ряд реформ, целью которых было создать благоприятные политические и экономические условия для развития в Японии капитализма по западноевропейскому образцу. Первым серьезным ударом по феодальному строю и привилегиям самурайства было то, что правительство заставило даймё отказаться от их феодальных прав в управлении кланами. В 1869 г. произошло так называемое добровольное возвращение страны и народа императору — хансэки-хокан. Даймё сначала были оставлены во главе их прежних владений в качестве наследственных губернаторов (тихандзи), но после полного уничтожения деления Японии на княжества и введения префектур (кэн) в 1871 г. князей вовсе отстранили от дел управления. Осуществление верховной власти в префектурах стало входить уже в компетенцию правительственных чиновников. Земельная собственность даймё была аннулирована, ее владельцами стали помещики нового типа и буржуазия [103, с. 203–204].

В 1872 г. было отменено сложное и строгое сословное деление, принятое в токугавской Японии. Все население страны (не считая императорской фамилии — кодзоку) стало делиться на три сословия: кадзоку, образовавшееся из представителей придворной (кугэ) и военной знати, сидзоку — бывшего военно-служилого дворянства (букэ) и хэймин — простого народа (крестьян, горожан и т. д.). Все сословия были формально уравнены в правах. Крестьяне и горожане получили право иметь фамилию [113, с. 133].

Кроме трех основных сословий, получили права и японские парии, которые стали именоваться синхэймин, т. е. новый хэймин[89]. Им также разрешалось иметь фамилию, они стали формально равноправными членами буржуазного общества. Однако дискриминация по отношению к синхэймин продолжал оставаться, делая законы не более чем пустым звуком.

Одновременно последовала реформа в армии. Вооруженные силы Японии создавались на основе принципа всеобщей воинской повинности с использованием опыта организации ударных отрядов из народа, так называемых нохэй и кихэйтай, воевавших на стороне антисёгунской коалиции. Несмотря на то что все офицерские посты закреплялись за дворянством, бывшие самураи восприняли создание всесословной армии как прямое ущемление своего привилегированного положения [103, с. 207].

По существу создание в Японии регулярной армии, в состав которой входили крестьяне и горожане, и привело к формальному прекращению существования самурайства как особого воинского сословия [47, с. 44–45]. Недовольство самурайства, подстрекаемого его реакционной частью, нарастало вследствие неустроенности значительного числа представителей бывшего сословия воинов, капитализации пенсий (т. е. замены пожизненных выплат единовременными государственными компенсациями, половина которых приходилась на процентные бумаги, выпущенные правительством), отмены права на ношение мечей и т. д. С 1876 г. оружие разрешалось носить только лицам, служащим в армии, флоте, а также полицейским. Наличие оружия было также частью придворной одежды.

Самураи требовали прекращения буржуазных реформ и возврата к старым феодальным порядкам. Однако остановить развитие капитализма в Японии не могли ни террористические акты самураев, ни их открытые вооруженные выступления[90]. Несмотря на сохранение множества феодальных пережитков, в стране продолжались капиталистические преобразования.

В первые же годы после ликвидации в Японии сёгуната правительство занялось созданием боеспособной армии, организованной по европейскому образцу. Командные должности в императорской армии были закреплены исключительно за самураями, в особенности за представителями кланов Тёсю (в армии) и Сацума (во флоте). Этот привилегированный слой самураев (ок. 40 тыс.), укрепившись в государственном аппарате (главным образом в армии), оказался тесно связанным с. японской монархией в противоположность самурайской оппозиции — тем самураям, которые не смогли ^приспособиться к новым условиям и отстаивали прежнее привилегированное положение на стороне антиправительственных группировок [47, с. 45].

Многие самураи шли служить также в полицию, причем эту службу они ничуть не считали зазорной [95, с. 192]. Население, знавшее, что полиция состоит в подавляющем большинстве из самураев, продолжало по традиции относиться к полицейским почти так же, как в дореформенной Японии к правящему сословию воинов. Таким образом, в эпоху Мэйдзи японская полиция являлась как бы «сословной организацией».

Вместе с самураями-офицерами во вновь созданные вооруженные силы были привнесены многие черты, присущие некогда воинам феодальных самурайских дружин. В основном это было наследие идейного характера.

Идеологическая обработка солдат новой армии была основана на морально-этическом кодексе самурайства — бусидо, несколько измененном в соответствии с духом времени. Если раньше для самурая, по бусидо, прежде всего существовали только интересы даймё и клана, то отныне мораль воина стала «японским национальным духом», который воспитывал любовь к императору и Японии. Солдаты императорской армии эпохи Мэйдзи должны были в соответствии с указом императора от 1884 г. развивать в себе прежде всего «уважение к верности и исполнению долга», а также испытывать полное презрение к смерти. В число главных качеств солдата входили и другие, аналогичные требованиям самурайской морали эпохи средневековья. После издания указа было отдано специальное распоряжение, предписывавшее читать пункты этого рескрипта вслух перед войсками каждое воскресенье с тем, чтобы солдаты могли его выучить наизусть и руководствоваться им повседневно [125а, с. 279].

Таким образом, этическое воспитание солдат японской империи было почти идентично поучениям «пути воина», с той лишь разницей, что самопожертвованию ради императора и государства теперь учили не профессиональных воинов, а всех, кто призывался на действительную службу.

После 1868 г. в Японии было отменено официальное применение самураями сэппуку — обряда сословия воинов эпохи феодализма, «оберегавшего» в соответствии с бусидо «честь буси». Тем не менее добровольное сэппуку продолжало существовать, и каждый его случай встречался скрытым одобрением определенной части нации, создавая по отношению к лицам, совершившим обряд, ореол славы и величия. Такое отношение к феодальному обычаю в немалой степени было обусловлено реакционной националистической пропагандой, называвшей харакири «священным храмом японской национальной души», «великим украшением империи» и «драгоценным институтом, оберегающим честь благородных»[91]. Этим можно объяснить многочисленность самоубийств посредством харакири среди солдат императорской армии во время русско-японской (1904–1905) и других империалистических войн, которые вел японский милитаризм.

Особенно наглядным являлось сэппуку генерала Ноги и его жены после смерти императора Муцухито (Мэйдзи) (1868–1912), истолкованное идеологами харакири как проявление принципа верности в древнесамурайском духе [44, с. 268].

На первое место в воспитании воина и нации вообще в послереформенной Японии националистической пропагандой ставился принцип «национального», все «чужое» считалось второстепенным и подчиненным главному.

В этом же ключе воспитывалось и молодое поколение. Прямо или косвенно принцип «национального» воспитания присутствовал во всех дисциплинах, преподаваемых в школах детям. На уроках географии говорилось, что «Япония — первая и лучшая страна в мире». К подобной мысли сводились уроки естествознания, повествовавшие о природных богатствах страны, ее флоре и фауне. Уроки истории должны были вызывать, у учеников желание подражать героям средневековья, следовать этике самураев, ронинов и даймё. Идеями национализма пропитывалось преподавание родного языка, рисования, пения и т. д. Занятия гимнастикой и физическими упражнениями были призваны укреплять организм и дух, воспитывать в соответствии с древними образцами смелых и мужественных воинов [96, с. 145–173]. Молодежь практиковала в учебных заведениях самурайские виды борьбы (кэндо, стрельбу из лука, упражнения с копьями), следуя по пути националистических течений, которые признавали в этих видах спорта не метод физического развития, а скорее, воспитание в воинственном самурайском духе.

Усвоение же принципов «национальной» этики считалось при обучении более важным, чем развитие ума учеников [79, с. 187]. С первых уроков школьникам внушалась мысль, что в недалеком будущем они должны встать в ряды армии и именно в ней служить на пользу родине. Эта польза преподносилась в самых реальных представлениях, характерных для любого империалистического государства: завоевание земель приобретение новых колоний и т. п. [127, с. 796].

Государство настойчиво стремилось выработать у юношества верность и безграничную преданность династии, микадо — «олицетворению родины». Здесь на помощь официальной японской педагогике приходило конфуцианство и синтоизм. Чувство верноподданничества, согласно учению Конфуция, должно корениться в культе предков. Почитая своих родителей, японец почитал и их предков; почитая микадо как «высшего родителя» («отца» всех японцев), он почитал предков императора — богов [96, с. 145].

Значительное внимание в японской армии уделялось офицерскому составу — непосредственному носителю самурайских традиций. Офицера называли «отцом» солдата; рядовых учил» относиться к нему точно так же, как к императору. Офицер, по императорскому рескрипту, считался непосредственным исполнителем воли императора в армии и человеком, относящимся к своим подчиненным подобно тому, как император относится к своему народу. Его приказ приравнивался к приказу императора, невыполнение этого приказа расценивалось как неподчинение воле императора [93, с. 61].

Примечателен случай с лейтенантом Онода Хироо, который в течение 30 лет после капитуляции Японии во второй мировой войне скрывался в джунглях филиппинского о-ва Лубанг, продолжая «выполнять свой долг» и «приказ» командира, ведя «партизанскую войну». Консервативные круги Японии объявили Онода «истинным носителем японского духа и традиции», «преданным императору и стране офицером», олицетворением всех «добродетелей» былых времен [111, с. 21].

Синто начало приобретать особенно большое значение в деле культивирования у японцев национализма с 70-х годов XIX в., после того как оно стало по существу государственной религией Японии. При сёгунате Токугава синто было оттеснено как религиозное течение на второй план, так как имело тесную связь с императором, не обладавшим реальной властью. Конституция 1889 г. закрепила форму «государственного синто» и разрешила свободу вероисповедания. С этого времени синто стало считаться культом национальной морали и патриотизма и могло совмещаться с исповедованием любой религии. Синтоизм, впитавший в себя многие догмы конфуцианства, способствовал милитаризации Японии, содействовал ее экспансионистской политике, стал духовной опорой японской военщины. Император как «божественный» потомок верховной богини синто Аматэрасу-омиками, стал рассматриваться как живой бог, обеспечивающий своим существованием благоденствие и возвеличение Японии [26, с. 81–82].

Догмат божественности и непрерывности династической линии должен был внушать японцам веру в покровительство богов нации, священное единство народа и исключительность национального духа. Это способствовало развитию национализма и шовинизма, враждебному отношению ко всему иноземному; отсюда лозунг «Азия для азиатов под верховным руководством Японии» [96, с. 146][92].

В первые же годы после революции 1868 г. правительство приступило к созданию новых синтоистских храмов, задуманных как очаги пропаганды шовинистической монархической идеологии. Таковыми были храмы в честь богини Аматэрасу и храм Ясукуни-дзиндзя (Сёконся)[93], который построили для почитания душ воинов, погибших во время этой революции, и который стал со временем центром милитаристской пропаганды [26, с. 80–81].

Одновременно с главной тенденцией укрепления власти императора и воспитания народа на идеях превосходства японской нации и «японского духа» в буржуазно-помещичьей монархической Японии происходило усиление роли армии в политическом руководстве страной и милитаризация экономики. За короткое время Япония, используя опыт Запада, превратилась в богатое капиталистическое государство с сильной и хорошо вооруженной армией. За несколько десятилетий XIX в. Япония смогла добиться того, для чего западным странам потребовалось намного больше времени [127, с. 13]. При этом восприятие европейской культуры было прежде всего подчинено военным задачам [54, с. 192]. Это стало возможным потому, что военное и военно-морское министерства, генеральные штабы находились на особом положении и по существу были поставлены выше других министерств и ведомств. К тому же, по мнению японских и зарубежных исследователей, кроме признания политики внешней агрессии в качестве основной меры «исправления исторической несправедливости» в отношении Японии, большую роль играло традиционно сложившееся исключительное положение сословия самураев [93, с. 53].

Таким образом, к концу XIX в. японская армия, воспитанная в духе средневековой идеологии самурайства и оснащенная современным вооружением, была в состоянии реализовать агрессивные планы милитаристских кругов, стремившихся к захвату колоний и новых рынков сбыта под прикрытием лозунга «исправления исторической несправедливости». На самом же деле экспансионистские устремления Японии были вызваны запоздалым выходом ее на мировую арену в качестве великой державы и стремлением наверстать упущенное. Это и обусловило быстрые темпы развития Японии, на что в свое время указывал В. И. Ленин: «После 1871 года Германия усилилась раза в 3–4 быстрее, чем Англия и Франция, Япония — раз в 10 быстрее, чем Россия» [4, с. 353].

Логическим следствием подобных приготовлений стали империалистические войны Японии конца XIX — первой половины XX столетия, проходившие под знаменем национализма, в обстановке военно-шовинистического угара. Солдаты, воспитанные на основе принципов самурайской этики феодальных времен, сражались в этих войнах с фанатической преданностью императору, шли ради него и «Великой Японии» на самопожертвование. Оно было обусловлено и развито умело организованной, имеющей ярко выраженную классовую направленность буржуазной милитаристской пропагандой, захватывавшей буквально все сферы жизни общества, системой моральной обработки войск.

Невиданный размах пропаганды войны, вызванной, по словам фашистских идеологов, «необходимостью» ее ведения, достиг своей цели.

Особенно настойчиво дух самоуничтожения культивировался во время второй мировой войны, когда начали организовываться специальные штурмовые отряды смертников. Японским командованием были созданы многочисленные отряды смертников (тэйсинтай) разного назначения: смертников-саперов, матросов, управлявших торпедами (нингэн-гёрай); в конце войны испытывались особые снаряды, управляемые находившимися в них людьми (нингэн-бакудан), и т. д. В войсках для управляемых торпед употреблялся также термин «кайтэн», что являлось символикой при обозначении этого оружия. В переводе «кайтэн» означает «поворот к небу». То же относится и к символическому названию управляемых человеком самолетов-снарядов, названных «сюссуй» — «разлив», «наводнение», с помощью которых японцы надеялись повернуть ход войны в свою пользу. Однако наибольшее распространение получили части особого назначения, составленные из пилотов-самоубийц — камикадзэ-токкотайин, или просто камикадзэ. Ударный корпус камикадзэ был создан в октябре 1944 г. по приказу командующего 1-м воздушным флотом вице-адмирала Ониси (101, с. 479].

Впервые тактика воздушных атак самолетов, пилотируемых камикадзэ, была применена в сражении за залив Лейте на Филиппинских островах[94]. Один офицер штаба части, осуществлявшей первые налеты камикадзэ, так объяснял мотивы, которыми руководствовались летчики-смертники. «Наши чувства можно было выразить следующим образом: мы должны отдать свою жизнь за императора и отечество. Это наше врожденное чувство. Я боюсь, что вы этого не поймете или назовете безрассудством. Мы, японцы, строим нашу жизнь на покорности императору и верности отечеству. С другой стороны, после смерти мы хотим лучшего места в потустороннем мире, как того требует Бусидо. "Камикадзэ" является для нас воплощением этих чувств» [80, с. 122].

Малообученные пилоты-смертники, управлявшие устаревшими самолетами, гибли. в основной своей массе, не долетев до цели, под ударами ПВО союзников. Общее же число камикадзэ, погибших в конце войны, составило около 5 тыс. Таблички с именами погибших приносили все в тот же пресловутый храм Ясукуни, где находилась символическая братская могила смертников.

Анализируя тактику рейдов «самоубийц», японское командование сожалело о слишком позднем начале использования камикадзэ [57, с. 7]. Несмотря на очевидное поражение Японии в войне, милитаристская пропаганда продолжала призывать добровольцев в ряды камикадзэ для исполнения «священной воли императора».

Японская военщина в припадке шовинизма готова была пойти на безумие — уничтожение нации. Свидетельством этого является один из многих фанатичных лозунгов японских фашистов «итиоку гёкусай» — «сто миллионов погибают славной смертью».

После вступления в войну Советского Союза и стремительного наступления Советской Армии по всему фронту на. материке бессмысленность сопротивления стала очевидной даже самым реакционным кругам японского военного командования. 14 августа 1945 г., несмотря на сопротивление кучки деятелей правительства во главе с военным министром, стремившихся к продолжению войны или же принятию более приемлемых условий капитуляции, император Хирохито распорядился издать рескрипт о принятии Японией условий Потсдамской декларации, предусматривавшей прекращение войны и капитуляцию японских войск [101, с. 569–570]. «Продолжать войну при создавшемся международном положении и ситуации внутри Японии, — говорилось в речи императора, — значило бы уничтожить всю нацию… Прекращение войны в настоящее время является единственным путем спасения нации от уничтожения…» [19, с. 311]. Попытки поднять мятеж и помешать окончанию войны, предпринятые в некоторых частях фанатично настроенными офицерами, не получили поддержки и полностью провалились, [101, с. 576–577]. Ряд высших офицеров императорской армии и флота и должностных лиц правительства были не в силах смириться с поражением в войне г. совершали самоубийство путем харакири в знак «солидарности с императором», следуя тем самым древним традициям самураев.

Так закончилась серия военных авантюр, предпринятых японским милитаризмом. По словам японского историка Хаттори Такусиро, «это было невиданным за всю историю Японии поражением» [101, с. 578]. Японская военщина, опиравшаяся на самурайский кодекс бусидо, ставший знаменем шовинизма, расизма и фашизма, воспитанная на основе обычаев и традиций воинственного прошлого Японии в духе «исключительности» японской нации, получила сокрушительный военный и моральный удар.

Военное поражение нанесло удар идеологии японского империализма, оправдывавшей и освящавшей агрессивную войну, навязанную народу длительную бойню (1931–1945) под лозунгами «японский дух», «императорский путь», «дух Ямато», отравлявшую его совесть и сознание [59].

Самурайство и современность

24 августа 1946 г. парламент Японии принял новую конституцию страны, обнародованную в ноябре того же года. В ее преамбуле говорится: «Мы, японский народ, хотим вечного мира… Мы хотим занимать достойное место в международном обществе, которое борется за сохранение мира» [126, с. 17]. Таким образом, Япония навсегда отказалась от войн, от применения силы или угрозы применения силы для разрешения спорных вопросов с другими странами. Конституция отделяла также синто от государства; император становился лишь символом страны и единства японского народа, отвергая свое «божественное происхождение».

Казалось, что предпосылки для мирного, демократического развития Японии созданы. Однако такое положение не устраивало американские оккупационные власти, которым было выгодно все оставить по-старому.

В задачи правящих кругов США входило воссоздание былой военной мощи Японии с тем, чтобы использовать вооруженные силы теперь уже своего тихоокеанского партнера против национально-освободительного движения народов Азии, против социалистических и независимых стран в этом районе земного шара, а также против рабочего движения и демократических сил в самой Японии. В 1948 г. генерал Макартур в связи с этим говорил о построении форпоста против коммунизма, проходящего от Алеутских островов через Японию на Окинаву, для «предупреждения советского проникновения в западную часть Тихого океана» (цит. по [71, с. 129]).

Первым шагом к организации вооруженных сил Японии было создание под покровительством США «резервного полицейского корпуса» численностью в 75 тыс. и «морского корпуса безопасности» в 18 тыс., ставших после начала военных действий в Корее (1950), основой нынешних «сил самообороны», которые предназначались только для обороны собственно Японии [126, с. 33–34]. В настоящее время силы самообороны в количественном отношении еще невелики, тем не менее они представляют серьезную потенциальную базу для развертывания массовой армии[95] — значительную часть личного состава этих войск составляют офицеры.

Обращает на себя внимание также моральная обработка офицерского и рядового состава «сил самообороны», которой придается, как и в императорской армии, особое значение. Суть этого «морального воспитания», как его называют в войсках, заключается в «преданности родине, гордости за принадлежность к силам самообороны (что похоже на гордость за принадлежность к сословию буси у самураев. — А. С.), понимании назначения войск самообороны» [127а, с. 30]. При этом руководство армии считает необходимым «учить солдата размышлять об истории и традициях страны» [127а, с. 30]; нетрудно догадаться, о каких традициях и каких моментах истории Японии говорят идеологи «сил самообороны». Естественно, они подразумевают самурайское прошлое и военные победы императорской армии во время империалистических войн.

С другой стороны, рост «сил самообороны» и послевоенное возрождение экономики Японии позволили реакционным силам вновь вернуться к пропаганде идей национализма, требованию реанимировать культ императора, восстановить древние традиции и повернуть страну на путь милитаризации. Националистические и ультраправые организации выступают под военными лозунгами, требуют восстановления конституции 1889 г. вместо «антияпонской», по их словам, конституции 1946 г., «ущемляющей» якобы суверенные права японского народа, возрождения синто, аннулирования подписанных в конце второй мировой войны соглашений (в частности, решений Ялтинской и Потсдамской конференций), выдвигают реваншистские требования и территориальные претензии.

К числу таких организаций относятся в первую очередь Японская лига друзей по оружию (Нихон гую рэммэй), Конгресс японского народа (Нихон кокумин кайги), Совет новой Японии (Син Нихон кёгикай), Союз японских студентов (Нихон гакусэй домэй) и др. Прямые наследники самураев, ультраправые извлекают на свет обветшалые идейные принципы, пытаясь возродить мировоззрение самурайства [115, с. 52], призывают к «наследованию духа и буквы самурайского кодекса бусидо» [181].

Одним из ярких примеров деятельности ультраправых сил в направлении возрождения самурайского духа может явиться «инцидент Мисима». Писатель Мисима Юкио был типичным представителем японских ультра, которые особенно активизировались в начале 70-х годов. 25 ноября 1970 г. Мисима с четырьмя своими сообщниками, принадлежавшими к так называемому Обществу щита, пошли на крайнюю меру, стремясь поднять солдат токийской базы «сил самообороны» Итигатани (Итигая) на вооруженное выступление с целью повернуть Японию на путь милитаризации. Проникнув в штаб командующего восточным военным округом генерала Масуда Канэтоси, заговорщики заставили его собрать один из полков базы у здания, в котором они находились. После этого Мисима выступил перед солдатами с речью, призывавшей к отмене конституции 1946 г. и восстановлению в японцах «национального самурайского духа». Он говорил: «Мы надеемся, что сегодня именно в "силах самообороны" сохраняется дух истинной Японии, истинных японцев, дух бусидо. Однако… армия лишена своего имени — все это привело к тому, что разлагается дух японцев и падает их мораль» [38, с. 143]. Призывы Мисима «погибнуть всем ради пересмотра антинародной конституции» не увенчались успехом. Слушатели остались равнодушными к речи потомка самураев. Результатом этой неудачи явилось харакири, произведенное в соответствии с правилами средневековой самурайской этики Мисима и его другом Морита Хиссё. Вслед за Мисима и Морита еще семь человек в Японии последовали их примеру, сделав харакири во имя возрождения великояпонского духа, веры в «чистоту и верность идеала самурая». «Инцидент Мисима» и действия правых, по замечанию журнала «Сякайсюги», еще не означают, что «в Японии вплотную приблизилась угроза новой фашизации. Однако все говорит об определенном усилении тенденций к этому» [33, с. 145, 147].

«Инцидент Мисима» сыграл свою негативную роль. Милитаристские круги развернули шумную кампанию вокруг харакири писателя, называя его «новым самураем» Японии, а его произведения стали выпускать миллионными тиражами.

Среди реакционной части современного японского общества идеал средневекового японского воинства до сих пор сохраняется и почитается, хотя и в завуалированном виде. Ореолом славы и восхищения капиталистическая пресса окружает «героев» прошлых захватнических войн. Так, в декабре 1977 г., после смерти на 88-м году жизни командующего морским императорским флотом Японии в районе Филиппин Курита, в газете «Майнити симбун» восхвалялся «воинский дух адмирала и его этика самурая» [183, с. 1].

Ёсисигэ Кодзаи, касаясь вопроса о возрождении прежней идеологии японского милитаризма, также замечал, что, несмотря на утрату основной опоры предвоенного «японского духа» — обожествленного императора, независимости современного монополистического капитала от милитаризма (императорской армии) и т. д., определенные шаги в сторону «японского духа» типа «императорского пути» все же имеют место [59, с. 126–128]. «Примером этому могут служить восстановление праздника "кигэнсэцу"[96], усиление "морального воспитания", курс на пересмотр конституции с целью восстановления суверенности императора, введение в школьные учебники мифов, препятствующих развитию научного мышления у школьников, утверждение правомерности всех прошлых войн и т. д.» [59, с. 128–129].

При этом всякие попытки министерства образования, прогрессивных организаций и левых группировок исключить и не допускать в учебную литературу пропаганду самурайского воинского духа вызывают резкую реакцию правых, которые в борьбе со своими идеологическими противниками не брезгуют даже помощью гангстерских группировок, имеющих прочную связь с правым крылом. Примечательно то, что именно в среде гангстерских групп четко сохраняется положительная оценка этики буси феодальных времен. Гангстеры больше чем кто-либо стараются своим поведением подражать самураям, так как они, во-первых, имеют оружие, подобно воинам средневековья, во-вторых, гордятся тем, что, как прежние буси, беспрекословно исполняют приказания главы своей группы (слепая храбрость во имя выполнения приказа особенно пенится).

Следует обратить также внимание на увеличение числа паломников в синтоистские храмы. В первую очередь это можно сказать о храме императора Мэйдзи и Ясукуни дзиндзя, являющемся символической могилой всех павших в империалистических войнах солдат. В этой связи примечательно то, что правящая либерально-демократическая партия Японии добивается государственной поддержки храма Ясукуни, т. е. фактически предпринимает шаги к восстановлению государственного синто — проверенного идеологического оружия самурайского милитаризма, запрещенного после войны.

Реваншистские организации и милитаристские круги, за спиной которых стоят крупные монополии, толкают правительство на путь милитаризации, стремятся соединить самурайский дух эпохи средневековья с техникой и вооружением ядерного века, насаждают идеи национализма и шовинизма. Народные массы, трудящиеся, противники войны активно выступают против возрождения милитаризма и его идеологии, старой в общих и существенных чертах по содержанию, скрывающейся под оболочкой средневекового кодекса самурайской чести. В Японии растут прогрессивные силы, которые, учитывая уроки прошлого, борются за то, чтобы милитаризм и фашизм не смогли возродиться и привести страну к новой катастрофе. Демократическая общественность требует покончить с пропагандой милитаризма и шовинизма, подчеркивает, что милитаристские тенденции не имеют ничего общего с национальными интересами японского народа. По инициативе Коммунистической партии Японии, Японского комитета мира и других прогрессивных организаций в префектурах, городах и мелких населенных пунктах организуются демонстрации и митинги, направленные против наращивания военного потенциала, принятия на вооружение оружия массового уничтожения (особенно ядерного), против японо-американского союза.

Что касается повседневной жизни японцев, то наличие пережитков самурайского прошлого в настоящее время хорошо прослеживается во время празднеств, прославляющих доблесть средневековых воинов. Как и прежде, эти праздники, рассчитанные на воспитание молодежи в духе самурайских традиций, ежегодно напоминают о прошлом сословия воинов. К их числу можно отнести уже упомянутый средневековый обычай намаои (в бывшем княжестве Даттэ); праздник клана Маэда (княжество Kara), называемый «хяку мангоку мацури» (с его непременной процессией даймё), который был выдуман в довоенной Японии при покровительстве индустриального и городского советов для поддержания памяти о самурайском прошлом страны; праздник клана и храма Такэда, проводимый в честь главы клана Такэда Сингэн (12 марта, в день смерти князя) при участии 24 конных воинов, одетых в самурайские доспехи и символизирующих военачальников феодальной армии Такэда; мацури «карацу окунти», имевший место в бывшем воинственном клане Набэсима, ябусамэ и т. д.

Таким образом, можно сказать, что наследие феодализма в лице «самурайского духа» (отчасти идеологии средневекового воинства) в несколько подновленном виде, но прежнее по сути еще живет в современной Японии.

Собственно же потомки сословия воинов не пользуются в сегодняшнем буржуазном обществе никакими привилегиями и почетом, являясь его рядовыми членами, хотя и помнят о своей принадлежности к самурайским родам.

Продолжают существовать в Японии также некоторые традиционные виды спорта, присущие некогда только сословию воинов. Большой популярностью, например, пользуется дзюдо — усовершенствованная и немного измененная форма прежнего искусства борьбы дзюдзюцу, вновь возрастает интерес к фехтованию на мечах (кэндо), которое после войны потеряло часть своих поклонников, многие японцы занимаются кюдо — японской стрельбой из лука и т. д. Некоторые из этих ставших национальными видов спорта включены в школьные программы и призваны воспитывать твердость духа, упорство и терпение, настойчивость, решительность и тому подобные качества у молодого поколения. Чемпионаты кэндо, проводимые ежегодно в отдельных обществах, городах, префектурах, а затем и в масштабах страны, в наибольшей степени способствуют распространению почитания самурайских доблестей, являются подражанием традициям буси. Их участники стремятся во время соревнований не только к спортивным рекордам, но и стараются быть похожими на воинов прошлого.