Саймон и программа Homo sapiens

19

Сегодня канун Рождества, и я чувствую: что-то не так.

Не плохо, а просто не так. Не знаю, как объяснить.

Все наши традиции соблюдены: мама приготовила оленьи какашки (они же — трюфели «Орео»), елка наряжена и украшена огнями, а песня «Бурундуков» уже спета.

Минул полдень, но мы до сих пор сидим в гостиной в пижамах, каждый со своим ноутбуком. Наверное, паршиво, что у нас пять компьютеров (да, Шейди-Крик — именно такое местечко), но тем не менее. Мы играем в охотников-следопытов[35] на «Фейсбуке».

— Давай, пап, — говорит Элис.

— Ладно, — отзывается он. — Кто-нибудь, кто сейчас в тропиках.

— Есть, — кивает мама и разворачивает ноутбук, чтобы показать нам чьи-то фотографии. — Сделано. Ладно, теперь ищем расставание.

Несколько минут мы молчим, листая новостные ленты. Наконец Нора находит то, что нужно.

— Эмбер Вассерман, — читает она. — «Думала, я тя знаю. По ходу, ошибалась. Когда-нить ты оглянешься и поймешь, что потерял».

— Я бы сказал, предположительное расставание, — говорю я.

— Нет, это точно.

— Но можно ведь интерпретировать ее слова буквально. Например, она упрекает его в том, что он потерял ее айфон.

— Логика Саймона, — вздыхает Элис. — С нами не прокатит. Давай, кнопыш, твоя очередь.

Это папа придумал «логику Саймона», которую я, видимо, все никак не перерасту. Суть ее в том, чтобы выдавать желаемое за действительное, подкрепляя это неубедительными доказательствами.

— Ладно, — кивает Нора. — Теперь наоборот: ищем противную слащавую парочку.

А вот это необычно, совсем не в духе Норы, ведь она никогда не говорит ни о чем, связанном с романтическими отношениями.

— Окей, я нашел. Карис Сьюард. «Какое счастье, что в моей жизни есть Джексон Уайлдштейн. Прошлый вечер был идеален. Оч люблю тя, малыш». И подмигивающий смайлик.

— Отвратительно, — констатирует Нора.

— Это твоя Карие? — спрашивает Элис.

— Нет у меня кариеса, — отвечаю я.

Но знаю, о чем она. Я встречался с Карис почти четыре месяца прошлой весной. Правда ни один из наших совместных вечеров не был идеальным в том смысле, о котором она пишет.

Самое удивительное, что впервые я почти понимаю. Да, пост странный и отвратительный, а жуткое подмигивание переносит сообщение в категорию слишком личного… Но да. Может, я дал слабину, но все, о чем я сейчас способен думать, — это как Блю в последнее время вставляет «с любовью» в конце писем.

Наверное, я могу представить наши с ним идеальные вечера. И хочу кричать об этом на весь мир.

Я обновляю страницу в браузере и говорю:

— Моя очередь. Окей. Еврей, который пишет о Рождестве.

Еврей-епископал, мой парень по переписке. Интересно, как у него дела.

— Почему Ник никогда ничего не публикует? — спрашивает Нора.

Он считает, что «Фейсбук» — это дно общественного дискурса. Хотя и любит говорить о социальных сетях как средстве построения и воплощения своей личности. Что бы это, блин, ни значило.

— Нашла. Яна Голдштейн. «Список кинопремьер в одной руке, меню на вынос — в другой. Готова к завтрашнему дню. С Рождеством, иудеи!»

— Кто такая Яна Голдштейн? — интересуется мама.

— Знакомая из университета, — отвечает Элис. — Хорошо. Что-нибудь об адвокатах. — Она отвлеклась, и я понимаю, что у нее гудит телефон. — Простите, я на минутку.

— Адвокаты? Какого черта, Элис! — вздыхает Нора. — У папы же явное преимущество.

— Знаю, просто мне его жалко, — бросает Элис через плечо и исчезает на лестнице. — Привет, — отвечает она на звонок, и через секунду мы слышим, как закрывается дверь ее спальни.

— Есть! — Папа сияет.

Обычно он фигово играет, потому что на «Фейсбуке» у него всего друзей двенадцать.

— Боб Лепински. «Счастливых праздников от компании „Лепински и Уиллис“».

— Молодец, пап, — говорит Нора и переводит взгляд на меня. — С кем там болтает Элис?

— Черт ее знает, — отвечаю я.

Элис говорит по телефону уже два часа. Неслыханно.

Игра в охотников-следопытов сходит на нет. Нора лежит с ноутбуком на диване, а родители исчезают в своей комнате. Даже не хочу думать о том, чем они там занимаются. Особенно после новостей об отце Блю и его жене.

Бибер скулит на пороге. С жужжанием приходит сообщение от Лии:

Мы снаружи.

Лиа почему-то не любит стучаться. Стесняется родителей, я думаю.

Я иду к двери, чтобы впустить ее, и вижу, что Бибер уже стоит на задних лапах и пытается поцеловать ее через окно или типа того.

— Лежать, — командую я. — Ну же, Биб.

Я хватаю его за ошейник и открываю дверь. На улице холодно, но солнечно, и на Лии черная шерстяная шапка с кошачьими ушками. Ник как-то неловко мнется позади.

— Привет, — говорю я, оттягивая Бибера в сторону и пропуская их в дом.

— Мы, вообще-то, думали прогуляться, — говорит Лиа.

Я смотрю на нее. Что-то не так с ее интонацией.

— Ладно, — киваю я. — Только мне надо одеться. — (На мне все еще пижамные штаны с золотистыми ретриверами.)

Через пять минут я в джинсах и толстовке с капюшоном, надеваю поводок на Бибера и выхожу на улицу.

— Вы, ребята, просто прогуляться хотели? — спрашиваю я.

Они переглядываются.

— Ага, — выдавливает Ник.

Я вопросительно поднимаю брови, ожидая пояснений, но он отводит взгляд.

— Как вообще дела, Саймон? — интересуется Лиа странным мягким голосом.

Я резко останавливаюсь. Мы едва сошли с моей подъездной дороги.

— Что происходит?

— Ничего. — Она теребит помпоны у себя на шапке. Ник пялится на дорогу. — Просто интересуемся, хочешь ли ты поговорить.

— О чем? — спрашиваю я.

Бибер подходит к Лии, садится на задние лапы и смотрит на нее умоляющим взглядом.

— Ты чего на меня так смотришь, сладкий? — Она треплет его за уши. — Нет у меня печенья.

— Так о чем вы хотите поговорить? — спрашиваю я снова.

Мы не идем, мы стоим у бордюра, и я переваливаюсь с ноги на ногу.

Лиа и Ник снова переглядываются, и тут до меня доходит.

— О боже. Вы переспали.

— Что? — Лиа краснеет, как помидор. — Нет!

Я перевожу взгляд с нее на Ника и обратно.

— Вы не…

— Саймон, нет! Просто замолчи.

Лиа не смотрит на Ника. Она села на корточки и прижалась лицом к морде Бибера.

— Окей, тогда о чем речь? Что происходит?

— Эмм, — произносит Ник.

Лиа выпрямляется:

— Ладно, я пойду. Счастливого Рождества, ребята. Счастливой Хануки. Без разницы.

Она коротко кивает. Потом снова наклоняется, позволяя моему псу лизнуть ее в губы. И исчезает.

Мы с Ником стоим в тишине. Он постукивает пальцами о подушечку большого пальца.

— Ханука закончилась, — наконец говорит он.

— В чем дело, Ник?

— Слушай, не парься. — Он вздыхает, глядя вслед Лии. — Она припарковалась у моего дома. Дам ей минутку, не буду догонять.

— Можешь зайти ко мне. Родителям все равно. Элис дома.

— Да? — Ник оглядывается на мой дом. — Не знаю. Я просто…

Он поворачивается ко мне, и на его лице написано что-то такое… Я знаю Ника с четырех лет и никогда не видел этого выражения.

— Слушай, — он касается моего предплечья. Я ничего не могу с собой поделать и опускаю взгляд на его руку. Ник никогда не прикасается ко мне. — Счастливого Рождества тебе, Саймон. Правда.

А потом он убирает руку, машет на прощание и плетется по дороге вслед за Лией.

Наша семейная традиция диктует поедание гренок по бабушкиному рецепту на ужин в канун Рождества: толстые ломтики вчерашней халы (они идеальны для максимального впитывания яичной смеси) готовятся в тонне масла на противнях, частично прикрытых кастрюльными крышками. Когда гренки готовит бабуля, она постоянно перемещает крышки, переворачивает хлеб и суетится вовсю (бабушка у меня хардкорная). А когда их делает папа, они никогда не получаются такими сливочными, хотя и все равно обалденные.

Мы едим из свадебного фарфора родителей, причем за обеденным столом, в центр которого мама ставит рождественское украшение, вроде Святого Вертепа. Оно вращается, если зажечь под ним свечу. Очень завораживает.

Элис приглушает свет, мама раскладывает салфетки — и выглядит это роскошно.

Но так странно… Нет ощущения Рождества. Как будто не хватает какой-то искры, только я не знаю какой.

Я чувствую себя так всю неделю и не понимаю почему. Почему в этом году все кажется настолько другим? Может, потому что Элис уехала. Или потому, что я постоянно тоскую по парню, который не хочет встречаться вживую. Который «еще не готов». И в то же время подписывает свои письма «с любовью». Ох, не знаю, не знаю.

Все, чего я сейчас хочу, — снова почувствовать дух Рождества. Вернуть то особенное чувство.

После ужина родители включают «Реальную любовь» и устраиваются на софе, а Бибер вклинивается между ними. Элис снова исчезает поговорить по телефону. Мы с Норой какое-то время сидим на противоположных концах дивана, и я смотрю на елочные огни.

Если прищуриться, они расплываются перед глазами ярким пятном, и мне почти удается поймать то знакомое чувство. Но это бессмысленно, поэтому я возвращаюсь в свою комнату, падаю на кровать и слушаю музыку в случайном порядке.

Спустя три песни раздается стук в дверь.

— Саймон?

Это Нора.

— Чего?

Вот, блин.

— Я вхожу.

Я приподнимаюсь на подушках и недовольно смотрю на нее. Но она все равно заходит, скидывает мой рюкзак с компьютерного кресла и усаживается, подтянув ноги и обхватив руками колени.

— Привет, — говорит она.

— Чего тебе?

Нора уже сняла контактные линзы и смотрит на меня сквозь стекла очков. Волосы ее неряшливо зачесаны назад, она переоделась в футболку с эмблемой Уэслианского университета, и просто удивительно, насколько она теперь похожа на Элис.

— Мне надо кое-что тебе показать, — говорит она, придвигается вместе с креслом к столу и начинает открывать мой ноутбук.

— Ты прикалываешься? — Я вскакиваю.

Серьезно? Она серьезно думает, что я позволю ей влезть в свой ноутбук?

— Ладно. Без разницы. Тогда сам давай.

Она отсоединяет зарядку и придвигается к кровати, передавая ноутбук мне.

— Так что я должен увидеть?

Она поджимает губы и снова смотрит на меня.

— Зайди на «Тамблер».

— Типа… на «Криксекреты»?

Она кивает.

Эта страница у меня в закладках.

— Грузится, — говорю я. — Окей. Готово. И что?

— Можно я сяду рядом? — спрашивает Нора.

— На кровать?

Я поднимаю на нее взгляд.

— Ага.

— Ну, ладно.

Она забирается на кровать рядом со мной и смотрит в экран.

— Листай вниз.

Я листаю вниз. И останавливаюсь.

Нора оборачивается ко мне.

Просто охренеть.

— Ты в порядке? — негромко спрашивает она. — Мне жаль, Сай. Я подумала, ты захочешь знать. Я так понимаю, ты этого не писал.

Я медленно качаю головой.

— Нет, не писал.

— Я уже пожаловалась на этот пост, — говорит Нора. — Его удалят.

— Но народ его уже прочитал.

— Ох, не знаю… — Она на мгновение замолкает. — Кто мог такое опубликовать?

— Тот, кто не знает, что «анальный заднепроходный секс» — речевая избыточность.

— Совсем крыша поехала, — заключает Нора.

Ну да, я знаю, кто опубликовал этот пост, и, наверное, должен быть рад, что он не выложил свои долбаные скриншоты. Только эта хитрая гребаная отсылка к Блю делает Мартина величайшей, грандиознейшей скотиной на свете. Господи, а что, если Блю прочитает?

Я захлопываю ноутбук и спихиваю его на кресло. Потом откидываю голову назад, а Нора прислоняется к спинке кровати. Идут минуты.

— Ну, вообще это правда, — наконец говорю я. Я не смотрю на нее. Мы оба уставились в потолок. — Я гей.

— Я догадалась, — отвечает она.

Теперь смотрю.

— Правда?

— По твоей реакции, наверное. — Она моргает. — Что будешь делать?

— Ждать, когда пост удалят. А что я еще могу делать?

— Но ты расскажешь людям?

— Думаю, Ник и Лиа уже прочитали, — медленно говорю я.

Нора пожимает плечами.

— Можешь все отрицать.

— Окей, я не собираюсь ничего отрицать. Мне не стыдно.

— Хорошо, ну я же не знала. Ты ведь ничего не говорил до сегодняшнего дня.

О боже. Серьезно?

Я сажусь.

— Ладно, нихрена ты не понимаешь.

— Прости! Господи, Саймон, я просто пытаюсь… — Она смотрит на меня. — Конечно, стыдиться не стоит. Ты же понимаешь это, да? И мне кажется, большинству будет все равно.

— Я не знаю, что у людей в головах.

Она делает паузу.

— Расскажешь маме и папе? И Элис?

— Не знаю, — вздыхаю я. — Не знаю.

— У тебя телефон вибрирует, — замечает Нора и передает его мне.

Пять сообщений от Эбби.

Саймон, ты как?

Позвони, как сможешь, ок?

Ок. Не знаю, как бы это сказать, но зайди на тамблер. Люблю.

Но знай, я никому не рассказывала. Я бы ни за что никому не рассказала. Я тебя люблю, ок?

Позвони мне?

А потом наступает Рождество. Раньше в этот день я просыпался в четыре утра в сумасшедшем приступе жадности. Не важно, насколько тщательно я искал подсказки (а искал я тщательно, не сомневайтесь), — Санта был просто ниндзя. Ему всегда удавалось удивить меня.

Вот и в этом году я получил бесподобный сюрприз. И тебе, Мартин, благих, сука, вестей.

В семь тридцать я спускаюсь вниз, и внутри меня что-то ворочается и сжимается. Свет выключен, но в окна гостиной ярко бьет утреннее солнце, а на елке сияют лампочки. Пять набитых рождественских чулок слишком тяжелы для каминной полки и лежат на диванных подушках. Единственный, кто бодрствует, — Бибер. Я быстренько выгуливаю его по нужде и кормлю завтраком, а потом мы вместе лежим на диване и ждем.

Я знаю, что Блю сейчас в церкви с мамой, дядей и кузенами, как и вчера вечером. За два этих дня он проведет в церкви больше времени, чем я за всю свою жизнь.

Забавно. Я не думал, что каминг-аут будет большой проблемой, но теперь предпочел бы оказаться в церкви, а не дома, где собираюсь осуществить свой план.

К девяти все проснулись: варится кофе, и на завтрак мы едим печенье. Элис и Нора читают что-то в телефонах. Я наливаю кофе себе в чашку и добавляю гору сахара. Мама наблюдает, как я его размешиваю.

— Не знала, что ты пьешь кофе.

Ну вот опять. Она делает это каждый гребаный раз. Они оба. Загоняют меня в рамки, а когда я пытаюсь их раздвинуть — толкают обратно. Как будто мне ни в чем нельзя меняться.

— А я пью.

— Ладно-ладно. — Мама поднимает руки, как бы говоря: «Полегче, приятель». — Все нормально, Сай, просто непривычно. Пытаюсь угнаться за тобой, только и всего.

Если она думает, что моя любовь к кофе — это грандиозная новость, утречко будет охренительным.

Мы идем открывать подарки. Блю рассказывал, что в его семье подарки открывают по очереди и все родственники сидят и наблюдают друг за другом. Откроют несколько — и прерываются пообедать или типа того. Так цивилизованно. У них целый день уходит на то, чтобы развернуть все лежащие под елкой подарки.

Но у Спиров все по-другому. Элис, пробираясь под елку на корточках, начинает передавать мешки и коробки, и все говорят одновременно.

— Чехол для электронной книги? Но у меня нет…

— Вторая коробка, милая.

— О-о, кофе из «Авроры»!

— На другую сторону, кнопыш. В Уэслианском их все носят.

Через двадцать минут кажется, будто в гостиной взорвался магазин подарков. Я сижу на полу, прислонившись к дивану, и наматываю провода своих новых наушников на пальцы. Бибер держит между лап галстук-бабочку, кусает и дергает его. Весь народ так или иначе расселся по комнате.

Очевидно, настал мой момент.

Хотя, если бы момент в самом деле принадлежал мне, всего этого бы не происходило. В смысле, не сейчас. Не сегодня.

— Эй, ребята, я хочу вам кое-что сказать.

Я пытаюсь говорить непринужденно, но голос мой напряжен. Нора смотрит на меня, еле заметно улыбается, и мой желудок делает сальто.

— Что такое? — Мама выпрямляется.

Я не знаю, как люди это делают. Как Блю это сделал. Два слова. Два чертовых слова — и я больше не тот Саймон, которого все знают. Я прикрыл ладонью рот и смотрю прямо перед собой.

С чего я взял, что это будет просто?

— Я знаю, — говорит папа. — Дай угадать. Ты гей. От тебя кто-то залетел. Нет, ты залетел.

— Хватит, пап, — прерывает его Элис.

Я закрываю глаза.

— Я залетел, — произношу я.

— Я так и думал, сынок, — говорит папа. — Ты светишься.

Я смотрю ему в глаза.

— Нет, правда. Я гей.

Два слова.

На секунду все затихают.

И потом мама говорит:

— Милый, это… Ох, это… Спасибо, что рассказал нам.

И потом Элис говорит:

— Вау, малыш. Рада за тебя.

И папа говорит:

— Гей, значит?

И мама говорит:

— Так, давай поговорим об этом. — Ее любимая профессиональная фразочка.

Я смотрю на нее и пожимаю плечами.

— Мы гордимся тобой, — добавляет она.

А затем папа улыбается и говорит:

— Ну, так которая из них это сделала?

— Что сделала?

— Отбила у тебя охоту к женщинам. Та, что с бровями, дурацким макияжем или неправильным прикусом?

— Это ужасно оскорбительно, пап, — говорит Элис.

— А что? Я просто хочу разрядить обстановку. Саймон знает, что мы его любим.

— Твои гетеросексистские комментарии обстановку не разряжают. Наверное, этого я и ожидал. Мама спрашивает о чувствах, папа все сводит к шутке, Элис уходит в политику, а Нора держит язык за зубами. Можно сказать, в предсказуемости есть свой комфорт, а моя семья чертовски предсказуема.

Но я выдохся и чувствую себя несчастным. Думал, мне станет намного легче. Но, как и все случившееся на этой неделе, вышло как-то странно, сумбурно и нереально.

— Вот так новости, малыш, — говорит Элис, следуя за мной в комнату.

Она закрывает за собой дверь и, скрестив ноги, устраивается на кровати.

— Аргх. — Я падаю лицом в подушки.

— Эй. — Она клонится на бок, пока не оказывается на одном уровне со мной. — Все супер. Нечего киснуть.

Я игнорирую ее.

— Я не уйду, малыш. А то будешь валяться здесь и включишь свой плейлист. Как там его?

— «Великая депрессия», — бормочу я. Там, типа, все песни Эллиотта Смита, Ника Дрейка и The Smiths. Уже поставил в очередь.

— Именно, — говорит она. — «Великая депрессия». Прямо безудержное веселье. Нетушки.

— Зачем ты здесь?

— Затем, что я твоя старшая сестра и нужна тебе.

— Мне нужно побыть одному.

— Ну уж нет. Поговори со мной, малыш! — Элис ложится рядом, втиснувшись между мной и стенкой. — Это же так круто. Мы можем болтать о парнях.

— Окей. — Я отталкиваюсь руками от кровати и кое-как принимаю сидячее положение. — Тогда расскажи про своего парня.

— Стоп-стоп-стоп, — говорит Элис. — Что?

Я поворачиваюсь к ней.

— Телефонные звонки. Торчишь в своей комнате по нескольку часов. Да брось.

Она краснеет.

— Я думала, мы говорим о твоей личной жизни.

— Ага, значит, я тут устроил сцену, сделал гребаный каминг-аут и послушал, как вы прямо у меня на глазах неловко обсуждаете случившееся — причем в Рождество! — а ты даже не скажешь, есть ли у тебя парень?

На мгновение Элис затихает, и я понимаю, что убедил ее. Она вздыхает.

— Откуда тебе знать, что это не девушка?

— Это девушка?

— Нет, — все-таки отвечает она, привалившись к стене. — Парень.

— Как зовут?

— Тео.

— Он есть на «Фейсбуке»?

— Да.

Я открываю приложение в телефоне и начинаю листать список ее друзей.

— О господи. Прекрати, — просит она. — Серьезно, Саймон, хватит.

— Почему?

— Потому что из-за этого я и не хотела вам рассказывать. Так и знала, что вы начнете.

— Что начнем?

— Закидывать меня вопросами. Следить за ним в сети. Критиковать его за нелюбовь к пирогам, растительность на лице или еще что.

— У него растительность на лице?

— Саймон.

— Прости.

Я кладу телефон на тумбочку. На самом деле я понимаю Элис. По-настоящему понимаю.

Какое-то время мы молчим.

— Я расскажу им, — наконец произносит она.

— Как хочешь.

— Нет, ты прав. Я не хочу быть… не знаю. — Элис снова вздыхает. — Если у тебя хватило смелости признаться им, что ты гей, то и мне надо…

— Найти смелость и признаться, что ты гетеросексуалка.

Она улыбается.

— Типа того. Смешной ты, малыш.

— Стараюсь.