Савитри. Легенда и символ

Песнь первая Символический рассвет

Это был час перед пробуждением Богов.

На пути божественного События

Огромный предчувствующий ум Ночи, один

В ее храме вечности неосвещенном,

Лежал, растянувшись, неподвижный на границе Безмолвия.

Почти одна ощутимая, непрозрачная, непроницаемая,

В мрачном символе ее невидящей думы

Бесконечности бестелесной пучина;

Неизмеримое зеро мир оккупировало.

Сила падшего безграничного себя пробудилась

Между первым и последним Ничто,

Зовя обратно темное лоно, из которого вышла,

Повернулась от неразрешимой мистерии рождения

И процесса медлительного смертности

И своего конца в пустом Ничто стремилась достигнуть.

Словно в темном начале всего

Безмолвное, без каких-либо черт подобие Неизвестного,

Повторяя все время несознательный акт,

Продлевая все время волю невидящую,

Баюкало космический сон неведающей Силы,

Чья созидательная дрема движимая возжигает светила

И несет наши жизни в своем сомнамбулическом вихре.

Через грандиозный транс тщетный Пространства,

Его бесформенный ступор без жизни и разума,

Кружащая сквозь бездушную Пустоту тень,

В бездумные сны снова отброшенная,

Земля крутилась, в пустых безднах заброшенная,

Свою судьбу и свой дух позабывшая.

Бесстрастные небеса были нейтральны, пусты, неподвижны.

Затем что-то в непроницаемой мгле шевельнулось;

Безымянное движение, неподуманная Идея,

Настойчивое, неудовлетворенное, без цели,

Что-то, что быть хотело, но не ведало как,

Принуждало Несознание пробудить Неведение.

Родовая мука, что пришла и оставила трепещущий след,

Дала место старой усталой нужде неисполненной

В покое своей подсознательной безлунной пещеры

Поднять свою голову и искать отсутствующий свет,

Напрягая закрытые глаза исчезнувшей памяти,

Как тот, кто себя прошлого ищет

И встречает лишь своего желания труп.

Это было, словно даже в пучине Ничто,

Даже в средоточии этого распада предельного

Непомнящая сущность таилась,

Нечто, что от убитого и похороненного прошлого выжило,

Приговоренное возобновить усилие и боль,

Снова ожившее в другом разочарованном мире.

Бесформенное сознание жаждало света

И пустое предвидение тянулось к перемене далекой.

Словно детский палец, на щеку положенный,

Напоминал о нужде бесконечной в вещах

Беззаботной Матери вселенной:

Младенческое томление сжало мрачную Ширь.

Неощутимо где-то брешь появилась:

Длинная одинокая линия оттенка колеблющегося,

Как улыбка неясная, искушающая пустынное сердце,

Дальний край смутного сна жизни тревожила.

Появившийся с другой стороны безграничности

Глаз божества вглядывался сквозь немые глубины;

Разведчик в рекогносцировке от солнца,

Он, казалось, среди тяжелого космического отдыха,

Ступора больного и утомленного мира,

Искал одинокий и покинутый дух,

Слишком падший, чтобы помнить блаженство забытое.

В не имеющую разума вселенную вмешиваясь,

Его послание сквозь неохотную тишину пробиралось,

Призывая к авантюре сознания, радости,

И, Природы разочарованную грудь покоряя,

Принуждало вновь соглашаться видеть и чувствовать.

В беззвучной Пустоте была посеяна мысль,

В глубинах тьмы рождено было чувство,

В сердце Времени дрогнула память,

Словно душа, долго мертвая, жить устремилась:

Но забвение, что за падением следовало,

Стерло таблички прошлого, густо исписанные,

И все, что было разрушено, должно быть построено заново,

И прежний опыт трудом добыт снова.

Все может быть сделано, если есть касание Бога.

Надежда проникла в то, что едва смело быть

Среди потерявшего надежду равнодушия Ночи.

Как если бы в чужом мире просящее

С робкой и отчаянной инстинктивной грацией

Осиротевшее и выгнанное искать себе дом,

Странствующее чудо без места для жизни,

В небес далекий угол пришел

Неясный призыв медленного чудесного жеста.

Трансфигурирующего касания настойчивый трепет

Убеждал черный инертный покой

И красота и чудо волновали поля Бога.

Блуждающая рука очарованного бледного света,

Что пылала на грани мгновения тающего,

Утвердила с золотыми створками и опаловыми петлями

Врата сновидений, приоткрытые в пределы мистерии.

Один светлый угол, окно на сокрытые вещи,

Слепую огромность мира принуждал к видению.

Тьма ослабла и, как спадающий плащ, соскользнула

С полулежащего тела бога.

Затем сквозь бледную щель, что казалась сперва

Даже для струйки от солнц вряд ли достаточной,

Хлынуло откровение и пламя.

Краткий нескончаемый знак вверху повторился.

Очарование из недостигнутых трансцендентальностей,

Переливчатое славой Незримого,

Послание из неведомого бессмертного Света,

Пылающее на трепетной грани творения,

Рассвет возвел ее ауру пышных оттенков

И погрузил свое семя великолепия в часы.

Божество, посетитель мгновения, сияло.

На жизни тонкую грань ненадолго Видение встало

И склонилось над изгибом лба земли размышляющим.

Интерпретируя слишком высокую красоту и блаженство

В иероглифы красок чувства мистического,

Оно написало строки многозначительного мифа,

Рассказывающего о величии духовных рассветов,

Сверкающий код начертало на небе-странице.

В тот день почти было явлено то,

Чьи сигнальные огни — наши надежды и мысли,

Одинокий восторг из невидимой цели

На непрозрачную Пустоту был почти брошен.

Еще раз поступь потревожила Шири пустые;

Бесконечности центр, Лик покоя восторженного,

Разделил вечные веки, что небеса открывают;

Форма из далеких блаженств, казалось, приблизилась.

Посланница между вечностью и изменением,

Всемогущая Богиня склонилась чрез шири,

Что скрывали путешествия звезд предначертанные,

И увидела готовые для ее ног пространства.

Она назад на свое завуалированное солнце взглянула,

Затем, полная дум, двинулась к своей бессмертной работе.

Земля ощутила прохождение Нерушимого близко:

Пробуждающееся ухо Природы шаги ее слышало

И ширь повернула к ней свой глаз безграничный,

И, на глубины скрытые падая, ее светлая улыбка

Молчание миров воспламеняла к огню.

Все стало посвящением, обрядом.

Воздух был вибрирующим звеном между землею и небом;

Ширококрылый гимн великого священника-ветра

Поднялся и лег на алтари-горы;

Высокие ветви молились в являющем небе.

Здесь, где полуосвещенное наше неведение окаймляет пучины,

На немой груди непонятной земли,

Здесь, где на шаг вперед не знает никто

И трон Истины стоит на тенистой спине у сомнения,

На этом терзаемом и рискованном поле труда,

Под обширным безразличным взглядом простертая,

Беспристрастная свидетельница наших горя и радости,

Наша простертая почва несла луч пробуждающий.

Здесь тоже видение и пророческий блеск

Осветил в чудеса обычные бесцельные формы;

Затем, исчерпавшись, откровение отступило божественное,

Нежеланное, стирающееся из уровня смертного.

Священное томление в его следе медлило,

Поклонение Присутствию, Силе,

Слишком совершенным, чтобы ограниченными смертью сердцами удерживаться,

Предвидение грядущего рождения чудесного.

Лишь немного божественного света может остаться:

Духовная красота, человеческий взгляд освещающая,

Очерчивает своей мистерией и страстью Материи маску

И расточает вечность на удар Времени.

Как когда душа притягивается близко к порогу рождения,

Присоединяющему смертное время к Безвременью,

Искра божества теряется в склепе Материи,

Ее блеск исчезает в несознательных планах,

Так тот магического пламени пыл мимолетный

Ныне растаял в привычном воздухе светлом.

Послание кончилось и убыл посланник.

Одинокий Зов, никем не сопровождаемая Сила,

В какой-то далекий тайный мир назад увела

Небесного луча оттенок и чудо:

Больше на нашу смертность она не смотрела.

Изобилие красоты, естественное для рода божественного,

Поддержки своему требованию найти не смогло у глаз, рожденных во времени;

Слишком мистично-реальное для владений пространства,

Ее тело славы из небес было стерто:

Редкость и чудо там больше не жили.

Там был обычный земного дня свет.

Освобожденный от передышки в усталости

Вновь ропот скорости Жизни

Преследовал циклы ее ослепшего поиска.

Все бросились к своим неизменным делам повседневным;

Тысячи народов земли и деревьев

Повиновались непредвидящего насущного импульсу,

И, лидер здесь со своим неуверенным разумом,

Единственный, кто вглядывается в сокрытый лик будущего,

Человек поднял своей судьбы ношу.

И Савитри тоже пробудилась среди этих племен,

Что спешили присоединиться к сияющего Глашатая песне

И, привлеченные зримых путей красотою,

Провозглашали свою порцию эфемерной радости.

Родня вечности, откуда пришла,

Она не принимала участия в этом маленьком счастье;

Могучий чужестранец в человеческом поле,

Не откликался Гость, внутри воплощенный.

Зов, что прыжок человеческого разума будит,

Его неровное пылкое движение погони,

Его колеблющихся оттенков иллюзию желания,

Посетил ее сердце, как чужеземная сладкая нота.

Времени послание краткого света было не для нее.

В ней была мука богов,

Заточенных в нашу человеческую преходящую форму,

Бессмертие, смертью вещей побежденное.

Радость более широкой Природы была когда-то ее,

Но свой золотой небесный оттенок не могла хранить долго

Или встать на эту непрочную земную опору.

Над глубокой пучиной Времени движение узкое,

Жизни хрупкую малость, которой отказано в силе,

Гордую и сознательную ширь и блаженство

Она принесла в человеческую форму с собой,

Спокойный восторг, что венчает одну душу со всеми,

Ключ к дверям экстаза пылающим.

Зерно земли, что в удовольствия и слез нуждается соке,

Дар неумирающего восторга отвергло:

Предложенный бесконечности дочери

Она дала свою страсть-цветок любви и судьбы.

Напрасной сейчас ее щедрая жертва казалась.

Растратчица своей богатой божественности,

Саму себя и все, чем была, она людям ссудила,

Привить свое более великое существо надеясь

И акклиматизировать его в жизнях их тел,

Чтоб небеса могли на смертной земле расти прирожденными.

Трудно склонить измениться земную природу;

Смертность плохо выносит касание вечного:

Она боится божественной нетерпимости чистой

Этого штурма эфира и пламени;

Она бормочет в своем безгорестном счастье,

Почти с ненавистью отталкивает свет, что приносит оно;

Она трепещет в его нагой силе Истины

И мощи и сладости его абсолютного Голоса.

Навязывая высотам законы пучины,

Она пятнает своей грязью небесных посланцев:

Обороняясь, свои колючки падшей природы

Она обращает против рук спасительных Милости;

Она встречает сынов Бога смертью и болью.

Слава молний, пересекающих сцену земную,

Их солнце-мысли тускнеют, омраченные умами невежественными,

Их труд предается, их добро во зло превращается,

Крест — им за венец, который они дают, плата,

Они оставляют лишь прекрасное Имя.

Огонь приходил, касался сердец людей, уходил;

Немногие поймали пламя и к жизни более великой поднялись.

В слишком непохожий мир она пришла помогать и спасать,

Ее величие придавлено его грудью невежественной

И из его смутных расселин поднимался ужасный ответ,

Часть его горя, борьбы и падения.

Жить с горем, противостоять на своем пути смерти, -

Жребий смертного стал уделом Бессмертия.

Так, в капкан земных судеб она была поймана,

Ожидая часа своего испытания,

Изгнанница из своего прирожденного счастья,

Принимающая жизни земное смутное платье,

Прячущая себя даже от тех, кого любит,

Божество, человеческой судьбой возвеличенное.

Предвидение темное отделяло ее

Ото всех, чьей она была звездой и опорой;

Слишком великая, чтобы опасностью и болью делиться,

В своих глубинах израненных она заперла горе.

Как тот, что за брошенными слепыми присматривает,

Принимает ношу незнающей расы,

Приют дав врагу, которого она должна кормить своим сердцем,

Своей роли не зная, не зная жребия, что должна она встретить,

Без чьей-либо помощи она должна предвидеть, страшиться и сметь.

Давно предвиденное фатальное утро здесь было,

Несущее день, что как день всякий выглядел.

Ибо Природа шагает по своей могучей дороге,

Не обращая внимания, когда жизнь ломает и душу;

Позади оставляя убитого, она идет дальше:

Лишь человек замечает и глаза Бога всевидящие.

Даже в этот момент отчаяния ее души

В ее безжалостном рандеву со смертью и страхом,

Ни один крик с ее уст не сорвался, ни один зов о помощи;

Никому она своего горя тайну не выдала:

Ее лицо было спокойно и храбрость ее сохраняла безмолвной.

Но все же, лишь ее внешняя самость страдала и билась,

Даже ее человечность была полубожественной:

Ее дух Духу во всех открывался,

Ее природа ощущала всю Природу как свою собственную.

Обособленная, живя внутри, она все жизни несла;

Отчужденная, она несла в себе мир:

Ее страх был един с великим космическим страхом,

Ее сила была основана на силах космических,

Вселенской Матери любовь была любовью ее.

Против зла в жизни корнях пораженных

С ее личным горем как его клеймом отличительным

Острый мистический меч она сделала из своей боли.

Одинокий ум, как мир широкое сердце,

К никем не разделенной работе Бессмертия она поднялась.

Сперва жизнь не горевала в ее обремененной груди:

На коленях первозданной дремоты земли

Инертная, в забвении освобожденная,

Распростерто покоилась, бессознательно, на краю разума,

Тупая и спокойная, как звезда или камень.

В глубоком ущелье безмолвия меж двух царств

Она, удалившись от горя, не беспокоимая заботой, лежала,

Здесь ничто не напоминало о горе.

Затем медленное воспоминание слабое шевельнулось, подобное тени,

И, вздохнув, она свои руки положила на грудь

И узнала близкую боль застарелую,

Глубокую, спокойную, давнюю, там естественной ставшую,

Но не знала, почему она там и откуда она.

Сила, что ум возжигает, была еще убрана:

Слуги жизни тяжелы, нерасположены были,

Как рабочие без зарплаты восторга;

Угрюмый, гореть факел чувства отказывался;

Лишенный помощи мозг не находил своего прошлого.

Только смутная земная природа владела каркасом.

Но сейчас она шевельнулась, ее жизнь разделила ношу космическую.

По ее тела безгласного крика призыву

Ее сильный ширококрылый дух назад путешествовал,

Назад к ярму судьбы и неведения,

Назад к труду и смертных дней гнету,

Молнией путь пробивая сквозь символические видения странные,

Через отлив морей сна.

Ее дом Природы ощутил колебание незримое,

Быстро освещены были затемненные комнаты жизни

И ставни памяти к часам распахнулись,

И усталые ноги мысли к ее двери приблизились.

Все пришло назад к ней: Земля, Любовь, Рок, -

Древние спорщики, ее окружили,

Как в ночи борющиеся фигуры гигантские:

Боги, рожденные из Несознания смутного,

К усилию и боли божество пробуждали,

И в тени ее сердца пылающего

В мрачном центре ужасного спора,

Страж безутешной пучины,

Наследующий земного шара агонию долгую,

Каменно-неподвижная фигура богоподобной Боли высокой,

В Пространство остановившимися безучастными глазами таращилась,

Что видят пучины горя безвременные, но не цель жизни.

Уязвленный своей суровой божественностью,

К своему трону привязанный, он ждал, неуступчивый,

Ежедневного подношения ее непролитых слез.

Весь жестокий вопрос часов человека снова поднялся.

Страдания и желания жертва,

Которую земля предлагает Экстазу бессмертному,

Вновь началась под вечной Рукой.

Пробужденная, она сомкнутый марш мгновений терпела

И на этот зеленый улыбающийся мир опасный глядела,

И слышала крик живущих невежественный.

Среди тривиальных звуков, сцен не меняющихся

Ее душа поднялась, противостоя Року и Времени.

В себе неподвижная, она силу копила.

Это был день, когда должен умереть Сатьяван.

Конец песни первой

Песнь вторая Предмет спора

Между тем, удалившись в поля тайные мысли,

Ее ум двигался в многообразном прошлом,

Что жило опять и видело своего конца приближение:

Умирая, оно нерушимо в ней жило;

Преходящее и исчезающее из глаз преходящих,

Невидимое, роковой призрак себя,

На своей фантомной груди оно несло будущее.

По тропинке пролетавших событий, назад далеко убегающей,

Двигался вспять поток упорных часов

И на берегу разлива мистического,

Населенного любимыми обликами, ныне больше не видимыми,

И тонкими образами вещей, что прошли,

Ее свидетельствующий дух, обозревая Время, стоял.

Все, на что она когда-то надеялась, о чем мечтала, что было,

Летело мимо нее на орлиных крыльях через небеса памяти.

Словно в многоцветном внутреннем рассвете пылающем

Ее жизни дороги широкие и сладкие тропы

Лежали, под ее солнечно-ясным запечатлевающим взглядом прочерченные

Из светлой страны дней ее детства

И голубых гор ее воспаряющей юности,

И райских рощ и павлиньих крыльев Любви

К радости, ухваченной под тенью рока безмолвной,

В повороте последнем, где состязались небеса с адом.

Двенадцать месяцев страстных вели в день судьбы.

Абсолютная сверхъестественная падает тьма

На человека порой, когда он приближается к Богу:

Час приходит, когда бессильны все средства Природы;

Из защищающего Неведения вытолкнутый

И отброшенный к своей обнаженной главной нужде,

Он, наконец, должен выбросить из себя свою душу поверхностную

И быть сущностью неприкрытой внутри:

Этот час теперь настал для Савитри.

Она точки достигла, где либо жизнь должна оказаться напрасной,

Либо, в ее нерожденном элементе разбуженная,

Ее воля должна отменить судьбу ее тела.

Ибо только нерожденного духа сила безвременная

Поднять может ярмо, навязанное рождением во Времени.

Только Сам, что строит эту фигуру себя,

Может стереть эту фиксированную бесконечную линию,

Что соединяет эти меняющиеся имена, эти несчетные жизни,

Эти забывчивые персональности новые

И хранит, все же, таящийся в наших сознательных актах

След старых забытых мыслей и дел,

Отвергнуть наследство наших похороненных самостей,

Обременительное наследование нашим исчезнувшим формам,

Допускаемое слепо душою и телом.

Эпизод в незапамятной повести,

Ее начало утеряно, ее мотив и фабула скрыты,

Жившая когда-то история создала и подготовила

Наш настоящий удел, ребенка прошлых энергий.

Фиксированность космических последовательностей,

Скрепленных скрытыми неизбежными звеньями,

Она должна разорвать, вытеснить своей души силой

Свое прошлое, преграду на дороге Бессмертного,

Сделать разрушенную почву и форму своей судьбой заново.

Разговор изначальных Богов,

Встречающих на границах неведомого,

Ее души спор с воплощенным Ничто

Должен быть выигран на фоне опасном, неясном:

Ее существо должно встать лицом к лицу со своей Причиной бесформенной,

Против вселенной положить на весы свою самость единственную.

На нагом пике, где Сам один на один с Ничто

И жизнь не имеет смысла, а любовь — места стоять,

Она должна защищать свое дело на краю угасания,

В пещере мира смертельной беспомощное требование жизни отстаивать

И доказать свое право быть и любить.

Изменена должна быть Природы экономика грубая;

Она должна завоевать освобождение от оков своего прошлого,

Страдания старый счет погасить,

Старый долг души из Времени вычеркнуть,

И избавиться от тяжелого рабства у Богов Кармы,

Непрощающего Закона медленной мести

И глубокой необходимости в боли всеобщей,

И тяжкой жертвы, и трагического следствия.

Из-за безвременного барьера она должна вырваться,

Своими глубинами мыслящими пропитать чудовищную тишину Пустоты,

Смотреть в одинокие глаза Смерти бессмертной

И своим нагим духом мерить ночь Бесконечности.

Великий и печальный момент был сейчас близко.

Войско в доспехах, марширующее к своему року,

Последние долгие дни прошли тяжкой поступью,

Долгие, но слишком быстро прошедшие, к концу слишком близкие.

Один среди множества возлюбленных лиц,

Знающий среди неведающих счастливых сердец,

Ее вооруженных дух наблюдал за часами,

Прислушиваясь к предвиденному ужасному шагу

В близкой красе дебрей безлюдных.

Боец на безмолвной страшной арене,

В мире неведающем, она стояла за мир:

Помощника у нее кроме Силы внутри не было;

Там не было земных глаз свидетельства;

Боги свыше, одна Природа внизу

Были зрителями этого могучего спора.

Вокруг нее были суровые в небо глядящие горы

И зеленый шепот глубокомысленных обширных лесов,

Свои приглушенные заклинания непрерывно бормочущих.

Густая, пышная, пестрая самозакутанная жизнь

Драпировалась в яркую монотонность изумрудную листьев

И пробивающимися лучами солнца и цветами веселыми

Окружала ее судьбы уединенную сцену.

Здесь должна она вырасти в своего духа фигуру:

Безмолвий титанических гений

В свое широкое одиночество душу ее погружающий,

Показал ей ее самости нагую реальность

И сочетал ее с ее окружением.

Его уединение возвеличило ее часы человеческие

Задним фоном вечного и уникального.

Сила непосредственной скромной потребности

Облегчила тяжелый каркас человеческих дней

И перегруженную массу его внешних нужд

До первого тонкого лоскута простых нужд животных,

И могучая дикость примитивной земли,

И раздумывающее множество терпеливых деревьев

И сапфирный досуг небес размышляющих,

И торжественный вес проходящих медленно месяцев

Оставили в ее глубине место для мысли и Бога.

Там был лучезарный пролог ее драмы.

Пятнышко для шага на землю вечности,

Установленное в монастырском стремлении лесов

И наблюдаемое устремленностью пиков,

Приближалось через золотое раскрытие во Времени,

Где слушающая тишина оставляла слово несказанное

И часы забывали пройти к перемене и горю.

Сюда со внезапностью прихода божественного,

Повторяя первого нисхождения чудо,

Изменяя к восторгу тупой земной круг,

Любовь пришла к ней, пряча тень, Смерть.

Легко в ней она нашла свой храм совершенный.

Впервые с тех пор, как рост к небесам земного создания начался,

На протяжении всего долгого испытания расы,

Никогда более редкое создание не несло ее луч,

Этот пылающий тест божества в наших частях,

Молнию с небес к нашим пучинам.

Все в ней на род более благородный указывало.

Близкий к шири земли, сокровенно к небесам близкий,

Возвышенный и сладкий ее юный широко видящий дух,

Путешествующий через миры великолепия и покоя,

Перелетел пути Мысли к нерожденным вещам.

Пылка была ее самоуравновешенная незапинающаяся воля;

Ее ум, белой искренности море,

Страстный в потоке, не имел ни одной мутной волны.

Словно в динамичном и мистическом танце

Жрица безупречных экстазов,

Вдохновляемая и управляемая из свода являющего Истины,

Двигалась в некой пророческой пещере богов,

Сердце безмолвия в руках радости

Заселяло созидательными богатыми ударами

Тело, подобное рассвета параболе,

Что казалось для завуалированной божественности нишей

Или золотой храмовой дверью к вещам запредельным.

Бессмертные ритмы качались в ее временем рожденных шагах;

Ее взгляд, ее улыбка пробуждали небесное чувство

Даже в земном веществе, и их интенсивный восторг

Изливал небесную красоту на жизни людей.

Широкая самоотдача была ее актом врожденным;

Великодушие, как моря иль неба,

Окружало своим величием все приходящее

И давало ощущение возвеличивания мира:

Ее доброжелательная забота была сладким умеренным солнцем,

Ее высокая страсть — голубых небес равновесием.

Как может душа лететь подобно птице преследуемой,

Спасающейся на крыльях усталых от мира штормов,

И достигнуть покоя, как груди памятной,

В небесах безопасности и великолепного мягкого отдыха,

Так можно было испить жизнь опять в потоках медового огня,

Вновь вернуть привычку к счастью утраченную,

Чувствовать ее яркой природы окружение славное,

И расправить радость в ее тепле и правлении цвета.

Глубина сострадания, убежище тихое,

Ее внутренняя помощь отпирала ворота на небо;

Любовь в ней была шире вселенной,

Весь мир мог найти убежище в одном ее сердце.

Великое неудовлетворенное божество здесь могло жить:

Избавленное от карликовой самости спертого воздуха,

Ее настроение могло приютить его дыхание более высокое,

Духовное, что могло сделать все вещи божественными.

Ибо даже ее бездны были секретами света.

Она была одновременно молчанием и словом,

Континентом самораспространяющегося мира,

Океаном ровного девственного пламени;

Сила, тишина богов были ее.

В ней Любовь нашла ширь подобную собственной

И свой высокий горячий эфир перенесла на другую основу,

И двигалась в ней как в своем естественном доме.

В ней она встретила свою собственную вечность.

До той поры ни одна траурная линия не пересекала тот луч.

На хрупкой груди этой ненадежной земли

С той поры, как ее орбита взирающая в своем ограниченном дыханием доме,

Раскрывающаяся с симпатией на более счастливые звезды,

Где жизнь не подвержена перемене печальной,

Помнила красоту, которую игнорируют веки, подчиненные смерти,

И удивлялась на этот мир хрупких форм,

Несомый на лоскутах-парусах мерцающего Времени,

Безнаказанность нерожденных Могучих была ее.

Хотя она училась нести груз человеческий,

Ее шаг еще сохранял меру богов.

Дыхание земли не смогло замутнить это блестящее зеркало:

Пылью нашей смертной атмосферы незапятнанное,

Оно еще отражало духовную радость небес.

Те, кто жил внутри ее света, почти видели

Ее друга детства в вечных сферах,

Из своих недосягаемых царств нисходящего

В ее прихода притягивающего пробуждение светлое,

Огненно-белого дракона-птицу блаженства бескрайнего,

Парящего на горящих крыльях над ее днями:

Небесный спокойный защитник посланное дитя охранял.

Пылающая орбита была ее границами ранними,

Годы подобны золотым одеяниям проходящих богов;

Ее юность восседала на троне в счастье спокойном.

Но радость не может без конца продолжаться:

Есть в земных вещах темнота,

Что не выносит долго слишком довольную ноту.

На нее неизбежная Рука легла тоже.

Вооруженное Бессмертие терпело западню Времени.

С ней имел дело тот, кто обремененное встречает величие.

Назначающий испытание и путь,

Тот, кто избирает в этом истреблении души

Смерть, падение и горе как шпоры духа,

Сомнительное божество со своим факелом боли

Осветило бездны незавершенного мира

И позвало ее заполнить ее широкой собой пучину.

Величественный и безжалостный в облике спокойном своем,

Поднимающий ужасную стратегию Вечного,

Он мерил трудность могуществом

И рыл более глубокую бездну, которую должны пересечь все.

Язвя ее элементы божественнейшие,

Ее сердце родственным борющемуся человеческому сердцу он делал

И принуждал ее силу следовать ее предопределенной дороге.

Для этого она приняла дыхание смертное;

Она бороться с Тенью пришла

И должна загадку человеческого рождения встретить

И краткое усилие жизни в ночи безмолвной Материи.

Либо с Неведением и смертью мириться,

Либо прорубать дороги Бессмертию,

Выиграть или проиграть игру для человека божественную, –

Было ее души предметом спора, разрешаемого костями Судьбы.

Но не затем, чтобы страдать и подчиняться она была рождена;

Вести, освобождать было ее славной ролью.

Здесь не было ткани производства земного,

Пригодной для однодневного пользования занятыми беззаботными Силами.

Образ, дрожащий на экране Судьбы,

Наполовину оживленный для показа минутного,

Или отвергнутый на океане Желания,

Брошенный в водовороты в безжалостном спорте

И швыряемый в Обстоятельства пропасти,

Создание, под ярмом сгибаться рожденное,

Имущество и игрушка господ Времени

Или еще одна пешка, которой суждено быть передвинутой

На одно медленное движение вперед на неизмеримой доске

В шахматной партии земной души с Роком,-

Таков человеческий образ, рисуемый Временем.

Здесь сознательная оправа была, саморожденная Сила.

В этой загадке сумерек Богов,

В этом медленном и странном компромиссе нелегком

Между ограничивающей Природой и безграничной Душою,

Где все должно двигаться между упорядоченным Случаем

И безразличной слепой Неизбежностью,

Слишком высоко разгораться духовный огонь не осмеливается.

Но стоит встретить ему интенсивное изначальное Пламя,

Ответное касание может все созданные мерки смести

И земля осядет под Бесконечности весом.

Этот необъятный материальный мир есть тюрьма:

На каждой дороге стоит вооруженный каменноглазый Закон,

У каждых ворот огромные неясные стражи шагают.

Трибунал серый Неведения,

Инквизиция священников Ночи

Восседают над приговором авантюристке-душе,

И таблицы дуальные и нормы Кармические

В нас обуздывают Титана и Бога:

Боль со своей плетью, радость со своей серебряной взяткой

Сторожат Колеса неподвижность кружащую.

Оковы надеты на высоко взбирающийся разум,

Печать ставится на слишком большое широко открытое сердце;

Смерть останавливает странствующего открывателя, Жизнь.

Так стоит трон Несознания в безопасности,

Пока медленные витки эпох проходят

И Животное пасется за священной оградой,

И золотой Ястреб пересечь небеса больше не может.

Но кто-то встал и зажег безграничное пламя.

Осужденная темною Силой, что ненавидит любое блаженство,

На ужасном суде, где жизнь должна за радость платить,

Приговоренная судьей механическим

На болезненное наказание людскими надеждами,

Свою голову она не склонила перед непреклонным декретом,

Обнажая свое сердце беспомощное удару судьбы.

Так в человеке склоняется и склоняться должна рожденная разумом воля,

Послушная законам, установленным издревле,

Без апелляции принимающая низших богов.

В нее сверхчеловеческое свое семя бросило,

Свои могучие крылья мечты сложить неспособный

Ее дух отказался держаться за обычную почву

Или, находя золотое значение всей жизни разграбленным,

Мириться с землей, вычеркнутой из звездного списка,

Или гасить черным отчаянием свет, данный Богом.

Привыкшее к вечному, к истинному,

Ее существо, осознающее свои истоки божественные,

Не просило облегчения от боли у смертной хрупкости,

Не латало неудачу компромиссом иль сделкой.

Работу она должна была сделать, слово сказать:

Записывая историю своей души незаконченную

В мысли и действия, выгравированные в книге Природы,

Она не согласилась светлую страницу закрыть,

Прервать свое общение с вечностью

Или поставить слабовольного согласия подпись

Под грубым балансом мирового обмена.

Сила в ней, что трудилась с тех пор, как земля была сделана,

В жизнь великий план мировой проводящая,

Преследующая в смерти бессмертные цели,

Крушения бесплодную роль принять отказалась,

Утратить смысл ее рождения во Времени,

Повиноваться правлению случайного факта

Или уступить ее высокую судьбу проходящему Случаю.

В самой себе она нашла свое высокую крепость;

Железному закону она противопоставила свое суверенное право:

Свою одинокую волю противопоставила космическому правилу.

Остановить колеса Рока это величие поднялось.

От удара Незримого в ее ворота сокрытые

Ее сила, сделанная более великой касанием молнии,

Пробудилась от дремы в тайнике ее сердца.

Удар Того, кто убивает и спасает, оно ощутило.

Минуя границу ужасную, которую ни один глаз видеть не может,

Преграждающую страшный маршрут, который изменить ничья воля не может,

Она встречала вселенной орудия;

На пути катящихся колес встало сердце:

Приостановились перед разумом работы гигантские,

Вселенские окаменевшие обычаи встретили пламя души.

Магические рычаги внезапно ухвачены,

Что проводят завуалированного Невыразимого волю безвременную:

Царственная идея, молитва, мастерский акт

Могут силу человека связать с трансцендентальной Силой.

Тогда чудо общим становится правилом.

Одно могучее действие может ход вещей изменить.

Одинокая мысль всемогущей становится.

Все сейчас кажется массивной машиной Природы;

Бесконечное рабство у материального правила

И жесткая цепь детерминизма долгого,

Ее прочные и неизменные привычки, Законом прикидывающиеся,

Ее искусного несознательного механизма империя

Аннулируют претензию человека на своей воли свободу.

Он среди машин — тоже машина;

Мозг-поршень формы мысли печатает,

Стучащее сердце выбивает виды эмоций;

Душу бесчувственная фабрикует энергия.

Или фигура мира знаки являет

Связного Случая, ее старые шаги повторяющего

В кругах вокруг постов пограничных Материи.

Случайная серия событий бессмысленных,

Которую иллюзорным смыслом наделяет рассудок, есть здесь.

Или эмпирической Жизни инстинктивные поиски,

Или колоссальная работа невежественного широкого разума.

Но мудрость приходит и внутри растет видение:

Тогда инструмент Природы ее царем себя коронует;

Он чувствует свою самость свидетельствующую и силу сознательную;

Его душа отшагивает назад и высочайший Свет видит.

Божество стоит позади грубой машины.

Эта истина врывается в триумфе огня;

Победа для Бога в человеке была завоевана,

Свой скрытый лик явила божественность.

Мать Мира в ней сейчас поднялась.

Живой выбор отменил мертвый поворот холодный судьбы,

Поставил ногу духа на Обстоятельство,

Бесчувственное ужасное катящееся Колесо оттолкнул

И остановил молчаливый марш Неизбежности.

С вечных пиков пылающий воин,

Уполномоченный взять запретные закрытые двери,

Сбил с лица Смерти ее немой Абсолют

И сокрушил границы сознания и Времени.

Конец песни второй

Песнь третья Йога царя: Йога освобождения души

Желание мира вынудило ее рождение смертное.

Один впереди незапамятных поисков,

Мистической игры главный герой,

В которой Неведомый преследует себя через формы

И ограничивает свою вечность часами

И слепая Пустота борется, чтобы видеть и жить,

Труженик в воздухе идеала и мыслитель

Принес вниз на земли немую нужду ее лучистую силу.

Его дух согнулся из сфер более обширных

В нашу провинцию эфемерного зрелища,

Колонист из бессмертия.

Указующий луч на неясных дорогах земли,

Его рождение несло символ и знак;

Его человеческая самость как полупрозрачный плащ

Скрывала Всемудрого, который ведет невидящий мир.

Присоединенный к Пространству и Времени

И здесь долг Бога земле и человеку платящий,

Быть в еще большей степени сыном было его божественным правом.

Хотя и согласилось на неведение смертное,

Его знание несказанный Свет разделяло.

Изначального Перманентного сила,

В движении и в его потоке запутанная,

Он хранил позади зрение Ширей:

От Непостижимого в нем была сила.

Архивариус символов Запредельного,

Казначей сверхчеловеческих грез,

Он нес штамп воспоминаний могучих

И на человеческую жизнь их грандиозный луч излучал.

Его дни были долгим ростом к Всевышнему.

Существо, в небо нацеленное, свои корни питавшее

Пищей из оккультных духовных источников,

Через белые лучи взбиралось, чтобы встретить незримое Солнце.

Его душа жила как делегат вечности,

Его разум был как огнь, в небеса ударяющий,

Его воля — охотник, идущий по следам света.

Океанический импульс вздымал каждый вздох;

Каждое действие оставляло отпечаток ног бога,

Каждый миг был ударом крыльев могущественных.

Участок нашей смертности маленький,

Касаемый этим арендатором с небес, становился

Игровой площадкой живой Бесконечности.

Эта телесная видимость — не все;

Форма обманывает, персона есть маска;

Скрытые глубоко в человеке могут жить небесные силы.

Его хрупкий корабль через море годов

Нерушимого переправляет инкогнито.

Дух, который есть пламя Бога, живет,

Огненная часть Чудесного,

Художник своей собственной красоты и восторга,

Бессмертный в нашей бедности смертной.

Этот скульптор форм Бесконечного,

Этот скрытый незамечаемый Житель,

Посвященный в свои собственные завуалированные мистерии,

Свою космическую мысль прячет в немой маленькой клетке.

В безмолвной силе оккультной Идеи,

Обусловливающей предопределенную форму и акт,

Пассажир от жизни к жизни, от уровня к уровню,

Меняющий свою выдумываемую самость от формы к форме,

Он следит за иконой, его взглядом растущей,

И в черве предвидит грядущего бога.

Наконец путешественник по путям Времени

Достигает границ вечности.

В преходящий символ человеческого задрапированный,

Свою субстанцию неумирающего себя он ощущает

И утрачивает свое сходство со смертностью.

Луч Вечного сердце его ударяет,

Его мысль в бесконечность протягивается;

Все в нем поворачивается к духовной обширности.

Его душа соединиться со Сверхдушой прорывается,

Его жизнь заполняется океаном той супержизни.

Он из грудей Матери миров пьет;

Нескончаемо ввысь уходящая Суперприрода наполняет его оболочку:

Она принимает его духа вечную почву

Как основу надежную ее мира меняющегося

И формирует фигуру своих нерожденных могуществ.

Бессмертно она себя в нем зачинает,

В создании незавуалированная Создательница трудится:

Ее лик через его лицо виден, ее глаза — через его;

Ее существо есть его через идентичность обширную.

Затем в человеке обнаруживается Божество неприкрытое.

Статичное Единство и динамичная Сила

Нисходят в него, печати Божества интегрального;

Его душа и тело принимают этот восхитительный штамп.

Долгой неясной подготовкой жизнь человека является,

Кругом труда, надежды, войны, мира,

Протоптанным Жизнью на смутной почве Материи.

В своем подъеме к вершинам, на которые ничья нога не ступала,

На полутемном кадре он с огнем ищет

Завуалированную реальность, полуизвестную, всегда упускаемую,

Поиски чего-то или кого-то, никогда не находимого,

Культ идеала, здесь еще никогда реальным не сделанным,

Нескончаемая спираль восхождений и спусков,

Пока, наконец, не достигнута гигантская точка,

Через которую его Слава сияет, для которой мы были сделаны,

И через которую в бесконечность Бога мы прорываемся.

Через пограничную линию нашей Природы мы вырываемся

В живого света арку Суперприроды.

Этому сейчас можно было быть очевидцем в том сыне Силы;

В нем тот высокий переход заложил свой фундамент.

Изначальный Имманентный небесный,

Чьим искусством является процесс всей Природы,

Космический Труженик возложил свою тайную руку

Повернуть эту хрупкую созданную из грязи машину на небесную пользу.

Присутствие работало за ширмой неясной:

Оно ударяло его душу, чтобы та несла вес Титана;

Обтачивая полуобтесанные бруски силы природной,

Оно возводило его душу в статую бога.

Магического вещества самости Мастер,

Который над своим высоким и трудным планом работает

В обширной мастерской чудесного мира,

Его ритмичные части во внутреннем моделировал Времени.

Затем пришло внезапное трансцендентальное чудо:

Замаскированная безупречная Грандиозность могла очертить

В оккультном лоне жизни в родовых муках

Свое пригреженное великолепие того, что должно быть.

Венец архитектуры миров,

Мистерия Земли и Небес поженившихся,

Присоединила к смертной схеме божественность.

Был рожден Видящий, Гость сияющий Времени.

Для него исчез наверху свод ограничивающий разума.

В сторожащей передовой линии Ночи и Дня

Была проделана брешь во всескрывающем своде;

Сознательные края существа уходили откатываясь:

Межевые знаки маленькой личности стерты,

Остров-эго присоединился к своему континенту,

Был превзойден этот мир жестких форм ограничивающих:

Границы жизни распахнулись в Неведомое.

Отменены соглашения концепции были

И, вычеркивая скрупулезный пункт подчинения,

Был аннулирован договор души с Природы неведением.

Все серые запреты были разорваны

И разрушена интеллекта тяжелая блестящая крышка;

Нерасчлененная Истина нашла необъятную небесную комнату;

Зрение эмпирей знало и видело;

Ограниченный разум безграничным стал светом,

Конечная самость была обручена с бесконечностью.

Его марш сейчас воспарил орлиным полетом.

Из ученичества у Неведения

Мудрость подняла его к его умению мастерскому

И его сделала души главным каменщиком,

Строителем тайного дома Бессмертия,

Претендентом на небесную Вечность:

Свобода и империя к нему взывали с высот;

Над сумерками разума и ночью жизни, звездою ведомой,

Загоралась заря духовного дня.

По мере того, как он рос в себя более обширного,

Человеческое покрывало его движения все меньше и меньше;

Более великое существо видело мир более великий.

Бесстрашная воля к знанию посмела стереть

Безопасности линии, Резоном чертимые, что преграждают

Парение разума, погружение души в Бесконечность.

Даже его первые шаги разрушили наши маленькие земные границы

И в более широком и свободном воздухе медлили.

В руки, поддерживаемые трансфигурирующей Мощью,

Поймал он легко как лук гиганта,

Оставленный дремлющим в запечатанной тайной пещере,

Силы, что спят неиспользуемые внутри человека.

Он сделал из чуда нормальное действие

И к общей части божественных работ повернул,

На этих высотах великолепно естественных,

Усилия, что должны сокрушить сопротивление смертных сердец;

Преследуемые в царственности покоя могучего

Цели, слишком возвышенные для повседневной воли Природы;

Дары духа толпящиеся к нему приходили;

Они были его образом жизни и его привилегией.

Чистое восприятие одолжило свою прозрачную радость:

Его сокровенное зрение не ждало мыслей;

Оно всю Природу одним взглядом охватывало,

Оно смотрело в самую самость вещей;

Не обманутый более формой, он видел душу.

В существах оно знало то, что скрывалось, им неизвестное;

Оно ловило идею в уме, желание в сердце;

Из серых складок тайны оно вырывало

Мотивы, которые люди от своего собственного зрения прячут.

Бьющую жизнь он ощущал в других людях,

Наводняющую его своим счастьем и горем;

Их любовь, их гнев, их надежды невысказанные

Входили потоками или заливавшими волнами

В его покоя океан неподвижный.

Он слышал вдохновенный звук своих собственных мыслей,

В погребе других умов отзывавшихся эхом;

Мыслепотоки мира путешествовали в его поле зрения;

Его внутренняя самость становилась к самостям других ближе

И несла бремя родства, обычные узы,

Но, тем не менее, стояла незадеваемая, сам себе царь, уединенная.

Магический аккорд оживил и настроил

Для эфирных симфоний земные старые струны,

Взрастил слуг жизни и разума

Счастливыми партнерами ответа души,

Ткань и нерв превращены были в струны чувствительные,

Экстаза и сияния записи; сделал

Инструменты тела духа служителями.

Более небесное функционирование более качественного рода

Внешнее земное в человеке осветило своей милостью;

Переживание душою своих оболочек более глубоких

Больше не спало, одурманенное преобладанием Материи.

В глухой стене, нас от нашего более широкого себя закрывающей,

В тайну сна кажущегося,

Мистический тракт за пределами наших бодрствующих мыслей,

Дверь отворилась, встроенная силой Материи,

Освобождая вещи, чувством земным неулавливаемые:

Мир невидимый, неведомый внешнему разуму

Показался в безмолвных пространствах души.

Он сидел в тайных палатах, выглядывая

В светлые страны нерожденного,

Где все вещи, что грезятся разуму, зримы и истинны,

И все, к чему жизнь стремится, становится близким.

Совершенных он видел в их звездных домах,

Несущих славу формы бессмертной,

Лежавших в руках мира Вечного,

Восторженных в ударах сердца Богоэкстаза.

Он жил в пространстве мистическом, где рождается мысль

И воля вскармливается эфирною Силой

И на белом молоке сил Вечного взращивается,

Пока не вырастет в подобие бога.

В комнатах оккультных Свидетеля со стенами, возведенными разумом,

На скрытые интерьеры, потайные проходы

Открывались внутреннего зрения окна.

Он владел домом нераздробленного Времени,

Подняв тяжелый занавес плоти,

Он стоял на пороге, змеей охраняемом,

И в мерцающие нескончаемые коридоры всматривался,

Безмолвный и прислушивающийся в сердце безмолвном

К приходу нового и неизвестного.

Он вглядывался через пустые безмолвия

И слышал шаги невообразимой Идеи

На далеких авеню Запредельного.

Тайный Голос он слышал, Слово, что знает,

И лик тайный видел, что есть наш собственный лик.

Внутренние планы обнаружили свои хрустальные двери;

Странные влияния и силы его жизни касались.

Пришло видение царств более высоких, чем наше;

Осознание более светлых полей и небес,

Существ, ограниченных менее, чем краткоживущие люди,

И тел более тонких, чем эти преходящие формы,

Объектов, для нашей материальной хватки слишком прекрасных,

Действий, вибрирующих со сверхчеловеческим светом,

И движений, толкаемых суперсознательной силой,

И радостей, что никогда не текли через смертные члены,

И более прекрасных, чем у земли, чувств, и более счастливых жизней.

Сознание красоты и блаженства,

Знание, которое становится тем, что оно постигает,

Сменили разделенные чувство и сердце

И привлекли всю Природу в объятия.

Ум встречать скрытые миры повернулся:

Воздух пылал и изобиловал удивительными формами и оттенками,

В ноздрях трепетали ароматы небесные,

На языке медлил мед парадиза.

Канал универсальной гармонии,

Слух потоком магической аудиенции был,

Ложем для звуков оккультных, которых не может слышать земля.

Из сокрытых трактов дремлющей самости

Голос пришел глубоко погруженной неведомой истины,

Который течет под космическими поверхностями,

Только среди всезнающего безмолвия слышимый,

Интуитивным сердцем удерживаемый и тайным чувством.

Он поймал груз тайн немых, запечатанных,

Он сообщает свой голос требованию земли неисполненному

И обещания песне неосуществленных небес,

И всему, что во всемогущем прячется Сне.

В непрекращающейся драме, влекомой Временем

По своему долгому слушающему половодью, что несет

Неразрешимое сомнение мира в бесцельном паломничестве,

Неусыпного удовольствия смех пузырился и пенился

И журчания желания, умереть не может которое:

Крик летел мирового восторга быть,

Великолепие и величие его воли жить,

Зов назад к авантюре души в космосе:

Через магические века путешественник

И труд существа во вселенной Материи,

Его поиск мистического значения своего рождения

И радость высокого духовного отклика,

Его пульс удовлетворения и довольства

Во всей сладости даров жизни,

Его дыхание обширное, биение и трепет надежды и страха,

Его вкус боли и слез, и экстаза,

Его восторга острый удар блаженства внезапного,

Рыдание его страсти и нескончаемой боли.

Бормотание и шепот неслышимых звуков,

Что толпятся вокруг наших сердец, но не находят окна,

Чтоб войти, выросли в гимн

Всего, что страдает, чтоб быть, еще неизвестное,

И всего, что трудится тщетно, чтоб быть рожденным,

И всей сладости, которой никогда никто не отведает,

И всей красоты, которой не будет никогда.

Неслышные нашим глухим смертным ушам

Мировые широкие ритмы ткали свою громадную песнь,

К которой подогнать наши ритмы-удары здесь жизнь стремиться,

Плавя наши границы в неограничиваемом,

Настраивая конечное на бесконечность.

Низкий гул поднимался из пещер подсознательных,

Заикание первоначального неведения;

Ответом на это нечленораздельный вопрос,

Там склонился с молнией-шеей и крыльями грома

Сияющий гимн Несказанному

И хорал суперсознательного света.

Все там было явлено, что никто не может здесь выразить;

Видение и греза были сказками, рассказываемыми правдою,

Или символы были правдивей, чем факт,

Или были истинами, сверхприродными печатями в жизнь проведенными.

Бессмертные глаза приближались и глядели в его

И существа многих царств приходили и говорили:

Вечно живые, которых мы называем умершими,

Могли свою славу за пределами рождения и смерти оставить,

Чтоб провозгласить мудрость, превосходящую всякую фразу:

Цари добра и цари зла,

Апеллирующие к судейскому трону рассудка,

Провозглашали евангелие своих оппозиций,

И каждый считал себя глашатаем Бога:

Боги света и тьмы титаны

За его душу как за драгоценный приз бились.

Каждый час, освобожденный от трепета Времени,

Там поднималась песнь открытия нового,

Юного эксперимента звон тетивы.

Каждый день был духовным романсом,

Он будто рождался в мире новом и ярком;

Приключение прыгало неожиданным другом

И опасность несла острый и сладкий вкус радости;

Каждое событие глубоким переживанием было.

Там были высокие встречи, беседы эпические,

Туда приходили советы, излагаемые небесною речью,

И медовые мольбы с уст оккультных слетали,

Чтоб помочь сердцу уступить зову восторга,

И сладкие искушения крались из царств красоты

И экстазы внезапные из мира блаженства.

Это был регион восторга и чуда.

Все сейчас его ясновидческий слух мог воспринять;

Контакт, трепещущий от могучих неизвестных вещей.

Пробужденное к неземным новым близостям,

Касание отвечало бесконечностям тонким

И с серебряным криком ворот открывающихся

Молнии зрения в незримое прыгали.

Его сознание и зрение постоянно росли;

Они открывали больший простор, более высокий полет;

Он пересекал границу, проведенную для правления Материи,

И миновал зону, где мысль жизнь заменяет.

Из этого мира знаков внезапно он вышел

В себя молчаливого, где мира не было,

И глядел по ту сторону в безымянную ширь.

Эти символические фигуры теряли свое право на жизнь,

Все приметы отброшены, которые может узнать наше чувство:

Там сердце больше не билось на касание тела,

Там глаза больше не смотрели на красоты форму.

В прозрачных и редких интервалах безмолвия,

В регион, где нет знаков, он мог воспарить,

Наполненный глубоким содержимым бесформенного,

Где мир был в единственное существо поглощен

И все было светом идентичности ведомо,

И Дух был своей самоочевидностью собственной.

Взгляд Всевышнего смотрел через глаза человеческие

И видел все вещи и создания как себя

И знал всякую мысль и всякое слово как свой собственный голос.

Там единство чересчур близко для объятий и поиска,

И любовь — стремление Одного к Одному,

И красота — сладостное различие все Того же,

И единство — души множество.

Там все истины объединяются в единую Истину

И воссоединяются все идеи с Реальностью.

Там, знающая себя своей собственной неограниченной самостью,

Мудрость небесная, бессловесная и абсолютная,

Сидела уединенно в вечном Покое,

Всевидящая, неподвижная, суверенная, одна.

Там, чтобы Идею облечь, в словах не нуждается знание;

Идея, ищущая дом в безграничности,

Уставшая от своего бездомного бессмертия,

Не просит для отдыха резной сверкающей клети мысли,

Чьего единственного окна перспектива стесненная

Видит лишь маленькую арку широкого неба Бога.

Безграничность безграничности здесь соответствовала;

Будучи там, можно быть шире, чем мир;

Будучи там, являются своей бесконечностью собственной.

Его центр был отныне не в земном разуме;

Сила молчания видящего его члены наполнила:

Пойманный безгласным белым прозрением

В видение, превосходящее формы,

В жизнь, превосходящую жизнь,

Он приблизил сознание безмолвное, все поддерживающее.

Голос, который лишь речью мог приводить в движение разум,

Стал знанием безмолвным в душе;

Сила, которая свою истину лишь в действии чувствует,

В молчаливом всемогущем мире сейчас поселилась.

Досуг в труде миров,

Перерыв в радости и муках поисков

Напряжение Природы возвращали к покою Бога.

Широкое единодушие закончило жизни дебаты.

Война мыслей, что порождает вселенную,

Столкновение сил, превалировать бьющихся

В огромном столкновении, что звезду зажигает

Как в здании из пылинки единственной,

Колеи, что поворачивают свой немой эллипс в пространстве,

Проложенные поиском мирового желания,

Разлива Времени кипения долгие,

Мука, затачивающая ужасную силу желания,

Что будит кинетику в тупом иле земли

И персональность вырезает из грязи,

Горе, которым кормится голод Природы,

Страсть, что творит огнем боли,

Судьба, что добродетель поражением карает,

Трагедия, что разрушает долгое счастье,

Плач Любви, ссора Богов

Прекратились в истине, что живет в своем собственном свете.

Его душа стояла свободно, свидетель и царь.

Не поглощенный более галопирующих мгновений потоком,

Где разум на плоту непрерывно дрейфует,

От феномена гонимом к феномену,

Он жил в покое в нераздробленном Времени.

Как история, долго писавшаяся, но лишь ныне поставленная,

В своем настоящем он держал свое будущее и свое прошлое,

Ощущал несчетные годы в секундах

И как точки на странице видел часы.

Аспект неизвестной Реальности

Изменил смысл космической сцены.

Эта огромная материальная вселенная стала

Маленьким результатом силы громадной:

Овладевающий мгновением вечный Луч

Осветил То, что еще никогда не было сделано.

Мысль улеглась в могучем безмолвии;

Трудящийся Мыслитель утих и расширился.

Трансцендентальная Мудрость коснулась его дрожащего сердца;

Его душа могла плыть за пределы светлые мысли;

Разум не загораживал безбрежной бесконечности больше.

В пустом отступающем небе он замечал

За последним мерцанием и дрейфом исчезающих звезд

Суперсознательные царства бездвижного Мира

Где исчезает суждение и где слово немо,

И лежит Непостижимое одно, непроторенное.

Туда не приходила ни форма, ни какой-либо долетающий голос;

Там были лишь Абсолют и Безмолвие.

Из тишины этой новорожденный разум поднялся

И пробудился к истинам, невыразимым когда-то,

И появились формы, смутно значительные,

Видящая мысль, самооткрывающий голос.

Он знал источник, из которого пришел его дух:

Движение было повенчано с неподвижной Обширностью;

В Бесконечность он погрузил свои корни,

Свою жизнь основал он на вечности.

_____Но недолго вначале эти состояния более небесные,

Эти просторные широко уравновешенные подъемы могли продолжаться.

Высокое и светлое напряжение слишком скоро ломалось,

Каменное спокойствие тела и транс смолкнувший жизни,

Затаившая дыхание мощь и покой безмолвного разума;

Или медленно таяли, как склоняется день золотой.

Беспокойные нижние члены уставали от мира;

Ностальгия по старым мелким делам и радостям,

Потребность звать назад маленькие знакомые самости,

Чтобы шагать по привычной и более низкой дороге,

Потребность отдыхать в естественной позе падения,

Как дитя, что ходить учится, ходить подолгу не может,

Сменяли титаническую волю без конца подниматься,

На алтаре сердца затеняли священный огонь.

Возобновляется старая тяга струн подсознательных;

Она нежелающий дух тащит с высот,

Или тупая гравитация вниз нас притягивает

К слепой покорной инерции нашей основы.

И это всевышний Дипломат тоже может использовать,

Наше падение средством для более великого подъема он делает.

Ибо в ветреное поле Природы невежественной,

В полуупорядоченный хаос смертной жизни

Бесформенная Сила, Сам вечного света

Следует в тени нисхождения духа;

Двойная дуальность вовеки единая

Избирает свой дом среди смятения чувства.

Он входит, невидимый, в наши более темные части

И, занавешенный тьмой, свою работу делает,

Тонкий всезнающий гость и гид,

Пока они тоже не почувствуют потребность и волю измениться.

Все здесь повиноваться более высокому закону должно научиться,

Клетки нашего тела должны удержать пламя Бессмертного.

Иначе дух один своего источника должен достигнуть,

Оставив полуспасенный мир его сомнительной участи.

Тогда неосуществленная Природа будет вечно трудиться,

Наша земля будет вечно кружить в Пространстве беспомощно

И этого необъятного творения цель не будет достигнута,

Пока, наконец, эта неудавшаяся вселенная не погибнет разрушенная.

Даже его богоподобная способность к подъему должна спотыкаться:

Его более великое сознание отступало назад;

Его человеческая поверхность, смутная и затемненная, билась,

Чтобы снова почувствовать величия прежние,

Принести высокое спасающее касание, эфирное пламя,

Звало назад к своей ужасной нужде Силу божественную.

Сила всегда, как внезапный дождь, проливалась

Или в его груди росло присутствие медленно;

Оно взбиралось назад к какой-то памятной выси

Или парило над пиком, с которого пало.

Каждый раз, когда он поднимался, там более широкое равновесие было,

Жизнь на более высоком духовном уровне;

Большее пространство в нем оставлял Свет.

В этом колебании между землею и небом,

В этого несказанного общения подъеме

В нем росла, как растет прибывающий месяц,

Целостности его души слава.

Единство Реального с уникальным,

Взгляд с каждого лица Одного,

В часах присутствие Вечного,

Расширяя смертного разума взгляд неполный на вещи,

Соединяя расщелину между силой человека и Судьбою мостом,

Фрагментарное существо, которым являемся мы, делали целым.

Наконец прочное духовное равновесие завоевано было,

Постоянное проживание в Вечного царстве,

Надежность в Луче и Безмолвии,

В Неизменном устойчивость.

Высоты его существа жили в безмолвном Себе;

Его ум мог покоиться на почве небесной

И смотреть вниз на игру и на магию,

Где Бог-ребенок лежит на коленях Рассвета и Ночи

И Вечнодлящийся надевает Времени маску.

Спокойным высотам и беспокойным глубинам

Его ровный дух давал свою обширную санкцию:

Уравновешенная безмятежность спокойной силы,

Широкий непоколебимый взгляд на треволнения Времени,

Встречал всякое переживание неизменным миром.

Безразличный к восторгу и горю,

Не соблазняемый чудом и зовом,

Неподвижно его дух созерцал поток всех вещей,

Спокойный и обособленный, он поддерживал все, что есть:

Его духа безмолвие помогало трудящемуся миру.

Вдохновленная тишиной и закрытых глаз видением,

Его сила могла воздействовать с новым светлым искусством

На сырой материал, из которого все сделано,

И на отказ массы Инерции,

И на серый фронт Неведения мира,

На неведающую Материю и ошибку огромную жизни.

Как скульптор божество ваяет из камня,

Он темную обертку медленно скалывал,

Линию обороны неведения Природы,

Иллюзию и мистерию Несознания,

В чей черный платок свою голову кутает Вечный,

Чтобы инкогнито действовать в космическом Времени.

Восторг самосозидания с пиков,

Трансфигурация в глубинах мистических,

Более счастливая смогла начаться работа космическая

И мировую форму в нем ваять заново,

Находить Бога в Природе, Природу осуществлять в Боге.

Уже была в нем видна эта задача Силы:

Жизнь сделала свой дом на высоких пиках себя;

Его душа, ум, сердце стали единым солнцем;

Только нижние пространства жизни оставались неясными.

Но и там, в неопределенной тени жизни,

Был труд и дыхание огненное;

В неясном капюшоне небесное трудилось могущество,

Наблюдаемое внутреннего Свидетеля неподвижным покоем.

Даже к борющейся Природе, оставленной ниже,

Периоды освещения приходили могучие:

Молнии славы вспыхивали в поисках славы,

Переживание было рассказом сияния и пламени,

Воздух рябил вокруг кораблей Богов,

Странные богатства плыли к нему из Невидимого;

Великолепия внутреннего зрения заполняли пустоту мысли,

Знание несознательным говорило безмолвиям,

Вниз лились реки блаженства и светлой силы,

Визиты красоты, штормовые дыхания восторга

Проливались дождем свыше из всемогущей Мистерии.

Оттуда орлы спускались Всезнания.

Густая вуаль была порвана, шепот слышен могучий;

В уединенности его души повторяемый,

Крик Мудрости из восхитительных трансцендентальностей

Пел на горах незримого мира;

Голоса, которые слух внутренний слышит,

Сообщали ему свои речи пророческие,

И окутанные пламенем вспышки бессмертного Слова,

И сверкания обнаруживающего оккультного Света

Приближались к нему из недостигаемой Тайны.

Внутри на трон село вдохновенное Знание,

Чьи секунды освещают больше, чем рассудка года;

Пульс обнаруживающего блеска стучал

Словно ударение, указующее Истину,

И как небесная вспышка, всю землю показывающая,

Сияла интуитивная проницательность быстрая.

Один беглый взгляд мог отделить от лжи истину

Или поднять в темноте свой огонь быстрый факела,

Чтоб проверить претендентов, толпою идущих через врата разума,

Покрытых богов поддельными подписями,

Чтобы заметить невесту небесную в ее наряде обманчивом

Или разглядеть внешний лик мысли и жизни.

Часто вдохновение, со своими ногами-молниями,

Внезапный посланник со всевидящих высей,

Пересекало его ума коридоры беззвучные,

Неся свои ритмический смысл сокрытых вещей.

Музыка говорила, превосходящая смертную речь.

Словно из золотого фиала Всеблаженства

Радость света, радость внезапного зрения,

Восторг трепещущего неумирающего Слова

Как в чашу пустую лились в его сердце,

Повторение первого восторга Бога,

Творящего в юном и девственном Времени.

В краткий миг пойманное, в небольшое пространство,

Всезнание, спрессованное в великие бессловесные мысли,

В ждущую тишину его глубин поселило

Высшего Абсолюта кристалл,

Невыразимой Истины часть

Была открыта безмолвием безмолвной душе.

Могучая создательница трудилась в его тишине;

Ее сила, безмолвно утихшая, стала более близкой,

Она смотрела на видимое и непредвиденное,

Непредсказуемые области она делала своим родным полем.

Всевидение в луч единый собралось,

Как когда глаза всматриваются в незримую точку,

Пока через интенсивность одной светлой крапинки

Апокалипсис мира образов

Не входит в царство видящего.

Великая обнаженная рука восторга внезапно поднялась;

Она разорвала непрозрачную вуаль Несознания:

Ее поднятого пальца острый немыслимый кончик

Скрытое Запредельное обнажил ударом огня.

Глаз в безгласных высях транса проснулся,

Разум, ухватывающийся за невообразимое;

Перепрыгивая одним опасным прыжком

Высокую черную стену, скрывающую суперсознание,

Она ворвалась с вдохновенной речью словно с косой

И разграбила обширное поместье Непознаваемого.

Собирательница мельчайших крупиц Истины,

Вязательница снопов бесконечного опыта,

В охраняемые мистерии Силы Мира она проникала

И в тысячу вуалей ее магические методы кутались;

Либо она собирала секреты утерянные, оброненные Временем

В пыли и трещинах его маршрута взбирающегося

Среди старых заброшенных грез спешащего разума

И похороненных останков пространства забытого.

Путешественница между пучиной и высью

Она соединяла концы отдаленные, глубины незримые,

Или проносилась по дорогам Небес и Ада,

Преследуя всякое знание, как гончая ищущая.

Репортеры и писцы сокрытой мудрой беседы,

Ее минуты сияющие речи небесной

Проходили через замаскированный офис оккультного разума,

Передавая пророку и провидцу

Вдохновенное тело мистической Истины.

Исследования богов регистратор,

Оратор безмолвных видений Всевышнего,

Она приносила бессмертные слова к смертным людям.

Над блестящим тонким изгибом рассудка,

Освобожденные, как лучистый воздух, туманящий месяц,

Широкие просторы видения без линии

Или границы в поле зрения его духа вплывали.

Бытия океаны его путешествующую душу встречали,

К нескончаемому открытию зовущие;

Вечные владения радости и абсолютной силы

Простирались, окруженные вечным молчанием;

Дороги, что ведут к бесконечному счастью,

Как грезы-улыбки сквозь медитирующие шири бежали:

Оголенные вставали во вспышке золотого мгновения

Солнечно-белые степи в Бесконечном нехоженом.

Вдоль обнаженного изгиба в беспредельном Себе

Точки, что бегут через скрытое сердце вещей,

Промежуточную линию затмили,

Что несет сквозь года Вечного.

Космического Разума порядок магический,

Принуждающий свободу бесконечности

Заскорузлой одеждой символических фактов Природы

И жизни непрестанными сигналами событий,

Превращал повторы случайные в законы,

Хаос знаков — во вселенную.

Из обильных чудес и путанных завитков,

Из танца духа с Материей как своей маской

Баланс предназначения мира становился яснее,

Его самоупорядоченных эффектов симметрия,

Обузданных в глубоких перспективах души,

И реализм искусства его иллюзорного,

Его логика ума бесконечного,

Его магия меняющейся вечности.

Был пойман проблеск вещей извечно неведомых:

Письмена выступили из неподвижного Слова:

В неизменном безымянном Источнике

Был зрим всплывающий словно из бездонных морей

След Идей, что сделали мир,

И брошенное в черную землю транса Природы

Семя слепого и огромного желания Духа,

Из которого проросло дерево космоса

И свои мистические руки простерло через грезу пространства.

Необъятные реалии приняли форму:

Там выглядывала из тени Неизвестного

Бестелесная Безымянность, что видела Бога рожденным,

И старается получить из души и из разума смертного

Бессмертное тело и имя божественное.

Уста неподвижные, великие сюрреальные крылья,

Лик, замаскированный суперсознательным Сном,

Глаза с закрытыми веками, что видят все вещи,

Архитектора, что строит в трансе, появились.

Первоначальное Желание, рожденное в Пустоте,

Выглянуло; он увидел надежду, что не спит никогда,

Ноги, что бегут позади спешащей судьбы,

Несказанное значение нескончаемой грезы.

Едва ли на миг мелькнув, незримый для Разума,

Как факел, силой Бога несомый,

Сияющий мир вечно длящейся Правды

Мигнул, как тающая звезда, ночь окаймляющая,

Над мерцающим гребнем золотого Надразума.

Была даже замечена как за искусной вуалью

Улыбка любви, что игру санкционирует долгую,

Потворство спокойное и материнские груди

Мудрости, вскармливающей детский смех Шанса,

Тишина, Всемогущего силы кормилица,

Всезнающее безмолвие, лоно бессмертного Слова.

И Безвременного спокойный задумчивый лик,

И созидательный глаз Вечного.

Вдохновенная богиня вошла в смертного грудь,

Сделала там свой кабинет предсказующей мысли

И святилище пророческой речи

И села на треноге-сидении разума:

Все наверху сделано было широким, все освещено внизу было.

В сердцевине тьмы она стены света прорыла,

Навязала форму неоткрытым глубинам,

Одолжила вибрирующий крик непроизнесенным обширностям,

И через великие безбрежные, беззвучные, беззвездные шири

Несла к земле фрагменты открывающей мысли,

Высеченные из тишины Несказанного.

Голос в сердце произносил непроизносимое Имя,

Греза видящей Мысли, блуждающая через Пространство,

Входила в запретный невидимый дом:

Было найдено сокровище небесного Дня.

В глубоком подсознании пылала ее драгоценная лампа;

Поднятая, она показала богатства Пещеры,

Где, неиспользованные скупыми торговцами чувства,

Под лапами дракона Ночи хранимые,

В складки бархатной тьмы задрапированные, они спали,

Чья бесценная ценность могла спасти мир.

Тьма, несущая в своей груди утро,

Высматривала вечный широкий проблеск ответный,

Прихода более обширного луча ожидая

И спасения стад утерянных Солнца.

В роскошной экстравагантности мотовства Бога,

Оброненные беззаботно в расточительной работе творения,

Оставленные в складках бездонного мира

И грабителями Глубин разворованные,

Лежат золотые шейкели Вечного,

От касания, зрения и желания мысли упрятанные,

Запертые в темных пещерах половодья невежества,

Чтобы люди не нашли их и не стали как Боги.

Видение сверкало на незримых высотах,

Мудрость освещалась из безгласных глубин:

Более глубокая интерпретация более великой делала Истину,

Грандиозный переворот Ночи и Дня;

Изменились все ценности мира, возвышая цель жизни;

Вошло более мудрое слово, мысль более широкая,

Чем те, что приносит медленный труд ума человеческого,

Пробудилось тайное чувство, что может постичь

Присутствие и Величие всюду.

Отныне вселенная не была этим вихрем бессмысленным,

Кружимым инертно в небесной машине;

Она сбросила свой грандиозный безжизненный облик, –

Больше не механизм и не работа Случая,

А тела Бога живое движение.

Дух, спрятанный в силы и формы,

Был постановщиком сцены подвижной:

Красота и непрестанное чудо

Впускали пыл Непроявленного:

Бесформенный Вечный двигался в ней,

Ища в вещах и в душах свою собственную совершенную форму.

Жизнь больше не хранила бессмысленного тупого обличья.

В переворотах и борьбе мира

Он видел труд рождения бога.

Тайное знание, замаскированное как Неведение;

Судьба неизбежностью прикрывала невидимой

Игру случая всемогущей Воли.

Слава, очарованье, восторг,

Всеблаженный сидел внутри сердца неведомый;

Страдания земли были выкупом за заточенный восторг.

Общение радостное окрашивало часы проходящие;

Дни были путешественниками по предопределенной дороге,

Ночи — компаньонами его размышлявшего духа.

Небесный толчок оживил его грудь;

Утомительный ход Времени сменился восхитительным маршем;

Божественный Карлик поднимался к непокоренным мирам,

Слишком тесной для его победы становилась земля.

Когда-то лишь регистрирующая тяжелую поступь

Слепой Силы в человеческой малости,

Жизнь сейчас стала уверенным приближением к Богу,

Существование — экспериментом божественным,

Космос — души благоприятной возможностью.

Мир зачатием был и рождением

Духа в Материи в формы живые,

Природа носила в своем чреве Бессмертного,

Чтобы благодаря ему к вечной жизни взобраться.

Его существо улеглось в непоколебимом и светлом мире

И купалось в ключах чистого духовного света;

Оно скиталось в широких полях мудрости-самости,

Освещенных лучами вечного солнца.

Даже тонкая самость его тела внутри

Могла поднять земные части к вещам более высоким

И чувствовать на себе дыхание более небесного воздуха.

Она к божественности уже путешествовала:

Вознесенная на окрыленных ветрах быстрой радости,

Поднятая к Свету, которым она не могла все время владеть,

Она оставила отдаленность разума от Правды верховной

И утратила неспособность жизни к блаженству.

Все, в нас подавленное, сейчас начало появляться.

_____Так пришло освобождение его души от Неведения,

Первое духовное изменение его тела и разума.

Широкое Богознание вниз лилось свыше,

Новое знание мира изнутри расширялось:

Его повседневные мысли смотрели вверх на Одного и на Истинного,

Его обычнейшие дела текли из внутреннего Света.

Пробужденный к линиям, что Природа скрывает,

В тон ее движениям, что превосходит наш кругозор, настроившись,

Он становился единым с сокрытой вселенной.

Его хватка застала врасплох источники ее самых могучих энергий;

С неведомыми Стражами миров он разговаривал,

Он замечал формы, которые не видят глаза наши смертные.

Его широкие глаза наделяли телами невидимые сущности,

Он видел силы космические за их работой

И ощущал оккультный импульс позади человеческой воли.

Секреты Времени для него были часто читаемой книгой;

Будущего и прошлого записи

Свои фрагменты чертили на эфирной странице.

Единое и гармонизованное искусством Создателя

Человеческое в нем шагало в ногу с божественным;

Его действия не изменяли внутреннему пламени.

Это для земли ковало его фронтальной части величие.

Гений поднимался в его тела клетках,

Что знал значение его огражденных судьбою работ,

Родственных маршу Сил неисполненных,

Идущему за арку жизни в необъятности духа.

Обособленно он жил в своего ума одиночестве,

Полубог, жизни людей формирующий:

Амбиция одной души поднимала всю расу;

Сила работала, но никто не знал, откуда она.

Универсальные силы с его были связаны;

Наполняя малость земли своими безграничными ширями,

Они притягивал энергии, что меняют эпоху.

Неизмеримые обычным взглядом

Он делал грезы формой для грядущих вещей

И кидал навстречу годам свои дела словно бронзу.

Его походка сквозь Время опережала человеческий шаг.

Одиноки его дни и восхитительны, как дни солнца.

Конец песни третьей

Песнь четвертая Тайное знание

На высоте он стоял, что глядит на более великие выси.

Наши приближения к Бесконечности ранние –

Это великолепные восходы на грани чудесной,

Когда еще медлит незримое великое солнце.

То, что ныне мы видим, есть тень того, что прийти должно.

Взгляд земли вверх на далекое Неизвестное –

Лишь предисловие к подъему эпическому

Души человеческой от ее земного положения равнинного

К открытию более великого себя

И к далекому проблеску вечного Света.

Этот мир есть начало и базис,

Где Жизнь и Разум воздвигают свои построения-грезы;

Нерожденная Сила должна строить реальность.

Смертью связанная малость — не все, что мы есть:

Наши забытые бессмертные шири

Ждут открытия в наших самостях высших;

Неизмеренные глубины и шири существа — наши.

Несказанному Секрету родственные,

Мистические, вечные в нереализованном Времени,

Соседями Небес являются высоты Природы.

На эти высокогорные владения, опечатанные для нашего поиска,

Слишком далекие от почтовых маршрутов Природы поверхностной,

Слишком высокие для дыхания наших смертных жизней,

Глубоко в нас забытое родство указует

И слабый голос мольбы и экстаза

Зовет к тем утраченным необъятностям светлым.

Даже когда мы не можем смотреть в свои души

Или лежим, погруженные в земное сознание,

Все же, есть у нас части, что растут к свету,

Там есть, все же, светлые тракты и небеса ясные,

И Эльдорадо восторга и экстаза,

И божеству храмы, которые никто видеть не может.

Бесформенная память в нас еще медлит,

И порой, когда наше зрение повернуто внутрь,

Невежественная вуаль земли с наших глаз поднимается;

Внезапное чудесное избавление приходит.

Мы оставляем позади эту узкую кайму тесного опыта,

Отмеренного нам в качестве жизни,

Наши прогулки короткие, недостаточные наши богатства.

Наши души посетить могут в великие уединенные часы

Тихие регионы нерушимого Света,

Всевидящие орлиные пики безмолвной Силы

И лунно-огненные океаны быстрого Блаженства бездонного,

И спокойные необъятности пространства духовного.

В разворачивающемся процессе Себя

Иногда невыразимая Мистерия

Избирает человеческий сосуд нисхождения.

Вниз приходит дыхание из небесного воздуха,

Рождается Присутствие, ведущий Свет пробуждается,

Тишина на инструменты ложится:

Застывшее, неподвижное, как мраморный монумент,

Каменно спокойное, тело есть пьедестал,

Несущий вечного Покоя фигуру,

Или открывающая Сила охватывает вспыхивая;

Из какого-то более высокого континента обширного

Прорывается Знание, оставляя свой след лучезарных морей,

Природа трепещет с силой и пламенем.

Более великая Персональность порой,

Которую мы, все же, знаем как нашу, овладевает нами:

Или мы обожаем душ наших Хозяина.

Тогда маленькое телесное эго худеет и блекнет;

Не настаивая больше на своей обособленной самости,

Своего отдельного рождения теряя формальность,

Оно оставляет нас один на один с Природой и Богом.

В моменты, когда внутренние лампы засвечены

И гости жизни лелеемые снаружи оставлены,

Наш дух сидит один и говорит своим безднам.

Более широкое сознание открывает тогда свои двери;

Вторгаясь из духовных безмолвий,

Луч безвременной Славы ненадолго спускается,

Чтоб сообщаться с нашей освещенной захваченной глиной,

И оставляет свой белый огромный штамп на наших жизнях.

В забывчивом поле смертного разума,

Явленные закрытым глазам пророческим транса

Или в каком-то глубоком уединении внутреннем,

Свидетельствуемые странным нематериальным чувством,

Сигналы появляются вечности.

Истина, которой знать не мог разум, свое лицо открывает,

Мы слышим то, что никогда не слышали смертные уши,

Мы ощущаем то, что никогда не ощущали наши чувства земные,

Мы любим то, что внушает неприязнь и страх обычным сердцам;

Наши умы смолкают в светлом Всезнающем;

Голос зовет из покоев души;

Мы встречаем экстаз касания Бога

В золотых сокровенностях бессмертного пламени.

Эти знаки — прирожденные для себя более обширного,

Что живет внутри нас, нами не видимый;

Но порой более светлое приходит влияние,

Поток более могучих наводнений несет наши жизни

И божественное Присутствие движет душу;

Или через земные покровы пробивается что-то,

Грация и красота духовного света,

Журчащий язык небесного пламени.

Это — мы сами и странник высокий, которого мы ощущаем,

Что невидимый действует, словно его нет,

Он следует линии рождения вечного,

Но при том кажется гибнущим со своим смертным каркасом.

Застрахованный от Апокалипсиса в своем бытии,

Он не считает часов и мгновений;

Великий, терпеливый, спокойный, он смотрит, как проходят века,

Ожидая медленного чуда изменения нашего

В надежном неторопливом процессе мировой силы

И долгом марше всеоткрывающего Времени.

Он есть источник и главный ключ,

Безмолвие свыше, внутренний голос,

Живой образ, посаженный в сердце,

Не обнесенная стеной Ширь и бездонная точка,

Истина всех этих загадочных спектаклей в Пространстве,

Реальный, к которому движутся все наши усилия,

Тайный грандиозный смысл наших жизней.

В сотах Бога сокровище меда,

Великолепие в тенистом плаще,

Он есть наша слава пламени Бога,

Наш золотой фонтан мирового восторга,

Бессмертие, капюшоном смерти закрытое,

Форма нашей нерожденной божественности.

Он охраняет для нас нашу судьбу в глубинах внутри,

Где спит преходящих вещей вечное семя.

Всегда мы носим в себе магический ключ,

Запечатанный в герметической капсуле жизни.

Пылающий Свидетель в святилище

Внимает сквозь глухие стены Формы и Время;

Безвременный Свет — в его скрытых газах;

Он видит тайные вещи, о которых слова не могут сказать,

И знает цель несознательного мира

И суть мистерии путешествующих лет.

Но все сокрыто, сублиминально, мистично;

Нужно интуитивное сердце, поворот внутрь,

Нужна способность духовного взгляда.

Еще мелкому сиюминутному взгляду нашего бодрствующего разума

Бесцельным вояжем кажется наш сомнительный курс,

Проложенный какой-то Случайностью или поставленный на кон некой Волей,

Или Необходимостью без причины и цели,

Не желая того, вынужденный появиться и быть.

В этом густом поле, где все ненадежно, неясно,

Само наше существо нам сомнительным кажется,

Наша ширь — переживанием неясным, душа –

Мерцающим светом в странном невежественном мире,

Земля — механической грубой случайностью,

Сетью смерти, в которой волею случая мы должны жить.

Все, что мы изучили, — предположение сомнительное,

Достигнутое — переход или фаза,

Чьей дальнейший изгиб скрыт от нашего зрения,

Случайное событие или произвольный удел.

От неизвестного мы идем к неизвестному.

Наше краткое существование здесь всегда окружают

Серые тени вопросов, на которые мы не получаем ответов,

Неясные мистерии Несознания темного

Встают за стартовой линией Судьбы нерешенные.

Стремление в глубине Ночи,

Семя гибнущего тела и полуосвещенного разума,

Поднимает свой одинокий язык сознательного пламени

К неумирающему Свету, навеки утраченному;

Оно слышит лишь одинокое эхо своего зова,

Смутный ответ в человеческом незнающем сердце,

И встречает, не понимая, почему оно пришло

Или по какой причине оно здесь страдает,

Санкцию Бога на парадокс жизни

И загадку рождения Бессмертного во Времени.

По пути серпантина эпох

В свернутой кольцами черноте своего курса неведомого

Земля-Богиня трудится через пески Времени.

В ней есть Существо, которое она чает узнать,

Слово говорит ее сердцу, которое она не может услышать,

Судьба заставляет, чьей формы она не может увидеть.

В своей несознательной орбите сквозь Пустоту

Из своих неразумных глубин она подняться старается,

Открытая опасностям жизнь — ее достижение, борющаяся радость;

Мысль, что может представить, но вряд ли — узнать,

В ней поднимается медленно и создает

Идею, речь, что ярлыки больше наклеивает, чем освещает;

Довольство дрожащее, что меньше блаженства,

Течет из всей той красоты, что должна умирать.

Беспокоимая горем, у ее ног влачащимся,

И осознавая высокие вещи, еще не достигнутые,

Она вскармливает все время в своей бессонной груди

Внутренний импульс, идущий от ее покоя и мира.

Неведающая, утомленная, непобедимая,

Она ищет через войну души и трепещущую боль

Чистого совершенства, в котором ее искаженная природа нуждается,

Дыхания Бога на ее камень и грязь.

Она жаждет веры, что может пережить поражение,

Сладости любви, что не ведает смерти,

Сияния истины, несомненной вовеки.

Свет растет в ней, голос она принимает,

Она учиться читать свое состояние и свершенное действие,

Но от ее хватки ускользает одна нужная истина –

Она сама и все, чьим она является символом.

Неразборчивый шепот ее шаги направляет,

Чью она чувствует силу, не смысл;

Немногочисленные редкие намеки приходят как гиды,

Огромные предсказующие вспышки ее мозг прорезают,

И иногда в часы ее размышления и грезы

Истина, ею упущенная, глядит на нее

Словно издалека, но, при этом, изнутри ее души.

Близко подошла перемена, что от ее догадок бежит

И, вечно откладываемая, принуждает надеяться и пытаться,

Но при том выглядит слишком великой для смертной надежды.

Ее встречают видения небесных Сил,

Которые привлекают ее как утраченные могучие родственники,

Приближающиеся с великим светлым взглядом далеким.

Затем ее влечет ко всему, чем она не является,

И она руки протягивает ко всему, чего у нее никогда не было,

Простерев руки к Пустоте несознательной,

Страстная, она молится незримым формам Богов,

Прося у молчаливой Судьбы и трудящегося Времени

Самое нужное, то, что больше всего ее превосходит пределы,

Не посещаемого мерцанием иллюзий Разума,

Божественность души выражающей Воли,

Не принуждаемой запинаться своей скоростью Силы,

Радости, что не влачит как свою тень горе.

К ним она стремится и чувствует, ей они суждены:

Как своего собственного права она требует небес привилегию.

Справедливо ее требование, всесвидетельствующими Богами одобренное,

Ясное в свете более великом, чем родной свет резона:

Наши интуиции — документы, права подтверждающие;

Наши души принимают то, что отвергают наши мысли слепые.

Окрыленные химеры Земли — это кони Истины в Небе,

Невозможного Бога знак вещей, что должны быть.

Но немногие могут глядеть за состояние нынешнее

Или перепрыгивать путанную изгородь чувства.

Все, что просачивается на землю, и все запредельное

Есть части беспредельного плана,

Который Один хранит в своем сердце и один только знает.

Наши события внешние имеют внутри свое семя,

И даже эта Судьба беспорядочная, что имитирует Случай,

Эта масса результатов, непостижимых рассудком,

Есть немой график истин, что незримо работают:

Законы Неведомого творят то, что ведомо.

События, что наших жизней формируют внешнюю сторону,

Есть шифр сублиминальных дрожаний,

Которым мы удивляемся редко или смутно чувствуем,

Которые есть выход реалий подавленных,

Что с трудом в материальный день поднимаются:

Они рождены от солнца духа — солнца сил скрытых,

Пробивающих тоннель сквозь непредвиденный случай.

Но кто проникнет в бездну загадочную

И узнает, что глубокая нужда души

Обусловила случайное дело и следствие?

Поглощенные в рутину дел повседневных

Наши глаза зафиксированы на внешней сцене;

Мы слышим грохот колес Обстоятельства

И удивляясь ищем скрытую причину вещей.

Все же, предвидящее Знание могло бы быть нашим,

Если б мы смогли встать на пьедестал своего духа внутри,

Если б мы смогли слышать приглушенный демонический голос.

Слишком редко тень того, что должно прийти,

На миг падает на тайное чувство,

Которое ощущает незримого шок,

И редко в немногих, что могут откликнуться,

Могучий процесс космической Воли

Сообщает свой образ нашему зрению,

Идентифицируя ум мира с нашим.

Наш уровень фиксирован в полной толп арке

Того, что мы наблюдаем, касаемся и что предположить может мысль,

И редко рассветает свет Неизвестного,

Провидца и пророка в нас пробуждая.

Непосредственное и внешнее нашим полем являются,

Мертвое прошлое — наш задний план и поддержка;

Душу пленником разум удерживает, мы — рабы наших действий;

Мы не можем освободить свой взгляд, чтоб достичь солнца мудрости.

Наследник недолгого животного разума,

Человек, еще дитя в руках могучих Природы,

В непрерывной цепи мгновений живет:

На меняющее нынешнее он имеет узкое право;

Его память таращится назад на фантомное прошлое,

Будущее вперед убегает, когда он движется;

Он видит одежды надуманные, не лик.

Вооруженный ненадежной ограниченной силой,

Плоды своего труда он спасает от враждебного случая.

Борющееся неведение — супруг его мудрости:

Он ждет, чтоб увидеть своих действий последствия,

Он ждет, чтоб достоверность своих мыслей взвесить,

Не знает он, чего и когда он достигнет,

Уцелеет ли вообще, он не знает,

Или кончит как мастодонт и ленивец

И с лица земли, где был он царем, он исчезнет.

Ему неведом смысл его жизни,

Он не ведает своей великолепной и высокой судьбы.

Лишь Бессмертные на своих свободных от смерти высотах,

Живущие за пределами стен Пространства и Времени,

Хозяева жизни, от оков Мысли свободные,

Надзиратели Судьбы, Воли и Случая

И эксперты теоремы нужды мировой,

Могут видеть Идею, Мощь, что меняет ход Времени,

Приходит с гривою света из миров неоткрытых,

Слышать, пока мир продолжает трудится с его глубоким слепым сердцем,

Галопирующие копыта непредвиденного события,

Несущие сверхчеловеческого Всадника, приближаться

И, безразличные к шуму земли и пораженному крику,

Возвращаться к безмолвию гор Бога;

Как молния прыгает, как проносится гром, они приходят

И, ступая, оставляют отметину на груди Жизни.

Над миром стоят мира создатели,

За феноменом видят его источник мистический.

На обманчивую внешнюю игру они не обращают внимания

Не поворачиваются на занятой топот мгновения,

А со спокойным терпением Нерожденных прислушиваются

К медленным шагам далекой Судьбы,

Приближающейся через огромные расстояния Времени,

Не замечаемой глазом, что видит результат и причину,

Не слышимой среди шума человеческого плана.

Внимательные к невидимой Истине, они улавливают

Звук, словно шум крыльев авгура невидимого,

Голоса никем не понятого смысла,

Шепоты, что в сердцевине сна Материи размышляют.

В глубоком слушании сердца они могут поймать

Бормотания, беззаботным ухом Жизни упущенные,

Пророческую речь в трансе всезнающем Мысли.

Над иллюзией надежд, что проходят,

За внешней видимостью и действием явным,

За механическим Случаем и смутной догадкой,

Среди борьбы сил, топающих ног,

Сквозь крики муки и радости,

Сквозь триумф, сражение, отчаяние,

Они наблюдают Блаженство, о котором земли сердце кричало,

На длинной дороге, что своего конца видеть не может,

Незаметно разматывающейся сквозь скептичные дни,

И навстречу ему ведут движущийся мир невнимательный.

Так замаскированный Трансцендентальный на свой сядет трон.

Когда тьма углубляется, грудь земли удушая,

И человека разум телесный является единственной лампой,

Как у вора в ночи, должна быть скрытая поступь

Того, кто, незримый, в его входит дом.

Плохо слышимый Голос скажет, душа повинуется,

Во внутренние палаты ума проскользнет Сила,

Очарование и сладость отворят двери жизни закрытые

И красота победит сопротивляющийся мир,

Истина-Свет полонит Природу сюрпризом,

Потаенное действие Бога вынудит сердце к блаженству

И земля неожиданно станет божественной.

В Материи засвечен будет жар духа,

Во множестве тел загорится рождение священное;

К гимну звезд Ночь пробудится,

Дни станут счастливым маршем паломническим,

Наша воля — силой могущества Вечного,

Мысль — лучами духовного солнца.

Немногие увидят то, что никто не понимает еще;

Бог вырастет, пока мудрые спят и беседуют;

Ибо человек не узнает прихода до его часа

И не будет уверенности, пока работа не сделана.

Сознание, что не знает своей собственной правды,

Блуждающий охотник на рассветы сбивающие,

Меж полюсами бытия, темным и светлым,

Движется здесь в полусвете, что выглядит всем, что есть:

Междуцарствие в Реальности

Отсекает интегральную Мысль, тотальную Силу;

Оно стоит или кружится в межпространстве неясном,

Сомневающееся в своем начале и в своем завершении,

Или бежит по дороге, что не имеет конца;

Далекое от первоначальных Сумерек и финального Пламени,

Оно живет в некоем огромном пустом Несознании,

Как мысль, в пустоте широкой упорствующая.

Словно непостижимая фраза,

Предлагающая Уму миллион толкований,

Оно придает смысл хаотичному миру.

Предположение, на сомнительные доказательства опирающееся,

Неверно понимаемое послание, спутанная мысль,

Свою цель упускающая, — это все, что оно может сказать,

Или фрагмент универсального слова.

Оно оставляет две гигантские буквы, лишенные смысла,

При этом изменяя без санкции центральный значок,

Вселенную несущий загадочную;

Словно настоящее без будущего или без прошлого,

Одной и той же революции круговерть повторяющее,

Поворачивалось вокруг своей оси в своей Пустоте собственной.

Так значение творения скрыто;

Ибо без контекста читает страницу космическую:

Ее знаки глядят на нас, как неведомый шрифт,

Словно показанная сокрытая чужим языком

Или кодом знаков величественных, ключа нет к которому,

Часть высокой параболы.

Оно несет глазам создания бренного

Грандиозность бесполезного чуда;

Себя расточая, оно может продолжаться какое-то время,

Река, что никак не может найти свое море,

Оно бежит через жизнь и смерть на краю Времени;

Огонь в Ночи — это вспышки его мощной деятельности.

Это — наша нужда глубочайшая, соединить снова

То, что сейчас разделено, противопоставлено, раздвоено,

Разведено в суверенные сферы, что никогда не встречаются,

Или отстоит, как далекие полюсы Ночи и Дня.

Мы должны заполнить лакуну огромнуюй создали,

Переплести вновь одинокую согласную закрытой конечности

С открытыми гласными Бесконечности,

Дефис соединить должен Ум и Материю,

Узкий перешеек восходящей души:

Мы должны восстановить в вещах тайные узы,

Наши сердца должны назад позвать утраченную Идею божественную,

Реконструировать совершенное слово, объединить

Альфу и Омегу в одном звуке;

Тогда будут Дух и Природа едины.

Они — края плана мистического.

В широком не имеющем признаков эфире Себя,

В неизменном Безмолвии, белом и голом,

Отчужденные, как золотые ослепительные солнца сверкающие,

Завуалированные лучом, вынести который не может ни один смертный глаз,

Нагие и абсолютные потенции Духа

В уединении мыслей Бога горят.

Восторг, сияние и тишина,

Избавленные от приближения израненных сердец,

Недоступные для Идеи, что смотрит на горе,

От Силы далекие, что кричит о своей боли,

Они в его неотъемлемом блаженстве живут.

Безупречные в самознании и самосиле,

Спокойные, они на вечной Воле покоятся.

Лишь его закон они чтут и ему повинуются;

Нет у них цели, которой им нужно было б достигнуть, задачи — служить.

Неумолимые в своей безвременной чистоте,

Всякий обман или поклонения взятку они отвергают;

Не трогаемые криком бунта и мольбою невежественной,

Они не подсчитывают нашу добродетель и грех;

К голосам, что умоляют, они не склоняются,

С заблуждением и его царством они не торгуются;

Они — стражи тишины Истины,

Они — неизменного декрета хранители.

Глубокая сдача — источник их мощи,

Спокойная идентичность — их способ знать,

Как сон неподвижна их деятельность.

Мира исполненные, глядящие на тревоги под звездами,

Бессмертные, работы Смерти и Судьбы наблюдающие,

Неподвижные, тысячелетий прохождение видящие,

Незатрагиваемые, когда длинная карта Судьбы разворачивается,

Они глядят на нашу борьбу глазами бесстрастными,

И все же, без них не могло бы быть космоса.

Глухие к желанию, року, надежде,

Их нерушимого могущества статус

Без движения огромную задачу мира поддерживает,

Его неведение их освещено знанием,

Его стремление продолжается — их равнодушием.

Как высокое тянет низкое всегда подниматься,

Как шири влекут малость на авантюру просторную,

Их отчужденность превзойти себя человека подталкивает.

Наша страсть поднимается, чтоб венчаться с покоем Вечного,

Наш ищущий карликовый разум — чтобы встретить Всезнающего свет,

Наши сердца беспокойные — чтоб хранить Всемогущего силу.

Уступая мудрости, что сделала ад,

И суровой полезности смерти и слез,

Уступая постепенным шагам Времени,

Они не тревожатся о горе, что язвит сердце мира,

Они не заботятся о боли, что раздирает его тело и жизнь;

Над горем и радостью проходит величие это:

Они не участвуют в добре умирающем,

Безмолвные, чистые, они не принимают участия в совершаемом зле;

Иначе их сила была бы испорчена и не могла бы спасти.

Чуткий к истине, что живет в далях Бога,

Осознающий движение всевидящей Силы,

Медленный результат долгих сомнительных лет

И нежданное благо от горьких дел,

Бессмертный смотрит не так, как мы тщетно смотрим.

Он глядит на аспекты сокрытые и скрытые силы,

Он знает закон и вещей естественный ход.

Желанием краткой жизни не побуждаемый к действию,

Не беспокоимый шпорами страха и жалости,

Он не торопится развязать космический узел

Или примирить мира раздираемое дисгармоничное сердце.

Во Времени он ждет часа Вечного.

Все же, тайная духовная помощь здесь есть;

Пока медленной эволюции кольца раскручиваются

И Природа сквозь твердь камня прорубает свой путь,

Божественная интервенция сидит свыше на троне.

Живые в мертвой кружащей вселенной,

Мы не вертимся здесь на земном шаре случайном,

Брошенные на задачу, нам непосильную;

Даже в анархии путанной, Судьбой именуемой,

И горечи падения и смерти

На наших жизнях Рука простертая чувствуется.

Она рядом с нами в бесчисленных телах и рождениях;

В своей неслабеющей хватке она хранит для нас в безопасности

Один высший результат неминуемый,

Отменить который ни одна воля не может, никакой рок изменить,-

Корону сознательного Бессмертия,

Божественность, нашим борющимся душам обещанную,

Когда первого человека сердце осмелилось на смерть и на тяжкую жизнь.

Тот, кто сформировал этот мир, — вовек его господин:

Наши ошибки — это его шаги на пути;

Он через жестокие превратности наших жизней работает,

Он работает через тяжелое дыхание битвы и труда,

Он работает через наши грехи, горе и слезы,

Его знание нашим несознанием правит;

С какой бы видимостью нам ни приходилось бы сталкиваться,

Как бы ни были тяжелы наши горести и наш удел,

Когда ничего мы не можем увидеть кроме течения и бедствия,

Могучее Руководство, все же, нас ведет через все.

После того, как мы послужили этому великому разобщенному миру,

Блаженство и единство Бога становятся нашим правом врожденным.

Дата установлена в календаре Неизвестного,

Годовщина Рождения величественного:

Наша душа оправдает свой перемежающийся путь,

Все станет близким, чего сейчас нет или что далеко.

Эти спокойные и отдаленные Могущества, наконец, будут действовать.

Неподвижно готовые к своей предопределенной задаче,

Всемудрые сострадательные Сияния

Звука голоса Инкарнации ждут,

Чтобы прыгнуть и соединить мостом бездны Неведения

И исцелить пустые томящиеся пропасти Жизни,

И заполнить пучину, что есть наша вселенная.

Здесь, между тем, на противоположном полюсе Духа,

В мистерии глубин, построенных Богом

Для жилья своего, укрытого ниже взора Мыслителя,

В этом компромиссе абсолютной Истины полной

Со Светом, что живет близко к темному краю вещей,

В этой трагикомедии божественной маски,

Этот долгий далеко заходящий поиск радости, вечно близкой,

В грандиозной грезе, из которой мир сделан,

В этом золотом куполе на черной основе драконовой,

Сознательная Сила, что в груди Природы действует,

Облаченная в черное труженица в космической схеме,

Носящая глиняный облик нерожденных богов,

Душеприказчица неизменной Идеи,

Помехи встречающая, Судьбы обручами стиснутая,

Терпеливая попечительница медленного вечного Времени,

Освобождается час от часу от своей тайной обязанности.

Все предвидит она в замаскированных императивных глубинах;

Бессловесная цель бессознательных бездн

Отвечает воле, что глядит на высоты,

И первый слог развивающегося Слова

Тяжеловесный, грубо чувственный, содержит свое завершение светлое,

Посвященное в обширное нисхождение верховной победы

И предзнаменование необъятного восхождения души.

Все здесь, где каждая вещь своей одинокой самостью кажется,

Есть фигуры единственного Одного трансцендентального

Только им они есть, его дыхание — их жизнь;

Незримое Присутствие формирует глину забывчивую.

В игре могучей Матери партнер,

Он пришел на сомнительный земной шар кружащийся,

Чтобы спрятаться от ее преследования в силе и форме.

Тайный дух в сне Несознания,

Бесформенная Энергия, безгласное Слово,

Он был здесь раньше, чем появиться смогли элементы,

До того, как появился свет разума или смогла дышать жизнь.

Сообщник ее огромного притворства космического,

Свои видимости он превращает в реальные формы

И делает символ истине равным:

Он дает своим безвременным мыслям форму во Времени.

Он есть субстанция, он — самость вещей;

Она выковала из него свои работы искусства и мощи:

Она кутает его в магию своих настроений

И делает из мириадов его истин свои неисчислимые грезы.

Хозяин бытия пришел вниз к ней,

Бессмертный ребенок, рожденный в спешащих годах.

В предметах изваянных, в персонах ею задуманных,

Мечтая, она преследует свою идею о нем,

И ловит — здесь облик, там — жест:

В них свои непрестанные рождения он всегда повторяет.

Он есть Творец и мир, который он сделал,

Он есть зрелище, и он — Зритель;

Он сам есть действующий, и он — действие,

Он сам есть знающий и то, что знаемо,

Он сам есть грезящий, и он — греза.

Там — Двое, которые есть Одно и игра во многих мирах;

В Знании и в Неведении разговаривали они и встречались

И свет, и тьма — их глаз взаимообмен;

Наше удовольствие и боль — их борьба и объятия,

Наши дела и надежды сокровенны их повести;

Они сочетаются тайно в нашей мысли и жизни.

Вселенная есть маскарад нескончаемый:

Ибо ничто здесь совершенно не является тем, чем выглядит;

Это — смешивающее грезы и факты видение истины,

Которое ни для чего, кроме грез, не бывает полностью истинным,

Феномен выступает многозначительный

На фоне вечности смутном;

Мы принимаем его облик и упускаем все, что он значит;

Часть, что видна, нами берется за целое.

Так они поставили свой спектакль, с нами для ролей:

Актер и автор с собой как сценой,

Он здесь как Душа движется, как Природа — она.

Здесь, на земле, где мы должны исполнять свои роли,

Мы не знаем, куда побежит драмы курс;

Наши произносимые реплики по их замыслу его вуалируют.

Свой могучий план она прячет от нашего зрения:

Она скрывает свое блаженство и свою славу

И маскирует Любовь и Мудрость в своем сердце;

Изо всех чудес и красот, что ее,

Лишь затемненную малость мы можем почувствовать.

Он тоже несет здесь божество приуменьшенное;

Он оставил свое всемогущество,

Свой покой, что он имел прежде, и бесконечность.

Он знает ее лишь, себя он забыл;

Для нее он покинул все, чтобы ее сделать великой.

Он надеется в ней найти себя заново,

Воплотить, сочетать своей бесконечности мир

с ее созидательной страсти экстазом.

Хотя он — владыка земли и небес,

Он ей оставляет руководство космическое

И за всем наблюдает, ее сцены Свидетель.

Статист на ее сцене,

Не произносит он слов или за крыльями прячется.

Он принимает в ее мире рождение, ждет ее воли,

Угадывает смысл ее жеста загадочного,

Изменчивый случай, что меняет ее настроение,

Исполняет намерение, которого она, похоже, не знает,

И служит ее тайной цели во Времени долгом.

Как тому, кто слишком велик для него, он ей поклоняется;

Он обожает ее как своего регента желания,

Он уступает ей как его воли источнику,

Он жжет свой фимиам своих дней и ночей,

Свою жизнь предлагая, великолепие жертвы.

Восхищенный адвокат для ее любви и ее милости,

Его блаженство в ней — для него весь его мир:

Он растет через нее во всех своего существа силах;

Он ею читает скрытую цель Бога в вещах.

Или, придворный в ее бесчисленной свите,

Довольный уж тем, чтобы быть с нею и ее чувствовать близко,

Он наибольшее из малого, что она дает, делает,

И все, что она делает, своим собственным драпирует восторгом.

Один взгляд весь его день может сделать чудесным,

Слово с ее уст окрылить счастьем часы.

Он опирается на нее во всем, что он есть и что делает:

На ее щедрых дарах он строит свои гордые счастливые дни

И следом тянет украшенную павлиньим плюмажем свою радость жизни

И солнца в славе ее мимолетной улыбки.

Тысячами способов он служит ее царственным нуждам;

Он заставляет часы кружиться вокруг ее воли,

Заставляет все отражать ее прихоти; всё — их игра:

Весь этот широкий мир есть лишь он и она.

Это — тот узел, что вместе звезды связует:

Двое, которые есть одно, есть секрет всякой силы,

Двое, которые являются одним, есть мощь в вещах и правильность.

Его душа, безмолвная, поддерживает мир и ее,

Его действия — ее приказов реестры.

Счастливый, инертный, он под ее ногами лежит:

Свою грудь он предлагает для танца космического,

Чьим сотрясающимся театром наши жизни являются,

И который никто бы не смог вынести, если б не его сила внутри,

И оставить который никто из-за его восторга не может.

Его работы, его мысли были задуманы ею,

Его бытие — это ее широкое зеркало:

Активный, вдохновляемый ею, он говорит и он движется;

Его дела повинуются ее сердца невысказанным требованиям:

Пассивный, он терпит мира удары,

Словно ее касания, формирующие его душу и жизнь:

Его путешествие через дни есть ее солнечный марш;

Он по ее дорогам бежит; её курс — его.

Свидетель и студент ее радостей и ее горестей,

Партнер ее добра и ее зла,

Он на ее страстные согласился дороги,

Он управляем ее ужасной и сладостной силой.

Его санкционирующее имя инициирует все работы ее;

Его безмолвие — его подпись под ее делами;

В исполнении ее драмы схемы,

В ее сиюминутных фантазиях и настроениях,

В марше этого очевидного ординарного мира,

Где все глубоко и странно для глаз, что видят,

И обычные формы Природы есть чудо-ткани,

Она через его свидетельствующий взгляд и движение мощи

Развертывает материал ее космического Акта,

Ее происшествия, что возносят и крушат душу,

Ее силу, что движет, ее могущества, которые спасают и убивают,

Ее Слово, что в тишине говорит нашим сердцам,

Ее тишину, что превосходит верховное Слово,

Ее высоты и глубины, к которым наш движется дух,

Ее события, что ткут ткань наших жизней,

И все, чем мы находим и теряем себя,

Сладкие вещи и горькие, значительные и посредственные,

Вещи ужасные, прекрасные и божественные.

Она построила свою империю в космосе,

Ее тонкие и могучие законы им управляют.

Его сознание — дитя у нее на коленях,

Его бытие — поле ее эксперимента обширного,

Ее бесконечное пространство — игровая площадка для его мыслей;

Она привязывает к знанию форм Времени

И созидательной ошибке ума ограниченного,

И случаю, что несет лик судьбы непреклонный,

И к ее игре смерти, боли, Неведения

Его измененное бессмертие борющееся.

Его душа — атом маленький в массе,

Его субстанция — для ее работ материал.

Его дух выживает среди смерти вещей,

Через бреши бытия он взбирается к вечности,

Он ею несом от Ночи к бессмертному Свету.

Эта грандиозная сдача — свободной дар его воли,

Его чистая трансцендентальная сила её подчиняется.

В ее космического неведения мистерии,

В неразрешимой загадке ее игры,

Создание, сделанное из материала непрочного,

В образчиках, ею для него установленных, он движется,

Он думает ее мыслями, ее беспокойством его грудь волнуется;

Он выглядит тем, чем хотелось бы ей,

Он есть все, что может сделать ее артистичная воля.

Хотя она правит им по ее фантазий дорогам,

Играя с ним как со своим ребенком или рабом,

К свободе и мастерству Вечного

И к бессмертия высотам над миром

Она ведет свою мнимую марионетку-на-час.

Даже в его смертной сессии в доме тела,-

Бесцельный путешественник между рождением и смертью,

Эфемерная мечта о бессмертии,-

Она его пришпоривает царствовать. Овладевает он ее силами;

Он запрягает ее в своего собственного закона ярмо.

Его облик человеческой мысли обретает корону.

Удерживаемый на ее привязи, ее капризом завуалированным связанный,

Он изучает ее пути, если так он сможет господствовать

Хотя бы на час, и чтоб она исполняла его волю;

Он делает из нее своей мимолетной страсти слугу:

Повинующейся она притворяется, его руководству созидательному следует:

Для него она была создана, живет только, чтобы быть использованным им.

Но ее побеждая, он становится ее рабом совершенно;

Он — ее подчиненный, все его средства — ее;

Ничего без нее он не может, им она все еще правит.

Наконец он к памяти Себя просыпается:

Он видит внутри лик божества,

Через человеческую форму Божество пробивается:

Свои высоты наивысшие она раскрывает и его супругой становится.

До той поры он — в ее игре кукла;

На вид — ее регент, при том — ее фантазий игрушка,

Живой робот, движимый ее энергий источниками,

Он действует словно в мгновениях сна,

Автомат, шагающий по рельсам Судьбы,

Он запинается, управляемый ее хлыстом Силы:

Его мысль работает, вол на полях Времени;

Его воля, которую он своею считает, сформирована в ее кузне.

Послушный Мировой Природы немому контролю,

Управляемый своей собственной Силой ужасной,

Своего избранного партнера в игре титанической,

Ее волю он сделал своей судьбы мастером,

Ее прихоть — распределителем его наслаждения и боли;

Он продался ее царственной силе

За любой удар или дар, что она изберет:

Даже в том, что является страданием для нашего чувства,

Он ощущает ее владетельного касания сладость,

Во всяком переживании встречает ее блаженные руки;

На своем сердце несет ее поступи счастье

И сюрприз ее прибытия радостный

В каждом событии и в каждом шансе момента.

Все, что бы ни сделала она, в его глазах — чудо:

Он упивается ею, он — пловец в ее море,

Неутомимый любитель ее мирового восторга,

Он празднует в каждой мысли ее и каждом акте

И дает согласие на все, что она пожелает;

Всем, чем она хочет, он хочет быть:

Дух, неисчислимый Один,

Он позади свою одинокую вечность оставил,

Он — бесконечное рождение в нескончаемом Времени,

Ее конечного множество в бесконечном Пространстве.

_____Хозяин существования скрывается в нас

И играет в прятки со своей собственной Силой;

В инструменте Природы тайный Бог медлит.

Имманентный живет в человеке как в своем доме;

Он сделал вселенную полем своего развлечения,

Обширным гимнасиумом своих работ мощи.

Всезнающий, он принимает затемненное состояние наше,

Божественный, носит человека и животного формы;

Вечный, он Времени и Судьбе уступает,

Бессмертный, играет со смертностью.

Всесознающий, пустившееся на Неведение,

Всеблаженный, быть рожденным не чувствующим.

Чтобы инкарнировать в мире борьбы и страданий,

Он надевает радость и горе, как свое платье,

И, как крепкое вино, переживание пьет.

Он, чья трансцендентальность правит зачавшими Ширями,

Предвидящий, живет ныне в наших сублиминальных глубинах,

Светлая индивидуальная Сила, один.

_____Абсолютный, Совершенный, Уединенный

Вызвал из Безмолвия свою молчаливую Силу,

Где она лежала в бесформенной тишине, не имеющей признаков,

Охраняя от Времени своим сном неподвижным

Несказанное могущество его одиночества.

Абсолютный, Совершенный, Уединенный

Вступил со своим молчанием в пространство:

Он сформировал эти персоны несчетные одной самости;

Он построил миллион фигур своей силы;

Он живет во всех, кто живет в одной его Шири;

Пространство — это он сам, Время — единственно он.

Абсолютный, Совершенный, Незадеваемый,

Он, который есть в нас как наша тайная самость,

Нашу маску несовершенства принявшая,

Этот многоквартирный дом плоти он своим собственным сделал,

Свой образ в человеческую мерку вложил,

Чтобы к его божественной мерке могли мы подняться;

Тогда в фигуре божественной

Создатель заново нас отольет и навяжет

План божества смертной форме,

Поднимая наши конечные умы к своей бесконечности,

Касаясь мгновения вечностью.

Эта трансфигурация есть долг земли небу:

Обоюдный долг, привязывающий человека к Всевышнему:

Его природу должны мы надеть, как надели мы нашу;

Мы — сыны Бога, и должны быть такими, как он:

Его часть человеческая, мы должны становиться божественными.

Наша жизнь — парадокс, Бог к которому — ключ.

Но до той поры все есть тень, грезой отбрасываемая,

И размышляющему неподвижному духу

Жизнь и он сам мифический аспект принимают,

Ношу долгой бессмысленной повести.

Ибо ключ скрыт и Несознанием храниться;

Тайный Бог под порогом живет.

В теле, бессмертный Дух затмевающем,

Безымянный Резидент, наделяющий незримые силы

Формами Материи и мотивами, что за пределами мысли,

И неожиданного последствия риском,

Всемогущее неразличимое Влияние,

Он сидит, не ощущаемый формой, в которой живет он,

И вуалирует свое знание идущим ощупью разумом.

Скитальца, которого в мире его мысли создали,

Он кружит в игре светотени ошибки и истины,

Чтоб отыскать мудрость, которая на высотах — его.

Как позабывший он себя ищет;

Он ищет внутренний свет, им словно потерянный:

Как временный житель, медлящий средь чужих сцен,

Он путешествует к дому, которого он больше не знает.

Своей собственной самости ищет он истины, он, который есть Истина;

Он — Актер, ставший игрой,

Он — Мыслитель, который стал мыслью;

Он — это много, которое было безмолвным Одним.

В символичных фигурах космической Силы

И в ее неодушевленных, и в живых знаках,

И в ее сложном узоре событий

Он исследует непрекращающееся чудо себя,

Пока разрешена тысячекратная загадка не будет

В единственном свете Души всесвидетельствующей.

_____Это было его договором со своей могучей супругой,

Для ее любви и соединения с нею навеки

Следовать курсу вечности Времени

Среди магических драм ее настроений внезапных

И ее замаскированной Идеи сюрпризов,

И превратностей ее каприза широкого.

Двое казались его целями, но, все же, они вовеки едины

И глядят друг на друга над беспредельным Временем;

Дух и Материя — их конец и источник.

В формах жизни смыслов сокрытых искатель,

Обширной, не нанесенной на карте воли великой Матери

И ее земных дорог грубой загадки,

Он — моряк и исследователь

Тайного внутреннего океана без границ:

Он — искатель приключений и космолог

Магической земли географии смутной.

Замысла, в ее материальном порядке фиксированного,

Где все уверенным выглядит и, даже меняясь, кажется прежним,

И хотя конец всегда остается неведомым,

И всегда переменчивым жизни непостоянный поток,

Его пути для него обнаруживаются судьбою безмолвной;

И, остановки в эпох половодье разлившемся,

Показываются твердые земли, что искушают и остаются какое-то время,

Затем новые горизонты манят продвижение разума.

Туда не приходит к безграничности конечного близость,

Там нет последнего несомненного, в котором мысль может остаться,

И нет конечных остановок для переживания души.

Граница, даль, которой никогда не достигали всецело,

Недостигнутое совершенство взывает к нему

С границ далеких в Незримом:

Лишь долгое начало пока было сделано.

Это — матрос течения Времени,

Это — неторопливый открыватель Хозяина Мира,

Который, спущенный на воду в это маленькое рождение телесное,

Изучил свое ремесло в крошечных бухтах себя,

Но отважился, наконец, на немереные бесконечности,

Вояжер на морях вечности.

В его незрелом старте начальном мировой авантюры

Его можно видеть неведающим своего божества силы,

Едва посвященным в его планы обширные.

Капитан опытный хрупкого судна,

Торговец недолговечными изделиями мелкими,

Сперва он жмется к берегу и избегает шири,

Не рискует бросить вызов далекому опасному открытому морю.

Он в хлопочет в мелочных береговых перевозках,

Его зарплата выплачивается от порта до соседнего порта,

Довольствующийся своего надежного рейса неменяющимся курсом,

Он не отваживается на новое и на невидимое.

Но сейчас он слышит звук морей более просторных.

Ширящийся мир зовет его к дальним сценам

И к путешествиям в более обширного зрелища арке,

К неизвестным народам и не посещенным еще берегам.

Подготовленный к плаванью киль его торгового судна

Служит коммерции мира в богатствах Времени,

Рассекая пену великого моря, окруженного сушей,

Чтоб достичь огней неведомой гавани в странах далеких

И открыть рынки для искусств жизни богатых,

Роскошные кипы, статуэтки резные, полотна окрашенные,

И безделушки в камнях драгоценных для забавы ребенка,

И скоропортящиеся продукты труда тяжкого,

И непрочные великолепия, завоевываемые и утрачиваемые днями.

Или проходя через ворота из столбов скал,

Океаны безымянные еще пересечь не рискуя

И путешествовать в грезу далей,

Он плавает близко к берегам незнакомым

И на бурных островах находит новые гавани,

Или, ведомый верным компасом в его мысли,

Он ныряет в светлый туман, что прячет звезды,

Правя на торговых маршрутах Неведения.

Нос его корабля пробивается к берегам, еще неоткрытым,

Он на невообразимые континенты решается:

Искатель островов Счастья,

Он оставляет последние земли, самые далекие пересекает моря,

Он поворачивает к вечным вещам свои символические поиски;

Жизнь меняет для него свои возводимые временем сцены,

Свои образы, вуалирующие бесконечность.

Границы земли отступают и земной воздух

Вокруг него свою полупрозрачную вуаль не развешивает.

Он пересек границу смертной надежды и мысли,

Он достиг конца мира и в запредельное всматривался;

Глаза смертного тела погружали свой взгляд

В Глаза, что смотрят на вечность.

Более великий мир путешественник Времени должен исследовать.

Наконец, пение на высотах он слышит

И далекие речи и неведомое все ближе становятся:

Он пересекает границы незримого

И проходит за грань смертного зрения

К новому видению себя самого и вещей.

Он — это дух в незаконченном мире,

Не знающий этого путника и себя не могущий узнать:

Поверхностный символ его бесцельного поиска

Принимает более глубокие значения в его внутреннем видении;

Его поиск есть поиск тьмой света,

Смертной жизнью — бессмертия.

В сосуде воплощения земного

Поверх тесных оград ограничивающего чувства

Он глядит на магические волны Времени

Где ум как луна освещает темноту мира.

Там показываются, всегда от глаз отступающие,

Словно в дымке разреженной набросанные светом мечты

Очертания мистичного смутного берега.

Моряк в Несознания море бездонном,

Он плывет через звездный мир мысли

На палубе Материи к духовному солнцу.

Сквозь шум и многоголосый крик,

Сквозь восхитительные непостижимые безмолвия,

Через странный окружающий мир под небесами божественными,

За пределы земных долгот и широт,

Его цель установлена вне границ всех нынешних карт.

Но никто не знает мест, куда через неизвестное он направлялся,

Или какую секретную миссию дала великая Мать.

В сокрытой силе ее всемогущей Воли,

Ведомый ее дыханием через вздымающиеся глубины жизни,

Через рев грома и безветренную тишину,

Через туман и мглу, где ничего больше не видно,

В своей груди он несет ее скрепленные печатями приказы.

Он узнает позднее, открыв сценарий мистический,

К пустому ли порту в Незримом

Идет он, или, ее вооруженный указом, к тому, чтоб открыть

Новый разум и новое тело в городе Бога

И поместить Бессмертного в дом его славы,

И сделать конечное одним с Бесконечностью.

Через пустыню соленую лет бесконечных

Ветры ее океана гонят его лодку скитающуюся,

Космические волны плещут в его продвижении,

Ропот вокруг него, опасность и зов.

Всегда он следует в ее силы кильватере.

Под парусами плывет он сквозь жизнь и смерть к другой жизни,

Он путешествует через бодрствование и через сон,

Сила есть в нем от ее силы оккультной,

Что связует его с его собственного творения судьбой,

И никогда не сможет отдохнуть Путешественник могучий

И никогда не сможет мистический прекратиться вояж,

Пока неведающие сумерки не поднимутся с души человека

И утра Бога человеческую ночь не охватят.

Так долго, пока длиться Природа, он — тоже там,

Ибо то несомненно, что одно есть он и она;

Даже когда он спит, в своей груди ее он хранит:

Кто б ни покинул ее, он не оставит,

Чтоб покоится без нее в Непознаваемом.

Здесь есть истина, чтобы узнать, работа — чтоб делать;

Ее игра есть реальность; Мистерия, им исполняемая:

Есть план в глубокой мировой прихоти Матери,

Намерение в ее обширной и случайной игре.

Это она всегда замышляла со времен рассвета первого жизни,

Эту постоянную волю она скрывала своею игрой,-

В имперсональной Пустоте вызвать Персону,

Светом-Истиной ударить земли корни транса массивные,

В глубинах несознательных пробудить немого себя

И поднять Силу утраченную из ее спячки питона,

Чтобы глаза Безвременного могли выглядывать из Времени

И мир — незавуалированное проявлять Божество.

Для этого он свою белую бесконечность оставил

И возложил на дух дыхание плоти,

Чтобы семя Божества могло цвести в бездумном Пространстве.

Конец песни четвертой

Песнь пятая Йога царя: Йога свободы и величия Духа

Это знание он имел первым среди во времени рожденных людей.

Пропущенный за занавес светлого разума,

Что висит между нашими мыслями и абсолютным зрением,

Он нашел пещеру оккультную, двери мистичные

Рядом с источником видения в душе,

И вошел туда, где Крылья Славы раздумывают

В безмолвном пространстве, где все вовеки известно.

Безразличный к сомнению и убеждению,

Алчущий лишь удара голой действительности,

Он разрезал шнур разума, что связывает сердце земное,

И отбросил ярмо закона Материи.

Правила тела не ограничивают духа энергий:

Когда свои удары жизнь прекратила, смерть не ворвалась;

Он отважился жить, когда дыхание и мысль стихали.

Так смог он шагнуть в то место мистическое,

Которое мало кто даже беглым взглядом может заметить,

Поднятый на миг из трудов тяжких разума

И нищеты приземленного взгляда Природы.

Все, что Боги познали, там само собой знаемо.

Там, в спрятанной комнате, немые и запертые,

Хранятся космического чертежника протокольные графики

И таблицы Закона священного,

И Книга индексных страниц Бытия;

Текст и глоссарий Ведической истины

Есть там; звезд ритмы и метры

Несущие значение движений нашей судьбы:

Силы чисел и форм символичные

И секретный код истории мира,

И корреспонденция Природы с душою

Записаны в сердце Жизни мистическом.

В рдении комнаты памяти духа

Он снова найти смог светлые заметки на полях книги,

Усеивающие точками света неясные письмена неразборчивые,

Спасающие преамбулу и сохраняющие пункт

Темного Согласия, которым все управляется,

Что встает из сна материальной Природы,

Чтобы облечь Вечнодлящегося в новые формы.

Он мог перечитать сейчас и интерпретировать заново

Ее странные символичные буквы, рассеянные непонятные знаки,

Понять ее пророчество и ее парадокс,

Ее фразы загадочные и недоступные термины,

Глубокий оксюморон[1] реплик ее истины,

И признать необходимостью верной

Ее тяжелые условия для могучей работы, –

Природы невозможный труд Геркулесов

Лишь ее искусство волшебное может осилить,

Ее закон оппозиции богов,

Ее список противоположностей неразделимых.

Безмолвная великая Мать в ее космическом трансе,

Использующая для радости и боли творения

Бесконечности санкцию на рождение формы,

Принимает упрямо для исполнения

Волю к знанию в несознательном мире,

Волю жить под правлением смерти,

Жажду восторга в сердце из плоти,

И исполняет через появление души

Чудесным рождением в плазме и газе

Мистерию договора Бога, заключенного с Ночью.

Еще раз было слышно в безмолвном космическом Разуме

Обещание Вечного его трудящейся силе

Убеждающее мировую страсть начаться,

Крик рождения в смертность

И раскрывающий стих трагедии Времени.

Из глубин похороненный секрет мира поднялся;

Он прочитал изначальный указ, спрятанный

В запертых архивах тайника духа,

И увидел подпись и огненную печать

Мудрости на скрываемой капюшоном работе Силы неясной,

Которая строит в Неведении ступени Света.

Спящее божество открыло бессмертные очи:

Он видел несформированную мысль в неодушевленных формах,

Знал Материю, носящую в чреве назначение духовное,

Разум, изучать посмевший Непознаваемое,

Жизнь, вынашивающую Золотого Ребенка.

В свете, затопляющем незаполненную пустоту мысли,

Интерпретирующем вселенную в знаках души,

Он читал изнутри текст того, что снаружи;

Загадка становилась понятной и утрачивала владевшую ею неясность.

Больше света освещало страницу могучую.

Намерение, смешанное с причудами Времени,

Смысл встречал шаг запинающийся Случая

И Судьба показывала цепь видящей Воли;

Сознательная ширь заполняла прежнее немое Пространство.

В Пустоте он видел на троне Всезнание высшее.

Воля, надежда безмерная захватила сейчас его сердце,

И чтобы различить форму сверхчеловека,

Он поднял свои глаза к невидимым духовным высотам,

Стремясь более великий мир принести вниз.

Слава, им замеченная, быть должна его домом.

Более яркое, более небесное солнце скоро должно осветить

Эту сумрачную комнату с ее темной внутренней лестницей,

Дитя-душа в ее маленьком детском садике,

Среди вещей, для урока предназначенных трудного,

Перерастает свою грамматику интеллекта земную

И свою имитацию искусства Земной Природы,

Свой земной диалект на язык Бога меняет,

В живых символах изучает Реальность

И познает Бесконечности логику.

Идеал должен быть Природы обычною истиной,

Тело — быть освещенным живущим внутри Богом,

Сердце и ум — чувствовать единство со всем существующим,

Сознательная душа — жить в сознательном мире.

Как сквозь туман суверенный пик поднимается,

Показалось величие вечного Духа,

Во фрагментарную вселенную изгнанного

В частичное сходство с вещами более божественными.

Сейчас они уже не могли его царственному повороту служить;

Гордость Бессмертного отвергает удел жить

Скрягой, заключающим жалкую сделку

Между нашей малостью и безграничными чаяниями

И сострадательными Бесконечностями.

Его высота низкорослость земного состояния отбрасывает:

Обширность, каркасом своим недовольная,

Отказалась от скудной уступки на Природы условия,

Презрела строгий контракт и аренду уменьшенную.

Здесь лишь начала заложены:

Лишь Материя нашей основы завершенною выглядит,

Абсолютной машиной, лишенной души.

Или все кажется плохо скроенным платьем идей половинчатых,

Или мы обременили земной формы пороком

Торопливый несовершенный проблеск небесных вещей,

Предположения и пародии небесных образчиков.

Здесь хаос себя в мир сортирует,

Формация краткая, дрейфующая в пустоте:

Имитации знания, незавершенные арки силы,

Вспышки красоты в земных формах,

Разрушенные отблески единства Любви

Плывут, фрагментарные отражения плывущего солнца.

Сырых экспериментальных жизней скопление плотное

Составлено в мозаичное целое.

Здесь нет совершенного ответа на наши надежды;

Здесь есть глухие безмолвные двери, ключа нет к которым;

Мысль взбирается тщетно и приносит заимствованный свет,

Обманутая подделками, на рынке жизни нам проданными,

Наши сердца хватаются за конфискованное небесное блаженство.

Здесь есть корм, чтобы разум насытить,

Здесь есть волнения плоти, но не желание души.

Здесь даже высший восторг, который дать может Время,

Есть имитация счастья непойманного,

Экстаза искаженная статуя,

Счастье израненное, что жить не может,

Краткое удовольствие ума или чувства,

Брошенное Мировой Силой своим телесным рабам,

Или подобие восторга искусственного

В сералях Неведения.

Ибо все, что приобрели мы, скоро ценность теряет,

Утерянный старый кредит в банке Времени,

Несовершенства чек, Несознанию выписанный.

Непоследовательные собаки все возможные совершают усилия,

И хаос ждет любое формирование космоса:

В каждом успехе зерно неудачи таится.

Он видел сомнительность всех вещей здесь,

Неопределенность гордой самоуверенной человеческой мысли,

Достижений его силы скоротечность.

Мыслящее существо в немыслящем мире,

Остров в море Неведомого,

Он есть малость, быть великой пытающаяся,

Животное с какими-то инстинктами бога,

Его жизнь есть история, слишком банальная, чтоб быть рассказанной,

Его дела — масса, до ничто дорастающая,

Его сознание — факел, зажженный, чтобы угаснуть,

Его надежда — звезда над колыбелью и могилой.

Но, все же, более великая судьба может быть у него,

Ибо вечный Дух есть его правда.

Он может себя и все вокруг переделать

И сформировать заново мир, в котором живет:

Он, невежественный, есть Знающий за пределами Времени,

Он есть Сам над Природой, Судьбой.

Его душа удалилась от всего, что он сделал.

Смолк бесполезный грохот труда человеческого,

Катящийся круг дней отброшен;

Вдалеке стих топот толп жизни.

Тишина была его единственным компаньоном оставшимся.

Бесстрастный, он жил, невосприимчивый к надеждам земным,

Фигура в несказанного Свидетеля раке,

Шагающая в соборе его мыслей обширном

Под его сводами, в бесконечности смутными,

И направленным в небо размышлением невидимых крыльев.

Зов пришел к нему из неуловимых высот;

Безразличный к маленькому аванпосту Ума,

Он жил в широте царства Вечного.

Его существо превосходило мыслимое Пространство сейчас,

Его безграничная мысль была соседом космическому зрению:

Вселенский свет в его глазах был,

Золотой поток лился через сердце и мозг;

В его смертные члены вниз пришла Сила,

Струя из морей вечных Блаженства;

Он ощущал вторжение безымянной радости.

Осознающий свой оккультный всемогущий Источник,

Манимый Экстазом всезнающим,

Живой центр Неограничиваемого,

Расширенный до размеров окружности мира,

Он повернулся к своей безмерной духовной судьбе.

Покинутая на холсте воздуха рвущегося,

Картина вдалеке затерялась и ее полоски растаяли,

Земной природы вершины под его ногою осели:

Он взобрался, чтобы еще более высокое бесконечное встретить.

Океан тишины Неподвижного видел его проходящим,

Прилетевшую через вечность стрелу,

Неожиданно выпущенную из тугого лука Времени,

Луч, возвращающийся к своему родителю солнцу.

Оппонент этой славы спасения,

Черное Несознание качнуло своим драконьим хвостом,

Дремлющую Бесконечность хлестнув своей силой

В глубокой смутности формы:

Смерть лежала под ним как врата сна.

Однонаправленный на безупречный Восторг,

Ищущий Бога как великолепной добычи,

Он поднялся, пылая, как конус огня.

Немногим дано это богоподобное избавление редкое.

Один среди многих тысяч, никогда не затрагиваемых,

Поглощенных в назначение внешнего мира,

Избран тайным Глазом свидетельствующим

И ведом рукой указующей Света

Через не нанесенные на карту необъятности его души,

Пилигрим вечной Правды,

Наши мерки его неизмеримый разум не могут измерить;

Он повернулся от голосов тесного царства

И оставил небольшой переулок человеческого Времени.

В стихших пределах более обширного плана

Он ступает в вестибюлях Незримого,

Или прислушивается, следуя бестелесному Гиду,

К одинокому крику в пустоте безграничной.

Все глубокое жужжание космоса стихает,

Он живет в тишине, что была до рождения мира,

Его душа обнаженной осталась перед вечным Одним.

Удаленные от принуждения сотворенных вещей

Мысль и ее тенистые идолы исчезли,

Матрицы персоны и формы разрушены:

Несказанный Свидетель знает его за своего собственного.

Одинокий предвестник идущей к Богу земли,

Среди символов вещей, еще не сформированных,

Наблюдых глазами закрытыми, Нерожденного безмолвными лицами,

Он путешествует, чтобы встретить Несообщающегося,

Слыша эхо своих одиноких шагов

На вечных площадках Одиночества.

Безымянное Чудо наполняет часы неподвижные.

Его дух с сердцем вечности смешивается

И несет тишину Бесконечности.

В божественном отступлении из смертной мысли,

В удивительном жесте взора души

Его существо поднялось в высоты нехоженые,

Обнаженное от одеяния своего человеческого.

Когда оно поднялось, навстречу ему нагое и чистое

Сильное Нисхождение прыгнуло вниз. Могущество, Пламя,

Красота полувидимая с глазами бессмертными,

Бурный Экстаз, Сладость ужасная

Обхватили его своими огромными членами

И пропитали нерв, сердце и мозг,

Что трепетали и падали в обморок в этом крещении:

Его природа содрогалась в Неизвестного хватке.

В мгновение, короче, чем смерть, длиннее, чем Время,

Силой, более безжалостной, чем Любовь, более счастливой, чем Небо,

Захваченная суверенно в вечные руки,

Влекомая и принуждаемая полным абсолютным блаженством,

В смерче восторга и силы

Уносимая в глубины непредставимые,

Поднимаемая в неизмеримые выси,

Она была оторвана от своей смертности

И новой безграничной перемене подвергнута.

Всеведающий, знающий без взгляда и мысли,

Нерасшифруемое Всемогущество,

Мистическая Форма, что вмещать может миры,

Одну человеческую грудь, однако, сделала своей страстной часовней,

Вытащила его из его одиночества ищущего

В шири объятия Бога.

Как когда безвременный Глаз часы аннулирует,

Отменяя акт и посредника,

Так сейчас его дух просиял широкий, пустой, чистый:

Его пробудившийся ум стал пустою доской,

На которой писать мог Универсальный и Единственный.

Все, что гнетет наше сознание падшее,

Было снято с него как забытое бремя:

Огонь, что телом бога казался,

Поглотил ограниченные фигуры прошлого

И оставил обширную комнату, где жить могла бы новая самость.

Контакт Вечности шаблоны чувства разрушил.

Его членами Сила более великая, чем земная, владела,

Огромные работы обнажили его необнаруженные еще оболочки,

Трудились энергии странные и завуалированные огромные руки

Распустили тройной шнур ума, освободили

Небесную ширь взгляда Бога.

Как сквозь одеяние видна форма владельца,

Там достигали через формы абсолюта сокрытого

Космическое чувство и трансцендентальное зрение.

Инструменты усилены и возвышены были.

Иллюзия свою увеличительную линзу утратила;

Когда из ее слабеющих рук выпали мерки,

Микроскопическими стали выглядеть вещи, что рисовались огромными.

Маленького эго обруч соединять больше не мог;

В огромных пространствах себя

Тело сейчас казалось лишь скорлупою скитающейся,

Его ум — украшенным многими фресками наружным двором

Вечного Жителя:

Его дух дышал сверхчеловеческим воздухом.

Заточенное божество разломало свою магическую изгородь.

Словно со звуком грома и моря

Огромные препятствия рухнули вокруг пролома огромного.

Неизменный спутник и сверстник мира,

Круг и конец всех надежд и трудов,

Непреклонно очерчиваемый вокруг мысли и действия,

Фиксированная неизменно окружность

Под шагами Инкарнации стерлась.

Страшный покров и бездонный склеп

Между которыми жизнь и мысль вечно движутся,

Еще закрытые неясные границы ужасные,

Охраняющие мраки, немые и грозные,

Уполномоченные бескрылый дух ограничивать

В пределах Ума и Неведения,

Не защищали дуальной вечности больше,

Исчезли, свою огромную роль аннулируя:

Когда-то фигура тщетного круга творения,

Расширяющееся зеро утратило свой гигантский изгиб.

Больше не стояли старые несокрушимые вето:

Побеждены были земля и Природы устаревшее правило;

Ограничивающего Закона кольца питоньи

Не могли удержать поднявшегося быстрого Бога:

Отменены были скрижали судьбы.

Там не было больше создания маленького, за которым охотится смерть,

Существа формы хрупкой, чтобы беречь

От всепоглощающей Необъятности.

Великие, подобные молоту удары мирового заточенного сердца

Сокрушили узкие плотины, что нас хранят в безопасности

В окружении сил вселенной.

Душа и космос встретились как равные силы.

Безграничное существо в неизмеримом Времени

Бесконечностью наводнило Природу;

Он видел свои не огражденные титанические просторы нехоженые.

Все обнажилось перед его глазом, от печати свободном.

Потайная Природа, от своих доспехов свободная,

Когда-то в полусвете устрашающем грозная,

Застигнутая в своем могучем уединении тайном,

Лежала перед обжигающим великолепием его воли нагая.

В сумрачных комнатах, освещенных солнцем странным

И с трудом открывающихся с помощью мистических сокрытых ключей,

Ее секреты опасные и скрытые капюшонами Силы

Признали приход руководящего Разума

И терпели принуждение времярожденного взгляда.

Неисчислимые в их колдовских видах,

Незамедлительные и непобедимые в действии,

Ее секретные силы, для великих миров прирожденные,

Поднятые над ограниченными нашими пределами бедными,

Оккультную привилегию полубогов

И безошибочную силу-образчик ее загадочных знаков,

Ее диаграммы геометрической силы,

Ее потенции замысла, чуда исполненного,

Пыталась использовать землею вскормленная сила.

Быстрый механизм Природы сознательной

Вооружил латентным великолепием чуда

Пророческую страсть Разума видящего

И молниеносную наготу свободной силы души.

Все, что когда-то невозможным считалось, могло сейчас стать

Естественным членом возможности,

Владениями новыми высшей нормальности.

Оккультист всемогущий воздвиг в Пространстве

Этот видимый внешний мир, чувство обманывающий;

Он сплел свои скрытые нити сознания,

Для свой энергии, свободной от форм, он построил тела;

Из бесформенной и незаполненной Пустоты сделал

Свое колдовство твердых образов,

Свою магию образующего форму числа и положения,

Установил иррациональные звенья, которые аннулировать не может никто,

Этот переплетенный клубок законов невидимых;

Свои безошибочные правила, свои процессы сокрытые,

Непогрешимо осуществил необъяснимое

Творение, где наше заблуждение вырезает мертвые каркасы

Знания для живого неведения.

В настроениях ее мистерии, отделенных от законов Создателя,

Она тоже суверенно создает свое поле,

Ее воля, формирующая недетерминированные шири,

Делающая конечное из бесконечного;

Она из своего каприза тоже может делать порядок,

Словно ее натиск великолепный осмеливался превзойти

Завуалированного Творца секреты космические.

Шаги ее фантазии быстрые,

В которых чудеса рассыпаются подобно встающим цветам,

Надежнее резона, искусней приема,

Быстрее, чем Воображения крылья.

Все она переделывает заново мыслью и словом,

Вынуждает любую субстанцию своей волшебною палочкой Разума.

Разум — ее посредник божественный:

Его силы могут уничтожить всей Природы работу:

Разум может приостановить или изменить конкретные законы земли.

Избавленный от сонной печати земной привычки,

Свинцовую хватку Материи он может разрушить;

Равнодушный к взгляду Смерти сердитому,

Он может обессмертить работу мгновения:

Простой декрет его размышляющей силы,

Случайный нажим его согласия легкого

Высвободить может Энергию, немую и заточенную

Внутри ее палат транса мистичного:

Он делает сон тела могучей рукою,

Владеет при этом дыханием, ударами сердца,

Пока незримое не найдено, не сделано невозможное,

Передает, средств не имея, несказанные мысли;

Он диктует события своей голой волей безмолвной,

Действует на расстоянии без рук или ног.

Это гигантское Неведение, эту карликовую Жизнь

Он может осветить пророческим зрением,

Вызвать вакхический восторг, шпоры Неистовства,

Демона или бога пробудить в нашем теле,

Призвать Всезнающего и Всемогущего,

Забытое Всесилие внутри разбудить.

На своем собственном плане император блистающий,

Даже в этом жестком царстве он быть может царем:

Его Идеи полубожественной логика

В прыжке переходного мгновения приносит

Сюрпризы творения, не достигавшиеся никогда прежде

Даже странным бессознательным искусством Материи.

Все здесь есть чудо и изменено может быть чудом.

Это — той тайной Природы лезвие мощи.

На краю нематериальных планов великих,

В странах славы силы, в своей свободе помех не встречающей,

Где Разум — хозяин жизни и формы

И душа осуществляет свои мысли своей собственной силой,

Она медитирует на могучих словах и глядит

На незримые звенья, соединяющие разделенные сферы.

Оттуда для посвящения того, кто ее соблюдает законы,

Она приносит свет своих мистических царств:

Здесь, где он стоит, его ноги на распростертом миру,

Его ум не отливается больше в форме Материи,

Над их границами в струях великолепной силы

Она несет их процессы магические

И формулы их изумительной речи,

Пока небеса и ад не станут поставщиками земли,

А вселенная — рабом смертной воли.

Посредница между нами завуалированными и безымянными богами,

Чья чуждая воля нашей человеческой жизни касается,

Имитируя пути Мирового Волшебника,

Она изобретает для своей самоограничиваемой свободы воли ее колеи

И из магических причуд связывающую причину придумывает.

Все миры она делает своих дел участниками,

Сообщниками своего могучего неистовства,

Своими отваживающимися прыжками в невозможное:

В каждом источнике она находит свое ловкое средство,

Она получает от свободной любви между этими планами

Элементы для проявления силы своего творчества:

Чудо-ткань неисчислимого знания,

Искусства божественного изобретения компендиум[2]

Она комбинировала, чтобы сделать нереальное истинным

Или освободить реальность подавленную:

В своей чудесной неогражденной стране Цирцеи

Она пасет свои перепутанные оккультные могущества;

Ее мнемоника ремесла Бесконечного,

Струи каприза сублиминального скрытого,

Ярлыки волшебства Несознания,

Суверенной Истины без закона свобода,

Мысли, что были рождены в мире бессмертных,

Прорицания, что прорываются из-за гробницы,

Предостережения демонического внутреннего голоса,

Пророчества первые проблески и прыжки молниеносные

И намеки, входящие во внутреннее ухо,

Вмешательства резкие, непреклонные и абсолютные,

И Суперсознания необъяснимые действия

Соткали ее сбалансированную паутину чудес

И судьбоносную технику ее искусства огромного.

Это странное царство перешло на его попечение.

Чем больше сопротивляется кто-то, тем она больше любит,

Свои владения великие, свою силу и свои знания

Она отдала, принужденная, с неохотною радостью;

Самую себя она отдала для восторга и для использования.

Свободная от отклонений в глубоких путях,

Она открыла те цели, для которых она была создана:

Она повернула против злодея, которому она помогала,

Свою вооруженную ярость, свои незримые средства убийства;

Свои опасные настроения и произвольную силу

Она отдала на службу души

И под контроль воли духовной.

Более великий деспот смягчил ее деспотизм.

Атакуемая, застигнутая врасплох в крепости собственной самости,

Завоеванная своим собственным царем неожиданным,

Осуществленная и выкупленная, тем, кто был у нее в рабстве,

Она уступила в побежденном экстазе,

Ее запечатанная герметическая мудрость у нее была вырвана,

Фрагменты мистерии всемогущества.

Границей суверенной является оккультная Сила.

Страж преддверия Запредельного за земной сценой,

Она направляет в русло вспышки Богов

И прорезает сквозь перспективы интуитивного зрения

Длинную дорогу открытий мерцающих.

Близко миры чудесного Неизвестного были,

Позади нее невыразимое стояло Присутствие:

Ее царство их мистические получало влияния,

Их львиные силы под ее ногой пресмыкались;

Будущее за их дверями спит неизвестное.

Инфернальные пучины зияли вокруг шагов души

И звали к ее восходящему зрению пики божественные:

Бесконечный подъем и авантюра Идеи

Там неустанно искушала разум исследующий

И бесчисленные голоса посещали очарованный слух;

Миллионы фигур проходили и исчезали из виду.

Это была передовая линия в тысячу раз большего дома Бога,

Полусокрытого Незримого начала.

Магические подъемы входа мерцающего

Дрожали в полутени завуалированного Света,

Площадь мистического транспортного движения миров,

Балкон и чудесный фасад.

Над ней необъятности светлели высокие;

Все неведомое выглядывало из безграничности:

Оно обитало на краю Времени, часов нет в котором,

Всматриваясь из некоего длящегося вечно Сейчас,

Его тени, мерцающие рождением богов,

Его тела, Бестелесного сигналами служащие,

Его лбы, Сверхдушою пылающие,

Его формы, спроецированные из Непознаваемого,

Его глаза, мечтающие о Несказанном,

Его лица, всматривающиеся в вечность.

Жизнь в нем изучала свою огромную подсознательную обратную сторону;

Маленькие фасады были отворены на незримые Шири:

Ее бездны стояли нагие, ее далекие трансцендентальности

Пламенели в прозрачностях полного толпами света.

Гигантский порядок здесь обнаруживался,

Чьими кисточками и бахромой протянувшейся

Скудное вещество наших материальных жизней является.

Эта очевидная вселенная, чьи фигуры скрывают

Секреты, поглощенные в суперсознательном свете,

Писала ясные буквы своего кода пылающего:

Карта тонких знаков, превосходящая мысль,

Была повешена на стене глубочайшего разума.

Освещая конкретные образы мира,

В многозначительные символы своим сиянием их превращая,

Интуитивному толкователю она предлагала

Свое отражение вечной Мистерии.

Поднимающиеся и нисходящие между полюсами жизни

Серии царств расположенного по рангу Закона

Из Вечнодлящегося во Время ныряли,

Затем довольные славой ума многочисленного

И авантюрой и восторгом жизни богатые

И наполненные красотою форм и оттенков Материи

Из Времени в неумирающего Себя назад поднимались,

Вверх по золотой лестнице, душу несущей,

Связующей алмазными нитями крайности Духа.

В этом спуске из сознания к сознанию

Каждый опирался на оккультного Несознания силу,

На свой источник Неведения требуемого,

На архимасона границ, которым живет он.

В этом воспаряющем взлете от сознания к сознанию

Каждый поднимал вершины к Тому, из которого пришел он,

К источнику всего, чем он когда-либо был,

И дому всего, чем он еще сможет стать.

Органная шкала актов Вечного,

Взбирающаяся до их кульминации в бесконечный Покой,

Шаги Чудесного, носящего множество обликов,

Эволюционизирующего Пути предопределенные стадии,

Мерки роста растущей души,

Они интерпретировали существование для него самого

И, посредничая между глубинами и высями,

Объединяли завуалированные женатые противоположности

И связывали творение с Невыразимым.

Последний высокий мир был виден, где миры все встречаются;

На его вершинном проблеске, где нет ни Ночи, ни Сна,

Свет начинался Триединства всевышнего.

Все там обнаруживалось, что здесь она ищет.

Она освободилась от конечного в безграничность

И поднялась в свои собственные вечности.

Несознание нашло свое сердце сознания,

Идея и чувство, идущие на ощупь в Неведении,

Наконец, ухватили тело Истины страстно,

Музыка, рожденная в безмолвиях Материи,

Выхватила из бездонности Невыразимого нагое

Значение, которое она скрывала, но не могла выразить голосом;

Совершенный ритм, о котором сейчас лишь мечтают порой,

Принес ответ на голодную нужду израненной земли,

Раскалывающий ночь, что скрывала Неведомого,

Давая ей ее утраченную забытую душу.

Грандиозное решение завершило долгий тупик,

В котором высоты усилия смертного кончались.

Согласующая Мудрость смотрела на жизнь;

Она взяла борющиеся полутона разума

И путанный рефрен надежд человеческих

И из них сладкий и счастливый зов сделала;

Она подняла из подземелья страданий

Нечленораздельное бормотание наших жизней

И безграничный смысл нашла для него.

Могучее единство — его постоянная тема,

Она поймала души слабеющие разбросанные провозглашения,

Читаемые с трудом между строк жесткой мысли

Или среди дремы и комы на груди у Материи,

Слышимые как разорванные бормотания во сне;

Она собрала золотые звенья, ими утраченные,

И показала им их единство божественное,

Спасая от ошибки себя разделенного

Духовный духовный крик во всем, что есть.

Все великие слова, что стараются Одного выразить,

В абсолютность света подняты были,

Вечно горящего Откровения огонь

И бессмертие вечного Голоса.

Там больше не было ссоры истины с истиной;

Бесконечная глава их различий,

В свете всеведающим Писцом пересказанная,

Путешествовала к единству через различие,

Извилистые поиски разума утратили всякую окраску сомнения,

Доведенные до конца всевидящей речью,

Что одевает инициальную и изначальную мысль

В окончательной фразы законченность:

Присоединены были творческое наклонение и спряжение Времени

К Идентичности стилю и синтаксису.

Победная песнь поднималась из утраченных глубин размышляющих;

Гимн триединым экстазам гремел,

Крик мгновений блаженству Бессмертного.

Словно строфы космической оды,

Иерархия гармоний взбирающихся,

Населенных голосами и лицами,

Устремлялись в крещендо Богов

Из пучин Материи к пикам Духа.

Выше были Бессмертия неизменные троны,

Белые палаты беззаботного пребывания в вечности

И громадные врата Одного.

Через морей себя просторы разверстые

Бессмертные страны Одного показались.

Многочудесное Сознание развернуло

Обширную цель, процесс и освобожденные нормы,

Более обширной Природы великие дороги знакомые.

Высвобожденные из сетей приземленного смысла,

Спокойные континенты могущества были замечены;

Родные края красоты, человеческим глазам недоступной,

Впервые полуувиденные через чуда веки мерцающие,

Удивляющие зрение счастьем;

Солнечные сферы знания, восторга лунные области,

Простирались в экстазе обширности

За пределы нашего нуждающегося телесного уровня.

Туда мог он войти, там он мог жить.

Путешественник по неотмеченным на карте маршрутам,

Встречающий незримую опасность Неведомого,

Рискующий пробираться через огромные царства,

Он прорвался в другое Время и Пространство.

Конец песни пятой

Конец книги первой

Песнь первая Мировая лестница

Один он двигался, наблюдаемый бесконечностью

Вокруг него и Неведомым свыше.

Все быть могло видимо, что избегает смертного глаза,

Все могло быть знаемо, чего никогда не улавливал разум;

Все могло быть сделано, чего смертная воля не могла сметь.

Беспредельное движение наполняло беспредельный покой

В глубоком существовании за пределами существования земли,

Родителе или родственнике нашим идеям и грезам,

Где Пространство есть эксперимент обширный души,

В нематериальной субстанции, связанной с нашей

В глубоком единстве всего существующего,

Вселенная вставала Неведомого.

Самосозидание без конца или паузы

Открывало грандиозности Бесконечного:

Оно в азарт своей игры бросало

Миллион настроений, мириады энергий,

Мировые формы, что есть фантазии его Истины

И формулы свободы его Силы.

Оно вливало в поток Вечностабильного

Вакхический восторг и пир Идей,

Страсть и движение продолжения вечного.

Там нерожденные поднимались в волну Неменяющегося

Мысли, что живут в своих бессмертных последствиях,

Слова, что длятся бессмертно, хоть и стихли безмолвно,

Действия, что приносят из Тишины свой немой смысл,

Линии, что сообщают неописуемое.

Тишина Вечного видела в недвижимой радости

Проявление его универсальной Силы, работою занятой,

В сюжетах страдания и драмах восторга

Чудо и красоту ее воли быть.

Все, даже боль, было души удовольствием здесь;

Здесь все существование было планом единым,

Тысячекратным выражением Одного.

Все сразу входило в его единственный взгляд;

Ничто не избегало его обширного интуитивного зрения,

Ничто не могло подойти близко, что он бы не чувствовал родственным,

Он был един духом с той необъятностью.

Образы в небесном сознании,

Воплощающие Нерожденного, никогда не умирает который,

Структурированные видения космической Самости,

Живые касанием вечности бытия,

Смотрели на него как связанные формою духовные мысли,

Изображающие движения Невыразимого.

Аспекты существования надели очертания мира; формы,

Что открывают двери на вещи божественные,

Стали знакомы его постоянному зрению;

Символы реальности Духа,

Живые тела Бестелесного

Становились ближе ему, его ежедневными товарищами.

Неистощимые видения неспящего Разума,

Письмена его контакта с невидимым,

Окружали его неисчислимыми указующими знаками;

Голоса тысяч царств Жизни

Ему ее могучие послания слали.

Намеки небесные, что вторгаются в наши жизни земные,

Ужасные фантазии, Адом выдумываемые,

Которые, если разыгрываются и переживаются здесь,

Наша отупевшая способность скоро перестала бы чувствовать

Либо наша смертная хрупкость не смогла б продолжаться,

Были установлены там в их тонких пропорциях.

Там, выжившие в своей атмосфере саморожденной,

Они возвращали себе свой уровень бесконечных высот;

Их укрепляющий упор на душе

Выжигал глубоко в почве сознания

Страсть и чистоту их крайностей,

Абсолютность их одинокого крика

И суверенную сладость или поэзию яростную

Их прекрасного или ужасного восторга.

Все, что мысль может знать или постигать широчайшее зрение,

И все, чего мысль и зрение никогда знать не могут,

Все вещи оккультные и редкие, далекие, странные

Были близки к контакту сердца, духовным ощущаемы чувством.

Спрашивая позволения войти в его природы ворота,

Они заполнили толпами его ума пространства расширившиеся

Пламенеющие свидетельства его самооткрытия,

Предлагающие свое чудо и свою многочисленность.

Они сейчас стали новыми частями его самого,

Фигурами более великой жизни его духа,

Движущимся пейзажем его обширной прогулки во времени

Или его чувства тканью расцвеченной:

Они заняли место сокровенных вещей человеческих

И двигались как его мыслей товарищи близкие

Или были его души окружением естественным.

Неутомима сердца авантюра восторга,

Нескончаемы царства блаженства Духа,

Неисчислимы оттенки, из струн одной гармонии извлекаемые;

Каждый для своего ширококрылого универсального равновесия,

Своего бездонного ощущения Всего в одном,

Вносил ноты некоего совершенства, пока что невидимого,

Свое уединенное отступление в тайники Истины,

Свои счастливые бортовые огни в Бесконечном.

Все было найдено здесь, что Уникальный придумал и сделал,

Непрерывным восторгом и сюрпризом окрашивая

И пышной красотою различия страстного

Удар повторяющийся, мгновения Бога во Времени.

Лишь одно вечное Слово было упущено,

Что несет вечность в одном своем звуке,

Идея, ко всем идеям ключ самосветящийся,

Совершенной суммы Духа целое,

Что ставит знак равенства между неодинаковым Всем и Одним одинаковым,

Единственный знак, интерпретирующий знак каждый,

Абсолютный указатель к Абсолюту.

Там своим бытием внутри отгороженное

В мистической стене динамичного света

Он увидел одинокое в высь изгибающееся огромное мировое строение,

Вздымающееся как гора-колесница Богов,

Неподвижное под небом непостижимым.

Словно из постамента Материи и недоступной для взгляда основы

К вершине, такой же невидимой, резное море миров

Вздымающееся в пенногривых волнах ко Всевышнему,

Восходило к неизмеримым обширностям;

Оно надеялось воспарить в Несказанного царство:

Сотни уровней оно поднимало в Неведомого.

Так вставало оно в непостижимые выси

И исчезало в смолкающей сознательной Шири,

Как к небесам многоярусная храмовая башня взбирается,

Построенная стремящейся душой человека, чтоб жить

Близь его мечты о Невидимом.

Бесконечность взывает к нему, оно грезит и поднимается;

Его шпиль касается верхушки миров;

В безгласные великие безмолвия восходя,

Оно венчает землю с сокрытыми вечностями.

Среди многих систем Одного,

Созданных интерпретирующей созидательной радостью,

Одно оно нам указует назад на путешествие наше

Из нашей долгой самопотерянности в глубинах Природы;

Воздвигнутое на земле, оно в себе содержит все царства:

Оно есть конспект краткий Обширного.

Оно было единственной лестницей к бытия цели.

Резюме стадий духа,

Его копия иерархий космических

Формировало по-новому в нашем тайном воздухе самости

Тонкий образчик вселенной.

Оно — внутри, внизу, вовне, свыше.

Воздействуя на схему этой зримой Природы,

Оно будит нашу земную материю от дремы тяжелой,

Чтобы та думала, чувствовала, откликалась на радость;

Оно моделирует в нас наши более божественные части,

Поднимает смертный ум в воздух более великий,

Дает стремление этой жизни плоти к неосязаемым целям,

Связует смерть тела с зовом бессмертия:

Из обморока Несознания

Оно к суперсознательному трудится Свету.

Если бы земля была всем и этого б не было в ней,

Не могло б быт ни мысли, ни восторга жизни отклика:

Ее гостями тогда могли бы быть одни материальные формы,

Управляемые неодушевленной мировой силой.

Земля этим золотым изобилием

Родила мыслящего человека и большее, чем человек нести может;

Эта более высокая схема бытия есть наша причина,

И она содержит ключ к нашей восходящей судьбе;

Из нашей густой смертности она призывает

Сознательный дух, в доме Материи вскармливаемый.

Живой символ этих сознательных планов,

Ее влияния и божества невидимого,

Ее немыслимая логика действий Реальности,

Идущая из несказанной истины в вещах,

Фиксировали нашей внутренней жизни поднимающиеся медленно уровни.

Ее ступени — это шаги возвращения души

Из глубокой авантюры рождения смертного,

Избавляющего восхождения лестница,

Ступеньки, поднимающие Природу к божественности.

Однажды в бодрствовании бессмертного взгляда

Эти уровни отметили ее гигантское погружение вниз,

Падения божества широкий и распростертый прыжок.

Наша жизнь есть сожжение Всевышнего.

Великая Мать Миров своей жертвой

Свою душу сделала нашего состояния телом;

Принимая горе и несознание,

Падение Божества из своего собственного великолепия ткало

Многообразную почву всего, что мы есть.

Идол себя есть наша смертность.

Наша земля есть фрагмент и остаток;

Ее сила спрессована веществом более великих миров

И погружена в их цветные сияния, замутненные ее дремой;

Атавизм более высоких рождений — ее,

Ее сон беспокоят воспоминания о них похороненные,

Зовущие назад сферы, из которых они пали, утрачены.

Неудовлетворенные силы в ее груди движутся;

Они — партнеры ее более великой растущей судьбы

И ее возвращения к бессмертию;

Они соглашаются разделить ее удел рождения и смерти;

Они зажигают частичные проблески Всего и направляют

Ее слепой трудящийся дух, чтоб составить

Ограниченный образ могучего Целого.

Спокойный и светлый Сокровенный внутри

Ее труд одобряет и ведет незрячую Силу.

Его обширный замысел принимает мизерный старт.

Попытка, полузавершенный рисунок есть мира жизнь;

Его линии сомневаются в их значении скрытом,

Его изгибы не соединяют их высоко задуманную завершенность.

Все же, первый образ величия здесь трепещет какой-то,

И когда сомнительные толпящиеся части встречают

Многоголосое единство, к которому они двигались,

Радость Артиста высмеет правила разума;

Божественное внезапно станет зримым намерение,

Конец докажет безошибочную технику интуиции.

График будет из встречающихся многих миров,

Куб и кристалл-объединение богов;

Разум начнет думать за бездумной маской Природы,

Сознательная Ширь заполнит прежнее грубое немое Пространство.

Этот бледный и нетвердый набросок души, человеком зовущейся,

Выведет из заднего фона долгого Времени

Миниатюру горящую вечности,

Мелкая точка бесконечности явит.

Вселенная есть процесс Мистерии.

Сперва была заложена странная аномальная база,

Пустота, шифр некоего секретного Целого,

Где зеро содержало бесконечность в своей сумме

И Все и Ничто были одним выражением,

Отрицанием вечным, матричным Ничто:

В его формах Ребенок вечно рождается,

Который живет вечно в обширностях Бога.

Движение медленного переворота затем происходит:

Газ был извергнут из некоего незримого Пламени,

Из его колец были сформированы звезд миллионы;

На новорожденной почве земли была слышна поступь Бога.

Сквозь густой дым земного неведения

Ум начал видеть и на формы смотреть

И вслепую нащупывать знание в незнающей Ночи:

Пойманная слепой каменной хваткой Сила осуществляла свой план

И создавала во сне этот огромный мир механический,

Эта Материя могла все больше осознавать свою душу,

И, подобная занятой акушерке, энергия жизни

Разрешила от бремени ноль, Все носящий.

Потому, что вечные глаза повернули на пучины земли

Прозрачную ясность внимания чистого

И увидели тень Непознаваемого,

Отражаемого в безграничном сне Несознания,

Поиски творением себя свое движение начали.

Дух грезил в грубом космическом вихре,

Ум плыл в соке жизни неведающий

И груди Материи кормили Идею божественную.

Чудо было рождено Абсолютного;

Бесконечность надела конечную душу,

Весь океан жил внутри капли скитающейся,

Временем сотворенное тело поселило Неограничиваемого.

Жить этой Мистерией пришли сюда наши души.

Провидец внутри, который знает этот организованный план,

За нашими сиюминутными шагами сокрытый,

Вдохновляет наш подъем к невидимым высям,

Как когда-то прыжок в пучину к земле и жизни.

Его зов достиг Путешественника во Времени.

Обособленный в одиночестве неизмеримом,

Он путешествовал в своей одинокой силе безмолвной,

Неся ношу желания мира.

Бесформенная звала Тишина, Свет безымянный.

Над ним неподвижный был белый Луч,

Вокруг него — Молчания вечные.

Пределов установленных не было для высоко идущей попытки;

Мир за миром обнаруживал свои хранимые силы,

Небо за небом — свои счастья глубокие,

Но еще незримый Магнит тянул его душу.

Одинокая фигура на лестнице Природы гигантской,

К неразличимому концу он взбирался

На голой вершине сотворенных вещей.

Конец песни первой

Песнь вторая Царство тонкой Материи

В неосязаемом поле себя тайного,

Этого маленького внешнего существа обширной поддержки,

Отделенного от зрения земли прочной изгородью,

Он вошел в кристальный магический воздух

И нашел жизнь, что не плотью жила,

Свет, что делал зримыми нематериальные вещи.

Прекрасная ступень в иерархии чуда,

Царство феерического мастерства тонкой Материи

Очерченное на фоне неба ярких оттенков,

Выставляющее из великолепия-транса и легкой дымки

Своего фасада откровение волшебное.

Мир более прекрасных форм лежит рядом с нашим,

Где, незамаскированные земли искажающим зрением,

Все формы прекрасны и все вещи истинны.

В том окружении светлом, мистически чистом,

Глаза были дверьми к небесному чувству,

Слух был музыкой, касание — чарами,

И сердце обретало более глубокое дыхание и силу.

Там живут земной природы начала сияющие:

Совершенные планы, на которых свои работы в форму отливает она,

Далекие результаты ее мучающейся в родах силы,

Передышка в каркасе судьбы установленной.

Пробуемое напрасно сейчас или завоевываемое тщетно

Там уже было нанесено на карту, расписано время

И образ ее суверенитетов грядущих

В пышных чертах желанием прослеживался.

Золотой выход из лабиринтов ума,

Богатства, не найденные или еще не ухваченные нашими жизнями,

Не запачканные пятнами смертной мысли,

Пребывали в той атмосфере прозрачной.

Наши смутные начала лежат там,

Наши середины набросаны в предвидящих линиях,

Наши концы завершенные живут предвкушаемые.

Этот бриллиантовый кров нашего восходящего плана,

Преграждающий свободное благо небесного воздуха,

Допускает небольшие вторжения дыхания мощного

Или завитки ароматные сквозь золотые решетки;

Он заслоняет потолок нашего земного ума

От бессмертных солнц и струй дождя Бога,

Однако пропускает странный радужный пыл

И сияющие капли, летящие из неба Бессмертия.

Проход для Сил, что движут нашими днями,

Оккультный, позади стен этой более грубой Природы,

Тонкая ткань брачных чертогов Разума с Формой

Гобеленом грез спрятана;

Значения неба пробираются сквозь него, как сквозь вуаль,

Его внутреннее зрелище поддерживает эту внешнюю сцену.

Сознание более тонкое с более счастливыми линиями,

У него есть такт, которого наше касание не может достигнуть,

Чистота чувства, которой никогда мы не чувствовали;

Его заступничество с вечным Лучом

Вдохновляет нашей преходящей земли попытки, недолго живущие,

На красоту и совершенную форму вещей.

В комнатах юной божественности силы

И вечного Ребенка ранней игры

Воплощения его вылетающих мыслей,

Омытые красками яркого вечного чуда

И баюкаемые шепотами ясного воздуха,

Отдыхали, грезой окрашенные, словно птицы на деревьях безвременных,

Прежде чем спрыгнуть, чтобы плыть по земного времени морю.

Всему, что здесь видно, там есть более красивое сходство.

Что бы ни лелеяли наши сердца или ни создавали головы,

Какую-то высокую красоту изначальную утрачивает,

Оттуда изгнанные, здесь соглашаются на земную окраску.

Что бы ни было здесь исполнено очарования и грации

Там свои безошибочные и бессмертные находит черты;

Все, что здесь прекрасно, там божественно.

Там есть фигуры, не грезившиеся смертному разуму:

Тела, которые земных двойников не имеют,

Пересекали внутреннего глаза транс озаренный

И приводили сердце в восторг своей небесной поступью,

Склоняя небо поселиться в той сфере чудесной.

Чудеса будущего в его безднах скитаются;

Вещи старые и новые в глубинах тех формируются:

Карнавал красоты толпится в высотах

В том магическом царстве идеального зрелища.

В его вестибюлях великолепного уединения

Материя и душа в сознательном объединении встречаются,

Как возлюбленные в уединенном потайном месте:

В объятиях страсти, еще не несчастной,

Они соединяют их силу, их сладость, восторг

И, смешивая, высокие и низкие миры одним делают.

Незваный гость из бесформенного Бесконечного,

Осмеливающийся вламываться в Несознания царство,

Прыжок духа к телу касается почвы.

И поскольку он еще не закутан в земные черты,

Он уже несет переживающие смерть и рождение,

Убеждающие пучину небесною формой

Покровы своего бессмертия,

Чуткие к славе ранга носящего,

Пригодные, чтобы выдержать трудность Перемены и Времени.

Прозрачная ткань, смешанная из лучистого света души

И материальной субстанции Силы, знаками полной, –

Представляемая тщетно в тонком воздухе нашего разума

Призрачная абстрактная форма производства ментального, –

Она чувствует то, что чувствовать земные тела не могут,

И более реальна, чем этот более грубый каркас.

После спадания плаща смертности

Его вес облегчается, чтоб помочь его восхождению;

Для касания более прекрасных окружений очищенный,

Он сбрасывает старые покровы подогнанные из вещества более густого,

Отменяет хватку тянущего вниз притяжения земли

И несет душу от мира к более высокому миру,

Пока в голом эфире вершин

Не останется одна простота духа,

Вечного существа первое прозрачное платье.

Но когда он должен вернуться в своей смертной ноше

И твердому костюму переживания земли,

Тогда его возвращение обретает вновь это более тяжелое платье.

Ибо задолго до того, как прочное одеяние земли было выковано

Техникой атомной Пустоты,

Прозрачная оболочка самосокрытия

Была соткана вокруг тайного духа в вещах.

Из тех светлых оболочек сделаны тонкие царства.

Этот чудо-мир со всем своим лучащимся благом

Видения и нерушимого счастья

Лишь о выражении и совершенной форме заботиться;

Прекрасный на своих пиках, он имеет опасные нижние планы;

Его свет влечет к грани падения Природы;

Он придает красоту ужасу бездн

И пленяет глаза Богами опасными,

Милосердным обликом демона и змею наделяет.

Его транс навязывает земли несознание,

Бессмертный, он ткет для нас смерти мрачное платье

И нашу санкционирует смертность.

Этот посредник более великому служит Сознанию:

Сосуд его запечатанного самодержавия,

Он является тонкою почвой миров Материи,

В их меняющихся формах он неизменен,

В складках созидательной памяти

Он хранит бессмертный образчик преходящих вещей:

Его понижающие могущества закладывают наши падшие силы;

Его мысль изобретает рассуждающее наше неведение;

Его чувство порождает нашего тела рефлексы.

Наше тайное дыхание более могучей неиспытанной силы,

Скрытое солнце внутреннего зрения мгновения,

Его внушения тонкие есть тайный источник

Наших радужных богатых фантазий,

Обычных вещей преобразующими оттенками касающихся,

Пока даже грязь земли не становится богатой и теплою небом

И слава не пробивается из падения души.

Его знание есть стартовая точка нашей ошибки;

Его красота надевает нашей грязи-маски уродство,

Его артистичное добро начинает рассказ нашего зла.

Небеса созидательных истин свыше,

Космос гармоничных грез посередине,

Хаос разбивающих форм ниже,

Он погружается, утерянный в нашей несознательной базе.

Из его падения пришла наша более густая Материя.

Так было погружение Бога в Ночь свершено.

Этот падший мир стал кормилицей душ

С обитавшей в них сокрытой божественностью.

Существо пробудилось и в пустоте бессмысленной жило,

Широкое, как мир, Неведение пробивалось к жизни и мысли,

Сознание вырвалось из бездумного сна.

Все здесь управляется бесчувственной волей.

Так, падшая, несознательная, испорченная, инертная, плотная,

Погрузившаяся в неодушевленную и оцепенелую дрему

Земля лежала, труженица сна, созидать принужденная

Подсознательной томящейся памятью,

Оставшейся от счастья, умершего до того, как она была рождена,

На своей бесчувственной груди чуждое чудо.

Эта трясина должна дать приют орхидее и розе,

Из ее слепой нежелающей субстанции должна появиться

Красота, которая принадлежит более счастливым сферам.

Это — судьба, ей завещанная,

Словно убитый бог оставил золотую надежду

Слепой силе и заточенной душе.

Бессмертного божества бренные части

Она должна реконструировать из фрагментов утраченных,

Описать заново из документа, где-то в ином месте полного,

Свой сомнительный титул к своему божественному Имени.

Остаток своего наследства единственного,

Все вещи она несет в своей бесформенной пыли.

Ее гигантские энергии к жалким формам привязаны

В пробном движении ее силы медленном,

Наделенном лишь тупыми инструментами хрупкими,

Она приняла как своей природы нужду

И дала человеку как его работу огромную

Труд для богов невозможный.

Жизнь, с трудом в поле смерти живущая,

Ее часть бессмертия требует;

Средством тело полусознательное грубое служит,

Разум, который утраченное знание должен открыть заново,

Удерживается в каменной хватке несознания мира,

И несущий уже эти бесчисленные путы Закона

Дух должен встать как царь Природы.

Могучее родство есть этой отваги причина.

Все мы в этом несовершенном мире совершаем попытку,

Смотрим вперед или глядим назад за глянец Времени

В поисках его чистой идеи и неиспорченного прочного образа

В абсолютного творения безупречном искусстве.

В преходящих формах уловить абсолют,

Установить касание вечного в вещах, созданных временем,

Это — здесь всякого совершенства закон.

Фрагмент здесь улавливается от намерения неба;

Иначе мы никогда б не могли надеяться на жизнь более великую

И экстаза и славы быть не могло бы.

Даже в малости нашего состояния смертного,

Даже в этой тюрьме внешней формы,

Бриллиантовый проход для непогрешимого Пламени

Проходит через грубые стены нерва и мозга,

Давит Великолепие или пробивается Сила,

На время земли тупой огромный барьер удаляется,

Печать несознания с наших глаз поднимается,

Мы становимся сосудами созидательной мощи.

Энтузиазм сюрприза божественного

Нашу жизнь насыщает, мистическое движение чувствуется,

Наши члены радостная боль сотрясает;

Греза красоты через сердце танцует,

Мысль из вечного Разума близко подходит,

Намеки бросаются из Невидимого,

Вниз приходит пробуждение ото сна Бесконечного,

Символы Того, что никогда еще не было сделано.

Но скоро инертная плоть перестает откликаться,

Тогда тонет оргия восторга священная,

Вспышка страсти и прилив силы

От нас забираются и, хотя сияющая форма

Живет, удивляя землю, представляясь наивысшим,

Слишком мало от того, что предполагалось, оставило след.

Глаза земли видят наполовину, наполовину ее силы сделаны;

Ее работы редчайшие — копии искусства небес.

Золотого изобретения сияние,

Шедевр вдохновленного приема и правила,

Ее формы прячут то, чему они служат обителью, и лишь имитируют

Саморожденных форм неуловимое чудо,

Что живет вечно во взгляде Вечного.

Здесь, в трудном полузаконченном мире,

Есть медленный труд бессознательных Сил;

Здесь есть человека невежественный разделяющий разум,

Его гений, рожденный из несознательной почвы.

Делать копии с копий земли — вот искусство его.

Ибо когда он стремится к вещам, превосходящим землю,

Слишком примитивны инструменты работника, слишком груб его материал,

И с трудом кровью сердца он достигает

Своего мимолетного дома Идеи божественной,

Своей фигуры гостиницы-Времени для Нерожденного.

Наше существо высокими воспоминаниями трепещет далекими

И приносило бы сюда их незапамятные значения вниз,

Но, для схемы земной Природы слишком божественные,

Вечные чуда сияют вне наших пределов.

Абсолютные, они живут, нерожденные, неизменные,

Безупречные в свободном от смерти воздухе Духа,

Бессмертные в мире неподвижного Времени

И неменяющемся размышлении глубокого самопространства.

Лишь когда мы взбираемся над самими собою,

Линия Трансцендентального встречает нашу дорогу

И присоединяет нас к истинному и безвременному;

Это приносит нам неизменное слово,

Богоподобное действие, не умирающие никогда мысли.

Рябь света и слава окутывает мозг,

И путешествующие по исчезающему маршруту момента

Фигуры появляются вечности.

Как визитеры разума или гости сердца

Они поддерживают нашу смертную краткость пока,

Или изредка в некоем редком избавляющем проблеске

Ухватываются нашего зрения деликатной догадкой.

Хотя они — лишь начала и первые пробы,

Эти проблески указывают на нашего рождения тайну

И на скрытое чудо нашей судьбы.

Чем мы являемся там и чем здесь на земле будем,

Представляется в контакте и зове.

Поскольку еще несовершенство земли есть наша сфера,

Зеркало нашей природы показывает не нашу реальную самость;

Это величие пока что живет внутри потаенное.

Земли сомневающееся будущее наше наследство скрывает:

Свет, ныне далекий, станет здесь прирожденным,

Та Сила, что нас посещает, — нашим могучим товарищем;

Невыразимый найдет тайный голос,

Нерушимый прожжет ширму Материи,

Делая это смертное тело божества платьем.

Величие Духа есть наш источник безвременный,

И он будет нашей короной в нескончаемом Времени.

Обширный Неведомый есть вокруг и внутри нас;

Все вещи закутаны в Одного динамичного:

Тонкое звено единства связует всю жизнь.

Так все творение есть единая цепь:

Мы не покинуты одинокими в схеме закрытой

Между правлением несознательной Силой

И несообщающимся Абсолютом.

Наша жизнь — это к возвышенному уровню души шпоры,

Наше существо смотрит за пределы стен разума

И сообщается с мирами более великими;

Есть земли более светлые и небеса более широкие, чем наши.

Есть царства, где Существо размышляет в своих собственных глубинах;

Оно чувствует в необъятной динамичной своей сердцевине,

Как его безымянные, бесформенные, нерожденные потенциальные силы

Кричат о выражении в несформированной Шири:

Невыразимые, за пределами Неведения и смерти,

Образы его вечной Истины

Глядят из палат его самовосторженной души:

Словно для своего собственного взгляда свидетельствующего

Дух свою отраженную самость и работы поддерживает,

Силу и страсть своего сердца безвременного,

Фигуры своего экстаза бесформенного,

Грандиозности своей многочисленной мощи.

Отсюда приходит мистическая душ наших субстанция

В чудо рождения нашей природы,

Там — высоты непавшие всего, что мы есть,

И незапамятные источники всего, чем мы надеемся быть.

На каждом плане священная Сила,

Посвященная в несказанные истины,

Мечтает транскрибировать и сделать частью жизни

В своем собственном родном стиле и на живом языке

Некую черту совершенства Нерожденного,

Какое-то видение, зримое во всезнающем Свете,

Какой-то далекий тон бессмертного поющего рапсодии Голоса,

Всетворящего Блаженства какой-то восторг,

Какую-то форму и план Красоты несказанной.

Там есть миры, к тем абсолютным царствам более близкие,

Где быстр и безошибочен отклик на Истину

И духу его каркас не препятствует,

И разделение резкое хватает и разрывает сердца,

И восторг с красотою являются жителями,

И любовь и сладость законом жизни являются.

Более прекрасная субстанция в более тонкой форме

Божество воплощает, о которой земля только грезит;

Ее сила может догнать ноги бегущие радости;

Перепрыгивая установленные изгороди, возведенные Временем,

Быстрые сети интуитивной хватки

Ловят мимолетное счастье, желаем которого мы.

Природа, поднятая более просторным дыханием,

Пластичная и податливая всеформирующему Огню,

Случайному касанию пылающего Божества отвечает:

Свободная от нашей инерции отклика,

Она слышит слово, к которому наши сердца глухи,

Принимает бессмертных глаз зрение

И, путешественник по дорогам оттенка и линии,

Преследует дух красоты до его дома.

Так мы ко Всечудесному близко подходим,

Следуя его восторгу в вещах, как гиду и знаку;

Красота — его след, показывающий нам, где проходил он,

Любовь — его сердца ударов ритм в смертной груди,

Счастье — улыбка на его лице обожаемом.

Духовных сущностей общность,

Созидательной Имманентности гений,

Делает все творение глубоко сокровенным:

Четвертое измерение эстетического чувства,

Где все находится в нас, мы сами — во всем,

В космической шири перестраивает строй наших душ.

Возожженный восторг соединяет зримое с видящим;

Мастер и мастерство, ставшие одним глубоко,

Достигают совершенства магическим пульсом

И их близкой идентичности страстью.

Все, что мы медленно складываем из частей собранных

Или долгим трудом развиваем с запинками,

Там — саморождено по своему вечному праву.

В нас тоже интуитивный Огонь может гореть;

И, агент Света, он в наших окутанных свернут сердцах,

На небесных уровнях стоит его дом:

Нисходя, он принести те небеса может сюда.

Но редко горит тот огонь и не горит долго;

Радость, которую он зовет с тех более божественных высей,

Приносит величественные реминисценции краткие

И высокие великолепные проблески интерпретирующей мысли,

Но не абсолютное видение и восторг.

Вуаль остается, еще что-то скрывается,

Чтобы, став красоты и радости пленниками,

Наши души к Высочайшему не забывали стремится.

В том тонком царстве прекрасном за нашим собственным

Форма есть все, физические боги — цари.

Вдохновляющий Свет играет в прекрасных границах;

Непогрешимая красота милостью Природы приходит;

Там свобода — совершенства гарантия:

Хотя не хватает абсолютного Образа, Слова

Воплощенного, явного экстаза духовного,

Все есть симметричного очарования чудо,

Фантазия совершенной линии и правила.

Там все чувствуют удовлетворение в себе и в целом,

Богатая полнота создается ограничением,

В абсолютной малости изобилует чудо,

Спутанный восторг бунтует в малом пространстве:

Каждый ритм родственен своему окружению,

Каждая линия неизбежна и совершенна,

Каждый объект непогрешимо построен для очарования и для использования.

Все в свой собственный восторг влюблено.

Неповрежденный, он живет в своем совершенстве уверенно

В наслаждающейся небом самодовольной невосприимчивости;

Довольствующийся тем, чтобы быть, он больше ни в чем не нуждается.

Здесь не было надрывного сердца усилия тщетного:

Свободный от сурового испытания и пробы,

Свободный от оппозиции и от боли,

Это был мир, который не мог горевать или бояться.

Он был лишен милости проигрыша и заблуждения,

Он не имел ни комнаты для ошибки, ни к неудаче способности.

Из какого-то спрессованного самоблаженства он извлекал сразу

Свои формы-раскрытия Идеи безмолвной

И чудо своих ритмичных мыслей и действий,

Свою ясную технику гладких и прочных жизней,

Свой милосердный народ неодушевленных форм

И славу дышащих тел, как наши собственные.

Изумленный, его чувства были восторгом захвачены,

Он двигался в божественном, но, все же, родственном мире,

Восхищаясь чудесными формами, столь близкими к нашим,

Но при том совершенными, как бога игрушки,

Бессмертными в аспекте смертности.

В их абсолюте, эксклюзивном и узком,

Организованные по рангу высоты конечного пребывали на троне;

Этот мир не мечтает никогда о том, что быть бы могло;

Лишь в границах может этот абсолют жить.

В своем превосходстве к своему собственному плану привязанный,

Где все было законченным и не оставлено ширей,

Пространства для теней неизмеримого не было,

Для сюрприза неисчислимого — места.

Пленник своей собственной красоты и экстаза,

В магическом круге работала Мощь очарованная.

Дух, стертый, назад отступал за свой каркас.

Восхищенный своих линий яркой законченностью,

Голубой горизонт ограничивал душу;

Мысль двигалась в светлых возможностях,

Внешнего идеала отмели были глубиной ее плавания:

Жизнь в своих границах медлила, удовлетворенная

Действий тела маленьким счастьем.

Предназначенная как Сила для ограниченного Разума,

К надежной малочисленности своих комнат привязанная,

Она делала свои маленькие работы, играла и спала,

И не думала о более великой работе несделанной.

Забывшая свои обширные желания неистовые,

Забывшая высоты, к которым она поднималась,

Ее тропы были установлены в колее лучезарной.

Прекрасное тело души безмятежной,

Как тот, кто смеется в сладких солнцем залитых рощах,

Ребенку подобная, она раскачивала свою золотую колыбель радости.

Пространств зов не достигал ее жилья очарованного.

Для широкого и опасного полета у нее не было крыльев,

Он не встречала опасность пучины и неба,

Она не знала ни перспектив, ни грез могучих,

Ни стремления к утраченным своим бесконечностям.

Совершенная в совершенной раме картина,

Это феерическое искусство не могло задержать его волю:

Лишь мимолетное превосходное облегчение оно принесло;

Беззаботный час прошел в легком блаженстве.

Наш дух от поверхностей бытия устает,

Перерастает великолепие формы;

Он поворачивает к спрятанным силам и состояниям более глубоким.

Так ныне он глядел дальше в поисках более великого света.

Его души высокий подъем, покидал в своем восхождении

Этот бриллиантовый внутренний двор Обители Дней;

Он оставлял этот материальный Парадиз превосходный,

Его судьба лежала дальше в более обширном Пространстве.

Конец песни второй

Песнь третья Слава и несостоятельность Жизни

Неровное крутое восхождение соблазняло сейчас его ноги.

Отвечая беспокоящему зову более великой Природы,

Он пересек границы воплощенного Разума

И вступил в широкие неясные поля диспутирующие,

Где все было сомнением, изменением, ничто не надежно,

Мир поиска и тяжелого без передышки труда.

Как тот, кто встречает лик Неизвестного,

Вопрошает, когда отвечать некому,

К проблеме притягиваемый, не решенной ни разу,

Все время неуверенный в почве, по которой ступал,

Все время к непостоянной цели влекомый,

Через страну, населенную сомнениями он путешествовал

В непостоянных пределах на основе колеблющейся.

Впереди он увидел границу, еще никем не достигнутую,

И думал сам, что с каждым шагом становится ближе, –

Далекий отступающий горизонт миража.

Там было скитание, что терпеть дома не может,

Путешествие несчетных тропинок, ничем не кончающихся.

Ничего не находил он, что его удовлетворяло бы сердце;

Неустанные блуждания искали и не могли прекратиться.

Там жизнь есть проявленный Неисчислимый,

Движение беспокойного моря, долгий

И смелый прыжок духа в Пространство,

Раздраженное беспокойство в вечном Покое,

Импульс и страсть Бесконечного.

Принимая всякую форму, которую ее фантазия желает,

Отделавшаяся от сдержанности установленных форм,

Она оставила надежность испытанного и известного.

Она, которую не пас страх, что гуляет во Времени,

Не затрагиваемая идущим по пятам Роком и внезапно возникающим Случаем,

Принимает как обычный риск бедствие;

Не заботясь о страдании, не обращающая внимания на грех и падение,

Она опасно и совершая открытия борется

В протяженностях души неисследованных.

Выглядящий экспериментом лишь длительным,

Азартным риском поисков Силы невежественной,

Что все истины пробует и, ни одну не находя высшей,

Идет дальше, неудовлетворенная, не уверенная в своем завершении.

Как видел какой-то внутренний разум, формировалась так жизнь:

От мысли к мысли она проходила, от фазы к фазе,

Мучимая своими собственными силами или, гордая и блаженная,

Сейчас владеет собой, сейчас — игрушка и раб.

Великая непоследовательность была ее действий законом,

Как если бы всякая возможность должна была испита до дна,

И мука и блаженство были играми сердца.

В галопе громовых копыт перемен

Она проносилась по гоночным полям Обстоятельства,

Или, колеблясь, между своими высотами и глубинами металась,

Поднятая или разбитая на непостоянном колесе Времени.

Среди скучного ползания серых желаний

Она корчилась, червь средь червей в грязи Природы,

Затем, ростом Титана, брала всю землю как свою пищу,

Амбициозно моря — как свое платье, как венец — звезды,

И с криком с одного пика на другой пик гигантский шагала,

Шумно требуя для завоевания и власти миры.

Затем, непоследовательно в лик Скорби влюбленная,

Она ныряла в муку глубин

И, барахтаясь, цеплялась за свои собственные былые невзгоды.

В печальной беседе со своей расточительной самостью

Она писала счет всему, что она утеряла,

Или сидела в горе, как с другом старинным.

Скоро истощалась шумная игра восторгов неистовых,

Либо она медлила, привязанная к неадекватной радости,

Упуская судьбы поворот, упуская цель жизни.

Сцена была спланирована для всех ее настроений бесчисленных,

Где каждое могло быть законом и образом жизни,

Но ни одно не могло предложить чистого счастья;

Лишь трепещущий привкус после себя они оставляли

Или лютую страсть, что приносит усталость мертвенную.

Среди ее бесчисленного разнообразия быстрого

Что-то оставалось неудовлетворенным, вечно прежним,

И в новом видело лишь лицо старого,

Час извечно повторял другие часы

И каждое изменение прежний дискомфорт продлевало.

Дух, в себе самом неуверенный и в своей цели,

Устающий скоро от чересчур изобильного счастья и радости,

Она нуждалась в шпорах боли и удовольствия

И родном вкусе страдания и беспокойства:

Она стремилась к концу, которого завоевать никогда не могла,

Упрямый привкус ее жаждающие губы преследовал:

Она о горе плакала, что приходило по ее собственной воле,

Томилась по удовольствию, что изнуряло грудь ее ранами;

Стремясь к небесам, она направляла свои шаги к аду.

Она избрала опасность и случай друзьями игр;

Ужасное колебание судьбы она избрала колыбелью и сиденьем.

Однако чистым и светлым из Безвременного ее рождение было,

Утраченный мировой восторг в ее глазах медлит,

Ее настроения — Бесконечного лица:

Красота и счастье — ее право врожденное,

И нескончаемое Блаженство — ее вечный дом.

Это сейчас явило свой старинный лик радости,

Сердцу горя раскрытие внезапное,

Искушающее его держаться, желать и надеяться.

Даже в мирах изменяющихся, мира лишенных,

В воздухе, изнуренном горем и страхом,

И когда его ноги по ненадежной почве ступали,

Он видел образ состояния более счастливого.

В архитектуре Пространства священного,

Кружащего и восходящего к вершинам творения,

В синих высях, что никогда не были слишком высокими

Для теплого общения между душою и телом,

Такое далекое, как небо, такое близкое, как мысль и надежда,

Мерцало царство безгорестной жизни.

Над ним в новом своде небесном

Ином, чем небеса, глазами созерцаемые смертными,

Как на лепном потолке богов,

Архипелаг смеха и огня,

Плыли звезды отдельные в море неба рябящем.

Высились спирали, магические кольца живого оттенка,

И сферы мерцающие странного счастья

Плыли сквозь дали как мир символический.

Разделить тревогу и труд они не могли,

Они не могли в несчастье помочь,

Недоступные страданию жизни, борьбе, горю,

Не запятнанные ее гневом и ненавистью,

Не задеваемые, не затрагиваемые, смотрели вниз видящие великие планы,

Блаженные вовеки в своем вечном праве.

Поглощенные в свое собственное удовлетворение и красоту,

Они жили, в своем бессмертном довольстве уверенные.

Обособленные, в свою самославу погруженные, отдаленные,

Горящие, они плыли в смутной светящейся дымке,

Света-грезы убежища вечные,

Туманность великолепий богов,

Созданная из размышлений вечности.

Почти невероятные для человеческой веры,

Они с трудом представлялись веществом вещей существующих.

Словно сквозь магического телевидения стекло

Для некоего увеличивающего внутреннего глаза очерченные,

Они светились как образы, из дальних мест посылаемые,

Слишком высокие и довольные, чтоб улавливаться смертными веками.

Но близки и реальны для сердца стремящегося

И для страстной мысли и чувства тела

Царства скрытые счастья.

В какой-то близкой недостигнутой области, которую мы все же чувствуем,

Свободные от суровой хватки Смерти и Времени,

Избавленные от поисков желания и горя,

В светлых надежных перефериях чарующих

Они лежат, вечно в блаженстве купающиеся.

В грезе и трансе и размышлении перед нашими глазами,

Через внутреннее поле тонкого видения

Широкие ландшафты восторженные, от зрения бегущие,

Фигуры совершенных царств проходят

И за собой оставляют следы сияющей памяти.

Воображенные сцены или миры великие вечные,

Мечтою ощущаемые или улавливаемые,

они касаются наших сердец своими глубинами;

Нереальными кажущиеся, все же, более реальны, чем жизнь,

Счастливее счастья, вернее верных вещей,

Если б они были грезами или образами пойманными,

Истина грезы сделала б земли напрасные реалии земли ложными.

Там фиксированные в быстром вечном движении жили

Или всегда призываемые приходили назад к желающим страстно глазам

Спокойные небеса нерушимого Света,

Освещенные континенты покоя фиалкового,

Океаны и реки радости Бога

И страны безгорестные под пурпурными солнцами.

Это, когда-то звезда яркой далекой идеи

Или кометы воображения хвост грезы,

Приняло сейчас близкую форму реальности.

Была пересечена бездна между грезой-истинной и землей-фактом,

Чудо-миры жизни грезами не были больше;

Его зрение сделало все, что они обнаружили, собственным:

Их сцены, их происшествия встречали его глаза и его сердце

И ударяли их чистой красой и блаженством.

Безветренный вершинный регион привлекал его взгляд,

Чьи границы вступали в небо Себя

И погружались к странной эфирной основе.

Квинтэссенция восторга верховного Жизни пылала.

На духовном и мистическом пике

Лишь чуда высокая трансфигурирующая линия

Отделяла от бесформенного Бесконечного жизнь

И напротив вечности давала кров Времени.

Из этого бесформенного вещества Время свои формы чеканит;

Покой Вечного владеет космическим действием:

Многообразные облики Мировой Силы

Черпали силу быть, волю длиться

Из глубокого океана динамичного мира [покоя].

Перевертывая верхушку духа по направлению к жизни,

Она пластичные привилегии Одного посылает

Бросить в действие ее каприза мечты,

Зов его мудрости делает устойчивыми ее небрежные ноги,

Он поддерживает ее танец твердой основой,

Его безвременная неизменность безмолвная

Должна стандартизировать ее творения чудо.

Из незрящих энергий Пустоты

Изобретая сцену конкретной вселенной,

Его мыслью она установила для вселенной место, в ее слепых действиях

Она видит вспышками его всезнающего Света.

По ее воле непостижимый Суперразум склоняется вниз,

Чтоб вести ее силу, что чувствует, но не может знать,

Его дыхание силы контролирует ее моря беспокойные,

И управляющей Идее жизнь повинуется.

По ее воле, ведомый Имманентностью светлой,

Рискованный экспериментирующий Разум

Сквозь неясные возможности путь свой прокладывает

Среди случайных формаций мира неведающего.

Наше человеческое неведение движется к Истине,

Это Незнание стать может всеведением,

Трансмутированные инстинкты — приспособиться к божественным мыслям,

Мысли — поселить непогрешимое бессмертное зрение

И Природа — взобраться к идентичности с Богом.

Хозяин миров, ее рабом сам себя сделавший,

Есть фантазий ее исполнитель:

Она направила в русло моря всемогущества;

Она ограничила своими законами Неограничиваемого.

Ее работы Бессмертный обязал себя делать;

Он трудится над задачами, ее Неведением поставленными,

Скрытый в плаще нашей смертности.

Миры, формы, что делает ее богиня-фантазия,

Свой источник утратили, лежащий на незримых высотах:

Даже разлученные, отбившиеся от своего источника вечного,

Даже деформированные, затемненные, проклятые, падшие, –

Поскольку даже падение имеет свою извращенную радость,

А она ничего не упустит, что служит восторгу, –

Они тоже могли к пикам вернуться или же здесь

Отсечь приговор падения духа,

Свою божественность вернуть конфискованную.

Сразу пойманные в вечного видения взмахе

Он увидел ее гордость и великолепие высокородных зон

И ее регионы, пресмыкающиеся в нижних глубинах.

Свыше была монархия не павшего себя,

Внизу был транс мрачный пучины,

Противоположный полюс или антипод смутный.

Там были абсолютов жизни обширности славы:

Все смеялось в безопасном бессмертии

И вечном детстве души

До того, как пришла тьма и горе и боль рождены были,

Где все могло сметь быть собой и одним

И Мудрость играла в безгрешной невинности

С обнаженной Свободой в счастливом солнце Истины.

Там были миры ее смеха и ужасной иронии,

Там были поля ее пробы, труда, борьбы, слез;

Ее голова лежала на груди Смерти влюбленной,

Какое-то время сон имитировал покой угасания.

Свет Бога она отделила от его тьмы,

Чтобы попробовать вкус противоположностей голых.

Здесь, смешивая в человеческом сердце их тона и оттенки,

Соткала изменчивую композицию его существа,

Его жизни поток, вперед струящийся во Времени,

Его природы постоянную подвижность фиксированную,

Его души движущуюся картинку перемен полного фильма,

Его космос-хаос персональности.

Грандиозная созидательница своим касанием таинственным

Повернула к силе и пафосу самомечту существа,

Страстную игру из его бездонной мистерии сделала.

Но здесь были миры, наполовину к небесам поднятые.

Была там Вуаль, но не Тенистая Стена;

В формах, не слишком далеких от человеческой хватки,

Некая страсть чистоты неиспорченной

Пробивалась, Блаженства изначального луч.

Радости неба могли б стать земли, если б земля была чистой.

Там могли достигнуть наши обожествленные чувство и сердце

Какого-то естественного счастья крайности яркой,

Какого-то трепета абсолютностей Суперприроды:

Все силы могли бы смеяться и забавляться на твердых дорогах земли

И никогда не чувствовать жестокого лезвия боли,

Вся любовь могла бы играть и нигде бы не было срама Природы.

Но во дворах Материи она свои грезы поставила

И ее двери пока закрыты для высших вещей.

Эти миры могли чувствовать дыхание Бога, вершины их посещающее;

Там был некий проблеск каймы Трансцендентального.

Через вековечные молчания белые

Воплощенной радости фигуры бессмертные

Пересекали пространства широкие близко к сну вечности.

Чистые мистические голоса в тишине счастья

Взывали к Любви незапятнанным сладостям,

Призывая ее касание медовое миры взволновать,

Ее блаженные руки — ухватить члены Природы,

Ее сладкую нетерпимую мощь единения –

В свои руки спасительные взять всех существ,

Привлекая к ее жалости бунтаря и покинутого,

Навязать им счастье, ими отвергнутое.

Незримому Божеству брачный гимн,

Пламенеющая рапсодия желания белого

Соблазняла бессмертную музыку в сердце

И будила дремлющее ухо экстаза.

Более чистое, более пылкое чувство там имело свой дом,

Жгущий толчок, который удержать земные члены не могут;

Там дышалось широким, сбросившим бремя просторным дыханием

И сердце спешило от удара к удару восторженному.

Голос Времени Пел о Бессмертия радости;

Вдохновение и лирический крик,

Мгновения приходили с экстазом на их крыльях;

Красота невообразимая двигалась, небесно нагая,

Освобожденная от границ в ширях грезы;

С небес крик Птиц Удивительного звал

К бессмертным народам берегов Света.

Творение прыгало прямо из рук Бога;

Чудо и восторг скитались в дорогах.

Только лишь быть уже было высшим восторгом,

Жизнь была счастливым смехом души

И Радость была царем, с Любовью — министром.

Светлость духа воплощена была там.

Противоположности жизни были влюбленными или друзьями естественными

И ее крайности — гармонии острыми лезвиями:

Поблажка с мягкой чистотой приходила

И вскармливала бога на ее материнской груди:

Там никто не был слаб, поэтому ложь не могла жить;

Неведение было тонкою тенью, защищающей свет,

Воображение — свободной волей Истины,

Наслаждение — кандидатом на огонь неба;

Интеллект был Красоты почитателем,

Сила была рабой спокойного закона духовного,

Могущество свою голову клало на груди Блаженства.

Там были вершинные славы непостижимого,

Автономии безмолвного самоуправления Мудрости

И высокие сателлиты ее девственного солнца,

Освещенные теократии зрящей души,

Возведенные на трон в силе луча Трансцендентального.

Грандиозностей зрелище, греза огромностей

В солнечно-ярких царствах двигались королевской походкой:

Ассамблеи, переполненные сенаты богов,

Жизни могущества царили на тронах мраморной воли,

Высокие власти и автократии

И силы увенчанные, и вооруженные императивные мощи.

Все объекты там великими и прекрасными были,

Все существа носили печать королевскую силы.

Там сидели олигархии Закона природного,

Гордые буйные головы служили одному челу монарха спокойному:

Все состояния души надевали божественность.

Там встречались пылкие взаимные близости

Радости власти и радости рабства,

Навязанные Любовью сердцу Любви, что повинуется,

И телу Любви, под восторженным ярмом удерживаемым.

Все было игрою встречающихся царственностей.

Ибо поклонение поднимает поклоняющегося склоненную силу

Близко к гордости бога и блаженству, что его душа обожает:

Правитель там един со всеми, кем он управляет;

Для того, кто служит с ровным сердцем свободным,

Повиновение есть его царского обучения школа,

Его благородства корона и привилегия,

Его вера — идиома высокой натуры,

Его служение — духовный суверенитет.

Там были царства, где Знание объединено с созидательной Силой

В ее доме высоком и всю ее своей собственной делает:

Грандиозный Сияющий ее мерцающие члены захватывает

И наполняет их его луча страстью,

Пока все ее тело не станет его домом прозрачным

И вся ее душа — его души копией.

Обожествленные, трансфигурированные касанием мудрости

Ее дни стали подношением светлым;

Бессмертным мотыльком в счастливом нескончаемом пламени,

Она горела в его нестерпимом сладостном блеске.

Плененная Жизнь, за ее завоевателя выданная.

В его небе широком она свой мир построила наново;

Она дала спокойному шагу ума скорость машины,

Мыслящему — нужду жить тем, что видит душа,

Живущему — стремление видеть и знать.

Его великолепие поймало ее, за него ее могущество хваталось;

Она короновала Идею, в мантиях пурпурных царя,

В руки Истины возложила свой змеиный магический скипетр,

Сделала формы его внутреннего видения ритмичными обликами

И свои действия — телом живым его воли.

Пылающий гром, вспышка создателя,

Его победный Свет скакал на ее Силе бессмертной;

Кентавра могучий галоп нес бога.

Жизнь, на трон возведенная с разумом, двойное величие.

Там были миры великого счастья и миры мрачные,

И деятельность, мечтою окрашенная, смех — мыслью,

И страсть там могла своего желания ждать,

Пока не услышит рядом приближение Бога.

Там были миры детского веселья и радости;

Беззаботная юность сердца и разума

Тело находили инструментом небесным;

Он освещал золотистое гало вокруг желания

И освобождал обожествленное животное в членах

К божественным прыжкам любви, красоты и блаженства.

На сияющей почве, чти всматривалась в улыбку небес,

Быстрый жизненный импульс не ограничивался и не останавливался:

Он не знал, что такое усталость: его слезы были счастливы.

Там работа была игрой, а игра — работой единственной,

Задачи небес — богоподобной мощи забавой:

Небесная вакханалия, чистая вечно,

Не останавливаемая слабостью, как в смертных каркасах,

Жизнь была вечностью настроений восторга:

Не приходила никогда старость и лицо не омрачала забота.

На безопасность звезд простирая

Гонку и смех смертных сил,

Голые боги-дети на своих полях для игр бегали,

Ударяя ветра великолепием и скоростью;

Компаньонов они делали из шторма и солнца,

Вздымающихся морей белой гривой играли,

Убивали дали, до-смерти затоптанные, под своими колесами

И состязались на аренах их силы.

Как солнца в своем сиянии властные,

Они зажигали небеса славой их членов,

Бросаемой как щедрый дар миру божественный.

Чары, заставляющие сердце застыть от восторга,

Они несли своего очарования гордость и власть,

Как знамя Жизни на дорогах Пространства.

Идеи светлыми товарищами были души;

Разум играл речью, бросал копья мысли,

Но не нуждался в этих инструментов труде, чтобы знать;

Знание было приятным времяпрепровождением Природы, как отдых.

Облаченный в свежий яркий луч сердца,

Раннего Богоинстинкта дети-наследники,

Арендаторы вечности Времени,

Но уже трепещущие с блаженством творения первого,

Они погружали существование в свою юность души.

Утонченная и неистовая тирания,

Энергичное принуждение их воли к радости

Лило улыбающиеся потоки счастья сквозь мир.

Там царило дыхание незатрагиваемого довольства высокого,

В спокойном воздухе счастливый марш дней,

Универсальной любви половодье и мира.

Суверенитет неутомимой сладости жил,

Как песнь удовольствия на устах Времени.

Обширный спонтанный порядок высвобождал волю,

Души открытое солнцу парение к блаженству,

Ширина и величие не закованного в кандалы действия

И огненного быстрого сердца золотая свобода.

Там не было лжи разобщения душ,

Там не было искривленности мысли иль слова,

Что украла б у творения его прирожденную истину;

Все было искренностью и естественной силой.

Там свобода была единственным правилом и высшим законом.

В счастливом ряду восходили или спускались эти миры:

В царствах странной красоты и сюрприза,

В полях грандиозности и титанической силы,

Жизнь играла легко с ее желаниями огромными.

Тысячи Эдемов она могла без передышки построить;

Никаких оков не было для ее величия и для ее грации

И для ее небесного разнообразия.

Пробудившаяся с криком и движением бесчисленных душ,

Поднявшаяся из груди Бесконечности какой-то глубокой,

Улыбающаяся, как новорожденное дитя в любви и надежде,

В своей природе поселяющая силу Бессмертного,

В своей груди несущая вечную Волю,

Ни в каком гиде она не нуждалась, кроме своего светлого сердца:

Божественность ее шагов никакое падение не портило,

Никакая чуждая Ночь не могла прийти ее глаза ослепить.

Там было не нужно не дозволяющее кольцо изгороди;

Каждый акт был совершенством и радостью.

Оставленная на настроения своей быстрой фантазии

И богатый многоцветный бунт своего разума,

Посвященная в божественные и могучие грезы,

Могучая строительница бесчисленных форм,

Размеры ритмов Бога исследующая,

По своей воле она ткала свой чудо-танец волшебный,

Дионисская Богиня восторга,

Созидательного экстаза Вакханка.

Этот мир блаженства он видел и зов его чувствовал,

Но не находил пути, чтоб вступить в его радость;

Через сознательную бездну там моста не было.

Более темный воздух все еще окружал его душу,

К образу беспокойной жизни привязанную.

Вопреки стремящемуся разуму и чувству томящемуся,

Унылой Мысли, сформированной опытом серым,

И зрению, которое от заботы, печали и сна становится тусклым,

Все это казалось лишь яркою желанною грезой,

В тоскующей дали представленной сердцем

Того, кто идет в тени земного страдания.

Хотя он однажды ощутил объятия Вечного,

Слишком близко к страдающим мирам его природа жила,

И там, где стоял он, начинались владения Ночи.

С трудом, чересчур тесно окруженная заботою мира

Может густая форма, в которой мы были отлиты,

Возвращать чистую радость радости, свет — свету.

Ибо ее мучимое желание думать и жить

Сперва к смешанным боли и удовольствию пробуждается,

Но еще она хранит своего рождения привычку:

Дуальность ужасная — наш способ быть.

В незрелых началах этого смертного мира

Ни жизни не было, ни игры разума, ни желания сердца.

Когда земля была построена в Пустоте бессознательной

И ничего кроме материальной сцены не было,

Идентифицированные с морем, небом и камнем

Ее юные боги стремились высвободить души,

Спящие в объектах, безжизненные, смутные.

В той грандиозности необитаемой, в той красоте голой,

В полном безмолвии, среди никем не слышимых звуков,

Тяжелым было бремя не переданное

Богини в мире, что не имел нужд;

Ибо никого не было там, чтобы получать или чувствовать.

Эта масса сплошная, которая не выносила биения чувства,

Не могла вмещать их обширный созидательный импульс:

В гармонию Материи не погруженный более

Дух утратил свой сон статуи застывшей.

В безразличном трансе он искал ощупью зрение,

Ощущал страсть к движениям сердца сознательного,

Жаждал радости, речи, мысли, любви,

В немых бесчувственных кружащих дне и ночи

Томился по удару стремления и отклика.

Уравновешенное несознание сотряслось прикасанием,

Интуитивная Тишина, дрожащая именем,

Они кричали Жизни, зовя ее вторгнуться в оболочку бесчувственную

И пробудить в грубых формах божественность.

Голос был слышен на немом земном шаре кружащемся,

Бормотание в Пустоте неслушающей жаловалось.

Существо, казалось, дышит там, где когда-то никого не было:

Что-то, заточенное в мертвых глубинах бесчувственных,

Чему в сознательном существовании отказано, потерянное для радости,

Повернулось, словно спящий со времен незапамятных.

Свою собственную похороненную реальность осознающее,

Вспоминающее свою забытую самость и право,

Оно тянулось знать, стремиться, наслаждаться, жить.

Жизнь слышала зов и оставила свой родной свет.

Изливаясь из своего яркого плана величественного

На жесткое кольцо и неуклюжую позу смертного Пространства,

Здесь тоже милосердный великокрылый Ангел лил

Свое великолепие, свою быстроту и блаженство,

Надеясь заполнить прекрасный новый мир радостью.

Как к груди смертного приходит богиня

И его дни наполняет своим небесным объятием,

Она спустилась, чтобы сделать в преходящих формах свой дом;

В лоно Материи она бросила пламя Бессмертного,

В нечувствующей Пустоте разбудила мысль и надежду,

Своим очарованием и своей красотой ударила плоть и нерв

И навязала восторг бессознательному каркасу земли.

Живое и одетое деревьями, цветами и травами

Земли коричневое великое тело небесам улыбалось,

В смехе моря лазурь отвечала лазури;

Новые создания чувствующие невидимые глубины заполнили,

Жизни слава и быстрота текла в красоте зверей,

Человек смел, думал и встречал своей душой мир.

Но когда магическое дыхание было в пути,

До того, как ее дары смогли достичь наших сердец заточенных,

Темное неясное Присутствие все подвергло сомнению.

Тайная Воля, что на себя Ночь надевает

И предлагает духу тяжелое испытание плоти,

Навязала мистическую маску смерти и боли.

В медленных и страдающих годах сейчас ограниченный

Проживает чудесный странник крылатый

И больше не может ее более счастливое состояние вернуть,

Но должен инертного Несознания повиноваться закону,

Бесчувственного фундамента мира,

В котором на красоту слепые границы возложены

И горе и радость живут как товарищи борющиеся.

Смутная и страшная немота легла на нее:

Ее тонкий могучий дух был отменен

И убито ее благо счастья бога-ребенка,

И вся ее слава превращена в малость,

И вся ее сладость — в желание увечное.

Вскармливать смерть своими работами — здесь удел жизни.

Так завуалировано ее бессмертие было, что казалась она

Навязывающим сознание вещам несознательным

Эпизодом в вечной смерти,

Мифом бытия, что должно всегда прекращаться.

Такова была злая мистерия ее перемены.

Конец песни третьей

Песнь четвертая Царства маленькой Жизни

Трепещущий тревожный неуверенный мир,

Рожденный от печальной встречи и от затмения,

Появился в пустоте, где ее ноги ступали,

Быстрая темнота, шевеление ищущее.

Там были корчи полусознательной силы,

С трудом пробужденной от сна Несознания,

Привязанной к управляемому инстинктом Неведению,

Чтобы найти себя и свою власть над вещами.

Наследница нужды и утраты,

Язвимая воспоминаниями, что убегают, когда они схвачены,

Посещаемая поднимающейся забытой надеждой,

Она стремился в своей слепоте, как у рук ищущих,

Заполнить болящую и гибельную брешь

Между земным страданием и тем блаженством, из которого пала Жизнь.

Мир, который всегда ищет что-то упущенное,

На радость охотиться, которой земля сохранить не сумела.

Слишком близко к нашим вратам неугомонное его беспокойство,

Чтобы мир жил на земном шаре, инертном и твердом:

Свой голод к голоду земли он добавил,

Он закон жажды дал нашим жизням,

Он сделал нужду нашего духа бездонною бездной.

В смертные дни и ночи вступило Влияние,

Тень легла на рожденную временем расу;

В беспокойном потоке, где прыгает пульс слепой сердца

И нервов удар ощущения просыпается в чувстве,

Отделяющем сон Материи от сознающего Разума,

Блуждал зов, что не знал, почему он пришел.

Превышающая земной уровень Сила коснулась земли;

Покоя, что мог быть, больше быть не могло;

Бесформенное стремление тянется страстно в человеческом сердце,

Крик есть в его крови к более счастливым вещам:

Но при этом он мог странствовать по свободной солнцем залитой почве

С разумом детским зверей, боль забывающим,

Или жить счастливо, равнодушно, как цветы и деревья.

Мощь, что пришла на землю благословить,

Осталась на земле страдать и стремиться.

Младенческий смех, что звенел сквозь время, стих:

Человека естественная радость жизни затянута тучами,

И горе — его удела кормилица.

Позади осталась бездумная радость животного,

Забота и раздумья обременили его шаг повседневный;

Он поднялся к величию и неудовлетворенности,

Он проснулся к Незримому.

Ненасытный искатель, он должен все изучить:

Он исчерпал сейчас поверхностные действия жизни,

Его существа скрытые царства осталось исследовать.

Он становится разумом, он становится собою и духом;

В своем хрупком пристанище он становится господином Природы.

В нем Материя просыпается из своего долгого смутного транса,

В нем земля чувствует Божество, подходящее ближе.

Слепая Сила, что своей цели больше не видит,

Неугомонная голодная энергия Воли,

Жизнь бросает свое семя в праздную матрицу тела;

Она будит от счастливого ступора Силу слепую,

Принуждая ее понимать, искать, чувствовать.

В огромном труде Пустоты,

Беспокоя своими грезами рутину обширную

И кружение мертвое спящей вселенной,

Могучая пленница за освобождение билась.

Живые ее стремлением проснулись инертные клетки,

В сердце она огонь страсти и нужды возожгла,

Среди глубокого покоя неодушевленных вещей

Поднялся ее великий голос труда, борьбы и молитвы.

Сознание, на ощупь идущее в мире безгласном,

Лишенное проводника чувство как ее дорога ей было дано;

Была удержана мысль, и ничего она не знала сейчас,

Лишь все неизвестное было ее, чтоб улавливать и чувствовать.

Повинуясь импульсу нерожденных вещей к рождению,

Из-за своей печати бесчувственной жизни пробилась она:

В своей субстанции неразмышляющей молчаливой душевной силы,

Что не могла провозгласить то, что ее глубины угадывали,

Проснулась слепая нужда знать.

Цепь, что ее связывала, она сделала своим инструментом;

Инстинкт был ее, куколка Истины,

И усилие, рост и неведение борющееся.

Надежду и желание налагая на тело,

Несознанию сознание навязывая,

Она принесла в тупое упорство Материи

Свое страждущее требование на свое утерянное суверенное право,

Свои неутомимые поиски, свое неудовлетворенное стесненное сердце,

Свои блуждающие шаги неуверенные, свой крик об изменении.

Обожатель радости без имени,

В своем неясном кафедральном соборе восторга

Карликовым смутным богам она предложила обряды секретные.

Но тщетна бесконечная жертва,

Жрец — невежественный маг, который лишь совершает

Перемены в схеме алтаря бесполезные

И бросает слепые надежды в бессильное пламя.

Бремя достижений минутных обременяет ее шаги своим грузом

И с трудом под той ношей может она продвигаться;

Но часы ей кричат, она продолжает свой путь,

Проходя от мысли к мысли, от желания к желанию;

Ее величайший прогресс есть нужда углубляющаяся.

Материей недовольная, она поворачивает к Разуму;

Она побеждает землю, свое поле, затем требует неба.

Бесчувственные, ломающие работы, ею свершенные,

Через ее труд спотыкающиеся проходят эпохи,

Но по-прежнему никакой великий трансформирующий свет вниз не приходит

И ее падения никакой обнаруживающий восторг до сих пор не коснулся.

Лишь слабый проблеск порой разрывает небеса разума,

Оправдывая неясное провидение,

Что делает из ночи путь к неизвестным рассветам

Или к какому-то более божественному состоянию темный ключ.

В Несознании началась ее задача могучая,

В Неведении она преследует труд незаконченный,

Нащупывает знание, но не встречает Мудрости лика.

Восходя медленно в шагах несознательных,

Подкидыш Богов, она скитается здесь,

Как душа-дитя, оставленная рядом с воротами Ада,

В тумане в поисках Парадиза блуждающая.

В этом медленном восхождении он ее шагам должен следовать,

С самого ее обморочного и смутного подсознательного старта:

Только так последнее спасение земли может прийти.

Ибо только так он может знать причину неясную

Всему, что нас назад тянет и преграждает путь к Богу

В освобождении из тюрьмы души заточенной.

По быстрым тропинкам падения через ворота опасные

Он на серую неясность отважился,

Кишащую инстинктами из бездн бездумных,

Что побуждают носить форму и завоевывать место.

Жизнь здесь была близка со Смертью и Ночью

И ела пищу Смерти, чтобы дышать еще какое-то время;

Она их усыновленным и заточенным была беспризорником.

Принимая подсознание, в царстве немой темноты

Временный житель, она не надеялась больше.

Там, далеко от Истины и светлых вещей,

Он увидел изначальное место, обособленное рождение

Низвергнутой, деформированной и страдающей Силы.

Несчастливое лицо фальши делалось истинным,

Противоречие нашего божественного рождения,

Безразличная к красоте и свету,

Щеголяя она выставляла свой животный позор,

Не прикрытый камуфляжем, грубый и голый,

Подлинный облик был отмечен и узнан

Ее отверженной силы, изгнанной из небес и надежды,

Падшей, торжествующей низостью своего состояния,

Пресмыкающаяся сила, когда-то полубожественная,

Бесстыдная грязь ее звериных желаний,

Ее неведения ошеломленный лик,

Ее скудности голое тело.

Здесь впервые она выползла из своей норы в грязи,

Где она лежала, бессознательная, жесткая, немая:

Ее узость и ступор ею владели еще,

Тьма к ней цеплялась, не стертая Светом.

Туда не приближалось освобождающее касание свыше:

Взгляд вверх был чужд ее зрению,

Забыто бесстрашное божество ее марша;

Отвергнуты были слава и счастье,

Авантюра в опасных полях Времени:

Ей с трудом удавалось, барахтаясь, продолжаться и жить.

Беспокойный туман ищущего Пространства обширный,

Регион без луча света, в смутные поглощенный покровы,

Что казался, безымянный, бестелесный, бездомный,

Запеленатым, лишенным зрения бесформенным разумом,

Просившим тело, чтоб передать свою душу.

Его молитва отвергнута, он на ощупь искал мысль.

Не наделенный еще способностью думать, едва существующий,

Он раскрылся в роковом мире пигмейском,

Где был этой магии несчастливой источник.

На смутных границах, где встречаются Жизнь и Материя,

Путешественник миров бродил среди вещей полузримых, полуугадываемых,

Преследуемых неуловимыми началами и концами утраченными.

Там жизнь была рождена, но умерла, прежде чем смогла жить.

Там не было ни прочной почвы, ни постоянного течения;

Лишь какое-то пламя бездумной Воли силу имело.

Он сам себе был неясен, наполовину ощущаемым, смутным,

Словно в стремлении Пустоты быть.

В странных владениях, где все живым было чувством,

Но руководящая мысль не была ни причиной, ни правилом,

Лишь незрелого детского сердца криком об игрушках блаженства,

Разум мерцал, неорганизованный младенческий пыл,

И направлялись беспорядочные бесформенные энергии к форме

И принимали каждый язык пламени за ведущее солнце.

Эта слепая сила не могла шаги разумные делать;

Просящая света, она ходу тьмы следовала.

Несознательная Сила, нащупывающая сознание,

Материя, ударяемая Материей, мерцала к чувству,

Слепые контакты, реакции медленные выбивали искры

Инстинкта из укутанного сублиминального ложа,

Ощущения толпились, немые заместители мысли,

Восприятие отвечало пробуждающим ударам Природы,

Но еще было механическим откликом,

Дрожью, прыжком, стартом в дреме Природы,

Грубые несдерживаемые импульсы толкаясь бежали,

Не заботясь ни о каком движении, кроме их собственного,

И, хмурящиеся, сталкивались с еще более темными,

Свободные в мире утвержденной анархии.

Потребность существовать, инстинкт выжить

Завладели волей напряженного мгновения, что подвержено риску,

И слепое желание пищи чувствовалось.

Порывы Природы были законом единственным,

Сила боролась с силою, но без результата оставшегося бы:

Были достигнуты лишь неведающие захват и толчки,

И не знающие своего источника инстинкты и чувства,

Чувственные наслаждения и страдания, быстро ловимые, быстро теряемые,

И грубое движение жизней недумающих.

Это был не необходимый суетный мир,

Чья воля могла принести скудные результаты печальные,

Бессмысленное страдание и серое беспокойство.

Ничто, казалось, не стоит труда, нужного для его появления.

Но не судил так его духа глаз пробужденный.

Как сияет свидетельствующая звезда одинокая,

Что горит особняком, одинокий часовой Света,

В дрейфе и изобилии Ночи бездумной,

Одинокий мыслитель в мире бесцельном,

Ожидающий какого-то огромного рассвета Бога,

Он видел цель в трудах Времени.

Даже в этой бесцельности совершалась работа,

Несущая в себе волю магическую и перемену божественную.

Первые корчи змеиной космической Силы,

Раскручивающейся из мистического кольца транса Материи;

В теплый воздух жизни она подняла свою голову.

Она не могла еще сбросить сон цепенеющий Ночи

Или нести уже разума чудо-полоски и пятна,

Возложить на свой украшенный драгоценностями капюшон корону души,

Или подняться прямо во вспышку духовного солнца.

Пока еще были видны только сила и грязь,

Сознание, тайное ползущее к свету

Через плодородную слизь вожделения и чувства роскошествующие,

Под телесной коркой себя утолщенного

Медленная пламенная работа во тьме,

Мутная закваска страстной перемены Природы,

Фермент творения души из грязи.

Небесный процесс эту серую маскировку надел,

Неведение падшее в своей сокрытой ночи

Трудилось, чтобы выполнить его неприглядную немую работу,

Камуфляж нужды Несознания,

Чтоб освободить славу Бога в грязи Природы.

Путешественника миров зрение, духовное в очах воплощенных,

Могло сквозь серую фосфоресцирующую дымку проникнуть

И рассмотреть изменчивого потока секреты,

Что оживляют эти немые и прочные клетки

И ведут мысль и стремление плоти,

И вожделение острое, и ее желания голод.

Это тоже он наблюдал в ее сокрытом потоке

И до чудесного источника проследил ее действия.

Мистическое Присутствие, исследованию или власти ничьим недоступное,

Творец этой игры света и тени

В этой сладкой и горькой парадоксальной жизни

Интимностей души просит от тела

И быстрой вибрацией нерва

Присоединяет его механические пульсы к свету и любви.

Он зовет спящие воспоминания духа

Вверх из глубин подсознания под пеною Времени:

Забывшие свое пламя счастливой истины,

С отяжелевшими веками глаз, что с трудом видят,

Они приходят, замаскированные как желания и как чувства,

Словно сорные травы, что плывут на поверхности какое-то время

И в сомнамбулическом течении всплывают и тонут.

Нечистые, деградировавшие, хотя движения эти — ее,

Всегда небесная истина размышляет в глубинах жизни;

В самых темных членах ее горит тот огонь.

Касание восторга Бога в актах творения,

Утраченное воспоминание счастья

Таится еще в немых корнях рождения и смерти,

Бесчувственная красота мира отражает восторг Бога.

Того восторга улыбка находится, тайная, всюду;

Он течет в дыхании ветра, в соке дерева,

Его яркая пышность цветет в листьях, цветах.

Когда жизнь пробилась сквозь свою полудрему в растении,

Что страдает и чувствует, но не может пошевелится и крикнуть,

В звере, в крылатой птице, в человеке, что мыслит,

Он делал из стука сердца ритм своей музыки;

Бессознательные ткани он принудил проснуться

И просить счастья и зарабатывать боль,

И трепетать с наслаждением и смехом восторга недолгого,

И дрожать в боли, и жаждать экстаза.

Императивный, безгласный, едва понимаемый,

Слишком далекий от света, слишком близкий к существа сердцевине,

Во Времени от вечного Блаженства странно рожденный,

Он давит на средоточие сердца и вибрирующий нерв;

Его напряженный поиск себя разрывает наше сознание;

Причина нашего страдания и удовольствия лежит в этом жале:

Имеющее инстинкт, но слепое к своей истинной радости,

Желание души выскакивает навстречу преходящим вещам.

Всей Природы желание страстное, которому никто не может противиться,

Приходит, вздымаясь сквозь кровь и ожившее чувство;

Ее причина — экстаз бесконечности,

Он превращается в нас в конечную любовь и вожделения,

В желание побеждать и иметь, ухватить и держать,

Расширить пределы и комнату жизни, удовольствия раздвинуть границы,

Биться и побеждать и своим собственным делать,

В надежду свою радость смешать с радостью других,

В стремление обладать и быть обладаемым,

Наслаждаться, давать наслаждение, чувствовать, жить.

Здесь была его попытка, краткая и ранняя, быть,

Его быстрый конец восторга секундного,

Чей штамп неудачи через невежественную жизнь всю проходит.

Налагающий все еще свою привычку на клетки

Фантом темного и неудачного старта,

Как призрак, преследует все, о чем мы мечтаем, что делаем.

Хотя на земле есть прочно утвержденные жизни,

Работа привычки или чувство закона,

Устойчивое повторение в потоке,

Все еще являются его корнями желания, одного и того же извечно,

Страсти есть вещество, из которого сделаны мы.

Это было первым криком просыпающегося мира.

Это цепляется за нас все еще и запирает бога.

Даже когда рожден ум и душа приняла форму,

В звере, рептилии и человеке, что мыслит,

Это продолжается и является всей их жизни источником.

Это тоже было нужно, чтобы дыхание и жизнь могли быть.

Поэтому дух в конечном невежественном мире

Освободить свое заточенное сознание должен,

Вырваться в маленьких струях в стрелах дрожащих

Из запечатанной нескончаемости Несознания.

Затем он копит медленно массу, на Свет смотрит вверх.

Эта Природа живет, к своему истоку привязанная,

Хватка низшей силы ее все еще держит;

Из глубин несознания ее инстинкты идут;

Ее жизнь — сосед Ничто неживого.

Под этим законом был мир сделан невежественный.

В загадке затемненных Обширностей,

В страсти и самоутрате Бесконечного,

Когда все было погружено в Пустоту отрицающую,

От ночи Небытия никогда не могло б быть спасения,

Если бы Бытие во тьму не нырнуло,

Принося с собой свой тройной мистический крест.

Пробуждая в мировом времени вневременную истину,

Блаженство, на горе сменившееся, ставшее неведением знание,

Сила Бога, превратившаяся в ребенка беспомощность,

Могут принести вниз небеса своей жертвой.

Противоречие образует жизни фундамент:

Вечная, божественная Реальность

Встречается со своими противоположностями собственными;

Бытие стало Пустотой, а Сознание-Сила –

Неведением и слепой Энергии движением,

Экстаз принял форму мирового страдания.

В законе распределения мистического

Мудрость, что готовит свои перспективы далекие,

Спланировала так, чтобы начать свою медленную игру эпохальную.

Поиск вслепую, борьба и хватка нащупывающая

Полузрячей Природы и скрытой Души,

Игра в прятки в сумрачных комнатах,

Игра любви и ненависти, надежды и страха

Продолжает в яслях ума

Свою тяжелую и трудную возню саморожденных близнецов.

Наконец, Энергия борющаяся всплыть может

И безмолвное Бытие в более широких полях повстречать;

Тогда могут они видеть и говорить и, грудь к груди,

В большем сознании, более чистом свете,

Обнимаются Двое и борются, и каждый знает другого,

Рассматривая теперь вблизи лицо партнера в игре.

Даже в этих бесформенных витках он мог чувствовать

Отклик Материи на младенческое движение души.

В Природе он видел могучий Дух скрытый,

Наблюдал слабое рождение Силы огромной,

Пробного шага Божества загадку преследовал,

Слышал слабый ритм великой нерожденной Музыки.

Затем пришло более жаркое дыхание проснувшейся Жизни,

И возникли из смутной бездны вещей

Странные создания мыслящего чувства,

Существа полуреальные, полупригреженные.

Там была жизнь, что не надеялась выжить:

Были рождены существа, что гибли бесследно,

События, что были членами драмы бесформенной,

И действия, руководимые слепой созидательной волей.

Ищущая Сила свою дорогу к форме нашла,

Созданы были образчики любви, радости, боли

И символические фигуры для настроений Жизни.

Насекомый гедонизм бил крыльями и ползал

И наслаждался в солнечной Природы поверхностных трепетах,

И драконьи восторги, питоньи агонии

Ползали в грязи и болоте и солнце лизали.

Огромные, бронею покрытые силы сотрясали хрупкую почву,

Великие могучие создания с карликовым мозгом

И племена пигмеев навязывали свое мелкое течение жизни.

В карликовой модели человечества

Природа сейчас отливала опыт предельный

И главный пункт каприза своего желания,

Светлый результат ее полусознательного подъема

По лестнице между ее величественностями и гротесками

К массиву от бесконечно малых форм,

К тонкой уравновешенности души и тела,

К порядку разумной малости.

Вокруг него в ударах-мгновениях Времени

Животной самости царство вставало,

Где действие — это все, а разум рожден наполовину еще

И сердце повинуется бессловесному контролю незримому.

Сила, что работает светом Неведения,

Ее животный эксперимент начала,

Наполняя сознательными созданиями ее мировую схему;

Но ко внешнему только они были живы,

Они отвечали лишь поверхностям и касаниям

И уколам нужды, что управляла их жизнями.

Тело, что внутри своей собственной не знало души,

Там жило и жаждало, гневалось, радовалось и горевало;

Разум там был, что встречал мир объективный,

Как чужака или врага у своей двери:

Его мысли ударами чувства были замешаны;

В форме он не улавливал дух,

Он не входил в сердце того, что он видел;

Он не высматривал силы за действием,

Он не изучал скрытого мотива в вещах,

Смысл всего найти не старался.

Существа были там, что человеческую форму носили;

Они жили в страсть чувств поглощенные,

Но не знали, ни кто они, ни почему они жили:

Довольствующиеся тем, чтоб дышать, ощущать, чувствовать, действовать,

Жизнь не имела для них иной цели, кроме радостей Природы

И стимула и восторга внешних вещей:

Идентифицирующиеся со внешней скорлупой духа,

Они на нужды тела работали, они не жаждали большего.

Завуалированный зритель из их глубин наблюдал,

На себе свой внутренний глаз не фиксируя,

Он не поворачивался, чтобы найти автора фабулы,

Лишь на подмостки и драму смотрел он.

Там не было размышляющего стресса более глубокого чувства,

Никто не нес размышления бремя;

Ум глядел на Природу глазами незнающими,

Обожал ее дары и боялся ее ударов чудовищных.

Он не вдумывался в ее законов магию,

Он не жаждал тайных источников Истины,

А вел дневник толпящихся фактов

И на живую нить нанизывал чувства:

Он охотился, убегал, внюхивался в ветер,

Или медлил, инертный, в мягком и солнечном воздухе:

Он поглощающих контактов мира искал,

Но лишь чтобы кормить поверхностное чувство блаженством.

Они чувствовали трепет жизни во внешнем касании,

Они не ощущали за касанием души.

Беречь свою форму себя от вреда, что причиняет Природа,

Насладиться и выжить было всей их заботой.

Узкий горизонт их дней был наполнен

Вещами и созданиями, что могут помогать и вредить:

Ценности мира висели на их маленькой самости.

Изолированные, зажатые в обширном неведомом,

Чтобы спасти свои маленькие жизни от окружающей Смерти,

Они очертили тонкий круг обороны

Против осады огромной вселенной:

Они охотились на мир и его добычею были,

Но никогда не мечтали о том, чтобы победить и свободными быть.

Повинуясь Мировой Силы намекам и твердым табу,

Они урывали скудную часть от ее богатого склада;

Там не было сознательного шифра и плана жизни:

Образчики мысли маленькой группы

Фиксировали традиционного поведения закон.

Знающие о душе лишь как о тени внутри призрачной,

К механизму неменяющихся жизней привязанные

И к тупому обыденному смыслу и удару чувства,

Они в колеях животного желания вращались.

За стенами из камня, вокруг возведенными, они трудились и воевали,

Творили объединенным эго мелкое благо

Или причиняли ужасную, несправедливую и жестокую боль

Чувствующим жизням и мысли, что вреда им не сделали.

Разгоряченные грабежом счастливых мирных домов

И пресытившиеся резней, разбоем, огнем и насилием,

Они делали из человеческих самостей жертву беспомощную,

Стадо пленников, ведомое к горю пожизненному,

Или делали пытку спектаклем и праздником,

Смеясь или трепеща от страданий мучимых жертв;

Восхищаясь собой как титанами и как богами,

Они воспевали свои высокие и славные дела гордо

И похвалялись победой и своей великолепною силой.

В инстинктивном стаде животное,

Толкаемое жизненными импульсами, принуждаемое обычными нуждами,

Каждый видел свое эго в собственном роде как в зеркале;

Все служили цели и действию множества.

Они, как он сам, по обычаям и по крови родные,

Для него были его жизни частями, его дополнительными самостями,

Его персональной туманности компонентами-звездами,

Компаньонами-спутниками его солярного "я".

Окружения своей жизни хозяин,

Лидер скученной человеческой массы,

Собирающейся скопом безопасности ради на опасной земле,

Он собрал их вокруг себя как меньшие Силы,

Чтобы открыть общий фронт против мира,

Или, одинокий и слабый на земле равнодушной,

Как крепость для своего незащищенного сердца,

Или же чтоб исцелить одиночество своего тела.

В других, инородцах, ощущал он врага,

Чужую непохожую силу, чтобы избегать и страшиться,

Незнакомого и враждебного, чтобы ненавидеть и убивать.

Либо он жил как живут одиночки-звери;

В войне со всеми он нес свой одинокий удел.

Поглощенные в действие нынешнее, плывущие дни,

Не помышлял никто дальше даров часа заглядывать

Или мечтать о том, чтоб сделать землю миром более светлым,

Или чувствовать, как некое божественное касание посещает неожиданно сердце.

Довольство, что беглый момент может дать,

Ухваченное желание, блаженство, переживание завоеванное,

Движение, скорость и сила были достаточной радостью,

И разделяли телесные желания, ссору, игру

И слезы, и смех и потребность, что называли любовью.

В войне и объятиях эти жизненные нужды объединяли Всю-Жизнь,

Разделенного единства сражения,

Обменивающиеся ударами горя и счастья

В неведении Себя, вовеки единого.

Вооружая свои создания восторгом и надеждой,

Полупроснувшееся Неведение здесь бьется,

Чтобы узнать касанием и зрением поверхность вещей.

Был инстинкт сформирован; во сне памяти, толпами полном,

Прошлое продолжало жить, как в море бездонном:

Превращая в полумысль ожившее чувство,

Она искала шарящими руками вокруг истину,

Прижимая к себе то немногое, что сумела достать и схватить,

И в свою подсознательную пещеру откладывая.

Так должно смутное существо расти в силу и свет

И подняться к своей более высокой судьбе наконец,

Посмотреть вверх на Бога и вокруг на вселенную,

И неудачей учиться, и прогрессировать падением,

И с окружением биться и роком,

Страданием обнаружить свою глубокую душу,

И обладанием вырасти в свои собственные шири.

На полпути она встала и больше не находила дороги.

Еще ничего достигнуто не было, лишь начиналось,

Однако завершенным казался круг ее силы.

Она только высекла из неведения искры;

Лишь жизнь могла думать, не разум,

Лишь чувство могло ощущать, не душа.

Был засвечен лишь некий жар огня Жизни,

Некая радость быть, некие прыжки чувства восторженные.

Все было импульсом полусознательной Силы,

Дух распростершись, утонул в густой пене жизни,

Смутная самость, улавливаемая в форме вещей.

Позади всего двигалось, ища сосудов, чтобы хранить

Первое молодое вино винограда Бога,

На грязь земли пролитое Блаженство небесное,

Опьяняющее изумленную душу и разум

Незрелого темного восторга крепким вином,

Смутного, еще не отлитого в форму духовную

Обитателя слепой сердцевины мира неясного,

Нерожденного божества волю, немое Желание.

Третье творение ныне явило свой лик.

Матрица телесного раннего разума была изготовлена.

Сияние света загорелось в смутной Мировой Силе;

Оно наделило управляемый мир зрящей Идеей

И вооружила действие острием динамической мысли:

Маленькое мыслящее существо наблюдало работы Времени.

Трудная эволюция снизу

Вызвала замаскированную интервенцию свыше;

Иначе эта великая, несознательная, слепая вселенная

Никогда не смогла бы открыть свой спрятанный разум,

Или же в шорах работал бы в человеке и звере

Ум, что задумал схему космическую.

Сперва он увидел тусклую неясную силу ума,

Движущуюся, Материей и бессловесной жизнью сокрытую.

Тонкая струйка, она лилась в жизни обширном потоке,

Мечась и плывя под небом плывущим

Среди больших волн и дрожащего разлива мерцающего,

Вылетающая во всплесках чувства и волнах ощущения.

В глубокой середине мира бесчувственного

Бежали ее стесненные волны и пена сознания,

Кружась и пробиваясь сквозь узкий пролив,

Неся опыт в своем переполненном шаге.

Она текла, в свет верхний всплывая

Из глубокого омута своего сублиминального рождения,

Чтобы достичь некоего высокого существования, еще неизвестного.

Там не было мыслящей самости, там никакой не было цели:

Все неорганизованным напряжением было и смутными поисками.

К нестабильной поверхности лишь поднимались

Ощущения, лезвия и кинжалы желания

И прыжки страсти, и краткой эмоции крики,

Разговор плоти с плотью случайный,

Шепот сердца страстному бессловесному сердцу,

Мерцание знания без формы мысли

И струи подсознательного желания или импульсы голода.

Все тускло искрилось на вспененной поверхности,

Что кружилась вокруг дрейфующей тенистой самости

В несознательном паводке Силы во Времени.

Затем пришло давление видящей Силы,

Что все вовлекало в танцующую мутную массу,

Вокруг единственной светлой точки вращающуюся,

Центра, дающего полномочия в сознательном поле,

Фигуры унитарного Сета внутри.

Она осветила импульс получувствующего разлива,

Иллюзию фиксированности даже дала,

Словно море могло служить твердой почвой.

Эта странная наблюдающая Сила навязала свое зрение.

Она вогнала поток в границы и форму,

Она дала его течению более низкие и узкие берега,

Начертила линии, чтобы поймать бесформенность духа.

Она оформила жизненный разум птица и зверя,

Ответ рептилии, рыбы,

Примитивный образец человеческих мыслей.

Конечное движение Бесконечного

Пришло, рассекая крылами свой путь через широкий воздух Времени;

Марш знания в Незнании двигался

И охранял в форме отделенную душу.

Ее право быть бессмертной он сберегал,

Но против осады смерти выстроил стену

И забрасывал крючок, чтоб поймать вечность.

Мыслящее существо появилось в Пространстве.

Маленький упорядоченный мир вошел в поле зрения,

Где существо имеет тюремную камеру для дела и видения,

Пол для прогулок, чистый, но скудного уровня.

Инструмент-персональность была рождена,

И тяжело ступающий ограниченный ум

Согласился заточить в узких границах

Свой поиск; он привязал мысль к зримым вещам,

Запрещая авантюру Незримого

И поход души через неизвестные бесконечности.

Рефлектирующий ум, зеркало привычки Природы,

Осветил жизнь, чтобы знать и установить свое поле,

Принял опасную скоротечность невежественную

И своего пути незавершенную цель,

И выгоду, приносимую часа рискованным шансом,

В границах его судьбы установленные.

Маленькая радость и удовлетворенное знание

Это маленькое существо связало в узел

И сосредоточилось на выпуклости своего окружения,

Маленьком изгибе, высеченном в безмерном Пространстве,

Маленькой пяди жизни во всем широком Времени.

Там была мысль, что планировала, воля, что билась,

Но ради маленьких целей внутри узких границ;

Расточая неизмеримый труд на преходящие вещи,

Он знал себя созданием из грязи;

Он не просил более широкого закона, цели более высокой;

Он не обладал ни взглядом внутрь, ни взором вверх.

Отстающий школяр на шаткой скамье логики,

Обучаемый ошибающимся чувством,

Он принимал поверхность за лицо Бога,

За светила случайные — марш солнц,

За небеса — звездный лоскут сомнительной сини;

Аспекты бытия принимались за целое.

Там был голос занятого обмена,

Базарная площадь тривиальных мыслей и дел:

Жизнь, быстро расходуемая, разум, раб тела,

Здесь казались работы Природы короной бриллиантовой,

И крошечные эго мир принимали как средство

Насыщения сиюминутных карликовых прихотей и кратких желаний,

В завершаемом смертью проходе видели жизни старт и конец,

Словно тупиковая аллея была творения признаком,

Словно ради этого душа рождения жаждала

В чудесной стране самосозидающего мира

И удобных возможностей Пространства космического.

Это создание, стремящееся лишь к тому, чтобы выжить,

Закованное в мелкие мысли без широких пределов,

В нужды тела, боли и радости,

Этот огонь, растущий своего топлива смертью,

Росло тем, что оно хватало и своим собственным делало:

Оно копило, росло и не отдавало себя никому.

Оно надеялось на величие лишь в своем логове,

На удовольствие и победу в полях маленьких силы

И завоевание жизненного пространства для себя и родни,

Животное, ограниченное своим дающим пищу пространством.

Оно в своем доме не знало Бессмертного;

Оно не имело более глубокой причины, чтоб жить.

Только в границах оно было сильным;

Сообразительное в том, чтоб схватить истину для внешнего пользования,

Его знание было инструментом для тела;

Поглощенное в маленькие работы своего тюремного здания,

Оно крутилось вокруг одних и тех же неменяющихся точек

В одном и том же круге интересов и желаний,

Но себя своей тюрьмы считало хозяином.

Хотя для действия, не для мудрости сделанная,

Мысль его вершиной была — или его колеи ободом:

Оно видело образ внешнего мира

И видело свою самость поверхностную, но больше не знало.

Из медленных беспорядочных самопоисков путанных

Ум рос к чистоте, высеченной, точной,

Проблеску, заточенному в неведение каменное.

В этого связанного мышления лидерстве узком,

К почве прикованного, вдохновляемого вещами обычными,

Привязанного к ограниченному знакомому миру,

Среди множества ее служащих мотивом сюжетов,

Ее актеров меняющихся и ее миллиона масок,

Жизнь была игрой, монотонно все той же.

Там не было обширных перспектив духа,

Быстрых вторжений восторга неведомого,

Золотых далей широкого освобождения не было.

Это мелочное состояние на наши человеческие дни походило,

Но, прикрепленное к вечности неизменного типа,

Сиюминутное движение, обречено было длиться во Времени.

Существование, подобное мосту, соединяло бессознательные бездны,

Полуосвещенное здание в тумане,

Которое из пустоты Формы поднималось ко зрению

И в пустоту Души выступало.

Небольшой свет, во тьме великой рожденный,

Жизнь не знала, ни куда она шла, ни откуда пришла.

Все вокруг еще плавало в тумане неведающем.

Конец песни четвертой

Песнь пятая Божества маленькой Жизни

Фиксированную и узкую силу с жесткими формами,

Он видел империю маленькой жизни,

Несчастный угол в вечности.

Она жила на границе Идеи,

Защищенная Неведением как в скорлупе.

Затем, надеясь узнать секрет этого мира,

Он вгляделся сквозь ее скудную кайму зрелища,

Чтоб отделить от ее поверхностно-чистой неясности

Силу, что ею двигала, и Идею, что ее сделала,

Навязывающего Бесконечности карликовость,

Духа ее малости правящего,

Божественный закон, что быть дал ей право,

Ее требование к Природе и ее нужду во Времени.

Он погрузил свой взгляд в осаду тумана,

Что владел этим плохо освещенным ограниченным континентом,

Окруженным небесами и морями Неведения,

И хранил его в безопасности от Истины, от Себя и от Света.

Как когда прожектор ударяет слепую грудь Ночи

И появляются жилища, деревья и фигуры людей,

Словно из Ничто глазу явленные,

Все вещи таившиеся были лишены их вуали

И проступили во вспышке его взгляда солнечно-белой.

Занятое неугомонное неотесанное население

Кишело там незамечаемыми темными тысячами.

В потаенном тумане, мировую сцену окутывающем,

Маленькие божества действа низшего Времени,

Что работали, далекие от контролирующего взгляда Небес,

Что планировали, неизвестные созданиям, которыми они двигали,

Мелкие заговоры этого жалкого царства,

Забавлялись мелкими замыслами, надеждами краткими,

Маленькими шагами стремящимися и дорогами маленькими,

И барахтанием рептилий в пыли и во мраке,

И пресмыкательством и бесчестием жизни ползучей.

Дрожащее и пестрое множество,

Мешанина магических ремесленников странная,

Была видна, формирующая глину жизни пластичную,

Эльфийский выводок, элементарный род.

Удивленные непривычным пылом,

Словно имманентный в тенях показался,

Чертята с кривыми членами и резными звериными обликами,

Суфлеры-эльфы, сухие как гоблины или колдовски маленькие,

Гении более красивые, но скудные и бездушные,

И существа падшие, чья небесная утрачена часть,

Сбившиеся божества, попавшиеся в пыль Времени.

Невежественные и опасные желания, но вооруженные силой,

Полуживотное, полубожественное настроение и их форма.

Из серости смутного фона

Приходят их шепоты, нечленораздельная сила,

Будят в уме отзывающуюся эхом мысль или слово,

Для своего жала импульса притягивают санкцию сердца,

И свою работу в этой мелкой Природе делают,

И наполняют дисгармонией свои творения и силы.

Ее зерно радости они проклинают плодом горя,

Извлекают с дыханием ошибки свои убогие знания

И свои поверхностные истины на нужды лжи поворачивают,

Понукают свои эмоции маленькие, направляют свои страсти

В пучину или болото и грязь:

Или же колют шпорами твердых страстей иссушающих,

Пока по кружным дорогам, что не ведут никуда,

Телега Жизни трясется, не находя из Неведения выхода.

Игра с добром и со злом — их закон;

Соблазняя на неудачу и бессмысленный успех,

Все модели портят они, искажают все мерки,

Делают знание отравой, добродетель — тупым образцом

И ведут бесконечные циклы желания

Через подобия перемены, печальной или счастливой,

К неизбежной фатальности.

Все под влиянием их там разыгрывается.

Их империя и их роль — не единственно там:

Где бы ни были бездушные умы и гида лишенные жизни,

В телесной самости маленькой есть это все,

Где бы ни был недостаток любви, света, шири,

Эти кривые портные за свое дело берутся.

Ко всем полусознательным мирам простирают они свое царство.

Здесь тоже эти божки нашими человеческими управляют сердцами,

Сумерки нашей природы — их жилье потаенное:

Здесь тоже подчиняется ослепленное примитивное сердце

Завуалированным внушениям скрытого Разума,

Что преследует наше знание сбивающим светом

И стоит между нами и Истиной, что спасает.

Голосами Ночи он нам говорит:

Наши темные жизни к еще большей тьме движутся;

Наши поиски к пагубным надеждам прислушиваются.

Структура невидящей мысли построена

И резон, иррациональной Силой используемый.

Эта земля — не единственный наш учитель и кормилица;

Силы всех миров входят сюда.

В своих собственных полях они следуют колесу закона

И пестуют безопасность установленного типа;

На земле, из своих неизменных орбит выброшенные,

Их закон сохраняется, утрачивая их фиксированную форму вещей.

В творческий хаос они брошены,

Где все просит порядка, но управляется Случаем;

В природе земной чужестранцы, они должны изучать дороги земли,

Чужаки или противоположности, они объединяться должны:

Они работают, борются и соглашаются с болью:

Эти объединяются, те разделяются и соединяются снова,

Но никогда мы не сможем знать и воистину жить,

Пока все не установит свою божественную гармонию.

Нашей жизни неуверенный путь всегда будет виться кругами,

Нашего ума беспокойные поиски всегда просить будут света,

Пока своего секрета в своем источнике они не изучат,

В свете Безвременного и его непространственного дома,

В радости Вечного, одного и единственного.

Но сейчас Свет всевышний был далеко:

Законам Несознания наша сознательная жизнь повинуется;

К невежественным целям и слепым желаниям

Наши сердца влекомы силой неясной;

Даже нашего ума завоевания носят корону изломанную.

Нашу волю связывает порядок, меняющийся медленно.

Это — удел наш, пока наши души не станут свободны.

Могучая рука тогда свернет небеса разума,

Бесконечность примет конечного действия

И Природа шагнет в вечный Свет.

Тогда только это сновидение нижней жизни закончится.

В отправной точке этого загадочного мира,

Что выглядит одновременно огромной грубой машиной

И медленным раскрытием духа в вещах,

В этой кружащейся палате без стен,

В которой Бог сидит всюду бесстрастный,

Словно неизвестный себе и нами невидимый

В чуде несознательной тайны,

Здесь, все же, есть его действие и его воля.

В этом кружении и движении сквозь пустоту бесконечную

Дух стал Материей и в вихре улегся,

Телом, спящим без души или чувства.

Массивный феномен видимых форм,

Пустоты тишиною поддержанный,

Показался в вечном Сознании

И выглядел внешним и нечувствующим миром.

Там не было никого, чтобы видеть, и никого, чтобы чувствовать;

Чудесное лишь Несознание,

Тонкое искусство волшебное, его задачею было.

Изобретая дороги для результатов магических,

Управляя чудесным устройством творения,

Механически отмечая указания бессловесной мудрости,

Немыслимую неизменную Идею используя,

Он делал работы ума Бога

Или осуществлял волю некоего Неизвестного высшего.

Все же, сознание было скрыто в лоне Природы,

Неощущаемым было Блаженство, чей восторг пригрезил миры.

Бытие было инертной субстанцией, управляемой Силой.

Сперва было только Пространство эфирное:

Его огромные вибрации круг за кругом кружились,

Поселяя какую-то непредставимую инициативу:

Поддержанный верховным изначальным Дыханием

Экспансии и сокращения мистический акт

Создал в пустоте касание и трение,

В абстрактную пустоту принесли столкновение и сжатие:

Расширяющейся вселенной родитель

В матрице дезинтегрирующей силы,

Растратой он сохранял бесконечную сумму.

В топке Пространства он зажег недоступный глазу Огонь,

Что, разбрасывая миры словно зерна,

Высвобождал в кругах звезд светлый порядок.

Океан электрической Энергии

Бесформенно формировал свои странные волны-частицы,

Конструируя их танцем эту прочную схему,

Свое могущество в атоме запер покоиться;

Массы выдумывались или изобретались и зримые формы;

Свет бросал быструю обнаруживающую искру фотона

И показывал в мгновенности своей вспышки

Воображенной этот космос внешних вещей.

Так был сделан этот реальный мир невозможный,

Очевидное чудо или показ убедительный.

Или таким он дерзкому уму человека казался,

Который свои мысли ставит как арбитра истины,

Свое персональное видение — как имперсональный факт,

Как свидетеля объективного мира –

Свое заблуждающееся чувство и своих инструментов искусство.

Так должен он осязаемую загадку жизни решать

В сомнительном свете, ошибкой хвататься за Истину

И медленно разделять лик и вуаль.

Или же, лишенное веры в разуме, чувстве,

Его знание — яркое тело Незнания,

Он видит во всех вещах, странно здесь сформированных,

Шутку непрошенную Силы обманывающей,

Параболу Майи и ее мощь.

Это обширное вечное движение, пойманное и удерживаемое

В мистической и неменяющейся перемене

Упорного движения, которое мы зовем Временем,

И в вечно возобновляющее свой удар повторяющийся,

Эти мобильные круги, что стереотипным течение делают,

Эти статичные объекты в космическом танце,

Которые есть ничто иное, как самоповторяющиеся кольца Энергии,

Продлеваемые духом Пустоты размышляющей,

Ждали жизни, чувства и ума просыпающегося.

Немного Грезящий изменил свою позу камня.

Но когда Несознания скрупулезная работа была сделана

И Случай был принужден фиксированными неизменными законами,

Для сознательной игры Природы была установлена сцена.

Затем шевельнулся немой неподвижный сон Духа;

Запечатанная Сила медленно немо пробилась вовне.

Греза жизни пробудилась в сердце Материи,

Воля жить двигала Несознания пылью,

Каприз жизни незаполненное всколыхнул Время,

Эфирный в пустой вечности,

Бесконечно малый в Бесконечности мертвой.

Более тонкое дыхание оживило мертвой Материи формы;

Мира установленный ритм сменился на сознательный крик;

Змеиная Сила соединилась с Силой бесчувственной.

Острова жизни усеяли Пространство безжизненное

И эмбрионы жизни формировались в бесформенном воздухе.

Была рождена Жизнь, что следовала закону Материи,

Своих шагов мотивов неведающая;

Всегда непостоянная, но при том вечно та же,

Она повторяла парадокс, что дал ей рождение:

Ее беспокойные и нестабильные стабильности

Непрерывно повторялись в течении Времени,

И целенаправленные движения в немыслящих формах

Выдавали подъемы заточенной Воли.

Пробуждение и сон лежали, заключенные в руках друг у друга;

Беспомощные и неясные пришли наслаждение и боль,

Дрожащие в первых обморочных трепетах Души Мира.

Сила жизни, что не могла крикнуть иль двинуться,

Прорвалась, все же, в красоту, выражающую какой-то глубокий восторг:

Нечленораздельная чувственность,

Пульсы сердца мира незнающего,

Бежали сквозь его дремотный ступор и там вызывали

Смутный неопределенный трепет, удар заблудившийся,

Словно туманное раскрытие тайных глаз.

Младенческое самоощущение росло и рождено было рождение.

Божество пробудилось, но лежало с полусонными членами;

Ее дом отказывался открыть свои запечатанные двери.

Неодушевленная для наших глаз, что лишь видят

Форму, действие, но не заточенного Бога,

Жизнь скрывала в своем оккультным пульсе роста и силы

Сознание с немыми сдерживаемыми ударами чувства,

С подавленным разумом, что не знал еще мысли,

Инертный дух, что один лишь мог быть.

Сперва она не подавала голоса и не отваживалась двинуться:

Наделенная мировой силой, инстинктом с живой силой,

Она лишь цеплялась за свои корни надежной земли,

В ударах луча и бриза немо дрожала

И выпускала усики-пальцы желания;

Сила в ее стремлении к солнцу и свету

Не ощущала объятий, что позволили ей жить и дышать;

Поглощенная, она грезила, довольная красотой и оттенком.

Наконец, очарованная необъятность посмотрела вперед:

Возбужденная, вибрирующая, голодающая, она нащупывала ум;

Затем медленно задрожало чувство и проглянула мысль;

Она принуждала нежелающую форму становиться сознательней.

Была высечена магия сознательной формы;

Ее погруженные в транс вибрации задавали ритм быстрого отклика

И волнения светлые побуждали мозг и нерв,

Будили в Материи тождество духа

И в теле засвечивали чувство

Любви сердца и свидетельствующего взгляда души.

Побуждаемые невидимой Волей там могли вырваться

Фрагменты некоего обширного импульса стать

И живые проблески себя тайного,

И неясные семена и способность форм быть

От несознательного обморока вещей просыпались.

Животное создание ползало, бегало

И летало и звало между землею и небом,

Преследуемое смертью, но еще жить надеющееся

И довольное тем, чтоб еще подышать, хотя б и немного.

Затем человек из первоначального животного был сформирован.

Мыслящий разум пришел, чтобы поднять настроения жизни,

Остро заточенный инструмент смешанной и смутной Природы,

Интеллект, полусвидетель, полумашина.

Этот мнимый водитель работ ее колеса,

Мотивировать и записывать ее течение посланный

И устанавливать свой закон для ее непостоянных сил,

Эта главная пружина деликатной машины,

Стремился просветить своего пользователя и рафинировать,

Поднимая к видению внутри обитающей Силы

Поглощенного механика инициативу незрелую:

И тот свои глаза поднял; Небесный свет отразил Лик.

Изумленная работами, вызванными в ее мистическом сне,

Она глядела на мир, что она сделала:

Удивляясь, сейчас завладела автоматом великим;

Она сделала паузу, чтобы понять самую себя и свою цель,

Размышляя, она училась действовать по сознательному правилу,

Зримою меркою, управляемой ее шагами ритмичными;

Мысль обрамляла ее инстинкты каркасом воли

И освещала идеей ее побуждение слепое.

На своей массе импульсов, своих рефлекторных действиях,

На подталкиваемом или управляемом дрейфе Несознания

И мистерии бездумных точных шагов

Правдоподобный образ самости она утвердила,

Живого идола искаженного духа;

Актам Материи она навязала закон, по образцу сделанный;

Она сделала мыслящее тело из химических клеток

И сформировала существо из управляемой силы.

Быть тем, чем она не была, зажгло надежду ее:

Свои мечты к некоему высокому Неведомому она повернула;

Дыхание ощущалось под всевышним Одним.

Раскрытие смотрело вверх на сферы свыше

И тени цветные на смертной земле рисовали

Преходящие фигуры бессмертных вещей;

Быстрая небесная вспышка могла иногда приходить:

Освещенный луч души падал на сердце и плоть

И касался подобиями идеального света

Вещества, из которого наши грезы земные сделаны.

Хрупкая человеческая любовь, что не могла длиться,

Мотыльковые крылья эго, что серафима-душу поднять не могли,

Появились, поверхностные чары краткого срока,

Гасимые скупым дыханием Времени;

Радость, что на время забывает о смертности,

Пришла, редкий визитер, покидающий скоро,

И все вещи на час сделала внешне прекрасными,

Надежды, что скоро вянут до серых реальностей,

И страсти, что рассыпаются в своей вспышке пеплом,

Зажгли обычную землю своим кратким пламенем.

Создание ничтожное и маленькое

Посетило, поднятое неведомой Силой,

Человек трудился на своем клочке земли небольшом

Чтобы длиться, наслаждаться, страдать и умирать.

Дух, что не гибнет с дыханием и телом,

Был там, словно тень Непроявленного,

И стоял позади персональной маленькой формы,

Но еще этого земного воплощения не требовал.

Соглашающийся на медленно движущийся труд тяжкий Природы,

Работы своего собственного Неведения наблюдающий,

Неведомый, неощущаемый могучий Свидетель живет,

И ничто не показывает Славу, которая есть здесь.

Мудрость, управляющая мистическим миром,

Безмолвие, крик Жизни слушающее,

Он видит спешащую толпу мгновений, текущих

К неподвижному величию далекого часа.

Этот огромный мир непостижимо вращается

В тени размышляющего Несознания;

Он прячет ключ ко внутренним упущенным смыслам,

Он запирает в наших сердцах голос, который мы слышать не можем.

Труд загадочный духа,

Точная машина, назначения которой не знает никто,

Искусство и мастерство без какого-то смысла,

Эта детальная оркестрованная тщательно жизнь

Все время играет свои лишенные мотива симфонии.

Ум учится и не знает, поворачивает свою спину к истине;

Он изучает законы поверхностные поверхностной мыслью,

Обозревает шаги Жизни и видит процессы Природы,

Не видя, для чего она действует или почему мы живем;

Ее неутомимую заботу о точном средстве он замечает,

Ее терпеливую путаницу превосходных деталей,

Изобретательного духа смелый находчивый план

В ее великой бесполезной массе работ нескончаемых,

Добавляет фигуры, значения полные, к ее сумме бесцельной,

Громоздит свои остроконечные ярусы, свои крыши вздымающиеся

На точно высеченные фундаменты, ею положенные,

Воображаемые цитадели возводит в мифическом воздухе

Или ступени мечты к мистической луне поднимает:

Преходящие создания нацеливаются и в небо проталкиваются:

Прорабатывается мирового предположения схема

На неясном полу неопределенности разума

Или болезненно строится фрагментарное целое.

Непроницаем, мистически темен

Этот обширный план, мы которого — часть;

Его гармонии для нашего зрения есть дисгармонии,

Ибо мы не знаем великой темы, которой они служат.

Непостижимые работают агенты космические.

Лишь гребень широкой волны мы можем видеть;

Наши инструменты не имеют того более великого света,

Наша воля не настроена в тон с вечной Волей,

Зрение нашего сердца слишком слепо и страстно.

Неспособный попасть в такт Природы мистический,

Не умеющий чувствовать пульс и сердце вещей,

Наш резон не может понять море жизни могучее

И лишь считает его волны и ее пену разглядывает;

Он не знает, откуда приходят эти движения и уходят куда,

Он не видит, куда несется прилив торопящийся:

Он лишь старается его силы в русло направить

И надеется повернуть его курс на нужды людей:

Но все его средства приходят со склада Несознания.

Незримые здесь действуют смутные огромные мировые энергии,

И лишь капли и струйки есть наша доля.

Наш разум живет далеко от аутентичного Света,

Истины маленькие фрагменты ловя

В маленьком углу бесконечности,

Наши жизни — силы океана заливы.

Наши движения сознательные имеют истоки сокрытые,

Но с теми тенистыми местами бесед не ведут;

Нет понимания, наши дружественные части связующего;

Наши действия всплывают из тайника, который наш ум игнорирует.

Наши глубочайшие глубины самим нам неведомы;

Даже наше тело есть лавка мистическая;

Как нашей земли корни таятся, скрытые под нашей землей,

Так лежат наши корни ума и жизни невидимые.

Наши источники хранятся, глубоко под нами запрятанные, внутри;

Наши души движимы силами, из-за стены приходящими.

В пространствах духа подземных

Могущество действует и не обращает внимание на то, что это значит,

Использующее нераздумывающих писцов и советников,

Оно есть причина тому, что мы думаем и чувствуем.

Троглодиты Ума подсознательного,

Плохо обученные медлительные заикающиеся интерпретаторы,

Осознающие лишь своей мелкой задачи рутину

И занятые регистрацией в наших клетках,

В сублиминальных тайниках спрятанные

Среди неясного механизма оккультного,

Ловят мистический стук азбуки Морзе, чей мерный ритм

Передает послания космической Силы.

Шепот во внутреннее ухо жизни влетает

И отдается эхом из подсознательных темных пещер,

Речь прыгает, мысль дрожит, сердце вибрирует, воля

Отвечает, и ткань и нерв повинуются зову.

Наши жизни переводят эти откровения тонкие;

Все есть тайной Силы коммерция.

Мыслящая кукла жизни есть разум:

Его выбор есть элементарных сил результат,

Что не знают своего собственного рождения, конца и причины

И даже мельком не видят огромного намерения, которому служат.

В этой низшей жизни человека, тупой и серой,

Но при этом полной острых, мелких и низких вещей,

Сознательную Куклу толкают по сотне дорог,

Она чувствует толчки, но не знает руки, что правят.

Ибо никто не может увидеть замаскированную ироничную труппу,

Для которой марионетками являются наши фигуры-самости,

Наши дела — незнающие движения в их хватке,

Наша страстная борьба — развлечения сцена.

Неведающие сами своего собственного источника силы,

Они играют свою роль в громадном целом.

Агенты тьмы, свет имитирующие,

Духи неясные и движущие вещами неясными,

Не желая того, они служат более могущественной Силе.

Энергии Ананке, организующие Случай,

Каналы кривые Воли огромной,

Инструменты Неведомого, который использует нас как их инструменты,

Наделенные силой в нижнем состоянии Природы,

В деятельность, которые смертные считают своею,

Они вносят Судьбы непоследовательности

Или из небрежного каприза Времени создают рок

И перебрасывают жизни людей из рук в руки

В бессвязной и сложной игре.

Против всякой более высокой истины их вещество восстает;

Только перед силой Титана их воля ничком простирается.

Велика их власть над сердцами людей,

Они вмешиваются во все повороты нашей природы.

Незначительные архитекторы невысоко построенных жизней

И инженеры интереса и желания,

Из грубой земной природы и грязных трепетов

И грубых реакций материального нерва

Они наши громоздящиеся структуры своеволия строят

И плохо освещенные многоквартирные дома наших мыслей,

Или фабриками и торговыми залами эго

Прекрасный храм души окружают.

Художники наброска оттенков малости,

Они укладывают мозаику нашей комедии

Или планируют трагедию наших дней тривиальную,

Устраивают действо, комбинируют обстоятельства

И одевают фантазию своих настроений.

Эти немудрые суфлеры человеческого сердца невежественного

И репетиторы его спотыкающейся речи и воли,

Движители пустых гнева, вожделений и ненависти

И переменчивых мыслей и мелких стартов эмоции,

Эти легкие творцы иллюзий с их масками,

Живописцы декорации серых подмостков

И проворные рабочие сцены игры человеческой,

Они постоянно этой плохо освещенной сценою заняты.

Мы сами неспособны построить нашу судьбу,

Говорим и расхаживаем, роли свои исполняя, лишь как актеры,

Пока не завершается пьеса и мы не уходим

В более светлое Время и более тонкое Пространство.

Так они навязывают свой маленький пигмейский закон

И взбирающееся медленное восхождение человека обуздывают,

Затем смертью его выход слишком короткий они завершают.

Это — эфемерного создания повседневная жизнь.

Так долго, пока человек-животное господином является

И душу заслоняет нижняя густая природа,

Так долго, пока Интеллекта вовне направленный пристальный взгляд

Служит земным интересам и создание радует,

Неизлечимая малость его дни будет преследовать.

Все время с тех пор, как сознание было на земле рождено,

В насекомом, обезьяне и человеке жизнь остается все прежней,

Ее вещество не изменилось, ее путь — обычный маршрут.

Если новые намерения растут, детали более богатые

И мысль добавляется, и заботы, более сложные,

Если мало-помалу ее лик все светлеет,

Все же, даже в человеке посредственен и скуден сюжет.

Грубое удовлетворение продлевает его состояние падшее;

Его маленькие успехи есть неудачи души,

Его маленькие удовольствия подчеркивают частые горести:

Лишение и труд — такова высокая цена, которую он платит

За право жить, и его последняя зарплата есть смерть.

Инерция, что к несознанию тонет,

Сон, что имитирует смерть — таков его отдых.

Величие слабое творческой силы

Его понукает на хрупкие труды человеческие,

Которые длятся, пока их краткого творца длится дыхание.

Он мечтает порой о веселье богов

И видит, как жест Дионисский проходит, –

Величие львиное, что будет терзать его душу,

Если через его ослабевшие члены и обморочное сердце

Сладостное и радостное могучее сумасшествие пронесется:

Тривиальные развлечения стимулируют и растрачивают

Энергию, данную ему, чтобы расти и чтоб быть.

Его малый час расходуется на малые вещи.

Краткое партнерство со многими ссорами,

Маленькая любовь, ревность и ненависть,

Касание дружбы среди толп безразличных

Его сердца план на миниатюрной карте жизни рисуют.

Если пробуждается что-то великое, слишком мала его высота,

Чтоб явить кульминационное напряжение восторга,

Человеческая мысль — чтобы увековечить его парение эфирное,

Блестящий проблеск искусства есть развлечение для глаз,

Чары музыки — трепет, что бьет нервы.

Среди его труда беспокойного и столпотворения забот,

Тяготимый работой своих толпящихся мыслей,

Он тянет порой к своему болящему лбу

Природы спокойные могучие руки, чтоб исцелить боль своей жизни.

Ее тишина его спасает от его мучений себя;

В ее спокойной красоте — его блаженство чистейшее.

Новая жизнь рассветает, из далеких перспектив он выглядывает;

Дыхание Духа движет им, но отступает скоро:

Его сила не была сделана, чтоб удержать этого могучего гостя.

Все сереет, превращаясь в условность и рутину,

Или острое возбуждение приносит ему живые радости:

Его дни окрашиваются в красный оттенок борьбы,

В горячий блеск вожделения и страсти румяные пятна;

Убийство и битва — его родовая игра.

У него нету времени повернуть свои глаза внутрь

И смотреть в поисках своей утраченной самости и своей мертвой души.

Его движение на слишком короткой оси кружится;

Он не может парить, он ползает по своим долгим дорогам

Или, если нетерпелив к долгому Времени,

Он устраивает великую спешку на медленной дороге Судьбы,

Его сердце, что бежит, скоро запыхается, утомляется и оседает;

Или он идет и идет, и конца не находит.

Даже немногие вряд ли могут подняться к жизни более великой.

Все настроено на низкую шкалу и сознательный уровень.

Его знание живет в доме Незнания;

Его сила ни разу Всемогущего не приблизила,

Редки к нему визиты экстаза небесного.

Блаженство, что спит в вещах и пробудиться старается,

Вырывается в нем в маленькой радости жизни:

Эта скудная милость — его состояние упорное;

Она освещает бремя его многих горестей

И примиряет его со своим маленьким миром.

Он удовлетворен своим общим посредственным родом;

Надежды завтрашнего дня и свои круги старые мысли,

Свои старые знакомые интересы и желания

Он превратил в свою толстую и узкую изгородь,

Защищающую его маленькую жизнь от Незримого;

Своего существа бесконечности родственность

Он от себя запер в глубочайшем себе,

Отгородил величие скрытого Бога.

Его существо было сформировано, чтобы играть тривиальную роль

В маленькой драме на мизерной сцене;

На тесном участке земли он разбил свой тент жизни

Под просторным взглядом звездной Обширности.

Он — венец всего, что сделано было:

Так труд творения оправдывается;

Это — результат мира, равновесие Природы последнее!

И если бы это было всем и ничего бы больше не значило,

Если бы то, что сейчас видно, было всем, что должно быть,

Если бы здесь не было стадии, через которую мы проходим

На нашей дороге от Материи к Себе вечному,

К Свету, что сделал миры, Причине вещей,

Легко могло бы интерпретировать ограниченное зрение нашего разума

Существование как случайность во Времени,

Как иллюзию, феномен, причуду,

Парадокс созидательной Мысли,

Которая между нереальными противоположностями движется,

Неодушевленная Сила, чувствовать и знать бьющаяся,

Материя, что рискнула прочитать себя Разумом,

Несознание, порождающее чудовищно душу.

Временами все выглядит нереальным, далеким:

Мы, похоже, в фикции наших мыслей живем,

Составленной по причудливой истории путника-чувства,

Или основанной на фильме записывающего мозга,

Вымысел или обстоятельство в космическом сне.

Лунатик, под луною гуляющий,

Образ эго шагает сквозь невежественный сон,

Считая мгновения призрачного Времени.

В фальшивой перспективе причины и результата,

Доверяя правдоподобной панораме мирового пространства,

Оно непрестанно дрейфует от сцены к сцене,

Не зная куда, к какому невероятному краю.

Все здесь во сне видится или существует неясно,

Но кто видит сон и откуда он смотрит,

Пока что неведомый или лишь смутно угадываемый.

Или мир реален, но сами мы слишком малы,

Недостаточны для могущества наших подмостков.

Тонкий виток жизни пересекает титанический вихрь

Орбиты бездушной вселенной,

И в животе рассеянной кружащейся массы

Ум с маленького случайного земного шара выглядывает

И дивится — что есть он сам и чем все вещи являются.

И, все же, в каком-то субъективном интернированном зрении,

Что странно сформировано в Материи слепом веществе,

Пунктирная минута маленькой самости

Форму сознательной основы мирового бытия принимает.

Такова наша сцена в полусвете внизу.

Это — бесконечности Материи знак,

Это — судьбоносный смысл картины, показанной

Великанше-Науке, измерительнице своего поля,

Когда она разглядывает запись своего обзора детального

И математикой свой огромный внешний мир меряет,

Резону, связанному внутри круга чувства,

Или в свободном неосязаемом Обмене Мыслью

Спекулянту в тонких широких идеях,

Абстракции в пустоте — валюта ее,

Но какие в ее основе лежат твердые ценности, мы не знаем.

Лишь религия в этом банкротстве

Дарит сомнительные богатства нашим сердцам

Или подписывает необеспеченные чеки на Запредельное:

Там наша бедность возьмет свой реванш.

Наши духи уходят, отбрасывая бесполезную жизнь,

В пустое неведомое или с собою берут

Паспорт смерти в бессмертие.

Все же, это была лишь предварительная схема,

Фальшивая видимость, набросанная ограниченным чувством,

Ума недостаточное самооткрытие,

Ранняя попытка, первый эксперимент.

Это была игрушка для забавы младенца-земли;

Но знание не заканчивается в этих поверхностных силах,

Что в Неведении живут на краю

И не смеют смотреть в глубины опасные

И вглядываться вверх, измеряя Неведомое.

Есть более глубокое зрение изнутри,

И когда мы оставляем эти маленькие окрестности разума,

Более великое видение встречает нас на высотах

Во взгляда духа светлой обширности.

Наконец в нас свидетельствующая Душа просыпается,

Что смотрит на незримые истины и разглядывает Неизвестное;

Тогда все принимает новый облик чудесный:

Мир дрожит светом Бога в своей сердцевине,

В глубоком сердце Времени высокие намерения движутся и живут,

Границы жизни рушатся и соединяются с бесконечностью.

Эта широкая, путанная, однако жесткая схема становится

Величественной путаницей Богов,

Игрою, работой смутно божественной.

Наши поиски — эксперименты краткоживущие,

Проводимые бессловесною и непостижимою Силой,

Тестирующей свои истечения из несознательной Ночи,

Чтобы встретить свою светлую самость Блаженства и Истины.

Она всматривается в Реальное через внешнюю форму;

Она трудится в нашем смертном уме и чувстве;

Среди фигур Неведения,

В символических картинках, рисуемых словом и мыслью,

Она ищет истину, на которую все фигуры указывают;

Она ищет источника Света лампою зрения;

Она работает, чтобы найти работ всех Работника,

Неощутимого Себя внутри, который есть гид,

Неизвестного Себя свыше, который есть цель.

Не все здесь есть ослепшей Природы задача:

Слово, Мудрость за нами свыше присматривает,

Свидетель, санкционирующий ее работы и волю,

Глаз, невидимый в невидящей шири;

Есть Влияние от Света свыше,

Есть мысли далекие и сокрытые вечности;

Мистический мотив управляет звездами и солнцами.

В этом переходе от глухой незнающей Силы

К борющемуся сознанию и дыханию бренному

Могучая Суперприрода ждет Времени.

Мир отличен от того, каким мы его ныне видим и мыслим,

Наши жизни — мистерия более глубокая, чем мы можем пригрезить;

Наши умы — участники состязания в беге к Богу,

Наши души — делегированные самости Всевышнего.

Через космическое поле по узким тропинкам,

Просящий скудной подачки из рук Фортуны

И облаченный в одеяния нищего, здесь гуляет Один.

Даже в театре этих маленьких жизней

Позади действа дышит тайная сладость,

Импульс миниатюрной божественности.

Мистическая страсть из родников Бога

Течет через охраняемые пространства души;

Силы, что помогают страдающую землю поддерживать,

Невидимая близость и скрытая радость.

Там есть приглушенные раскаты полутонов смеха,

Журчание оккультного счастья,

Ликование в глубинах сна,

Сердце блаженства внутри мира боли.

Младенец, вскормленный тайной грудью Природы,

Младенец, играющий в магических лесах,

Играющий на флейте восторгу потоками духа,

Ждет часа, когда мы повернемся на его зов.

В этом облачении жизни телесной

Душа, искра Бога, жить продолжает

И порой пробивается сквозь грязную ширму

И зажигает огонь, что нас делает полубожественными.

В клетках нашего тела сидит скрытая Сила,

Что видит незримое и вечность планирует,

Наши мельчайшие части имеют комнату для нужд глубочайших;

Туда золотые Посланники приходить могут также:

Дверь есть в стене грязной себя;

Через низкий порог с головами склоненными

Ангелы экстаза и самоотдачи проходят,

И поселенные во внутреннем святилище грезы

Живут божественного образа творцы.

Жалость есть здесь и жертвоприношение огненнокрылое,

И симпатии и нежности вспышки

Бросают небесный свет из раки сердца укрытой.

Работа делается в глубоких безмолвиях;

Слава и чудо духовного чувства,

Смех в красоты вечном пространстве,

Трансформирующий мировое переживание в радость,

Населяет недостижимых бездн мистерию;

Баюкаемая ударами Времени вечность в нас спит.

В запечатанном герметическом сердце, счастливом ядре,

Неподвижное позади этой внешнего облика смерти

Вечное Существо готовит внутри

Свою материю счастья божественного,

Свое небесного феномена царство.

Даже в наш скептический разум неведения

Приходит предвидение огромного освобождения некоего,

Наша воля поднимает к нему медленные формирующие руки.

Каждая часть в нас желает своего абсолюта.

Наши мысли жаждут вечного Света,

Наша сила идет от всемогущей Силы,

И поскольку из завуалированной Бого-Радости миры были сделаны,

И поскольку вечная Красота просит формы,

Даже здесь, где все сделано из бытия праха,

Наши сердца пойманы силками форм,

Сами наши чувства слепо ищут блаженства.

Наше заблуждение распинает Реальность,

Чтобы вызвать здесь ее рождение и тело божественное,

Принуждая инкарнацию в человеческую форму

И дыхание в члены, которых можно коснуться и взять,

Его Знание, чтобы спасти Незнание древнее,

Его спасительный свет для несознательной вселенной.

И когда тот более великий Сам придет вниз, морю подобный,

Заполнить этот образ скоротечности нашей,

Все захвачено будет восторгом, трансформировано:

В невообразимого экстаза волнах поплывут

Наш ум, жизнь, чувство и смех в свете

Иные, чем этот тяжелый ограниченный человеческий день,

Обожествленные задрожат ткани тела,

Его клетки светлую метаморфозу претерпят.

Это маленькое существо Времени, эта душа затененная,

Это живая карликовая подставная фигура затемненного духа

Из своего занятого движения в мелких грезах поднимется.

Его форма персоны и его эго-лик,

Лишенные этой смертной пародии,

Как глиняный тролль, перелепленный в бога,

Заново сделанный по образу вечного Гостя,

Он прижат будет к груди белой Силы

И, пламенеющий райским касанием

В розовом огне духовной милости сладкой,

В красной страсти бесконечного своего изменения,

Трепетать, пробужденный и дрожащий в экстазе.

Словно аннулируя деформации чары,

Освобожденный от черной магии Ночи,

Отвергая рабство у тусклой Пучины,

Он узнает, наконец, кто живет внутри незримый,

И, захваченный чудом в обожающем сердце,

Перед возведенным на трон Богом-Ребенком преклонит колени, осознающий,

Трепеща в красоте, восторге, любви.

Но сперва восхождения духа должны мы достигнуть

Из расселины, из которой наша природа встает.

Душа должна парить суверенно над формой

И взобраться к вершинам за пределами полусна разума;

Наши сердца должны мы наполнить небесною силой,

Удивить животное оккультным богом.

Затем, зажигая золотой язык жертвоприношения,

Силы светлой полусферы зовя,

Мы сбросим дискредитацию нашего состояния смертного,

Сделаем пучину дорогой для спуска Небес,

Наши глубины с небесным Лучом познакомим

И расколем тьму мистическим Пламенем.

Отважась еще раз на рождения туман

Через опасную дымку, движение, содержания полное,

Он через астральный хаос пробивал путь

Среди серых лиц его богов демонических,

Вопрошаемый шепотами его колышущихся призраков,

Окруженный колдовствами его переменчивой силы.

Как тот, кто без проводника идет через поля странные,

Не зная, куда, ни того, на что надеяться можно,

Он ступал по почве, что под его ногой исчезала,

И путешествовал в каменной силе к исходу неясному.

Его след позади был исчезающей линией

Мерцающих точек в смутной обширности;

Бестелесный шорох его сопровождал в путешествии

В обиженном мраке, на свет жалующемся.

Огромное препятствие, неподвижное сердце этого мира,

Наблюдающая непрозрачность множила по мере его продвижения

Свою враждебную массу мертвых таращащихся глаз;

Мгла, мерцающая как умирающий факел.

Вокруг него фантомный гас жар,

Населенная сбивающими и тенистыми формами

Смутного Несознания темная пещера безмерная.

Его единственным солнечным светом был огонь его духа.

Конец песни пятой

Песнь шестая Царства и божества более великой Жизни

Как тот, кто между тусклыми стенами, отступающими

К далекому проблеску окончания туннеля,

Надеясь на свет, идет шагом более свободным

И чувствует приближение дыхания более широкого воздуха,

Так он бежал из этой серой анархии.

В бесплодный мир он пришел,

Регион арестованного рождения бесцельный,

Где бытие от небытия бежит и отваживается

Жить, но не имеет силы жить долго.

Свыше мерцал лоб неба раздумывающий,

Нахмуренный, пересекаемый крыльями тумана, сомнения полного,

С голосом странствующих ветров в авантюру пустившимися,

И просящими в пустоте направления,

Как слепые души, ищущие самости, которые они потеряли,

И скитающиеся в незнакомых мирах;

Крылья смутного поиска встречали сомнение Пространства.

После отказа рассветала надежда сомнительная,

Надежда на самость и форму, на разрешение жить,

На рождение того, что еще никогда не могло быть,

На радость игры азартной ума, на выбор сердца,

На милость неведомого и руки сюрприза внезапного,

На касание восторга уверенного в вещах неуверенных:

К странному неопределенному тракту его путь лежал,

Где сознание играет с собой несознательным

И попыткой или эпизодом было рождение.

Очарование подошло близко, что сохранить не могло свои чары,

Стремящаяся Сила, что не могла своей дороги найти,

Случай, что избрал арифметику странную,

Но не мог связать ее с формой, им сделанной,

Множество, что не могло охранить своей суммы,

Которая становилась меньше нуля и больше одного.

Достигая обширного и смутного смысла,

Что не пытался определить свой несущийся дрейф,

Жизнь трудилась в странном и мистическом воздухе,

Лишенном ее великолепных сладостных солнц.

В мирах пригреженных, никогда еще не становившихся истинными,

Мерцание, медлящее на творения краю,

Один скитался, грезил и никогда не останавливался, чтобы выполнить:

Выполнение означало бы уничтожение этого Пространства магического.

Чудеса сумеречной чудесной страны,

Красоты полной странно, напрасно сделанной,

Реалий фантастических вал,

Смутные признаки Великолепия, наверху запечатанного,

Будили страсть желания глаз,

Заставляли поверить во влюбленную мысль

И притягивали сердце, но не вели его к цели.

Словно лилась магия движущихся сцен,

Что сохраняли пока свою деликатность непрочную

Скупых линий, набросанных абстракционистским искусством

В редком недостаточном свете обморочной кисточкой-грезой

По неопределенности фону серебряному.

Младенческий пыл небес, близких к утру,

Огонь интенсивный, ощущаемый, но не зажженный ни разу,

Ласкал воздух горячими намеками дня.

Совершенство, томящееся по несовершенства очарованию,

Освещенные, пойманные силками Неведения,

Эфирные создания, влекомые приманкою тела

К тому региону обещания, бьющие незримыми крыльями,

Приходили, до радости конечной жизни голодные,

Но слишком божественные, чтобы ступать по сотворенной земле

И разделять судьбу бренных вещей.

Ребенок невоплощенного Проблеска,

Поднятый из бесформенной мысли в душе

И непреходящим желанием преследуемый,

Пересекал поле взгляда преследующего.

Воля, что, не упорствующая, неудачу терпела, работала там:

Жизнь была поиском, но обнаружения никогда не было.

Там ничего удовлетворенным не было, но все манило,

Вещи, казалось, были, которых никогда полностью не было,

Образы были видны, что выглядели как живые действия,

И символы смысл, на показ которого они претендовали, прятали,

Бледные грезы становились реальными для глаз грезящего.

Души приходили туда, которые напрасно стремились к рождению,

И пойманные духи могли блуждать там все время,

Не находя никогда истины, которой живут они.

Все как надежды бежало, что охотятся за таящимся шансом;

Ничего не было твердым, ничто не ощущалось законченным:

Все было ненадежным, чудесным и полуистинным.

Это выглядело царством жизней, что не имели основы.

Затем начались более великие поиски, небо расширенное,

Путешествие под крыльями Силы раздумывающей.

Первым пришло звезды утренней царство:

Под ее копьем дрожала красота сумерек

И пульс обещания более широкой Жизни.

Затем медленно поднялось великое и сомневающееся солнце,

И в его свете она сделала из себя мир.

Дух был там, что искал свою собственную глубокую самость,

Однако фрагментами, вперед вытолкнутыми, довольствующаяся

И частями живущего, что искажали целое,

Но, сложенные вместе, могли однажды стать истинными.

Все же, что-то, казалось, наконец было достигнуто.

Растущий том желания быть,

Текст живущего и график силы,

Почерк действий, песнь сознательных форм,

Полная значений, бегущих от хватки мысли,

И приглушенного крика жизни ритмического,

Себя на сердцах живых вещей мог писать.

Во вспышке могущества тайного Духа,

В Жизни и Материи ответе восторга,

Какой-то лик бессмертной красоты мог быть уловлен,

Что дает бессмертие радости мига,

Некое слово, что могло воплотить высочайшую Истину,

Прыгало из случайного напряжения души,

Оттенок Абсолюта какой-то, что падал на жизнь,

Какая-то слава знания и интуитивного зрения,

Какая-то страсть восторженного сердца Любви.

Жрец бестелесного Секрета верховный,

Интернированный в незримую оболочку духовную,

Воля, что преследует смысл за своими пределами,

Чтобы чувствовать свет и неуловимую радость,

Наполовину нашедшая свой путь в мир Несказанного,

Наполовину плененная запечатанная сладость желания,

Что рвется из груди Блаженства мистического,

Завуалированная Реальность, наполовину проявленная.

Душа, в плащ ума не закутанная,

Могла уловить истинный смысл мира форм;

Освещенная видением в мысли,

Поддерживаемая понимающим пламенем сердца,

Она могла владеть в эфире сознательном духа

Божественностью символичной вселенной.

Это царство нас вдохновляет нашими надеждами более широкими;

Его силы сделали площадки для высадки на нашу землю,

Его знаки оставили след своих образцов в наших жизнях:

Оно придает суверенное движение нашей судьбе,

Его странствующие волны движут нашей жизни валом высоким.

Все, что мы ищем, там уже обрисовано,

И все, чего мы не знаем и чего никогда не искали,

Но что однажды должно родиться в сердцах человеческих,

Чтобы Безвременное могло осуществиться в вещах.

В мистерии дней Инкарнация,

Вечный в Бесконечности незапертой,

Поднимающаяся возможность бескрайняя

Взбирается высоко по нескончаемо уходящей в высь лестнице грезы

Вечно в Существа сознательном трансе.

Все по той лестнице к незримому концу поднимается.

Энергия извечной преходящести делает

Надежным путешествие, из которого нет возвращения,

Паломничество Природы к Неведомому.

Словно в своем восхождении к своему источнику потерянному

Она надеялась развернуть все, что могло когда-либо быть,

Ее высокая процессия проходит от стадии к стадии,

Прогресс прыгает от одного поля зрения к более великому,

Процесс марширует от формы к форме более обильной,

Караван неистощимых

Формаций безграничной Мысли и Силы.

Ее безвременная Сила, что на коленях когда-то лежала

Безначального и бесконечного Покоя,

Сейчас отделенная от бессмертного блаженства Духа,

Возводит тип всех радостей, ею утраченных;

Бросая силой преходящую субстанцию в форму,

Она надеется созидательного акта освобождением

Иногда перепрыгивать бездну, которую она не может заполнить,

Излечить на какое-то время отделения рану,

Бежать из принадлежащей моменту тюрьмы малости

И встретить широкие величия Вечного

В неопределенном времени-поле, здесь разделенном.

Она почти приближает то, что никогда быть не может достигнуто;

Она запирает в час вечность

И наполняет маленькую душу Бесконечностью;

На ее зова магию Неподвижный склоняется;

Она стоит на берегу в Неограничиваемом,

Постигает бесформенного Жителя во всех формах

И вокруг себя объятия бесконечности чувствует.

Ее задача не знает конца; она цели не служит,

А трудится, безымянной Волей правимая,

Что идет от некой непостижимой бесформенной Шири.

Это — ее секрет и невозможная задача,

Поймать безграничность в сети рождения,

Бросить дух в форму физическую,

Сообщить речь и мысль Несказанному;

Она принуждаема обнаруживать вовек Непроявленного.

Ее мастерством невозможное сделано было:

Она следует своему величественному иррациональному плану,

Выдумывает изобретения своего искусства магического,

Чтобы для Бесконечного новые тела находить

И Невообразимого образы;

Она завлекает в руки Времени Вечного.

Но даже сейчас она сама не знает, что она сделала.

Ибо все создается под искажающей маской:

Сходство, отличное от его скрытой истины,

Аспект носит, созданный трюком иллюзии,

Управляемая временем нереальность придуманная,

Незавершенное творение души изменяющейся

В теле, меняющимся с его обитателем.

Ее средства ничтожны, ее труд бесконечен;

На великом поле сознания бесформенного

В мелких конечных мазках чувства и разума

Бесконечную Истину она бесконечно развертывает;

Прорабатывается безвременная мистерия во Времени.

Она о величии грезит, упущенном ее действиями,

Ее труд — это страсть и страдание,

Боль и восторг, ее проклятие и ее слава;

И, все же, не может она выбирать, а продолжает трудится;

Ее могучее сердце ей протестовать запрещает.

Так долго, сколько мир длится, продолжается ее неудача,

Удивляя и сбивая с толку взгляд Разума,

Глупость и красота несказанная,

Великолепное сумасшествие желания жить,

Отвага, белая горячка восторга.

Это — закон ее бытия, его способ единственный;

Она насыщается, хотя удовлетворение никогда не приходит,

Ее голодная воля везде расточает

Ее полные фантазий изображения Себя

И одной Реальности тысячи форм.

Она сделала мир, касаемый гранью убегающей истины,

Мир, брошенный в грезу того, что он ищет,

Икону истины, форму мистерии сознательной.

Он не медлит, как земной ограниченный разум,

В крепких барьерах внешнего факта;

Он мечтательному уму и душе смеет верить.

Охотник на духовные истины,

Которые пока — только предположение иль мысль, или достояние веры,

Он в воображении поймал и заточил

Птицу парадиза яркую в клетку.

В Незримое эта более великая жизнь влюблена;

Она зовет к какому-то высшему Свету за своими пределами,

Она может чувствовать Тишину, что освобождает душу;

Она чувствует спасительное касание, божественный луч:

Красота, благо и истина — там божества.

Она близка небесам более высоким, чем глаза земли видят,

Более страшной тьме, чем жизнь человека может снести:

Она родственна богу и демону.

Странный энтузиазм ее сердцем двигал;

Она жаждет высот, она страстно желает высшего.

Она охотится за совершенным словом, за совершенною формой,

Она прыгает к мысли вершин, к высшему свету.

Ибо формой Бесформенный принесен близко

И всякое совершенство окаймляет Абсолют.

Ребенок небес, который никогда своего дома не видел,

Ее импульс встречает вечное в точке:

Она может только приблизить, коснуться, она не может владеть;

Она может лишь рваться к некой крайности яркой:

Ее величие состоит в том, чтобы создавать и искать.

На каждом плане это Величие должно созидать.

На земле, в небесах, в аду она — та же самая;

В каждой судьбе она принимает участие могучее.

Страж огня, что освещает солнца,

Она торжествует в своей славе и своей мощи:

Встречающая сопротивление, угнетаемая, она носит импульс Бога к рождению:

Дух выживает на небытия почве,

Мировая сила переживает мирового разочарования шок:

Безмолвная, она, все же, есть Слово, инертная — Сила.

Здесь павшую, рабыню смерти, неведения,

К бессмертным вещам ее направляют стремится

И побуждают знать даже Непостижимого.

Даже незнающий, невыразительный, ее сон создает мир.

Когда всего более незрима, тогда она наиболее мощно работает;

Поселенная в атоме, похороненная в глыбе,

Ее быстрая созидательная страсть прекратиться не может.

Несознание — это ее долгая гигантская пауза,

Ее космический обморок — огромная фаза:

Времярожденная, она свое бессмертие прячет;

В смерти, своем ложе, она ждет часа подняться.

Даже лишенная Света, что ее шлет вперед,

И с умершей надеждой она в своей задаче нуждается,

Даже когда ее ярчайшие звезды гаснут в Ночи,

Вскармливаемый бедой и лишением

И болью, как ее тела служанкой, массажисткой, кормилицей,

Ее мучимый невидимый дух еще продолжает

Трудиться, хотя и во тьме, несмотря на боль созидать;

На своей груди она несет распятого Бога.

В бесчувственных холодных глубинах, где радости нету,

Замурованная, угнетенная Пустотою противящейся,

Где ничто не шевелится и ничего стать не может,

Она, все же, помнит, она еще взывает к искусству,

Которое Чудо-работник ей при ее рождении дал,

Сообщает сонной бесформенности форму,

Являет мир там, где ничего прежде не было.

В царствах, ограниченных распростертым кругом смерти,

Вечностью темной Неведения,

Дрожащая в инертной несознательной массе

Или заключенная в скованные кольца Силы,

Слепым принуждением Материи глуха и нема,

Она отказывается спать неподвижно во прахе.

Затем данным в наказание за ее бунтующее бодрствование

Лишь механическим Обстоятельством твердым

Как своего магического ремесла механизмом

Она богоподобные чудеса формирует из грязи;

В плазму она закладывает свой бессловесный бессмертный толчок,

Помогает живой ткани думать, чувству стесненному — чувствовать,

Шлет сквозь хрупкие нервы послания острые,

В сердце плоти любит чудесно,

Грубым телам дает душу, волю и голос.

Она всегда вызывает словно волшебною палочкой

Существа, формы и сцены бесчисленные,

Носителей факелов ее великолепия сквозь Пространство и Время.

Этот мир — ее долгое путешествие через ночь,

Планеты и солнца — лампы, ее путь освещать,

Наш резон — ее мыслей наперсник,

Наши чувства — ее свидетели трепетные.

Здесь рисуя свои знаки из вещей полуистинных, полуфальшивых,

Она трудится, чтоб реализованными заместить грезами

Память ее утраченной вечности.

Это — ее дела в этом огромном мире-неведении:

Пока вуаль не поднята, пока ночь не мертва,

В свете или во тьме она хранит свои неустанные поиски;

Время — ее бесконечного паломничества дорога.

Одна могучая страсть все ее труды побуждает.

Ее вечный Возлюбленный — ее действий причина;

Для него она прыгнула вперед из незримых Обширностей,

Чтобы здесь в совершенно несознательном мире двигаться.

Ее акты есть ее коммерция с ее скрытым Гостем,

Его настроения она берет за своего сердца страстные формы;

В красоте она бережет его улыбки солнечный свет.

Устыдившись своей богатой космической бедности,

Она своими маленькими подарками его могуществу льстит,

Привлекает своими сценами его взгляда верность

И уговаривает его большеглазые скитающиеся мысли жить

В фигурах ее миллионоимпульсной Силы.

Лишь привлекать завуалированного своего компаньона

И хранить его близко к своей груди в ее плаще мировом,

Чтобы из ее рук он не повернулся к своему бесформенному миру, –

Ее сердца дело и забота ее постоянная.

Но при том, когда он всего ближе, далеким она его чувствует.

Ибо противоречие — ее природы закон.

Хотя она вечно в нем и он в ней.

Словно о вечных узах не зная,

Ее воля направлена на то, чтоб в своих работах запереть Бога

И хранить его как своего заключенного пестуемого,

Чтобы никогда не могли они разлучиться снова во Времени.

Роскошные палаты сна духа

Сперва она сделала, внутреннюю глубокую комнату,

Где он, как забытый гость, дремлет.

Но сейчас она поворачивается, чтобы разрушить чары забывчивости,

Будит спящего на кушетке изваянной;

Она находит снова Присутствие в форме

И в свете, который вместе с ним пробуждается, вновь обретает

Смысл в спешке и долгом пути Времени,

И через тот ум, что когда-то затемнял душу,

Проходит незримого божества вспышка.

Через светлую грезу пространства духовного

Она строит создание как радужный мост

Между изначальным Безмолвием и Пустотою.

Сеть сделана из подвижной вселенной;

Для сознательного Бесконечного она ткет силок.

С нею есть знание, которое шаги его прячет

И выглядит немым всемогущим Незнанием.

Могущество с нею есть, которое чудеса делает истинными,

Невероятно ее вещество обычного факта.

Ее намерения, ее работы загадки доказывают;

Экзаменуемые, они становятся не тем, чем они были,

Объясненные, они, однако, еще более необъяснимыми выглядят.

Даже в нашем мире царит мистерия,

Которую земли искусная ширма тривиальной простоты прячет;

Ее более обширные уровни из волшебства сделаны.

Там загадка показывает свою великолепную призму,

Там нет глубокой маскировки банальности;

Оккультное, глубокое всякое переживание приходит,

Чудо вечно ново, чудо божественно.

Там есть скрытая ноша, касание мистическое.

Там есть тайна скрытого смысла.

Хотя на ее лице не лежит никакая маска земная,

В саму себя она бежит от своего собственного зрения.

Все формы есть приметы завуалированной некой идеи,

Чья скрытая цель от преследования разума прячется,

Но при этом является суверенного следствия лоном.

Там каждая мысль и чувство являются актом,

Каждый акт — знаком и символом

И каждый символ прячет живую силу.

Вселенную она строит из истин и мифов,

Но то, в чем она всего больше нуждается, построить не может;

Все явленное есть фигура или копия Истины,

Но Реальность вуалирует от нее свой мистический лик.

Она все остальное находит, там недостает вечности;

Все обнаруживается, но Бесконечность упущена.

Сознание, освещенное Истиной свыше

Чувствовалось; оно видело свет, но не Истину:

Оно Идею улавливало и из нее строило мир;

Оно творило там Образ и звало его Богом.

Все же, что-то истинное и внутреннее там пребывало.

Существа того мира более великой жизни,

Жильцы более просторного воздуха и пространства более свободного,

Жили не телом и не во внешних вещах:

Более глубокая жизнь была троном их самости.

В тех интенсивных владениях сокровенности

Объекты живут как компаньоны души;

Действия тела — второстепенный сценарий,

Поверхностное воспроизведение жизни, текущей внутри.

Все силы являются свитой Жизни в том мире,

И мысль и тело движутся как служанки ее.

Вселенская ширь ей дала комнату:

Все чувствует космическое движение в своих действиях

И является инструментами ее космической мощи.

Или свою собственною самость они своею вселенною делают.

Во всех, кто к более великой Жизни поднялся,

Голос нерожденных вещей шепчет на ухо,

Их глазам, которые некий высокий солнечный свет посещает,

Устремление показывает образ короны:

Чтобы прорастить зерно, которое она внутрь бросила,

Чтобы достичь ее силы в них, ее создания живут.

Каждый есть величие, к высотам растущее

Или из своего внутреннего центра океаном идущее;

В круговых волнах концентрической силы

Они поглощают, насытившиеся, свое окружение.

Даже из этой обширности многие делают тесную хижину;

Заключенные в более узкие шири и перспективы более короткие,

Они живут довольные каким-то завоеванным величием маленьким.

Своею небольшою империей править,

Быть фигурой в своем личном мире

И делать радости и горести окружающих собственными,

И удовлетворять свои жизненные мотивы и нужды –

Забота достаточная и служба для этой силы,

Эконома Персоны и ее судьбы.

Это была переходная линия и точка старта,

Первая иммиграция во владения неба,

Ибо все, кто пересекают, попадают в ту блестящую сферу:

Они — родственники земной нашей расы;

Этот регион граничит с нашим уровнем смертным.

Этот более широкий мир дает наши более великие движения,

Его формации сильные возводят наши растущие самости;

Его творения являются нашими более яркими репликами,

Закончены виды, которых мы — лишь начала,

И являются уверенно тем, чем мы стараемся быть.

Словно выдуманные из вечных характеров,

Законченные, не разрываемые противоположными течениями, как мы,

Они следуют незримому лидеру в сердце,

Их жизни повинуются внутренней природы закону.

Там находится величия склад, героя матрица;

Душа своей судьбы строитель внимательный;

Ничей дух не равнодушен и не инертен;

Они избрали свою позицию, они видят бога, которого они обожают.

Битва есть соединение между ложным и истинным,

Паломничество направляется к Свету божественному.

Ибо даже неведение стремится там знать

И далекой звезды блеском сияет;

Там есть в сердце сна знание

И Природа приходит к ним как сила сознательная.

Идеал есть их лидер и царь:

Стремящиеся к монархии солнца,

Они зовут Истину стать их высоким правительством,

Быть воплощенной в их делах повседневных

И наполнять ее вдохновенным голосом их мысли,

И формировать их жизни в ее дышащей форме,

Пока ее солнечно-золотую божественность и они не разделят.

Или они присоединяются к истине Тьмы;

За Небеса ли, за Ад должны сражаться они:

Воины Добра, они служат светлому делу,

Или являются солдатами Зла на жаловании у Греха.

Ибо зло и добро равно пребывают у власти,

Где бы Знание Неведению близнецом ни было.

Все силы Жизни к божественности своей тяготеют

В широте и смелости этого воздуха,

Каждый строит свой собственный храм и распространяет свой культ,

И Грех там — божество тоже.

Подтверждая красоту и своего закона великолепие,

Он требует жизнь как своих владений естественных,

Принимает трон мира или надевает папскую мантию:

Его служители провозглашают его священное право.

Увенчанную красной тиарой Ложь они почитают,

Поклоняются тени искривленного Бога,

Допускают черную идею, что мозг искривляет,

Или лежит с распутною Силой, что убивает душу.

Властная добродетель принимает позу статуи,

Или Титаническая страсть пришпоривает к неугомонности гордой:

У алтаря Мудрости они — цари и жрецы

Или их жизнь — жертвоприношение идолу Силы.

Или Красота на них отблеск бросает, как звезда странствующая;

Слишком далекой, чтобы достигнуть, страстные, они следуют ее свету;

В Искусстве и жизни они ловят Всепрекрасного луч

И делают мир своим лучистым сокровищем-домом:

Даже обычные фигуры облачаются в чудо;

Очарование и величие, заключенные в каждом часу,

Будят радость, которая спит во всех вещах сотворенных.

Могучая победа или падение могучее,

Трон в небесах или яма в аду,

Дуальную Энергию они оправдали

И ее огромной печатью свои души пометили:

Что бы Судьба им ни сделала, они заслужили;

Они что-то сделали, они чем-то были, они живут.

Там Материя есть души результат, а не причина.

В балансе противоположном земной правде вещей

Грубый вес считается меньшим, тонкий — большим;

На внутренних ценностях внешний план держится.

Как дрожит выразительное слово мыслью,

Как стремится действие страстью души,

Так этого мира очевидная ощутимая цель

Оглядывается, вибрируя, на некую внутреннюю мощь.

Разум, внешним смыслом не ограниченный,

Дал фигуры неосязаемостям духа,

Импульсы мира, от каналов свободные, регистрировали

И превращали в трепет тела конкретный

Бестелесной Силы живые работы;

Сублиминальны здесь силы, тот акт невидим,

Или, в засаде за стеной ожидающие,

Выходили вперед, свой лик обнаруживая.

Становилось явным оккультное, очевидность хранила

Тайный поворот и несла на своих плечах неизвестное;

Незримое ощущалось и толкало зримые формы.

В общении двух встречающихся разумов

Мысль глядела на мысль и не нуждалась в речи;

Эмоция в двух сердцах сжимала эмоцию,

Они ощущали трепет друг друга во плоти и нервах

Или сплавлялись друг с другом, становясь необъятными,

Как когда два дома пылают и соединяется с огнем огонь:

Ненависть хватает ненависть и врывается к любви любовь,

Воля борется с волей на ума невидимой почве;

Чувства других, проходящие словно волны,

Каркас тонкого тела оставляют дрожащим,

Их гнев бросается галопом в атаку животную,

Бремя копыт топчущих на сотрясаемой почве;

Один ощущает горе другого, в его грудь вторгающееся,

Радость другого ликуя бежит через кровь:

Сердца могут стать близкими на расстоянии, голоса приблизить

На берегу чужих морей сказанное.

Там стучит пульс взаимообмена живого:

Существо чувствует существо даже издали,

И сознание отвечает сознанию.

Но все же, окончательного единства там не было.

Там была обособленность души от души:

Внутренняя стена безмолвия могла быть построена,

Броня сознания могла заслонять и защищать;

Существо могло быть закрыто и уединенно;

Можно было оставаться особняком в себе, быть одному.

Идентичности еще не было, ни мира[3] единства.

Все было еще несовершенным, полузнаемым, полусделанным:

Превзойдено Несознания чудо,

Чудо Суперсознания еще,

Неведомое, самоукутанное, неощутимое, непостижимое,

Смотрело на них, источник всего, чем они были.

Как формы бесформенной Бесконечности они приходили,

Жили как имена безымянной Вечности.

Начало и конец там были оккультными;

Середина работала, необъяснимая, обособленная:

Они были словами, что бессловесной Истине говорили обширной,

Они были фигурами, наполняющими толпами незавершенную сумму.

Никто доподлинно не знал себя и не знал мира

или Реальности, живущей там и хранимой:

Они лишь знали, что мог взять и построить Ум

Из обширного запаса Суперразума тайного.

Тьма под ними, Пустота светлая свыше,

Неуверенные, они жили в поднимающемся великом Пространстве;

Мистериями объясняли они Мистерию,

Загадочным ответом встречали загадку вещей.

По мере того, как он двигался в этом эфире сомнительной жизни,

Он сам для себя стал скоро загадкой;

Как символы он видел все и их искал смысл.

Через прыгающие родники рождения и смерти

И над переменчивыми границами изменения души

Охотник на пути созидательном духа,

Он шел по жизни прекрасным и могучим следам,

Преследуя ее запечатанный грозный восторг

В нескончаемой авантюре опасной.

Сперва никакой цели в тех широких шагах не было видно:

Он видел лишь обширный источник всех вещей здесь,

Глядящий в сторону источника более широкого в запредельное.

Ибо по мере того, как она удалялась от земных линий,

Более напряженная тяга ощущалась из Неизвестного,

Более высокий контекст освобождающей мысли

Влек ее к обнаружению и чуду;

Туда пришло большее освобождение от пустяковых забот,

Желания и надежды образ более могучий,

Более широкая формула, более великая сцена.

Она постоянно кружилась, приближаясь к какому-то далекому Свету:

Ее следы пока еще больше скрывали, чем обнаруживали;

Но, привязанные к каким-то конкретным воле и зрению,

Они свой смысл в радости использования утрачивали,

До тех пор, пока не обнажился их смысл бесконечный, они оставались

Шифром, мерцающим нереальным значением.

Вооруженная магическим часто используемым луком,

Она метила в цель, что оставалась невидимой

И всегда считалась далекой, всегда будучи близкой.

Как тот, кто пишет освещенные буквы,

Указатель к неразборчивому магическому тексту,

Он разглядывал ее запутанные судьбоносные намерения тонкие

И сокрытую трудную теорему ее ключей,

Прослеживал в чудовищных песках пустынного Времени

Нить начал ее работ титанических,

Наблюдал за ее шарадой действий в ожидании намека какого-то,

Читал отрицательные жесты ее силуэтов,

И старался ухватить в их нагруженном дрейфе

Танец-фантазию ее последовательностей,

Убегающих в мистерию ритмичную,

Мелькание ног, мчащихся по бегущей земле.

В лабиринте-образчике ее мыслей и чаяний,

По окольным дорожкам ее сокровенных желаний,

В сложных углах, переполненных ее грезами,

И кругах, пересекаемых интригой не относящихся к делу окружностей,

Скиталиц, блуждающий среди сцен мимолетных,

Он потерял мистерии той знаки и преследовал любое предположение малое.

Он постоянно встречал ключевые слова, что своего не знали ключа.

Солнце, что слепило свой собственный видящий глаз,

Сверкающий капюшон светлой загадки,

Освещал плотный пурпурный барьер неба мысли:

Смутный огромный транс показывал ночи ее звезды.

Словно сидя близко к бреши окна,

Он читал сверканием молнии в переполненной вспышке

Главы ее метафизического романса

Поиска утраченной Реальности душою

И ее беллетристику, на достоверном факте духа написанную,

Ее капризы, ее причудливые образы и значения спрятанные,

Ее стремительные неуловимые причуды и повороты мистические.

Эти пышные одеяния ее тайны,

Что скрывают своими складками ее тело от зрения,

Странные многозначительные формы, вытканные на ее платье,

Ее полные значения очертания душ вещей

Видел он, ее фальшивые прозрачности оттенка мысли,

Ее богатые парчи с вышитыми фантазиями

И меняющиеся маски и кружева маскировки.

Тысяча ставящих в тупик ликов Истины

На него из ее форм незнакомыми глазами глядели

И неузнаваемые рты бессловесные

Говорили с лиц фигур ее маскарада,

Или из пышности непонятной проглядывало

Тонкое великолепие ее драпировок.

Во внезапных мерцаниях Неведомого

Невыразимые звуки становились правдивыми,

Идеи, что казались бессмысленными, сверкали истиной;

Голоса, что приходили из незримых ждущих миров,

Провозглашали слоги Непроявленного,

Чтобы облечь тело мистичного Слова,

И колдовские диаграммы Закона оккультного

Ставили печать некой нечитаемой точной гармонии,

Или использовали оттенок и фигуру, чтобы воссоздать

Геральдический герб вещей тайных Времени.

В ее пущах зеленых и глубинах таящихся,

В ее чащах Радости, где опасность обнимает восторг,

Он замечал ее певцов надежд скрытые крылья,

Проблеск голубого, зеленого и алого пламени.

На ее потаенных дорожках, окаймляющих ее случайные поля-дороги,

И в поющих ею ручьях и спокойных озерах

Он находил румянец ее золотых плодов блаженства

И красоту ее цветов грезы и думы.

Словно чудо изменения сердца радостью

Он наблюдал в сиянии ее солнц алхимическом

Темно-красную вспышку одного цветущего раз в сто лет цветка

На дереве жертвоприношения духовной любви.

В сонном восторге ее полдней он видел

Повторяющийся в часах нескончаемо

Мысли танец стрекозий на мистерии потоке,

Что мчался, но никогда не измерял своего журчания скорость,

И слышал смех ее розы желаний,

Бегущий, словно чтобы спастись от страстно протянутых рук,

Звеня сладко колокольчиками ножных браслетов фантазии.

Живя посреди символов ее силы оккультной,

Он двигался и чувствовал их как близкие реальные формы:

В той жизни более конкретные, чем жизни людей,

Стучал пульс скрытой реальности:

Воплощенным там было то, что мы только мыслим и чувствуем,

Самообрамлено то, что здесь принимает заимствованные внешние формы.

Друг Тишины на ее суровых высотах,

Ее уединенностью могучим допущенный,

Он стоял с нею на медитирующих пиках,

Где жизнь и бытие были таинством,

Предлагаемым запредельной Реальности,

И видел ее, выпускающую в бесконечность

Ее хохлатых орлов значения глубокого,

Посланцев Мысли к Немыслимому.

Идентифицированный в видении души и чувстве душевном,

Входящий в ее глубины как в дом,

Он становился всем, чем она была или быть стремилась,

Он думал ее мыслями и шагами ее путешествовал,

Жил ее дыханием и все ее глазами рассматривал,

Чтоб суметь секрет ее души изучить.

Свидетель, сценой своей покоренный,

Он восхищался ее великолепным фасадом игры и пышности

И чудес ее деликатного искусства богатого,

И трепетал на ее крика настойчивость;

Охваченный страстью, он ощущал колдовства ее мощи,

Чувствовал положенную на него ее твердую мистичную волю,

Ее руки, что месили судьбу в своем неистовом сжатии,

Ее касание, что движет, ее силы, что овладевают и правят.

Но это тоже он видел, ее душу, что рыдала внутри,

Ее тщетные поиски, что хватали бегущую правду,

Ее надежды, чей мрачный взгляд берет в супруги отчаяние,

Страсть, что владела ее томящимися членами,

Ее тоскующих грудей восторг и волнение,

Ее ум, что тяжко трудится, неудовлетворенный своими плодами,

Ее сердце, что единственного захватить не может Возлюбленного.

Он все время встречал завуалированную и ищущую Силу,

Сосланную Богиню, строящую небеса подражательные,

Сфинкса, чьи глаза смотрели вверх на скрытое Солнце.

Постоянно он чувствовал близко дух в ее формах:

Его страстное присутствие природы ее было силой;

Он единственный реален во внешних вещах,

Даже на земле дух есть ключ к жизни,

Но ее твердые наружности не носили нигде его след.

Его штамп на ее действиях обнаружен не мог быть.

Пафос утраченных высот его есть призыв.

Лишь иногда улавливается тенистая линия,

Что выглядит завуалированной реальности намеком.

Жизнь смотрела на него неясными очертаниями путанными,

Предлагая картину, которую глаза сохранить не могут,

Историю, там еще не написанную.

Словно во фрагментарном намерении полуутраченном

Значения жизни бежали от преследующего глаза.

Лик жизни прятал жизни реальную самость от зрения;

Тайный смысл жизни записан внутри, свыше.

Мысль, что ей дает смысл, живет далеко в запредельном;

Ее не видно в ее полузавершенном проекте.

Мы тщетно надеемся прочитать в тупик ставящие знаки

Или найти слово шарады наполовину разгаданной.

Только в той более великой жизни загадочная мысль

Обнаруживается, на нее намекает некое интерпретирующее слово,

Что делает земной миф понятной историей.

Что-то, наконец, было видно, что истиной выглядело.

В полуосвещенном воздухе мистерии опасной

Глаз, что глядит на половину темную истины,

Различил образ среди живого пятна,

И, всматриваясь сквозь туман тонких оттенков,

Полуслепое скованное божество он увидел,

Сбитое с толку миром, в котором оно двигалось,

Но осознающее некий свет, побуждающий его душу.

Привлеченный к странным далеким мерцаниям,

Ведомый игрою на флейте Игрока отдаленного,

Тот бог искал свой путь среди смеха и зова жизни

И указующего хаоса ее мириада шагов

К глубокой тотальной бесконечности некой.

Вокруг толпился лес ее знаков:

Наугад он читал прыжками-стрелами Мысли,

Что попадают в цель предположением или светлой случайностью,

Ее изменчивые цветные дорожные огни идеи

И ее сигналы неопределенного события быстрого,

Иероглифы ее пышных символических зрелищ

И ее межевые отметки в путях запутанных Времени.

В ее лабиринтах приближения и отступления

К каждой стороне она притягивает его и отталкивает,

Но притянутое слишком близко из его объятий бежит;

Всеми дорогами она ведет его, но ни одна не верна.

Заманиваемый многоголосым чудом ее песнопения,

Влекомый чародейством ее настроений

И движимый ее случайным касанием к горю и радости,

Он теряет себя в ней, но ее не выигрывает.

Ускользающий парадиз ему из ее глаз улыбается:

Он грезит о ее красоте, ставшей вовеки его,

Он мечтает о том, что ее члены будут терпеть его власть,

О магии ее грудей блаженства он грезит.

В ее освещенном почерке, ее причудливом

Переводе чистого оригинального текста Бога,

Он думает прочитать Писание Чудесное,

Иератический[4] ключ к неведомым счастьям.

Но Слово Жизни в ее почерке скрыто,

Песнь Жизни утратила свою ноту божественную.

Невидимый, пленник в доме звука,

Дух, потерянный в великолепии грезы,

Прислушивается к оде тысячеголосой иллюзии.

Деликатная ткань колдовства крадет сердце

Или феерическая магия раскрашивает ее тона и оттенки,

Но, все же, они будят мимолетной милости трепет;

Блуждающий марш, что чеканится скитающимся Временем,

Они зовут к краткому неудовлетворенному восторгу

Или в радостях ума и чувства барахтаются,

Но светлый ответ души упускают.

Пульс слепой сердца, что через слезы достигает радость,

Стремление к пикам, никогда недостигнутым,

Неосуществленного желания экстаз

Отмечали следами последние идущие в небо восхождения ее голоса.

Трансмутированы воспоминания страдания прошлого

В сладкий убегающий след старой печали:

Ее слезы превращены в драгоценные камни боли алмазной,

Ее горе — в венец магический песни.

Кратки ее мгновения счастья,

Что касаются поверхности, затем бегут или умирают:

Утраченные воспоминания отзываются эхом в ее глубинах,

Бессмертная страсть — ее, завуалированной самости зов;

Пленник в мире ограниченном смертного,

Дух, терзаемый рыданиями жизни в ее груди;

Лелеемое страдание есть ее крик глубочайший.

Скиталец по безнадежным маршрутам,

По дорогам звука сорванный голос

Покинутый кричит блаженству забытому.

Блуждающий в отдающих эхом пещерах Желания,

Он ведет фантомов надежд умерших души

И хранит живым голос вещей преходящих

Или медлит на сладких блуждающих нотах,

В сердце боли охотясь на удовольствие.

Судьбоносная рука коснулась космических струн

И вторжение тревожного усилия

Накрывает внутренней музыки спрятанный ключ,

Что ведет поверхностные каденции, неслышимый.

Все же, это — радость жить и творить

И радость любить и трудиться, несмотря ни на какие падения,

Радость искать, хотя все, что мы находим, обманывает,

И все, на что мы опираемся, предает наше доверие;

Все же, что то в ее глубинах страдания стоило,

Страстная память, посещаемая огнем экстаза.

Даже горе было радостью, под его корнями сокрытой:

Ибо ничего не тщетно полностью, что сделал Один:

В наших потерпевших поражение сердцах сила Бога выживает

И звезда победы еще освещает нашу дорогу отчаянную;

Наша смерть сделана проходом к новым мирам.

Это дает музыке Жизни ее подъем гимна.

Всему она сообщает своего голоса славу;

Восторги небес шепчут ее сердцу и проходят,

Скоротечные томления земли кричат с ее губ и увядают.

Один Богом данный гимн ее искусство спасает,

Что пришел с ней из ее духовного дома,

Но остановился на полпути и ослаб, безмолвное слово

Бодрствующее в некой глубокой паузе ждущих миров,

Журчание, повисшее в тишине вечности:

Но никакого дуновения не приходит от мира[5] небесного:

Пышная интерлюдия слухом владеет,

И сердце слушает, и душа соглашается;

Исчезающую музыку она повторяет,

Расточая на быстротечного Времени вечность.

Тремоло голосов часа

Рассеяно заслоняет высоко задуманную тему,

Которую самовоплощенный дух пришел играть

На обширных клавикордах Силы Природы.

Лишь шепот могучий здесь и там

Вечного Слова, блаженного Голоса

Или Красоты касания, трансфигурирующего сердце и чувство,

Блуждающее великолепие и мистический крик,

Призывают вернуться силу и сладость, которых больше не слышно.

Здесь брешь, здесь останавливается сила жизни иль тонет;

Эта нехватка обедняет искусство волшебника:

Эта недостаточность заставляет все казаться тонким и голым.

Полувзгляд рисует горизонт ее действий:

Ее глубины помнят, что она пришла сделать,

Но забыл ум и ошибается сердце:

В бесконечных линиях Природы потерян Бог.

Суммировать в знании всезнание,

Воздвигнуть Всемогущего в деятельности,

Создать ее Творца здесь ее сердца было самонадеянностью,

Наводнить космическую сцену совершенным Богом.

Трудясь, чтобы еще далекий Абсолют трансформировать

Во всеосуществляющее богоявление,

В провозглашение Несказанного,

Она приносит сюда славу Абсолютного силы,

Меняет баланс в ритмичном взмахе творения,

С небом покоя венчает море блаженства.

Огонь, чтобы звать вечность во Время,

Делать радость тела такой же живой, как и радость души,

Землю она к соседству с небом поднимает,

Трудится, чтобы жизнь приравнять ко Всевышнему

И согласовать Пучину и Вечного.

Ее прагматизм трансцендентальной Истины

Наполняет тишину голосами богов,

Но в крике один Голос теряется.

Ибо видение Природы за пределы ее действий взбирается.

Жизнь богов в небесах она видит свыше,

Полубог, из обезьяны встающий,

Есть все, что она может в нашем смертном элементе.

Здесь полубог, полутитан ее вершиной являются:

Эта более великая жизнь колеблется между землею и небом.

Мучительный парадокс ее грезы преследует:

Ее энергия в капюшоне заставляет неведающий мир

Искать Радость, которую ее собственная сильная хватка отбросила:

В ее объятиях к своему источнику этот мир повернуться не может.

Ее сила огромна, бесконечна ее действия дорога широкая,

Заблудился его смысл и утерялся.

Хотя она несет в своей тайной груди

Закон и путешествующий изгиб всех рожденных вещей,

Ее знание частичным кажется, ее цель — маленькой;

По почве стремления ее роскошные часы ступают.

Свинцовое Незнание отягощает крылья Мысли,

Ее сила угнетает существо своими нарядами,

Ее действия в тюрьму его бессмертный взгляд заточают.

Чувство ограниченности часто владения ее посещает

И нигде не гарантировано довольство и мир:

Ибо всей глубине и красоте ее работы

Не достает мудрости, что дух свободным делает.

Старое и поблекшее очарование имеет сейчас ее лик

И от него кутает ее быстрое и странное знание;

Его широкая душа просила более глубокой радости, чем ее.

Из ее затейливых линий он искал бегства;

Но ворот ни из рога, ни из слоновой кости

Не нашел он, ни задней дверцы духовного зрения,

Там не было выхода из этого подобного грезе пространства.

Наше существо должно двигаться вечно во Времени;

Смерть не помогает нам, тщетна на прекращение надежда;

Тайная Воля продолжаться нас принуждает.

Нашей жизни отдохновение лежит в Бесконечности;

Она не может закончиться, ее концом является всевышняя Жизнь.

Смерть есть проход, не цель нашей прогулки:

Какой-то древний глубокий импульс продолжает трудится:

Наши души влекомы словно скрытою сворой,

Несомы от рождения к рождению, от мира к миру,

Наши действия продолжают после спадания тела

Старое нескончаемое путешествие без перерыва.

Ни один тихий пик не обнаруживается там, где отдохнуть может Время.

Это был магический поток, что не достигал моря.

Как бы далеко он ни шел, куда бы ни поворачивал,

Колесо работ бежало за ним и обгоняло;

Всегда оставалась задача последующая, чтобы ее делать.

Удар действия и крик поиска

В том беспокойном мире постоянно росли;

Занятой ропот наполнял сердце Времени.

Все было изобретением и беспрестанным движением.

Сотни дорог жить пробовались тщетно:

Тождественность, что принимает тысячу форм,

Старалась бежать от свой монотонности долгой

И сделать новые вещи, что вскоре оказывались подобными прежним.

Курьезные декорации манили глаз

И ценности новеллы полировали древние темы,

Чтобы обмануть ум перемены идеей.

Другая картинка, которая была все той же при этом,

Появлялась на смутном космическом фоне.

Лишь иной лабиринтоподобный дом

Творений и их дел и событий,

Город интенсивного движения связанных душ,

Рынок творения и ее товаров,

Предлагался трудящемуся сердцу и разуму.

Кругом, кончающимся там, где впервые он начался,

Является обрубленный идущий вперед вечный марш

Прогресса по неизвестному пути совершенства.

Каждая финальная схема ведет к плану дальнейшему.

Однако каждое новое отправление казалось последним,

Вдохновленным евангелием, последним пиком теории,

Прокламирующей панацею ото всех горестей Времени

Или несущею мысль в ее окончательного зенита полете

И возвещающей открытие высшее;

Каждая краткая идея, структура непрочная,

Публикует бессмертность своего правила,

Свое требование быть совершенной формой вещей,

Последний конспект Истины, золотую вершину Времени.

Но ничего бесконечной ценности достигнуто не было:

Мир, всегда создаваемый заново, никогда не завершаемый,

Постоянно громоздил половинчатые попытки на попытки утраченные

И смотрел на фрагменты как на вечное Целое.

В бесцельность вздымающаяся тотальность вещей сделанных,

Существование казалось напрасной неизбежности актом,

Борьбою противоположностей вечных

В антагонизма тесно сплетенных объятиях,

Игрою без развязки или идеи,

Голодным маршем жизней без цели,

Или, написанной на доске голой Пространства,

Бесполезной и повторяющейся суммою душ,

Надеждою падающей, светом, что никогда не сияет,

Трудом незаконченной Силы,

Привязанной к своим действиям в вечности смутной.

Там не было конца или ничто еще не могло быть увидено:

Хотя побежденная, жизнь должна продолжать делать усилия;

Она всегда видит корону, которую не может схватить;

Ее глаза фиксированы на том, что за пределами ее состояния падшего.

Еще дрожит в ее и нашей груди

Слава, что когда-то была и которой нет больше,

Или к нам из некоего неосуществленного запредельного взывает

Величие, запинающимся миром еще не достигнутое.

В памяти позади нашего смертного чувства

Греза упорствует более просторного и счастливого воздуха,

Веющего вокруг свободных сердец радости и любви,

Забытого нами, бессмертного в утраченном Времени.

Призрак блаженства преследует ее часто посещаемые глубины;

Ибо она еще помнит, хотя сейчас так далека,

Свое царство золотого покоя и желания довольного

И красоту и силу, и счастье, что были ее

В сладости ее парадиза пылающего,

В ее царстве экстаза бессмертного

На полпути между Пучиной и тишиной Бога.

Это знание в наших скрытых частях мы храним;

Пробудившиеся к некой смутной мистерии призыву,

Мы встречаем незримую Реальность глубокую,

Куда более истинную, чем мировой лик нынешней истины:

Нас преследует самость, которую мы сейчас не можем вернуть,

И движимы Духом, которым мы должны еще стать.

Как тот, кто своей души царство утратил,

Мы оглядываемся на некую божественную фазу рождения нашего,

Иную, чем это несовершенное творение здесь,

И еще надеемся в этом или более божественном мире

Вернуть от терпеливой стражи Небес

То, что из-за забывчивости нашего разума мы упускаем,

Нашего существа счастье естественное,

Нашего сердца восторг, который мы обменяли на горе,

Трепет тела, который мы за простую боль отдали,

Блаженство, к которому наша смертная природа стремится,

Как смутный мотылек стремится к Свету сияющему.

Наша жизнь — это марш к победе, никогда не достигнутой.

Эта волна бытия, по восторгу томящаяся,

Эта пылкая суматоха неудовлетворенных сил,

Эти длинные далекие шеренги вперед устремленных надежд

Поднимают боготворящие глаза к голубой Пустоте, называемой небом,

Глядящие в поисках золотой Руки, что не приходила ни разу,

Прибытия, которого все творение ждет,

Прекрасного лика Вечного,

Что покажется на дорогах Времени.

Все же, до сих пор мы себе говорим, оживляя веру:

"О, несомненно, однажды он придет на наш крик,

Однажды он сотворит нашу жизнь заново

И произнесет магическую формулу мира[6]

И принесет совершенство в схему вещей.

Однажды он низойдет в жизнь и смерть,

Покидая тайну вечных дверей,

В мир, который о помощи взывает к нему,

И принесет истину, что дух свободным сделает,

Радость, что есть крещение души,

Силу, что есть простертые руки Любви.

Однажды он поднимет ужасную вуаль своей красоты,

Навяжет восторг сердцу мира бьющемуся

И обнажит свое тайное тело блаженства и света."

Но сейчас мы бьемся достичь неведомой цели:

Нет здесь конца рождению и поиску,

Здесь нет конца умиранию и возвращению;

Жизнь, что достигает своей цели, просит целей более великих,

Жизнь, что не достигла и умерла, должна жить снова;

Пока она не найдет себя, она прекратиться не может.

Все должно быть сделано, ради чего жизнь и смерть были сделаны.

Но кто скажет, что даже после этого отдых наступит?

Или там отдых и действие являются тем же

В глубокой груди всевышнего восторга Бога.

В высоком состоянии, где нет больше неведения,

Каждый момент есть волна блаженства и мира,

Отдых — Бога созидательная неподвижная сила,

Деятельность — рябь в Бесконечном,

И рождение — Вечности жест.

Солнце трансфигурации еще может сиять

И Ночь может обнажить свое ядро мистического света;

Самоаннулирующийся, несущий самому себе страдания парадокс

Может в самосветящуюся мистерию превратиться,

Путаница — в полное радости чудо.

Тогда Бог может быть видим здесь, здесь принять форму;

Идентичность духа обнажена будет;

Жизнь откроет свой бессмертный истинный лик.

Но сейчас безграничный труд ее есть удел:

В его повторяющейся десятичной событий

Рождение и смерть являются непрестанного повторения точками;

Старым знаком вопроса, стоящим в конце каждой страницы законченной,

В каждом томе ее усилия истории.

Хромое Да через эпохи все еще путешествует,

Сопровождаемое вечным Нет.

Все выглядит тщетным, однако игра нескончаема.

Бесстрастное вечно кружащее Колесо поворачивается,

Жизнь не имеет исхода, не приносит смерть избавления.

Свой пленник, живет существо

И хранит свое бессмертие тщетное;

Угасание отвергается, его единственный способ побега.

Ошибка богов сделала мир.

Или равнодушный Вечный смотрит на Время.

Конец песни шестой

Песнь седьмая Нисхождение в Ночь

Разум, освобожденный от жизни, сделанный спокойным, чтоб знать,

Сердце, отделенное от слепоты и от боли,

Печати слез, уз неведения,

Он повернулся найти этой широкой мировой неудачи причину.

Он смотрел в другую сторону от зримого лика Природы

И посылал свой взгляд в недоступную зрению Ширь,

В грозную Бесконечность неведомую,

Спящую позади бесконечного круга вещей,

Которая несет вселенную в своих безвременных ширях

И бытия которой мелкие волны есть наши жизни.

Миры несознательным Дыханием той Бесконечности строятся

И Материя и Разум — ее фигуры или ее силы,

Наши бодрствующие мысли — продукт ее снов.

Вуаль была прорвана, что скрывает Природы глубины:

Он видел источник длящегося страдания мира

И пасть черной ямы Неведения;

Зло, в корнях жизни хранимое,

Подняло свою голову и в его глядело глаза.

На берегу смутном, где субъективное умирает Пространство,

С застывшего гребня, обозревающего все существующее,

Тенистое пробуждалось Неведение,

Его широкие черные глаза удивлялись на Время и Форму,

Таращились на изобретения живой Пустоты

И Пучину, откуда идут наши начала.

Позади показалась серая маска Ночи резная,

Наблюдающая рождение всех сотворенных вещей.

Скрытое Могущество, осознающее свою силу,

Неясное и таящееся всюду Присутствие,

Неблагоприятный Рок, что грозит всем сотворенным,

Смерть, фигурирующая как семя темное жизни,

Казалось, порождают и убивают мир.

Затем из мрачной мистерии пучин

И из пустой груди Маски

Что-то прокралось вперед, что казалось бесформенной Мыслью.

Фатальное Влияние тайком овладело созданиями,

Чье летальное касание преследует бессмертный дух,

На жизнь был положен палец смерти охотящейся

И затянута заблуждением, страданием и горем

Души врожденная воля к истине, свету и радости.

Деформация обвила то, что требовало быть

Существа истинным поворотом, Природы побуждением истинным.

Враждебный и извращающий Ум за работой

В каждом углу сознательной жизни таился,

Портил ее собственными формулами Истину;

Слух души заграждающий,

Поражающий оттенком сомнения знание,

Он захватил в плен оракулов оккультных богов,

Стер надписи на указательных столбах паломничества Жизни,

Вычеркнул прочные скальные эдикты, высеченные Временем,

И на фундаментах Закона космического

Воздвиг бронзовые пилоны правления неверного.

Даже Свет и Любовь, заклинанием этой плащом скрытой опасности

Превращенные из блестящей природы богов

В падших ангелов и солнца сбивающие,

Стали опасностью и чарами сами,

Порочной сладостью, небеснорожденным злым колдовством;

Его сила могла деформировать вещи божественнейшие.

Разум скорби дышит на мир;

Всякая мысль осаждена была ложью, всякое действие

Несло штамп дефекта или крушения знак,

Любая попытка высокая — падением или пустою удачей,

Но никто не мог знать своего падения причины.

Серая Маска шептала, и хотя ни звука не было слышно,

Однако в невежественное сердце зерно было брошено,

Что несет черный плод страдания, смерти и бедствия.

Из холодных степей Незримого голого

Невидимые, носящие Ночи серую маску,

Появлялись тенистые посланцы ужасные,

Оккупанты из мира силы опасного,

Послы абсолюта зла.

В тишине недоступные слуху голоса говорили,

Руки, которые не видит никто, зерно бросали фатальное,

Не видна ни одна форма, однако была сделана работа ужасная,

Железный декрет, искривленным шрифтом унциальным записанный,

Навязывал закон греха и враждебной судьбы.

Жизнь на него изменившимися и мрачными глазами глядела:

Ее красоту он видел и в существах сердце томящееся,

Что маленьким счастьем довольно,

Маленькому лучику истины и любви отвечающее;

Он видел ее солнечный свет и небо ее голубое,

Ее зелень листвы и оттенок и запах цветов,

И очарование детей и любовь друзей,

И красоту женщин, и добрые сердца людей,

Но также видел ужасную Силу, что управляет ее настроениями,

И муку, которую она на своих путях рассыпает,

Рок, шагов людей ждущий, незримый,

И ее злой, скорбный и последний дар смерти.

Дыхание разочарования и декаданса

Портящее поджидало зрелость Жизни

И полновесное зерно души гнить заставляло:

Прогресс становился поставщиком Смерти.

Мир, что цепляется к закону убитого Света,

Лелеял мертвых истин трупы протухшие,

Приветствовал искривленные формы как вещи свободные, новые, верные,

Красоту пил из уродства и зла,

Себя гостями на банкете богов ощущающих,

И пробовал порченное как пищу, пикантно приправленную.

Тьма, утвердившаяся в тяжелом воздухе;

Она за светлой улыбкой с уст Природы охотилась

И убивала прирожденную уверенность в ее сердце,

И искривленный взгляд страха в ее глаза вкладывала.

Вожделение, что деформирует добро духа природное,

Подменило изготовленными добродетелью и пороком

Искренний спонтанный импульс души:

Поражая Природу ложью дуальности,

Их двойственные ценности запретный вкус разжигали,

Делали зло освобождением от поддельного добра,

Вскармливали эго на грехе и на праведности

И делали все инструментом Ада.

В куче отбросов у монотонной дороги

Старые простые восторги лежать были оставлены

На пустыре спуска жизни в Ночь.

Вся слава жизни потускнела, сомнением запятнанная;

Вся красота на стареющем лице кончилась;

Всякая сила в Богом проклятую тиранию превращена,

А Истина — в фикцию, разумом требуемую:

Погоня за радостью была сейчас утомленной охотой;

Всякое знание оставляло вопрошающее Неведение.

Он увидел поднимающиеся словно из темного лона

Тело и лик Незримого темного,

Скрытого позади красивых внешностей жизни.

Его опасная коммерция есть нашего страдания причина.

Его дыхание есть в сердцах людей тонкий яд;

Все зло стартует от этого неясного лика.

Опасность сейчас посещала часто воздух обычный;

Мир становился грозящими Энергиями полон,

И куда бы не поворачивал свои глаза он за помощью,

В поле, в дом, на улицу, лагерь, на рынок,

Он встречал крадущиеся и тайные приходы и удаления

Вооруженных тревожащих наделенных телом Влияний.

Марш фигур богинь, обнаженных и темных,

Грандиозным выходом беспокоящих воздух;

Пугающие шаги ступали незримые близко,

Формы, что были угрозами, вторгались в мечту-свет,

Зловещие существа проходили мимо него по дороге,

Чей даже взгляд был бедою:

Очарование и сладость, грозная и внезапная,

Лица, что поднимались, соблазняя глаза и уста,

Приближались к нему, вооруженные красотой как ловушкой,

Но таящие фатальный смысл в каждой черте

И могущие в любой момент измениться опасно.

Но он один различал ту атаку сокрытую.

Вуаль лежала на том внутреннем видении,

Сила была там, что свои ужасные прячет шаги;

Все было оболгано, хотя сама мысль была истинной;

Все было осаждено, но об осаде не знало:

Ибо никто не мог видеть своего падения авторов.

Осознавая некую темную мудрость, еще утаиваемую,

Что была печатью и оправданием той силы,

Он следовал трактом смутных ужасных шагов,

Возвращаясь в ночь, откуда пришли они.

Тракта, не возводимым никем и которым никто не владел, достиг он:

Туда мог войти всякий, но никто не мог остаться надолго.

Это были злого воздуха ничейные земли,

Полное толп соседство без единого дома,

Пограничные земли между миром и адом.

Там нереальность была господином Природы:

Это было пространство, где ничего не могло истинным быть,

Ибо ничто не было тем, чем оно претендовало быть:

Высокая видимость кутала пустоту правдоподобную.

Однако своего собственного притворства не признавало ничто

Даже перед самим собою в сердце неясном:

Обширный обман был законом вещей;

Только обманом они могли жить.

Несубстанциональное Ничто гарантировало

Фальшь форм, которые эта Природа взяла

И заставила их на время существующими и живыми казаться.

Заимствованная магия вытаскивала из Пустоты их;

Они принимали форму и вещество, что были не их,

И показывали цвет, что хранить не могли,

Зеркала для фантома реальности.

Каждый радужный блеск был ложью блестящей;

Красота нереальная украшала чарующий лик.

Нигде в том, что что-то останется, нельзя было быть уверенным:

Радость вскармливала слезы, а добро доказывало зло,

Но никогда из зла не получалось добро:

Любовь рано заканчивалась в ненависти, восторг убивал болью,

Правда в ложь вырастала, и смерть правила жизнью.

Сила, что смеялась над бедами мира,

Ирония, что соединяла противоположности мира

И бросала их в руки друг друга бороться,

Помещала сардонический рот на лицо Бога.

Чужая, ее влияние входило всюду

И раздвоенный след копыта на груди оставляло;

Искривленное сердце и странная мрачная улыбка

Надсмехалась над зловещей комедией жизни.

Возвещающая опасной Формы прибытие

Зловещая поступь смягчала свой звук шагов страшный,

Чтобы никто не может понять или быть настороже;

Никто не слышал, пока не смыкалась ужасная хватка.

Или даже все предсказывало приближение божественное,

Ощущался воздух пророчества, надежда небесная,

Слышимая как евангелие, как звезда новая видимая.

Дьявол был виден, но закутанный в свет;

Он казался с небес помогающим ангелом:

Он вооружал Писанием и Законом неправду;

Он обманывал мудростью, добродетелью совращал душу

И вел к погибели по направленным к небесам тропам.

Он давал щедрое чувство силы и радости,

И, когда предупреждение изнутри поднималось,

Нежными тонами он успокаивал ухо

Или пленил разум его собственной сетью;

Его строгая логика позволяла лжи выглядеть правдой.

Изумляя избранника святым знанием,

Он говорил самим голосом Бога.

Воздух был полон вероломства и хитрости;

Говорить правду было уловкой в том месте;

Засада таилась в улыбке и опасность делала

Своим покровом надежность, доверие — воротами для своего входа:

Ложь приходила смеясь с глазами истины;

Каждый друг мог превратиться во врага и шпиона,

Рука, которую пожимали, в рукаве скрывала жало кинжала,

И объятия могли оказаться железной клеткою Рока.

Агония и опасность подкрадывались к трепещущей жертве

И мягко говорили, как с робким другом:

Атака начиналась внезапно, неистовая и незримая;

Страх на каждом повороте прыгал на сердце

И кричал мучимым страшным голосом;

Он взывал, умоляя спасти, но никто не подходил близко.

Все осторожно ходили, ибо смерть всегда была близко;

Однако предосторожность казалась тщетной, пустой тратой внимания,

Ибо все, что охранялось, оказывалось в смертельных тенетах,

И когда после долгой неизвестности приходило спасение

И приносило довольное избавление, обезоруживающее силу,

Оно было подобно улыбающемуся проходу к еще худшей судьбе.

Там не было перемирия и надежного места для отдыха;

Никто не отваживался спать или опускать свои руки:

Это был мир сюрпризов и битвы.

Все, кто там был, жили лишь для себя;

Все против всех воевали, но с общей ненавистью

Обрушивались на разум, что искал какого-то более высокого блага;

Истина была изгнана, чтобы не смела она говорить

И вредить сердцу тьмы своим светом

Или вносить свою гордость знания и поносить

Утвержденную анархию вещей установленных.

Затем сцена сменилась, но сохранила свою ужасную суть:

Изменив свою форму, жизнь оставалась все той же.

Столица там без Государства была:

Она не имела правителя, лишь группы, что борются.

Он видел город Неведения древнего,

Основанный на почве, что не знала Света.

Там каждый в своей собственной темноте шел один:

Они были согласны разнится лишь в путях Зла,

Жить на свой собственный лад для своих собственных самостей

Или проводить в жизнь общую ложь и неправильность;

Там Эго было господом на своем сидение павлиньем

И Ложь сидела за ним, супруга его и царица:

Мир поворачивался к ним, как Небеса к Богу и Истине.

Несправедливость оправдывала декретами твердыми

Суверенные гири легализованной торговли Ошибки,

Но все эти гири были фальшивы и ни одна не была одинаковой;

Постоянно она наблюдала за своим мечом и весами,

Чтобы никакое святотатственное слово не могло обличить

Освященные формулы ее старого дурного правления.

В высокие вероисповедания закутанное своеволие всюду ходило

И лицензия шествовала, болтая о порядке и правильности:

Там не было алтаря, к Свободе поднятого;

Подлинная свобода вызывала отвращение и травилась:

Гармонии и терпимости нигде не могли быть увидены;

Каждая группа провозглашала свой страшный и голый Закон.

Каркас этики выпячивался библейскими правилами

Или теория страстно верила и превозносила

Табличку, выглядевшую священным кодом высоких Небес.

Формальная практика, бронею и железной кольчугой покрытая,

Давала грубому и безжалостному роду воинственному

Вышедшему из недр диких земли

Гордую непреклонную позу благородства сурового,

Гражданскую позу, негибкую, грозную.

Но все их приватные действия изобличали ту позу:

Полезность и сила были их Правом и Истиной,

Орлиная жадность загребала свое добро вожделенное,

Клювы долбили и когти рвали любую добычу, более слабую.

В их сладкой секретности приятных грехов

Они повиновались Природе, а не моралисту Богу.

Несознательные торговцы в узлах противоположностей,

Они делали то, что в других стали б преследовать;

Когда их глаза глядят на порок ближнего,

Они негодованием горят, добродетельным гневом,

Забыв о своих собственных глубоко скрытых проступках,

Подобные своре они побивали камнями соседа, в грехе уличенного.

Прагматичный судья внутри издавал декреты фальшивые,

Формулировал на основе справедливости беззакония худшие,

Обосновывал злые деяния, санкционировал шкалу

Интереса и желания меркантильного эго.

Так баланс сохранялся, так жить мог тот мир.

Фанатичный пыл толкал их культы безжалостные,

Всякая вера, что была не их, кровоточила, как ересь бичуемая;

Они допрашивали плененного, пытаемого, сжигаемого или избиваемого

И заставляли душу оставить правду или умереть.

Среди своих сталкивающихся кредо и воюющих сект

Религия сидела на троне, испачканном кровью.

Сотни тираний притесняли и убивали

И основывали единство на обмане и силе.

Лишь видимое как реальное там ценилось:

Идеалом было циничной насмешки удар;

Обсуждаемый толпою, передразниваемый просвещенными умами,

Духовный поиск скитался отверженный, –

Самообманывающая паутина мысли мечтателя

Или сумасшедшая химера, или лицемера фальшивка, –

Его страстный инстинкт, ступая через умы затемненные,

Терялся в кругооборотах Неведения.

Ложь там была истиной, а истина — ложью.

Здесь должен путешественник Пути, вверх устремленного, –

Ибо царства Ада отваживающегося искривляют небесный маршрут, –

Делать паузу или проходить медленно через это пространство опасное,

Молитва на его губах и великое Имя.

Если бы не распознания зондирующее все острого копья острие,

Он мог бы оступится в бесконечные сети фальшивости.

Он должен часто через плечо назад озираться,

Как тот, кто на своей шее ощущает дыхание врага;

Предательский удар, еще таящийся сзади,

Может повергнуть и пригвоздить к земле нечестивой,

Его спину пронзить Зла острым колом.

Так может он на дороге Вечного пасть,

Потеряв право на единственный шанс духа во Времени

И никаких новостей от него не достигнет ждущих богов,

Отмеченное "пропавшим без вести" в реестре душ

Его имя станет надежды провалившейся индексом,

Позицией мертвой звезды вспоминаемой.

Только те в безопасности были, что в своих сердцах Бога хранили:

Храбрость — броня их, вера — их меч, они должны продвигаться,

Рука готова разить, разведывать — глаз,

Бросающие внимание вперед как копье,

Герои и солдаты армии Света.

И с трудом даже в том случае, ужасные минуя опасности,

Освобожденные в более спокойном и чистом воздухе,

Они осмеливаются наконец дышать и опять улыбаться.

Снова они движутся под солнцем реальным.

Хотя Ад на власть претендует, дух еще силу имеет.

Эти Ничейные Земли он прошел без дебатов;

Его послали высоты, его Пучина желала:

Никто не встал у него на пути, ничей не запрещал голос.

Ибо быстр и легок бегущий вниз путь,

А сейчас его лицо было повернуто к Ночи.

Более великая ждала тьма, худшее царство,

Если что-то может быть хуже того, где все есть зла крайность;

Все же, неприкрытое рядом с прикрытым есть обнаженное худшее.

Там Бога, Истины и небесного Света

Никогда не было, или же они не имели силы там больше.

Как когда кто-то скользит в транс момента глубокого

В другой мир над границею разума,

Он пересек границу, чей тайный след

Глаз не мог видеть, лишь душа чувствовала.

В бронированные суровые владения он пришел

И увидел себя скитающимся, как душа затерявшаяся,

Среди грязных стен и первобытных трущоб Ночи.

Вокруг него толпились серые и убогие хижины,

С гордыми дворцами извращенной Силы граничащие,

Нечеловеческие кварталы и демонические палаты.

Свою ничтожность гордое в злом обнимало;

Нищета, посещающая часто великолепие, давила те жестокие

Серые пригороды городов грезы-жизни.

Там Жизнь выставляла душе-зрителю

Теневые глубины ее странного чуда.

Сильная и падшая богиня, надежды лишенная,

Затемненная, деформированная какими-то ужасными заклинаниями Горгоны,

Как может проститутка, императрица в притоне,

Нагая, бессовестная, ликующая, она поднимала

Свой злой лик опасного очарования и красоты

И, притягивая паникующего к вызывающему дрожь поцелую,

Между великолепием своих фатальных грудей

Заманивала в их пучину падение духа.

Через его поле зрения она множила

Как на сценическом фильме или движущейся пластинке

Неумолимое великолепие своих кошмарных пышностей.

На темном фоне бездушного мира

Она ставила между пылающим светом и тенью

Свои драмы горя глубин,

Написанные на агонизирующих нервах созданий живущих:

Эпосы ужаса и жестокого величия,

Кривые статуи, брошенные и заскорузлые в грязи жизни,

Избыток отвратительных форм и мерзких дел

Парализовал жалость в стывшей груди.

В балаганах греха и ночных посещений порока

Величаемые низости похотливости тела

И грязные фантазии, врезанные в плоть,

Превращали в декоративное искусство вожделение:

Оскорбляя дар Природы, ее извращенное искусство

Увековечивало посеянное зерно живой смерти,

В грязный бокал вакхическое лило вино,

Сатиру давало жезл бога.

Нечистые, садистские, с гримасничающим ртом,

Серые бесстыдные изобретения, отвратительные и ужасные

Приходили телевизионным изображением из пучин Ночи.

Ее умение, изобретательное и чудовищное,

Не терпящее никакой естественной формы и равновесия,

Зияние нагих преувеличенных линий,

Давали карикатуру полной реальности,

И причудливых искривленных форм парады искусства,

И театры масок, ужасных и непристойных,

Топтали до мучимых поз чувство истерзанное.

Поклонник неумолимого зла,

Она делала низость великим и грязь возвеличивала;

Драконья сила энергий рептильих

И странные прозрения пресмыкающейся Силы,

И змеиные грандиозности, лежащие в грязи,

Предлагали обожание мерцанию слизи.

Вся Природа, вытащенная из ее каркаса и базы

Изгибалась в противоестественной позе:

Отвращение стимулировало желание инертное;

Агония была сделана для блаженства приправленной пищей,

Ненависти препоручали труд вожделения

И пытка принимала форму объятий;

Ритуальная мука смерть освящала;

Поклонение предлагалось Небожественному.

Новые эстетики искусства Ада,

Что учили ум любить то, что душа ненавидит,

Навязывали верность трепещущим нервам

И принуждали нежелающее тело вибрировать.

Слишком сладкая и чересчур гармоничная, чтобы возбуждать

В том режиме, что пачкал существа сердцевину,

Была запрещена красота, чувство сердца вогнано в спячку,

И на их месте лелеялись ощущения трепеты;

Мир для струй чувственного призыва зондировался.

Здесь холодный материальный интеллект был судьей

И нуждался в чувственных уколах, встряске и плети,

Чтобы его твердая сухость и мертвые нервы могли ощущать

Какую-то страсть, силу и острый вкус жизни.

Новая философия теоретизировала зла правила,

Сияя в своей славе в декаданса мерцающей гнили,

Или давала питоньей силе убедительную речь

И вооружала первобытное животное знанием.

Над жизнью и Материей лишь размышляя, сгибался

Разум, измененный по образу зверя, на задних лапах стоящего;

Он в яму протискивался, чтобы докопаться до истины,

И освещал свои поиски подсознания вспышками.

Оттуда пузырясь поднимались, пятная более высокий воздух,

Грязные и гниющие секреты Пучины:

Это называлось позитивным фактом и жизнью реальной.

Это сейчас составляло атмосферу зловонную.

Звериная страсть кралась из тайной Ночи,

Чтобы наблюдать за свою добычей глазами пленяющими:

Вокруг него, как огонь с языками плюющимися,

Развалился и смеялся скотский экстаз;

Воздух животными и свирепыми был наполнен желаниями;

Толпящиеся и жалящие роем чудовищным

В его мозг с пагубным жужжанием вдавливались

Мысли, что могли отравить самое небесное дыхание Природы,

Принуждающие веки противящиеся зрение мучить

Действия, что мистерию Ада показывали.

Все, что там было, было по этому образчику сделано.

Подчиненная раса населяла те части.

Демоническая сила, скрывающаяся в человека глубинах,

Что вздымается, подавленная человеческого сердца законом,

Напуганная спокойными и суверенными глазами Мысли,

Может в огне и землетрясении души

Подняться и, к родной ночи взывая,

Опрокинуть резон, оккупировать жизнь

И отпечатать свое копыто на дрожащей почве Природы:

Она была для них их существа пламенеющей сутью.

Могучая энергия, бог-монстр,

Суровый для сильного, неумолимый для слабого,

Он пялился на грубый безжалостный мир, который он сделал,

Каменными глазами своей идеи фиксированной.

Его сердце было пьяно вином ужасного голода,

В страданиях других он ощущал восторг трепетный

И смерти и разрушения грандиозную музыку слушал.

Иметь силу, быть господином единственной добродетелью и благом было.

Он требовал весь мир для обитаемой комнаты Зла,

Для своей партии беспощадного тоталитарного царствия

Жестокой судьбы созданий дышащих.

Все по одному плану сформировано и стандартизировано было

Под бездыханным весом темной диктатуры.

На улице, в доме, в советах, дворах

Он встречал существ, которые выглядели, как люди живые,

И поднимались в речи на крыльях мысли высоких,

Но давали убежище всему, что ниже человека и подло,

Ниже, чем самая низкая рептилия ползает.

Резон, для близости к богам предназначенный

И поднятый к небесному уровню касанием разума,

Лишь усугублял своим лучом освещающим

Их врожденной природы кривую чудовищность.

Часто, знакомое лицо изучая,

Радостно встреченное на каком-то повороте опасном,

Признать взгляд света надеясь,

Его зрение, внутренним глазом духа предупрежденное,

Открывало внезапно там Ада торговую марку

Или видело со внутренним чувством, что ошибиться не может,

В сходстве прекрасной или мужественной формы

Демона, гоблина и упыря.

Высокомерие царило холодной силы с каменным сердцем,

Могучей, послушной, одобренной законом Титана,

Громкий хохот великанской жестокости

И свирепые довольные дела людоедских насилий.

В этом обширном циничном логове зверей мыслящих

Поиски следа жалости и любви тщетны;

Там нигде не было касания сладости,

Одна только Сила и ее прислужники, жадность и ненависть:

Там страдающему помощи не было, никто не спасал,

Никто не смел сопротивляться или произнести благородное слово.

Вооруженная защитою тиранической Силы,

Подписывающая эдикты своего правления страшного

И использующая как печать кровь и пытку,

Тьма прокламировала свои лозунги миру.

Рабское, носящее наглазники молчание в уме водворилось

Или лишь заученный урок повторяло,

В то время как митрой пожалованная, носящая доброго пастыря жезл

Фальшь возводила на трон в напуганных и распростертых сердцах

Культы и кредо, что живую организуют смерть

И убивают душу на алтаре лжи.

Все были обмануты или своему собственному обману служили;

Истина в той удушающей атмосфере не могла жить.

Там верило в свою собственную радость несчастье

И обнимали свои жалкие глубины слабость и страх;

Все, что низко и полно грязных мыслей, основой,

Все, что серо, бедно и жалко,

Дышало в вялом довольстве своим естественным воздухом

И не ощущало стремления к избавлению божественному:

Высокомерные, надсмехающиеся над состояниями более светлыми,

Люди бездн презирали солнце.

Огражденное самодержавие свет исключало;

Утвердившееся в своей воле быть своей собственной серою самостью,

Оно превозносило свои нормы как уникальный и великолепный образчик:

Свой голод оно успокаивало грабителя грезами;

Щеголяя своим крестом рабства словно венцом,

Оно цеплялось за свою жестокую автономию мрачную.

Бычья глотка, на своем языке медном ревущая;

Его тяжелый и бесстыдный шум, Пространство полнящий,

И грозящий всем, кто осмеливается прислушаться к истине,

Требовал монополии на избитое ухо;

Оглушенное согласие его голосование давало,

Выкрикиваемые в ночи хвастливые догмы

Хранили для падшей души, когда-то считавшейся богом,

Гордость ее абсолюта пучинного.

Одинокий открыватель в тех угрожающих царствах,

Охраняемых как города термитов от солнца,

Подавленный среди толп, топота, шума и вспышек пламени,

Проходящий от сумерек к сумеркам еще более опасным,

Он боролся с силами, что вырывали из ума его свет,

И отбивал от себя их влияния цепляющиеся.

Вскоре он прошел в смутное пространство без стен.

Ибо сейчас населенные тракты были оставлены сзади;

Он гулял между широкими берегами бледнеющего вечера.

Вокруг него росла протяженная духовная пустота,

Угрожающая пустыня, зловещее одиночество,

Что оставляло ум обнаженным перед нападением невидимым,

Пустою страницей, на которой все, что угодно, могло написать

Совершенно чудовищные послания без контроля.

Путешествующая точка по идущим вниз дорогам Сумерек

Среди бесплодных полей, сараев и тянущихся беспорядочно хижин,

Среди редких призрачных искривленных деревьев,

Он чувство смерти и сознательной пустоты встретил.

Но до сих пор невидимая враждебная Жизнь там была,

Чье равновесие, подобное смерти, сопротивляющееся свету и истине,

Делало живой унылую брешь в недействительности.

Он слышал вызывающие страх голоса, что отвергали;

Атакуемый мыслями, что как призрачные орды кишели,

Жертва таращащимся фантомам мрака

И ужаса, со своим летальным ртом приближающегося,

Ведомый странною волей вниз, всегда вниз,

Небо свыше — коммюнике Рока,

Он старался защитить свой дух от отчаяния,

Но ощущал ужас нарастающей Ночи

И Пучину, поднимающуюся его душу требовать.

Затем кончились жилища созданий и их форм

И одиночество обернуло его в свои безгласные складки.

Все исчезло внезапно, словно мысль вычеркнутая;

Его дух стал пустой слушающей бездной,

Лишенной мертвых иллюзий мира:

Ничего оставлено не было, даже злого лица.

Он был наедине с серой Ночью питоньей.

Густое и безымянное Ничто, сознательное, немое,

Которое казалось живым, но без тела иль разума,

Жаждало всех существ уничтожить,

Чтобы оно могло быть вовеки нагим и единственным.

Словно в неосязаемых челюстях зверя бесформенного,

Сжимаемый, удушаемый тем жаждущим липким пятном,

Влекомый к какому-то гигантскому черному рту,

Глотающему горлу и брюху рока огромному,

Его существо из своего собственного поля зрения скрылось,

Утягиваемое к глубинам, что его падения жаждали.

Бесформенная пустота его борющийся мозг угнетала,

Тьма жестокая и холодная парализовала его плоть,

Нашептываемые серые внушение холодили его сердце;

Увлекаемая змеиной силой из своего теплого дома

И к затуханию в мрачной пустоте волочимая,

Жизнь цеплялась за свое место веревками хватающего воздух дыхания;

Его тело темным языком было обхвачено.

Существование задыхалось, борясь, чтоб выжить;

Надежа гасла, в его пустой душе погибала,

Вера и память отмененные умерли

И все, что духу в его пути помогает.

Через каждый натянутый и болящий нерв полз,

Оставляя позади свой мучительно трясущийся след,

Безымянный и невыразимый страх.

Как когда море приближается к жертве, неподвижной и связанной,

Так его постоянно молчащий ум приближение встревожило

Неумолимой вечности

Невыносимой и нечеловеческой боли.

Ее он должен терпеть, его надежда на небеса удалилась;

Он должен существовать вечно без угасания мира

В медленном страдающем Времени и мучимом Пространстве,

Мучимое ничто — бесконечное его состояние.

Безжизненная пустота была сейчас его грудью,

И в том месте, где когда-то была светлая мысль,

Как бледный и неподвижный призрак лишь оставалась

Неспособность к надежде и вере

И мертвая убежденность побежденной души,

Бессмертной еще, но свою божественность утерявшей,

Себя потерявшей и Бога, и миры более счастливые.

Но он крепился, успокаивал тщетный ужас, терпел

Душащие кольца агонии и страха;

Затем мир вернулся и души взгляд суверенный.

Пустому ужасу спокойный Свет отвечал:

Неизменное, неумирающее и нерожденное,

Могучее и молчаливое Божество в нем проснулось

И лицом к лицу встречало опасность и страдание мира.

Он овладел с одного взгляда Природы потоками:

Он встречал своим неприкрытым духом Ад обнаженный.

Конец песни седьмой

Песнь восьмая Мир Фальши, Мать Зла и Сыны Тьмы

Затем спрятанное сердце Ночи он смог увидеть:

Труд его бессознательности полной

Явил свою ужасную Пустоту бесконечную.

Бездушная незаполненная Бесконечность была там;

Природа, что отрицала вечную Истину

В тщетной хвастливой свободе своей мысли,

Надеялась отменить Бога и одной царствовать.

Там не было ни суверенного Гостя, ни Света свидетельствующего;

Без чьей-либо помощи она будет творить свой собственный унылый мир.

Ее большие слепые глаза выглядывали на демонические действия,

Ее глухие уши слушали неправду, которую ее немые уста говорили;

Ее огромная сбивающая фантазия приняла обширные формы,

Ее бездумная чувственность дрожала в жестоких тщеславиях;

Порождающие принцип жизни животный

Зло и боль породили душу чудовищную.

Бесформенных глубин поднялись Вожди,

Великие существа Титанические и демонические силы,

Мировые эго, терзаемые вожделением, мыслью и волей,

Широкие разумы и жизни без духа внутри:

Нетерпеливые архитекторы дома ошибки,

Лидеры космического неведения и беспокойства

И спонсоры горя и смертности

Воплощали темные Идеи Пучины.

Тенистая субстанция пришла в пустоту,

Смутные формы рождены были в немыслящей Пустоши

И вихри встретились и Пространство враждебное сделали,

В черных складках которого Существо представило Ад.

Его глаза, мрак трехслойный пронзая,

Отождествляли свое зрение со слепым взглядом тьмы:

Привыкнув к неестественной тьме, они видели

Нереальность, реальною сделанную, и сознательную Ночь.

Неистовый, жестокий и грозный мир,

Древнее лоно огромных пагубных грез,

Извивался как личинка в смутной неясности,

Что хранит ее от остриев стрел звезд Неба.

Это ворота фальшивого Бесконечного были,

Абсолютов гибельных вечность,

Необъятное отрицание духовных вещей.

Все, некогда в сфере духа самосветящееся,

Превратилось сейчас в свои собственные противоположности темные:

Бытие в плоскую пустоту коллапсировало,

Что была, однако, родителем миров нулевым;

Бессознательность, заглатывающая космический Разум,

Продуцировала вселенную из своего летального сна;

Блаженство, впавшее в черную кому, бесчувственное,

Свернулось обратно в себя, и Радость вечная Бога

В фальшивой мучительной фигуре страдания и горя

Была еще на кресте печально прибита,

Утвержденном в почве немого бесчувственного мира,

Где рождение было болью, а смерть — агонией,

Чтобы все вскоре тоже превратилось снова в блаженство.

Мысль села, жрица Порочности,

На свою черную треногу триединой Змеи,

Противоположными знаками вечный почерк читающая,

Колдунья, перевертывающая Бого-каркас жизни.

В темнеющих боковых приделах со злыми глазами вместо ламп

И фатальными поющими из апсид голосами,

В странных инфернальных неясных базиликах,

Гулко звучащих магией нечестивого Слова,

Зловещая глубокая Инициация

Вершила ритуал своих Мистерий.

Там страдание было Природы повседневною пищей,

Манящей к мучимому сердцу и плоти,

И была восторга формулой пытка,

Боль пародировала небесный экстаз.

Там Добро, вероломный садовник Бога,

Поливало добродетелью анчар мира

И, внимательное к внешнему слову и действию,

Прививало его лицемерные цветения к прирожденному злу.

Все высокие вещи служили их противоположности низкой:

Формы Богов поддерживали демона культ;

Лик Небес стал маской и силком Ада.

Там в сердце феномена тщетного,

В корчащемся ядре огромной деятельности,

Он увидел Форму, безграничную и неясную,

На Смерти сидящую, что всех рожденных глотает.

Холодное застывшее лицо с ужасными глазами бездвижными,

Ее страшный трезубец в ее тенистой руке

Вытянут, которым она пронзала одною судьбой все создания.

Когда ничего, кроме Материи без души, не было

И пустота, лишенная духа, была сердцем Времени,

Тогда Жизнь впервые коснулась Пучины бесчувственной;

Пробуждая абсолютную Пустоту к надежде и горю,

Ее бледный луч ударил Ночь неизмеренную,

В которой от своего собственного зрения Бог прятал себя.

Во всех вещах она искала их мистичной дремлющей истины,

Несказанного Слова, что воодушевляет бессознательные формы;

Она шарила в его глубинах в поисках Закона незримого,

Нащупывала в смутном подсознании его ум

И старалась найти способ, чтобы дух был.

Но из Ночи другой ответ приходил.

Семя было в ту нижнюю матрицу брошено,

Немая неапробированная шелуха извращенной истины,

Ядро бесчувственной бесконечности.

Чудовищное рождение подготовило свою форму космическую

В титаническом эмбрионе Природы, Неведении.

Затем в фатальный и огромной важности час

Нечто, что выпрыгнуло из сна Несознания полного,

Неохотно рожденное немой Пустотой,

Подняло на фоне звезд свою зловещую голову;

Затемняя землю отбрасываемой тенью своего огромного тела Рока,

Оно захолодило небеса угрозой лица.

Безымянная Сила, тенистая Воля поднялась,

Необъятная и чуждая нашей вселенной.

В непостижимом Намерении, которое никто не может измерить,

Обширное Небытие облачило себя формой,

Безграничное Незнание глубин бессознательных

Покрыло вечность ничем.

Ищущий Разум сменил видящую Душу:

Жизнь превращалась в огромную и голодную смерть,

Блаженство Духа сменилось космической болью.

Гарантируя самосокрытый нейтралитет Бога,

Могучая оппозиция победила Пространство.

Суверен, правящий фальшью, смертью и горем,

Оно давило своей жестокой гегемонией на землю;

Нарушая гармонию изначального стиля

Архитектуры проекта ее судьбы,

Оно фальсифицировало первоначальную Волю космическую

И привязывало к борьбе и страшным превратностям

Долгий медленный процесс терпеливой Силы.

Насаждая ошибку в вещей веществе,

Из всемудрого Закона оно Неведение делало;

Оно расстраивало безошибочное касание скрытого чувства жизни,

Держало немым интуитивного гида во сне Материи,

Насекомого и животного инстинкт деформировало,

Мыслерожденную человечность человека обезображивало.

Тень через простой падала Луч;

Затемнен был свет Истины в пещеристом сердце,

Что горел незамеченный в тайнике алтаря

За покрова тихого тайной,

Сопровождающей Божество раки.

Так ужасная антагонистическая Энергия была рождена,

Которая имитирует вечной Матери могучую форму

И передразнивает ее светлую бесконечность

Серым искривленным силуэтом в Ночи.

Арестовывая страсть души поднимающейся,

Она навязывала жизни медленный и запинающийся шаг;

Ее руки отклоняющая и задерживающая масса

Положена на мистической эволюции изгиб:

Извилиста линия ее обманывающего разума,

Которой Боги не видят и [которую изменить] человек бессилен;

Подавляя Божественную искру в душе,

Она заставляет человека падать обратно к зверю.

Однако в своем грозном инстинктивном уме

Она чувствует, Один растет в сердце Времени,

И видит, Бессмертный сияет сквозь смертную форму.

Забеспокоившись о своем правлении и полная страха и ярости,

Она рыщет вокруг каждого света, что проблескивает сквозь темноту,

Бросая свой луч из одинокого тента духа,

Надеясь войти яростной и скрытной походкой

И в колыбели убить Ребенка божественного.

Неисчислимы ее уловки и силы;

Ее касание есть очарование и смерть;

Она убивает свою жертву восторгом жертвы собственным;

Даже Бога она делает крючком, чтоб тащить к Аду.

Мир бежит к своей агонии из-за нее.

Часто паломник на дороге Вечного,

Плохо освещаемой из облаков бледной луною Ума,

Или одиноко блуждающий по окольным дорогам,

Или потерянный в пустыне, где ни одной тропинки не видно,

Падает, ее львиным прыжком пересиленный,

Побежденный пленник под ее ужасными лапами.

Опьяненный жгучим дыханием

И влюбляясь все больше в уничтожающий рот,

Когда-то компаньон священного Пламени,

Смертный гибнет для Бога и Света,

Враждебность правит сердцем и мозгом,

Природа, враждебная Силе Матери.

Самость жизни уступает свои инструменты

Титаническим и демоническим агентам,

Что возвеличивают земную природу и искажают:

Член пятой колонны, капюшоном укрытый, — ныне гид мысли;

Его тонкий пораженческий ропот убивает веру,

И, поселившееся в груди или нашептываемое извне,

Обманывающее вдохновение, падшее и темное,

Новым порядком подменяет божественный.

Тишина опускается на выси духа,

Из завуалированного святилища Бог отступает,

Пустота и холод остаются палатой Невесты;

Золотой Нимб ныне больше не виден,

Больше белый духовный луч не горит

И смолкает тайный Голос навеки.

Затем Ангелом Башни Дозорной

Имя из регистрационной книги вычеркивается;

Пламя, что в Небесах пело, погасло и немо;

В руинах кончается эпос души.

Это — трагедия внутренней смерти,

Когда божественный элемент конфискован

И лишь разум и тело живут, чтобы умереть.

Ибо ужасных агентов Дух допускает

И есть тонкие и огромные Силы,

Что защищают себя покровом Неведения.

Отпрыски бездн, агенты тенистой Силы,

Свет ненавидящие, нетерпимые к миру[7],

Кривляющиеся, изображая перед мыслью сияющего Друга и Гида,

Противостоящие в сердце вечной Воле,

Они вуалируют поднимающего Оркестранта оккультного.

Его мудрости прорицания нашими оковами делают;

Двери Бога они замкнули ключами кредо

И заперли его неустанную Милость Законом.

Свои почтовые станции они вдоль всех маршрутов Природы наставили

И перехватывают караваны Света;

Где бы ни действовал Бог, они вмешиваются.

Ярмо на смутное сердце мира положено;

Замаскированы его удары от Блаженства небесного,

И тесные периферии блестящего Разума

Огня небес прекрасные входы блокируют.

Всегда темные Авантюристы, похоже, выигрывают;

Природу они наполняют зла институтами,

Превращают в поражения победы Истины,

Вечные законы провозглашают обманами,

И утяжеляют игральные кости Рока колдовской ложью;

Места поклонения мира они оккупировали, троны его узурпировали.

Над уменьшающимися шансами Богов надсмехаясь,

Они как свое завоеванное поместье творение требуют

И коронуют себя железными Лордами Времени.

Адепты иллюзии и маски,

Ремесленники падения и боли Природы,

Они свои алтари триумфальной Ночи возводят

В глиняном храме земной жизни.

В свободных участках священного Пламени,

Перед экраном за алтарем в обряде мистическом,

Встречая смутный покров, за который никто не может проникнуть,

Произносит нараспев свой торжественный гимн жрец, митру носящий,

Призывающий их страшное присутствие в свою грудь.

Наделяя их жутким Именем,

Он распевает слоги магического текста

И вызывает незримого общения акт,

Пока между ладаном и невнятно произносимой молитвой

Всякое свирепое бедствие, которое мучает мир,

Не смешается в пенящийся шанс человеческого сердца

И прольется на них как святое вино.

Принимая божественные имена, они ведут и правят.

Оппоненты Высшего, они пришли

Из их мира бездушной мысли и силы,

Чтобы служить враждою космической схеме.

Ночь — их убежище и стратегическая база.

Против меча Пламени, светлого Глаза,

Защищенные бастионом, они живут в массивных фортах мрака,

Спокойные и уверенные в потаенности бессолнечной:

Ни один странствующий луч Небес туда не может войти.

Покрытые бронею, защищенные своими летальными масками,

Как в студии творческой Смерти,

Гигантские сыновья Тьмы сидят и планируют

Драму земли, их подмостки трагические.

Всякий, кто хочет поднять падший мир, должен прийти

Под арки их силы опасные;

Ибо даже лучистых детей богов

Затемнять есть их привилегия и ужасное право.

Никто не может достигнуть небес, кто не прошел через ад.

Это тоже путешественник миров должен посметь.

В споре незапамятной дуэли Боец,

Он вошел в немую Ночь, надежды лишающую,

Бросая вызов тьме своей светлой душой.

Тревожа своими шагами преддверия мрак,

Он вошел в жестокое и печальное царство,

Населенное душами, которые никогда не вкушали блаженства;

Невежественные, как люди, слепыми рожденные, что света не знают,

Они могли приравнивать к высшему добру наихудшее зло,

Добродетель была лицом греха в их глазах,

А зло и нищета их состоянием были естественным.

Ужасной администрации уголовный кодекс,

Делающий горе и боль общим законом,

Утверждающий декреты всеобщей безрадостности,

Изменил жизнь в стоическое таинство

И в ежедневный фестиваль — пытку.

Был принят закон для повергания наказанию счастья;

Смех и радость были объявлены как смертные грехи вне закона:

Вопрошающий разум был поставлен как благоразумное удовлетворение,

Тупого сердца немая апатия — как мир:

Сна не было там, оцепенение было единственным отдыхом,

Смерть приходила, но передышки или конца не давала;

Душа постоянно жить продолжала и все больше страдала.

Все глубже он исследовал то царство боли;

Вокруг него рос ужас мира

Агонии, за которой следовала агония худшая,

А в ужасе жила злая великая радость,

Довольная своей собственной бедою и бедою других.

Там мысль и жизнь были наказанием долгим,

Дыхание — бременем, любая надежда — бичом,

Тело — полем пытки, дискомфорта обилием;

Отдых был ожиданием между болью и болью.

Это был закон вещей, который никто и не мечтал изменить:

Тяжелое мрачное сердце, строгий неулыбчивый разум

Отвергали счастье как пресыщающую сладость;

Спокойствие было тоскою и скукой:

Только страданием жизнь полнилась красками;

Она нуждалась в специях боли, в соли слез.

Если кто-то мог перестать быть, все было прекрасно;

Иначе только свирепые чувства некий вкус придавали:

Бешенство ревности, сжигающее сердце терзаемое,

Укус убийственной злобы, вожделения, ненависти,

Шепот, что манит в яму, и удар вероломства

Украшали живыми точками тупые часы боли.

Наблюдать драму несчастья,

Корчи созданий под бороной рока,

Трагический взгляд горя в ночь

И ужас, и сердце стучащее страха

Было ингредиентами в тяжелой чаше Времени,

Что нравились и помогали наслаждаться ее горьким вкусом.

Из такого жестокого вещества был сделан долгий ад жизни:

Там были паутины темного паука нити,

В которые могла попасться душа, трепещущая и восхищенная:

Это была религия, это правилом было Природы.

В беззакония жестокой часовне,

Чтоб поклоняться черному безжалостному образу Силы,

На коленях нужно было пересечь каменные дворы твердосердечные,

Тротуар, злой судьбы полу подобный.

Каждый камень был острым лезвием безжалостной силы,

Склеенный застывшей кровью из мучимых грудей;

Сухие сучковатые деревья, как умирающие люди, вставали,

Коченеющие в позах агонии,

И из каждого окна внимательно наблюдал зловещий священник,

Поющий Te Deus за венчающую милость резни,

Испепеленные города, взорванные людские дома,

Скорченные сожженные тела, бойню бомбежки.

"Наши враги пали, пали", пели они,

"Все, кто когда-то мешал нашей воле, мертвы и повержены;

Как мы велики, как Ты милосерден".

Так они мыслили достичь Бога трона бесстрастного

И командовать Им, которому противоположны все их действия,

Возвеличивая свои дела, его небес коснуться

И сделать его сообщником своих злодеяний.

Там никакая смягчающая жалость не могла иметь места,

Лишь сила безжалостная и железные настроения правили,

Незапамятный суверенитет мрака и ужаса:

Это приняло фигуру затемненного Бога,

Почитаемого мучимым несчастьем, им сделанным,

Он держал в рабстве горестный мир,

И несчастные сердца, к непрекращающемуся горю прикованные,

Обожали ноги, что их втаптывали в грязь.

Это был мир горя и ненависти,

Горе с ненавистью было его единственной радостью,

Ненависть и горе других — его праздником;

Злобный изгиб кривил страдающий рот;

Трагическая жестокость видела свой грозный шанс.

Ненависть была черным архангелом этого царства;

Она горела, мрачный драгоценный камень в сердце,

Своими злобными лучами обжигающий душу,

И барахталась в своей падшей пучине могущества.

Эти страсти излучали, казалось, даже объекты,-

Ибо изливался в неодушевленное разум,

Что отвечало со злобой на то, что оно получало,-

Против использующих их использовали зловредные силы,

Вредили без рук и странно убивали внезапно,

Предназначенные как инструменты незримого рока.

Или они себя делали роковою тюремной стеной,

Где осужденные бодрствовали на протяжении ползущих часов,

Подсчитываемых ударами угрюмого колокола.

Злые души ухудшало окружение злое:

Все вещи были сознательны там и все порочны.

В этом инфернальном царстве он смел давить

Даже в его глубочайшую яму и темнейшее ядро,

Приводя в смятение его мрачный фундамент, смел спорить

С его старинным привилегированным правом и абсолютною силой:

В Ночь он нырял, чтобы узнать ее страшное сердце,

В Аду он искал причину и корень Ада.

Мучимые бездны Ада в его собственной груди отрывались;

Он прислушивался к шуму его переполненной толпами боли,

К ударам сердца его фатального одиночества.

Свыше был глухой вечности голод.

В смутных страшных проходах Рока

Он слышал гоблинский Голос, что ведет, чтобы убить,

И встречал колдовства демонического Знака,

И миновал засаду враждебной Змеи.

В угрожающих трактах, в безлюдьях измученных

Одиноко он странствовал по дорогам заброшенным,

Где красный Волк ждет за рекою без брода

И Смерти черные орлы над обрывом вопят,

И встречал руки беды, что охотится на сердца людей,

По степям Судьбы преследуя,

В непроходимых полях битвы Пучины

Вел призрачные сражения в немых недоступных глазу глубинах,

Нападения Ада и Титанические удары выдерживал

И нес жестокие внутренние раны, что излечиваются медленно.

Заключенный облаченной в капюшон магической Силы,

Захваченный и увлекаемый в Фальши летальные сети

И часто удушаемый в петле горя

Или бросаемый в беспощадную трясину сомнения гложущего,

Или в ямах ошибки и отчаяния запертый,

Он пил ее ядовитые глотки, пока ничего не осталось.

В мире, куда ни одна надежа и радость прийти не могли,

Абсолютного господства зла он терпел испытание тяжкое,

Но хранил нетронутой своего духа лучистую правду.

Не способный на движение или на силу,

В Материи пустом отрицании заточенный и ослепленный,

Пригвожденный к черной инерции нашей основы,

Он хранил меж своими руками свою душу мерцающую.

Его существо в бездумную Пустоту решилось пуститься,

Бездны нетерпящие, что не знали ни мысли, ни чувства;

Мысль прекратилась, чувство пало, его душа еще знала и видела.

В частицах Бесконечного атомных

Близко к бессловесным началам Себя утраченного,

Он чувствовал маленькую курьезную тщетность

Творения материальных вещей.

Или, задыхаясь в сумерках пустых Несознания,

Он мерил мистерию, бездонную, темную,

Бессмысленных и громадных глубин,

Откуда борющаяся жизнь в мертвой вселенной поднялась.

Там в полной идентичности, утраченной разумом,

Он ощущал запечатанный смысл мира бесчувственного

И немую мудрость в незнающей Ночи.

В пучинную тайну пришел он,

Где тьма проступает из ее матраса, нагого и серого,

И стоял на последнем запертом этаже подсознания,

Где Существо спало, не осознавая своих мыслей,

И строило мир, не зная, что оно строит.

Там, ожидая своего грядущего часа, лежало неведомое,

Там находится запись исчезнувших звезд.

Там в дремоте космической Воли

Он увидел тайный ключ к изменению Природы.

Свет был с ним, рука незримая

Была положена на ошибку и боль,

Пока та не стала экстазом трепещущим,

Шоком сладости объятия рук.

Он видел в Ночи вуаль тенистую Вечного,

Узнал смерть как погреб дома жизни,

В разрушении ощутил творения шаг торопливый,

Узнал утрату как цену за выигрыш небесный

И ад — как кратчайший путь к воротам небес.

Тогда в оккультной фабрике Иллюзии

И в магической типографии Несознания

Форматы первобытной Ночи порваны были

И разбиты наборы Неведения.

Живая, дышащая глубоких духовным дыханием,

Природа перечеркнула свой непреклонный механический кодекс

И связанной души контракта параграфы,

Фальшь отдала назад Истине ее мучимую форму.

Аннулированы были таблички закона Страдания,

И на их месте появились светлые буквы.

Искусного Писца незримый палец чертил

Его интуитивную каллиграфию быструю;

Формы Земли были его божественными документами сделаны,

Мудрость воплотила то, что открыть не мог разум,

Несознание из безгласной груди мира прогнано;

Трансфигурированы были фиксированные схемы рассуждающей Мысли.

Пробуждая сознание в инертных вещах,

Он навязывал темному атому и немой массе

Алмазный почерк Непреходящего.

Вырезал на смутном сердце падших вещей

Свободного Бесконечного победную песнь

И Имя, фундамент вечности,

И выводил на проснувшихся ликующих клетках

В идеограммах Невыразимого

Лирический стих любви, что ждет во Времени,

И мистический том Книги Блаженства,

И послание суперсознательного Пламени.

Затем жизнь забила чистая в телесном каркасе;

Инфернальное Мерцание умерло и убивать не могло больше.

Ад раскололся в своем огромном резком фасаде

Словно магическое здание было разрушено,

Ночь открылась и исчезла как грезы пучина.

В брешь существа, вычерпанную как пустое Пространство,

В котором она заполняла место отсутствующего Бога,

Полился просторный близкий и блаженный Рассвет;

Излечены были все вещи, что раненное сердце Времени сделало,

И горе не могло больше жить у Природы в груди:

Разделение прекратилось, ибо там был Бог.

Душа освещала своим лучом тело сознательное.

Материя и дух смешались и стали едины.

Конец песни восьмой

Песнь девятая Парадиз Богов Жизни

Вокруг него сиял великий счастливый День.

Блеск какого-то восторженного Бесконечного,

Он держал в великолепии своего золотого смеха

Регионы счастья сердца свободные,

Опьяненные вином Бога,