Санкция Айгер

Кляйне Шайдегг, 6–7 июля

Утром потребовалось одеваться дважды, и они чуть не опоздали на поезд. Когда поезд уже отъезжал от платформы, мисс Никкерс опустила окошко в своем купе и крикнула на прощанье:

— Знаешь, Джонатан, у тебя правда потрясающие глаза!

Потом она уселась на свое место, рядом с возвращающимся домой лыжником, и тут же принялась излагать ему одну из своих теорий.

Джонатан улыбнулся, вспомнив ту тактику, к которой она прибегала для самовозбуждения — называть все органы, местечки и позы самыми земными именами.

Он пошел вверх по крутой мощеной дороге, соединявшей деревню с отелем. Он уже договорился с местным проводником о тренировочном подъеме на западный склон Айгера. Хотя тому было далеко до северной стены, западный склон тоже попил кровушки и требовал к себе самого уважительного отношения.

Помимо тренировки и акклиматизации была еще одна причина, по которой он старался как можно меньше времени проводить в отеле. Как всегда, несмотря на величайшие предосторожности, хозяева отеля каким-то образом пронюхали, что грядет попытка штурма Айгера. Были разосланы конфиденциальные телеграммы, лучшие номера-люксы бронировались для богатых Айгерских Пташек, которые вскорости начнут стаями слетаться в отель. Как и все альпинисты, Джонатан презирал и на дух не переносил этих падких на развлечения вечных курортников, жаждущих пощекотать свои загрубевшие нервные окончания сильными ощущениями за чужой счет. Он был рад, что Бен и другие члены команды еще не приехали, поскольку вместе с ними налетит и целая стая стервятников.

На полпути к отелю Джонатан свернул в придорожное уличное кафе выпить стаканчик водуазского. Нестойкое горное солнце ласкало щеку…

— Когда-нибудь покупаешь вино девушкам, с которыми знакомишься в барах?

Она подошла сзади, из темных глубин кафе. Ее голос ударил его как обухом. Не поворачиваясь и успев полностью совладать с собой, он потянулся и выдвинул для нее стул. Она села и некоторое время с грустью смотрела на него.

Подошел официант, принял заказ, вернулся с вином и отошел. Она сосредоточенно водила стаканом по небольшой лужице на столе, стараясь не замечать его холодный, неприветливый взгляд.

— У меня была готова целая речь, знаешь. Неплохая речь. Я могла бы сказать ее очень быстро — ты не успел бы ни прервать меня, ни уйти.

— И что за речь?

Она покачала головой и чуть заметно улыбнулась.

— Я забыла.

— Нет, давай речь. Послушаем. Как тебе уже известно, меня ведь очень легко надуть.

Она вновь покачала головой и слабо улыбнулась.

— Сдаюсь. На таком уровне мне не выдержать. Не могу сидеть здесь и обмениваться с тобой холодными, взрослыми словами. Я… — Она подняла глаза, отчаявшись подобрать слова. — Мне, честное слово, очень жаль.

— Зачем ты так поступила? — Размякать он не собирался.

— Будь хоть немного справедлив, Джонатан. Я сделала так потому, что была убеждена — и сейчас убеждена, — что тебе непременно надо согласиться на это задание.

— Я согласился, Джемайма. Так что все вышло просто великолепно.

— Прекрати! Ты что, не понимаешь, что бы было, если бы у них это мощное оружие появилось раньше, чем у нас?

— О, разумеется. Мы обязаны любой ценой помешать им заполучить его! Это ведь они такие бессердечные скоты, которые могут сбросить его на какой-нибудь ничего не подозревающий японский город!

Она опустила глаза.

— Я знаю, для тебя это не имеет значения. Мы говорили об этом в ту ночь. Помнишь?

— «Помнишь?» Слушай, а ты неплохо работаешь в ближнем бою.

Она прихлебнула вина. Пауза давалась ей тяжело.

— Они, по крайней мере, обещали мне, что ты не потеряешь картину.

— Они выполнили обещание. Совесть твоя чиста.

— Да. — Она вздохнула. — Но у меня есть проблема.

Что же за проблема? Она сказала очень сухо:

— Я люблю тебя.

Помолчав, он улыбнулся про себя и покачал головой.

— Я тебя недооценил. Ты в ближнем бою просто чемпион.

Молчание стало совсем гнетущим, и она поняла, что серьезный разговор надо оставить, иначе он просто уйдет.

— Эй, я вчера видела, как ты прогуливался с на редкость неджемаймистой барышней — такая блондинка и вся из себя англичанка. Она оказалась ничего себе?

— Вполне.

— Но не лучше…

— Нет.

— Очень рада!

При виде такой откровенности Джонатан не мог сдержать улыбку.

— Как ты узнала, что я здесь?

— Помнишь, я же изучала твое досье в конторе мистера Дракона. Это задание было там расписано во всех подробностях.

— Вот как? — Значит, Дракон был настолько в нем уверен, что заранее вписал в дело эту санкцию. Джонатан обозлился на самого себя — он терпеть не мог быть предсказуемым.

— Я тебя вечером увижу, Джонатан? — смело спросила она. Видно, ей сильно хотелось, чтобы он ее обидел.

— Сегодня договорился идти в горку. Там и заночуем.

— А завтра?

— Уходи, пожалуйста. Я не намерен наказывать тебя. Не хочу тебя ненавидеть, не хочу любить, ничего не хочу. Только, чтобы ты ушла.

Она сложила перчатки на коленях. У нее созрело решение.

— Я буду здесь, когда ты спустишься.

Он встал и бросил счет на стол.

— Не надо, прошу тебя.

— Зачем ты это делаешь, Джонатан? — В ее глазах внезапно проступили слезы. — Я же знаю, что это взаимно, знаю, что ты тоже меня любишь.

— Я это как-нибудь переживу.

Он вышел из кафе и энергично зашагал к отелю.

В полном соответствии с национальной и профессиональной традицией проводник-швейцарец ворчал и жаловался, что им надо было бы выйти с первыми рассветными лучами. А так им придется провести ночь на горе. Джонатан пояснил, что он и собирался провести ночь наверху, чтобы получше «втянуться». Проводник своими действиями однозначно подвел сам себя под четкую классификацию. Поначалу он ничего не понял (род: тевтонский), потом отказался пойти на уступки (вид: гельветический). Но когда Джонатан предложил двойную плату, тут же явилось и понимание, вместе с заверениями, что мысль провести ночь на горе просто гениальна.

Джонатан всегда знал, что швейцарцы — народ, любящий деньги, хмурый, религиозный, любящий деньги, независимый, организованный и очень любящий деньги. Жители Бернского Оберланда — прекрасные скалолазы, всегда готовые подвергнуться любым тяготам и опасностям при спасении застрявшего в горах альпиниста. Но они никогда не забудут прислать аккуратно разграфленный счет спасенному ими человеку или, если такового не окажется, — его ближайшим родственникам.

Подъем был достаточно сложным, но относительно спокойным. Джонатану пришлись бы очень не по вкусу вечные жалобы проводника на холод, когда они встали на ночевку, если бы жалобы не отвлекали его мысли от Джемаймы.

Вернувшись в отель на следующий день, он получил счет. Похоже, несмотря на двойную плату, оставалось много всяких мелочей, за которые следовало заплатить. Среди них была аптечка с лекарствами, которой они не пользовались, питание на стоянке (всю провизию Джонатан принес с собой, желая в полевых условиях проверить сухие продукты), а также плата за «1/4 пары ботинок». Последнее было уже чересчур. Проводник принялся сочувственно и терпеливо разъяснять очевидное:

— Ботинки же снашиваются — этого вы отрицать не станете. Не лезть же в гору босиком? Согласны? За Маттерхорн я обычно включаю в счет полпары ботинок. Айгер выше, чем половина Маттерхорна, однако с вас я беру только за четверть пары. Исключительно потому, что вы были очень приятным попутчиком.

— Удивительно, что вы не удержали с меня за износ веревки.

Проводник поднял брови.

— О? — Он взял счет и внимательно просмотрел его. — Вы абсолютно правы, сэр. Имел место недосмотр.

Он вынул из кармана карандаш, послюнил кончик и старательно вписал забытый им пункт, после чего исправил и проверил общую сумму.

— Могу ли еще быть вам чем-нибудь полезен? — спросил он.

Джонатан указал на дверь, и проводник с легким поклоном вышел.

Смутное чувство напряженного ожидания усугублялось у Джонатана депрессией, которую у него неизменно вызывала Швейцария. Он считал одним из самых досадных капризов природы, что великолепные Альпы расположены в этой бездушной стране. Бесцельно прогуливаясь вокруг отеля, он наткнулся на группу Айгерских Пташек не самого высокого полета, которые развлекались игрой в фанты с поцелуями и преглупо хихикали. Он с омерзением сплюнул и вернулся в номер. «На самом деле, никто не любит Швейцарию, разве только те, кто любит гигиену больше, чем жизнь, — думал он. — А всякий, кто способен жить в Швейцарии, способен жить и в Скандинавии. А всякий, кто может жить в Скандинавии, способен лопать тухлую треску на Рождество. А уж те, кто на Рождество могут жрать „лютфиск“, могут и…»

Он ходил взад-вперед по комнате. Бен приезжает только послезавтра, и будь Джонатан проклят, если проведет хоть один лишний день в этом отеле, среди этих людей, в роли экспоната для первых Айгерских Пташек.

Его телефон зазвонил.

— Что? — гаркнул он в трубку.

— Как ты узнал, что это я? — спросила Джемайма.

— Какие у тебя планы на вечер?

— Переспать с тобой, — не раздумывая, ответила она.

— Сначала поужинаем в твоем кафе?

— Отлично! Это означает, что между нами все хорошо?

— Нет. — Ее умозаключение его удивило.

— О-о-о. — Она немного помолчала. — Увидимся через двадцать минут.

— Пятнадцать?

Ночь вокруг террасы кафе наступила быстро, как всегда в горах, и они молча допивали остатки бренди. Джемайма очень старалась не упоминать о времени, проведенном совместно на Лонг-Айленде. Он думал о чем-то своем и даже не обратил внимания на приток холодного воздуха со склонов Айгера.

— Джонатан?

— М-м-м?

— Я прощена?

Он медленно покачал головой.

— Не в этом дело. Просто я никогда больше не смогу тебе верить.

— А хотел бы?

— Конечно.

— То есть, ты говоришь, что у нас что-то могло бы получиться?

— Почти уверен, что могло бы.

— Но теперь никак? Никогда?

Он не ответил.

— Ты извращенец. И еще знаешь что? Ты меня так и не поцеловал.

Он исправил этот недосмотр. Когда лица их медленно раздвинулись, Джемайма вздохнула.

— Прямо рог изобилия! Кто бы мог подумать, что у губ своя память.

Они смотрели, как последний желтый луч ушел за зазубренные хребты, окружившие их.

— Джонатан. Насчет этой истории у тебя в доме…

— Не желаю об этом говорить.

— Тебя же на самом деле не деньги расстроили, правда? То есть… нам было так хорошо вместе… я хочу сказать, весь день хорошо. Не только в постели… Эй, хочешь что-то скажу?

— Скажи.

Она засмеялась сама над собой.

— Даже когда я уже взяла эти деньги, я еле удержалась, чтобы не вернуться и лечь с тобой еще раз — на прощанье. Вот тогда бы ты действительно разозлился, узнав обо всем, да?

— Да. Действительно.

— Скажи, а как там этот псих? Как его зовут?

— Мистер Монк? Не знаю. Я уже давно дома не был.

— О? — Она поняла, что выбрала неблагоприятный момент для этого разговора.

— Очень давно. — Джонатан поднялся. — У тебя в номере кровать есть?

— Довольно узкая.

— Справимся как-нибудь.

И в эту ночь у нее хватило ума больше не ворошить прошлое.