Сатурналии

Глава 4

Катон разбудил меня слишком рано, и Кассандра принесла мне на подносе завтрак. Два моих пожилых домашних раба были, как всегда, навязчивыми и назойливыми, но они всегда умели радостно услужить в течение нескольких дней после моего возвращения из чужеземных краев. После этого оба снова возвращались к своему обычному капризному состоянию.

– Мои клиенты на улице? – спросил я.

– Нет, они еще не получили известий, что ты снова в городе, хозяин, – ответил Катон. – Тебе надо послать своего мальчишку, чтобы их созвать.

– Ни в коем случае! – сказал я. – Я не хочу, чтобы они являлись ко мне по утрам. Чем дольше они пробудут в неведении, тем лучше.

Я снял с подноса салфетку: под ней оказались горячий хлеб, нарезанные фрукты, вареные яйца и горшочек меда. Завтрак был одной из вырождающихся неримских привычек, которым я был подвержен.

Сытый, одетый, с Гермесом, следующим за мной по пятам, я отправился к преуспевающему цирюльнику, чтобы тот побрил меня и привел в порядок мои волосы. Они стали слишком лохматыми возле ушей за время моего морского путешествия и долгой поездки верхом. Да, я нуждался в стрижке и бритье, но кроме того, не было места лучше цирюльни, чтобы услышать уличные сплетни.

– Добро пожаловать в Рим, сенатор, – сказал цирюльник по имени Басс, бреющий голову дородному мяснику.

Остальные мужчины, ожидающие своей очереди, бурно поздравили меня с возвращением. Я был популярен среди соседей, и в те дни даже от сенаторов-патрициев ожидали, что они будут общаться с горожанами, особенно по утрам.

– Хорошо снова дышать римским воздухом, – сказал я, нарочито потянув носом. – Воздух был вонючим, как обычно в Риме. – Район все еще за Милона?

– Непоколебимо, – ответил мясник, проведя рукой по своему ставшему гладким черепу, который блестел от масла. – Следующий год будет трудным, но год после него – наш.

Остальные охотно согласились.

– С чего бы так? – спросил я.

– Потому что Милон в следующем году баллотируется в трибуны, – пояснил Басс.

– Милон – трибун! – изумился я.

– Он клянется, что если Клодий может занимать этот пост, то и он сможет, – засмеялся толстый банкир; золотое кольцо всадника поблескивало на его руке. – А почему бы и нет? Если та маленькая крыса из бывших патрициев может быть избрана трибуном, почему не может честный, прямодушный негодяй вроде Милона?

Милон и Клодий в то время заправляли двумя самыми могущественными бандами в Риме. Но Клодий происходил из старинной благородной семьи, такой же, как моя, члены которой считали, что высшие должности принадлежат им по праву рождения; Милон же был невесть кто невесть откуда. Он избирался квестором, а теперь стал сенатором, и это уже нелегко было вообразить. Но трибун? Надо бы к нему заглянуть…

Вообще-то мне предстояло нанести ряд визитов. Если я собираюсь вести расследование, надо выяснить, на какую поддержку и помощь я могу рассчитывать в Городе. Важные люди проводили много времени вдали от Рима. А еще мне надо было выяснить, как настроены мои враги.

– Как в эти дни ведет себя Клодий? – спросил я, усаживаясь на табурет цирюльника.

– Для себя – почти прилично, – сказал банкир. – Он так счастлив, что спустя несколько недель сможет занять свой пост, что только чванится и с важным видом расхаживает здесь и там, а его люди не дерутся с людьми Милона, если только случайно не сталкиваются в переулке. К тому же оба консула следующего года – его сторонники. Я слышал, Цицерон уже собирает вещички.

– Кто эти консулы? – спросил я. – Кто-то рассказывал мне в письме, но я забыл.

– Таких легко забыть, – сказал Бас. – Кальпурний Пизон и Авл Габиний. Клодий пообещал им богатые провинции после того, как они пробудут год на этой должности. Они сделают все, что он пожелает.

Мне все больше и больше казалось, что следующий год лучше всего подходит для того, чтобы провести его вдали от Рима.

– Клодий не собирается быть трибуном, – сказал я. – Похоже, он собирается быть кем-то вроде царя.

– Мы получили в трибуны Нинния Квадрата[8], – сказал мясник. – Он ненавидит Клодия. А еще победил на выборах Теренций Куллеон, а он считается другом Цицерона. Но они немногое смогут сделать. Банда Клодия правит на улицах в большинстве районов, и у них есть Священная дорога[9], а значит, и Форум.

Все согласились с тем, что это дает Клодию нечестное и почти непреодолимое преимущество.

Если все это кажется слишком запутанным, то оттого, что в Риме тогда было два вида политиков. Великие люди вроде Цезаря, Помпея и Красса хотели править всем миром, и это означало, что они проводили слишком много времени вдали от Рима. Но именно в Риме проводились выборы, определявшие статус и будущее каждого политика. Многие населенные пункты имели римское гражданство, но если их жители хотели принять участие в выборах, им приходилось путешествовать до самого Рима, чтобы проголосовать. Таким образом, право на голосование фактически оставалось монополией населения Города.

Потому и появлялись люди вроде Клодия и Милона, состязающиеся друг с другом за единоличный контроль над Городом. Каждый великий человек нуждался в своих представителях, которые будут влиять на выборы и соблюдать их интересы, пока они будут находиться где-то далеко. Политическая жизнь банд и контролируемых ими городских районов была так же сложна, как политическая жизнь Сената и империи. Банды Клодия и Милона были отнюдь не единственными, но самыми сильными и многочисленными. Существовали дюжины других банд, орудовавших в сложной паутине меняющихся союзов.

Всему этому весьма способствовало то, что Рим представлял собой не столько обособленный город, как Афины, сколько группу деревень в пределах одной стены. В отдаленные времена в него входило семь отдельных деревень, стоящих на вершинах семи отдельных холмов. По мере того как увеличивалось население этих деревень, они разрастались, спускаясь по склонам холмов – до тех пор, пока не слились друг с другом. В те времена Форум был их общим пастбищем и рынком. Вот почему древняя и почитаемая хижина Ромула стоит не рядом с Форумом и даже не на Капитолии, как можно было бы подумать. Нет, она находится среди нескольких других священных мест у подножия Палатина рядом со скотным рынком. Вероятно, это все, что имелось в Риме, когда Ромул основал его.

В результате римляне отождествляют себя со своими районами или родовыми деревнями не меньше, чем с Городом. Только за пределами Рима они действительно считают себя римлянами.

Моими соседями были жители Субуры, гордившиеся своим знаменитым шумным, скандальным районом, в котором, как они заявляли, выросли все самые буйные римляне. Они смотрели сверху вниз на обитателей Священной дороги, считая, что тамошние жители самодовольнее всех прочих, потому что обитают вдоль старого пути триумфаторов. Эти два района сходились в знаменитых традиционных уличных драках на ритуале Октябрьской Лошади[10]. И это были только два района из множества.

К тому же в Риме не имелось полиции, что давало бандам возможность контролировать улицы, – я и сам не поступил бы иначе.

Теперь все это осталось в прошлом. Первый Гражданин дал нам мир, безопасность и стабильность, и большинство людей в наши дни, похоже, счастливы наконец-то все это иметь. Но, принимая мир, безопасность и стабильность, мы отдали бо́льшую часть того, что сделало нас римлянами.

В то время такие мысли не приходили мне в голову. Меня в основном заботило, как бы выжить в течение следующих недель и попытаться решить, где переждать грядущий год. Мне нравилась Александрия, но тамошние люди хотели меня убить. Галлии следовало избегать любой ценой: она кишела галлами, а теперь там будут еще и германцы и сражающийся с ними Цезарь. В Македонии тоже шли бои. Я провел слишком много времени в Испании, и это место мне наскучило. Оставались еще семейные сельские поместья, но я ненавидел сельское хозяйство так же сильно, как и военную жизнь. Может, я смогу отправиться с братом Цицерона в Сирию? Сирия, похоже, интересное место, если только парфяне будут вести себя тихо. Стоило это обдумать…

Я потер гладко выбритую челюсть, обнаружив обычную щетину вдоль зазубренного шрама, оставленного иберийским копьем несколько лет тому назад. С тех пор шрам сводил на нет все усилия цирюльников.

– Гермес, – сказал я, – у меня есть для тебя поручение.

Мой раб беспокойно огляделся по сторонам.

– Ты же не собираешься бродить в одиночку, правда? Здесь, в Субуре, это запросто можно делать, но больше нигде. Заставь Милона одолжить тебе несколько его гладиаторов для охраны.

– Я тронут твоей заботой, но если мои соседи правы, при свете дня я должен быть в относительной безопасности. Клодий сейчас снова веселый парень из народа. Я хочу, чтобы ты сбегал к дому Луция Цезаря и выяснил, дома ли госпожа Юлия Младшая. Ее последнее письмо было послано с Кипра несколько месяцев тому назад. Если она здесь, я хочу ее навестить.

Гермес отправился медленной танцующей походкой, которой обычно передвигался за исключением тех случаев, когда направлялся играть в кости, смотреть на сражение гладиаторов, на бега или на встречу с какой-нибудь несчастной хорошенькой молодой семейной горничной.

Юлия была племянницей Юлия Цезаря и моей невестой. Поскольку все браки великих семейств заключались из политических соображений, прежде чем назначить дату свадьбы, семьи жениха и невесты дожидались нужной политической обстановки. То, что Юлия была единственной девушкой, на которой я по-настоящему хотел жениться, было чистой случайностью и совершенно не заботило ни мою, ни ее семью. Метеллы добивались связи с Юлиями, и нам полагалось эту связь обеспечить.

Не уверен, шли ли на пользу делу такие устроенные браки. Кретик выдал свою дочь за младшего Марка Красса, и эта пара была безумно счастлива. Дочь Цезаря вышла за Помпея, и они как будто довольно хорошо ладили до тех пор, пока та не умерла родами. Целер женился на Клодии ради временного союза с Клавдиями – и вот я в Риме, чтобы выяснить, не вздумала ли она развестись с ним решительно и бесповоротно.

Прежде чем двинуться дальше, я решил прояснить один вопрос, в котором совершенно не разбирался, и направился на запад, к реке, а потом начал долгий путь к району Транстевере.

Я нашел Асклепиада в его просторной приемной в школе Статилия Тауруса. При виде меня умное лицо врача расплылось в улыбке. В его волосах и бороде стало чуть больше седины, чем было в то время, когда я видел его в последний раз в Александрии, но в остальном он не изменился. Он давал указания рабу, который втирал мазь в плечо массивного нумидийца.

– Радуйся! – сказал мой старый знакомый, взяв меня за руку. – Я не слышал, чтобы в Риме недавно произошло какое-нибудь интересное убийство. Почему же ты так внезапно вернулся домой?

– Все как обычно, – ответил я. – Только убийство не недавнее.

– Ты должен все мне об этом рассказать.

Асклепиад отпустил раба и пострадавшего гладиатора.

– Вывихнутое плечо, – заметил он. – Я все время говорю Статилию, что от тренировок со щитами двойного веса больше травм, чем пользы, но такие тренировки – традиция, и он не желает слушать.

Я сел возле окна. С тренировочного двора внизу доносился мелодичный звон оружия.

– Я хотел бы проконсультироваться с тобой насчет загадок твоей профессии, – сказал я.

– Ну конечно. Чем я могу помочь?

– Что ты знаешь о ядах?

– Достаточно, чтобы знать, что клятва запрещает мне их прописывать.

– Софистика, – сказал я. – Ты же все время применяешь их в своих лекарствах.

– Верно, разграничительная линия тонка. Многие полезные лекарства, данные в больших количествах, могут убить. Снадобье, которое замедляет сердцебиение, может остановить сердце. Но, полагаю, ты интересуешься теми ядами, которые годятся для убийства?

– Именно. Моя семья хочет, чтобы я расследовал смерть Метелла Целера.

– Именно это я и подозревал. До меня доходят те же слухи, что и до остальных. Высокопоставленный человек, женатый на пользующейся дурной славой женщине, внезапная неожиданная смерть – ergo[11], отравление.

– Я должен поразведать, – сказал я. – Порасспрашивать. Но что мне искать?

Асклепиад сел и задумался.

– Во-первых, тебе следует выяснить симптомы. Были ли конвульсии? Шла ли у жертвы пена изо рта? Жаловался ли он на боль в животе или озноб? Была ли у него рвота необычной консистенции или цвета? Был ли у него кровавый понос?

– Похоже, это будет довольно просто, – сказал я.

– Возможно, только это и будет простым. Ты должен понимать, что, когда человек отравлен, в дело вовлечено куда больше суеверий, чем знаний.

– Знаю, – согласился я. – Здесь, в Италии, отравления ассоциируются скорее с ведьмами, чем с врачами или аптекарями.

– Так и есть. Некоторые яды действуют ужасно быстро, некоторые вызывают смерть в течение нескольких минут, применение некоторых нельзя распознать. В действительности есть и такие, которые даются в очень маленьких дозах в течение очень долгого времени. Их эффект накапливается, отчего может показаться, будто жертва умерла от затяжной болезни.

– То есть, ты говоришь, что отравление – работа для специалиста.

Мой собеседник кивнул.

– Или для убийцы, который располагает советами специалиста. В этой области всегда мало профессионалов, и они никогда не остаются без практики. Не забывай, многие начинают переговоры с отравителями, задумав самоубийство. Среди тех, кто не дал клятву моей профессии, это почти законная практика. Ни боги, ни гражданские власти не запрещают самоубийства.

– Как настоящие отравители заставляют свои жертвы принять снадобье? – спросил я.

– Самый обычный способ, с которым ты знаком, поскольку его безуспешно пытались испробовать на тебе, – перорально[12]. В таких случаях в качестве вещества-носителя почти всегда используются еда или питье, хотя известны случаи, когда яд маскировали под лекарство. Трудность с пероральной дачей в том, что большинство ядов имеют сильный неприятный запах.

– Вот тогда и можно замаскировать яд под лекарство, – заметил я. – Большинство лекарств ужасны на вкус.

– Совершенно верно. Большинство ядов имеют вид жидкостей или порошков. Их можно смешать с питьем или обрызгать ими еду. В немногих случаях это паста или смолистые вещества, а в совсем редких яды можно сжигать, чтобы получился отравляющий дым.

– Да неужели? Для меня это что-то новое… Я знал, что дым гашиша и опиума отравляет, но не знал, что существуют смертельные дымы.

– Отравление посредством ингаляции – это, наверное, самая редкая разновидность, и обычно такое происходит случайно, а не намеренно. Ремесленники, работающие с ртутью, особенно если та используется для извлечения золота из руды, иногда вдыхают ядовитые пары. Есть места, где встречаются природные ядовитые пары – например, вблизи вулканов, – и некоторые болота имеют печальную известность благодаря этому феномену.

– Значит, пары вряд ли можно использовать для убийства?

– Это было бы затруднительно. Яды также можно ввести ректально[13], что представляет определенные трудности, но любовные предпочтения некоторых личностей могут дать интимным партнерам доступ к этому месту. При этом яды могут быть такими же, какие даются перорально, хотя из-за способа их введения должны быть более сильными.

– Могу себе представить.

Что ж, нет ничего, чего не могла бы проделать Клодия.

– Еще яд можно ввести в тело через открытую рану. Отравленные кинжалы и другое отравленное оружие не так уж редки. В действительности на греческом языке само слово «яд», «токсин», происходит от слова, означающего «относящийся к стрельбе из лука», благодаря обычной практике смазывать стрелы ядом. Однако следует признать, что солдаты часто считают, что их ранили отравленными стрелами, тогда как на самом деле раны просто воспаляются.

– Солдаты очень легковерны, – согласился я.

– А еще яд может впитаться сквозь кожу. Если б его добавили в масло, применяющееся при купании или массаже, было бы очень трудно распознать его. И некоторые авторитеты считают, что те несчастные работники могут не только вдыхать ядовитые пары, но и впитывать ядовитую ртуть сквозь кожу.

– Рискованное ремесло, – заметил я.

– Как и твое. – Медик погладил аккуратно постриженную бороду. – Кстати, о ядах – не следует пренебрегать и возможностью животных факторов.

– Полагаю, не следует, – согласился я. – Но что ты имеешь в виду?

– Ядовитые змеи, которых иногда находят в постели жертвы, не всегда заползают туда случайно. А некоторые люди особенно чувствительны к пчелиным и осиным укусам. Осиное гнездо, брошенное в окно такого человека, – эффективный способ расправиться с ним. И, как говорят, по меньшей мере один фараон умер, когда его соперник наполнил ночной горшок царя скорпионами.

Я вздрогнул, услышав такое.

– Способов отравить кого-то больше, чем я думал.

– Существует мало дисциплин, на которые расточалось бы столько мастерства и изобретательности, сколько расточалось на убийство. Это должно предоставить тебе уникальную возможность испытать свои силы.

– Должен признаться, старый друг, я впервые приступаю к расследованию, будучи почти в отчаянии. Если женщина действовала даже с минимальной компетенцией, убийство будет почти невозможно доказать. А я знаю, что Клодия более чем компетентна, когда речь идет об убийстве.

– Настоящая Медея. И в придачу, как я слышал, подозревается в инцесте со своим братом. А в довершение всего поразительная красавица. Подходящий объект для поэтов и драматургов.

Асклепиад подходил к таким вещам, как грек.

– Катулл раньше тоже так думал, – заметил я. – Я слышал, он, в конце концов, преодолел свою безрассудную страсть и нашел какую-то другую ужасную шлюху, чтобы таскаться за ней, как щенок.

– Он стал куда более утонченным, – сказал медик. – Ты помнишь его наивным мальчиком, только что явившимся в Рим и сраженным уловками Клодии. Ты и сам не был к ним невосприимчив, если мне не изменяет память.

Воспоминание об этом причинило мне боль.

– А теперь мне полагается найти улики против нее, которых, вероятно, не существует… Она надо мной посмеется.

– Многие мужчины терпели от нее и худшее. Можешь прийти ко мне полечиться.

– У тебя есть лекарство от унижения? Ты, должно быть, богат, как Красс.

– У меня есть превосходное кипрское вино. После него бывает самое легкое похмелье.

Я встал.

– Возможно, я поймаю тебя на слове.

Потом я внимательно осмотрел стены приемной. У Асклепиада имелись образцы почти любого оружия мира. К каждому был прикреплен свиток, в котором описывались раны, которое наносит это оружие.

– Хотелось бы мне, чтобы все пользовались таким честным оружием, как это, – пожаловался я.

– Каким простым тогда был бы мир! – вздохнул мой друг. – Мы жили бы в золотом веке. Но сейчас выбор оружия весьма широк. И даже трудноуловимые яды грубы по сравнению с тем оружием, которое предпочитают в Риме сегодня.

– С каким же?

– С произнесенным вслух словом. Я пытаюсь оставаться в стороне от римской политики, но вы – шумные люди.

– Этому мы научились у вас, греков, – заметил я. – Периклы, Демосфены и вся та многословная шайка.

– Тебе следовало бы выбрать для сравнения спартанцев, а не афинян. Они были тупыми хамами, но по-солдатски ценили в ораторах краткость. Так или иначе, я не намекаю на ваших выдающихся ораторов вроде Цицерона или Гортензия Гортала[14]. Я, скорее, говорю о демагогах.

– Цезаре и Клодии?

– Есть и множество других. Я не осмеливаюсь вторгаться в сферу твоих знаний, но тебе следовало бы разузнать об их деятельности. Боюсь, надвигается гражданская война.

– Это как-то чересчур. У нас не было гражданских войн больше двадцати лет. А легкое буйство время от времени… Вред от него невелик. Оно очищает воздух и позволяет выплеснуть излишки недобрых чувств.

– Чисто римское отношение к делу. Но на этот раз не будет оскорбленных союзников и муниципиев[15]. Будет класс против класса.

– Тоже ничего нового. Такое случалось со времен Гракхов. Вероятно, даже раньше. Такова наша природа.

– Тогда я желаю тебе насладиться этим. Пожалуйста, не стесняйся, консультируйся со мной в любое время.

Я поблагодарил врача и ушел. На самом деле я не был так жизнерадостно настроен, как притворялся перед Асклепиадом, но мне не хотелось раскрывать свои страхи насчет пороков общественной жизни Рима перед чужестранцем, пусть даже моим другом. А если надвигалась война между классами, в этом никоим образом не стоило обвинять только подстрекателей из простого народа. Немалая часть ответственности лежала и на моей семье.

Я был рожден аристократом, но питал мало иллюзий насчет равных мне по происхождению. Мы навлекли бесконечные беды и на самих себя, и на Рим, и на его империю своей тупой непримиримостью. Крайнее крыло аристократической партии сопротивлялось любому улучшению положения обычного римлянина с безрассудной рефлекторной враждебностью собаки, охраняющей свой обед.

Я размышлял обо всем этом, возвращаясь в истинный Город. Рим давно уже разросся за пределы стен, которые разметил своим плугом Ромул. Порт Рима, район, находящийся за стенами на берегу реки, перебрался через реку, чтобы образовать новое предместье Транстевере. На Марсовом поле – там, где некогда каждый год собирались граждане, чтобы записаться в свои легионы и проголосовать по важным вопросам – по-прежнему воплощались грандиозные строительные проекты. Граждане все еще приходили туда голосовать, хотя теперь мало кого заботила служба в легионах.

«Пройдет немного времени, – подумал я, – и бо́льшая часть Рима будет находиться не в кольце стен, а за их пределами. А откуда берется все это избыточное население? Наверняка появляется не благодаря увеличивающейся рождаемости. Вообще-то многие старинные фамилии вымирают из-за недостатка жизненной энергии. Плодовитость Цецилиев Метеллов – явно исключение».

Нет, Рим наполняли крестьяне из сельской местности и освобожденные рабы. Крестьянам, некогда главной опоре общества, приходилось продавать свои земли, разоряясь из-за огромных малоэффективных плантаций, использовавших дешевый рабский труд, – еще одно несчастье, которое мой класс навлек на Рим. А сами рабы добывались в результате наших бесконечных войн с другими странами. Горемык, которые кончали свою жизнь на плантациях или в рудниках, заставляли работать до смерти, но многих использовали на менее трудных работах в Риме, и мало кто из них оставался рабом на всю жизнь. Их освобождали, и в течение поколения, максимум двух, их потомки получали все гражданские права.

На улице рядом со скотным рынком я увидел напыщенного, исполненного чувства собственного достоинства сенатора, шествующего во главе толпы своих клиентов. Вообще-то некоторые из них шли впереди, расчищая путь для великого человека. Их, наверное, была целая сотня – вот еще одна из причин быстрого увеличения числа вольноотпущенников. Одним из способов продемонстрировать свою важность было показаться с большой клиентелой[16], а освобожденные рабы автоматически становились вашими клиентами, связанными узами долга и обязанностью посещать вас. У по-настоящему богатых людей таких клиентов были тысячи. В довершение всего я знал, что этот сенатор (имя его я не назову – его обидчивые потомки в наши дни очень могущественны) сам был внуком освобожденного раба.

Я брел наугад. Я часто так поступал. В юности я ненавидел скучных стариков, которые вечно сокрушались об испортившихся временах и о том, как низко пала Республика. Теперь, когда я сам стал старым, я, скорее, наслаждаюсь всем этим.

На скотном рынке я прошел среди загонов и клеток, очень внимательно глядя себе под ноги. Воздух был пропитан запахом сгрудившихся здесь домашних животных и звенел от блеяния, рева, кудахтанья и прочих звуков. Несмотря на название «Бычий форум», тут продавалось очень мало крупного скота, не считая животных, предназначенных в жертву. Зато тут было множество другой живности, от ослов до жертвенных голубей. Их можно было купить живыми или по кускам, уже забитых.

Кроме прилавков мясников, фермеров и продавцов скота, тут стояло много прилавков других торговцев, но я не искал, что бы мне купить. На Форуме я заметил, что исчезли палатки предсказателей судьбы – без сомнения, их прогнали цензоры или эдилы. Такое случалось каждые несколько лет, но они всегда мало-помалу возвращались. Им нужно было где-то обретаться, и скотный рынок вполне им подходил, но пока я не увидел ни одного.

Потом я заметил, что перед продавцом козы разглагольствует какой-то человек в сенаторской тоге вроде моей, но одноцветной. Он протянул руку, и торговец угрюмо передал ему несколько монет. Раз он собирает штрафы на рынке, значит, это один из плебейских эдилов. Курульные эдилы носили тогу с пурпурной каймой.

– Простите меня, эдил, – сказал я, подойдя к нему сзади.

Сборщик штрафов повернулся, и его взгляд машинально опустился к пурпурной полосе на моей тоге.

– Да, сенатор? Чем могу…

А потом мы одновременно узнали друг друга.

– Деций Цецилий! Когда ты вернулся? – Он протянул руку, и я пожал ее, ухитрившись не скрипнуть зубами.

Это был Луций Кальпурний Бестия, человек, которого я ненавидел.

– Только вчера, – ответил я. – Твой чин тебе подходит, Луций. Ты похудел.

Мой недруг скорчил гримасу.

– Проклятая должность! Никогда нет времени поесть, и я провожу дни, лазая по зданиям и выискивая нарушения строительных норм. Это поддерживает меня в форме. К тому же это разорительно дорого, поскольку суммы, выделяемые на строительство государством, были установлены примерно триста лет тому назад, а цены с тех пор выросли. Нам приходится возмещать разницу из собственных кошельков. Не могу выразить, как я благодарен, что год почти подошел к концу.

Бестия весело рассмеялся. Этот человек действительно не понимал, как сильно он мне не нравится.

– Когда ты выдвинешься на должность эдила, Деций?

– Примерно через пять лет, если проживу так долго. Тогда я буду соответствовать возрастным требованиям.

– Начни занимать для этого уже сейчас, – посоветовал Луций. – Что привело тебя на скотный рынок? Я бы никогда сюда не приходил, если б того не требовала моя работа.

– Я гадал, куда подевались предсказатели судьбы. Их нет на Форуме, и здесь я их тоже не вижу.

Я почувствовал, что меня тянут за подол тоги, и посмотрел вниз. Меня дергал за одежду ребенок. Я вырвал подол из рук маленького бесенка и решил, что это все ерунда. Ребенок с разочарованным видом пошел к своей няньке.

– Мы выгнали их из города в начале года, – сказал Бестия. – Ты же знаешь, что Цезарь одержим страстью к порядку. Это первое, что он поручил нам в качестве консула и великого понтифика: выгнать их за ворота. Без разрешения одного из эдилов они не могут войти в город даже для того, чтобы что-нибудь купить.

– И где же они сейчас? – спросил я.

– Поставили свои палатки на Марсовом поле рядом с цирком Фламиния. А я думал, ты из тех людей, которые не верят в предзнаменования… Зачем тебе предсказатель судьбы?

– Осторожность никогда не помешает, – ответил я.

Луций Кальпурний был из тех людей, с которыми я определенно не хотел обсуждать свое расследование.

– Ну, там ты их и найдешь. Ну же, признайся: ты обрюхатил какую-нибудь высокородную госпожу, и тебе нужно устроить аборт!

– Ты угадал. Жену Цезаря.

Эдил оглушительно захохотал.

– А она должна быть выше подозрений![17]

Спустя четыре года римляне все еще находили смешным это невероятно напыщенное и лицемерное заявление Юлия Цезаря. Однако при Цезаре мы все меньше и меньше смеялись.

Я поблагодарил Луция и ушел.

Бестия был по уши замаран в сумасбродном заговоре Катилины и почти наверняка вовлечен в убийство. Однако он вышел из этого чистеньким, потому что в то время действовал как шпион Помпея. Было мало смысла вставать в позу морального превосходства. В римской общественной жизни почти невозможно чего-нибудь добиться, не имея дела с такими гнусными людьми, как Луций Кальпурний. Он был среди них еще не самым худшим.

Цирк Фламиния находился далеко, но кто возражал бы против пешей прогулки после двух дней, проведенных в море и верхом?

Я покинул истинный Город через ворота Карменты рядом с южным подножием Капитолия. В том месте в Сервиевой стене есть двое ворот на расстоянии нескольких шагов друг от друга, но пользоваться можно только одними, потому что вторые открываются лишь для триумфальных процессий.

Я не искал какого-нибудь конкретного предсказателя, мне просто нужно было окунуться в атмосферу мира, почти полностью мне незнакомого: странного преступного мира ведьм.

Известные мне италийские ведьмы делятся на три вида. Сага, или мудрая женщина, – обычно гадалка, которая также разбирается в травах и оккультных делах. Саги редко считались злыми, и власти периодически изгоняли их из Города только потому, что они иногда предсказывали политические события и смерть важных людей. Эти предсказания легко могли сбываться, учитывая, насколько суеверными были горожане и как сильно Рим полагался на слухи в качестве информации.

Следующая разновидность стрига – настоящая ведьма или колдунья. Как известно, эти женщины насылают чары, накладывают проклятия и используют тела умерших для нечестивых ритуалов. Этих ведьм очень боялись, и их деятельность строго запрещалась законом.

И, наконец, были уже упоминавшиеся здесь венефики – отравительницы. Пока я не планировал искать одну из них. А они, по понятной причине, не кричали, расхваливая открыто свои товары, как поступали обычные продавцы.

Марсово поле некогда служило местом для сбора и тренировок легионов, но по мере того, как на него вторгались здания, там оставалось все меньше открытого пространства. Некогда единственным по-настоящему большим строением здесь был цирк Фламиния, но теперь над всем доминировал громадный театр Помпея и его обширный комплекс, включавший в себя зал, где собирался Сенат. С тех пор как этот зал был достроен, большинство собраний Сената происходили именно в нем. По крайней мере, там хватало места. Сулла почти удвоил число сенаторов, не построив для них подходящей величины помещения, и теперь, спустя двадцать лет, несмотря на смерти и очищение Сената цензорами, сенаторов все еще оставалось слишком много, чтобы они могли с удобством разместиться в старой курии.

Я увидел палатки и ларьки сразу, как только вдали показался цирк Фламиния. Они были ярко раскрашены и разрисованы фантастическими узорами, чаще всего – змеями, звездами и полумесяцами. И похоже, тут велись оживленные дела – еще один признак беспокойных времен.

Как и во многих других случаях, в Риме существовали две разные традиции гадания: официальная и народная. На официальном уровне имелся штат избираемых авгуров, которые истолковывали знамения в соответствии со строгим списком их значений. По большей части знамения были небесными: птицы, молнии, гром и так далее. Авгуры не предсказывали будущее; скорее они улавливали волю богов, касающуюся конкретного вопроса в данный момент. Для простых людей это было слишком уж утонченным, поэтому время от времени государство обращалось к этрусским гаруспикам, которые толковали волю богов с помощью грубоватого метода исследования внутренностей жертвенных животных. Реже всего сверялись с «Книгами Сивилл». Такое случалось только во времена бедствий или чрезвычайных предзнаменований, и этим занималась коллегия из пятнадцати известных людей, надменных личностей, чьи предсказания вызывали всеобщее беспокойство и у государства, и у народа.

Встречались и частные авгуры и гаруспики, предлагавшие личные консультации и требовавшие плату за свои услуги, но официальные лица относились к ним довольно-таки пренебрежительно.

Поэтому и существовали мудрые женщины, с которыми простые люди все время советовались как по важным, так и по тривиальным вопросам. В отличие от официальных толкователей знамений, не притворявшихся, будто они обладают особыми силами, пророчицы часто заявляли о своем умении предвидеть будущее. Как и сильные мира сего, простой люд никогда не испытывал недостатка в легковерии, и то, что предсказания часто не сбывались, не мешало верить в силу этих прорицательниц.

Первая палатка, к которой я подошел, была маленькой и потрепанной… Впрочем, я не сказал бы, что остальные можно было перепутать с преторием[18]. Войдя, я тут же начал давиться от густого дыма ладана. Глаза защипало, и я едва сумел разглядеть старую каргу, претенциозно восседающую на бронзовом треножнике с короткими ножками, как будто она и вправду была сивиллой.

– Что тебе нужно от Беллы? – прошипела она. – Белла находит то, что спрятано. Белла видит то, что грядет.

Ее почти беззубый рот слегка нечетко выговаривал слова, лишая их задуманного, повергающего в благоговейный ужас, эффекта.

– Вообще-то я ищу того, кто хорошо разбирается в травах и лекарствах, – ответил я.

– Шестая палатка слева, – сказала старуха. – Под арками цирка. Спроси Фурию.

Я поблагодарил ее и, пятясь, вышел. Прежде чем отправиться дальше, немного постоял, повернувшись лицом к ветру и делая глубокие вдохи. Когда мои глаза перестали слезиться, я отправился на поиски той, кого звали Фурией.

В таланты карги, очевидно, не входило знание простых цифр, потому что между ее палаткой и цирком было, по меньшей мере, двенадцать других. Ради ее клиентов я надеялся, что ее умение прорицать превосходит ее арифметические способности.

Из палаток, мимо которых я проходил, доносились звуки флейты, треск и завывающие песнопения. Некоторые из здешних женщин заявляли, что могут помочь клиентам вступить в контакт с их умершими близкими. Я никогда не понимал, почему тени не говорят нормальным голосом, а всегда должны вопить или стонать. Но я и не видел смысла совещаться с умершими: у меня хватало проблем с живыми родственниками.

Глубокая аркада у подножия любого цирка представляла собой почти идеальное место для импровизированного рынка, а рынок под цирком Фламиния был еще и отгорожен занавеской, за которой имелись другие занавески, делившие на части внутреннее пространство. Совершенно незаконно, конечно, но даже маленькая взятка творит чудеса.

Порасспрашивав немного других гадалок, я вскоре нашел, где расположилась Фурия. К счастью, она не благоволила к ладану. Драпировка, прикрывающая арку, была расшита виноградными лозами и листьями, грибами и крылатыми фаллосами.

Внутри было полутемно, но я разглядел корзинки с травами и сушеными корнями; некоторые из них остро пахли. В задней части палатки на тростниковой циновке сидела, скрестив ноги, крестьянка в пышном черном платье и странной шляпе – похоже, из тонкой жесткой ткани, сплетенной из черного конского волоса. Поля шляпы были не у́же ее плеч, а тулья представляла собой высокий остроконечный конус.

– Добро пожаловать, сенатор, – сказала женщина, явно не питая благоговейного почтения к моему званию. – Чем могу тебе служить?

– Ты Фурия?

– Да.

У этой гадалки был акцент уроженки Тускии, земли, лежащей сразу за Тибром. В наши дни этруски обладают репутацией великих волшебников.

– Я Деций Цецилий Метелл-младший, и я… – заговорил я.

– Если ты один из помощников эдила, то я уже заплатила пошлину.

Под пошлиной Фурия имела в виду взятку.

– Для предсказательницы у тебя небольшой дар предвидения, – усмехнулся я. – Я не имею ничего общего с эдилами.

– О, хорошо. В нынешнем году мне их уже хватило. Плохо, что приходится ожидать следующей партии.

Моя собеседница была красивой, крепко сложенной, с правильными чертами лица и с самую малость раскосыми глазами, обычными для потомков этрусков. Ее темно-коричневые волосы были заколоты за ее головным убором.

– Итак, чем я могу тебе помочь? – спросила она. – Когда люди из твоего класса хотят посоветоваться со мной, они обычно посылают своих рабов.

– В самом деле? Что ж, есть вещи, которые я предпочитаю делать сам. Вещи, касающиеся определенных, скажем так, очень личных вопросов.

– Очень умно. Полагаю, тебе не нужны лекарственные травы. Держу пари, для лечения своих болезней ты консультируешься с греческим врачом.

Гадалка пренебрежительно сморщила нос с высокой переносицей, чтобы продемонстрировать отвращение к таким новомодным чужеземным обычаям.

– В данный момент я совершенно здоров.

– Значит, афродизиак? У меня есть несколько великолепных снадобий, чтобы вернуть мужественность.

– Боюсь, что нет. И прежде чем ты сделаешь следующее предположение – нет, мне не требуется и средство для аборта.

Фурия пожала плечами.

– Тогда ты почти исчерпал резерв моих догадок.

Она странно себя вела. Продавцы обычно пихают тебе свои товары, нуждаешься ты в них или нет. А эта женщина держалась чуть ли не пренебрежительно.

– Положим, я погрузился в глубочайшую депрессию? – заговорил я.

– Попробуй умелую шлюху и кувшин вина. Это отлично приведет тебя в норму. И бесконечно расширит твой кругозор.

Гадалка почти начинала мне нравиться.

– Но эта невыносимая меланхолия… – продолжил я. – Я должен с нею покончить.

– Попробуй реку.

– Это будет не по-благородному. Ты весь раздуваешься, и тебя едят рыбы.

– Судя по твоему виду, ты провел какое-то время в легионах. Упади на свой меч. Ничего благороднее не найдешь.

Фурия забавлялась, но в то же время, похоже, сердилась.

– Мне нужен легкий и безболезненный способ покончить со своими проблемами. Разве так трудно его предоставить? – спросил я.

– Сенатор, твои речи могут заставить расти цветы, но и только. Чего именно ты добиваешься?

– Я хочу знать, почему ты так противишься, не желая продать мне абсолютно законное средство для самоубийства.

Женщина сменила свою позу со скрещенными ногами и встала – грациозно, без помощи рук. Она оказалась выше, чем я ожидал. Стоя босиком, эта гадалка могла смотреть мне прямо в лицо. Глаза ее были зелеными и удивительно ясными. Она шагнула вперед и оказалась очень близко, всего в нескольких дюймах от меня. Как хорошо обученный ритор, я знал, что она использует свою внушительную внешность, чтобы запугать меня. Ей это удалось.

– Сенатор, уходи. Слово «законный», может, и имеет какое-то значение в Сенате, но не среди нас.

Ее дыхание сладко пахло гвоздикой.

– Что ты имеешь в виду? – уточнил я.

– Я имею в виду, что не кончу, как Гармодия, и на этом рынке тоже никто так не кончит. Старайся сколько угодно, никто не продаст тебе то, что ты хочешь.

– Кто такая Гармодия? И с чего вдруг такое робкое отношение к яду?

Но я уже разговаривал со спиной Фурии. Она изящно шагнула на свою циновку, грациозно, словно танцовщица, сделала пируэт и уселась мягко, как облако. Я бы не смог проделать такое без того, чтобы колени мои не хрустнули, как веточки в огне.

– Вопрос закрыт, сенатор. А теперь – уходи. Или ты хочешь, чтобы тебе предсказали твою судьбу?

Теперь гадалка продемонстрировала намек на улыбку. Может, она дразнит меня?

– Почему бы и нет? – отозвался я.

– Тогда иди и сядь сюда.

Женщина указала на циновку перед собой – все так же изящно, как царица, предлагающая сесть римскому посланнику. Я опустился на тростник, попытавшись сделать это не слишком неуклюже. Мы сидели почти касаясь коленями. Протянув руку назад, Фурия взяла широкий овальный поднос из чеканной бронзы, очень старинный с виду – по его поверхности гнались друг за другом сотни странных маленьких фигурок. Я понял, что это работа этрусков. Гадалка положила поднос на колени, взяла бронзовую чашу с крышкой и протянула ее мне, а затем сняла крышку.

– Потряси ее тринадцать раз, крутя влево, а потом опрокинь на поднос.

В чаше было множество крошечных предметов, и я сделал, как мне велели, яростно повернув ее влево тринадцать раз. Потом я опрокинул ее, и чего только из нее не посыпалось… Камни, перья, огромное множество крошечных костей – похожие на тростник кости птиц и бабки овцы. Я узнал черепа ястреба и змеи, и желтый клык льва, настолько старый, что его мог убить еще Геркулес. Женщина рассмотрела все это, бормоча что-то себе под нос на неизвестном мне языке. Свет, проникающий сюда через дверь-занавеску, как будто потускнел, и меня коснулся холодный ветер.

– Ты пустил корни в Риме, но проводишь много времени вдали от него, – сказала гадалка. – Твоя женщина занимает высокое положение в обществе.

– А какая еще женщина может у меня быть? – разочарованно спросил я. – И какой сенатор не проводит половину своего времени вдали от Рима?

Фурия лукаво улыбнулась.

– Она занимает место выше, чем ты. И в ней есть нечто, чего ты боишься.

Это меня ошеломило. Юлия была патрицианкой. Но бояться ее?.. А потом я вспомнил, чего боюсь в Юлии: я боялся ее дяди, Юлия Цезаря.

– Продолжай, – кивнул я.

– О, ты хочешь, чтобы тебе предсказали особенную судьбу?

Теперь улыбка Фурии стала откровенно ехидной. Она собрала свои вещицы, вернула их в чашу и закрыла ее, а потом убрала поднос.

– Очень хорошо. Но помни, ты сам этого потребовал.

Женщина уселась поудобнее, и лицо ее стало бесстрастным, как лицо азиатской жрицы.

– Дай мне подержать что-нибудь, что принадлежит тебе. У тебя есть то, чем ты давно владеешь?

При мне, не считая одежды, был только маленький кошелек, сандалии и кинжал, который я обычно носил в ненадежные времена. Я вынул кинжал.

– И что это даст?

Глаза Фурии зловеще засверкали.

– Идеально. Мне не придется пускать в ход свой нож.

Это прозвучало пугающе. Она взяла кинжал и мгновение сжимала его рукоять.

– Ты убивал им.

– Только чтобы спасти собственную жизнь, – сказал я.

– Тебе не нужно передо мной оправдываться. Меня не заботит, убил ли ты им собственную жену или нет. Дай мне правую руку.

Я протянул руку. Гадалка взяла ее и долго вглядывалась в мою ладонь, а потом, не успел я ее отдернуть, полоснула кончиком клинка через подушечку у основания большого пальца. Клинок был таким острым, что я не почувствовал боли – лишь во всем моем теле отдался легкий удар, как от оборвавшейся струны лиры. Я попытался выдернуть руку.

– Сиди тихо! – прошипела Фурия, и меня как будто пригвоздило к месту. Я просто не мог пошевелиться.

Женщина проворно провела клинком по своей ладони, а потом соединила наши руки так, что между ними была рукоять кинжала. Костяная рукоять стала липкой от крови.

Я почти утратил способность удивляться, но все-таки Фурия удивила меня еще больше. Она подняла свободную руку к вороту своего платья и рванула его, обнажив левую грудь. Грудь была крупнее, чем я ожидал, даже для такой пышной женщины – полная и слегка свисающая. В полумраке белизна ее плоти почти светилась на фоне черной ткани. Гадалка потянула к себе мою руку и прижала обе наши ладони и кинжал к теплой податливости своей груди.

На мгновение у меня мелькнула полубезумная мысль: «Это куда круче потрошения священной свиньи!»

Потом женщина начала говорить, быстро и монотонно – ее слова сливались друг другом так, что за ними трудно было уследить, а ее блестящие зеленые глаза помутнели.

– Ты – человек, который притягивает смерть, как магнит притягивает железо. Ты – любимец Плутона, его охотничий пес, созданный, чтобы гнаться за виновными, самец гарпии, созданный, чтобы разрывать плоть про́клятых и губить их дни, как будут погублены и твои.

Наконец, она выпустила мою руку, почти швырнув ее мне.

Пока я на ощупь вкладывал кинжал обратно в ножны, Фурия созерцала паутину нашей смешавшейся крови, почти полностью покрывавшую ее грудь, словно понимала смысл этого узора. Тяжелая капля собралась возле выпуклого утолщения ее соска – моя или ее, кто мог разобрать?

– Вся твоя жизнь будет смертью того, что ты любишь, – сказала она.

Пав духом так, как редко случалось в моей жизни, я неловко встал. То была не просто сага-пророчица. То была настоящая стрига.

– Женщина, ты наложила на меня чары? – спросил я, стыдясь своего дрожащего голоса.

– У меня есть то, что мне нужно. Доброго дня тебе, сенатор.

Я пошарил под тогой, пытаясь вытащить несколько монет из кошелька, и в конце концов швырнул ей весь кошелек. Она не подняла его, а посмотрела на меня со своей насмешливой улыбкой.

– Возвращайся в любое время, сенатор.

Споткнувшись, я шагнул к занавеске, но едва ухватился за нее, женщина сказала:

– Еще одно, сенатор Метелл.

Я повернулся.

– Что такое, ведьма?

– Ты будешь жить долго, очень долго. И будешь жалеть, что не умер молодым.

Шатаясь, я вышел из палатки на свет дня, который больше не был благодатным. И всю дорогу до дома прохожие избегали меня, как человека, несущего какую-то смертельную заразу.