Сборники рассказов

ПОТЕРЯВШИЙСЯ САНДЖАК[28]

Тюремный священник вошел в камеру осужденного, чтобы в последний раз утешить его.

– Единственное утешение, о котором прошу, – сказал осужденный, – это чтобы кто-то до конца выслушал мою историю, не перебивая.

– У нас не очень много времени, – сказал священник, взглянув на часы.

Осужденный едва удержался от содрогания, однако приступил к рассказу.

– Многие придерживаются мнения, будто я отбываю наказание за совершенные мною черные дела. На самом же деле я жертва того, что в силу своего характера не сумел получить достаточного образования.

– Вот как! – воскликнул священник.

– Да. Если бы я был известен в Англии как один из немногих людей, знакомых с фауной Внешних Гебридских островов, или мог процитировать поэтические строфы Камоэнса[29]в оригинале, я бы без труда мог доказать в тот критический момент, когда доказательство моей личности явилось для меня вопросом жизни и смерти, что это именно я. Однако образование я получил весьма скромное, а по характеру принадлежу к тому обыкновенному типу людей, которые избегают узнавать новое. Я кое-что знаю о садоводстве, что-то из истории и немного о старых мастерах, но сразу не смог бы сказать, Стелла ван дер Лоопен – это сорт хризантемы, героиня американской войны за независимость или же работа Ромни,[30]что хранится в Лувре.

Священник беспокойно заерзал на стуле. К ужасу своему, он обнаружил, что любой из названных вариантов казался возможным.

– Я влюбился, или мне показалось, что влюбился, в жену местного врача, – продолжал осужденный. – Зачем мне это было нужно, не могу сказать, потому как не помню, чтобы она была сколько-нибудь хороша душой или наружностью. Окидывая мысленным взором прошедшие события, я прихожу к заключению, что она, должно быть, была заурядной простушкой, однако доктор ведь когда-то влюбился в нее, а что может один человек, может и другой. Она, казалось, с благосклонностью принимала знаки внимания и, могу сказать, до известной степени поощряла меня, но, видимо, действительно не понимала, что я имел в виду нечто большее, чем обыкновенный добрососедский интерес. Перед лицом смерти человек должен говорить только правду.

Священник что-то одобрительно пробормотал.

– Как бы там ни было, она искренне ужаснулась, когда я как-то вечером воспользовался отсутствием доктора, чтобы объявить ей о том, что мне казалось страстью. Она принялась умолять меня уйти из ее жизни, и я вряд ли мог поступить иначе, хотя не имел ни малейшего представления, как это можно осуществить. Из романов и пьес мне было известно, что такое часто случается, и, если вы обманывались в чувствах женщины или ее намерениях, само собой разумеется, лучшее, что можно сделать, это отправиться служить в Индию в пограничном форте. Бредя в тот вечер по докторской дороге для экипажей, я плохо представлял себе, какой линии поведения мне следует в дальнейшем держаться, но у меня было смутное чувство, что перед сном надо бы заглянуть в атлас. И тут, идя по темной, безлюдной дороге, я вдруг набрел на мертвеца.

Священник стал слушать рассказ с явно возросшим интересом.

– Судя по одеянию, покойный был капитаном Армии спасения. Видимо, он стал жертвой ужасного несчастного случая: лицо его было изуродовано до неузнаваемости. Наверное, подумал я, произошло дорожное происшествие, и тут с неодолимой настойчивостью меня стала беспокоить другая мысль, а именно: мне ведь представилась замечательная возможность расстаться с самим собой и навсегда уйти из жизни жены доктора. Не нужно предпринимать обременительное и рискованное путешествие в дальние страны, а всего-то – поменяться одеждой с неизвестной жертвой случившегося без свидетелей происшествия и сделаться другим человеком. С немалым трудом я раздел труп и надел на него свою одежду. Всякий, кому приходилось иметь дело с мертвым капитаном Армии спасения, да еще в темноте, поймет, сколь трудна была моя задача. Вероятно, с намерением принудить жену доктора оставить дом своего мужа и поселиться где-нибудь за мой счет, я набил карманы деньгами, которые должны были составить расходуемый запас моих земных сокровищ. Когда, таким образом, я, крадучись, отправился в мир, переодетым в безымянного члена Армии спасения, то обладал средствами, которые вполне могли обеспечить мое существование в столь скромной роли в продолжение значительного времени. Я дошагал до соседнего городка, где устраивались базары, и, несмотря на поздний час, за несколько шиллингов смог раздобыть ужин и ночлег в дешевом трактире. Со следующего дня я принялся бесцельно путешествовать из одного городка в другой и уже с отвращением вспоминал о своем неожиданном поступке. Спустя какое-то время отвращение это в значительной мере возросло. В местной газете я наткнулся на известие о собственном убийстве, совершенном кем-то неизвестным. Купив газету, чтобы прочитать подробный репортаж об этом трагическом происшествии, упоминание о котором вызвало у меня поначалу мрачную улыбку, я узнал, что убийство приписывается члену Армии спасения, человеку с сомнительным прошлым, которого видели прятавшимся у дороги близ места преступления. Больше я не улыбался. Положение обещало стать нелегким. То, что я принял за дорожное происшествие, было, очевидно, жестоким нападением, завершившимся убийством, и покуда настоящий преступник не будет найден, мне будет довольно трудно объяснить свое участие в случившемся. Разумеется, я мог представить доказательства своей личности. Но как, не вовлекая в это дело жену доктора, мог я выдвинуть сколько-нибудь разумные доводы, заставившие меня поменяться одеждой с убитым? Лихорадочно размышляя над этим затруднением, я подсознательно последовал вторичному инстинкту – как можно дальше уйти от места преступления и любым способом избавиться от изобличающей формы. Это оказалось непростым делом. Я зашел в два-три неприметных магазина готовой одежды, однако появление мое неизменно вызывало у хозяев чувство враждебной настороженности, и они под тем или иным предлогом уклонялись от того, чтобы дать мне возможность поменять одежду, в чем я теперь уже остро нуждался. Мне казалось, что от формы, которую я столь легкомысленно на себя напялил, столь же трудно избавиться, что и от рубашки, которая в роковой час была на… позабыл, как звали этого человека.

– Да-да, – поспешно проговорил священник. – Продолжайте свой рассказ.

– Каким-то образом я предчувствовал, что, пока не расстанусь со своим изобличающим одеянием, сдаваться полиции будет небезопасно. Что меня озадачило, так это то, что не было предпринято ни одной попытки арестовать меня, тогда как не было сомнений в том, что подозрение следует за мной неотступно как тень, куда бы я ни шел. Появление мое вызывало подозрительные взгляды, подталкивания локтем, перешептывания и даже замечания вроде «это он», произносимые громким голосом, а самое гнусное и всеми забытое съестное заведение, постоянным посетителем которого я стал, заполнилось толпой любопытствующих, украдкой следивших за мной. Я принялся сочувствовать коронованным особам, пытающимся делать кое-какие мелкие покупки под беспощадным взором неукротимой толпы. И тем не менее, несмотря на всю эту безмолвную слежку, тяготившую меня едва ли не более открытой вражды, не было сделано ни одной попытки покушения на мою свободу. Позднее я узнал причину. В то время когда свершилось убийство на безлюдной дороге, близ того места проводилась серия состязаний знаменитых ищеек, и дюжины полторы натренированных животных были направлены на след предполагаемого убийцы – на мой след. Одна лондонская газета, движимая заботой об интересах общества, предложила замечательный приз хозяину той пары, которая первой выследит меня, и по всей стране заключались пари насчет возможностей участников. Собаки рыскали повсюду на территории примерно тринадцати графств, и хотя к тому времени мои передвижения были отлично известны и полиции, и общественности, в дело вмешался захвативший всех поголовно спортивный азарт, воспрепятствовавший моему преждевременному аресту. «Дайте собакам шанс» – это настроение оказывалось решающим всякий раз, когда какой-нибудь честолюбивый местный констебль намеревался положить конец моему затянувшемуся уклонению от встречи с правосудием. Когда в конце концов я был выслежен парой-победительницей, происшествие это не явилось чересчур драматическим событием, скорее, я даже не уверен, что собаки обратили бы на меня хоть какое-то внимание, если бы я не заговорил с ними и не погладил бы их, а между тем случившееся вызвало необычайно яростные споры. Хозяином пары, пришедшей к финишу второй, был американец. Он заявил протест на том основании, что шесть поколений назад в семейство пары-победительницы была внедрена охотничья собака на выдр и приз должен быть вручен первой паре ищеек за поиск убийцы, а собака, у которой одна шестьдесят четвертая часть крови выдры, не может в данном случае считаться ищейкой. Не помню, как дело в конце концов разрешилось, но по обеим сторонам Атлантики развернулись весьма острые дебаты. Внес свой вклад в этот спор и я, указав, что полемика неуместна, ибо настоящий убийца так и не найден. Однако скоро я обнаружил, что по этому вопросу мнения и общественности, и специалистов ничуть не расходятся. Я со страхом ожидал, что мне неизбежно придется, как это ни неприятно, доказывать, кто я такой, и обосновывать мотивы, которыми я руководствовался. Скоро я обнаружил, что самым неприятным в этом деле было то, что я не мог этого сделать. Когда я увидел печать измождения и затравленности, которую события последних недель наложили на мое некогда спокойное лицо, я уже более не удивлялся тому, что те немногие друзья и родственники, которые у меня были, отказывались признать меня в моем новом обличье и настаивали, упорствуя в своем разделяемом многими мнении, на том, что это меня убили на дороге. Но что еще хуже, гораздо хуже, так это то, что тетушка того, кто был убит на самом деле, жуткая дама, женщина явно недалекая, признала во мне своего племянника и поведала властям потрясающую историю о том, каким испорченным я был в молодые годы, а также о своих достойных похвалы, но тщетных усилиях посредством легкого физического воздействия наставить меня на иной путь. Кажется, было даже предложено взять у меня отпечатки пальцев.

– Но, – сказал священник, – ваши знания, приобретенные вследствие образования, конечно же…

– Вот тут наступает критический момент, – продолжал осужденный. – Вот где роковым образом сказалось то, что я недостаточно образован. Мертвый член Армии спасения, облик которого я столь легкомысленно, с губительными для себя последствиями, принял, обладал лишь самыми поверхностными познаниями, которые дает современное легкодоступное образование. Было бы нетрудно доказать, что мои знания лежат в гораздо более высокой плоскости, но, разнервничавшись, я самым жалким образом затруднялся каждым вопросом, который передо мной ставили. Тот небольшой запас французского, которым я когда-то владел, покинул меня. Я не мог передать на этом языке простую фразу насчет крыжовника, произносимую от лица садовника, потому что забыл, как будет по-французски «крыжовник».

Священник снова беспокойно заерзал на стуле.

– А затем, – продолжал осужденный, – наступила развязка. В нашей деревне был скромный небольшой дискуссионный клуб, и я вспомнил, как обещал прочитать что-то вроде краткой лекции о балканском кризисе, главным образом, кажется, затем, чтобы доставить удовольствие жене доктора и произвести на нее впечатление. Я полагался на то, что смогу вспомнить некоторые факты, почерпнутые мною из одной-двух известных работ и из старых номеров каких-то газет. Обвинение особо отметило то обстоятельство, что человек, за которого я себя выдавал – и каковым был на самом деле, – в местных масштабах являлся чем-то вроде второсортного специалиста по балканской проблеме, и в ряду вопросов по поводу не имеющих большого значения предметов экзаменовавший меня обвинитель с дьявольской неожиданностью вдруг спросил, не могу ли я сообщить суду, где находится Новибазар. Я почувствовал, что это главный вопрос, что-то подсказывало мне, что ответом должен быть Петербург или Бейкер-стрит. Я заколебался,беспомощно глядя на море застывших в напряженном ожидании лиц, потом взял себя в руки и выбрал Бейкер-стрит. И тут я понял, что все пропало. Обвинение без труда доказало, что человек, обладающий скромными познаниями в ближневосточных делах, ни за что не смог бы столь бесцеремонно ошибиться, передвинув Новибазар с его привычного места на карте. Именно такой ответ мог дать капитан Армии спасения, и именно такой ответ дал я. Косвенные улики, связывающие члена Армии спасения с преступлением, оказались исчерпывающе убедительными, и я окончательно погубил себя, поступив, как он. И вот так случилось, что через десять минут меня повесят во искупление убийства самого себя, убийства, которое никогда не было совершено и в котором я, во всяком случае, совершенно неповинен.

Когда спустя минут пятнадцать священник возвратился к себе, над тюремной башней развевался черный флаг. В столовой его ждал завтрак, однако прежде он прошествовал в библиотеку и, взяв атлас, посмотрел карту Балканского полуострова. «Да, такое, – заметил он, захлопнув том, – пожалуй, со всяким может случиться».