Сатурналии

Глава 7

Клиенты явились на следующее утро – значит, слухи о моем возвращении уже разнеслись по Риму. Явился Бурр, мой старый солдат, а также несколько других людей, которых я хорошо знал, и вместе с ними – довольно много тех, с кем я не был знаком. Целер умер бездетным, и, похоже, его клиентов разделили между оставшимися членами семьи. Нас было так много, что никого не обременили чрезмерным количеством, но мне казалось, что, как самый бедный из нас, я должен унаследовать не больше двух-трех клиентов. Вместо этого ко мне явились восемь, почти удвоив мою толпу. Полагаю, мне следовало чувствовать себя польщенным. Это означало, что семья верит в мое политическое будущее, раз считает, что мне понадобится столько клиентов.

После долгих приветствий и выяснений, как кого зовут, меня посетила внезапная мысль, и я отвел Бурра в сторону.

– Бурр, мне пришло в голову, что ты побывал чуть ли не во всех уголках Италии на маневрах и военных операциях. Ты когда-нибудь слышал такой акцент?

И я произнес несколько слов так, как их произносили напавшие на меня люди. Меня особенно поразило то, как странно они заменяли звук «с» звуком «п» и сильно подчеркивали дифтонги. Солдат нахмурился, слушая мое неумелое воспроизведение, но дал понять, что акцент ему знаком.

– Если кто-нибудь так и говорит, так это марсы в нагорьях у Фуцинского озера. Мы много сражались в тех местах во время Союзнической войны[38]. Тогда я служил в армии Помпея Страбона[39]. Это была моя первая война – и самая кровавая из всех, какие я когда-либо видел. Страбон был твердым человеком. Да за один день мы казнили столько пленников, что…

– Да-да, – перебил я, зная, что он может продолжать в том же духе все утро. – Страбон был дикарем старой школы. Но в последнее время ты слышал, чтобы кто-нибудь так говорил?

Бурр пожал плечами.

– Почти каждый день. Земли сабеллов недалеко отсюда, и они все время привозят сюда товары и гонят скот на рынки Рима. А почему ты спрашиваешь?

– О, недавно я перемолвился несколькими словами с людьми, которые вот так говорили, и заинтересовался.

Наверное, на рынке я и слышал этот диалект среди десятка других. Как и большинство римлян, я отличал выговор «города» от выговора «деревни» и редко проводил дальнейшие различия. Сабеллы были одним из множества древних народов Италии, и самым известным из их племен считались марсы, с которыми мы вели ужасную войну тридцать лет тому назад из-за требований этого и других племен признать их права как союзников Рима. Их протест безжалостно подавили, а потом, почти капризно, удовлетворили практически все их требования. Теперь они были полноправными гражданами и неоценимым источником пополнения наших легионов.

В тот день я нуждался в свободе передвижений, поэтому распустил всех своих клиентов, напомнив, что прошу их всех принять участие в предстоящих церемониях в храме Сатурна. После чего отправился с Гермесом, следующим за мной по пятам, на утреннее бритье и на прогулку по Форуму.

Весь декабрь посвящен Сатурну, поэтому в этом месяце ведется очень мало официальных дел. Сенат не собирается, разве что в крайних случаях – судебных процессов в декабре мало, как и других юридических процедур. Уходящие официальные лица завершают дела и готовятся к тому, что их будут судить за то, что они совершили на своей должности, а вступающие в права готовятся к году неустанного труда.

Декабрь в Риме – это передышка. В прежние дни люди в это время приходили в себя после крайнего физического изнеможения, закончив жатву и сбор винограда. Но теперь бо́льшую часть работ выполняют рабы. По крайней мере, во время Сатурналий они получают дни отдыха, хотя и не целый месяц декабрь.

Форум был полон граждан: многие из них прикрепляли украшения, а остальные таращились на тех, кто работал. Повсюду красовались пучки колосьев и причудливые фигуры, сделанные из переплетенных кукурузных стеблей. Венки и гирлянды из виноградных лоз были повсюду: ими украсили все многочисленные места Форума, куда их можно было привесить. То тут, то там возвели новые ларьки, шатры и палатки – яркие, благодаря крашеным полотнищам и свежей росписи. Ради праздника ослабили большинство ограничений на торговлю на Форуме. В основном в ларьках будут торговать едой, но во многих станут продавать маски, гирлянды и венки, а еще восковые свечи и маленькие керамические статуэтки – традиционные подарки на Сатурналии.

– Гермес, – сказал я, пока мы изучали эти приготовления, – я собираюсь некоторое время провести в архиве. Я хочу, чтобы ты побродил среди торговцев, держа ушки на макушке. Помнишь, как говорила та деревенщина прошлой ночью?

– Да уж вряд ли забуду!

– Выясни, многие ли, продавая в городе свои товары, говорят на этом диалекте марсов. А если увидишь тех двух, беги за мной.

– Вчера было темновато, – с сомнением сказал мой раб. – Я не уверен, что узнаю их, если увижу. Крестьяне, по большей части, на одно лицо.

– Ты уж постарайся.

Я отправился в таблинум, поднявшись по нижней части склона Капитолия, где храмы тесно жались друг к другу на нашей самой священной земле.

Государственный архив находился в огромном, вытянутом здании, украшенном рядами внушительных арок и колонн и статуями на той стороне, что выходила на Форум. Остальная часть была без украшений, что внутри, что снаружи, и смахивала на склад.

До известной степени это и было складом. В нем помещались все государственные записи, которые не хранились по древней традиции в одном из храмов. Существовали различные религиозные объяснения, почему записи казначейства находятся в храме Сатурна, а архив эдилов – в храме Цереры, и так далее, но я думаю, так сделали просто для того, чтобы мы не потеряли все наши записи в одном-единственном пожаре. Стены таблинума были продырявлены ячейками и опоясаны полками, содержащими документы во всех мыслимых формах: здесь преобладали свитки, но имелись и деревянные таблички, пергаменты и даже иностранные договоры, написанные на пальмовых листьях. Люди, пребывавшие в самом напыщенном умонастроении, оставили таблички, нацарапанные на листах свинца, выдавленные на пластинах из обожженной глины или высеченные на камне. Те, кто желали оставить документы выдающегося великолепия, вырезали их на полированном мраморе.

По большей части это были бесполезные упражнения. Лично я думаю, что глиняные таблички проживут дольше всего. Свинец тает при невысокой температуре, и многие люди не осознают, как легко огонь повреждает мрамор. В любом случае уцелеет не так уж много предметов, которыми завален табуларий, как бы он ни погиб.

На втором этаже, на полной воздуха стороне, выходящей на Форум, находился Зал судебных документов. Как и остальным заведением, этим разделом заведовали государственный вольноотпущенник и рабы. Все они отлично умели только запасать документы, заботиться о них и запоминать, где что лежит. В то время заведующим-вольноотпущенником был Ульпий, человек с сухими и косными манерами, без сомнения, почерпнутыми из его окружения.

– Чем я могу помочь тебе, сенатор? – спросил он.

Его латынь имела легчайший оттенок испанского, хотя он, наверное, прибыл в Рим еще ребенком.

– Мой друг, мне нужна информация о Гармодии. – Я благожелательно улыбнулся. В преддверии Сатурналий принято по-дружески разговаривать с рабами и вольноотпущенниками.

Заведующий заморгал, но не купился на мой тон.

– Гармодия? Это женщина?

– Форма имени заставляет прийти к такому логическому умозаключению, – ответил я. – Я ищу любые судебные записи, касающиеся женщины по имени Гармодия.

– Понимаю. И у тебя нет об этой женщине никакой информации, кроме имени?

– Верно, – весело ответил я.

– Хм. Если б ты знал, рабыня ли она, вольноотпущенница или свободная, это могло бы помочь делу.

– Боюсь, я этого не знаю.

– Может, знаешь, жива она или мертва?

– Не имею ни малейшего понятия.

– А ты не рассматривал возможность посоветоваться с кумской сивиллой?

Это по-прежнему было сказано сухо, но с явной ноткой сарказма.

– Послушай, – сказал я, – меня наняли для важного расследования…

– Какой тебя нанял консул, претор, трибун, иудекс, расследовательская комиссия или другая уполномоченная персона или группа людей? Или, может, ты имеешь специальные полномочия от Сената?

Придирчивый бюрократ вроде Ульпия наверняка должен был задавать подобные вопросы. Я так привык справляться с подобными нескромными расспросами с помощью болтовни, что мне пришлось на мгновение задуматься, прежде чем я вспомнил: у меня ведь и вправду есть своего рода официальное прикрытие.

– Я работаю на трибуна Квинта Цецилия Метелла Пия Сципиона Назику…

Так, отлично, оглушительное имя!

– …и избранного в трибуны Публия Клодия Пульхра.

– Понятно, – вздохнув, сказал Ульпий, разочарованный, что не может дать мне от ворот поворот несколькими резкими словами. – Но у меня очень мало надежды тебе помочь, если ты знаешь только имя.

– Я как раз собирался сказать: один из моих осведомителей в данном расследовании упомянул Гармодию, которая могла встретить печальную судьбу. Думаю, это должно было случиться в течение последних недель.

– Есть еще что-нибудь, что могло бы сузить круг исследований, так сказать?

– Наверное, она пришла из сельской местности или из ближайших деревень, и я думаю, она могла продавать травы.

– Полагаю, это поможет, – мрачно сказал вольноотпущенник. – Было бы еще лучше, если б мы знали, в каком районе живет эта женщина – вернее, жила. Тогда мы хотя бы узнали, представляли ли дело, в которое она впуталась, на рассмотрение претора перегринов[40] или одного из других преторов.

Он повернулся и щелкнул пальцами. Тут же шесть человек ринулись вперед. Ульпий отбарабанил им инструкции – как будто они в них нуждались. Конечно, все эти люди слушали наш разговор. Они отправились к полкам и начали перебирать документы с изумительной быстротой и ловкостью. Такая работа требовала поразительной памяти, потому что документы хранились практически бессистемно. Каждому рабу, вольноотпущеннику или его ученику просто приходилось мысленно представлять, как все расположено в его отделении.

Пока продолжались поиски, я подошел к одной из арок и, прислонившись к бюсту Геродота, посмотрел вниз, на суету Форума. Старый грек, казалось, не одобрял процветания Рима – судя по тому, как он хмурился. Он, наверное, думал, что всем должны заправлять Афины. Что ж, они получили по заслугам – за то, что были политическими и военными идиотами.

Несмотря на мрачные предсказания Ульпия, спустя несколько минут юный раб вернулся с папирусом, который выглядел почти новым.

– Это утренний отчет, предоставленный городскому претору в девятый день ноября, – сказал мальчик. – Тем утром женщина по имени Гармодия была найдена убитой на Марсовом поле, рядом с цирком Фламиния. Владельцы ближайших палаток опознали женщину как продавщицу трав из Маррувия.

Я ощутил легкий прилив того чувства, которое ощущал всегда, когда кусочек головоломки вставал на место. У философов, наверное, есть для такого чувства греческий термин. Маррувий находился в самом сердце территории марсов.

– Есть еще что-нибудь? – спросил я.

– Я проверил утренние рапорты и записи судов. Никого не задержали за убийство, – ответил юный раб.

Ничего удивительного. Расследование преступлений в Риме в лучшем случае было делом удачи, а крестьянка, родом даже не из города, привлекла бы еще меньше внимания, чем большинство жертв.

– Если тебе нужно еще что-нибудь узнать об этой женщине, – с глубоким удовлетворением сказал Ульпий, – тебе придется свериться с архивами эдилов.

– Я так и сделаю, – ответил я. – Благодарю вас всех.

Я постарался запомнить лицо мальчика, так быстро разыскавшего отчет. В следующий раз, когда мне понадобится найти что-нибудь в табуларии, я буду знать, к кому обращаться.

Затем я отыскал Гермеса, рыщущего по Форуму, и велел ему отправляться со мной.

– Нашел каких-нибудь марсов? – спросил я.

– Довольно много, хотя не заметил никого, кто смахивал бы на тех двух, что напали на тебя минувшей ночью. По большей части они продают травы и лекарства. Я тут поспрашивал, и все говорят, что марсы славятся этим.

– Я почему-то не удивлен. Гермес, мы, аристократы, теряем связь с нашими италийскими корнями. Мы так давно нанимаем греческих врачей, что забыли то, что знают все остальные италики: марсы славятся как знатоки трав.

– Тебе виднее.

Разговаривая, мы быстро шли в сторону Большого цирка.

– И я бы поставил на то, – продолжал я, – что марсы – известные отравители и практикуют незаконные аборты, а еще они – колдуны и из поколения в поколение занимаются магией, потому что такие вещи, похоже, всегда идут рука об руку.

– Мне это кажется разумным, – пробормотал Гермес.

Храм Цереры – здание очень красивое и внушительное, и в его подвале находится тесная канцелярия эдилов.

Войдя туда, я без удивления выяснил, что ни одного эдила там нет. Все, кто только мог, сегодня взяли выходной – и они тоже. Кроме вольноотпущенника, которому поручили следить за документами, и мальчика-раба, подметавшего комнаты. Архив эдилов далеко не такой объемистый, как огромный табуларий, но достаточно обширный. К счастью, я точно знал, какая дата мне нужна, и старик зашаркал прочь, чтобы принести мне то, что я потребовал. Несколько минут спустя он приплелся обратно.

– Прости, сенатор. Об этой погибшей женщине ничего нет.

– Что? – удивленно переспросил я. – Но должно быть! Это случилось на рынке Марсова поля, и в дело замешана владелица палатки, которая должна была платить эдилам… э-э… так скажем, пошлину. Как же так – нет отчета?

– Не могу сказать. Эдилы отвечают только за рынки, улицы и так далее, они не занимаются уголовными расследованиями.

Я ушел очень недовольный. Допустим, в государственных архивах всегда трудно что-нибудь найти, но нечто настолько новое должно было здесь иметься. Мы почти дошли до площади, окруженной цирками, когда нас бегом догнал мальчик-раб из храма.

– Чего тебе, мышонок? – спросил Гермес с обычным презрением личного раба к рабу государственному.

– У меня есть то, что может пригодиться сенатору, – сказал мальчик.

– Что же это? – спросил я.

– Ну, там мне дают немного, – сказал он туманно.

– Ты – раб, – сообщил я ему. – Тебе ничего не должны давать.

– Я принадлежу государству, поэтому меня кормят и дают мне кров. С другой стороны, я не должен вам ничего рассказывать, если не захочу.

Гермес собирался стукнуть мальчика, но я схватил его за плечо.

– С чего ты решил, что у тебя есть то, что стоит оплаты?

– Вы же хотите знать насчет того отчета, верно? О женщине по имени Гармодия?

Я вытащил медную монетку и бросил юному рабу. Он швырнул ее обратно.

– Ты должен дать что-нибудь получше.

На этот раз Гермес и вправду его стукнул, после чего мальчишка просто встал с тротуара и протянул руку. Я уронил в нее серебряный денарий.

– Женщину Гармодию нашли убитой рядом с цирком Фламиния, – сказал он.

– Я уже это знаю, маленький идиот, – ответил я. – Что еще?

– Эдил Гай Лициний Мурена был тем утром в конторах и отправился на Марсово поле, чтобы посмотреть, что произошло. Спустя пару часов он вернулся, продиктовал отчет своему секретарю и отдал мне, чтобы я положил его в архив. Пару дней спустя пришел раб из суда городского претора и сказал, что эдилу нужен отчет для представления претору. Кроме меня, в конторах в тот час никого не было, и я принес отчет. Его так и не вернули.

– Кто пришел, чтобы доложить об убийстве? – спросил я.

– Ночной сторож. Думаю, тот, что служит в цирке Фламиния.

Примитивная организация вигилов, существовавшая у нас в те дни, не совалась дальше стен старого Города. И, если уж на то пошло, даже в пределах стен их дежурства были не очень эффективными.

– Тебе известно имя человека, который пришел, чтобы забрать отчет? – продолжил я расспросы.

Мальчик пожал плечами.

– Это был просто судебный раб.

Судебные рабы, очевидно, занимали низшее положение по отношению к храмовым.

– Еще что-нибудь? – поинтересовался я.

– Я рассказал вам, что случилось с отчетом, так ведь?

– Тогда проваливай, – сказал Гермес, завидуя финансовому успеху мальчика. – Это не стоило денария, – заметил он, когда храмовый раб исчез.

– Тут никогда не знаешь наперед, – ответил я. – Давай нанесем визит в цирк Фламиния.

На ходу я размышлял об этом эдиле, Гае Лицинии Мурене. Имя было мне смутно знакомо. Постепенно я привел мысли в порядок и вспомнил, кто это. Во время фиаско Катилины этот человек служил легатом в Трансальпийской Галлии и арестовал нескольких посланников Катилины, баламутивших племена. Его брат, Луций, был там проконсулом, но рано вернулся в Рим ради выборов, оставив Гая командовать. Луция избрали консулом на следующий год вместе с Юнием Силаном и впоследствии судили за то, что он подкупал избирателей, но, благодаря Цицерону, оправдали. И это было все, что я знал об эдиле Мурене.

Мы прошли тем же путем, каким я шел днем ранее, через скотный рынок, переполненный, как никогда, потому что люди закупали продукты для грядущего пира и животных для принесения в жертву. Переполнен был, по сути, весь Рим, поскольку люди валили в него из сельской местности на праздник.

Почти пустое Марсово поле представляло собой резкий контраст с остальным городом. Я тут же увидел, что вчерашние палатки, ларьки, прилавки и прочие постройки временно переместили в истинный Город, пользуясь послаблением рыночных законов, и почувствовал смутное облегчение от того, что не придется проходить мимо палатки Фурии.

Недолгие поиски и расспросы указали на сторожа, одного из нескольких нанятых цирком для того, чтобы не подпускать воров к дорогим украшениям и не позволять беднякам разжигать огонь под арками в холодные ночи, из-за чего это место могло сгореть дотла.

Сторож жил в многоквартирном доме рядом с цирком. Как и большинство римских инсул[41], это было пятиэтажное здание, цокольный этаж которого по большей части сдавался под лавки, а нижние жилые помещения снимали представители обеспеченных классов. Верхние этажи, разделенные на маленькие, лишенные воды и почти лишенные воздуха комнатки, сдавались бедноте. Объект моих поисков жил на верхнем этаже, под свесом крыши.

Мы с Гермесом одолели четыре пролета лестницы под вопли младенцев и споры детей и взрослых. Запахи бедности были неприятны, но я так привык к ним, что не трудился морщить нос. Большинство моих соседей жили не лучше.

Когда я нашел нужную дверь, мой раб громко постучал в нее. Мы долго ничего не слышали, и Гермес спросил:

– Может, его нет дома?

– Он там. Он же ночной сторож. Он спит днем.

После повторного стука мы услышали внутри шарканье и скрип. Спустя некоторое время дверь слегка приоткрылась, и я едва разглядел небритое лицо с тусклыми глазами.

– В чем дело?

Потом разбуженный жилец узнал мои сенаторские знаки отличия, и дверь широко распахнулась.

– О. Извини меня, сенатор. Чем я могу тебе помочь?

Сторож, похоже, был в замешательстве и трепете – и не в силах уяснить, что предвещает такой странный визит. К тому же он все еще не до конца проснулся.

– Я – сенатор Деций Цецилий Метелл-Младший, и я занимаюсь расследованием. Ты – Марк Ургул?

– Да.

Сторож энергично закивал. Это был мужчина средних лет, некогда крепкий, но начинающий толстеть. Морщин на его лице было больше, чем зубов во рту.

– В девятый день последнего месяца ты нашел тело убитой женщины, травницы по имени Гармодия? – спросил я его.

– Да-да, нашел. – У него был тревожный и смущенный вид. – Ах, сенатор, я не решаюсь пригласить тебя в свою комнатенку. Одна из причин, по которым я стал ночным сторожем, – это чтобы мне не приходилось проводить тут ночи.

Я тоже не слишком рвался туда войти.

– Есть ли поблизости таверна? Если есть, я поставлю тебе кубок-другой, пока буду слушать твой рассказ.

– Подожди немножко, господин.

Ургул вошел в комнату, и я услышал, как в тазик льется вода. Минуту спустя сторож появился снова. Его глаза стали яснее, а волосы были теперь приглажены и смахивали на прическу.

– На углу соседней инсулы есть маленький кабачок, – сказал он, спускаясь вниз впереди меня.

Мы прошли по лестнице и с облегчением вышли из дома. Прогулка до угла и через крошечную улочку привела нас к низкому дверному проему, над которым был вырезан рельеф колесничего, управляющего квадригой. Четыре коня, разрисованные яркими красками, неслись полным галопом. Много лет застройки велись только вокруг Фламиния, и здание было старым.

– Это – «Колесничий», – сказал Марк Ургул. – Здесь околачиваются большинство мужчин, которые работают у Фламиния.

Пригнувшись под притолокой, мы вошли внутрь. Распахнутые ставни впускали свет в мрачное дымное помещение. Дым поднимался от нескольких угольных жаровен, на которых нагревались котелки с вином, сдобренным специями, и сковороды с колбасой. Запах ударил мне в ноздри, а живот напомнил, что я им пренебрегал. Я протянул Гермесу несколько монет.

– Принеси нам кувшин вина и какую-нибудь еду, – сказал я ему, делая мысленную заметку – пересчитать сдачу, когда он вернется.

– Вон там, в задней части, есть хороший стол, за которым мы сможем поговорить, – предложил Ургул, направляясь в самый темный угол, где стоял стол под объявлением, запрещавшим громко спорить и играть в кости.

Мы прошли мимо около полудюжины завсегдатаев таверны. Если на них и произвело впечатление появление среди них сенатора, они ничем не выказали этого. Цирковой народ – исключительно крепкое и равнодушное племя.

Мы заняли места, и спустя минуту появился Гермес с кувшином, тарелкой хлеба и колбасы и тремя чашами. Он своевольничал, но я не потрудился выбранить его за наглость. В конце концов, почти наступили Сатурналии. Вино было вполне неплохим, лишь слегка разбавленным – над ним поднимался пар, и в нем плавали крупицы специй. Отхлебнув, я ощутил гвоздику и фенхель, и горячее питье приятно согрело мое нутро.

– А теперь, – сказал я, – расскажи мне, что ты обнаружил.

– Только стало светлеть, – начал Ургул, – и я пошел в комнату цирковых сторожей, чтобы забрать свою дубинку и ключи. Я отвечаю за коридоры и ворота на втором уровне, на южной стороне.

Он покрутил чашу между ладонями и как будто уставился куда-то очень далеко.

– Я покинул цирк и вышел из-под арок, но не сделал и трех шагов, как споткнулся о тело женщины.

Теперь рассказчик улыбнулся напряженной, робкой улыбкой.

– Я уже наполовину спал, а та сторона цирка, – он кивнул на громадное строение, виднеющееся сквозь открытую дверь, – все еще была в густой тени. Я шлепнулся прямо в большую лужу крови.

– Ты ее узнал? – спросил я.

– Только не тогда – все еще было слишком темно. Скажу тебе, господин, я чуть не ушел домой, не сообщив о случившемся. Я весь был в крови и подумал, что люди могут решить, будто это я ее убил. Но я переборол свой страх и понял, что кровь и тело совершенно холодные и что женщина уже окоченела. Наверное, она пролежала там всю ночь. Поэтому я пошел к фонтану, смыл с себя бо́льшую часть крови, а когда вернулся, уже достаточно рассвело, чтобы можно было увидеть, что это Гармодия.

– Ты ее знал?

– О да. У нее уже много лет была своя палатка под аркой номер девятнадцать. Не скажу, что знал ее хорошо. Я пытался избегать этих селянок, если только мне не надо было подлечиться – например, когда у меня болели зубы или прихватывало живот.

– Опиши ее, – сказал я.

Чаша сторожа была уже пуста, и Гермес наполнил ее.

– Она была не очень большой, но, в общем, коренастого сложения, лет тридцати, недурна собой. Коричневые волосы, голубые глаза, и зубы все целы. Она говорила с сабельским акцентом, знаешь… С таким, как у марсов. Множество травниц или оттуда родом, или из Тускии.

– Как ее убили?

– Перерезали горло, – ответил Марк Ургул, неприятным жестом проведя негнущимися пальцами по своей шее. – И хорошо так перерезали, аж до самых позвонков. Вот откуда столько кровищи.

– Другие раны были?

– Не такие, какие я мог бы видеть. Конечно, ее платье вымокло в крови, и, насколько я понимаю, ее еще и пырнули. Когда пришли другие селянки, чтобы ставить свои палатки, они занялись телом, а я отправился к эдилу доложить о находке. Эдил Мурена пошел со мной и некоторое время разговаривал со знавшими ее людьми, а потом ушел. Вот и все, что я знаю, сенатор.

– Кто потребовал тело? – спросил я.

– Какие-то женщины с рынка сказали, что отвезут его туда, где она жила. Думаю, это где-то возле Фуцинского озера.

– И никто не выступил вперед, как свидетель убийства?

Сторож цинично засмеялся.

– А разве такие когда-нибудь находятся?

– Изредка. Ходили какие-нибудь слухи?

– Нет, насколько я знаю, и это, по-моему, само по себе о чем-то говорит.

– Что ты имеешь в виду? – не понял я.

– Ну, слухи же всегда ходят, разве не так? А раз все помалкивают, значит, тут замешан кто-то важный.

– И остальные травницы ничего не сказали?

– Как я уже говорил, сенатор, я имею с ними дело только в самых крайних случаях.

Судя по виду сторожа, наиболее мудрая сторона его характера приказывала ему заткнуться, но горячее вино спорило с этой мудрой стороной, а в таких состязаниях вино всегда побеждает.

– Почему так? – настаивал я.

– Ну… – Он осмотрелся по сторонам, как будто кто-то пытался нас подслушать.

Люди за другими столами стучали игральными костями и залпом выпивали вино, не обращая на нас никакого внимания.

– Ну, – продолжил сторож, – они все ведьмы, вот что. Они могут тебя сглазить, навести чары – что угодно.

– Но большинство из них – просто безобидные саги, верно? – напомнил я.

– Не все, – подавшись вперед, тихо и серьезно возразил Ургул. – Некоторые – стриги, и нет способа отличить одних от других, пока ты с ними не повздоришь. – Он снова сел прямо. – И говорят, они особенно могущественны именно в это время.

– С чего бы?

Сторож явно удивился.

– Сегодня ночью один из самых важных их праздников, разве не так? Канун Сатурналий – именно тогда они танцуют, приносят жертвы и выполняют свои обряды там, на Ватиканском поле.

О таком я слышал впервые.

– Почему на Ватиканском?

– Там есть кусок священной земли, – сказал мой собеседник. – Говорят, там есть мундус[42], и ведьмы могут вызывать через него мертвых или общаться с богами подземного мира. Помяни мое слово, господин: сегодня в полночь ты не найдешь в городе ни единой стриги. Все они будут там.

– Ты мне очень помог, Марк Ургул, – сказал я, протягивая ему несколько денариев. – Вот. Отличного тебе праздника.

Сторож поблагодарил и поспешил вон, оставив меня сидеть и размышлять. В Риме есть миры внутри миров. Мир ведьм был для меня внове. Он являлся частью мира крестьян и маленьких провинциальных городков, как политическая жизнь Сената и ритуалы великих храмов являлись частью моего собственного мира. Ведьмы, чары и яды – при мысли о них запульсировала болью моя порезанная ладонь.

– К чему все эти разговоры о ведьмах и их ритуалах? – спросил Гермес – горячее вино подействовало и на него тоже.

Похоже, эта тема заставляла его нервничать.

– Не знаю, – признался я. – Я думал, предстоит простое расследование убийства – всего лишь обычного отравления по логичным политическим или личным мотивам. А теперь мы погружаемся в сферы оккультного и сверхъестественного…

Как и большинство образованных людей, я с острым скептицизмом относился ко всем суевериям и к людям, претендующим на сверхъестественные силы. Но с другой стороны, я знал, что не стоит рисковать. И выбила меня из колеи та женщина, Фурия. Я невольно гадал: чем же именно они занимаются там, на Ватиканском поле?

Я просто знал, что мое любопытство толкает меня к какому-то неописуемо глупому поступку.