Самый жестокий месяц

Глава четвертая

Хейзел Смит развила бурную деятельность в своем уютном, хотя и тесноватом доме. Ей нужно было переделать миллион вещей до возвращения ее дочери Софи из Университета Куинс. На кроватях уже лежали чистые, хрустящие простыни. Печеные бобы медленно готовились, хлеб поднимался, холодильник был набит до отказа любимой едой Софи. Наконец Хейзел рухнула на неудобный, набитый конским волосом диван в гостиной, чувствуя каждый день из всех прожитых ею сорока двух лет и даже чуть больше. Старый диван, казалось, весь был утыкан крохотными иголочками, которые впивались во все, что садилось на них, словно хотели скинуть с себя этот груз. И тем не менее Хейзел любила этот диван, может быть, потому, что больше никто его не любил. Она знала, что он набит не только конским волосом, но и воспоминаниями, иногда столь же колючими, как и волос.

– Неужели он все еще на своем месте, Хейз? – рассмеялась Мадлен несколькими годами ранее, когда впервые после приезда вошла в эту тесную комнату.

Поспешив к старому дивану, Мадлен взгромоздилась на него, перегнулась через спинку, словно забыла, как надо сидеть, и предъявила ошарашенной Хейзел свою поджарую задницу.

– Вот это да! – раздался приглушенный голос Мад: голова ее находилась между диваном и стеной. – Помнишь, как мы шпионили за твоими родителями, спрятавшись за спинкой этого дивана?

Хейзел забыла об этом. Еще одно воспоминание в дополнение к прежним, связанным с этим мягким диваном. Внезапно раздался громкий смех, и Мадлен, как девчонка, какой она была когда-то, крутанулась, села лицом к Хейзел и протянула ей руку. Хейзел, двинувшись вперед, увидела что-то в тонких пальцах. Что-то незапятнанное и белое, похожее на небольшую обесцвеченную кость. Хейзел остановилась, испугавшись того, что произвел на свет божий этот диван.

– Это тебе, – сказала Мадлен и осторожно положила небольшой подарок на ладонь Хейзел.

Мадлен сияла – другого слова и не подобрать. Ее бритая голова была повязана косынкой, брови неумело подведены, отчего вид у нее был слегка удивленный. Но, несмотря на все это, Мадлен сияла. И унылая комната наполнялась ее необыкновенной радостью.

Они не виделись двадцать лет, и Хейзел помнила каждое мгновение их юношеской дружбы, но почему-то забыла, как оживала в присутствии Мадлен. Она посмотрела на свою ладонь. Это была не кость, а скрученная записка.

– Все эти годы она пролежала в диване, – сказала Мадлен. – Ты только представь. Столько лет прошло! Наверное, ждала нас. Ждала этого мгновения.

Теперь Хейзел вспомнила, что Мадлен всегда распространяла вокруг себя волшебство. А там, где было волшебство, случались и чудеса.

– Где ты ее нашла?

– Там. – Мад махнула рукой, показывая за спинку дивана. – Ты как-то раз вышла в туалет, а я ее засунула в дырочку.

– В дырочку?

– Дырочку, просверленную авторучкой.

Глаза Мадлен сверкали, когда она показывала, как проделала дырочку в диване авторучкой, и Хейзел вдруг поймала себя на том, что смеется. Она представила себе, как эта девчонка просверливает сие драгоценное владение ее родителей. Мадлен была бесстрашной. Если Хейзел была в классе старостой, то Мадлен всегда опаздывала на уроки – выбегала покурить в лесок.

Хейзел посмотрела на крохотный белый цилиндрик у себя на ладони – оставаясь два десятилетия в чреве дивана и не подвергаясь воздействию света, он сохранился в своей первозданной чистоте.

Наконец она развернула его. Хотя и знала, что у нее есть основания опасаться этой бумажки. Потому что слова, написанные там, немедленно и полностью изменили ее жизнь. Яркими синими чернилами на бумаге было начертано круглыми буквами одно простое предложение.

«Я тебя люблю».

Хейзел боялась встретиться взглядом с Мадлен. Оторвав глаза от крохотной записки, она посмотрела вокруг и увидела, что ее гостиная, еще сегодня утром такая унылая, вдруг потеплела и стала уютной, а выцветшие краски обрели сочность. А когда ее взгляд дошел до Мадлен, произошло чудо. Прежде она была одна, а теперь их стало двое.

Мадлен уехала в Монреаль заканчивать курс лечения, но при первой же возможности вернулась в этот деревенский домик в окружении пологих холмов, лесов и полей, поросших весенними цветами. Мадлен обрела дом. Как и Хейзел.

Хейзел взяла штопку с дивана. Ее беспокоило, очень беспокоило то, что происходит в бистро.

Они обратились к рунам – древним нордическим знакам, предсказывающим будущее. Судя по руническим камням, Клара была быком, Мирна – сосновым факелом, Габри – свечкой, хотя Клара сказала ему, что руна означает «сучка».

– Ты смотри, как все верно, – заметил впечатленный Габри. – Даже Господь знает, что ты – бык.

Месье Беливо залез в маленькую плетеную корзиночку и извлек оттуда камень, на котором был нарисован символ алмаза.

– Брак, – высказал предположение месье Беливо.

Мадлен улыбнулась, но промолчала.

– Нет, – возразила Жанна. – Это бог Инг.

– Дайте-ка я попробую, – вызвался Жиль Сандон.

Он засунул в маленькую корзинку свою мощную, мозолистую руку и вытащил ее сжатой в кулак. Когда он раскрыл кулак, все увидели камень с буквой R. Кларе это показалось немного похожим на деревянные яйца, которые они прятали для детей. Эти яйца тоже были раскрашенными символами. Но яйца символизировали жизнь, тогда как камни были символами смерти.

– Что это значит? – спросил Жиль.

– Это означает верховую езду. Приключение, путешествие, – сказала Жанна, взглянув на Жиля. – Нередко сопровождается трудом. Тяжелой работой.

– А что-нибудь новенькое?

Одиль рассмеялась, а вместе с ней и Клара. Жиль всю жизнь делал тяжелую работу, и по его сорокапятилетнему телу было видно, что немалое количество этих лет он провел на лесоповале. Мощное тело, руки в кусочках лейкопластыря и почти всегда в синяках.

– Но вы достали его вверх ногами, – сказала Жанна, положив руку на камень в мягком центре ладони Жиля, окруженном горками мозолей. – R перевернуто.

За этим последовало молчание. Габри, прочитав небольшую брошюрку, посвященную рунам, обнаружил, что его камень означает «свечка», а не «сучка», и стал спорить по этому поводу с Кларой, грозясь урезать количество потребляемого ею кофе с молоком и красного вина. Теперь эти двое подошли к другим и присоединились к разговору, кружок стал еще плотнее и теснее.

– И что это значит? – спросила Одиль.

– Это означает трудную дорогу впереди. Предупреждает, что нужно быть осторожнее.

– А что означал его камень? – Жиль показал на месье Беливо.

– Бог Инг? Он символизирует плодовитость, мужественность. – Жанна улыбнулась, глядя на спокойного, мягкого бакалейщика. – А еще это серьезное напоминание о том, что необходимо уважать все естественное.

Жиль издал неприятный, самодовольный смешок.

– Теперь пусть Мадлен, – предложила Мирна, стараясь снять напряжение.

– Отлично. – Мад засунула руку в корзиночку и извлекла оттуда камень. – Мой камень наверняка скажет, что я бессердечная эгоистка. П. – Она улыбнулась, глядя на символ. – Это удивительно, потому что мне и в самом деле хочется пи-пи.

– Этот знак символизирует радость, – объяснила Жанна. – Но знаете, что еще?

Мадлен задумалась. На глазах у Клары огромная энергия, исходящая от этой женщины, стала таять, уменьшаться. На мгновение Мадлен словно согнулась пополам.

– Эта буква тоже перевернутая, – сказала она.

Хейзел штопала драный носок, но мысли ее витали где-то далеко. Она посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. «Еще рано», – сказала она себе.

Ей было любопытно, что сейчас происходит в бистро в Трех Соснах. Мадлен предложила ей тоже пойти, но Хейзел отказалась.

– Только не говори мне, что боишься, – поддразнила ее Мадлен.

– Ничего я не боюсь. Просто это глупости – пустая трата времени.

– Не боишься призраков? Значит, ты смогла бы переехать в дом рядом с кладбищем?

Хейзел подумала и ответила:

– Вероятно, нет. Но только потому, что его потом трудно было бы продать.

– Ты, как всегда, практична, – рассмеялась Мадлен.

– Ты веришь, что эта женщина может общаться с мертвыми?

– Не знаю, – пожала плечами Мад. – Откровенно говоря, я об этом не думала. Просто это кажется забавным.

– Многие люди верят в призраков, в дома, посещаемые привидениями, – сказала Хейзел. – Я читала об одном таком на днях. Это было в Филадельфии. Там является монах, а посетители видят на лестницах человеческие тени. И еще что-то было… не помню что. У меня мурашки поползли по коже. Ах да. Холодная точка. Прямо у большого старого кресла. И тот, кто в него садится, умирает, но не прежде, чем увидит призрак старухи.

– Ты вроде бы сказала, что не веришь в призраков.

– Я не верю, но многие другие верят.

– В большинстве культур есть понятие «духи», – кивнула Мадлен.

– Но мы ведь не о них говорим, верно? Мне кажется, тут есть различие. Призраки – они зловещие, коварные. В призраках есть что-то мстительное и злобное. Не думаю, что такими вещами стоить шутить. А здание, в котором находится бистро, было построено не одну сотню лет назад. Один Господь знает, сколько народу там умерло. Нет. Я останусь дома, посмотрю немного телевизор, отнесу обед соседке – бедной мадам Беллоус. И буду избегать призраков.

Сидя при свете единственной лампы в гостиной, Хейзел вспоминала этот разговор, и у нее кровь стыла в жилах, словно рядом с ней обосновался призрак, создав холодную точку. Она встала и включила все лампы. Но комната осталась тусклой. Без Мадлен дом как будто увядал.

При включенном свете она больше не видела, что происходит за окном, – видела лишь собственное отражение в стекле. По крайней мере, она надеялась, что это ее отражение. Хейзел видела женщину средних лет, сидящую на диване в длинной юбке и жакете оливкового цвета, со скромной ниткой жемчуга на шее. Это вполне могла быть ее мать. А может, это и была ее мать.

Питер Морроу стоял на пороге мастерской Клары, вглядываясь в темноту. Он вымыл посуду, почитал, сидя перед камином в гостиной, а когда ему это наскучило, решил провести часок в собственной мастерской – поработать над новой картиной. Он прошел по кухне в другую часть их маленького дома, намереваясь открыть дверь своей мастерской и войти туда.

Почему же он остановился перед открытой дверью в мастерскую Клары?

Там было темно и очень тихо. Он слышал, как бьется его сердце. Руки у него были холодные. Он вдруг понял, что задерживает дыхание.

Это действие было таким простым, даже естественным.

Он протянул руку и щелкнул выключателем. А потом вошел.

Они сидели кружком на деревянных стульях. Жанна сосчитала присутствующих и пришла в замешательство:

– Восемь – плохое число. Нам не стоит этого делать.

– Что значит «плохое» число? – спросила Мадлен, у которой вдруг тревожно забилось сердце.

– Оно идет сразу после семи, – сказала Жанна так, будто это что-то объясняло. – Восьмерка образует знак бесконечности. – Она начертила пальцем в воздухе невидимый знак. – Энергия ходит по кругу. Ей некуда вырваться. Она злится, разочаровывается и набирает огромную силу. – Она вздохнула. – Это очень нехорошо.

Все лампы были выключены, единственный свет давал камин, где потрескивал огонек, отбрасывая на всех пляшущие тени. Кто-то сидел спиной к огню, остальные образовывали ряд встревоженных лиц, словно отделенных от тела.

– Я хочу, чтобы вы выкинули все из головы.

Голос Жанны звучал низко, гулко. Лица ее они не видели. Она сидела спиной к огню. У Клары создалось впечатление, что Жанна села так специально. А впрочем, может, и нет.

– Дышите глубоко, выпустите из себя все тревоги и заботы. Привидение чувствует энергию. Любая негативная энергия только привлечет злонамеренных привидений. Мы должны наполнить бистро позитивной, любящей добротой, чтобы привлечь хороших привидений.

– Черт, – прошептал Габри. – Это была плохая идея.

– Заткнись, – прошипела Мирна, сидящая рядом с ним. – Думай о хорошем, идиот. И поскорее.

– Мне страшно, – прошептал он.

– А ты прекрати бояться. Отправляйся в свое любимое место, Габри, в любимое место, – проскрипела Мирна.

– Вот мое любимое место! – отрезал Габри. – Забери ее первой, привидение, она большая и сочная. Пожалуйста, не трогай меня.

– Ты свечка, – сказала Мирна.

– Прошу тишины, – проговорила Жанна таким властным голосом, какого Клара в жизни не слышала. – Если вдруг раздастся неожиданный громкий звук, я хочу, чтобы вы тут же все взялись за руки. Ясно?

– Зачем? – прошептал Габри, обращаясь к Одиль, сидевшей от него по другую сторону. – Она ждет чего-то нехорошего?

– Ш-ш-ш, – прошипела едва слышно Жанна, и все разговоры смолкли. Даже дыхание замерло. – Они идут.

Все сердца прекратили биться.

Питер вошел в мастерскую Клары. Он заходил сюда сотни раз и знал, что она не просто так не запирает дверь. Ей нечего прятать. И все же по какой-то причине он чувствовал себя виноватым.

Он быстро оглянулся и прошел к большому мольберту в центре мастерской. Здесь пахло красками, лаками и деревом, а к этому примешивался легкий аромат крепкого кофе. Долгие годы творчества и варки кофе наделили эту комнату способностью успокаивать. Так почему же Питеру было так тревожно?

Он остановился у мольберта. Клара набросила на полотно кусок материи. Он стоял, глядя на материю и убеждая себя уйти, умоляя себя не делать того, что собирался. Сам не веря себе, он протянул правую руку. Словно человек, покинувший свое тело, он знал: управлять тем, что сейчас произойдет, невозможно. Все предопределено.

Его рука ухватила старый, заляпанный красками кусок материи и сорвала его.

Комната погрузилась в тишину. Кларе отчаянно хотелось схватить Мирну за руку, но она не осмеливалась шелохнуться. Мало ли что может случиться. А вдруг это ее движение привлечет к ней внимание того, что появится?

А потом они услышали. Все услышали.

Шаги.

Поворот дверной ручки.

Кто-то заскулил, как испуганный щенок.

И вдруг тишину разорвал ужасающий удар. Раздался мужской вопль. Клара почувствовала, как с обеих сторон ее ухватили руки. Она вцепилась в них со страшной силой, будто от этого зависела ее жизнь, и начала молиться, повторяя снова и снова:

– Благослови, Господи, эту пищу, чтобы она пошла нам во благо и придала сил для служения Тебе и помощи тем, кто в ней нуждается. Аминь.

– Впустите меня, – раздался голос из загробного мира.

– О боже, до чего злобное привидение, – прошептала Мирна. – Это ты во всем виноват, – сказала она Габри, который сидел с расширившимися от ужаса глазами.

– Жутко! – завопил бестелесный голос. – Жу-у-у-утко…

Затряслась оконная рама, и у стекла появилось страшное лицо. Все охнули и отпрянули подальше от окна.

– Бога ради, Дороти, я же знаю, что ты там! – вскричал голос.

Клара и представить себе не могла, что последние слова, которые она услышит на земле, будут такими. Она всегда считала, что это будет: «И о чем ты только думала?»

Габри, дрожа всем телом, поднялся на ноги.

– Господи милостивый! – воскликнул он, осеняя себя крестом. – Это кто-то еще живой.

По ту сторону окна Рут Зардо прищурилась и перекрестила его, оборвав это движение на половине.

Питер разглядывал полотно на мольберте. Челюсти его сжались, глаза прищурились. Все оказалось хуже, чем он предполагал, хуже, чем он опасался, а опасения Питера были велики. Он видел перед собой последнюю работу Клары – ту, которую она вскоре собиралась показать Дени Фортену, влиятельному галеристу из Монреаля. До сего времени Клара сражалась во тьме, создавая почти невразумительные произведения искусства. По крайней мере, для Питера они были невразумительными.

И вдруг ни с того ни с сего возник Дени Фортен – постучал в их дверь. Питер был уверен, что известный дилер, имевший контакты по всему миру, приехал, чтобы встретиться с ним. Ведь знаменитостью-то в конечном счете был он, Питер. Его мучительно детализированные картины уходили за тысячи долларов и висели на стенах лучших домов Канады. Питер, естественно, провел Фортена в свою мастерскую, однако ему вежливо было сказано, что его работы очень милы, но дилер приехал, чтобы встретиться с Кларой Морроу.

Скажи Фортен, что он хочет позеленеть и улететь на Луну, Питер удивился бы меньше. Увидеть работы Клары? У него что-то заклинило в мозгу, и он уставился на Фортена.

– Зачем? – спросил он.

Пришла очередь Фортена недоуменно смотреть на него.

– Она ведь Клара Морроу? Художница? Один мой друг показал мне ее портфолио. Ведь это ее работы?

Фортен достал из сумки портфолио – и, конечно, там оказалось Кларино плачущее дерево. Плачущее словами-слезами. Какое дерево плачет словами? Питер задавал себе этот вопрос, когда Клара впервые показала ему эту свою работу. И вот теперь Дени Фортен, самый знаменитый галерист Квебека, говорит, что это впечатляющее произведение искусства.

– Это мои работы, – сказала Клара, пытаясь втиснуться между двумя мужчинами.

Словно во сне, потрясенная, она провела Фортена к себе мастерскую. И описала свою последнюю работу, укрытую материей. Фортен рассматривал материю, но не пытался ее снять, даже не попросил об этом.

– Когда она будет закончена?

– Через несколько дней, – сказала Клара, недоумевая, к чему все эти вопросы.

– Ну, скажем, в первую неделю мая? – Он улыбнулся и тепло пожал ей руку. – Я привезу моих кураторов, чтобы мы все могли решить.

– Решить?

Знаменитый Дени Фортен меньше чем через неделю приезжает, чтобы увидеть последнюю работу Клары. И если она ему понравится, ее будущее будет обеспечено.

И вот теперь Питер смотрел на эту работу.

Он вдруг почувствовал, как что-то схватило его. Сзади. Оно потянулось к нему и завладело им. Питер охнул от боли, обжигающей, раздирающей боли. Глаза его налились слезами, и его охватил гнев, который всегда угрожал его жизни. Он прятался от этого гнева еще ребенком, убегал от него, хоронил его, отрицал. Этот гнев преследовал его и наконец нашел. Здесь, в мастерской его любимой жены. Этот жуткий монстр нашел его, когда он стоял перед ее творением.

Нашел и сожрал.