Санька-пограничник

Глава 5. КАМЕННЫЙ ЗУБ

Каменный Зуб, до которого, казалось, рукой подать, словно уходил от мальчишек. Кедрач, издали такой ровный, бархатистый, предстал густой, переплетенной вкривь и вкось, сетью. И лесом не назовешь эти двухметровой высоты хвойные дебри, и ноге ступить негде. Кедрач то хватал ершистыми липучими лапами, то отшвыривал, как пружина. Местами он образовывал шатры, под которыми было темно и душно, как в бане.

Славка прицеливался, куда шагнуть. Посмотрев в спину Анелькуту, который ловко прыгал, будто порхал по распустившимся возле самой земли деревянным петлям, тоже скакнул. И тут же застонал:

— Ой, ой!

— Кые, кые, — подбежал Анелькут. — Какой неловкий. Надо на носочках, как за нерпушкой по битому льду. Тогда не провалишься.

Ухватившись за перекрещенные стволы стланика, в которых, словно в капкане, застряла нога Славки, ребята раздвинули их.

— Куда завел? — поднял Славка потное, исцарапанное и перемазанное смолой лицо, обращаясь к Генке.

— Ну, ты веди.

— Надо по компасу, — насупился Славка.

— Надо бы, да кабы, — передразнил Генка. — Что ж не взял?

Анелькут смотрел на товарищей открытыми добрыми глазами и улыбался.

— Зачем спорить? «Нэтан» солнце говорит — «до свидания», — и он развел руками.

Весь вид Анелькута показывал: «А мне хоть бы что». Блестящие, иссиня-черные волосы были гладки, будто только что причесаны, куртка плотно затянута широким, отороченным медными бляхами ремнем, сбоку пристегнут нож в чехле. Брюки заправлены в мягкие сапоги из выделанной оленьей кожи — ровдуги, расшитой разноцветными кусочками сукна.

Славка перевел взгляд на Генку и прыснул: спутанные волосы — шваброй, лицо пестрое от смоляных пятен и нити. Расстегнутая рубаха — распашонкой. Левое плечо скособочилось под тяжестью ружья.

— Эх ты. Тартарен из Тараскона.

— Я тебе пообзываюсь, книжник лопоухий.

— Однако пошли, — решительно сказал Анелькут.

— Куда ты? — окликнул Генка, видя, что коряк направился не вверх, а поперек сопки.

— Прямо нельзя, закружим в кедраче. Надо распадок искать.

Идти за Анелькутом сразу стало легче. Тот же кедрач, но будто поредел. Коряк находил среди зарослей длинные и узкие, как щели, коридоры, кружащиеся спиралями…

Когда ребята уже не чаяли выбраться на свет, коридоры стали расширяться, разделять, чащу стланика на островки. Пахнуло свежестью.

Анелькут остановился, вытянув шею, раздул ноздри и медленно повел головой.

— Вода! — он, не оборачиваясь, махнул рукой и взял круче.

Прямо перед глазами открылась лощина. По ней в низинках белели широкие кругляши лежалого снега, тянувшиеся бусами вверх, к самому Зубу.

— Урра! — Славка помчался вперед и с разбегу кувыркнулся.

— Балбес, опять кричишь, — вяло обругал товарища Генка и, тоже растянувшись на снегу, стал набивать им рот.

Анелькут, присев на корточки, принялся руками уминать наст. Достал нож и вырыл глубокую лунку.

— Снегом не напьешься. Идите сюда.

— Смотри-ка, вода! — Славка опустил в снеговой колодец нос.

— Однако много не надо: ходить тяжело, — предупредил коряк.

Но Славка, пока не осушил ямку, не встал. Когда поднял голову, ребят уже не было.

— Эй! — закричал Славка. — Куда спрятались?

Из-за куста кедрача высунулся Генка. Он делал таинственные знаки, прижимая палец к губам, а другой рукой, угрожая, показывал кулак.

Славка поднял плечи к ушам и, крадучись, на цыпочках засеменил вверх.

Рядом с Генкой он увидел лежавшего на снежном языке Анелькута.

— Чего вы? — зашипел Славка.

Генка молча показал на отпечаток большой широкой ступни, которую и рассматривал Анелькут.

— Человек! Совсем недавно прошел, — пояснил он Славке на ухо.

У Славки лицо словно судорогой перекосило.

— А если… сейчас за нами следит?..

Генка, осмотревшись, осторожно спустил с плеча ружье.

— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Анелькут.

Генка подскочил и зажал ему рот.

— С ума сошел!

— Это же хозяин.

— Какой хозяин?

— Да медведь гулял, — развел руками Анелькут.

Снова вгляделись в следы.

— Видишь, треугольником. Пятки почти нет, а ступня широкая и плоская, — Анелькут снова заулыбался.

— Ничего смешного, — возразил Генка. — Шпион мог и под зверя замаскироваться. Я читал: и под медведя, и под кабана. На руки и на ноги надевают специальные ботинки.

— Это настоящий, — подтвердил Анелькут. — Может, вчерашний.

— А медвежонок тогда где? Вторых-то следов нет, — возразил Генка.

— Может, и не вчерашний, — согласился Анелькут. — Однако все одно, медведь.

Генка промолчал. А Славка подумал: «Чем медведь лучше шпиона? Раз — и оторвет голову!» Он сжался, напряженно вслушиваясь: вдруг раздастся звериный рык. Но уши ничего не улавливали, кроме легкого шороха — это падал с листьев на траву туман.

— Камчатский медведь — народ добрый — во весь голос сказал Анелькут и продолжал шепотом — Громче надо. Чтобы мишка первым нас услышал или увидел. Он тогда сам свернет с тропы. Только бы неожиданно на нас не наткнулся — будет худо…

— Жаль, патрона с жаканом не взял, — посетовал Генка и сплюнул.

— А зачем? — спокойно возразил Анелькут. — Летом у него шкура плохая.

Теперь ребята разговаривали громко. Особенно старался Славка, стремясь еще и высунуться, надо и не надо, из кустов.

…На Каменный Зуб успели забраться до захода солнца. Вершина вся иссечена мшистыми уступами. На одном, широком, светлела березовая роща. Коротконогие крепыши с небогатой кроной уперлись зелеными лбами в сторону юга. Их корни намертво сцепились с камнями. Деревья росли редко, вразброс, и роща просматривалась насквозь. Вдали, на горизонте, холодно, как лезвие остро отточенного ножа, сияла полоса океана. Справа вдали вздымалась белая горная вершина. Над ней застыло сиреневое облачко.

— Ярая малахай надела, — сказал Анелькут. — Погода переменится.

Здесь, на высоте, погода и так уж переменилась — стояла поздняя осень: под ногами шуршала опавшая листва, горели гроздья рябины, прижалась к земле поржавевшая трава…

— Тропинка! — Генка остановился, разглядывая узкий, глубоко протоптанный желоб.

— Тоже, скажешь, медвежья? — поглядел он на Анелькута.

— Нет, баранья, — спокойно, не задумываясь, ответил коряк. — Бараны всегда на кручах.

— Наверное, и сигналил-то баран, — кисло пошутил Генка.

— Человеку здесь не спрятаться, — озирался Славка. Ему очень хотелось, чтобы тропа на самом деле оказалась звериной.

— Зачем прятаться? Дал сигнал и ушел.

— Но ведь должны ответить.

— Почем знаешь? Может, и ответили…

— Где же искать теперь? — обернулся Славка к Анелькуту.

Коряк что-то разглядывал на карликовой рябинке.

— Ягоду собираешь? — снова окликнул Славка.

— Сломана, — показал Анелькут на ветку. — Туда пошел, к морю.

— Почему туда?

— Сломана по ходу. Вот так, — Анелькут плечом надломил еще одну.

— Тоже баран?

— Нет, человек. Если зверь, то хоть шерстинка осталась бы. И ягоду ел.

Славка протянул к кусту руку.

— Не трогай! — подскочил Генка. — Платок есть?.. Дай-ка.

Генка осторожно отрезал сломанную ветку ножом, завернул в Славкин носовой платок — и в карман.

Он воспрянул:

— Надо быстрей! По тропинке! Может, еще следы какие оставил!

Сопка по эту сторону была более пологой. Теперь шли вниз. Вниз катилось и солнце. Ребята косились на него — и шаг сам собой ускорялся.

Тропа нырнула в заросли шеломайника. Огромные лопастые листья смыкались над головой, образуя зеленую черепицу. И затхло, и душно, и сумрачно. Шагать скользко: под ногами голая сырая земля.

Едва вступили в заросли, как навалилась мошка — под листьями шеломайника ее постоянное дневное пристанище. Серое облачко, кружась, меняя очертание, не отставало от мальчишек. Мошка лезла в глаза, в уши, в нос, запутывалась в волосах и жгла, жгла, жгла… Она продолжала преследовать и тогда, когда ребята выбрались из травяных дебрей.

Генка сопел, остервенело расчесывая зудящее тело. Славка смастерил два веника из веток и без передышки размахивал ими, хлестал себя по спине, по ногам, куда только доставали руки.

— Не успеем вернуться, — отчаявшись, заныл он и тут же поперхнулся, закашлялся — гнус попал в горло. Славка с завистью смотрел в коричневый затылок Анелькута — головой даже не шевельнет, знай пощелкивает орешки, шелуша на ходу шишки кедрача. Спросил:

— Ты что, дубленый?

— Он не закалялся, как некоторые, — подкусил Генка.

Славка зло посмотрел на товарища, не ответил.

Смеркалось. Сразу надвинулись сопки, скучились заросли. Тропинка вдруг запружинила. Это начиналась приморская тундра.

Ребята вышли на волнистую низину. По ней кое-где были раскиданы кусты жимолости с нежно-зелеными, будто просвечивающимися листиками. Ягода уже переспела: покрытые сизо-голубоватым налетом плоды сморщились и удлинились, были слаще обычного. Анелькут и Генка походя хватали ягоду, а Славка до того утомился, что даже лень протянуть руку. Усталость и мошка валили его с ног.

Анелькут остановился.

— Однако избушка, — сказал коряк, показывая на маячившее впереди, за кустарником, приземистое строение.

— Пошли отдохнем, — промямлил Славка. Ему уже было не до зверей, не до шпиона.

Крадучись, прислушиваясь, подобрались к избушке.

— Дверь-то подперта. Значит, никого нет. — Анелькут мягко шагнул в своих торбасах и убрал палку.

— Пойдемте, чего ждать? — Генка двинулся вперед, чиркнул спичкой. — Зимовье. Охотники тут отдыхают.

Анелькут отрицательно мотнул головой.

— Нет нар, оленьих шкур тоже, чайника…

Славке все безразлично, сразу же разлегся на полу.

Анелькут повел носом.

— Однако рыба?..

Опять чиркнули спичку. На стене, за чугунной печкой, из угла в угол протянута бечева, на которой висела сушеная корюшка.

— С моря кто-то принес, — пояснил Анелькут.

— Вот здорово! Давай сюда.

В темноте раздавалось торопливое чмоканье, хруст. Мальчишки уминали одну рыбешку за другой.

— Попадет дома, — угрюмо проговорил Славка.

— Не ной, — оборвал Генка.

— Утром возвращаться надо. Конечно, так, — сказал Анелькут. Вздохнул: — Почаевать бы.

И сразу всем захотелось пить. А где взять ее, воду? Рядом ни речки, ни ручья.

…Прокричал филин: всхлипнул, зарыдал и рассмеялся. Дремавший лес и тундра словно ждали этого сигнала — откликнулись: затявкали лисицы, где-то далеко-далеко надрывно прокричала рысь, снизу, наверное, с самого берега, бесконечным «о-о-оу» отозвались волки.

Ребятам такой концерт не по душе. Они попробовали рассказывать сказки, но, как нарочно, вспоминались все страшные, про леших да про колдунов. Хоть и неправда, а послушаешь — и из избушки за три шага отойти страшно.

Славка уткнулся в Генкино плечо.

— Ты что? — спросил Генка. — Спишь?

Славка отрицательно мотнул головой и так сладко зевнул, что сманил и товарищей.

— Давайте, верно, соснем? — предложил он откровенно.

— Охранять кому? — спросил Генка.

— Дежурного назначим, — нашелся Славка. — Чур не мне первому!

— Надо по-честному. — Генка пошарил и выбрал три палочки. Высунул концы из кулака. — Короткая — дежурит.

Славке не повезло.

— Внимательно слушай, а то поубивают всех, — предупредил Генка, не замечая кислой мины товарища. — Сменяться через два часа.

— Где я тебе часы возьму?

— Считай секунды. Дойдешь до трех тысяч шестьсот — это час, еще столько же отсчитай — и буди меня.

— Раз-два, три-четыре! — заспешил Славка.

Генка и Анелькут клубочками свернулись на полу. Приклонили головы на кулаки и сразу засопели.

Славка дошел до двухсот. Каждый десяток он произносил на разные голоса, тайно надеясь, что кто-то не спит. Но в ответ — лишь сопение.

«Ладно, — обиделся Славка, — посчитаю вам», — и принялся тараторить цифры, пока не сбился. Чтобы не ломать голову, округлил до тысячи… Вздохнул, поглядел на спящих и… улегся рядом, продолжая бормотать: «тысяча один… тысяча два… тысяча десять…»

…Ярко пылал костер. Урчал подвешенный на суку медный чайник. Анелькут протягивал к нему руку, но она никак не слушалась. Громко застонал и проснулся. На его локте, как на подушке, лежал Славка.

Внутри у Анелькута все горело, губы сухие, как шершавая бумага, язык не слушался, распух и прилип к небу. «Уснуть бы опять, — кряхтел, ворочался коряк. — Зачем было столько рыбы есть? Пустой человек! — досадовал он сам на себя. И вдруг хлопнул по лбу: — Какумэй!»

Анелькут осторожно, стараясь не разбудить товарищей, поднялся и вышел за дверь. Хоть глаз выколи: ни земли, ни неба. С океана несло сыростью. «Дождь будет», — подумал Анелькут и шагнул в темноту.

Отойдя немного, он присел на корточки и принялся ползать по мшистой тундре, шаря вокруг себя рукой. Иногда останавливался и подолгу копошился на одном месте — Анелькут собирал шикшу. Ее стебли — елочки скучиваются по кочкам в мягкие подушки. Надо только нащупать бугорок — и клади горстями в рот водянистые кисловатые ягодки. Очень упругие, они лопались с треском, хорошо утоляя жажду.

Впереди послышался шорох. Анелькут, как лежал, опершись на локоть, так и прирос к земле. А там кто-то дышит и дышит. Сопение прерывалось непонятными звуками: «Щелк-щелк!»

«Может, волк! С голоду зубами», — Анелькут вытянул из чехла нож и приподнялся.

— Анелькут! — донеслось издали.

Коряк только шевельнул губами. «Славка кричит, — понял он. — И не отзовешься».

— Апчхи! — раздалось совсем рядом, за кочкой.

Анелькут от неожиданности подскочил и ткнулся в человека.

— Генка! — узнал он. — Это ты?!

— Кто же еще? — мрачно ответил Генка, распрямляясь.

— А это я, — сообщил Анелькут. — Чего ползал?

— Тебе самому что не спалось? — ответил вопросом на вопрос товарищ.

— Пить захотел, пошел за шикшей.

— Думаешь, один умный…

— Значит, тоже… А что у тебя щелкало?

— Шикша. Я ее зубами так…

Подсмеиваясь над своими страхами, ребята направились к избушке.

— С вами только свяжись, — хныча, встретил их Славка.

— На вот, — Анелькут, успокаивая товарища, протянул ему горсть ягод.

— Ты ее зубами, — дал совет Генка. — Пожуй и выплюни. Скорей напьешься. Вот так. — И опять раздалось звонкое: «Щелк-щелк!»

Больше ребята не могли уснуть — и холод, и всякие мысли. Крутились, крутились… В окошко вползал неуютный дождливый рассвет. В углах повизгивал ветер.

— Шторм на море, — сказал Анелькут.

— Уж и шторм? — не поверил Славка. — Спокойно же было.

— На берегу погода сто раз меняется, — начал Генка и смолк: за дверью зачавкало.

Сначала эти звуки приняли за шум дождя. Но раздались отчетливые шаги. Кто-то подошел к избушке. Мальчишки замерли.

Сейчас увидит, что палки-то нет…

— Тс-сс, — прошипел Генка и выставил вперед ружье.

А тот, снаружи, не спешил — обивал о стенку сапоги. Наконец дверь скрипнула, в щель просунулся ствол автомата.