Савитри. Легенда и символ

Песнь первая К черной Пустоте

Так она одна в лесу осталась огромном,

Окруженная смутным, немыслящим миром,

Тело мужа — на груди, им покинутой.

В своем обширном безмолвном духе бездвижная,

Она не измеряла утрату бесполезными мыслями,

Не орошала слезами мраморные печати страдания:

Она еще не поднялась, встретить ужасного бога.

Ее душа склонилась над телом любимым

В великом безмолвии, без шевеления, голоса,

Словно с Сатьяваном ее разум умер.

Но человеческое сердце в ней еще билось.

Сознавая, что его существо к ней пока близко,

Крепко к себе прижимала безжизненную безмолвную форму,

Словно чтобы сберечь хотя бы то единство, что было,

И внутри каркаса сохранить еще дух.

Затем в ней произошла перемена внезапно,

Которая в страшные нашей жизни моменты

Может порой человеческую душу застигнуть

И поднять ее вверх, к ее источнику светлому.

Вуаль сорвана, нет больше мыслителя:

Только дух видит, и все знаемо.

Затем спокойная Сила, над нашими бровями посаженная,

Становится зрима, не беспокоимая нашими делами и мыслями,

Ее тишина легко голоса мира сносит:

Неподвижная, она движет Природу, смотрит на жизнь.

Непреложно она формирует свои далеко видимые цели;

Незадеваемая и спокойная среди заблуждений и слез,

Безмерная над нашими волями бьющимися,

Ее взгляд контролирует всех вещей бурный вихрь.

Она соединения со Славою ищет, дух растет:

Голос жизни настроен на бесконечные звуки,

Мгновения на великих крыльях молний приходят

И богоподобные мысли нежданно ум земли удивляют.

В великолепие и интенсивность души

Полумесяц чудесного рождения входит,

Чей рог мистерии вплывает в пустоту светлую.

Словно в небо молчания и тишины мысль

Похищена; вся эта живая смертная глина

Захвачена, и в феерическом наводнении быстром

Касаний она формируется Оркестрантом невидимым.

Приходит новое зрение, новые голоса в нас образуют

Тело музыки Богов.

Безымянные, бессмертные стремления прыгают вниз,

Божественного поиска обширный трепет бежит

И ткет на могучем поле спокойствия

Воли высокий и одинокий экстаз.

Все это в глубинах мгновения было в ней рождено.

Сейчас безграничному взгляду, что видит, открылись

Вещи, от земных глаз мыслящего человека сокрытые,

Дух, который спрятан в природе, воспарил

Из своего светлого гнезда внутри миров:

Как огромный огонь, он в небеса ночи поднялся.

Так были путы самозабвения порваны:

Как тот, кто смотрит вверх на далекие выси, она видела

Древний и сильный, словно на вершине безветренной,

Над нею, где она работала в своем одиноком уме,

Трудясь в одинокой башне себя обособленно,

Источник всего, что она прозревала или ковала,

Силу, спроецированную в пространство космическое,

Вековой воли воплощение медленное,

Звездный фрагмент вечной Истины,

Страстный инструмент непоколебимой Силы.

Здесь было Присутствие, что наполняло внимающий мир;

Центральное Все приняло на себя ее жизнь безграничную.

Суверенность, безмолвие, скорость,

Один размышлял над пучинами, которыми была она.

Словно в хоровой мантии неслышимых звуков

Сила спустилась, оставляя след бесконечных лучей;

Секунды Времени в бесконечность сцепляя,

Безгранично она землю ее обхватывала:

Она погрузилась ей в душу — и изменилась Савитри.

Затем, как мысль, исполненная неким словом великим,

То могущество приняло символичную форму;

Пространства ее существа в его трепетали касании,

Оно накрыло ее, словно бессмертными крыльями;

На его устах — Истины непроизносимой изгиб,

Его короной было гало из молний Мудрости,

Оно вошло в мистический лотос ее головы,

В тысячелепестковый дом силы и света.

Ее смертности лидер бессмертный

Тот, кто труды ее делает, и ее слов источник,

Неуязвимый Временем, всемогущий,

Он стоял спокойно над ней, спокойный, неподвижный, безмолвный.

_____Все в ней соединилось с тем часом могучим,

Словно был убит Смертью последний остаток

Человеческого, что было когда-то ее.

Принимая духовный обширный контроль,

Делая море жизни зеркалом неба,

Юное божество в ее земных членах

Наполняло небесною силой ее смертную часть.

Исчезла преследующая боль, раздирающий страх:

Ее горе ушло, ее разум был тих,

Ее сердце с суверенной силой стучало спокойно.

Пришла свобода от струн сердца стискивания,

Ныне все ее действия из спокойствия божества исходили.

На лесную почву тихо она положила

Мертвеца, что еще на ее груди отдыхал

И рождался, чтобы покинуть мертвую форму:

Одна она встала, встретить ужасного бога.

Тот более могучий дух повернул свой повелевающий взор

На жизнь и на существ, наследник работы,

Оставленной ему незаконченной от ее остановившегося прошлого,

Когда еще разум, ученик страстный, трудился

И плохо сформированные инструменты были движимы незрело.

Превзойдено было ныне человеческое скудное правило;

Здесь была суверенная сила, богоподобная воля.

Мгновение она еще без движения медлила

И вниз на мертвого мужчину у своих ног глядела;

Затем, как дерево, приходящее в себя после ветра,

Она подняла благородную голову и посмотрела вперед

На что-то, стоявшее здесь, нереальное, величественное, мрачное,

Безграничное всякого бытия отрицание,

Что несло ужас и удивление формой.

В его пугающих глазах темная Форма

Несла глубокое сожаление богов убивающих;

Полная печали ирония кривила страшные губы,

Что говорят слово рока. Вечная Ночь

В жуткой красоте бессмертного лика

Жалея вставала, принимая все, что живет,

Навеки в свое бездонное сердце, убежище

Созданий от мучений и мировой боли.

Его форма была ничем, ставшим реальностью, его члены

Монументами скоротечности были, под бровями

Богоподобные, спокойные, неутомимые, большие глаза

Созерцали безмолвно корчующуюся змею, жизнь.

Безразлично их широкий безвременный взгляд неменяющийся

Видел, как бесплодные циклы проходят,

Пережил смерть несчитанных звезд,

Но неизменными орбиты тех глаз оставались.

Двое, противостояли друг другу своими глазами,

Женщина и вселенский бог: вокруг нее,

Свою пустую, невыносимую одинокость наваливая

На ее оставшуюся без компаньона могучую душу,

Много нечеловеческих одиночеств подошло близко.

Пустые вечности, запрещая надежду,

Остановили на ней свой огромный, безжизненный взгляд,

И, заглушая звуки земли, в ушах у нее

Печальный и грозный голос раздался,

Который, казалось, принадлежит всему враждебному миру: "Отпусти,-

Крикнул он, — влияние страстное, ослабь, о раб

Природы, неизменного Закона инструмент изменяющийся,

Что тщетно корчится, под моим ярмом восставая,

Свою элементарную хватку; плачь и забудь.

Свою страсть в ее могиле живой погреби.

Ныне оставь скинутое платье некогда любимого духа:

Ступай одиноко назад в свою тщетную жизнь на земле".

Он смолк, она не двигалась, и заговорил снова он,

Свой мощный ключ до человеческих аккордов снижая,-

И жуткий крик за произнесенными звуками,

Отзываясь всей печали и бессмертного презрения эхом,

Застонал, как голод далеко забегающих волн:

"Ты надеешься навсегда сохранить свою страстную хватку,

Ты, сама, как и он, обреченная,

Отказывая его душе в покое и безмолвном отдыхе смерти?

Расслабь свою хватку; это тело — земли и твое,

Его дух принадлежит ныне силе более великой.

Женщина, муж твой страдает". Савитри

Убрала назад силу сердца, что еще его тело держала,

С ее колен отвергнутое на ровной траве

Оно тихо лежало, как часто прежде во сне,

Когда она в белом рассвете с их ложа вставала,

Призванная своими ежедневными хлопотами: так и сейчас

Она поднялась и стояла, собранная в единую силу,

Как стоит тот, кто сбросил накидку для скорости

И ждет, неподвижно быстрый, сигнала.

Она не знала куда: дух ее свыше

На тайнике-вершине ее формы секретной

Как тот, кто оставлен на гребне горы часовым,

Огненноногое великолепие с могучими крыльями,

Наблюдал, молча пылая, с ее безгласной душой,

Как неподвижный парус на безветренном море.

Белой страстью парил он, на якоре мощь,

Ожидая, что поднимет гребень импульса длинный

Из вечных глубин и в волне своей бросит.

Тогда Смерть, царь, склонился вниз, беспредельный, как склоняется

Ночь над утомленными странами, когда вечер темнеет

И затухающий блеск тонет в стенах горизонта,

Когда еще сумерки от луны не стали мистическими.

Ужасное и неясное божество твердо встало

В своем кратком касании земли,

И, как сон, что от сна пробуждается,

Покидая этой мертвой глины жалкую форму,

Иной, светящийся, Сатьяван поднялся,

Стартуя прямо с земли распростертой,

Словно тот, кто через невидимую границу шагнул,

Появляясь на краю незримых миров.

В земном дне безмолвное чудо стояло

Между богом и смертною женщиной.

Казалось, словно усопший пришел,

Неся свет формы небесной,

Великолепно чуждой смертному воздуху.

Разум искал приметы, долго любимые, и отступал, сбитый

Незнакомыми оттенками с толку, но все же смотрел, страстно желая,

Неудовлетворенный сладостной лучащейся формой,

Не доверяя ее слишком ярким намекам небес;

Слишком чужд блестящий фантом объятиям жизни,

Жаждающим теплых творений земли,

Выросших в жаре солнц материальных,

Чувства тщетно ловили чудесную тень:

Только дух знал еще духа,

И сердце угадывало прежнее любимое сердце, хотя измененное.

Меж двумя царствами он стоял не колеблясь,

В решительном и спокойном ожидании твердый,

Как тот, кто не видя, ожидая команды, прислушивается.

Так были они на поле земном неподвижны,

Неземные силы, хотя одна — в человеческой глине.

С двух сторон одного два духа боролись;

Молчание билось с молчанием, обширность с обширностью.

Но вот ощутился импульс Пути,

Идущий из Тишины, что звезды поддерживает,

Коснуться пределов зримого мира.

Светясь, он двинулся прочь; позади Смерть-бог

Пошел своей бесшумной поступью медленно, казалось,

Что в созданных грезой полях скользит тенистый пастух

Позади отбившегося от его стад молчаливых скитальца,

И шла позади вечной Смерти Савитри,

Ее смертный шаг был равен шагу этого бога.

Без слов она следовала за шагами любимого,

Ставя свои человеческие ноги, где ступали его,

В опасную тишину по ту сторону.

_____Сперва в слепом сопротивлении лесов она двигалась

Странными, нечеловеческими шагами по почве,

Путешествуя, как по незримой дороге.

Вокруг нее на зеленой земле

Мерцающая ширма лесов ее шаги облегала:

Своим густым роскошным препятствием веток

Осаждала ее тело, смутно сквозь него продирающееся

В богатом царстве осязаемых шепотов,

И вся красота шелестящая листьев

Рябила вокруг нее как изумрудное платье.

Но все больше и больше это в звук чужой превращалось,

Ее прежнее, родное тело казалось

Ношей, которую ее существо чуть ощутимо несло,

Сама же она жила далеко в некой поднятой сцене,

Где в претендующем на транс видении погони

Одинокими присутствиями в высокой беспространственной грезе

Светлый дух безмолвно скользил

И великая тень путешествовала сзади неясно.

Еще во влюбленной толпе ищущих рук,

Что нежно молили своими желаниями старыми,

Ее чувства ощущали близость земли, и мягкий воздух

Их облегал, и в беспокойных ветвях узнавалась

Неуверенная поступь слабых ног ветра:

Она ощущала ароматы неясные, далекие, зовущие касания;

Крик дикой птицы и ее крыльев шелест доносились,

Словно вздох из какого-то забытого мира.

Земля была поодаль, но еще близко: вокруг нее она ткала

Свою сладость, свою зелень, восторг,

Свой ласковый блеск живых, любимых оттенков,

Солнечный свет, достигший золотистого полдня,

Небеса голубые и мягкую почву.

Древняя мать своему дитя предлагала

Свой простой мир родных и знакомых вещей.

Но сейчас, словно чувственная власть тела,

Удерживающее то божество ее бесконечной прогулки,

Освободило тем духам их путь более великий

За неосязаемый барьер какой-то границы;

Могучим и отдаленным стал бог молчаливый

В пространствах иных, и душа, ею любимая,

Свою соглашающуюся близость к ее жизни утратила.

В глубокий и неведомый воздух,

Огромный, безветренный, без движения, звука,

Они, казалось, уходят, притянутые какой-то обширной

Бледнеющей далью, из под теплого контроля земли,

От нее отдалялась: сейчас, сейчас они вырвутся.

Тогда, пламенея, из гнезда ее тела, встревоженный,

За Сатьяваном ее неистовый дух воспарил.

Как среди склонов небом скал окруженных

В страхе и божественной ярости

Из гнезда своего против смерти карабкающейся,

Негодуя на ее пресмыкающееся преимущество стали,

Грозящее ее выводку, орлица свирепая,

Срывается в натиске мощи и крика,

Обрушиваясь как масса золотого огня.

Так, в пылающем натиске духа

Она пересекла границы разделявшего чувства;

Словно отброшенные бледные ножны, опустившись вниз вяло

Ее смертные члены упали назад из души.

Момент сна тайного тела,

Ее транс не знал ни о солнце, ни о земле, ни о мире;

Мысль, время и смерть исчезли из ее понимания:

Она не знала себя, была забыта Савитри.

Все было бурным океаном желания,

Где в необъятной ласке жил пленник,

Владеемый в высшей тождественности,

Ее цель, ее радость, источник, единственный, ее Сатьяван.

Ее суверен, заточенный в сердцевину ее существа,

Он стучал там, как ритмичное сердце, — она сама

Но все же иной, любимый, окутанный, обнятый,

Сокровище, от коллапса пространства спасенное.

Вокруг него, безымянная, бесконечная, она нарастала,

Ее дух, осуществленный в его духе, богатый всем Временем,

Словно Любви бессмертный момент был обнаружен,

Жемчужина внутри белой раковины вечности.

Затем из поглощающего моря транса

Ее пропитавшийся разум поднялся, струясь оттенками, в свет

Видения и, пробужденный снова ко Времени,

Вернул в форму очертания вещей

И жизнь — в границы знакомые и зримые.

Трое все еще двигались дальше в ее сцене-душе.

Словно сквозь фрагменты грезы шагая,

Она, казалось, путешествовала, зримая форма,

Выдуманная другими мечтателями, подобными ей,

Или приснившаяся в их сне одиноком.

Неуловимые, нереальные, однако близко знакомые, старые,

Как ущелья невещественной памяти,

Сцены, пересекаемые часто, но не жили где никогда, плыли

Мимо нее безразлично к целям забытым.

В безгласных регионах они были путниками

Единственными в новом мире, где не души не было,

Лишь настроения живые: безмолвная, сверхъестественная, странная

Страна была вокруг них, далекие небеса странные свыше,

Неясные просторы, где грезящие объекты держали

Одну свою неизменную идею в себе.

Непонятные травы, непонятные без деревьев равнины,

Непонятная бежала дорога, которая, как страх, спешащий к тому,

От чего наибольший ужас исходит, пролегала

Призрачно меж колоннами сознающих камней,

Угрюмыми и высокими, размышляющими воротами, чьи каменные мысли

Теряли свой огромный смысл по ту сторону, в ночи гигантской.

Загадка скульптурного сна Несознания,

К древней тьме приближения символы

И монументы ее титанического царства,

Проход в глубины, как немые, ужасные челюсти,

Что ждут путника, идущего вниз по тропинке протоптанной,

В мистерию, что убивает, притянутого,

За ее дорогой они наблюдали, безжалостные, тихие;

Часовые немой Неизбежности,

Молчаливые головы бдительного и угрюмого мрака,

Высеченная морда смутного, громадного мира.

Затем этой холодной, тяжелой, иссушающей линии достигли,

Где его ноги коснулись тенистого края границы,

Повернувшись, светлый Сатьяван арестованный

Глядел на Савитри глазами прекрасными.

Но раздался широкий и бездонный крик Смерти:

"О смертный, возвращайся назад к своему скоротечному роду;

Не стремись проводить Смерть к ее дому,

Коль твое дыхание не может жить там, где должно умереть Время.

Не думай своей рожденной умом страстной силой от неба

Поднять свой дух из его земного фундамента

И, вырвавшись из клетки материи,

Поставить на беспочвенное Ничто свои ноги грезы

И себя сквозь бездорожную пронести бесконечность.

Только в человеческих границах человек может жить невредимо.

Не полагайся на нереальных Господ Времени,

Бессмертным полагая это образ себя,

Который они построили на зыбких песках грез.

Не позволяй ужасной богине принуждать твою душу

Распространять твое неистовое вторжение в миры,

Где она, как беспомощная мысль, погибнет.

Узнай каменные, холодные пределы надежд своих в жизни,

Тщетно вооруженная мощью Идеала заимствованной,

Не пытайся превзойти человека границу и силу отмеренную:

Невежественный, спотыкающийся, запертый в кратких границах

Человек пародийным сюзереном мира венчает себя,

Терзая Природу работами Разума.

О спящий, о божественности снов насмотревшийся,

Проснись, трепеща среди равнодушных безмолвий,

В которых твоего существа слабые аккорды стихают.

Создания непрочные, пена печальная Времени,

Ваша скоротечная любовь не свяжет вечных богов".

Ужасный голос замолк в тишине воцарившейся,

Которая за ним, казалось, захлопнулась, широкая, интенсивная,

Бессловесная санкция из челюстей Ночи.

Не ответила Женщина. Ее высокая душа обнаженная,

Смертности пояс сорвавшая,

Против колеи закона и неизменной судьбы

Поставила в своей абсолютной воле первозданную силу.

Неподвижная, как статуя на своем пьедестале,

Одна в молчании и открытая ширям

Напротив немых пучин полночи, впереди громоздящихся,

Колонной огня и света она поднималась.

Конец первой песни

Песнь вторая Путешествие в вечной Ночи И голос Тьмы

Какое-то время на холодном краю Ночи ужасном

Все стояли, словно мир обречен был на смерть,

И ждали на безмолвной вечной границе.

Небеса склонялись к ним, как облачный лоб

Угрозы, через смутную и безгласную тишь.

Словно мысли немо стояли на грани отчаяния,

Где глубины последние ныряют в ничто

И последние грезы должны кончиться, они медлили; впереди

Был мрак, подобный тенистым крыльям, позади — бледный,

Безжизненный вечер, словно взгляд мертвеца.

По ту сторону — голодная ночь ее душу желала.

Но спокойный в своей одинокой нише силы, что жила в храме,

Неподвижный, ее огненно яркий дух, безмолвный и выпрямившийся,

Горел как пламя факела из окон комнаты

Напротив мрачной груди темноты.

И Женщина первая бросила вызов Пучине,

Дерзая путешествовать через вечную Ночь.

Укрепленная светом, она дала своей ноге погрузиться

В ужасную бесцветную пустоту;

Бессмертный, неиспуганный дух ее встретил

Безжалостной непроницаемой пустыни опасность.

На чернильной почве ночи они шевелились, формируя

Свое мистическое движение по ее человеческой поступи,

Плывущее движение, дрейфующий марш,

Словно фигуры, скользящие под закрытыми веками:

Все, как в грезе, шли, плавно скользя, все дальше.

Каменных ворот тяжелые створки были оставлены сзади;

Словно через проходы отступавшего времени

Нынешнее и прошлое в Безвременье падало;

Арестованное на краю авантюры неясной

Будущее, утопленное в небытие, кончилось.

Среди разрушающихся форм они неясно кружились;

Блекнущие преддверия мрачного мира

Их получили, где они, казалось, двигались, оставаясь

Неподвижными, никуда не продвигаясь, но куда-то при том проходя,

Немая процессия неясной картиной бежала,

Не сознательные форы, по сцене реальной идущие.

Мистерия безграничности ужаса,

Собирающая свою голодную силу огромная, безжалостная пустота

Окружила своими глубинами беззвучными медленно,

И чудовищная, пещеристая, бесформенная глотка

Поглотила ее в свою тенистую душащую массу,

Свирепая духовная агония грезы.

Занавес непроницаемого страха,

Тьма повисла вокруг ее клети чувства,

Как когда деревья превращаются в тенистые пятна

И последний дружеский отблеск гаснет

Вокруг вола, что в лесу связан

Охотниками, скрытыми в ночи наполненной.

Мысль, что в мире старалась, здесь была аннулирована;

Свое усилие жить и знать мысль отвергла,

Убежденная, наконец, что ее никогда не было;

Мысль погибла, вся ее греза действия кончилась:

Этот сгустившийся шифр своим темным был результатом.

В удушающем стрессе этого громадного Ничто

Разум думать не мог, дыхание — дышать, душа –

Помнить или себя чувствовать; она казалась

Пустой бездной стерильной пустоты,

Нулем, не помнящим суммы, им завершаемой,

Отрицанием Создателя радости,

Не спасенной ни широким покоем, ни глубиной мира.

Все, что претендовало здесь быть Правдой и Богом,

Сознающим собою, обнаруживающим Словом,

Созидательной радостью Разума,

Любовью, Знанием, восторгом сердца, здесь опускалось

Необъятным отказом вечного Нет.

Как тает золотая лампа во мраке,

Уносимая вдаль от желания глаз,

Так в тени исчезала Савитри.

Там не было направления, ни пути, ни конца или цели:

Не видя, она среди пучин бесчувственных двигалась

Или ступала через некую великую, черную, неведающую пустошь,

Или кружилась в немом вихре встречных ветров,

Собранных титаническими руками Случайности.

Здесь, в ужасной Обширности, никого с нею не было:

Она не видела больше неясного ужасного бога,

Ее глаза потеряли Сатьявана их светлого.

Но ее дух не слабел, а держал

Более глубоко, чем могут ограниченные чувства,

Что хватают внешнее и находят, чтобы терять,

Свои объекты любви. Так, когда на земле они жили,

Она ощущала его, блуждающего по полям, полям,

Что были сценою в ней, ее существа перспективами,

Раскрывавшими их секреты его поиску и его радости,

Ибо ревнивой сладости в ее сердце,

Какое бы счастливое пространство его возлюбленные ноги

Не предпочли, должно было тотчас ее душою,

Бессловесно его поступь чувствующей, его тело обнято.

Но сейчас молчаливая бездна между ними легла

И она в бездонное одиночество падала,

Даже из самой себя выброшенная, от любви отдаленная.

Долгие часы, что долгими стали с тех пор, как медленное время

Измерялось пульсом боли души,

В нереальной тьме, пустой и унылой,

Она путешествовала, по трупу жизни ступая,

Затерянная в слепоте угасших душ.

В муке пустоты одинокая,

Она жила вопреки смерти, она все еще побеждала;

Тщетно ее могучее существо угнеталось:

Ее тяжелая, долгая монотонность страдания

Медленно от своего мучения себя уставала.

Сперва слабый негаснущий проблеск,

Бледный, но бессмертный, во тьме замерцал,

Словно память вернулась к духам умершим,

Память, что желала жить снова,

Испарившаяся из разума во сне натальном Природы.

Этот проблеск блуждал, как луч луны потерявшийся,

Открывая ночи ее душу страха;

Змеевидная в проблеске тьма разлеглась,

Ее черные капюшоны, как в камнях драгоценных, украшены мистическим жаром;

Ее тусклые, лоснящиеся складки скользили и вились, они отступали,

Словно всякий свет ощущали мучительной болью

И от бледного приближения надежды страдали.

Ночь ощущала нападение на свое тяжелое, мрачное царство;

Великолепие некой светлой вечности

Грозило своим слабым лучом блуждающией Истины

Ее империи длящегося вечно Ничто.

В своей нетерпимой силе неумолимая,

Уверенная, что лишь она одна может быть правильна,

Она старалась опасный хрупкий луч задушить;

Сознавая всеотрицающую необъятность,

Она подняла свою гигантскую голову Ничто,

Ее пасть тьмы, глотающую все, что есть;

Она видела мрачным Абсолютом себя.

Но побеждал свет и расти продолжал,

И Савитри к своей утерянной себе пробудилась;

Ее члены отбросили холодные объятия смерти,

В хватке боли торжествовали ее сердца удары;

Ее душа упорствовала, требуя для своей радости

Душу любимого, ныне незримую.

Перед собой в безмолвии мира

Поступь бога она снова услышала

И из немой тьмы Сатьяван,

Ее муж, вырос в светлую тень.

Затем сквозь чудовищное, мертвое царство звуки прорвались:

Обширные как огромные волны, в ушах пловца утомленного,

Шумный, фатальный, железносердечный рев,

В ночи летальный зов Смерти:

"Вот моя темная необъятность безмолвная,

Вот дом вечно длящейся Ночи,

Вот тайна Ничто,

Желаний жизни тщету погребающая.

Увидело ли ты свой источник, о скоротечное сердце,

Узнало, из какой грезы ты было сделано?

В этой полной искренности нагой пустоты

Ты еще надеешься вечно жить и любить?"

Не ответила Женщина. Ее дух отверг

Голос Ночи, что знала, и Смерти, что думала.

В безначальной своей бесконечности

Через протяженности своей души безграничные глядела она;

Она видела своей жизни истоки бессмертные,

Она знала себя без рождения вечной,

Но все еще подавляя ее нескончаемой ночью,

Смерть, ужасный бог, на ее глаза положил

Бессмертное спокойствие своего страшного взора:

"Хотя ты и выжила, пустота нерожденная,

Которой никогда не прощу, пока длится Время,

Первобытное неистовство, что мысль формирует,

Заставляя неподвижную обширность жить и страдать,

Лишь печальная победа тобою одержана,

Пожить без Сатьявана немного.

Что богиня даст тебе древняя,

Помогающая ударам твоего сердца? Она лишь продлевает

Ничто, существующим выдуманное, и откладывает

Трудом жизни твой вечный сон.

Хрупкое чудо мыслящей глины,

Вооруженный иллюзиями ребенок Времени.

Заполнить вокруг пустоту, которую он боится и ощущает,

Пустоту, из которой пришел он и в которую он возвращается,

Он восхваляет свою самость и Богом ее именует.

Он зовет небеса помочь его надеждам страдающим.

Над собой он видит жаждущим сердцем

Нагие пространства, более бессознательные, чем он сам,

Что не имеют даже его привилегии разума,

Пустые ото всего, кроме своей синевы нереальной,

Он заселяет своими светлыми и милосердными силами.

Ибо море ревет вокруг него и земля разверзается

Под шагами его, огонь — его двери,

И смерть рыщет по лесам жизни охотясь.

Движимый Присутствием, с которым стремится,

Свою душу он предлагает в неумолимых часовнях

И одевает все красотой своих грез.

Боги, что видят землю глазами бессонными

И ведут ее гигантские запинки сквозь пустоту,

Дали человеку его разума бремя;

В его нерасположенном сердце свои огни засветили

И неизлечимое беспокойство посеяли в нем.

Его разум — охотник на тропинках неведомых;

Развлекая Время открытиями тщетными,

Он углубляет мистерию своей судьбы мыслью,

Воспевает смех свой и слезы.

Его смертность беспокоя бессмертия грезами,

Дыханием бесконечности его скоротечность тревожа,

Они дают ему голод, утолить который нет пищи;

Он — рогатый скот богов-пастухов.

Его тело — привязь, которой он связан,

Как корм они бросают надежду, радость и горе:

Землю его пастбища они оградили Неведением.

В его хрупкую, незащищенную грудь

Они вдохнули храбрость, что встречается смертью,

Они дали мудрость, которую осмеивает ночь,

Они начертали маршруты, на которых цели не видно.

Бесцельно человек трудится в неуверенном мире,

Баюкаемый непостоянными перерывами его боли,

Бичуемый бесконечными желаниями, как зверь,

Привязанный к колеснице ужасных богов.

Но если ты еще можешь надеяться и еще хочешь любить,

Вернись в скорлупу своего тела, свои узы с землей,

И жить с малым остатком своего сердца попробуй.

Не надейся отвоевать себе своего Сатьявана.

Но так как твоя сила не заслуживает тривиальной короны,

Твоей раненной жизни в подарок утешение я могу дать.

Договор, который мимолетные существа заключить с судьбой могут,

Придорожную сладость, которую срывают сердца, землей ограниченные,

Она, если ты пожелаешь принять, станет всецело твоей.

Избери жизни надежды своим призом обманчивым".

Когда безжалостный страшный Голос замолк,

Бесконечно поднимались в Савитри,

Как залитые луной гребни содрогающегося паводка,

Движения мыслей, рожденные из безмолвия некоего,

Бегущие по морю ее немого бездонного сердца.

Наконец, она сказала; ее голос был Ночью услышан:

"Я не кланяюсь тебе, о маска смерти огромная,

Черная ложь ночи, предлагаемая душе человека запуганной,

Нереальный конец вещей неизбежный,

Ты — мрачная шутка, играющая с духом бессмертным.

Я гуляю, сознавая бессмертие.

Победный дух, силу свою сознающий,

Не как просительница я в твои ворота вошла:

Неубитая, я пережила хватку Ночи.

Мое главное сильное горе моим не движет умом;

Мои непролитые слезы превратились в жемчужины силы:

Я трансформировала свою неудачно сформированную хрупкую глину

В тяжесть статуи души.

Ныне в борьбе великолепных богов

Мой дух будет упрямым и сильным,

Противостоя отказам многочисленным мира.

Я не сгибаюсь с подчиненной толпою умов,

Что бегут подбирать нетерпеливыми руками довольными

И выковыривают из грязи среди множества топающих ног

Его презрительные мелкие уступки слабому.

Мой труд — богов борющихся:

Принуждая на медленные, неохотные годы

Пылающую волю, что царит за пределами звезд,

Они возлагают закон Разума на работы Материи

И желание души у бессознательной Силы земли отвоевывают.

Во-первых, Сатьявана я требую,

Моего мужа, проснувшегося в очаровании леса

От своих одиноких грез долгого чистого детства,

Желанных, но не для его жизни прекрасной.

Дай, если должен, или откажись, если можешь".

Смерть склонила голову в презрительном холодном согласии,

Строитель для человека этой грезе подобной земли,

Которого дразнит тщетой всех даров, ею подаренных.

Возвысив свой гибельный голос, сказал он:

"Я снисходителен к грезам, которые мое касание разрушит,

Тоскующему сердцу его отца я уступаю

Королевство и силу, утраченных друзей и величие,

Царские атрибуты для его мирной старости,

Бледную пышность клонящихся к закату дней человека,

Посеребренную, увядающую славу падения жизни.

Тому, кто мудрее стал благодаря враждебной Судьбе,

Я возвращу блага, которые душа предпочитает обманутая

Имперсонального ничто обнаженной величественности.

Чувственное утешение света я дам

Глазам, что могли найти более обширное царство,

Более глубокое зрение в их ночи бездонной.

Этого тот человек желает и просит напрасно,

Пока живет на земле и лелеет надежду.

Назад, из величия моего опасного царства,

Иди, смертная, на свой маленький земной шар разрешенный!

Спеши, быстроногая, чтобы не убить свою жизнь.

Великие ты нарушила законы, ступай,

Открой, наконец, взгляд их мраморных глаз на себе".

Но Савитри ответила презрительной Тени:

"Мир-Дух, я духом равным тебе была рождена.

Моя воля — тоже закон, моя сила — бог.

Бессмертна я в своей смертности.

Перед неподвижным взором я не дрожу

И перед неменяющейся иерархией мраморной,

Что смотрит каменными глазами Закона и Рока.

Своим живым огнем моя душа может их встретить.

Из своей тени отдай мне назад

В цветущие просторы земли Сатьявана,

В сладостную скоротечность человеческих членов,

Чтобы соединить с ним пылающее желание моего духа.

Я желаю нести с ним древней Матери груз,

Я желаю следовать с ним земною тропою, что ведет к Богу.

Вечные пространства еще откроются мне,

Пока странные горизонты вокруг нас далеко отступают,

Путешествующих вместе в обширном неведомом.

Ибо я, что шла с ним по путям Времени,

Позади его шагов любую ночь могу встретить

Или изумительный невообразимый рассвет,

Что прольется на нас в Запредельном нехоженом.

Куда бы ты не вел его душу, я буду преследовать".

Но противостоя ее требованию, неумолимый,

Утверждая непреложный Декрет,

Утверждая неумолимый Закон

И сотворенных созданий ничтожность,

Долетел из катящихся пустошей ночи

Рожденный из загадки непостижимых глубин

Голос величия и насмешки пугающей.

Подобно тому, как когда штормоволосое море-Титан

Бросает пловцу грозный смех,

Вспоминая всю радость, что волны его утопили,

Так из тьмы суверенной ночи

Против безграничного сердца Женщины поднялся

Вселенской Смерти крик всемогущий:

"Имеешь ты крылья бога или ноги, что на звезды мои могут встать,

Создание хрупкое, что домогается с храбростью,

Забывая свои границы мысли, свою смертную роль?

Их орбиты были проложены прежде, чем твоя душа сформирована.

Я, Смерть, создал их из моей пустоты;

Все вещи на них я воздвиг и все разрушаю.

Я сделал миры своей сетью, каждая радость — петля.

Голод, влюбленный в свою жертву страдающую,

Жизнь, что пожирает: таков мой образ в вещах.

Смертный, чей дух есть мое дыхание скитающееся,

Чья скоротечность была придумана улыбкой моей,

Беги, свою жалкую добычу прижимая к груди своей трепетной,

Пронзенной моей острой болью, которую не скоро Время залечит.

Слепой раб моей глухой силы, которого я заставляю

Грешить, за что могу я наказывать, желать,

За что я могу бичевать тебя отчаянием, горем,

И ты придешь, кровоточа, ко мне, наконец.

Твое ничтожество узнано, мое величие известно,

Не пытайся попасть на запретные, счастливые земли,

Предназначенные душам, что могут моему повиноваться закону,

Чтобы в их мрачных часовнях твоя поступь не разбудила

От тревожного железносердечного сна

Фурий, которые мстят осуществленным желаниям.

Страшись, чтоб в небесах, где страсть надеялась жить,

Где берут начало Неведомого молнии, ужаснувшаяся,

Одинокая, рыдающая, преследуемая гончими неба,

Израненная и покинутая душа, ты не спасалась

Сквозь долгую пытку столетий,

Не многие жизни неутомимый Гнев истощают,

Который утолить Ад не может и смягчить небесная милость.

Я сниму с тебя черную вечную хватку:

Сжимая в сердце своей судьбы мелкие горести,

Ступай с миром, если для человека есть мир".

Но Савитри ответила, встречая насмешку насмешкой,

Смертная женщина Господину ужасному:

"Кто этот Бог, которого придумала ночь,

Презренные миры создающий презрительно,

Что сделал для тщеты лучистые звезды?

Не он свой храм возвел в моих мыслях

И сделал его священный пол моим человеческим сердцем.

Мой Бог — это воля и триумфы на дорогах его,

Мой Бог — это любовь и все страдания сладостные.

Ему предложила надежду я в жертву,

Мои страстные желания отдала как обет.

Кто запретит или воспрепятствует его ходу,

Быстрому, чудесному возничему?

Путешественник миллионов дорог жизни,

Его шаги, со светилами небес близко знакомые,

Ступают без боли по мощеным мечами площадям ада;

Туда он спускается точить вечную радость.

Золотые крылья любви имеют силу развеять твою пустоту:

Глаза любви, подобные звездам, смотрят через ночь смерти,

Нагие ноги любви ступают по самым твердым мирам.

Она трудится в глубинах, в высотах ликует;

Она твою вселенную, о Смерть, переделает".

Она сказала и какое-то время не отвечал голос ей,

Они по бездорожной шли ночи

И тот проблеск был, как бледный глаз,

Беспокоящий тьму своим взором неясным.

Затем вновь наступила глубокая и опасная пауза

В том нереальном путешествии через слепое Ничто;

Еще раз Мысль, Слово в пустоте поднялись

И Смерть дала ответ душе человека:

"На что ты надеешься? К чему ты стремишься?

Это — твоего тела сладчайшая приманка блаженства,

Хрупкой, ненадежной формы, атакованной болью,

Услаждать несколько лет твое запинающееся чувство

Медом физической сладости и огнем сердца,

Тщетно единства ища, чтобы обнять

Сверкающего идола мимолетного часа.

И ты, что есть ты, душа, ты — славная греза,

Созданная краткими эмоциями и блестящими мыслями,

Светлячков хрупкий танец, спешащих сквозь ночь,

Искрящийся фермент в освещенной грязи жизни?

Ты что же, потребуешь бессмертия, сердце,

Крича вопреки вечным свидетельствам,

Что ты и он — нескончаемые и бесконечные силы?

Только Смерть продолжается и Пустота несознательная,

Только я вечен и нескончаем.

Я — грозная Обширность бесформенная,

Я — пустота, которую люди Пространством зовут,

Я — безвременное Ничто, несущее все,

Я — Неограничиваемый, немое Одно.

Я, Смерть, есть Он; нет Бога иного.

Все из моих глубин рождены, все живут смертью:

Все в мои глубины вернутся и больше не будут.

Я создал мир своей несознательной Силой.

Моя Сила — Природа, что созидает и убивает

Сердца, что надеются, члены, что хотят жить.

Я человека ее инструментом и рабом сделал,

Его тело я своим сделал пиром, его жизнь — своей пищей.

Человек помощи иной не имеет, кроме как Смерти;

Он приходит ко мне в своем конце за отдохновением и миром.

Я, Смерть, твоей души единственное убежище.

Боги, которым человек молится, ему не могут помочь;

Они есть мои вымыслы и мои настроения,

Отраженные в человеке силой иллюзии.

То, что ты видишь как свою бессмертную самость,-

Это тенистая икона моей бесконечности,

Это Смерть в тебе, о вечности грезящая.

Я есть Неподвижный, в котором все движутся,

Я — нагая Пустота, в которой они прекращаются:

У меня нет ни тела, ни языка говорить,

Я не общаюсь с человеческим глазом и ухом;

Лишь твои мысли придают фигуры моей пустоте.

Лишь потому, о претендент на божественность,

Что ты призывала меня со своею душою бороться,

Я притворился лицом, формой и голосом.

Но если бы в тебе и было Существо, свидетель всему,

Как бы оно помогло твоему желанию страстному?

В стороне оно наблюдает, одинокое и абсолютное,

Равнодушное к твоему крику в безымянном покое.

Его существо чисто, не изранено, неподвижно, одно.

Один бесконечный наблюдает бессознательную сцену,

Где все вещи гибнут, как пену звезд.

Он Один живет вечно. Там нет Сатьявана,

Рождено изменение — и нет там Савитри,

Что от краткой жизни своей взятки радости требует. Туда любовь

Никогда не приходила с глазами от слез красными,

Нет там ни Времени, ни тщетных ширей Пространства.

Оно не несет живого лица, ни имени оно не имеет,

Ни взгляда, ни сердца, что бьется; оно не просит секунду

Помочь его бытию или разделить его радости.

Оно — восторг одинокий бессмертно.

Если ты желаешь бессмертия,

Своей душе одна будь достаточна:

Живи в себе, забудь мужчину, которого любишь.

Моя последняя величественная смерть тебя от жизни спасет;

Тогда ты поднимешься в свой неподвижный источник".

Но Савитри ответила ужасному Голосу:

"О Смерть, что рассуждает, не рассуждаю я,

Резон, что изучает и ломает, но построить не может

Или строит напрасно, ибо не верит работе.

Я есть, я люблю, я вижу, я желаю, я действую".

Смерть ответила глубоко окружающим криком:

"Знаю тоже. Знаю, ты перестанешь любить

И желать, освобожденная от своего сердца,

Ты утихнешь навеки и будешь спокойна,

Соглашаясь на преходящесть вещей".

Но Савитри в защиту человека Смерти сказала:

"Когда я полюбила навеки, я знала.

Любовь во мне знает правду, которую маскируют все перемены.

Я знаю, что знание — это объятия широкие:

Я знаю, что каждое существо есть я сама,

В каждой груди спрятан мириадный Один.

Я знаю, что спокойный Трансцендентальный несет мир,

Скрытый Обитатель, Господин молчаливый:

Я чувствую его тайное действие, его сокровенный огонь;

Я слышу журчание космического Голоса.

Я знаю, мой приход был волною из Бога.

Ибо все его солнца были в моем рождении сознательны

И тот, кто в нас любит, пришел, скрытый смертью.

Затем человек среди огромных звезд был рожден,

Наделенный сердцем и разумом, чтобы тебя победить".

В вечности своей безжалостной воли,

Уверенный в своей империи и в своей бронированной мощи,

Подобно пренебрегающему бурными словами беспомощными

Из уст своей жертвы, тот бог не ответил.

Он стоял в молчании и во тьму кутался,

Неподвижная фигура, неясная тень,

Опоясанная ужасами его тайных мечей.

Полузримое в тучах мрачное лицо показалось;

Сумрачной тиарой Ночи его спутанные волосы были,

Пепел погребальных костров отмечал его лоб.

Снова, скиталец в нескончаемой Ночи,

Слепо запрещенная мертвыми, пустыми глазами,

Она путешествовала по немым, безнадежным пространствам.

Вокруг нее катились содрогающиеся пустоши мрака,

Его глотающая пустота и безрадостная смерть,

Возмущенная ее мыслью, ее жизнью, любовью.

В долгой ночи, блекнущей под ее принуждением,

По неземным дорогам полузримо скользя,

В неясной тусклости призрачно двигались трое.

Конец второй песни

Конец книги девятой

Песнь первая Грезы-сумерки Идеала

Все еще была пустынная и страшная тьма;

Там не было ни перемены, ни на нее какой-то надежды.

В этой черной грезе, что Пустоте была домом,

Прогулка в Никуда в стране Ничто,

Они все так же скользили без намерения, цели;

Мрак вел в худший мрак, смерть — к еще более пустой смерти,

В бесцельной Обширности некоего позитивного Небытия

Сквозь бесформенные непостижимые немые пустыни.

Бесплодный луч света страдающего

Сквозь безысходную тьму их шагам следовал,

Как воспоминание об утраченной славе;

Хотя он и рос, он казался здесь нереальным,

И в то же время преследовал холодное, огромное царство Ничто,

Неутолимое, нескончаемое, одинокое, несуществующее,

Бледный призрак некой вечности мертвой.

Было так, словно сейчас она должна была свой долг заплатить

За свою тщеславную самонадеянность существовать, мыслить

Некой блестящей Майе, что ее душу задумала.

В нескончаемой боли она должна была получить отпущение

За свой грех первородный, желание быть,

И грех последующий, величайший, духовную гордость,

Что, создание пыли, себя с небом равняет,

Свою презренную роль червя, что корчится в грязи,

На эфемерность осужденное, рожденное из грезы Природы,

Отказ от скоротечного создания роли,

Требование быть живым огнем Бога,

Желание бессмертным быть и божественным.

В этой огромной тьме, нагой и тяжелой,

Она искупала все, начавшееся с первого действия,

Откуда вышла ошибка сознания Времени,

Сломанную печать сна Несознания,

Первобытный беспардонный мятеж, что нарушил

Тишину и покой Ничто,

Которое до этого казалось вселенной,

Показавшейся в тщете Пространства пригреженного,

И жизнь, что возникла, порождая горе и боль:

Великое Отрицание было ликом Реальности,

Запрещающим процесс тщетный Времени:

Когда мир исчезнет, творения больше не будет,

Когда сотрется вторжение Времени,

Оно будет длиться, бестелесное, спасенное от мысли, в покое.

Проклинаемая в том, в чем был ее источник божественный,

Приговоренная жить навеки лишенной блаженства,

Ее бессмертие — ее наказание,

Ее дух, виновник существа, обречен на скитания,

Вечно двигаясь сквозь вечную Ночь.

Но Майя — вуаль Абсолюта,

Оккультная Истина этот могучий мир сотворила:

Мудрость Вечного и самознающий акт

В невежественном Разуме и в шагах тела.

Несознание — это сон Сверхсознания.

Непостижимый Ум

Изобретает парадокс глубокий творения;

Духовная мысль втиснута в формы Материи,

Незримая, она выбрасывает безмолвную энергию

И вырабатывает чудо посредством машины.

Все здесь является мистерией противоположностей:

Тьма — это магия самоспрятанного Света,

Страдание — какого-то тайного восторга маска трагическая

И смерть — инструмент нескончаемой жизни.

Хотя Смерть позади нас по дороге Жизни гуляет,

Начала тела наблюдатель неясный

И ничтожных работ человека последний судья,

Иная загадка есть у ее лика двусмысленного:

Смерть есть ступенька, дверь, шаг запинающийся,

Что душа должна делать, чтобы идти от рождения к рождению,

Поражение мрачное, что в себе носит победу,

Хлыст, чтобы гнать нас к бессмертию нашему.

Несознательный мир есть самосозданная комната духа,

Вечная Ночь — тень вечного Дня.

Ночь — ни наше начало, ни конец наш;

Она — темная Мать, в чьем лоне мы спрятаны,

Хранимые от слишком скорого пробуждения в мире страдания.

Мы пришли в нее из небесного Света,

Мы Светом живем и к Свету идем.

Здесь, в этом месте Тьмы, немой, одинокой,

В сердце Небытия, всегда продолжающегося,

Свет побеждал сейчас даже тем слабым лучом:

Его тусклое проникновение бурило темную мертвую массу;

Он почти изменил ее в мерцающий вид,

Что давал жилье фантому золотистого Солнца,

Чья орбита стала зрачком глаза Ничто.

Золотой огонь вошел и обжег сердце Ночи;

Ее сумрачная бездумность начала грезить;

Несознательное становилось сознательнее. Ночь ощущала и думала.

Атакованная в суверенной пустоте ее царства,

Бледнела и отступала нетерпимая Мгла,

Лишь немного черных следов пятнали тот Луч.

Но на слабеющем краю утерянного немого пространства

Все еще угрюмо вырисовывалось тело дракона великого;

Медленного борющегося Рассвета противник,

Защищающий свою почву мучимой мистерии,

Он вил свои кольца в мертвом, измученном воздухе

И, изгибаясь, стекал вниз исчезая по склону серому Времени.

_____Предутренние сумерки богов наступили;

Удивительные ото сна поднимались их формы,

И долгие ночи Бога были рассветом оправданы.

Там прорывается страсть и нового рождения восторг

И шумокрылые видения блуждают под веками,

Небес герольды поющие будят тусклоглазый Простор.

Мечтающие божества глядят по ту сторону зримого

И в мыслях своих формируют миры идеальные,

Выпрыгивающие из безграничного мгновения желания,

Что когда-то хранилось в неком сердце бездонном.

Ушло бремя тьмы непроглядной,

И все горе ночи умерло:

Неожиданно одаренная слепой радостью с руками нашаривающими,

Как тот, кто проснулся и нашел свои грезы верными,

В счастливом, туманном и сумеречном мире,

Где все бежало за светом, любовью и радостью,

Она скользила; туда далекие блаженства притягивали ближе

И глубокое предвкушение восторга,

Вечного стремления быть владеемым и владеть,

Где, хоть ни разу не пойманный, дышал все же странный экстаз.

Жемчужнокрылая неясность пролетая плыла,

Воздух, что нести слишком много света не смел.

Неясные поля были там, мерцали неясные пастбища, деревья неясные,

Неясные сцены, сердцу говорящие смутно, в дрейфующей дымке;

Неясный бродил белый скот, мерцая в тумане;

Неясные духи с криком бестелесным скитались,

Неясные мелодии касались души и бежали преследуемые

В гармоничные неуловимые дали;

Едва различимые формы и наполовину светлые силы,

Не желающие цели для неземного своего курса,

Блуждали счастливо сквозь неясные, идеальные страны

Или плыли без опоры, или их прогулка

Оставляла следы мечтательности на почве сладостной памяти;

Или они шагали в могучей мере их мыслей,

Ведомые низким далеким пением богов.

Рябь мерцающих крыльев пересекала далекое небо,

Как белогрудые фантазии птицы летали

С низкими беспокоящими голосами желания,

И едва слышное мычание слух привлекало,

Словно здесь были Бога-Солнца коровы блестящие,

Скрытые в тумане и идущие к солнцу.

Эти мимолетные существа, эти неуловимые формы

Были всем, что ловил глаз и встречала душа,

Естественные обитатели этого мира.

Ничего фиксированным здесь не было и не оставалось надолго;

Не было смертного, чьи ноги могли б отдохнуть на этой земле,

Ни дыхания жизни, что медлила б, здесь воплощенная.

В этом прекрасном хаосе радость танцуя мимо бежала,

И красота избегала определенной линии, формы

И прятала свой смысл в мистериях оттенка;

Однако удовольствие всегда повторяло все те же ноты

И давало ощущение прочного мира;

Странная консистенция форм там была,

Одни и те же мысли там постоянными прохожими были,

И все нескончаемо возобновляло очарование свое,

Маня вечно ждущее сердце,

Как музыка, которую всегда ждут услышать,

Как возвращение повторяющегося ритма.

Непрестанное касание вещей, никогда не ухваченных,

Окраины миров, незримо божественных.

Словно след исчезающих звезд,

Там лились на атмосферу плывущую

Цвета, лучи и мимолетные блики,

Что звали последовать в небо магическое,

И в каждом крике, что чуть слуха касался,

Был блаженства неосуществленного голос.

Обожание царило в томящемся сердце,

Дух чистоты, ускользающее присутствие

Феерической красоты и неуловимого восторга,

Чей моментальный ускользающий трепет,

Как бы ни был невещественен для нашей плоти

И краток даже в непреходящести,

Много сладостнее казался, чем любой иной известный восторг,

Который земля или всепобеждающие небеса могут дать.

Небеса, вечно юные, и земля, что слишком тверда и стара,

Задерживают неподвижностью сердце:

Слишком долго длится их восторг созидания,

Их смелые формации чересчур абсолютны;

Мукой божественного усилия вырезанные,

Они стоят, как скульптуры на вечных холмах,

Или, добытые из живых камней Бога,

Завоевывают совершенной формой бессмертие.

Они тоже вещам вечным близки:

Бесконечных значений сосуды,

Они слишком чисты, слишком велики, многозначительны слишком;

Нет тумана, нет тени, что успокаивали б покоренное зрение,

Нет тонкой полутени неуверенности.

Здесь они лишь касались золотого края блаженства,

Мерцающие плечи некой богоподобной надежды,

Проносящиеся ноги утонченных желаний.

На медленном дрожащем краю между ночью и днем,

Как гости с утренней звезды, они появились,

Удовлетворенные начала совершенства, первые

Трепетные образы небесного мира:

Они смешались в страсти преследования,

Волнуясь с брызгами радости, слишком тонкой, чтобы наскучить.

Все в этом мире затенено спереди, не очерчено четко,

Словно лица, в раздувающемся пламени мелькающие,

Как силуэты чуда в пятне краски,

Словно ландшафты мимолетные, окрашивающие серебристый туман.

Здесь видение от встревоженного зрения ускользало,

И звук искал от слуха убежища,

И всякое переживание поспешной радостью было.

Полузапретными были здесь радости схваченные,

Боязливые свадебные души деликатно завуалированы,

Как когда грудь юной богини смутно движется

К первому желанию и преображению ее белой души.

Мерцающий Эдем, пересекаемый волшебными бликами,

Феерического жезла дрожь предвкушения,

Но в то же время ничто блаженству не близко.

Все в этом царстве прекрасном было странным небесно

В неприскучиваемого восторга мимолетном довольстве,

В настойчивости перемены магической.

Мимо исчезающих изгородей, спешащих намеков лугов,

По быстро спасающимся тропинкам, где ее ноги скользили,

Путешествуя, она не желала конца: как тот, кто через облако

Путешествует к гребню горы и слышит

Поднимающийся к нему из сокрытых глубин

Звук незримых потоков, она шла, осажденная

Иллюзией пространства мистического,

Ощущала очарование бестелесных касаний, слышала

Сладость, словно от голосов неясных, высоких,

Зовущих, как на ищущих ветрах путешественники,

Мелодично с криком манящим.

Словно древняя музыка, но при том вечно юная,

Несущая намеки ее сердца струнам,

Мысли, чье жилище не найдено, льнули

К ее уму с повторением страстным,

Желания, что не вредят, счастливые лишь тем, чтобы жить

Всегда прежними и всегда неисполненными,

Пели в груди, как небесная лира.

Так все могло длиться, но не быть никогда.

В той красоте, подобной грезе ума, сделанной зримой,

Сатьяван, одетый в свои лучи чуда,

Впереди нее казался этого очарования центром,

Ее любви страстно желающих грез глава

И фантазий ее души капитан.

Даже величие лица Смерти ужасное

И мрачная печаль этого бога не могли затемнить и убить

Неосязаемый блеск тех летящих небес.

Своей мрачной Тенью, неумолимой, зловещей,

Красоту и смех он делал более насущными;

Подчеркнутая его серостью радость была дороже и ярче,

Его темный контраст, обрамляющий идеальное зрелище,

Углублял невыразимые значения сердцу;

Боль становилась дрожащим полутоном блаженства

И скоротечность — плывущей кромкой бессмертия,

Платье момента, в котором она выглядела более светло,

Его антитеза ее божественность подчеркивала.

Товарищ Луча, Тумана и Пламени,

Ее лунно ясным лицом момент лучистый притянут,

Она почти что казалась мыслью среди мыслей плывущих,

С трудом видимых визионером-умом

Среди белых глубинных раздумий души.

Наполовину побежденная грезой-счастьем вокруг,

Так она по земле очарования шла,

Но еще оставался ее души владелец.

Над нею ее дух в своем трансе могучем

Видел все, но жил для своей трансцендентальной задачи,

Неподвижный, как вечная звезда неизменная.

Конец первой песни

Песнь вторая Евангелие Смерти и тщета Идеала

Затем раздался спокойный безжалостный голос:

Отменяя надежду, аннулируя золотые истины жизни,

Его акценты фатальные поразили трепещущий воздух.

Этот прекрасный мир плыл, тонкий и хрупкий, больше похожий

На некий мимолетный жемчужный отблеск прощальный

На слабеющей грани сумерек безлунного вечера.

"Пленник Природы, многомечтательный дух,

В царстве идеала творение мысли, наслаждающееся

Бессмертностью своей невещественной,

Что притворилось тонким разумом человека чудесным,

Вот он тот мир, из которого твои стремления пришли.

Когда она хочет построить вечность из праха,

Мысль человека раскрашивает образы, которые очертила иллюзия;

Пророча славу, которой она никогда не увидит,

Она трудится деликатно среди своих грез.

Посмотри на полет этих форм, расписанных светом,

На воздушное одеяние богов бестелесных;

О восторге вещей, что никогда рождены быть не могут,

Надежда поет надежде, хор светлый, бессмертный;

Облако утоляет облако, фантом к фантому желающему

Сладко склоняется, сладко пойман или сладко охотится.

Таково вещество, из которого идеал формируется:

Его строитель — мысль, его основа — желание сердца,

Но их зову ничего не отвечает реально.

Не живет идеал ни на земле, ни на небе,

Яркая горячка пыла человеческой надежды

С вином ее собственной фантазии выпитый.

Это — блестящей тени мечтательный след.

Твоего зрения ошибка строит лазурное небо,

Твоего зрения заблуждение чертит радуги арку;

Твое смертное, страстное желание создало для тебя душу.

И этот ангел в твоем теле, которого ты называешь любовью,

Что крылья свои формирует из оттенков твоих эмоций,

Что в ферментах твоего тела рожден

И с телом, что его приютило, умрет.

Она — это страсть твоих желающих клеток,

Это плоть, что зовет к плоти удовлетворить свою похоть;

Это твой ум, что ищет ум отвечающий,

И грезит, пока его супруг найден;

Это твоя жизнь, что человеческой просит опоры

Для поддержания своей одинокой слабости в мире

Или чтобы насытить свой голод жизнью другого.

Зверь, что медлит, к добыче подкрадываясь,

Она сгибается под кустом в великолепном цветке,

Чтобы схватить сердце и тело для своей пищи:

И этого зверя ты считаешь богиней бессмертной.

О человеческий разум, тщетно ты мучаешь

Часа восторг, чтобы его растянуть в долгую пустоту бесконечности

И наполнить ее бесформенные, бесстрастные бездны,

Равнодушную убеждая Пучину

Придать вечность существам скоротечным,

И обманываешь хрупкие движения сердца

Притворством твоего духа в бессмертии.

Здесь все появляется, рожденное из Ничего;

Окруженное, оно длится пустотою Пространства,

Какое-то время поддержанное Силой неведающей,

Затем вновь осыпается в своего предка, Ничто:

Лишь молчаливый Один может быть вечным.

В Одном нет места любви.

Чтобы прикрыть любви бренную грязь,

Тщетно ты ткешь на станке, у Бессмертия заимствованном,

Идеала невыцветающее великолепное платье.

Идеал еще никогда не был сделан реальностью.

Заточенный в форму, где жить слава не может;

Запертый в тело, он больше не дышит.

Неосязаемый, уединенный, чистый навеки,

Суверен лучащейся пустоты своей собственной,

Неохотно он в земной воздух спускается,

Чтобы какое-то время жить белым храмом в человеческом сердце:

В его сердце сияет он, его жизнью отвергнутый.

Неизменный, бестелесный, прекрасный, величественный и безмолвный,

Неподвижно он сидит на своем сияющем троне;

Молча он принимает молитву человека и жертву.

У него нет ни голоса отвечать на человеческий зов,

Ни ног, чтоб идти, ни рук, чтобы брать дары человека:

Воздушная статуя голой Идеи,

Девственная концепция бестелесного бога,

Его свет побуждает человека творить

Более божественных вещей земное подобие.

Его окрашенный отблеск на человеческие действия падает;

Человеческие установления — идеалу надгробия,

Именем идеала человек подписывает свои условности мертвые;

Его добродетели в небесное платье Идеала одеты

И носят нимб его очертания:

Их ничтожность человек прикрывает божественным Именем.

Но притворства недостаточно яркого,

Чтобы скрыть их земное происхождние нищее:

Там есть лишь земля, не некий небесный источник.

Если небеса там и есть, то они скрыты в своем собственном свете,

Если вечная Правда где-нибудь правит неведомая,

Она в огромной пустоте без Бога горит;

Ибо правда сияет далеко от лжи мира;

Как небеса могут спуститься на несчастную землю

Или вечное жилище в плывущем быть времени?

Как ступит на печальную почву земли Идеал,

Где жизнь есть лишь труд и надежда,

Ребенок Материи, Материей вскормленный,

Огонь, слабо горящий в камине Природы,

Волна, что разбивается о берег Времени,

Утомительный путь путешествия к смерти?

Аватары прожили и умерли тщетно,

Тщетной была мысль мудреца, голос пророка;

Тщетно был виден сияющий Путь поднимающийся.

Земля неизменная лежит под кружащимся солнцем;

Она свое падение любит и нет всемогущества,

Что могло бы ее смертные несовершенства стереть,

Она сгибает прямую линию Неба в человека кривое неведение

Или населяет мир смерти богами.

О путешественница в колеснице Солнца,

В часовне своей святой фантазии жрица высокая,

Что с магическим ритуалом в доме земли

Поклоняется идеалу и вечной любви,

Что такое любовь, которую мысль обожествила твоя,

Этот бессмертный миф и святая легенда?

Она — это сознательное стремление плоти,

Она — это великолепное горение нервов,

Роза восхитительной грезы, закрывающая лепестками твой разум,

Великий красный экстаз, твоего сердца мука.

Внезапно дни преображая твои,

Она проходит, и мир становится прежним.

Восхитительное лезвие боли и сладости,

Трепет в ее остром желании позволяет ей казаться божественной,

Золотым мостом над ревом годов,

Канатом, тебя связующим с вечностью.

И в то же время как кратка и хрупка! Как истощается скоро

Это сокровище, расточаемое на человека богами,

Эта кажущаяся души к душе счастливая близость,

Этот мед дружбы тел,

Эта парящая радость, этот экстаз вен,

Это странное озарение чувств!

Если бы жил Сатьяван, умерла бы любовь;

Но Сатьяван мертв, и любовь будет жить

Еще немного в твоей печальной груди, пока

На стене памяти его тело и лик не поблекнут,

Где другие тела, другие лица пройдут.

Когда любовь внезапно врывается в жизнь,

Сперва человек ступает в мир солнца;

Он ощущает свой небесный элемент в своей страсти:

Но прекрасный, солнечный участок земли –

Лишь один чудесный аспект, взятый у вспышки небес.

Змея есть, червь в сердце розы.

Слово, секундное действие могут эту богиню убить;

Ее ненадежно бессмертие,

У нее есть тысячи способов страдать и погибнуть;

Одной небесною пищей любовь жить не может,

Она может лишь на соке земли продолжаться.

Поскольку твоя страсть была чувственной, утонченной потребностью,

Голодом тела и сердца,

Твое желание может прискучить, прекратиться, свернуть еще куда-либо

Или любовь может встретить безжалостный, ужасный конец

Из-за горькой измены, либо гнев с жестокими ранами

Разлучит, или твое неудовлетворенное желание побудит

Уйти, когда уляжется первая радость любви, ободранная и убитая:

Тусклое равнодушие сменяет огонь

Или привычка расположения любовь имитирует:

Неудобное, внешнее объединение тянется

Или компромисса жизни рутина.

Где когда-то семя единства было посеяно

В подобие почвы духовной

Небесных сил авантюрой божественной,

Двое борются, живя неразлучно без радости,

Два эго, в одной напрягающиеся упряжи,

Два разума, разделенные несогласными мыслями,

Два духа, разобщенные, вовек разделенные.

Так идеал фальсифицируется в человеческом мире;

Тривиальное или мрачное разочарование приходит,

Грубая реальность жизни на душу пристально смотрит:

Час отсрочки Небес убегает в бестелесное Время.

От этого Смерть тебя и Сатьявана спасает:

Сейчас он спасен, освобожден от себя;

Он путешествует к тишине и блаженству.

Не зови его назад в вероломство земли,

В скудную, пустяковую жизнь Человека-животного.

В моих широких, спокойных просторах дай ему спать

В гармонии с могучим молчанием смерти,

Где любовь на мирной груди лежит в дреме.

Одна возвращайся в твой хрупкий мир:

Покарай сердце знанием, раскрой глаза, посмотри

На природу свою, поднятая в чистые живые высоты,

Небесных птиц видением с невоображаемых вершин.

Ибо, когда ты свой дух отдаешь грезе,

Скоро тяжелая неизбежность тебя поражает:

Чистейший восторг начался, и он должен закончиться.

Ты тоже должна знать, не повернет твое сердце

Твою убаюканную душу, ставшую на прикол в вечных морях.

Тщетны циклы твоего блестящего разума.

Оставь, забывая радость, надежду и слезы,

Свою страстную природу в глубокой груди

Счастливого Небытия и внемирового покоя,

Освобожденная в моем мистическом отдыхе.

Наедине с моим бездонным Ничто все забудь.

Забудь свою бесполезную трату сил духа,

Забудь своего рождения утомительный круг,

Забудь радость, борьбу и страдание,

Неясный духовный поиск, который впервые начался,

Когда миры прорвались вперед, как цветков пламени грозди

И великие горящие мысли путешествовали по небу ума,

И Время и его эпохи ползли сквозь обширность,

И души в смертность входили".

Но Савитри темной Силе ответила:

"Опасную музыку ты сейчас обнаружила, Смерть;

Плавящую речь в гармоничном страдании,

Играющую на флейтах соблазна, чтоб уморить надежды,

Твою ложь, смешанную с печальным напряжением правды.

Но я запрещаю твоему голосу убивать мою душу.

Моя любовь — не голод сердца,

Моя любовь — не стремление плоти;

Она ко мне от Бога пришла и возвращается к Богу.

Даже в том, что испортили человек или жизнь,

Шепот божества еще слышен,

Из вечных сфер долетает дыхание.

Чудесный к человеку Небом допущен

Сладкий, пламенный ритм страстной песни-призыва к любви.

Есть надежда в этом буйном, нескончаемом крике;

Он звенит зовом с забытых высот,

И когда его усилия касаются душ, высоко на крыльях летящих

В своих эмпиреях, его горячее дыхание

Выживает и по эту сторону, сердце солнц восхитительное,

Что, вечно чистые, в небесах незримых пылают,

Экстаза вечного голос.

Однажды увижу я свой великий и сладостный мир,

Скинувший маски богов искажающие,

С него будет покров ужаса снят и от греха он будет свободен.

Умиротворенные, мы привлечем нашей матери лик,

Бросим свои чистые души к ней на колени;

Тогда мы ухватим экстаз, за которым мы гнались,

Тогда задрожим с божеством, которого долго искали,

Тогда мы найдем неожиданное усилие Неба.

Надежда — не только чистым богам;

Темные и бурные боги

Из одной груди яростно выпрыгнут, чтоб найти

То, что упустили белые боги: они спасены тоже;

Глаза Матери на них и ее руки

Простерли в любовном желании ее бунтарей-сыновей.

Тот, кто пришел, любовь, возлюбленный, любящий

Вечный, сделал себя чудесной площадкой

И ткал такты чудесного танца.

В его кругах и в его поворотах магических,

Привлеченный, он прибывает, отталкиваемый, он убегает.

В необузданных извилистых внушениях его разума

Он пробует мед слез и радость откладывает,

Раскаиваясь, смеется и гневается:

То и другое — души неровная музыка,

Что отыскивает, успокоенная, свой небесный ритм.

Всегда он приходит к нам через годы,

Неся сладостный лик, новый и, все же, прежний.

Его блаженство смеется нам или зовет, скрытое,

Как далеко слышимая, незримая флейта

Из-за ветвей, залитых лунным светом в трепещущем лесе,

Искушая наши сердитые поиски и страстную боль.

Скрытый маской Любимый ищет и наши души притягивает.

Он назвался мне и стал Сатьяваном.

Ибо мы изначально были мужчиной и женщиной,

Двойные души, рожденные из одного бессмертного пламени.

Разве он на других звездах мне не являлся?

Как он через заросли мира

Преследовал меня, словно лев в ночи,

И вышел на меня внезапно в пути,

И схватил меня в своем чудесном прыжке золотом!

Неудовлетворенный, он во времени по мне тосковал,

Иногда с гневом, иногда со сладостным миром,

Желая меня с тех пор, как мир впервые начался.

Он поднялся, как дикая волна половодья,

И потащил меня, беспомощную, в океаны блаженства.

Из моего скрытого занавесом прошлого его руки настигли;

Они коснулись меня, как тихий, убеждающий ветер,

Они сорвали меня, как довольный, дрожащий цветок,

Они обняли меня, счастливо горящую в безжалостном пламени.

Я тоже нашла его, им очарованная, в восхитительных формах

И бежала, восторженная, на его голос далекий,

И рвалась к нему, минуя много ужасных препятствий.

Если есть еще более счастливый бог и великий,

Пусть он сперва несет лик Сатьявана

И пусть его душа будет единой с тем, кого я люблю;

Пусть он ищет меня, чтоб его могла я желать.

Ибо лишь одно сердце в груди моей бьется

И один бог сидит там на троне. Вперед иди, Смерть,

За пределы призрачной красоты этого мира;

Ибо я — не его гражданин.

Я лелею Бога Огня, не Бога Грезы".

Но Смерть вновь ее сердце ударила

Величием своего спокойного и ужасного голоса:

"Твои мысли — галлюцинации светлые.

Пленник, волочимый духовной веревкой,

Пылкий раб своего собственного желания чувственного,

Ты шлешь орлиные слова встречать солнце,

Окрыленные красным великолепием твоего сердца.

Но знание не живет в страстном сердце;

Слова сердца падают вниз, неуслышанными, от трона Мудрости.

Тщетно твое стремление возвести небеса на земле.

Ремесленник Идеи и Идеала,

Разум, дитя Материи в лоне Жизни,

На более высокие уровни убеждает своих родителей встать,

Неумелые, они едва следуют за гидом отважным.

Но Разум, славный путешественник в небе,

Идет хромая по земле медленным шагом;

С трудом может он формировать вещество мятежное жизни,

С трудом он галопирующие копыта чувства удерживает:

Его мысли в самое небо прямо смотрят;

Они добывают свое золото из шахты небесной,

Его действия мучительно трудятся в обычной руде.

Все твои высокие грезы были разумом Материи сделаны,

Чтобы в тюрьме Материи его скучную работу утешить,

Его единственный дом, где он один выглядит истинным.

Убедительный образ реальности

Из бытия высечен, чтоб подпереть труды Времени,

Материя на прочной земле сидит крепко, уверенно.

Она — перворожденная в вещах сотворенных,

Она остается последней, когда жизнь и разум убиты,

Если б она прекратилась, весь мир бы быть перестал.

Все остальное есть лишь ее результат или фаза:

Твоя душа — это краткий цветок, что твоим садовником-Разумом

На участке земли твоей материи выращен;

Она гибнет с растением, на котором растет,

Ибо из сока земли она черпает свои оттенки небесные:

Твои мысли есть блики, что проходят на границе Материи,

Твоя жизнь есть волна, что по морю Материи катится.

Заботливый дворецкий значений ограниченных Истины,

Хранящий ее установленные факты от расточительной Силы,

К постовым будкам чувства она разум привязывает,

Каприз Жизни прикрепляет к свинцово-серой рутине

И связывает все создания Закона веревками.

Сосуд трансмутирующей алхимии,

Клей, соединяющий разум и жизнь,

Если слабеет Материя, все, крошится и падает.

Все на Материи стоит как на камне.

Этот поручитель и гарант

Настаивает на проверке верительных грамот, что самозванец показывает:

Обман субстанцией, в которой субстанции нет,

Кажимость, символ, ничто,

Чьи формы не имеют изначального права рождаться:

Ее фиксированной стабильности аспект

Есть покров водоворота плененного движения,

Порядка шагов танца Энергии,

Чьи следы всегда оставляют прежние знаки,

Конкретный лик несубстанционального Времени,

Капля, точками пустоту Пространства усеивающая:

Представляющееся стабильным движение без перемен,

Но перемены идут, и последняя перемена есть смерть.

Что когда-то казалось самым реальным, видимостью Ничто оказалось.

Его фигуры — это ловушки, что чувство пленяют;

Ее ремесленником была Пустота безначальная:

Здесь нет ничего, кроме аспектов, разрисованных Случаем,

И кажущихся форм Энергии кажущейся.

Все милостью Смерти дышит и живет какое-то время,

Все благосклонностью Несознания мыслит и действует.

Наркоман светлой роскоши своих мыслей,

Не направляй свой взор внутрь себя, чтобы смотреть

На видения в хрустале мерцающем, Разуме,

Не закрывай свои веки, чтобы видеть во сне формы Богов.

Открой глаза, наконец, согласись и увидь

Вещество, из которого ты и мир сделаны.

Несознательный, в немой Пустоте несознательной

Необъяснимо движущийся мир прыгнул вперед:

Какое-то время спокойный, счастливо бесчувственный,

Он не мог отдыхать, довольствуясь собственной правдой.

Ибо на его неведающей груди рождено было что-то,

Осужденное видеть и знать, ощущать и любить,

Оно наблюдало его действия, придумывало душу внутри;

Оно нащупывало правду, грезило о Себе и о Боге.

Когда все бессознательным было, все было прекрасно.

Я был царем и хранил свою царственность,

Проектируя свой ненамеренный, безошибочный план,

Творя со спокойным, бесчувственным сердцем.

В моей суверенной мощи нереальности,

Заставляя ничто принимать форму,

Безошибочно моя слепая, неразмышляющая сила,

Устанавливающая случайно фиксированность как неизбежность судьбы,

Каприз — как Неизбежности формулы,

Утверждала на голой земле Пустоты

Безошибочную причудливость схемы Природы.

Эфир незаполненный изогнул я в Пространство,

Огромное, расширяющееся и сжимающееся Дыхание

Заселил огнями вселенной:

Я высекал высшую, первозданную вспышку

И распространял ее рассеянные колонны армий сквозь Пустоту.

Изготовлял звезды из оккультных сияний,

Выстраивал взводы незримого танца;

Я сформировал красоту земли из газа и атомов

И живых людей построил из химической плазмы.

Затем вошла Мысль и испортила мир гармоничный:

Материя стала надеяться, думать и чувствовать,

Ткань и нервы ощущали радость, агонию.

Несознательный космос старался свою задачу узнать,

Невежественный персональный Бог был рожден в Разуме

И, чтоб понимать, изобрел резона закон,

Имперсональная Ширь трепетала в человека желании,

Беспокойство сотрясало великого мира слепое, тихое сердце,

И Природа свой обширный, бессмертный покой утеряла.

Так пришла эта искаженная, непостижимая сцена

Душ, пойманных в сети восторга жизни и боли,

Сна Материи и смертности Разума,

Существ, в тюрьме Природы ожидающих смерти,

Сознания, оставленного в Неведении ищущем,

И эволюции медленного плана задержанного.

Это есть мир, в котором блуждаешь ты

В запутанных проходах ума человеческого,

В безысходном кружении своей человеческой жизни,

Свою душу и мыслящего Бога здесь ища.

Но где есть комната для души или место для Бога

В животной необъятности машины?

Преходящее Дыхание ты принимаешь за свою душу,

Рожденный из газа, плазмы, спермы и гена,

Человеческого разума возвышенный образ — за Бога,

Тень себя, на Пространство отброшенную.

Вставленное между Пустотой верхней и нижней,

Твое сознание отражает мир окружающий

В кривом зеркале Неведения

Или поворачивается вверх, чтобы схватить воображаемые звезды.

Или, если Полуправда играет с землей,

Бросая свой свет на темную, затененную почву,

Она лишь касается и оставляет пятно освещенное.

Бессмертие ты своему духу приписываешь,

Но бессмертие для несовершенного человека,

Бога, что вредит себе на каждом шагу,

Было бы циклом вечных страданий.

Мудрости и любви ты требуешь как своего права;

Но знание в этом мире есть ошибки супруг,

Блестящая сводня Неведения,

Людская любовь — натурщица на земле-сцене,

Которая имитирует живо феерический танец.

Экстракт, выжатый из тяжелого опыта,

В бочки Памяти знание человека набито

И имеет грубый вкус смертности:

Сладкая секреция из желез эротических,

Ласкающая и пытающая горящие нервы,

Любовь — это мед и отрава в груди,

Опьяненною ею, как нектаром богов.

Человеческая мудрость земли — узколобая сила,

А любовь — не блестящий ангел с небес.

Если они за пределы спертого воздуха земли устремятся,

Поднимаясь к солнцу на хрупких крыльях из воска,

Насколько высок может быть тот насильственный полет неестественный?

Не на земле возможно божественной мудрости царство,

И не на земле божественную любовь можно найти;

Небеснорожденные, они могут жить лишь на небе;

Или, возможно, и там они тоже — лишь блестящие грезы.

Да разве все, что ты есть и что делаешь, не является грезой?

Твой разум и жизнь — это трюки силы Материи.

Если твой разум тебе кажется солнцем лучистым,

Если быстрым и славным потоком течет твоя жизнь,

Это, однако, — лишь иллюзия твоего смертного сердца,

Ослепленного лучом счастья иль света.

Не способные жить по своему собственному праву божественному,

Уверенные в своей сияющей нереальности,

Когда уходит из-под ног почва, что их поддерживает,

Эти дети Материи умирают в Материю.

Даже Материя в неопределенности Энергии исчезает,

А Энергия есть движение все прежнего Ничто.

Как Идеала несубстанциональные оттенки

Станут нарисованной банкнотой на пятне киноварном земли,

Как греза в грезе станет вдвойне правильной?

Как блуждающий огонек станет звездой?

Идеал ума твоего есть расстройство,

Яркий бред твоей речи и мысли,

Странное вино красоты, поднимающее тебя к фальшивому зрелищу.

Благородная фикция, твоим желанием созданная,

Твое человеческое несовершенство должен он разделить:

Его формы в Природе разочаровывают сердце,

Он никогда не находит свою форму небесную

И никогда не сможет осуществлен быть во Времени.

О душа, великолепием своих мыслей обманутая,

О земное создание, о небесах грезящее,

Уймись, покорись, повинуйся земному закону.

Прими краткий свет, что на дни твои падает;

Возьми, что можешь, от дозволенной радости Жизни,

Подчинившись испытанию плетью судьбы,

Страдай, как должна ты, в труде, заботе и горе.

И твое страстное сердце смолкая приблизится

К моей долгой тихой ночи вечного сна:

Сюда, в тишину, из которой ушла ты".

Конец второй песни

Песнь третья Спор Любви и Смерти

Стих печальной разрушающей каденцией голос;

Он, казалось, продвигающийся марш Жизни вел

В какую-то безмолвную Пустоту первозданную.

Но Савитри всемогущей Смерти ответила:

"О софист хмурый вселенной,

Который Реальность своей собственной Идеей скрывает,

Пряча животными объектами живой лик Природы,

Маскирующий вечность своим танцем смерти.

Из невежественного разума ты соткал занавес,

И сделал поставщика и переписчика ошибки из Мысли,

И лжесвидетеля из слуги разума, чувства.

Эстет горя мира,

Суровой и печальной философии поборник.

Ты использовал слова, чтоб заслонить Свет,

И призывал Правду, чтобы доказать ложь.

Обманчивая реальность — это фальши корона,

А извращенная правда — в ней драгоценнейший камень.

О Смерть, ты говоришь правду, но правду, что убивает,

Я тебе Правдой, которая спасает, отвечу.

Путешественник, себя открывающий заново,

Своей стартовой точкой мир Материи сделал,

Из Ничто он свою жилую комнату сделал,

Ночь сделал процессом вечного света,

Смерть — к бессмертию шпорами.

Бог спрятал свою голову в капюшоне Материи,

Его сознание в несознательные глубины нырнуло,

Всезнание стало выглядеть огромным и черным Незнанием;

Бесконечность надела форму нуля безграничного.

Его пучины блаженства равнодушными глубинами стали,

Вечность — пустой духовной Обширностью.

Отменяя ничто первозданное,

Пустоту взял за свою почву Безвременный

И начертал фигуру вселенной,

Чтобы дух рисковать мог во Времени

И с Неизбежностью непреклонной бороться,

И душа космическому паломничеству следовать.

В черных необъятностях двигался дух

И выслеживал Мысль в древнем Ничто;

Душа в ужасной Пустоте Бога была зажжена,

Тайный трудящийся жар рождающегося пламени.

Его огромное Могущество работало в бездне Ничто,

Оно приводило свои бесформенные движения в формы,

Телом Бестелесного Материю делало.

Младенческие неясные просыпались вечные Силы,

В инертной Материи начала дышать дремавшая Жизнь,

В подсознательной Жизни лежал спящий Разум;

В пробуждающейся Жизни он потянулся своими великими членами,

Чтобы стряхнуть с них оцепенение спячки;

Бесчувственная субстанция в чувстве дрожала,

Сердце мира начало биться, глаза его — видеть.

В переполненных бессловесных вибрациях мозга

Мысли шли ощупью по кругу, чтобы себя разыскать,

Обнаружилась речь и вскормила новорожденное Слово,

Что неведение мира с берегами света соединило мостом.

В проснувшемся Разуме строил свой дом Мыслитель.

Рассуждающее животное желало, искало, планировало;

Он встал прямо среди своих животных товарищей,

Он строил новую жизнь, мерил вселенную,

Противостоял судьбе и боролся с незримыми Силами,

Побеждал и использовал законы, что правят миром,

И надеялся летать в небесах и достичь звезд,

Господин своего окружения огромного.

Через окна Разума выглядывает сейчас полубог,

Скрытый за занавесом души человека:

Он видел Неведомое, смотрел на неприкрытый лик Истины;

Луч коснулся его из вечного солнца;

Неподвижный, безгласный в глубинах предвидящих,

В свете Суперприроды он стоит, пробужденный,

И видит славу возникающих крыльев,

И видит широкое спускающееся могущество Бога.

"О Смерть, ты смотришь на мир незаконченный,

Тобой уязвляемый и в своем пути неуверенный,

Населенный несовершенными разумами, невежественными жизнями,

И говоришь, что Бога нет и что все тщетно.

Как ребенок уже мужчиной быть может?

Раз он — дитя, то никогда он не вырастет?

Раз он невежественен, он никогда не научится?

В маленьком, хрупком зерне таится огромное дерево,

Мыслящее существо заперто в крохотном гене,

Мелкий элемент маленькой спермы,

Он растет, победитель, мудрец.

Затем, если ты изрыгнешь, Смерть, Бога правду мистическую,

Станешь ли ты отрицать оккультное духовное чудо?

Может ты еще скажешь, что нет духа, нет Бога?

Немая, материальная Природа просыпается, видит;

Она изобрела речь, обнаружила волю.

Нечто, к чему она стремится, ждет за пределами,

Нечто, во что она вырастет, ее окружает:

Природе предстоит раскрыть дух, измениться вновь в Бога,

Превзойти себя в своей трансцендентальной задаче.

В Боге сокрытом мир существование начал,

Медленно движется он к Богу проявленному:

Наше несовершенство к совершенству стремится,

Тело есть души куколка:

Бесконечное в своих руках держит конечное,

Время к обнаруженной путешествует вечности.

Чудесная скульптура вечного Мага,

Материя свою мистерию прячет от собственных глаз,

Библию, записанную тайными знаками,

Оккультный документ искусства Всечудесного.

Все здесь несет свидетельство его могущества тайного,

Во всем мы ощущаем его присутствие и его силу.

Пламя его суверенной славы есть солнце,

Слава — золотой мерцающий месяц,

Слава — его греза пурпурного неба.

Марш его величия — звезды кружащие.

В зеленых деревьях прорывается его смех красоты,

Его мгновения прекрасного в цветах торжествует;

Моря песнь голубого и ручья голос скитающийся,

С арфы Вечного слетая, журчат.

Этот мир есть Бог, осуществленный во внешнем.

Его пути не доступны нашему чувству и доводу;

В слепых животных движениях Силы невежественной,

В своих средствах слабы мы, поскольку малы, низки или темны,

Величие, основанное на ничтожных вещах,

В незнающей Пустоте он мир построил.

Свои формы он в массу из бесконечно малой пыли собрал;

Его чудеса построены из вещей незначительных.

Если ум искалечен, если невежественна жизнь и груба,

Если там есть жестокие маски и злые поступки,

Они — эпизоды в его обширном и разнообразном сюжете,

Его великой и опасной драмы необходимые шаги,

Он творит с ними и со всей своей страстью-игрой,

Игрой и не игрой, а, в то же время, схемой глубокой

Трансцендентальной Мудрости, пути находящей,

Чтобы встретить своего Господина в Ночи и в тени:

Над нею — бодрствование звезд;

Наблюдаемая одинокой Бесконечностью,

Она в немой Материи Божество воплощает,

В символических умах и жизнях — Абсолют.

Торговец чудес — ее ремесло механическое;

Машина Материи вырабатывает законы мышления,

Механизмы Жизни труду души служат:

Могучая Мать над своим творением трудилась,

Огромный каприз, себя железными законами связал

И скрыл Бога в загадочном мире:

Она баюкала Всезнающего в его неведающем сне,

На спине Инертности несла Всемогущего,

Безупречно ступала божественным бессознательным шагом

По огромному кругу ее чудо-трудов.

Бессмертие смертью себя страховало;

Лик Вечного был виден сквозь дрейфы Времени.

Свое знание он скрыл как Неведение,

Свое Добро в чудовищное ложе Зла он посеял,

Сделал ошибку дверью, в которую войти может Правда,

Его растение блаженства полито Горя слезами.

Тысячи аспектов назад на Одного указуют;

Дуальная Природа Уникального скрыла.

В этой встрече масок смешавшихся Вечного,

В этом путаном танце противоположностей страстных,

Сплетающих, подобно влюбленным в запретном объятии,

Их утраченной идентичности ссору,

Через эту борьбу и пререкания крайностей Силы

Миллион дорог земли пробивался к божественности.

Все запиналось за запинавшимся Гидом,

Но каждая запинка — необходимый шаг

На неизвестных маршрутах к непостижимой цели.

Все шло вслепую, вразброд к Одному Божеству.

Словно трансмутированные титаническим заклинанием,

Вечные силы приобретали сомнительный облик:

Перекошенной божественности идолы,

Они несли головы животных и троллей,

Обретали уши фавна, копыта сатира

Или демоническое в своем взоре прятали.

Извилистым лабиринтом они делали мыслящий разум,

Они претерпевали метаморфозы сердца,

Вакханических пирующих из Ночи впускали

В свое святилище восторгов,

Как на дионисском маскараде.

На столбовых дорогах, в садах мира

Они валялись, забыв свои части божественные,

Словно пьяные от вина Цирцеи ужасного

Или подобно ребенку, что растянулся, играя в грязи Природы.

Даже мудрость, каменотес дорог Бога,

Есть партнер в бедственной глубокой игре:

Утеряна пилигрима сума,

Она не смогла прочитать карту и увидеть звезду.

Скудная, самоправедная добродетель — опора ее

И резона прагматичное нащупывание или абстрактное зрение,

Либо технику успеха краткого часа

Она изучала, швейцар в школе выгоды.

На океанической поверхности Сознания обширного

Мелкие мысли на мелководье ловятся в сети

Но сквозь ее узкие ячейки ускользают великие истины;

Хранимые глубинами творения от зрения,

Неясные, они плывут в темных безднах громадных,

В безопасности от мелких промеров ума,

Слишком далекие для неглубокого погружения ныряльщика слабого.

Наше смертное зрение всматривается глазами неведающими;

Оно не смотрит на глубокое сердце вещей.

Наше знание гуляет, опираясь на посох Ошибки,

Поклонник фальшивых догм и фальшивых богов

Или фанатик свирепого нетерпимого кредо,

Или искатель, сомневающийся в каждой найденной правде,

Скептик, встречающий Свет с Нет непреклонным

Или расхолаживающий сердце сухой ироничной улыбкой,

Циник, в человеке вытаптывающий бога;

На путях Времени тьма разлеглась

Или поднимает свою гигантскую голову запятнать звезды,

Она создает облако интерпретирующего разума

И затмевает пророчества Солнца.

Но здесь, все же, есть Свет; у дверей Природы стоит он:

Он держит факел, чтобы ввести путешественника.

В наших тайных клетках он ждет быть зажженным;

Он — звезда путеводная, сияющая над морем неведения,

Лампа на полуюте, ночь прорезающая.

Когда растет знание, вспыхивает Свет изнутри:

Он — боец, сияющий в разуме,

Орел грез в сердце угадывающем,

Доспехи в бою, лук Бога.

Тогда более широкие наступают рассветы и великолепия Мудрости

Пересекают туманные, полуосвещенные поля существа;

Философия на облачные пики Правды взбирается

И Наука вырывает у Природы оккультные силы,

Огромные джинны, что обслуживают карлика мелкие нужды,

Сокрытые детали ее искусства показывают

И побеждают ее ее собственной силой плененной.

На высотах, недостижимых для самого отважного полета ума,

На опасном краю слабеющего Времени,

Душа отступает в свою бессмертную Самость;

Знание человека небесным Лучом Бога становится.

Есть царство мистическое, откуда прыгает сила,

Чей огонь горит в глазах мудреца и провидца;

Молниеносная вспышка визионерского зрения,

Она играет на краю внутреннем разума:

Смолкшая мысль в Пустоту смотрит сияющую.

Голос спускается с невидимых мистических пиков:

Крик великолепия изо рта шторма,

Это голос, что говорит с глубиной ночи,

Это гром и пламенеющий зов.

Над планами, встающими с невежественной земли,

Поднимаются руки к царству Незримого,

По ту сторону ослепительной линии суперсознания,

И срывают завесу Неведомого;

Дух внутри в глаза Вечному смотрит.

Он слышит Слово, к которому наши сердца были глухи,

Он смотрит сквозь сияние, в котором наши мысли слепые росли;

Он пьет из обнаженной груди восхитительной Истины,

Вечности секреты он изучает.

Так все в Ночь нырнуло загадочную,

Так все поднимается, чтобы встретить ослепительное Солнце.

О Смерть, это — царства твоего мистерия.

В аномальном и магическом поле земли,

Несомой в своем бесцельном путешествии солнцем

Среди принуждаемых маршей великих немых звезд,

Тьма оккупировала поля Бога

И мир Материи управляем был твоей формой.

Твоя маска скрыла лик Вечного,

Блаженство, что делало мир, впало в спячку.

Покинутое в Обширности, оно все еще дремлет:

Злая трансмутация будет охватывать

Его члены до тех пор, пока оно себя больше не знает.

Через его созидательный сон пролетают

Радости и красоты лишь воспоминания хрупкие

Под голубым смехом небес, среди зеленых деревьев

И счастливых расточительств оттенков и запахов,

В поле променада солнца златого

И в бодрствовании света-грезы звезд,

Среди высоких голов гор медитирующих,

На груди чувственной целуемой дождем земли

И в сапфирном беспорядке морей.

Но сейчас первобытная невинность утеряна,

Смертным миром правят Смерть и Неведение,

И лик Природы носит более серый оттенок.

Земля еще сохраняет свое очарование и грацию,

Великолепие и красота — ее до сих пор,

Но скрыт божественный Житель.

Души людей заблудились, Свет потеряв,

И великая Мать отвернула свой лик.

Глаза созидающего Блаженства закрыты,

И касание горя нашло его в его грезах.

Тогда оно поворачивается и мечется на своей кровати Пустоты,

Ибо не может проснуться и себя отыскать,

И не может снова построить свою совершенную форму,

Забыв свою природу и свое положение,

Забыв свой инстинкт счастья,

Забыв создавать мир радости,

Оно плачет и делает глаза своих созданий плачущими;

Пробуя лезвием страдания детей своих грудь,

Оно расточает на тщетную пустыню надежды и труда жизни

Мучительное изобилие горя и слез.

В кошмарной смене его полусознательных снов,

Пытающее себя и пытающее своими касаниями,

Оно входит в наши сердца и тела, и в наши жизни,

Неся безжалостную, свирепую маску страдания.

Наша природа, скрученная тяжелыми родами,

Возвращает искаженные ответы на вопрошающие толчки жизни,

Находит острый вкус в мировой боли,

Пьет жгучее вино извращенности горя.

Проклятие лежит на чистой радости жизни:

Восторг, сладчайший знак Бога и близнец Красноты,

Устрашенный святым домогающимся и мудрецом строгим,

Спрятался; опасный и туманный обман,

Благовидный трюк адской Силы

Искушает душу причинить себе вред, пасть.

Бог-пуританин сделал удовольствие фруктом отравленным

Или красным наркотиком на базарной площади Смерти,

Грех — ребенком экстаза Природы.

Каждое создание за счастьем охотится,

Покупает за острую боль или вырывает насильно

У тупой груди неодушевленной земли

Некий фрагмент или отломанную скорлупку блаженства.

Даже радость сама становится глотком ядовитым;

Ее голод сделан Судьбы ужасным крючком.

Все средства хороши, чтобы схватить единственный луч,

Вечность приносится в жертву за миг блаженства:

И все же, для радости, не для горя, земля была создана,

Не как греза в бесконечном страдающем Времени.

Хотя для своего восторга Бог сделал мир,

Невежественная Сила приняла поручение и его Волей казалась

И Смерти глубокая фальшь Жизнь подчинила.

Все стало игрой Случая, Судьбу имитирующего.

Тайным воздухом чистого счастья,

Глубоким, как сапфирное небо, дышит наш дух;

Наши сердца и тела его зов ощущают неясный,

Наши чувства ищут его, касаются и снова теряют.

Если это убрать, мир в Пустоте б утонул;

Если б этого не было, ничто не смогло б жить или двигаться.

Скрытое Блаженство лежит в корне вещей.

Безмолвный Восторг смотрит на работы бессчетные Времени:

Чтоб поселить радость Бога в вещах, Пространство дало широкую комнату,

Чтоб поселить радость Бога в себе, были рождены наши души.

Эта вселенная старое очарование хранит;

Ее объекты — резные чаши Мирового Восторга,

Чье вино очарованное — некой глубокой души напиток-восторг:

Своими грезами заполнил небеса Всечудесный,

Он сделал пустой старый Космос своим чудо-домом;

Он влил свой дух в знаки Материи:

Его огни великолепия горят в солнце великом,

Он скользит через небо, мерцая в луне;

Он — красота, поющая гимн в сферах звука,

Он распевает строфы од Ветра;

Он — тишина, ночью глядящая в звездах;

Он просыпается на рассвете и зовет с каждой ветки,

Он лежит, оглушенный, в камне, в цветке и в дереве грезит.

Даже в этом труде и печали Неведения,

На твердой, опасной почве суровой земли,

Вопреки смерти и злым обстоятельствам,

Воля к жизни упорствует, радость быть.

Эта радость — во всем, что чувство встречает,

Радость во всяком переживании души,

Радость во зле и радость в добре,

Радость в добродетели и радость в грехе:

Равнодушная к угрозе закона Кармического,

Радость смеет расти на почве запретной,

Ее сок бежит сквозь растения и цветы Боли:

Она трепещет с драмой судьбы и трагическим роком,

Она вырывает свою пищу у экстаза и горя,

На опасности и трудности растит свою силу,

Она валяется с червем и рептилией

И поднимает голову, равная звездам;

Она разделяет танец феи, обедает с гномом:

В свете и зное многих солнц она греется,

Солнце Прекрасного и солнце Силы

Ласкают ее и лелеют золотыми лучами;

Она растет к Титану и Богу.

На земле она медлит, чтобы досыта напоить свои глубину,

Через символы ее удовольствия и ее боли,

Через виноград Небес и Пучины цветы,

Удары пламени и муку-ремесло Ада,

И славы Парадиза фрагменты неясные.

В мелких, ничтожных удовольствиях человеческой жизни,

В его пустяковых страстях и радостях она вкус находит,

Вкус в слезах и в пытке сердца разорванного,

В короне из золота и в терновом венце,

В нектаре сладости жизни и в ее горьком вине.

Все бытие она изучает для блаженства неведомого,

Зондирует всякое переживание ради вещей новых и странных.

Жизнь вносит в дни земного создания

Язык славы из сферы более светлой:

Она углубляется в его Искусстве и размышлениях,

Она вылетает в великолепии некоего совершенного слова,

Она ликует в его высоких решениях и делах благородных,

В его ошибках блуждает, пучины край пробует,

Она взбирается в его восхождениях, в его падении барахтается.

Ангельские и демонические невесты его делят покои,

Владельцы сердца жизни или соперники.

Наслаждающемуся космической сценой

Его величие и его малость равны,

Его великодушие и низкие оттенки

На некий нейтральный задний фон богов брошены:

Он восхищается искусством Артиста, который все это спланировал,

Но игру эту опасную не вечно поддерживает:

За пределами земли, но для освобожденной земли предназначенные,

Мудрость и радость готовят свой совершенный венец:

Истина сверхчеловеческая к мыслящему человеку взывает.

Наконец, душа поворачивается к вечным вещам,

В каждой часовне она кричит об объятиях Бога.

Тогда там коронующая Мистерия разыгрывается,

Тогда достигается долгожданное чудо.

Свои широкие небесные глаза Блаженство бессмертное

Раскрывает на звезды, оно движет свои могучие члены;

Время трепещет в сапфических строфах его песни любовной,

И Пространство наполняется белым блаженством.

Затем, оставляя человеческое сердце на его горе,

Покидая речь и царства определения-имени,

Сквозь мерцающее, далеко взор пропускающее небо бессловесной мысли,

Сквозь нагие от мыслей свободные небеса абсолютного зрения,

Оно поднимается к вершинам, где нерожденная Идея,

Помнящая будущее, что должно быть,

Смотрит вниз на работы трудящейся Силы,

Незыблемая, над миром, ей сделанным.

В обширном золотом смехе солнца Истины,

Как великая небесная птица на море бездвижном,

Уравновешено его окрыленное рвение созидательной радости

На тихой глубине мира Вечного.

Такова была цель, это был небесный Закон,

Задача, Природе назначенная, с тех пор, как красотой пропитавшееся

В смутных, туманных водах сна несознания,

Из Пустоты это грандиозное творение встало,-

Для этого Дух вошел внутрь Пучины

И наделил своей силой Материи силу незнающую,

В нагой сессии Ночи к кафедральному Свету

Репатриирует в царстве Смерти бессмертие.

Мистическая медленная трансфигурация трудится.

Вся наша земля стартует из грязи и кончается в небе,

И Любовь, что была когда-то животным желанием,

Затем сладким сумасшествием в восторженном сердце,

Горячей дружбой в счастливом уме,

Становится обширного духовного стремления пространством.

Одинокая душа к Одному страстью пылает,

Сердце, что человека любило, в любви Бога волнуется,

Тело — его палата и часовня его.

Тогда от разобщенности наше существо спасено;

Все самим собою становится, все прочувствовано заново в Боге:

Из-за дверей своего монастыря выглядывающий Возлюбленный

Вбирает весь мир в одну свою грудь.

Тогда дело Смерти и Ночи ненужно:

Когда единство одержано, когда борьба кончена

И все знаемо, и все обнято Любовью,

Кто повернет назад, в боль и неведение?

"О Смерть, я торжествую внутри над тобой;

Я больше не трепещу в нападении горя;

Могучий покой, посаженный внутри глубоко,

Оккупировал мое тело и чувство:

Он берет горе мира и трансмутирует в силу,

Он делает радость мира единой с радостью Бога.

Моя любовь вечная на трон покоя Бога посажена;

Ибо Любовь должна воспарить за пределы самого неба

И найти свое тайное несказанное чувство;

Она должна изменить свои человеческие пути на божественные,

Сохранив при том свою суверенность земного блаженства.

О Смерть, не для сладостной остроты моего сердца,

Не для одного блаженства моего счастливого тела

Я требую у тебя Сатьявана живого,

Но для работы его и моей, для нашей священной задачи.

Наши жизни — это Бога посланцы под звездами;

Под тень смерти они пришли жить,

Призывая свет Бога для невежественной расы на землю,

Его Любовь — наполнить пустоту в сердцах человеческих,

Его блаженство — исцелить мира несчастье.

Ибо я, женщина, есть сила Бога,

Он — Вечного в человеке душа делегированная.

Моя воля более велика, чем твой закон, Смерть;

Моя любовь сильнее, чем оковы Судьбы:

Наша любовь — это небесная печать Всевышнего,

Я охраню эту печать от твоих рвущих рук.

Любовь не должна на земле прекращаться;

Ибо Любовь — это светлое звено между землею и небом,

Любовь — это ангел далекого Трансцендентального здесь,

Любовь — это человеку залог на Абсолют".

Но женщине Смерть-бог ответил

С ироничным смехом в голосе,

Труд звезд расхолаживающим:

"Вот даже как люди обманывают Истину великолепными мыслями.

Так ты наймешь шарлатана славного, Разум,

Чтобы из тонкого воздуха его Идеала соткать

Для нагих желаний тела прекрасное платье

И для жадно хватающей страсти твоего сердца одежду?

Не подкрашивай ткань жизни магическими оттенками:

Лучше сделай свою мысль чистым зеркалом верным,

Отражающим Материю и смертность,

И узнай свою душу, продукт плоти,

Искусственную самость в сконструированном мире.

Твои слова — громкий шепот в мистической грезе.

Ибо как может в грязном человеческом сердце жить

Безупречная грандиозность твоего грезой построенного Бога?

Или кто может видеть лицо и форму божественную

В нагом двуногом черве, которого ты зовешь человеком?

О человеческий лик, сними раскрашенные разумом маски:

Будь животным, червем, как предназначала Природа;

Прими свое пустое рождение, свою узкую жизнь.

Ибо правда, как камень, нага и, как смерть, тяжела;

Нагая в неприкрашенности, суровая с суровостью правды живи".

Но Савитри ответила ужасному Богу:

"Да, я — человек. И еще будет он мной,

Пока в человеческой природе Бог ждет своего часа,

Попрать тебя, чтобы достигнуть бессмертных высот,

Превзойти горе и боль, и судьбу, и смерть.

Да, моя человечность есть маска Бога:

Он живет во мне, тот, кто мои действия движет,

Своего космического труда великое колесо поворачивая.

Я — его света тело живое,

Я — мыслящий инструмент его силы,

Я — инкарнировавшая в земную грудь Мудрость,

Я — его побеждающая и неубиваемая воля.

Бесформенный Дух начертал во мне свою форму;

Во мне есть Безымянный и тайное Имя".

Смерть из скептической Тьмы послала свой крик:

"О в доме Воображения жрица,

Убеди сперва фиксированные непреложные законы Природы

И сделай невозможное своей ежедневной работой.

Как сможешь ты заставить венчаться двух вечных врагов?

Непримиримые в своих объятиях,

Они аннулируют славу своих чистых крайностей:

В несчастном браке калечат свою жалкую силу.

Как ты едиными истинное и ложное сделаешь?

Где Материя — все, там Дух — только греза:

Если все — Дух, то Материя — ложь,

И кто был лгуном, кто построил вселенную?

Реальность с нереальностью сочетаться не может.

Тот, кто хочет повернуть к Богу, мир должен покинуть;

Тот, кто хочет жить в Духе, жизнь должен оставить;

Тот, кто встретил Себя, отвергает себя.

Путешественники миллионов маршрутов ума,

Что пришли через Существование к его завершению,

Мудрецы, исследующие океана-мира обширности,

Нашли угасания единственную гавань спасения.

Две только двери у человека к спасению,

Смерть его тела — Материи ворота к покою,

Смерть души — его последнее счастье.

Во мне все находят убежище, ибо я, Смерть, есть Бог".

Но Савитри ответила Смерти могучей:

"Мое сердце мудрее, чем мысли Резона,

Мое сердце сильнее, чем твои оковы, о Смерть.

Оно видит и чувствует одно Сердце, что во всех бьется,

Оно ощущает высокого Трансцендентального солнцеподобные руки,

Оно видит космический Дух за работой его;

В смутной Ночи оно лежит одно с Богом.

Сила моего сердца может нести горе вселенной

И никогда не спотыкается на своем светлом пути,

Его белая огромная орбита лежит через мир Бога.

Оно может море Всенаслаждения выпить

И никогда не потеряет духовное касание белое,

Покой, что раздумывает в Бесконечном глубоком".

Смерть: "Ты и в самом деле столь сильно, сердце,

А душа так свободна? И тогда ты можешь сорвать

Светлое удовольствие с моих придорожных цветущих ветвей,

И не запнуться в своем тяжелом путешествии к цели,

Встретить опасное касание мира и никогда не ослабнуть?

Покажи мне твою силу и от моих законов свободу".

Но Савитри ответила: "Я, конечно, найду

Среди зелени и шелеста лесов Жизни

Близкие груди удовольствия, однако мои они, ибо его,

Или мои для него, ибо радости наши едины.

И если я медлю, Время — наше и Бога,

И если падаю, разве нет его рук рядом со мной?

Все единый есть план; каждый акт придорожный

Углубляет отклик души, несет ближе цель".

Смерть, презрительное Ничто, ей ответила:

"Так докажи свою абсолютную силу мудрым богам,

Предпочтя радость земную! Себя требуй

И еще от себя и его грубых масок свободно живи.

Тогда я дам тебе все, чего душа твоя хочет,

Все краткие радости, что земля хранит для смертных сердец.

Лишь одно ценнейшее желание, которое все перевешивает,

Суровые запрещают законы и твой ироничный удел.

Моя воля, что однажды работала, остается неизменной во Времени,

И Сатьяван никогда снова твоим быть не сможет".

Но Савитри ответила Силе неясной:

"Если глаза Тьмы могут смотреть прямо на Истину,

Взгляни на мое сердце и, зная, что есть я,

Делай что хочешь иль можешь, о Смерть.

Ничего не возьму, одного Сатьявана".

Воцарилось молчание, словно судеб колеблющихся".

Как презрительно спокойный, уступающий точке,

Смерть склонила свою суверенную голову в холодном согласии:

"Я дам тебе, спасенной от смерти и горькой судьбы,

Все, что когда-то живой Сатьяван

Желал в сердце своем для Савитри.

Светлые полдни даю я тебе и рассветы спокойные,

Дочерей, подобных тебе сердцем и разумом,

Сыновей, светлых героев, и спокойную сладость

Единства с дорогим, верным мужем.

И ты соберешь в свой радостный дом,

Счастье вечеров, тебя обступивших.

Любовь свяжет тобою много сердец.

Сладость ты в своих днях повстречаешь

Нежной службы, что твоей жизни желанна,

И любящего царствования над всеми, кто тебе дорог.

Два полюса блаженства, ставших одним, о Савитри.

Вернись, о дитя, на землю, тобою покинутую".

Но Савитри ответила: "Твои дары отвергаю.

Земля не может цвести, если одна я вернусь".

Тогда Смерть шлет вперед свой рассерженный крик,

Как бранит лев свою ускользающую жертву:

"Что знаешь ты о земном богатстве и жизни меняющейся,

Полагая, что раз один мертв, то вся радость исчезнет?

Нет надежды несчастливым быть, пока не конец:

Ибо скоро умирает горе в усталом человеческом сердце,

Скоро гости другие наполняют пустые покои.

Скоротечной росписью на полу праздника.

Нарисованной для мига красоты, любовь была сделана.

Или, путник на вечном пути,

Ее объекты в ее объятиях постоянно меняются,

Как для пловца волны бесконечных морей".

Но Савитри ответила неясному Богу:

"Мне обратно отдай Сатьявана, моего Господина единственного.

Моей душе твои мысли пусты, она ощущает

Глубокую, вечную истину в существах скоротечных".

Смерть: "Вернись и испытай свою душу!

Скоро найдешь, как и все успокоенная,

На щедрой земле красоту, силу и истину,

А когда ты наполовину забудешь, один из людей

Обовьется вокруг твоего сердца, что нуждается

В каком-нибудь человеческом, отвечающем сердце на груди у тебя,

Ибо кто, существо смертное, может жить довольно один?

Затем в прошлое ускользнет Сатьяван,

Уйдет от тебя тихая память

Из-за новой любви и твоих детей мягких рук,

Пока не удивишься, любила ль вообще ты?

Такова жизнь, земли тяжкий задуманный труд,

Постоянный поток, что не бывает никогда прежним".

Но Савитри ответила Смерти могучей:

"О темный, ироничный труда Бога критик,

Ты дразнишь ум и тела спотыкающиеся поиски

Того, что сердце вмещает в пророческий час

И бессмертный дух делает собственным.

Мое есть сердце, что поклоняется, хотя и покинутое,

Образу им любимого бога;

Я сгорела в огне, чтобы шагам его следовать.

Разве мы — не те, кто уединенность широкую носит,

Наедине с Богом на горах сидящую?

Почему ты со мной тщетно борешься, Смерть,

Разум, избавленный от всех мыслей неясных,

Которому ясны секреты богов?

Ибо сейчас, наконец, я знаю вне всяких сомнений,

Что великие звезды горят моим непрестанным огнем

И что жизнь и смерть, обе, его топливом сделаны.

Жизнь была лишь моею слепою попыткой любить:

Земля мою борьбу видела, небо — победу;

Все будет достигнуто, превзойдено, там поцелуются,

Сбрасывая свои покрова перед свадебным пламенем,

Вечные жених и невеста.

Небеса, наконец, примут наши полеты прерывистые.

На носу судна жизни, что волны Времени режет,

Нет сигнальных огней надежды, что горели б напрасно".

Она говорила; бога безграничные члены,

Словно охваченные тайным экстазом,

Дрожали в безмолвии, как движение неясное

Туманных равнин океана, уступавших луне.

Затем, словно поднятые ветром внезапным,

Вокруг нее в том смутном мерцающем мире

Затрепетали, как вуаль рвущаяся, сумерки.

Так, вооруженные речами великие противники бились.

Вокруг этих духов в тумане искрящемся,

Углубляющийся полусвет скользил на крыльях жемчужных,

Словно чтобы достичь какого-то далекого идеального Утра.

Ее мысли очерченные летели сквозь дымку мерцавшую,

Смешиваясь, яркооперенные, с ее вуалями и лучами,

И все ее слова, как сверкающие драгоценные камни, были захвачены

Пылом мистичного мира

Или украшали в радужном переливе оттенков,

Словно плывущее эхо, в звуке далеком слабеющее.

Все произнесенное, настроение любое там должно стать

Недолговечной тканью, сотканной разумом,

Чтобы сшить тончайшее платье перемены прекрасной.

Она шла, в своей молчаливой воле решительная,

По туманной траве смутных нереальных полей,

Впереди нее — вуаль видений плывущая,

Под ногами ее — стелящееся одеяние грез.

Но сейчас ее духа огонь сознательной силы,

Из сладости удаляясь бесплодной,

Звал ее мысли из речи назад сесть внутри,

В глубокую комнату медитации дома.

Ибо лишь там могла жить души прочная истина:

Непреходящий, язык жертвоприношения,

Он горел, негасимый, в центральном камине,

Где пылает для высокого хозяина дома и супруги его

Охраняющий и свидетельствующий пламень усадьбы,

От которого засвечены богов алтари.

Все еще принужденные, шли дальше, скользя, неизменные,

Но порядок миров тех был изменен:

Смертный вел, бог и дух слушались,

Она, позади, была их марша лидером,

И они, впереди, за ее волей следовали.

Вперед они путешествовали по дорогам дрейфующим,

Смутно сопровождаемые мерцающими туманами;

Но все скользило быстрее сейчас, словно встревоженное,

От чистоты ее души убегая.

Небесная птица на драгоценных крыльях ветра

Горела, как окруженный красочный пламень,

Влекомая духами в жемчужной пещере,

Сквозь очарованную туманность ее душа двигалась дальше.

Смерть впереди и Сатьяван,

В темноте перед Смертью, звезда чуть светящаяся.

Свыше был незримый баланс его рока.

Конец третьей песни

Песнь четвертая Грезы-Сумерки земной Реальности

Начался склон, что полого спускался;

Он скользил к оступающемуся серому скату.

Чудо идеала, с сердцем неясным, было утеряно;

Толпящееся чудо светлых грез деликатных

И неясные, наполовину написанные величия она оставила:

Мысль упала на более низкие уровни; тяжело, напряженно

Мысль стремилась к какой-то грубой реальности.

Сумерки все еще плыли, но изменились оттенки

И густо пеленали меньшую грезу восторженную,

Они в усталых массах воздуха раскинулись;

Свои цвета символические они тускло красным наполнили

И почти что казались багровой мглой дня.

Стискивающее страшное напряжение осадило ей сердце;

Тягостно чувства наливались грузом опасным,

И более великие и печальные звуки в ее ушах были,

И сквозь неумолимое разрушение блеска искрящегося

Ее зрение ловило равнин несущихся спешку,

Облачные горы и широкие рыжие реки,

И города, поднимающиеся в минаретах и башнях

К бесплодному неизменному небу:

Длинные набережные, пристани, от парусов белые гавани

Занимали ее зрение недолго и скоро исчезли.

Среди них напрягались в усилии трудящиеся множества

В постоянно меняющихся группах непрочных,

Контрастное кино освещенных призрачных форм,

Обернутых серой мантией грезы.

Придумывая смысл в тяжелом течении жизни,

Они доверяли окружению зыбкому

И ждали смерти, чтоб сменить сцену их духа.

Дикий шум труда и топота

Бронированной жизни, гул монотонный

Мыслей и действий, вечно все тех же,

Словно тупо повторяемое снова и снова жужжание

Великой животной машины окружало душу ее, –

Серый звук недовольный, как призрак

Стенаний шумного беспокойного моря.

Огромный, бесчеловечный голос Циклопа,

Песня вавилонской башни строителей, к небесам поднимающаяся,

Биение машин и лязг инструментов

Несли глубокий тон страдания труда.

Как когда бледные молнии рвут небо измученное,

Высоко над головой освещая край туч,

Несущихся, словно дым из красной трубы,

Принуждаемые творения невежественного Разума:

Плывя, она видела, нарисованным фрагментам подобные, бежали

Фантомы человеческой мысли и надежды несбывшиеся,

Формы Природы и искусства людей,

Философии, дисциплины, законы,

Мертвый дух прежних обществ,

Конструкции червя и Титана.

Словно утерянные остатки забытого света,

Перед ее разумом летели со свисавшими крыльями

Откровения смутные и слова избавляющие,

Исчерпавшие свою миссию и свою способность спасти,

Послания евангелистов-богов,

Голоса пророков, писания вер исчезающих.

Каждое, претендовавшее в свой час на вечность, шло мимо:

Идеалы, системы, науки, поэмы, искусства

Неустанно гибли и вновь возвращались,

Разыскиваемые некой созидательной Силой без устали;

Но все были грезами, пересекающими пустую обширность.

Аскетические голоса одиноких провидцев звали

На вершины гор или у речных берегов

Или из сердца заброшенного лесных полян,

Ища отдых небес или внемировой покой духа,

Или в телах, неподвижных как изваяния, твердых,

В трансе-прекращении их мысли бессонной,

Сидели спящие души, и это тоже грезою было.

Все вещи, сотворенные и убитые прошлым, здесь были,

Его утерянные, забытые формы, что жили когда-то,

Все, что ценится ныне как открытое заново,

И все надежды, что несет будущее, здесь потерпели уже неудачу,

Уже пойманы и отброшены в усилиях тщетных,

Повторяемые век за веком бесплодно.

Неутомимо все возвращалось, настаивая все еще,

Из-за радости в муке поисков

И радости трудиться, побеждать и терять,

Радости творить, хранить, убивать.

Вращающиеся циклы проходили и вновь возвращались,

Несли тот же труд и тот же бесплодный конец,

Формы всегда новые и всегда старые, долгие

Ужасные революции мира.

Вновь поднялся великий разрушающий Голос:

Через труд бесплодный миров

Его всеотменяющая огромного отрицания мощь

Преследовала невежественный марш печального Времени:

"Посмотри на фигуры этого символического царства,

На его прочные контуры созидательной грезы,

Вдохновляющие великие конкретные задачи земли.

В его движении-параболе человеческой жизни

Можешь ты проследить результат, к которому приводит Природа

Грех существа и ошибку в вещах,

И желание, что жить заставляет,

И неизлечимую болезнь человека, надежду.

В неизменном порядке иерархии,

Где Природа не изменяется, человек измениться не может:

Он всегда повинуется ее фиксированной мутации закону;

В новой версии ее истории, часто рассказываемой,

В вечно кружащихся циклах крутится раса.

Его разум заперт в границах вращающихся:

Ибо человек — это ум, за пределами мысли он не может парить.

Если б он смог оставить свои границы, он был бы спасен:

Он видит, но на свои более великие небеса подняться не может;

Даже окрыленный, он на родную почву назад опускается.

Он — пленник в своих сетях разума,

Он крыльями души бьет по стенам жизни.

Тщетно его сердце свою страстную поднимает мольбу,

Яркими Богами бесформенную Пустоту населяя;

Затем, разочарованный, он к Пустоте поворачивает

И в ее счастливом ничто освобождения просит,

Спокойной Нирваны своей мечты о себе:

В молчании кончается Слово, в Ничто — имя.

Обособленное от смертных множеств,

Божество несообщающееся он призывает

Стать возлюбленным его одинокой души

Или поймать его дух в пустые объятия,

Или свою копню в безучастном Все он находит,

Свою собственную волю он придает Неподвижному.

Приписывает Вечному гнев и любовь

И тысячи имен присваивает Невыразимому.

Нет надежды призвать Бога вниз в его жизнь.

Как ты принесешь сюда Вечного?

Нет для него дома в торопящемся Времени.

Тщетно ты ищешь в мире Материи цель;

Нет цели здесь, лишь желание быть.

Все в границах Природы идет всегда прежнее.

Посмотри на эти формы, что остаются недолго и уходят,

На эти жизни, что стремятся и борются, затем их нет уже больше,

На эти структуры, что не имеют живущей долго истины,

На кредо спасительные, что себя не могут спасти,

А гибнут в душащих руках лет,

Отверженные из человеческой мысли, фальшь, доказанная Временем,

На философии, что все проблемы донага раздевают,

Но ничего не решили с тех пор, как земля началась,

И науки всемогущие тщетны,

Которыми человек изучает, из чего сделаны солнца,

Трансформирует все формы, чтобы обслужить свои внешние нужды,

Он гуляет по небу, плывет по морям,

Но не знает, кто он и зачем он пришел;

На эту политику, архитектуру ума человека,

Что, облицованная злом и добром стена в человеческом духе,

Потрескавшийся дворец и, в то же время, тюрьма,

Гниет, пока царствует, и перед крахом крошится;

На революции эти, пьяного бога иль демона,

Сотрясающие человечества тело израненное,

Лишь чтобы раскрасить лик прежний новыми красками;

На эти войны, резню триумфальную, крушение, разорительное безумие,

Труд веков за час исчезает,

Кровь побежденных и венец победителя,

Который люди, чтобы быть рождены, должны оплачивать болью,

Лик героя божественный на членах сатира,

Величие демона смешано с полубога величием,

Слава, скотство и срам;

Зачем все это, грохот и труд,

Скоротечные радости, слез море извечное,

Страсть, надежда и крик,

Битва, победа, падение,

Бесцельное путешествие, что никак остановиться не может,

Бессонный труд, бессвязный сон,

Песня, крики и плач, мудрое и праздное слово,

Смех человека, ирония богов?

Куда ведет марш, куда паломничество движется?

Кто хранит карту маршрута или шаг каждый планирует?

Или сам по себе движущийся мир по собственной гуляет дороге,

Или ничего здесь нет, лишь Разум, что грезит:

Мир — это миф, которому истинным оказаться случилось,

Легенда, рассказанная себе сознательным Разумом,

Придуманная и сыгранная на притворяющейся почве Материи,

На которой он стоит в несубстанциональной Обширности.

Разум есть автор, зритель, актер и подмостки:

Разум лишь есть, и то, что он думает, зримо.

Если Разум есть все, оставь на блаженство надежду;

Если Разум есть все, оставь надежду на Правду.

Ибо Разум никогда коснуться тела Правды не сможет,

Душу Бога не сможет никогда Разум увидеть;

Он ловит лишь его тень, его смеха не слыша,

Когда он поворачивается от него к вещей тщетной видимости.

Разум есть ткань, сотканная из света и тени,

Где ошибка и правда переплели свои смешанные части;

Либо Разум — это брак по расчету Природы

Между неправдой и правдой, между болью и радостью:

Эту борющуюся пару разлучить ни один суд не может.

Каждая мысль — золотая монета из яркого сплава,

Ошибка и правда — ее аверс и реверс:

Таковы империалы чеканки ума,

Такого рода все его деньги.

Не мечтай живую Правду посадить на земле

Или сделать мир Материи домом для Бога;

Туда не Правда придет, а о Правде лишь мысль,

Здесь есть не Бог, а имя лишь Бога.

Если Сам здесь и есть, то он нерожден, бестелесен;

Он никем не является и не обладаем никем,

На чем же построишь ты тогда мир свой счастливый?

Отбрось свой разум и жизнь, тогда будешь Собой,

Абсолютным всевидящим вездесущим, одним.

Если есть здесь Бог, то о мире он не заботится;

На все вещи он смотрит бесстрастным взглядом спокойным,

Он обрек все сердца страдать и желать,

Своими неумолимыми законами он всякую жизнь ограничил;

Он не отвечает на невежественный голос молящего.

Вечный, тогда как эпохи трудятся ниже,

Непоколебимый, ничем, сделанным им, незатрагиваемый,

Он смотрит как на детали минутные среди звезд

На агонию животного и на удел человека:

Неизмеримо мудрый, он твою мысль превосходит;

Его одинокая радость в твоей любви не нуждается.

Его правда жить в мыслящем человеке не может:

Если ты хочешь Правды, тогда разум свой успокой

Навеки, убей бессловесным невидимым Светом.

Бессмертное блаженство не живет в человеческом воздухе:

Как сохранит могучая Мать свой спокойный восторг

Душистым в этой тесной и хрупкой вазе

Или поселит свой сладкий экстаз неразрушенным

В сердца, что могут земным горем быть уязвляемы,

В тела, что беззаботная Смерть может убить по желанию?

Не мечтай изменить мир, который спланировал Бог,

Не старайся его вечный закон переделать.

Если здесь есть небеса, чьи ворота закрыты для горя,

Там ищи радость, которую не можешь найти на земле;

Или в полусфере нерушимой,

Где Свет прирожден, а Восторг — это царь

И Дух — бессмертная почва вещей,

Избери свое место высокое, дитя Вечного.

Если ты есть Дух, а Природа есть твое платье,

Сбрось одежду и будь обнаженной собой,

Неизменная в своей неумирающей правде,

Навеки одна в безмолвном Одном.

Повернись тогда к Богу, ради него позади все оставь;

Забывая любовь, забыв Сатьявана,

Аннулируй себя в его мире бездвижном.

О душа, утони в его тихом счастье.

Ибо ты должна умереть для себя, чтобы высот Бога достигнуть:

Я, Смерть, есть ворота бессмертия".

Но Савитри ответила Богу-софисту:

"Сколько раз ты призовешь еще Свет, ослепить глаза Истины,

Сделаешь Знание ловушкой Неведения

И Слово — жалом, чтоб убить мою душу живую?

Предложи, о Царь, свои дары усталому духу,

Сердцам, что не могут терпеть раны Времени,

Дай тем, кто был привязан к телу и разуму,

Разорви те оковы и освободи в белом покое

Просящего убежища от игры Бога.

Конечно, дары твои велики, ибо ты — это Он!

Но как буду искать в нескончаемом мире отдыха я,

Поселившая могучей Матери бурную силу,

Ее зрение, направленное прочитать загадочный мир,

Ее волю, смягченную в огне солнца Мудрости

И пылающее молчание ее сердца любви?

Мир является парадоксом духовным,

В Незримом изобретенным нуждою,

Неудачным переводом для понимания создания

Того, Кто превосходит речь и идею вовеки,

Символ того, что никогда не может быть выражено в символе,

Неправильно произносимый язык, ошибочный и одновременно правдивый.

Его силы пришли из вечных высот

И погрузились в несознательную Пучину неясную,

И поднялись из нее, чтобы делать свою работу чудесную.

Душа — это фигура Непроявленного,

Разум трудится, чтобы мыслить Немыслимое,

Жизнь — звать в рождение Бессмертного,

Тело — вместить Неограничиваемого.

Мир не отрезан от Правды и Бога.

Напрасно ты вырыл мостом не соединяемую темную бездну,

Напрасно ты выстроил глухую стену без дверей:

Душа человека проходит через тебя в Парадиз,

Свой путь через смерть и ночь небесное солнце прокладывает;

Его свет виден на краю существования нашего.

Мой ум — это факел, засвеченный из вечного солнца,

Моя жизнь — дыхание бессмертного Гостя,

Мое смертное тело — Вечного дом.

Неумирающим лучом стал уже факел,

Жизнь уже стала силой Бессмертного,

Дом становится частью хозяйской и одного.

Как можешь ты говорить, что Истина никогда не осветит ум человека,

А Блаженство не сможет захватить смертного сердце,

Или Бог вниз, в им сделанный мир, спуститься?

Если в бессмысленной Пустоте творение встало,

Если была рождена из бестелесной Силы Материя,

Если Жизнь смогла подняться в бессознательном дереве,

Если зеленый восторг ворвался в изумрудные листья

И его смех красоты распустился в цветке,

Если чувство смогло пробудиться в ткани, в нерве и клетке

И серая материя мозга уловить Мысль,

И душа проглянуть из ее тайны сквозь плоть,

Как безымянный свет к людям не прыгнет

И из сна Природы не поднимутся силы неведомые?

Даже сейчас намеки светлой Правды, как звезды,

Встают в великолепии ума Неведения лунном;

Даже сейчас бессмертного Возлюбленного мы ощущаем касание;

Если дверь комнаты чуть-чуть приоткрыта,

Что тогда может воспрепятствовать вхождению Бога,

Кто воспрепятствует его поцелую спящей души?

Бог уже близко, Правда близка:

Если темное, атеистическое тело не знает его,

Должен мудрец отрицать Свет, свою душу — провидец?

Я не связана ни мыслью, ни чувством, ни формой;

Я живу в славе Бесконечного,

Я близка к Непостижимому и Безымянному,

И Невыразимый сейчас в моем доме — супруг.

Но, стоя на краю светлом Вечного,

Я раскрыла, что мир — это Он;

Я встретила Дух духом, собою — Себя,

Но я полюбила и моего Бога тело.

Я преследовала его в его земной форме.

Удовлетворить одинокая свобода не может

Сердце, что стало с каждым сердцем единым:

Я — депутат мира стремящегося,

Моего духа свободу я прошу ради всех".

Затем вновь зазвенел более глубокий крик Смерти.

Словно под тяжестью своего закона бесплодного,

Угнетенный своей собственной упрямой бессмысленной Волей,

Пренебрежительный, утомленный и сострадательный,

Прежний, нетерпимый тон он больше не нес,

А казался теперь голосом жизни, в ее неисчислимых путях

Трудящейся вечно и ничего не достигшей,

Из-за рождения и изменения, ее смертные силы,

Которыми она длится, прикованы к пограничным столбам

Широкого кружения расы бесцельной,

Чей ход все время спешит и остается все прежним.

В его долгой игре с Судьбою, со Случаем, Временем,

Убежденный в тщете победы и поражения в игре,

Подавленный своим грузом неведения и сомнения,

Который знание, похоже, лишь увеличивает и расширяет,

Земной разум отчаивается, сникает и выглядит

Старым, усталым и обескураженным работой своей.

Но разве при этом все было ничем, напрасно достигнуто?

Что-то великое сделано было, некий свет, некая сила,

Освобожденная от Несознания огромного хватки:

Она появилась из ночи; рассветы свои она видит,

Вечно кружащие, хотя ни один рассвет остаться не может.

Эта перемена была в далеко летящем голосе бога;

Его форма страха изменилась и допустила

Наше скоротечное усилие к вечности,

Хотя наброшены еще сомнения обширные

На грандиозные намеки невозможного дня.

Поднимаясь, великий голос крикнул Савитри:

"Раз знаешь ты мудрость, что превосходит

И вуаль форм, и презрение форм,

Встань, богами освобожденная видящими.

Если свободным ты сохранила свой разум от жизни стресса свирепого,

Ты могла бы стать как они, спокойной, всезнающей.

Но запрещает неистовое и страстное сердце.

Оно — буревестник анархической Силы,

Что мир желает поднять и оторвать от него

Нерасшифруемый свиток Судьбы,

Закон и правило Смерти и непостижимую Волю.

Спешащие действовать, нарушители Бога

Есть эти великие духи, те, у кого слишком много любви,

И те, кто как ты сформирован,

В узкие границы жизни пришли

С натурой слишком широкой, опережающей время.

Поклоняющиеся силе, к ней не испытывая ужаса,

Их гигантские воли потревоженные года вынуждают.

Мудрый спокоен; горы молчаливы великие,

Что встают непрестанно к недостижимому небу,

Что сидят на своей неизменной основе, их головы

Не грезят в неизменных владениях неба.

На свои устремленные вершины, величественные и спокойные,

Поднимая на пол пути к небу душу взбирающуюся,

Могучие посредники стоят довольные

Тем, чтобы наблюдать революции звезд:

Двигаясь с мощью земли неподвижно,

Они видят, как эпохи проходят, и остаются все прежними.

Мудрый мыслит эпохами, они слушают поступь

Далеких вещей; терпеливые, незадеваемые, они хранят

Свою опасную мудрость в своих глубинах сдержанной,

Что бы не погрузились в неведомое хрупкие дни человека,

Влекомого, как связанный левиафаном корабль

В пучину его громадных морей.

Смотри, как дрожит все, когда боги слишком близко ступают!

Все в движении, опасности, муке, разрываемое и поднимаемое.

Торопящиеся эпохи запнулись бы, если б слишком спешили,

Если бы сила с небес застала врасплох несовершенную землю

И незавуалированное знание поразило бы эти непригодные души.

Божества скрыли их ужасную силу:

Бог спрятал свою мысль и даже кажется, что он заблуждается.

Будь тиха и медлительна в мудром и медленном мире.

Ты могуча, ужасной богиней наполнена.

К которой ты взывала в тумане лесов на рассвете.

Не используй свою силу, как дикие души Титанов!

Не касайся установленных линий, древних законов,

Уважай покой великих, утвержденных вещей".

Но Савитри ответила огромному богу:

"Какой тишиной ты бахвалишься, о Закон, о Смерть?

Разве что с тупым взглядом инертно ступающих

Энергий чудовищных, скованных в круге застывшем,

Бездушных и каменноглазых с механическими грезами?

Напрасна надежда души, если неизменный Закон — это все:

Всегда ради нового и неизвестного продолжают настаивать

Эпохи спешащие, Бога оправдывая.

Какими бы были эры земные, если бы серая сдержанность

Никогда не была б взломана и великолепия вперед бы не прыгнули,

Взрывая свое неясное семя, когда бы медленная жизнь человека

Не прыгнула в спешке на внезапные великолепные тропы,

Божественными словами и человеческими богами открытые?

Не навязывай живым сердцам и умам

Неодушевленных вещей тупую фиксированность.

Бессознательное правило хорошо для животного племени,

Довольного жизнью под неизменным ярмом:

Человек поворачивает к более благородной прогулке, хозяин пути.

Я наступаю на твой закон живою ногою,

Ибо подняться в свободе я была рождена.

Если я могуча, дай моей силе раскрыться

Равным компаньоном сил незапамятных,

Либо дай моей бесполезной душе погрузиться,

Божества недостойной, в сон первозданный.

Я у Времени требую моей воли вечность,

Из его секунд — Бога". Смерть:

"Почему благородная и бессмертная воля

Должна нисходить до ничтожных трудов скоротечной земли,

Забыв свободу и путь Вечного?

Или это высокое использование силы и мысли –

Бороться с узами смерти и времени,

Вкладывать труд, который мог богов заслужить,

Биться и терпеть агонию ран,

Хватать тривиальные радости, что земля хранить может

В своем маленьком сундуке для сокровищ преходящих вещей?

Дитя, ты попираешь ногою богов,

Лишь чтобы жалких кусков от земной жизни добиться

Для любимого, отвергая освобождение главное,

Удерживая от близкого восторга небес

Его душу, которую снисходительные боги позвали?

Или твои руки слаще, чем площади Бога?"

Она ответила: "Прямо я иду по дороге,

Что проложили мне сильные руки, которые пути наши планируют.

Я бегу, где его сладкий, страшный голос командует,

Поводья Бога мной управляют.

Почему чертит он свою широкую схему могучих миров

Или наполняет бесконечность своим страстным дыханием?

Зачем он создал мою смертную форму

И во мне свои яркие и гордые желания посеял,

Если не для того, чтобы достигать, цвести во мне и любить,

Вырезая свой богато сформированный человеческий образ

В мыслях, в обширностях и золотых силах?

Далекое Небо может ждать нашего прихода в свой покой.

Легко небеса было Богу построить.

Земля его трудным делом была, земля славу

Давала проблемы, расы, борьбы.

Там есть зловещие маски, ужасные силы;

Там величие — богов создавать.

Разве дух, бессмертный и вольный,

Не свободен от хватки Времени?

Почему он пришел в Пространство смертного, вниз?

В человеке своему высокому духу Бог дал поручение

И написал скрытый декрет на вершинах Природы.

Это — свобода с душой навеки усаженной,

Обширной в границах жизни, в путах Материи сильной,

Строящей из миров вещество великое действия,

Чтобы делать прекрасную мудрость на месте грубо отброшенной пряди

И любовь, и красоту — из войны и из ночи,

Божественная игра, чудесная ставка.

Что за свободу имеет душа, которая не ощущает свободу,

Если не обнажилась она и не смогла поцеловать те оковы,

Что Возлюбленный обвил вокруг членов его партнера в игре,

Предпочтя его тиранию, в его объятия упав?

Чтоб прижать его крепче к своему безграничному сердцу,

Она принимает ограничивающий круг его рук,

Сгибается, полная блаженства, под его руками владеющими,

И смеется в его крепком объятии; чем более связана, тем более свободна.

Таков мой ответ на твои соблазны, о Смерть".

Неизменное отрицание Смерти крик ее встретило:

"Как бы ни была ты могуча, каково бы ни было твое тайное имя,

Произнесенное на тайных конклавах богов,

Твоего сердца эфемерная страсть не может разрушить

Железную стену завершенных вещей,

Которой великие Боги огородили их лагерь в Пространстве.

Кто бы ты ни была за своей человеческой маской,

Даже если ты — миров Мать

И бросаешь свое требование царствам Случая,

Космический Закон более велик, чем твоя воля,

Даже сам Бог повинуется Законам, им созданным:

Закон действует и никогда отменен быть не может,

Личность — на море Времени лишь пузырек.

Предвестница более великой Правды грядущей,

Твоя душа — своего более свободного Закона создательница,

Хвалящаяся Силой за нею, на которую она опирается,

Светом свыше, которого никто кроме тебя не видел,

Ты требуешь победы Правды первых плодов.

Но что есть Правда и кто может найти ее форму

Среди обманчивых образов чувства,

Среди толп гостей разума

И темных неопределенностей мира,

Населенного неуверенностями Мысли?

Ибо где есть Правда, и когда была ее поступь слышна

Среди нескончаемого шума базара Времени,

Который голос ее среди тысячи криков,

Что пересекают слушающий мозг и душу обманывают?

Или Правда — это высокое, но звездное имя

Или неясное и великолепное слово, которым мысль человека

Санкционирует и освящает выбор своей природы,

Желание сердца, надевающее знание как свое платье,

Идея взлелеянная, избранная среди избранных,

Фаворит мысли среди детей сумерек,

Который, высокоголосый, наполняет игровые площадки ума

Или заселяет свои дортуары в младенческом сне?

Все здесь висит между да Бога и нет,

Две Силы реальны, но друг для друга неправильны,

Два супруга, звезды в лунной ночи ума,

Что клонятся к двум противоположным сторонам горизонта,

Белая голова и черный хвост мистического селезня,

Быстрые и хромые ноги, мощные крылья и сломанные,

Тело неуверенного мира поддерживающие,

Великий сюрреальный дракон в небесах.

Слишком в большой опасности должна жить твоя высокая и гордая правда,

Пойманная в смертную малость Материи.

Все в этом мире есть правда, и все — ложь:

Его мысли в вечный шифр бегут,

Его дела разбухают в круглую нулевую сумму Времени.

Так, человек — бог и, одновременно, животное,

Несоизмеримая загадка, что создана Богом,

Форму Божества внутри освободить неспособная,

Существо меньшее, чем он сам и, в то же время, нечто большее,

Стремящееся животное, в тщету ввергнутый бог,

И не зверь, и не божество, человек,

Но человек, привязанный к земному труду, старается его превзойти,

Поднимаясь по ступенькам Бога к вещам более высоким.

Объекты есть кажимость, и никто не знает их правды,

Идеи — это предположения бога невежественного.

Нет дома у Истины в земной иррациональной груди:

И, все же, жизнь без рассудка есть клубок грез,

Но рассудок покоится над смутной пучиной

И стоит на планке сомнения.

Вечная истина со смертными людьми не живет.

Или, если она живет внутри твоего смертного сердца,

Покажи мне живой Истины тело

Или обрисуй мне черты ее лика,

Чтобы я тоже мог повиноваться и служить ей.

Тогда я отдам тебе назад твоего Сатьявана.

Но только факты здесь есть и Закон с его стальными границами.

Я знаю ту правду, что мертв Сатьяван

И даже твоя сладость привлечь его обратно не сможет.

Нет магической Правды, что оживила бы мертвого,

Нет такой силы земли, что могла б отменить некогда сделанное,

Нет радости сердца, что могла б, пережив смерть, продолжаться,

Нет блаженства, что убедило б снова жить прошлое.

Одна лишь Жизнь немую Пустоту может скрасить

И наполнить мыслью бессодержательность Времени.

Оставь тогда своего мертвеца и живи, о Савитри".

Женщина ответила Тени могучей,

И когда она говорила, смертность исчезла;

Ее Богиня сама в ее глазах стала зрима,

На ее лик лег свет, греза небес:

"О Смерть, ты тоже есть Бог, но, однако, не Он,

А лишь его собственная темная тень на дороге его,

Когда, оставляя Ночь, он начинает Путь вверх

И тянет за собой свою несознательную Силу цепляющуюся.

Ты — бессознательный и темный лик Бога,

Его Неведения знак нераскаявшийся,

Ребенок родной обширного и темного лона Неведения,

Зловещий запор на бессмертии Бога.

Все противоположности есть лица Бога аспекты.

И Много — это неисчислимый Один,

Один несет в своей груди множество;

Он — Имперсональный, непостижимый, единственный,

Он — одна бесконечная Персона, свой Мир видящая;

Тишина несет великую печать бессловесную Вечного,

Его свет вдохновляет вечное Слово,

Он — глубина Неподвижного и молчание бессмертное,

Чей белый не имеющий признаков пустой покой отрицающий,

И, в то же время, стоит Сам творящий, всемогущий Господь,

И наблюдает исполняемую формами Богов свою волю

И желание, что подгоняет полусознательного человека,

И сопротивляющуюся незрячую Ночь.

Эти широкие божественные крайности, эти противоположные силы

Есть тела Бога правая и левая стороны;

Существование сбалансировано между двумя руками могучими,

Лицом к лицу стоят разум и пучины неразрешимые Мысли.

Тьма внизу, бездонный Свет наверху

Соединены в Свете, но, разделенные разлучающим Разумом,

Противниками стоят лицом к лицу неразлучными,

Двумя противоположностями, для его великой Мировой задачи нужными,

Двумя полюсами, чьи течения Силу Мира необъятную будят.

В огромной тайне его Самости,

Размышляя с ровными крыльями над миром,

Он есть оба в одном, безначальный, бесконечный:

Превосходя оба, вступает он в Абсолют.

Его существо есть мистерия за пределами разума,

Его пути сбивают с толку неведение смертное;

Конечное, в своих маленьких частях огороженное,

Изумленное, не доверяет дерзости Бога,

Который смеет быть непридуманным Всем

И видеть и действовать, как может один Бесконечный.

Против человеческого разума в этом его преступление;

Будучи вовеки непознаваемым знаем,

Он является всем и, в то же время, превосходит мистическое целое,

Абсолютный, он в относительном мире Времени селится,

Всезнающий, вечный, родится к страданию,

Всемогущий, играет с Судьбою и Случаем,

Дух, но притом Пустота и Материя,

Неограничиваемый, вне пределов формы и имени,

Живет внутри тела, один и всевышний,

Является животным, божеством, человеком:

Спокойное, глубокое море, он смеется в катящихся волнах:

Универсальный, он — это все, трансцендентальный — никто.

По справедливости человека — это его преступление космическое,

Всемогущий, живет за пределами зла и добра,

Оставляя добро на его судьбу в мире жестоком

И зло на этой огромной сцене царить.

Всякое противостояние, спор и шанс кажутся,

Бесцельным трудом, но лишь для ограниченного чувства,

Для глаз, что видят часть и упускают целое;

Люди изучают поверхность, глубины отвергают их поиск:

Гибридная мистерия предстает взгляду

Или обескураживающее убогое чудо.

Но все же, в непреклонном самомнении Несознания точного,

В случайной ошибке Неведения мира

Есть план, Ум скрытый проглядывает.

Есть цель в каждой запинке, в каждом падении;

Развалившаяся полная беззаботность Природы есть поза,

Вперед шаг какой-то готовящая, результат какой-то глубокий.

Изобретательные ноты вставлены в мотивированную партитуру,

Миллионы диссонансов усеивают гармоничную тему

Эволюции огромного оркестрового танца.

Высшая Истина мир заставила быть;

Она в Материю себя завернула, как в саван,

Саван Смерти, саван Неведения.

Она заставила солнца гореть сквозь Пространство безмолвное,

Пламенные знаки ее непонятной Мысли

В бесформенной думе широкого размышления эфира:

Истина сделала из Знания завуалированный и борющийся свет,

Из Существа — неведающую, густую и немую субстанцию,

Из Блаженства — красоту неодушевленного мира.

В конечных вещах сознательный Бесконечный живет:

Вовлеченный, он спит в беспомощном трансе Материи,

Он правит миром из своей бесчувственной Пустоты спящей;

Грезя, он испускает разум, сердце и душу,

Чтобы искаженным трудиться, ограниченным на суровой земле,

Разломанное целое, он трудится сквозь точки разрозненные;

Его осколки мерцающие — это Мудрости алмазные мысли,

Его отражение тенистое — это наше неведение.

Он из немой массы в бесчисленных струях стартует,

Он формирует существо из мозга и нерва,

Создание чувствующее — из его удовольствий и боли.

Масса ощущений неясных, точка чувства,

Существует недолго, отвечая ударам жизни,

Затем крошится или, израсходовав силу, оставляет мертвую форму,

Огромную оставляет вселенную, где оно жило

Незаметным, незначительным гостем.

Но душа растет, запечатанная внутри его дома;

Свое великолепие и силу она дает телу;

Она следует целям в неведающем мире бесцельном,

Она придает смысл бессмысленной жизни земли.

Полубог-животное, человек пришел мыслящий;

Он барахтается в грязи и, в то же время, парит мыслями в небе;

Он играет и думает, смеется и плачет, и грезит,

Удовлетворяет свои мелкие страсти, как зверь;

Он сосредоточен на книге жизни изучающим взором.

Из этого клубка интеллекта и чувства,

Из узкого кругозора законченной мысли,

Наконец, в духовный разум он пробуждается;

Высокая наступает свобода, светлая комната:

Он замечает вечность, касается бесконечности,

В великие и внезапные часы он встречает богов,

Как более обширного себя он ощущает вселенную,

Делает Пространство и Время благоприятной возможностью,

Чтобы объединить высоты и глубины существа в свете,

В пещере сердца говорит тайно с Богом.

Но это — касания и моменты высокие;

Фрагменты верховной Истины осветили душу его,

Отражения солнца в водах спокойных.

Немногие отваживаются на последний высший подъем

И пробиваются через границы слепящего света наверху,

И ощущают вокруг дыхание более могучего воздуха,

Получают послания от существа более обширного

И купаются в его необъятном интуитивном Луче.

На верхнем Разуме есть высоты лучистые,

Купающиеся в сиянии Бесконечности,

Окраины дома Истины и близлежащие земли,

Поднятые бескрайние владения Разума.

Там человек может гостить, но не жить.

Свои просторы космическая Мысль разворачивает;

Ее мельчайшие части здесь — философии,

Поражающие детальной своей необъятностью,

Каждая чертит схему всезнающую.

Но еще дальше может подняться свет восходящий;

Там есть шири видения и вечные солнца,

Бессмертной светлоты океаны,

Горы-огни, штурмующие небеса своими вершинами,

Если жить там, все становится вспышкою зрения;

Горящая голова видения ведет ум,

Свой длинный хвост кометы Мысль оставляет;

Сердце пылает, озаряющее и провидящее,

И чувство зажжено в идентичности.

Самый высокий полет открывает самое глубокое зрелище:

В широком просторе ее неба родного

Интуиции молнии выстраиваются в ярком пучке,

Отыскивая из их тайников все скрытые истины,

Ее феерическое лезвие видящего абсолюта

Пробивается в запертые неведомые убежища себя,

Обыскивает уголки мозга небесные,

Освещает палаты оккультные сердца;

Острия ее копья открытия удар

В покров имени, щит формы вонзается,

Тайную душу всего обнажает.

Мысль там имеет солнечно светлые глаза откровения;

Слово, могучий и вдохновляющий Глас,

В покои сокровенные Истины входит

И срывает вуаль с Бога и с жизни.

Дальше раскинулись безграничного конечного просторы последние,

Космическая империя Надразума,

Буферное государство Времени, граничащее с Вечностью,

Для опыта души человека слишком обширное:

Под одним золотым небом там все собирается:

Силы, что строят космос, располагаются

В его доме бесконечной возможности;

Каждый бог оттуда своей собственной природы мир строит;

Идеи расположены, как группа солнц,

Где торжественно выстраивает свою компанию лучей каждое.

Мысль толпится в массах, одним взглядом охваченных;

Все Время — тело одно, Пространство — единая книга:

Там — вселенский взгляд Божества,

И там — границы бессмертного Разума:

Линия, что разделяет и объединяет полусферы,

Работу Богов закрывая,

Огораживая вечность от труда Времени.

В своем великолепном царстве вечного света,

Правящая всем, никем не правимая, верховная Истина,

Всемогущая, всезнающая и одна,

В золотой стране хранит свой дом беспредельный;

В его коридоре она слышит поступь, что приходит

Из Непроявленного, чтобы никогда не вернуться

До тех пор, пока узнано и увидено людьми не будет Неведомое.

Над простором и сверканием космического Зрелища,

Над тишиной бессловесной Мысли,

Бесформенный творец форм бессмертных,

Безымянная, называемая божественным именем,

Превосходящая часы Времени, превосходящая Безвременье,

Могучая Мать сидит в светлом покое

И на своих коленях Ребенка вечного держит,

Пестуя день, когда заговорит он с Судьбою.

Там — образ надежды нашего будущего;

Там есть солнце, которого ждет вся темнота,

Там гармония есть нерушимая;

Противоречия мира поднимаются к ней и едиными делаются:

Там есть Истина, чьи лоскутки — истины мира,

Там есть Свет, чьей тенью неведение мира является

До тех пор, пока Истина не уберет тень, ею отбрасываемую;

Любовь, которую наши сердца зовут вниз всякий спор исцелить,

Блаженство, к которому покинутые горести мира стремятся:

Оттуда слава приходит, на земле иногда зримая,

Визиты Божества к душе человека,

Красота и греза на лике Природы.

Там совершенство, что родилось из вечности,

Зовет к себе совершенство, рожденное во Времени,

Истина Бога, человеческую жизнь удивляющая,

Образ Бога, принимающий конечные формы.

Там — мир вечного Света,

В царствах бессмертного Суперразума

Живет Истина, которая свою голову здесь прячет в мистерии,

Ее загадка, которую неразрешимой считает рассудок

В материальной формы застывшей структуре,

Понятна, ее лик лишен маски,

Там есть Природа и вещей общий закон.

Там, в теле, из вещества духовного сделанном,

В очаге вечного Пламени,

Действие переводит движения души,

Мысль непогрешимо и абсолютно шагает

И жизнь — непрерывного богослужения обряд,

Жертвоприношение восторга Одному.

Космическое видение, духовное чувство

Ощущает всю Бесконечность, поселенную в конечную форму,

И сквозь дрожащий экстаз света смотрит,

Открывает светлый лик Бестелесного,

В правде мгновения, в душе мгновения

Может пить вино медовое Вечного.

Дух, который не один и бесчисленный,

Его мира одна бесконечная Персона мистическая

Умножает свою мириадную персональность,

На всех своих телах ставит своей божественности штамп

И в каждом, бессмертная и уникальная, сидит.

За каждым будничным действием стоит Неподвижный,

Задний фон движения и сцены,

Поддерживающий творение своим спокойствием и могуществом

И изменение — бессмертным равновесием Неизменного.

Безвременье выглядывает из часов путешествующих;

Невыразимое надевает мантию речи,

Где все его слова, как магическая нить, сплетены,

Двигаясь с красотой, вдохновляя их проблеском,

И свое предназначенное место каждая мысль занимает,

Записанная в памяти мира.

Обширная и имперсональная верховная Истина

Подбирает безошибочно час, обстоятельства,

Ее субстанция, чистое золото, всегда прежнее,

Но оформленное в сосуды для пользования духом,

Ее золото становится винным кувшином и вазой.

Все там — прозрение высшее:

Всечудесный делает из каждого события чудо,

Всепрекрасный является в каждом образе чудом;

Всеблаженный стучит в пульсе сердца с восторгом,

Чистая небесная радость — чувства использование.

Каждое существо там — Себя член,

Часть Всего миллиономысленного,

Претендент на Единство безвременное,

Сладость множества, радость различия,

Близостью Одного заостренные.

"Но кто может показать тебе славный лик Правды?

Наши человеческие слова могут быть лишь ее тенью.

Для мысли она — восторг немыслимый света,

Для речи — неописуемое чудо.

О Смерть, если б могла ты Истины коснуться верховной,

Ты стала б мудрой внезапно и существовать перестала бы.

Если бы наши души могли видеть, любить, уловить Истину Бога,

Ее нескончаемое сияние наши сердца охватило бы,

Наше существо по образу Бога переделано было бы

И земная жизнь стала бы жизнью божественной".

Затем Смерть последний раз Савитри ответила:

"Если верховная Истина свою здешнюю тень превосходит,

Отделенная Знанием и поднимающимися обширностями,

Какой мост может пересечь бездну, что она оставила

Между собой и миром-грезой, ею сделанным?

Или кто может надеяться принести ее вниз, к людям,

И убедить ступить на суровую землю ногами прекрасными,

Оставив свое недоступное блаженство и славу,

Расточая свое великолепие на земной бледный воздух?

Разве в твоих это силах, о красота смертных членов,

О душа, что бьется порвать мои сети?

Кто же тогда ты, прячущаяся в человеческом облике?

Твой голос несет звук бесконечности,

Знание с тобой, Истина сквозь твои слова говорит;

В твоих глазах сияет свет вещей запредельных.

Но где твоя сила, чтобы победить Время и Смерть?

Есть у тебя сила Бога, здесь возвести ценности неба?

Ибо правда и знание есть праздный отблеск,

Если Знание не несет силу, чтобы мир изменить,

Если Мощь не приходит, чтобы Истине дать ее право.

Слепая Сила, не Истина, этот невежественный сделала мир,

Жизнями людей повелевает слепая Сила, не Истина:

Силой, не Светом, правят миром великие Боги;

Сила — это руки Бога, печать Судьбы.

О человек, претендент на бессмертие,

Открой свою мощь, обнажи силу духа,

Тогда назад я отдам тебе Сатьявана.

Или, если Могучая Мать есть с тобой,

Покажи мне ее лик, чтобы ей я мог поклоняться;

Дай бессмертным глазам посмотреть в глаза Смерти,

Нерушимая Сила, коснувшись грубых вещей,

Смерть земли в бессмертную жизнь трансформирует.

Тогда может твой мертвый к тебе вернуться и жить.

Распростертая земля, наверное, поднимет свой взор

И почувствует близко к себе тело тайное Бога

И любовь и радость овладеют торопящимся Временем".

И Савитри смотрела на Смерть и молчала.

Казалось, словно в символической форме

Тьма мира почти уступила Небесному свету

И Бог не нуждается больше в Несознания ширме.

Могучая трансформация в ней наступила.

Гало живущего внутри Божества,

Сияние Бессмертного, что ее лицо осветило

И залило свои лучами дом ее тела,

Переливаясь через край, сделало воздух светящимся морем.

В пылающий момент апокалипсиса

Инкарнация откинула свою вуаль в сторону.

Фигура в бесконечности маленькая

Еще стояла и казалась самим домом Вечного,

Словно центр мира был ее душою самою

И все пространство широкое было лишь ее внешней одеждой.

Изгиб спокойной надменности далекого неба,

Нисходящего в земное смирение,

Ширь ее лба была сводом взора Всеведающего,

Ее глаза были двумя звездами, что наблюдали вселенную.

Сила, что была из вершины ее существа, воцарилась,

Поселенное в лотосовую тайну Присутствие,

Пришло вниз и овладело во лбу ее центром,

Где Господь разума в своей комнате контрольной сидит;

Там, посаженный на прирожденный трон концентрации,

В человеке он открывает третий мистический глаз,

Глаз Незримого, что глядит на незримое,

Когда Свет золотым экстазом его мозг наполняет

И Вечного мудрость выбор его направляет,

И вечная Воля захватывает смертного волю.

Оно двигалось в лотосе ее горла песни,

И в ее речи пульсировало бессмертное Слово,

Ее жизнь шагами души мира звучала,

Двигаясь в гармонии с космической Мыслью.

Как скользит солнце Бога в пещеру мистическую,

Где от преследующих богов он прячет свой свет,

Оно в лотос ее сердца скользнуло

И пробудило в нем Силу, что изменяет Судьбу.

Оно в глубину лотоса пупка влилось,

Поселилось в узком доме маленькой жизни-природы,

На страстях тела вырастило цветок восторга небес

И сделало желание небесным пламенем чистым,

Прорвалось в пещеру, где спит свернутая Энергия Мира,

И ударило тысячекапюшонную змеиную Силу,

Что, вспыхивая, поднялась и обвила наверху Самость Мира,

Соединила бессловесность Материи с тишиной Духа

И действия земли молчаливой силой Духа наполнила.

Так, измененная, она ждала Слова.

Вечность в глаза Смерти смотрела.

И живую Реальность Бога видела Тьма.

Затем Голос стал слышен, что казался самой тишиной

Или произношением бесконечности, спокойным и низким,

Когда она в сердце сна говорит с тишиной:

"Я приветствую тебя, всемогущая и победоносная Смерть,

Ты — грандиозная Тьма Бесконечного.

О Пустота, что для существования всего делает комнату,

Голод, что гложет вселенную,

Холодные остатки солнц пожирая,

И ест целый мир твоими челюстями пламени,

Опустошитель энергии, что сделал звезды,

Несознание, семян мысли хранитель,

Неведение, в котором Всезнание спит погребенное

И медленно появляется в его полой груди,

Неся ума маску Неведения яркого.

Ты — моя тень и мой инструмент.

Я дала тебе форму страха ужасную

И твой острый меч ужаса, горя, страдания,

Чтоб заставлять душу человека ради света бороться

В краткости его полусознательных дней.

Ты — его шпоры, подгоняющие в его работах к величию,

Хлыст, чтобы он к вечному блаженству стремился,

Его мучительная нужда в бессмертии.

Живи, Смерть пока, будь еще моим инструментом.

Однажды человек тоже узнает твое бездонное сердце

Безмолвия и мир размышляющий Ночи,

Вечному Закону послушание мрачное

И непреклонную жалость в твоем взгляде спокойную.

Но сейчас, о Могущество вечное, в сторону встань,

С пути моей инкарнировавшей Силы сойди.

Избавь сияющего Бога от твоей черной маски;

Освободи душу мира, которую зовут Сатьяваном,

Отпусти от своей хватки страдания и неведения.

Чтобы он мог встать, жизни и судьбы господин,

Делегат человека в доме Бога,

Друг Мудрости, Света супруг,

Вечный жених вечной невесты".

Она говорила; не убежденная Смерть сопротивлялась еще,

Хотя знала, еще отказываясь знать,

Хотя видела, видеть отказываясь.

Непоколебимо стоял этот бог, своего права требуя.

Его дух согнулся; его воля повиновалась закону

Его собственной природы, даже для Богов обязательного.

Двое, лицом к лицу стоя, с друг другом соперничали.

Его существо, как огромный форт тьмы, возвышалось;

Вокруг него ее свет рос, океана осада.

Пока Тень выдерживала, не повинуясь небу открыто:

Уязвляемый спереди, сверху теснимый,

Конкретная масса сознательной силы, он терпел

Ее желания божественного тиранию.

Пресс невыносимой силы

Навалился на его несклоненную голову и упрямую грудь;

Свет, как горящий язык, лизал его мысли,

Свет был в его сердце сверкающей пыткой,

Свет, великолепная агония, преследовал сквозь его нервы;

Его тьма бормотала, в ее погибая сиянии.

Ее повелевающее Слово приказывало каждому члену

И не оставило места для его воли огромной,

Что, казалось, выталкиваемая в некое пространство беспомощное,

Не могла снова войти, его пустым оставляя.

Он воззвал к Ночи, но она отступила, содрогаясь, назад,

Он воззвал к Аду, но угрюмо тот удалился:

За поддержкой к Несознанию он повернулся,

Из которого он был рожден, к своей широкой, поддерживающей самости;

Оно назад его отвело к пустоте безграничной,

Словно собою он сам себя поглощал:

Он воззвал к своей силе, но она его зов отвергла.

Свет съедал его тело, пожирал его дух.

Неизбежное он узнал, наконец, поражение

И, разрушаясь, оставил, форму, которую нес он,

Оставив надежду сделать душу человека своею добычею,

Заставить бессмертный дух быть смертным.

Далеко он бежал, избегая ее ужасных касаний,

И убежище нашел в отступающей Ночи.

В грезящих сумерках того символичного мира

Скрылась ужасная вселенская Тень,

Исчезая в Пустоте, из которой она вышла.

Словно лишенное своей изначальной причины

Ушло царство сумерек, из душ их стираясь,

И Сатьяван и Савитри остались одни.

Но не шевелились они: между фигурами их поднималась

Незримая, полупрозрачная, немая стена.

В долгой пустой паузе ничто не могло двигаться:

Все ожидало неизвестную непостижимую Волю.

Конец четвертой песни

Конец десятой книги

Песнь первая Вечный День: выбор души

И высшее осуществление

Изумительное солнце вниз с небес экстаза смотрело

На миры блаженства бессмертного, дом совершенства,

Магические просторы развертывающиеся улыбки Вечного,

Пленяющие его тайные пульсы восторга.

Бога вечно длящийся день ее окружал,

Показались владения вечного света,

Наполнявшего всю Природу Абсолютного радостью.

Ее тело дрожало в касании вечности,

К источникам бесконечности ее душа близко стояла.

Она жила в конечных передних фронтах бесконечности, новых

Извечно для вечного зрения.

Вечность множила свой обширный взгляд на себя,

Переводя свою нескончаемую радость и мощь

В восторг, который души, играя со Временем, могли разделить

В грандиозности, всегда новорожденные из неизвестных глубин,

В силы, что прыгали с неизвестных высот, бессмертные,

В страстные удары сердца неумирающей любви,

В сцены сладости, что никогда не могут поблекнуть.

Бессмертная для восхищенного сердца и глаз,

В ясных сводах покоя прозрачного,

Из безбрежных грез безоблачных небес Чуда скользила

Вниз пучина сапфира; солнечный свет глаза навещал,

Которые переносили без боли луч абсолютный

И видели бессмертные прозрачности формы.

Туман и сумерки были из того воздуха изгнаны,

Ночь была невозможна в таких небесах лучезарных.

Прочные в груди необъятности

Были видны духовные шири, высоко рожденные

Из спокойной красоты созидательной радости;

Воплощенные мысли к сладостным просторам приковывали,

Чтобы радовать некую беззаботность мира божественного,

Они отвечали глубокому требованию бесконечного смысла

И его нужде в формах, чтобы его трепет приютить бестелесный.

Марш сил вселенских во Времени,

Гармоничный порядок обширностей самости

В цикличной симметрии и планах ритмичных

Нес шумное веселье восторга космического,

Бесконечные фигуры духа в вещах,

Спланированных художником, что пригрезил миры;

Всей красоты здесь, всего чуда,

Всего запутанного разнообразия Времени

Вечность субстанцией была и источником;

Не из пластичного тумана Материи сделанные,

Они предлагали намек их глубин

И великий ряд их сил раскрывали.

Возникшие под тройным мистическим небом

Семь бессмертных земель были зримы величественные:

Дома благословенных, освобожденных от смерти и сна,

Куда горе никогда прийти не может, никакое страдание,

Долетевшее из миров, себя потерявших и ищущих,

Не могло нарушить Небесной природы тишину неизменную

И могучую позу спокойствия вечного,

Положение экстаза незыблемого.

Лежали равнины, что казались широкого сна Бога просторами,

Крылья мысли поднимались к огромному покою небес,

Затерянному в голубых глубинах бессмертия.

Измененная земная природа ощущала дыхание мира.

Воздух казался океаном блаженства

Или ложем неведомого духовного отдыха,

Безбрежным спокойствием, поглощавшем все звуки

В безмолвие полного счастья;

Даже Материя несла духовное касание близкое,

Все трепетало с имманентностью одного божества.

Нижняя из этих земель была все же небом,

Переводящим на великолепие божественных вещей

Яркость и красоту земных сцен.

Вечные горы, гребень над мерцающим гребнем,

Чьи линии, словно выгравированные на сапфирной плите

И обрамленные каймой блестящего небесного полдня,

Взбирались, как ступени храмовые, и с их вершин

Уходящей в бескрайнюю высь медитации слышалось снизу

Приближение голубого паломнического множества,

Доносился великий нарастающий голос

Далеко путешествующего гимна вечных морей.

Поющие толпы по горным склонам скользили

Мимо ароматных ветвей во вздохах цветов,

Спеша через сладости прыжками пирующими;

Журчащие реки блаженства

Рябились божественно, медовоголосые желания,

Кружа их сестер, водовороты восторга,

Затем ширясь в шаге журчащего тихо раздумья,

Вниз по многобликим устьям мечты

Вступали шепча в озера жидкого мира.

Удерживаясь на грани экстаза бесчувственного

И храня вечное равновесие мысли,

Сидели изваянные души, грезящие реками звука,

В неизменных позах мраморной неги.

Вокруг нее жили дети дня Бога

В невыразимом блаженстве,

В счастье, никогда не утрачиваемом, в безмятежном покое бессмертия,

Довольной вечности блаженное множество.

Вокруг народы бессмертные говорили и двигались,

Души светлой, божественной радости,

Лица красоты совершенной, члены отлитого в форму Луча;

В городах, вырезанных, как геммы, из камня сознательного,

На чудесных пастбищах и на побережьях сверкающих

Яркие фигуры были видны, племена светлые вечности.

Над ней задающие ритм божества сферы вращали,

Вознесенные мобильные фиксированности, здесь слепо разыскиваемые

Наших звезд блуждающими орбитами огромными.

Экстатичные голоса ударяли по струнам слуха,

Каждое движение находило музыку целиком своей собственной;

С неувядающих веток песни птиц трепетали,

Их оперений цвета были выхвачены

Из радуги крыльев фантазии.

Бессмертный аромат наполнял бриз дрожащий.

В рощах, что казались недрами движущимися, колышущимися глубинами,

Неувядающей весны миллионы детей

Цвели, чистые бесчисленные звезды восторга раскрашенного,

Укрытые в убежище своих изумрудных небес:

Феерические цветочные массы глядели глазами смеющимися.

Радужное море, танцующий хаос

Увековечивал под вечно бодрствующим взором Небес

Толпящееся лепестковое зарево удивительных красок,

Что плывут под занавешенными веками грезы.

Бессмертные гармонии ее слух наполняли;

Великое спонтанное произношение высот

На титанических крыльях ритмичного величия несомое,

Из какого-то глубокого духовного сердца звука изливало

Напряжения, трепещущие тайной богов.

Дух счастливо в ветре скитался,

Дух размышлял в листьях и в камне;

Голоса мыслящих инструментов сознательных

По краю тишины блуждали живому,

И из какого-то глубокого языка вещей бессловесного

Неизмеримые, невыразимые гимны взлетали,

Переводя на звуки Неведомое.

Альпинист на незримой лестнице звуков,

Музыка стремилась не по тем немногим ступенькам старающимся,

Что в скоротечных струнах блуждают,

Но изменяла свои вечно новые неисчислимые ноты

В непредвиденного открытия страсть

И свои прежние незабытые экстазы хранила

Растущим сокровищем в мистическом сердце.

Сознание, что стремилось сквозь каждый крик

Неисследованного желания и притягательности,

Находило и снова неудовлетворенные глубины искало,

Словно в неком глубоком тайном сердце охотясь,

Чтобы некое утерянное или упущенное блаженство найти.

В тех далеко летящих симфониях она могла слышать,

Прорываясь сквозь колдовства восхищенного чувства,

Божественной души лирический вояж,

Среди пены и смеха ее челн манящий

Очарованием островов невинной Цирцеи,

Приключениями прекрасными и безопасными

В странах, где Чудо-сирена свои соблазны поет

С ритмичных утесов в вечно вспененных морях.

В гармонии первозданного зрения

От нашего ограничивающего луча мысли избавленная

И от нежелания наших ослепленных сердец

Обнять Божество в каком бы то ни было облике,

Она безошибочно и ясно видела всю Природу чудесную.

Наполненные всеобщим пиром прекрасного

Фибры ее существа тянулись дрожа

И требовали глубокого объединения со своими внешними самостями,

И из струн сердца, сделанных чистыми, чтоб уловить все тона,

Тонкие прикасания Неба извлекали без устали

Более живые восторги, чем вынести жизнь земли может.

Что на земле было б страданием, здесь блаженством феерическим было.

Все что здесь есть лишь страстный намек и оттенок мистический,

Внутренним пророком предсказанный, что постигает

В чувственных вещах дух восторга,

Превратилось в большую сладость, чем сейчас быть может пригрежена.

Могучие символы, стресса которых боится земля,

Трепеща, ибо она не может понять

И должна их хранить тусклыми в величественных и странных формах,

Были здесь основным лексиконом бесконечного разума,

Переводящим вечного блаженства язык.

Здесь восторг был делом обычным;

Очарования, плененный трепет которых,

Наше человеческое удовольствие, есть нитка оброненная,

Лежат, символичные формы, беззаботный орнамент,

На богатой парче платья Бога вышитый.

Все, что несло форму, было домами пригреженными,

Куда проникал разум, чтобы глубокую физическую радость измерить;

Сердце было факелом, засвеченным от бесконечности,

Члены были дрожащей густотою души.

То были предместья, владения первые,

Необъятные, но наименьшие и наименее ценные,

Самые слабые экстазы бессмертных богов.

Выше ее видение плыло и знало,

Допущенное сквозь большие сапфирные ворота открытые

По ту сторону в широту света,

Это были лишь роскошные декоративные двери

В миры более благородные, более счастливо прекрасные.

Нескончаемый стремился подъем тех небес;

Царство за царством воспринимал ее взор воспаряющий.

Затем на том, что казалось восхождения венцом,

Где конечное и бесконечное были едины,

Освобожденная, она увидела места могучих бессмертных,

Что живут для небесной радости и правят

Немеркнущего Луча регионами средними.

Великие фигуры божеств сидели в бессмертных рядах,

Нерожденный взор к ней склоняли

Сквозь прозрачность хрустального пламени.

В красоте тел, линиями восторга написанных,

Образы источающей блаженство чарующей сладости,

Ноги, блестящие на солнечнокаменных площадях разума,

Виночерпии Неба разносили кругом вино Вечного;

Путаница светлых тел, движимых душ,

Чертящих близкий и сплетенный восторг,

Гармоничная поступь живых, соединенных навеки

В страстном единстве мистической радости,

Словно лучи солнца, живыми и божественными сделанные,

Золотогрудые богини Апсары

В рощах, залитых серебряном диском блаженства,

Что плывет сквозь светлую сапфирную грезу,

В освещенных золотыми членами облаках одеяний,

И мерцающие шаги, по феерическим травам ступающие,

Девственные движения вакхических невинностей,

Которые свой разгул принимают за танец Бога,

Кружились, соединенные на пиршествах сердца, залитых луною.

Непогрешимые художники форм безупречных,

Магические строители звука и ритмических слов,

Ветроволосые Гандхарвы пели

Оды, что формируют вселенскую мысль,

Строки, что срывают вуаль с лица Божества,

Ритмы, что несут моря мудрости звуки.

Фигуры бессмертные и светлые лики,

Наши великие предки в тех великолепиях двигались;

Безграничные в силе и светом исполненные,

Они наслаждались чувством всего, ради чего мы стараемся.

Провидцы высокие, поэты возвышенные видели вечные мысли,

Что, с высот путешественники, к нам прибывают,

Деформированные нашими поисками, искаженные одевающим разумом,

Как боги, обезображенные острой болью рождения,

Великие слова ловили, что здесь — лишь слабые звуки,

Схваченные смертного языка трудным восторгом.

Силы, что спотыкаются, и грешат, были богами, спокойными, гордыми.

Там, как молния, полыхая славой и пламенем,

Плавясь в волнах симпатии и видения,

Ударенная как лира, что пульсирует для блаженства других,

Влекомая канатами экстазов неведомых,

Ее человеческая природа была в обмороке от восторга небес;

Она замечала объятия, земле недозволенные, и ощущала

Вечные глаза свободной от вуали любви,

Поднималась все выше, достигала за уровнем уровень,

За пределы того, что произнести может язык и разум пригрезить:

Бесконечного размаха миры венчали суматоху Природы.

Там была более великая спокойная сладость,

Поле более тонкого эфира глубокого

И схема более могучая, чем может дать самый небеснейший смысл.

Там дыхание несло поток разума видящего,

Форма была тончайшей одеждой души:

Цвет был видимым тоном экстаза;

Фигуры, полуматериально зрением видимые,

Но при том осязаемые сладостно,

Делали ощутимым касание внутри живущего духа.

Высоко совершенное чувство озаренное жило,

Внутреннего луча счастливый вассал,

Каждое ощущение было Вечного могучим ребенком

И каждая мысль была сладко пылающим богом.

Воздух был светящимся чувством, звук — голосом,

Свет солнца — зрением души, лунный свет — ее грезой.

На живой основе бессловесного покоя широкой

Все было могучей и светлой радостью.

В те высоты взлетал ее дух,

Как взмывающая птица, что, незримая, поднимается,

Оглашая подъем своего сердца трепещущего

Мелодией в паузе сомкнутых крыльев,

Что вылетает дрожа в ее последнем крике довольном,

И она замолкает, излив свою душу,

Избавившись от бремени восторга на сердце.

Переживание по красочной груди радости поднималось

К недосягаемым сферам в духовном полете.

Там Время как одно с Вечностью жило;

Необъятное блаженство соединялось с прекрасным покоем.

Как тот, кто в море блаженства и великолепия тонет,

Безмолвная в лабиринте тех миров удивительных,

Повернувшись, она увидела живой их источник и центр,

К их очарованию ключ, их восторгов начало,

И узнала в нем прежнего, который ловит наши жизни,

Плененные в его безжалостные и ужасные сети,

И вселенную своим тюремным лагерем делает,

И делает в своих пустых и огромных просторах

Тщетным кругом труд звезд,

И смерть — концом каждой человеческой дороги,

А горе и боль — платой за человеческий труд.

Тот, кого ее душа повстречала как Смерть и как Ночь,

Сумму всей сладости вобрал в свои члены

И ослепил ее сердце красотой солнц.

Преображена была грозная форма.

Его тьма и его уничтожающая печальная мощь,

Навсегда отменяющая и обнаруживающая

Мистерию его высоких и неистовых дел,

Тайное великолепие поднималось, открытое зрению,

Там, где воплощенная Пустота прежде стояла безбрежная.

Ночь, неясная маска, стала чудесным лицом.

Смутная бесконечность была убита, чей мрак

Очерчивал из неведомого страшного

Гибельную фигуру бога неясную,

Рассеялся ужас, что руки горя протягивает,

Бездна осветилась неведающая, чьи пустые глубины

Давали несуществующему пугающий голос.

Словно перед глазами, ото сна пробужденными,

Мрачный переплет книги раскрылся

И стали видны письмена освещенные, что хранили

Золотое сияние мысли, вписанной внутрь,

Ее взгляду предстала чудесная форма,

Чья сладость оправдывала самое жестокое страдание жизни;

Всей Природы усилие за нее было легкою платой,

И вселенная с ее агонией казались малой ценой.

Словно чашечка цветка хоровая,

Воздушная, на волнах музыки зримая,

Лотос из световых лепестков экстаза

Обрел форму из дрожащего сердца вещей.

Муки под звездами не было больше,

Зла, приютившегося за маской Природы;

Там не было больше притворства темного ненависти,

Жестокости — на лице Любви измененном.

Ненависть была хваткой ужасного влюбленного в ссоре;

Безжалостная любовь, стремящаяся только владеть,

Здесь сменилась сладостью изначального бога.

Забыв желание любить, что ему рождение дало,

Стремление страстное быть заточенным в объятия, объединиться,

Он проглатывал все в себя одного,

Пожирая душу, чтобы ее своей собственной сделать,

Страданием и болью аннигиляции

Наказывая за нежелание едиными быть,

На отказы мира сердитый,

Стремящийся только брать, но не знающий, как давать.

Мрачный капюшон смерти со лба Природы был сброшен;

Там засветился скрываемый смех божества.

Вся грация, слава и вся божественность

Здесь были собраны в единую форму;

Все глаза обожаемые смотрели через него с лица одного;

Всех божеств он в своих грандиозных нес членах.

Океанический дух жил внутри;

Нетерпимое и непобедимое в радости

Наводнение свободы и трансцендентальное блаженство

В бессмертных линиях красоты поднимались.

В нем своей короной было увенчано Существо, из четырех состоящее,

Что носит мистерию безымянного Имени,

Вселенная, пишущая свой смысл великий

В неисчерпаемом значении слова.

В нем был архитектор зримого мира,

Одновременно искусство и художник-творец,

Дух, мыслитель, вещей зримых провидец,

Вират, который свои походные огни в солнцах засвечивает,

Чьи владения — эфир, в звездах запутанный,

Выражающий себя, словно речью, Материей:

Объекты — его письмена, силы — слова,

События — история его жизни наполненная,

Моря и страны — страницы повести,

Материя — его средства и его духовный знак;

На взмах ресниц он вешает мысль,

Течение души создает в токе крови.

Немая воля камня и атома — это воля его;

Та Воля, что действует без мотива и чувства,

Интеллект, не нуждающийся в том, чтоб планировать, думать,

Непобедимо мир сам себя создает;

Ибо тело его — это тело его Господина

И в его сердце стоит Вират, Царь царей.

В нем форму свою затемняет Дитя Золотое,

Что свое рождение в Пустоте, венчаемой Солнцем, баюкает:

Хираньягарбха, автор мыслей и грезы,

Который видит незримое и слышит звуки,

Что никогда не посещают смертное ухо,

Открыватель немыслимых реальностей,

Знаток большей Истины, чем все, что мы когда-либо знали,

Он — на путях внутренних лидер;

Провидец, он вошел в запретные царства;

Со всемогущим жезлом мысли волшебник,

Он миры тайные, несотворенные строит,

Вооруженный золотой речью, глазом алмазным,

Ему принадлежат видение и пророчество:

Выдумщик, бросающий в форму бесформенное,

Путешественник и каменотес незримых дорог,

Он — носитель скрытого пламени,

Он — Невыразимого голос,

Он — света незримый охотник,

Экстазов мистических Ангел,

Завоеватель царств души.

Третий дух стоял позади этих двух, причина их скрытая,

Масса суперсознания, закрытая в свете,

Творец вещей в своем всезнающем сне.

Как растет дерево, все пришло из его тишины;

Он — наше семя и сердцевина, верх и основа.

Весь свет есть лишь из его закрытых глаз пламя:

Мистическая, всемудрая Истина есть в его сердце,

Всезнающий Луч закрыт позади его век:

Он — это Мудрость, что приходит не мыслью,

Его бессловесное молчание несет бессмертное слово.

Он спит в атоме и в горящей звезде,

Он спит в человеке и в боге, в звере и в камне:

Ибо он есть там, свою работу Несознание делает,

Ибо он есть там, мир умирать забывает,

Он — центр круга Бога,

Он — окружность бега Природы.

Его сон — это в вещах Всемогущий,

Проснувшийся, он есть Вечный, Всевышний.

Свыше размышляющее блаженство Бесконечного было,

Его всезнающий и всемогущий покой,

Его неподвижная тишина, уединенная и абсолютная.

Все силы были здесь сплетены в неисчислимом согласии.

Блаженство, что сделало мир, в его теле жило.

Любовь и восторг были главою сладостной формы.

В их силков соблазнительные петли

Возвращенными полные блаженства члены владели

Всеми радостями, скороходами стучащего сердца,

И беглецом из опереженного желания жизни.

Всякое видение бежало от глаз,

Всякое счастье входило в грезу и транс,

Нектар, пролитый дрожащими руками любви,

Радость, которую не может удержать чаша Природы,

Наполняли красоту его лика,

Ждали в меде его смеха.

Вещи, скрытые тишиною часов,

Идеи, что не находят на живых устах выражения,

Полная смысла встреча души с бесконечностью

Пришли в нем родиться и взяли огонь:

Тайный шепот цветка и звезды

Свой смысл обнаружил в его взгляде бездонном.

Его уста, как роза рассвета, красноречиво изогнуты;

Его улыбка, что играла с удивлением разума

И оставалась в сердце, слетев с его уст,

Утренней звезды лучились сиянием,

Украшающей широкое раскрытие неба.

Его взгляд был вниманием вечности;

Ее спокойного и сладкого намерения дух

Был мудрым домом довольства и разглашал

Свет эпох в весельи часов,

Солнце мудрости в роще чудесной.

В оркестровой широте его разума

Все противоположные поиски узнавали родство свое близкое,

Богатые сердцем, друг друга находили чудесными

В обоюдном удивлении мириадов их нот

И, как братья одной семьи, жили,

Что нашли свой общий мистический дом.

Как с арфы какого-то бога восторженного

Там гармония лирического блаженства играла,

Стараясь не оставить невоспетой ни одной небесной радости,

Такой была жизнь в Свете том воплощенном.

Он казался мудростью безграничного неба,

Он земли безгорестной страстью казался,

Он казался пылом широкого во весь мир солнца.

Двое друг на друга смотрели, Душа видела Душу.

Затем, словно гимн из пещеры сердца прозрачной,

Ввысь голос поднялся, чей магический звук мог превратить

Земли рыдание мучительное

В плач восторга, ее крик — в духовную песню:

"О человеческий образ бессмертного слова,

Как ты увидела за топазными стенами

Блестящих сестер божественных врат,

Вызвала гения их неусыпного сна

И под откровения аркой заставила

Резные, мыслью окутанные двери широко распахнуться,

Открыла перспективы духовного зрения

И изучила более небесного состояния входы

В твою восхитительную душу, что несет ключ золотой?

В тебе тайное зрение человеческую слепоту миновало

И открыло прошлое Время, путь моей колесницы,

И смерть, мой тоннель, по которому я еду сквозь жизнь,

Чтобы достигнуть своих незримых далей блаженства.

Я — стихший поиск ревнивых богов,

Преследующих обширный, мистический труд моей мудрости,

Пойманный в тысячах путях неба встречающихся.

Я — незавуалированного Луча красота,

Влекущая через глубокие пути нескончаемой ночи

Непобедимого пилигрима, душу земли,

Под вспыхивающими факелами звезд.

Я — нерушимый Экстаз;

Те, кто на меня посмотрели, горя больше не знают.

Глаза, что живут в ночи, мою форму увидят.

На бледных берегах пенящихся железных проливов,

Что струятся под серым измученным небом,

Две силы, из одного первозданного экстаза рожденные,

Идут рядом, но разлучены в жизни людей;

Одна к земле клонится, другая тянется к небу:

Небо в своих восторженных грезах о совершенной земле,

Земля в своих печальных мечтах о небесах совершенных.

Обе, страстно объединиться желая, порознь, тем не менее, идут,

Бесплодно разделенные своим пустым самомнением;

Колдовскими страхами от единства удержанные,

Мистично разлученные милями мысли,

Сквозь безмолвные бездны сна они смотрят.

Или разлеглись бок о бок на моих ширях,

Как жених и невеста, волшебно разлученные,

Они пробуждаются к томлению, но никогда обняться не могут,

Пока не пересечена тонкая дрожь нерешительности,

Между влюбленными на их брачном ложе

Лежит темный призрак меча.

Но когда фантом с его огненным лезвием уничтоженный тает,

Тогда никогда больше не смогут ни пространство, ни время

Разлучить с любимой возлюбленного; Пространство втянет назад

Великий, полупрозрачный свой занавес, Время будет

Трепетом бесконечного блаженства духа.

Пестуй этот момент небесной судьбы.

До тех пор, вы, двое, должны служить двойному закону,

Которые ныне лишь разведчики зримого проблеска,

Что, спеша через лес своих мыслей,

Мосты богов нашли узкие.

Ждите, терпя преграды хрупкие формы,

Разделяющие восхитительные ваши богатства,

Единства счастливого, восторженно увеличенного

Притяжением в пульсирующем воздухе между вами.

Однако, если ты хочешь мир неприятный покинуть,

Не заботясь о тяжком стоне существ, что внизу,

Перейди перешеек, перепрыгни поток,

Аннулируй свой контракт с трудящейся Силой,

Отвергни связь, что соединяет с земным родом тебя,

Отбрось свою симпатию к смертным сердцам.

Встань, утверди своего духа завоеванное право:

Сбрось скоротечного дыхания бремя,

Под взглядом холодным звезд равнодушных

Оставив на дерне свое тело заимствованное,

Поднимись, о душа, в твой дом, полный блаженства.

Сюда, на площадку Ребенка вечного игр,

Или иди во владения мудрых Бессмертных,

Скитайтесь со своим другом прекрасным под небом духовным,

Незакатным солнцем залитые,

Живите, как божества, не заботятся о мире которые

И не разделяют труд сил Природы тяжелый:

Они, поглощенные в своем самоэкстазе, живут.

Отбрось миф неясный земного желания,

О бессмертная, к блаженству восстань".

На Савитри, вслушивающуюся в своем сердце спокойном

В гармонию манящего голоса,

Лилась радость, превосходящая радость земли и небес,

Блаженство неведомой вечности,

Восторг из какого-то Безграничного ждущего.

Мелькнула улыбка, в глазах ее широких играя,

Уверенного счастья посланник,

Словно первый луч утреннего солнца

Рябился на двух просыпающихся лотосах-омутах:

"О осаждающий человеческую душу жизнью и смертью,

Удовольствием мира и болью, Ночью и Днем,

Искушающий его сердце далеким соблазном небес,

Испытующий его силу близким касанием ада,

Не поднимусь я в твой вечно длящийся День,

Как и твоей вечной Ночи избегла.

Мне, которая не сворачивает с твоего земного Пути,

Отдай другого себя, которого моя просит природа.

Не нужен он твоим просторам в помощь их радости;

Его дух прекрасный, тобой сотворенный, нужен Земле,

Чтобы восторг бросить вниз, как сеть золотую.

Земля есть место выбора могучейших душ;

Земля — поле боя героического духа,

Кузница, где Архимасон свои труды формирует.

Твои рабства на земле более велики, Царь,

Чем все славные свободы небес.

Небеса были мне родным домом когда-то,

Я тоже блуждала по украшенным звездами рощам,

Ступала по солнечно-золотым пастбищам и по лунно-серебряным травам

И слышала арфой звучавший смех их потоков,

И медлила под ветвями, с которых капала мирра;

Я пировала в полях света тоже,

Касаемая эфирными одеяниями ветра,

По твоим чудо-кругам музыки я ступала уже,

Жила в ритме мыслей, ярких и праздных,

Я отбивала гармонии быстрые восторженной шири,

Танцевала в спонтанных тактах души

Великие и легкие пляски богов.

О, ароматны аллеи, где твои дети гуляют,

И любимы воспоминания их ног

Среди чудо-цветов Парадиза:

Более тяжела моя поступь, мощнее касание.

Там, где богов и демонов битва в ночи

Или где на границах Солнца борьба,

Наученный сладостью и страданием жизни

Терпеть неровный пульс напряженный, что бьется

У края какой-то надежды божественнейшей,

Сметь невозможное с болью поисков острой,

Во мне дух бессмертной любви

Тянет руки обнять человечество.

Слишком далеки по мне твои небеса от страдающих.

Не совершенна радость, не разделенная всеми.

О, простереть вперед руки, окружить, охватить

Больше сердец, пока любовь в нас твой мир не заполнит!

О жизнь, жизнь под кружащими звездами!

Ради победы в турнире со смертью,

Ради сгибания тугого и сильного лука,

Ради сверкания великолепного меча Бога!

О ты, чья труба на турнирах звучнейшая,

Не убирай руки от неиспробованной стали,

Не забирай бойца, своего удара не сделавшего.

Разве здесь нет миллионов битв, что нужно вести?

О Царь-кузнец, ударь еще с лязгом свой начатый труд,

Свари нас в одно в своей могучей кузнице жизни.

Твоя прекрасно изогнутая, драгоценная рукоять зовется Савитри,

Твоего клинка улыбку ликующую зовут Сатьяваном.

Придай красоты форму, направь нас сквозь мир.

Не ломай лиру, прежде чем найдена песня;

Разве нет бесчисленных песен, чтобы их сочинять?

О с тонкой душою музыкант лет,

Исполни на моих регистрах то, что на своей флейте наигрывал,

Подними из усилия их первое неистовое стенание угаданное

И открой то, что еще не воспето.

Я знаю, человеческую душу я могу поднять к Богу,

Я знаю, он может принести Бессмертного вниз.

Наша воля трудится, волей твоей разрешенная,

Без тебя рев шторма пуст,

Бесчувственный вихрь — сила Титана,

Без тебя богов сила — ловушка.

Не дай бессознательной бездне поглотить расу людскую,

Что сквозь земное неведение пробивается к твоему Свету.

О с молниями души Громовержец,

Не отдавай смерти и тьме твое солнце,

Выполнения твоей мудрости скрытого твердого декрета добейся

И поручения твоей тайной и как мир широкой любви".

Ее слова стихли, затерявшись в необъятностях мысли,

Что их захватили на границах их крика

И скрыли их значения в далях,

Что идут к большему, чем завоевать может речь

Из Немыслимого, конца всех наших мыслей,

Из Невыразимого, от которого слова все приходят.

Затем с августейшей улыбкой, как небо полуденное,

Божество чудесного облика:

"Как земная природа и человека природа поднимутся

На небесные уровни, как земля выживет?

Земля и небо друг на друга глядят

Через бездну, которую мало кто пересечь может, никто прикоснуться,

Добравшись через смутный эфирный туман,

Из которого все, что движется в пространстве, формируется,

До берега, который все могут видеть, но достичь — никогда.

Свет неба иногда посещает разум земли;

Его мысли горят в ее небе, как одинокие звезды;

В ее сердце движутся небесные тихие поиски,

И прекрасные, как крылья порхающих птиц,

Видения радости, которую она не может завоевать никогда,

Пересекают ее грез зеркало блекнущее.

Слабые семена блаженства и света печальные рождают цветы,

Слабые гармонии, уловленные из чуть слышимой песни,

Среди дребезга блуждающих голосов падают в обморок,

Пена из плещущихся светлых морей, где живет

Прекрасный восторг богов далекий,

Экстазы неведомые, чудесное счастье

Волнуют ее и проходят, наполовину оформленные для чувства и разума.

Над своими маленькими конечными шагами она ощущает,

Не заботящиеся об узле или пропуске миры, которые ткут

Странное совершенство, превосходящее законы и правила,

Вселенную самонашедшегося счастья,

Невыразимый ритм ударов безвременных,

Состоящий из многих движений пульс Одного,

Магию безграничных гармоний себя,

Порядок свободы бесконечности,

Абсолюта чудо-пластику.

Здесь есть Вся Истина и блаженство безвременное.

Ее же — лишь фрагменты звездноутерянных отблесков,

Ее — лишь беззаботные визиты богов.

Они — Свет, что слабеет, Слово, скоро стихающее,

Ничего из их намерений не может долго на земле оставаться.

Там есть высокие проблески, нет длящегося зрелища,

Немногие могут к неумирающему солнцу подняться

Или в краях мистического месяца жить

И служить каналом волшебного луча к земному уму.

Полубогов и героев немного,

Которым бессмертные голоса говорят ясно

И чьим действиям небесный род близок.

Мало молчаний, в которых слышна Истина,

В глубинах своих раскрывающая произношение вечное;

Мало великолепных мгновений провидцев.

Зов небес — редкость, еще реже сердце нуждающееся;

Двери света запечатаны для обычного разума,

Земные нужды прибиты к земле человеческой массой,

Лишь в час поднимающий стресса

Люди отвечают касанию более великих вещей:

Или, поднятые некой сильной рукой дышать воздухом неба,

Они скользят вниз, в грязь, из которой поднялись;

Из которой они сделаны, чей закон они знают,

Они радуются, невредимыми на дружественную основу вернувшись,

И, хотя что-то в них плачет об утерянной славе

И об убитом величии, они принимают падение.

Простым человеком, они полагают, быть лучше,

Жить, как другие живут, — в том их восторг.

Ибо большинство построено по раннему плану Природы

И мало в чем обязаны высшему плану;

Средний рост человека — их уровень,

Мыслящего животного материальная сфера.

В длинной иерархии, всегда восходящей,

В жесткой экономике космической жизни

Каждое создание к своей предназначенной задаче и месту

Формой своей природы привязано, его духа силой.

Если это нарушить слегка, тогда бы нарушился

Установленный баланс сотворенных вещей;

Вечный порядок вселенной

Дрогнул бы, и брешь в сотканной Судьбе зазияла бы.

Если б людей не было, а все были б богами блестящими,

Соединяющая ступенька тогда бы исчезла,

На которой в витках Материи дух просыпается,

Принимая круги Пути серединного,

Тяжелым трудом и медленными, эпохальными шагами,

Достигая яркой, чудесной окраины Бога,

В славе Сверхдуши.

Моя воля, мой зов есть в людях и в существах;

Но Несознание лежит на спине серой мира

И тянет в свою грудь Ночи, Смерти и Сна.

Заточенному в его темную и немую пучину

Сознанию малому оно бежать позволяет,

Но, ревнивое к растущему свету, оно тянет назад,

Близко к краю своей пещеры неясному держит,

Словно нежно любящая, невежественная мать свое дитя охраняет

Привязанным к ее фартуку шнурами Неведения.

Несознание без человеческого разума не может читать

Мистерию мира, что был создан сном Несознания:

Человек — его ключ, чтоб отпереть сознания дверь.

Но при этом оно его держит в своей хватке висящим:

Оно чертит гигантский круг его мыслей,

Оно не пускает его сердце к небесному Свету.

Высокая, ослепительная граница сверху сияет,

Черная и слепая граница правит внизу:

Человеческий разум закрыт между двумя этими сводами.

Сквозь слова и образы он ищет Истину;

Сосредотачивающееся на поверхностях и на внешностях грубых

Или погружающее осторожные ноги в мелкое море

Даже Знание его есть Неведение.

Он от собственных глубин внутренних заперт;

Он не может взглянуть на лик Неизвестного,

Как посмотрит он глазами Всезнающего,

Как захочет он Всемогущего силой?

О, слишком сострадателен и пылок Рассвет,

Оставь медленному шагу кружащих эпох

И работе несознательной Воли,

Оставь ее собственному несовершенному свету расу земную:

Все будет сделано долгим действием Времени.

Хотя раса ограничена своим собственным родом,

Душа в человеке более, чем его судьба, велика:

Над прибоем и волнами Пространства и Времени,

Выходя из простонародья космоса,

Где всякая жизнь родственна в горе и радости,

Освобожденный от Закона вселенского,

Солнцеподобный трансцендентальный дух одинокий

Прорубить свой путь через барьер стены разума может

И гореть один в вечном небе,

Житель бескрайнего покоя широкого.

О Пламя, отступи в свою светлую самость.

Или же вернись в свою первозданную мощь,

На провидческую вершину над мыслью и миром;

Партнер моей безвременной вечности,

Будь с бесконечностью моей силы едина:

Ибо ты — Мать Мира, Невеста.

Из бесплодного стремления жизни земли,

Из ее немощной, неубедительной грезы,

Крылья, что пересекают бесконечность, вновь обретя,

Иди назад в Силу, из которой ты вышла.

Туда ты можешь поднять полет свой бесформенный,

Твое сердце может встать из своих неудовлетворенных ударов

И почувствовать бессмертную духовную радость

Души, которая никогда не утратит блаженства.

Подними вверх ослабшее сердце любви, которое крыльями бьет,

Сбрось пучину желания в бездну.

Из форм Природы навеки спасенная,

Открой то, в чем нуждались бесцельные циклы,

Здесь со всей своей жизни предназначением сплетешься,

Там, в земной форме, ищешь напрасно.

Сломай в вечности свою смертную форму;

Расплавь, о Молния, в своем невидимом пламени!

Свою волну в себе глубоко обними, Океан,

Счастье навеки в воде окружающей.

Стань едина с неподвижной страстью глубин,

Возлюбленного и Любящего тогда ты узнаешь,

Оставь границы, разделяющие его и тебя.

В безграничную Савитри его получи,

В безграничном Сатьяване сама затеряйся,

О чудо, где ты началось, там закончись!"

Но Савитри ответила Богу лучистому:

"Напрасно ты искушаешь одиноким блаженством

Два духа, от страдающего мира спасенные;

Неразрывно соединены моя душа и его

В одной задаче, для которой были рождены наши жизни,

Чтобы поднять мир к Богу в Свете бессмертном,

Чтобы принести Бога вниз, в мир, на землю, куда мы пришли,

Чтоб изменить земную жизнь на жизнь божественную.

Я сохраняю желание спасти человека и мир;

Даже очарование твоего манящего голоса,

О божество, блаженства исполненное, не может завладеть и поймать.

Я не жертвую землею ради более счастливых миров.

Ибо там жила Вечного Идея обширная

И ее воля в людях и существах динамичная,

Так лишь могла огромная сцена начаться.

Откуда пришла эта масса бесполезная звезд,

Это кружащееся бесплодное могущество солнц?

Кто сделал душу тщетной жизни во Времени,

Посадил в сердце цель и надежду,

Поставил огромную и бессмысленную задачу Природе

Или запланировал ее миллионов эпох усилий бесполезную трату?

Какая сила на рождение осудила, на смерть и на слезы

Эти сознательные, ползущие по земле существа?

Если земля может взглянуть вверх к свету неба

И на свой крик одинокий услышать ответ,

Не напрасна их встреча, не ловушка — касание неба.

Если ты и я правильны, то и правилен мир;

Хотя ты себя позади работ своих прячешь,

Быть — не бессмысленный парадокс;

Раз Бог сделал землю, земля должна создать в себе Бога;

Что внутри ее груди скрыто, ей нужно раскрыть.

Я требую у тебя ради мира, который ты сделал.

Если человек живет, ограниченный природой своей человеческой,

Если он к своему страданию прикован навеки,

Пусть тогда из человека существо более великое встанет,

Пусть сверхчеловек заключит брак с Вечным,

И Бессмертный пусть сквозь земные формы сияет.

Иначе напрасным было творение, и этот великий мир

Есть ничто, что в мгновениях Времени существующим кажется.

Но я сквозь неодушевленную маску увидела;

Я почувствовала, тайный дух шевелится в вещах,

Несущих тело растущего Бога:

Дух сквозь вуалирующие формы смотрит на истину, от вуали свободную;

Он откидывает занавески богов,

Он поднимается к своей собственной вечности".

Но бог ответил женскому сердцу:

"О сила живая воплощенного Слова,

Все, что о чем грезил Дух, ты можешь создать:

Ты — сила, которой сотворил я миры,

Ты — мое видение, моя воля и голос.

Но знание тоже твое, мировой план ты знаешь

И медленный процесс шага Времени.

В стремительном беге твоего сердца пламени,

В своей страсти освободить человека и землю,

Негодуя на препятствия Времени

И на ленивые шаги эволюции медленной,

Не веди дух в невежественный мир,

Чтобы отважиться слишком скоро на приключение Света,

Связанного и спящего в человеке бога толкая,

Разбуженном среди невыразимых безмолвий

В бесконечные перспективы неведомого и незримого

За последними рубежами Ума ограничивающего

И опасной пограничной чертой Суперсознания

В опасность Бесконечного.

Но если ты не желаешь ждать Время и Бога,

Тогда делай свой труд и принуди своей волей Судьбу.

Как я взял из тебя свой груз ночи

И из тебя своих сумерек сомнения взял,

Так ныне я свой свет полного Дня забираю.

Здесь находятся мои символические царства, но не здесь

Может великий выбор быть сделан, что определяет судьбу

Или провозглашает санкцию верховного Голоса.

Поднимись по лестнице более великих миров

В бесконечность, где ни один мир быть не может.

Но не в широком воздухе, где более великая Жизнь

Поднимает свою мистерию и чудо,

Не на светящихся пиках высшего Разума,

Не во владениях, где тонкой Материи дух

Скрыт в своем свете мерцающих тайн,

Твердая команда Вечного быть услышана может,

Которая соединяет вершину судьбы с ее основанием.

Это — только соединяющие звенья;

Не им присуще порождающее зрение,

Не их осуществляющий акт и опора последняя,

Что громаду космическую вечно несет.

Две Силы есть, что концы Времени держат;

Дух предвидит, Материя его мысль разворачивает,

Исполнительница декретов Бога немая,

Не упускающая ни йоты, ни точки,

Невопрошающая посредница, бессознательная и непреклонная,

Развивающая в эволюции неотвратимо порученное,

Замысел его силы в Пространстве и Времени,

В живых существах и в неодушевленных вещах;

Непреложно свою предписанную задачу она исполняет.

Она не отменяет ни капли из сделанного;

Не отклоняясь от команды пророческой,

Она Незримого шаги не меняет.

Если ты, в самом деле, должна поднять человека и землю

На духовные выси, посмотри вниз, на жизнь,

Раскрой истину Бога, человека и мира;

Затем делай свою задачу, все зная и видя.

Поднимись, о душа, в свою самость безвременную,

Поворот судьбы избери и поставь печать своей воли на Время".

Он смолк, и в стихающем звуке

Шла вперед сила, что потрясла основания сфер

И расшатала столбы, что тенты формы держали:

Освобожденные от хватки зрения и складок мысли,

Взятые из ее чувства, как сцены,

Исчезающие в громадном театре Пространства,

В духовном свете миры те небесные таяли.

Движение было повсюду, крик, слово,

Безначальное в своем широком раскрытии,

Безвременное в своем возвращении немыслимом:

Поднимающуюся в хоре спокойных морей она слышала вечную Мысль,

Ритмующуюся несказанно повсюду,

В беспространственных орбитах и на дорогах безвременных.

В невыразимом мире она жила, осуществленная.

Энергия триединого Бесконечного,

В безмерной Реальности она пребывала,

Восторг, бытие, сила,

Соединенное мириадодвижимое изобилие,

Девственное единство, светлая чета,

Вмещавшая многочисленное объятие,

Чтобы поженить все в необъятном восторге Бога,

Неся вечность каждого духа,

Неся бремя вселенской любви,

Прекрасная мать бесчисленных душ.

Она знала все вещи, все вещи, пригреженные или желанные,

Ее слух был открыт идеальному звуку,

Форма-условность не ограничивала ее зрение больше,

Тысячами дверями единства ее сердце было.

Тайник, размышляющего света святилище,

Появился, последнее убежище запредельных вещей.

Затем в своих кругах замер огромный указ,

Тишина возвращала Немыслимому

Все, что он дал. Еще оставалась ее внимавшая мысль.

Форма вещей внутри ее души прекратилась.

Незримо сейчас было то божество совершенное.

Вокруг нее громадный дух некий жил,

Мистическое пламя вокруг жемчуга тающего,

И в фантоме отмененного Пространства был голос,

Что, неслышимый уху, выкрикнул:

"Выбирай, дух, твой высший выбор вновь предоставлен не будет;

Ибо ныне из моего высочайшего существа глядит на тебя

Безымянный, бесформенный мир, где все вещи покоятся.

В счастливом, обширном прекращении величественном узнай, –

Необъятное затухание в вечности,

Точка, что исчезает в бесконечности, –

Блаженство угасшего пламени,

Последнее погружение волны в безграничное море,

Конец беспокойства твоих блуждающих мыслей,

Завершение путешествия твоей души-пилигрима.

Прими, о музыка, нот усталость своих,

О поток, широкое начало берегов твоего русла".

Мгновения канули в вечность.

Но кто-то страстно желал в груди неизвестной,

И беззвучно женское сердце ответило:

"Твой мир, о Господь, хранить внутри дар

Среди рева и разрушений бурного Времени

Прекрасной душе человека на земле.

Твой покой, о Господь, что несет твои руки радости".

Безграничный, как океан вокруг одинокого острова,

Во второй раз крик вечный поднялся:

"Широко невыразимые ворота распахнуты.

Мой дух склоняется вниз связь земли развязать,

Влюбленный в единство без мысли иль знака,

Разрушить стену и изгородь, обнажить небеса,

Большими глазами бесконечности видеть,

Расплести звезды и уйти в тишину".

В необъятной мир разрушающей паузе

Она слышала, как миллионы созданий кричат ей.

Сквозь огромную тишину своих мыслей

Природа женщины неизмеримо сказала:

"Твое единство, Господь, — во многих сердцах приближающихся,

Моя сладкая бесконечность — твоих бесчисленных душ".

Отступая могуче, как море в отливе,

В третий раз вырос великий, предостерегающий зов:

"Я простираю повсюду моих крыльев убежище.

Из его непередаваемых глубин

Моя сила могущественнейшего великолепия смотрит вперед, успокоенная

В его величии сна, отведенная

Над ужасными водоворотами мира".

Рыдания существ голосу были ответом,

И страстно женское сердце сказало:

"Твою силу, Господь, чтобы взять мужчину и женщину,

Схватить все существа и создания в их горе

И в руки матери собрать их".

Торжественный и как серафима лира далекий

В последний раз предупреждающий звук был услышан:

"Я раскрываю широкий глаз одиночества,

Чтобы обнажить моего безгласного блаженства восторг,

Где он лежит в утонченном и чистом молчании,

Неподвижный в своей дремоте экстаза,

Отдыхая от сладкого сумасшествия танца,

Из чьего удара пульс сердец был рожден".

Нарушая Тишину мольбою и криком

Гимн обожания поднимался без устали,

Музыкальный удар крылатых объединившихся душ,

Тогда женщина, страстно желая, ответила:

"Твои объятия, которые рвут узлы живые страдания,

Твою радость, Господь, в которой все создания дышат,

Твои магические текущие воды глубокой любви,

Твою сладость мне дай для людей и земли".

Затем, после молчания, тихий, полный блаженства голос раздался,

Подобный тому, что поднялся из Бесконечности,

Когда первые шептания странного восторга

Представляли в его глубине радость искать,

Страсть раскрывать и касаться,

Смех влюбленный, что миры рифмует поющие:

"О прекрасное тело воплощенного Слова,

Твои мысли — мои, я говорил твоим голосом.

Моя воля — твоя, что ты избрала, я избираю:

Все, что просила ты, я земле и людям даю.

Все в книгу судьбы записано будет

Моим попечителем мысли, плана и действия,

Воли моей исполнителем, Временем вечным.

Но так как ты отказала моему Покою не искалеченному

И от безграничного мира моего отвернулась, в котором

Облик Пространства вычеркнут и Времени форма утеряна,

И от счастливого затухания твоей отдельной себя

В моей одинокой вечности,-

Ибо нет для тебя безымянного внемирового Ничто,

Аннигиляции твоей живой души

И конца мысли, надежды, жизни, любви

В пустом, безмерном Непостижимом, –

На твою душу огня я кладу свою руку,

Я кладу свою руку на твое сердце любви,

Я даю тебе ярмо своей силы работы во Времени.

Потому, что ты повиновалась моей вечной воле,

Потому, что ты предпочла разделить борьбу земли и судьбу

И склонилась над привязанными к земле людьми в жалости,

И повернулась помочь и стремилась спасти,

Я страстью сердца привязываю твое сердце ко мне

И кладу свое великолепное ярмо на твою душу.

Ныне желаю я делать в тебе мои работы чудесные.

Я желаю связать твою природу своими канатами силы,

Подчинить своему восторгу твоего духа члены

И живыми узами всего моего блаженства сделать тебя,

И построить в тебе хрустальный мой гордый дом.

Твои дни будут моими древками силы и света,

Твои ночи — моими звездными мистериями радости,

И все мои облака лягут, спутанные в твоих волосах,

И все мои весны в твоем рту повенчаются.

О Солнце-Слово, ты к Свету земную душу поднимешь

И принесешь Бога вниз, в жизни людей;

Земля будет моим кабинетом рабочим и моим домом,

Моим садом жизни, чтоб посадить зерно божества.

Когда вся твоя работа в человеческом времени сделана будет,

Станет домом света разум земли,

Жизнь земли — деревом, к небу растущим,

Тело земли — храмом Бога.

Разбуженные от невежества смертного

Лучом Вечного люди засветятся,

И слава восхода моего солнца будет в их мыслях

И чувство в их сердцах будет моей любви сладостью,

И в их действиях будет моей Силы правление чудесное.

Моя воля будет смыслом их дней;

Живя для меня, мною, во мне они заживут.

В сердце мистерии моего созидания

Драму твоей души я желаю поставить,

Вписать долгий романс Тебя и Меня.

Я желаю преследовать тебя сквозь века;

Любовь в мире за тобой будет гнаться,

Нагая от защищающей вуали неведения,

Не имеющая убежища от моих лучистых богов.

Не будет формы, что тебя от моего желания божественного скроет.

Нигде не избегнешь ты живых моих глаз.

В наготе твоей раскрытой самости,

В голой тождественности со всем существующим,

В обнаженной от покрывающей тебя человечности,

Освобожденной от густой вуали человеческой мысли,

Сделанной единой с каждым умом, сердцем и телом,

Сделанной единой со всей природой, с собою и с Богом,

Суммирующей в своей одной душе мой мистический мир,

Я желаю в тебе моей вселенной владеть,

Вселенную найти всю в тебе я желаю.

Ты понесешь все, чтобы все измениться могло,

Ты все моим восторгом и моим блаженством наполнишь,

Ты встретишь все с моей душой трансмутирующей.

Нападаемая моими бесконечностями свыше

И дрожа в необъятностях снизу,

Преследуемая мной сквозь безграничную ширь моего разума,

Океаническая с моей жизни волнами,

Пловец, затерянный между двумя морями вздымающимися,

Моими внешними страданиями и внутренними сладостями,

Находя мою радость в моих противоположных мистериях,

Ты будешь мне отвечать из каждого нерва.

Зрелище подчинит твое дыхание преследующее,

Твое сердце на колесе трудов будет править тобой,

Твой разум будет подгонять тебя через огни мысли,

Чтобы в пучине и на высотах встретить меня,

Чтобы ощутить меня в покое и буре,

И любить меня в благородном и низком,

В прекрасных вещах и в ужасном желании.

Страдания ада будут тебе моим поцелуем,

Цветы неба убедят тебя моим прикасанием.

Мои жесточайшие маски будут нести мою привлекательность.

В голосе мечей найдет тебя музыка,

Красота будет преследовать тебя сквозь сердцевину огня.

Ты узнаешь меня во вращении сфер

И пресечешь меня в атомах вихря.

Моей вселенной силы кружащие

Выкрикнут тебе мое имя.

Восторг прольется вниз из моей нектарной луны,

Мой аромат поймает тебя в ловушку жасмина,

Мой глаз на тебя из солнца посмотрит.

Сделанная зеркалом тайного духа Природы,

Ты отразишь мое сердце радости скрытое,

Ты испьешь мою сладость беспримесную

Из моей переполненной чистой чаши-лотоса с ободом звездным.

Мои ужасные руки, положенные на твою грудь, заставят

Твое существо купаться в потоках жесточайших страстей.

Ты раскроешь одну дрожащую ноту

И будешь кричать, арфа всех мелодий моих,

И, моя пенящаяся волна, по любви морю покатишься.

Даже бед моих хватка будет тебе

Испытанием противоположной формой моего восторга:

В самой боли тебе мой тайный лик улыбнется:

Несокращенной мою безжалостную красоту ты будешь терпеть

Среди нестерпимых несправедливостей мира;

Попранная бурными злодеяниями Времени,

Выкрикнешь касания моего восторга экстаз.

Все существа будут в твою жизнь моими посланцами;

Притянутая ко мне на груди своего друга,

Вынужденная меня в глазах врага своего встретить,

Мои создания потребуют у твоего сердца меня.

Ни одной братской души ты не избегнешь.

Привлечена ты беспомощно будешь ко всем,

Люди, видя тебя, ощутят мои руки радости,

В боли страданий почувствуют шаги мирового восторга,

Их жизнь испытает его беспорядочный шок

Во взаимной мольбе двух противоположностей.

Сердца, касаемые твоею любовью, моему зову ответят,

Откроют древнюю музыку сфер

В обнаруживающих акцентах твоего голоса

И будут ближе притянуты ко мне, ибо ты есть:

В красоту твоего духа влюбленные,

В твоей душе мое тело обнимут,

В твоей жизни услышат красоту моего смеха,

Узнают трепет блаженства, с которым творил я миры.

Все, что имеешь ты, будет для блаженства других,

Все, что ты есть, принадлежать рукам моим будет.

Я желаю лить из тебя как из кувшина восторг

Я желаю кружить тебя в дорогах как свою колесницу

Я желаю использовать тебя как свой меч и как свою лиру,

Я желаю играть на тебе свои менестрели мысли.

И когда ты будешь со всем экстазом вибрировать,

И когда ты будешь жить одним духом со всеми,

Тогда я желаю тебя от моих живых огней не щадить,

А делать тебя каналом для моей безвременной силы.

Мое скрытое присутствие вело тебя, неведающую, сюда

От твоего начала в земной безгласной груди

Сквозь жизнь, страдание, время, желание, смерть,

Сквозь внешние удары и молчание внутреннее

По мистическим дорогам Пространства и Времени

К переживанию, которое вся Природа скрывает.

Кто охотится и ловит меня, моим становится пленником;

Это отныне ты будешь учить из твоего сердца ударов.

Навеки любимая, о прекрасный раб Бога!

О лассо моего восторга петли расширяющейся,

Стань моим канатом вселенской любви.

Дух, пойманный твоей силой к восторгу

Сладкого и бездонного единства творения,

Вынужденный обнять мой мириад единств

И все мои бесконечные формы и души божественные.

О Разум, стань вечным миром исполнен;

О Слово, выкрикни литанию бессмертную:

Построена башня златая, пламя-ребенок родился.

"Спустись, чтобы жить с тем, кого твое сердце желало.

О Сатьяван, о светлая Савитри,

Я шлю вас вперед, под прежние звезды,

Силу Бога двойную в невежественный мир,

В ограниченное создание, закрытое от себя безграничного,

Несущих вниз Бога неодушевленной земле,

Поднимающих существа земные к бессмертию.

В моего знания и моего неведения мире,

Где Бог невидим и лишь слышимо Имя

И знание в границы разума поймано,

И жизнь перевозится в драгах-сетях желания,

И Материя прячет душу от своего собственного зрения,

Вы — моя Сила, работающая, чтобы поднять земную судьбу,

Моя самость, что движет вверх склон необъятный

Между крайностями ночи духа и дня.

Он — моя душа, что поднимается из Ночи неведающей

Через жизнь и разум и суперприроды Обширность

В свет небесный Безвременья

И в мою вечность, скрытую в движущемся Времени,

И в мою безграничность, разрезанную изгибом Пространства.

Она поднимается к величию, которое оставила сзади,

К красоте и к радости, из которых упала,

Во всех божественных вещей близость и сладость,

В свет без границ и жизнь беспредельную,

Ко вкусу глубин блаженства Невыразимого,

К касанию бессмертия и бесконечности.

Он — моя душа, что вышла на ощупь из зверя,

Чтобы достигнуть человеческих высот светящейся мысли,

Соседства величия Истины.

Он — божество, в человеческих жизнях растущее,

В теле, что земного существа несет формы:

Он — душа человека, к Богу взбирающаяся

В волне Природы из земного неведения.

О Савитри, ты — моего духа Сила,

Обнаруживающий голос моего бессмертного Слова,

Лик Истины на путях Времени,

Указующий душам людей к Богу маршруты.

Пока неясный свет с пика Духа затянутого

На оцепенелый несознательный сон Материи падает,

Словно бледный луч луны на густую прогалину,

Пока в полусвете Ум движется среди полуправды

И человеческое сердце лишь человеческую знает любовь

И жизнь — спотыкающаяся, несовершенная сила,

И тело пропускает свои ненадежные дни,

Ты должна в сомнительных часах человека рождаться,

В формах, что души скрывают божественность,

И показывать сквозь покровы земного сомневающегося воздуха

Мою славу, прорывающуюся, как сквозь облако солнце,

Или горящую, как редкий внутренний пламень,

Жизни людей наполнять моим безымянным дыханием.

Они еще вверх на вершины Бога посмотрят

И Бога как окружающий воздух почувствуют,

И отдохнут в Боге как на неподвижной основе.

Еще прольет сияние на разум растущее великолепие духа,

Словно в небесах бледных серп юного месяца,

И осветит жизнь человека на его пути к Богу.

Но большее есть, что в Запредельном Бога сокрыто,

Что однажды обнаружит свой спрятанный лик.

Ныне разум и его луч неуверенный — это все,

Разум — лидер тела и жизни,

Разум — колесница души, ведомая мыслью,

Несущая странника светлого ночью

К перспективам неопределенного рассвета далекого,

К цели бездонного желания Духа,

К его грезе об абсолютной истине и полном блаженстве.

Есть судьбы более великие, о которых разум догадаться не может,

На вершине Пути эволюционизирующего записанные,

По которому сейчас Путешественник ступает в Неведении,

Не зная ни о своем следующем шаге ни о своей цели.

Разум — не все, чего его неутомимый подъем может достигнуть,

Есть огонь на вершине миров,

Есть дом света Вечного.

Есть бесконечная истина, абсолютная сила.

Могущество Духа свою маску сбросит;

Его величие будет почувствовано, мира курс формирующее:

В своих собственных незавуалированных лучах он будет зрим,

Звезда, поднимающаяся из Несознания ночи,

Солнце, встающее к пику Суперприроды.

Сомнительный Средний Путь покидая,

Немногие заметят чудесный Источник

И некоторые ощутят в тебе тайную Силу,

И они повернутся, чтобы встретить безымянную поступь,

Авантюристы в Дне более могучем.

Поднимаясь из ограничивающего кругозора ума,

Они раскроют огромное предназначение мира

И шагнут в Истину, Правильность, Ширь.

Ты откроешь им скрытые вечности,

Дыхание не обнаруженных еще бесконечностей,

Некий восторг блаженства, что сделало мир,

Некий натиск силы всемогущества Бога,

Некий луч Мистерии всезнающей.

Но когда час Божества подойдет близко,

Могучая Мать должна принять рождение во Времени

И Бог — быть рожденным в человеческой глине

В формах, подготовленных твоими человеческими жизнями.

Тогда людям будет дана верховная Истина:

Есть существо над границами существа разума,

Неизмеримый, брошенный во множество форм,

Чудо Одного многочисленного.

Есть сознание, которого разум не может коснуться,

Его речь — выразить, его мысль — обнаружить.

Оно не имеет на земле дома, центра в человеке,

Однако, оно — источник всего, мыслимого, сделанного,

Источник создания и его работ.

Оно — первоначало всякой истины здесь,

Солнечная орбита фрагментарных лучей разума,

Небеса Бесконечности, что дождь Бога льют,

Необъятность, что человека зовет Дух расширить,

Широкая Цель, что человеческие узкие попытки оправдывает,

Канал для немного, что он вкусил от блаженства.

Некоторые будут сделаны вместилищем славы

И проводниками силы Вечного светлой.

Здесь есть высокие предвестники, лидеры Времени,

Великие освободители приземленного разума,

Высокие преобразователи человеческой глины,

Новой, небесной расы первенцы.

Воплощенная двойная Сила откроет дверь Бога,

Вечный суперразум Времени коснется земного.

Сверхчеловек в человеке смертном проснется

И скрытого полубога проявит

Или в Свет Бога и Силу Бога вырастет,

Тайное божество обнаружив в пещере.

Тогда земли коснется Всевышний,

Его светлая незавуалированная Трансцендентальность осветит

Разум и сердце, заставит жизнь и действия

Интерпретировать его неописуемую мистерию

В знаков Божества алфавите небесном.

Его живой космический дух окружит,

Аннулируя декрет смерти и боли,

Стирая Неведения формулы,

Красоты смыслом глубоким и скрытым значением жизни

Существо, готовое для бессмертия;

Его внимание, пересекающее бесконечности волны мистические,

Природе ее земную радость жить возвратит,

Размеренный пульс восторга утраченного,

Крик экстаза забытого,

Танец первого Блаженства, мир созидающего.

Имманентный будет Богом-свидетелем,

Наблюдающим со своего многолепесткового лотоса-трона,

Его бездеятельное существо и его молчаливая мощь,

Законом вечности правящая земною природой,

Мыслитель, пробуждающий мир Несознания,

Неподвижный центр бесконечностей многих

В своем тысячеколонном храме у моря Времени.

Затем воплощенное существо заживет как тот,

Кто есть воля и мысль Божества,

Его божественности маска иль платье,

Инструмент и партнер его Силы,

Точка или линия, начертанная в бесконечности,

Манифест Нерушимого.

Суперразум будет его природы источником,

Истина Вечного будет формировать его мысли и действия,

Истина Вечного будет его светом и гидом.

Все тогда переменится, придет порядок магический,

Эту механическую превосходящий вселенную.

Более могучая раса заселит мир смертного.

На светящихся вершинах Природы, на почве Духа,

Сверхчеловек будет как царь жизни править,

Почти другом и ровней небу сделает землю

И невежественное человеческое сердце поведет к Богу и истине,

И поднимет к божеству свою смертность.

Сила, освобожденная от жмущих границ,

Ее высоты, за голодные пределы смерти простертые,

Вершины жизни вспыхнут Бессмертия мыслями,

Свет во тьму ее фундамента вторгнется.

Затем, в процессе эволюционизирующего Времени,

Все будет в единый план внесено,

Божественная гармония станет законом земли,

Красота и радость отольют заново ее образ жизни:

Даже тело должно вспомнить Бога,

Природа выйдет из смертности

И слепую силу земли поведут огни Духа;

Знание внесет в устремленную Мысль

К Истине и к Богу высокую близость.

Суперразум для Света потребует мир

И любовью Бога взволнует сердце влюбленное

И венец Света на поднятую голову Природы возложит

И царства Света фундамент возведет на ее непоколебимой основе.

Истина более великая, чем земная, станет кровлей земля

И прольет свой солнечный свет на дороги ума;

Непогрешимая сила мысль посрамит;

Видящее Могущество будет управлять жизнью и действием,

В земных телах вспыхнет пламя Бессмертия.

В доме Несознания проснется душа;

Разум будет храмом зрения Бога,

Инструментом интуиции — тело,

Жизнь — для зримой силы Бога каналом.

Вся земля будет домом Духа проявленным,

Не скрытого больше телом и жизнью,

Не скрытого больше неведением разума;

Непогрешимая Рука будет формировать случай и действие.

Глаза Духа будут смотреть через Природы глаза,

Сила Духа оккупирует силу Природы.

Этот мир будет Бога зримый дом-сад,

Земля станет полем и лагерем Бога,

Человек позабудет на смертность согласие

И свою воплощенную имперманентность непрочную.

Эта вселенная раскроет свое значение оккультное,

Процесс творения сменит свой древний фасад,

Невежественной эволюции иерархия

Освободит скованную под ее основанием Мудрость.

Дух будет господином своего мира,

Не скрываясь больше в неясности формы,

И Природа изменит своего действия правило,

Внешний мир снимет свою вуаль с Истины,

Все проявит скрытого Бога,

Все обнаружит свет и могущество Духа

И двинется к своей судьбе счастья.

Даже если враждебная сила ухватится за свое царствие

И на своем праве вечной власти будет настаивать

И человек откажет своей высокой судьбе,

Все равно победит тайная Истина.

Ибо в марше всеисполняющего Времени

Воли Трансцендентального настать должен час:

Все повернет к тому, что предопределено им

В установленном, неизбежном курсе Природы,

Провозглашенном со времен начала миров

В глубокой сущности вещей сотворенных:

Именно тогда придет как венец высокий всего

Конец Смерти, смерть Неведения.

Но сперва высокая Истина должна поставить свои ноги на землю

И человек устремиться к Вечного свету,

И в своих членах ощутить касание Духа,

И всю свою жизнь подчинить внутренней Силе.

Это тоже настанет; ибо грядет новая жизнь,

Тело истины Суперсознания,

Могуществ Сверхприроды поле родное:

Она сделает неведающую почву земли колонией Истины,

Сделает даже Неведение прозрачной одеждой,

Сквозь которую засияют члены блестящие Истины,

И Истина будет солнцем на вершине Природы,

И шагов Природы будет Истина гидом,

И из глубин нижних Природы смотреть будет Истина.

Когда сверхчеловек будет как царь Природы рожден,

Его присутствие преобразит мир Материи:

Он возожжет огонь Истины в ночи Природы,

Он на землю возложит Истины более великий закон;

Человек тоже повернется на зов Духа.

Пробужденный к своей скрытой возможности,

Пробужденный ко всему, что спит внутри его сердца,

И ко всему, что хотела Природа, когда формировалась земля

И Дух этот невежественный мир своим домом сделал,

Человек устремится к Истине, к Богу, к Блаженству,

Интерпретатор закона более божественного

И инструмент назначения высшего,

Род более высокий склонится, чтобы человека поднять.

Человек захочет взобраться к своим собственным высям.

Истина свыше пробудит нижнюю истину;

Даже немая земля станет одушевленною силой.

Вершины Духа и основа Природы сблизят

Их разделенной истины тайну

И узнают друг друга как одно божество.

Дух посмотрит из взгляда Материи,

И Материя лик Духа явит.

Тогда человек и сверхчеловек заодно будут

И вся земля станет жизнью единой.

Даже многие Голос услышат

И повернутся беседовать с Духом внутри

И будут стараться духовному закону повиноваться высокому:

Эта земля зашевелится с возвышенными импульсами,

Человечество проснется к себе глубочайшему,

Скрытое божество узнает Природа.

Даже многие ответ некий дадут

И великолепие натиска Божества ощутят

И его стремительный стук в незримые двери.

Более небесная страсть человеческие жизни возвысит

Их разум невыразимый проблеск разделит,

Их сердца почувствуют экстаз и огонь.

Тела земли осознавать будут душу,

Рабы смертности освободятся от рабства,

Простые люди вырастут в духовных существ

И, пробужденные, увидят божество молчаливое.

Лучи интуиции коснутся пиков природы,

Глубины природы шевельнет откровение;

Истина будет их жизней лидером,

Истина будет диктовать их мысль, действие, речь,

Себя поднятыми они ощутят ближе к небу,

Словно чуть ниже богов.

Ибо знание прольется вниз в лучистых потоках,

И даже затемненный ум задрожит с новой жизнью,

Вспыхнет и будет гореть огнем Идеала

И повернет убежать из неведения смертного.

Неведения границы отступят,

Все больше и больше душ вступит в свет,

Умы, вдохновленные, засветятся и глашатая услышат оккультного,

И жизни со внезапным внутренним пламенем вспыхнут,

И сердца в восторг божественный влюбятся,

И человеческие воли настроятся на волю божественную,

Эти отдельные самости единство Духа почувствуют,

Эти чувства на небесное чувство станут способны,

Плоть и нервы — на странную эфирную радость,

И смертные тела — на бессмертие.

Божественная сила потечет через клетки и ткань

И возьмет ношу дыхания, речи и действия,

И все мысли станут пыланием солнц,

И каждая почувствует трепет небесный.

Часто будет внутренний блестящий рассвет приходить,

Дремлющего разума освещая палаты;

Внезапное блаженство через каждый член пробежит

И Природа наполнится более мощным Присутствием.

Так земля станет открыта божественности

И обычные натуры ощутят широкий подъем,

Осветив лучом Духа обычные действия

И встретив в обычных вещах божество.

Природа будет жить, чтобы проявлять тайного Бога,

Человеческую роль примет Дух,

Эта земная жизнь станет жизнью божественной".

Мера той тонкой музыки кончилась.

Вниз со спешным спуском плывущим

Сквозь незримые миры и просторы бездонные принужденная,

Душа Савитри, как звезда, падала.

Среди смеха лир неземных

Она слышала, как вокруг нее кричат голоса безымянные,

Торжествующие, звуки бесчисленные.

Хор спешащих ветров прилетел ее встретить.

Она чувствовала груз бесконечности

И эфирного пространства ощущала движение.

Преследующий ее падение неумолимо сладостный

Лик был над ней, что казался лицом юности.

Символ всей красоты, что глаза видеть не могут,

Увенчанный словно плюмажем павлиньим великолепных оттенков,

Сапфир обрамляющим, чья волнующая сердце улыбка

Ненасытно привлекала к восторгу,

Для объятий ее души сладострастная.

Измененная в форме, но восторженно прежняя,

Ее душа становилась прекрасной и темной

Словно лунная ночь с плывущими облаками в украшениях звезд,

Тенистой славой и штормовой глубиной,

Бурною волей и ужасной в любви.

Глаза, в которых Природы слепая жизнь экстатичная

Прыгнула из страстного довольства какого-то духа,

Слали ее с миссией к кружащему танцу земли.

Среди безудержного восторга падения

Пойманный, как птица в детских довольных руках,

Во влюбленной хватке ее дух стремился

Не допустить освобождения, пока не закончится Время,

И, как плод мистической радости,

Она хранила внутри своей крепко обнимавшей души,

Как цветок, спрятанный в сердце весны,

Сатьявана душу, вниз ею влекомую

Неотъемлемо в том могучем падении.

Незримые небеса в полете толпящемся

Мимо ввысь улетали, когда она падала. Затем беспросветное

И близкое тяготение земли подчинило

Ужасные скорости блаженства летящего.

Потерянная в головокружительной распростертости скорости,

Кружась, погружаясь, побежденная, она исчезала,

Как лист, несомый от дерева в небе,

В широком несознании, как в омуте;

Гостеприимная мягкость внесла ее

В глубин удивительных чудо,

Великих крыльев тьма сомкнулась над ней

И она в груди матери спряталась.

Затем из безвременного плана, что наблюдает за Временем,

Дух посмотрел на судьбу,

В своем бесконечном мгновении видел, как проходят эпохи.

Все стихло в молчании богов.

Пророческий миг пространство охватил безграничное

И бросил в сердце спешащего Времени

Алмазный свет мира Вечного,

Счастья Бога семя румяное;

Неумирающей Любви сияние взгляда.

Чудесный лик выглянул с глазами бессмертными;

Руки были видны, тянувшие золотые засовы,

Что хранят нерушимые тайны.

Ключ повернулся в замке мистическом Времени.

Но где прошло молчание богов,

Более великая гармония, рожденная из тишины,

Сердца стремящиеся поразила сладостью и радостью,

Экстаз, смех и крик.

Сила склонилась вниз, свой дом нашло счастье.

Над широкой землей бесконечное размышляло блаженство.

Конец первой песни

Конец книги одиннадцатой