Сценарий. Холодный город

Сцена вторая Аэропорт

Голод уже не скулил у него в животе, а стал закручивать кишки так, что при одном воспоминании о жареной картошке и солёных помидорах у него кружилась голова. А ещё ему грезились малосольные огурцы и почему-то копчёная рыба, а во рту прямо в слюне стоял вкус чая с лимоном и сахара или варенья, малинового, налитого на кусок хлеба с маслом. Так он делал в детстве. Варенье стекало на пальцы, они становились липкими, и их надо было мыть. Как-то после тренировки он съел его целый литр, а когда он был в деревне летом, то мешал ягоды малины со сгущёнкой и ел всё это ложкой, а потом гонял на велике.

Здорово это было – гонять на велике. Он снял перчатку и стёр изморозь с окна, смотрел в него, стараясь не думать о еде. О тушёнке, мёде и сникерсе, о коробке сникерсов и банке мёда, трёхлитровой, а вот тушёнки грезилась всего одна банка.

Он смотрел в окно. В каждом большом городе есть районы старой деревянной постройки, которые ещё не снесли, а новые большие дома уже обступили их с разных сторон, такие Николаевки или Покровки. В некоторой своей части они трансформировались в подобие коттеджных поселков, а в остальном оставались скопищем старых двух– и трёхэтажек. Именно сейчас их автобус проехал мимо поворота в сторону одного из таких районов. Между машинами, стоявшими посередине дороги, в сторону района Марьино шли люди, несколько сотен, в надежде на тепло и кров. Надежда подтверждалась дымом от печных труб, что там топили, дома или бани, было неясно. Так же, как и есть ли место для беженцев. Но у людей была надежда, и они шли.

Потом они проехали и выезд из города к двум мостам через реку. Одному железнодорожному, а второму автомобильному, судя по чёткой колее, в ту сторону и повернули автобусы с беженцами, уехавшие перед ними. Доктор надеялся на то, что они на следующем проезде свернут вправо, в сторону железнодорожного вокзала. Он надеялся на то, что движение по железной дороге невозможно отключить. Там было много систем поддержания безопасного движения: от дизельных станций до аккумуляторов высокой мощности.

Но и туда они не повернули. А микроавтобус остановился перед большим зелёным мусоровозом, который уткнул свой зад в середину большого автобуса, и они неуклюже перегородили широкую улицу, кажется, навсегда.

Это была улица Рабочего Штаба, со своей знаменитой позной, позы в которой готовили по старинным бурятским рецептам и подавали к столу очень артистично. Вход в позную был завален снегом, под самую крышу. И вся дорога была завалена снегом, неглубоким и рыхлым. Ехать было сложно. Они забрались на тротуар, задев днищем о бордюр и, пробуксовав, свалились на дорогу, которая была заставлена брошенными автомобилями. Чтобы их объехать, надо было снова пробираться по тротуарам, цепляя бортом то за деревья, то за машины, то за редких людей, у которых инстинкт выживания был заморожен.

Микроавтобус ехал в сторону коммунального моста через реку. Так решил доктор, осматривая их путь. А эта дорога вела в аэропорт, он часто сам ездил по этому маршруту. А что дальше – он не знал. Самолёты же не летали.

Автобус трясло, подкидывало и дёргало. Доктор, пытаясь удержаться, развернулся лицом в салон и упёрся руками в спинку переднего кресла. Невольно его взгляд уткнулся в норковую доху богатого человека.

Доктор смотрел на норковую доху богато одетого человека, чёрную, стриженую, с чёрным же атласным подкладом, вывернутым сейчас наружу. «Barin» было вышито на подкладке.

Он вспомнил, где видел этого человека.

Первый раз, когда он привозил свою пожилую маму к ним в отделение на консультацию. Заведующий попросил именно его осмотреть, уточнить диагноз и составить план лечения. Что, собственно, доктор и сделал. А заведующий, забрав план лечения, стал обговаривать финансовую часть сделки. Он всегда это делал, даже любил это делать, и у него получалось, продавал. Но не в тот раз. Богато одетый сказал, что в Израиле будет дешевле.

Второй раз, когда богато одетый избирался в депутаты. Много говорил о справедливости и инвестициях. Обещал построить дома, дороги и детские сады. Его и выбрали в депутаты областной Думы. Доктор мало интересовался политикой и на выборы не ходил. В отличие от тёщи. Ему нравилась фраза Жванецкого: «Депутаты, а кто их выбирает?»

Н-да, а новую квартиру они купили в доме, который построила именно его фирма. Большую, светлую, в красивом доме, где доктор собирался жить долго. Не получилось.

Третий раз совсем недавно, когда его физиономия мелькнула в связи со скандалом. У богато одетого была беременная любовница, которая выкладывала в инстаграм фотки себя голой с животом. Как бы: вот мой живот растёт изо дня в день, так и так растёт, и я такая, то накрашенная, то волосы вверх, то косу заплету, то селёдки захочу. И вот один раз сам богато одетый депутат попал в снимок. Правда, не голый, как беременная, а в красных трусах, на втором плане, но очень хорошо узнаваемый. Шум был большой, он молчал, стойко перенося нападки журналистов, пока не начался сезон пожаров. Сгорело несколько таёжных посёлков, все СМИ уехали туда освещать ситуацию, и о депутате в красных трусах забыли. А маму свою он не вылечил, её привезли на скорой в критическом состоянии и не спасли. Богато одетый, тогда уже депутат, орал, что разгонит нашу богадельню, всех уволит, накажет. И требовал возместить. И вот сейчас доктор ехал вместе с ним. Такая вот судьба, наверное, ироничная.

Наконец они мимо станции метро имени Сергея Лазо выехали на окружную дорогу, ведущую к мосту, минуя центр города. Моста ещё не было видно, а плотную пробку из брошенных машин было видно хорошо. Они сейчас находились на возвышенном участке дороги. А прямо перед ними стояли две чёрных «Тойоты-Камри», морда одной уткнулась в багажник другой, двери обеих машин были распахнуты, и в их салонах ветер давно налепил странные сугробы из снега, похожие на людей.

Микроавтобус остановился, и водитель бодро так выскочил, наверное, искать объезд. Доктор невольно посмотрел в окно. Хотелось есть. Давно хотелось, но было неприлично об этом говорить, когда тебя и так спасают, героически везут через страшный город, скорей всего в аэропорт. Но стоянка затягивалась, а через дорогу был виден супермаркет с выбитыми дверями. «Может, что и найдётся там, какая банка тушёнки?» – подумал он почему-то именно о тушёнке.

– Может, сходить за едой? – сказал доктор вслух. – Может, кто ещё хочет есть? – спросил он, посмотрев на фитоняшек.

Все молчали.

– Может, это я один, бля, голодный, как сука?! – уже громко заявил доктор.

– Там, наверное, уже ничего нет, – тихо сказал профессор.

– Я проверю, – не унимался доктор.

– Нет, нет, никто не выходит из машины, – сказал дознаватель Саша.

– Это понятно. Может, меня там съедят или зарежут. Так вам и легче будет. Одним эваку-, тьфу, -ируемым меньше, – доктор поднялся с места.

– Нет. Нельзя. У нас время поджимает, – немного растерянно говорил дознаватель.

– Какое время? До порта пешком целый день идти. Летом, – доктор ткнул пальцем в стекло в сторону аэропорта.

– Мы едем, – уже со злостью цедил слова дознаватель.

– Никуда не едем. Впереди тупик, тупиковей не бывает, – постучал по стеклу доктор.

– А мы что, в аэропорт едем? – спросила одна из Юль.

– М-м, да, мы пытаемся проехать в аэропорт, но вот видите, – ответил дознаватель.

От слова «аэропорт» возбудились только фитоняшки Юли. Они громко стали разговаривать между собой, даже сняли шапки и расправили замусленные волосы. Они оказались брюнетками. Богато одетые, они точно знали, куда едут. Профессору было наплевать. А доктор хотел есть.

– Дайте мне пять минут, – продолжил доктор, – я на всех принесу чего-нибудь съедобного.

– Нет! – зло вдруг вскрикнул дознаватель.

– Ты заткнись! – поддержал его богато одетый и повернулся к доктору. – Ты мне-е надоел, сука! Заткнись! – заорал он.

Заорал так, со знанием дела. После этих слов доктор и решил выйти из машины, вернее, этот окрик и заставил его начать действовать. Он встал и двинулся по проходу. Богато одетый тоже попытался встать, но, получив удар в грудь ногой, осел и удивился. Его, видимо, давно не пинали, может, никогда. Дёрнув дверь, он вывалился из микроавтобуса. Дуло автомата сразу уткнулось ему в живот. Больно.

– Ты, сука, запомни, – цедил слова дознаватель, – мне на тебя наплевать, я не знаю, почему ты стал номером один на эвахуацию, но мне хлубоко пох на тебя и на твой номер.

Доктор немного отстранился от дознавателя. Странный шрам был на его левой брови, свежий, ничем не обработанный сгусток крови, ровный, словно топор остановился в самом начале пути и замер, но оставил аккуратный след. И глаза у него были странные, зрачки словно в веснушках, сероватые, в ржавых пятнах. Злые. Наверное, злые с рождения. И до смерти.

– Это ещё как понятно. Да и мне на тебя пох, но я обещаю вернуться, – рукоятка пистолета в руке отяжелела, щёлкнул предохранитель. И час смерти чьей-то приблизился.

В этот момент из машины так же кубарем вывалился профессор. Вывалился шумно, отодвинув своим телом чью-то смерть. Всё это заняло секунды жизни, словно кто-то играл ими, натягивая струны судьбы. Этот кто-то сейчас играл и огромной страной, натягивая канаты судьбы этой страны. Они уже скрипели и лопались. И что в этом скрипе жизни простых людей? Секунда звука – и больше ничего.

Доктор отпустил пистолет, вытащил руку из кармана, застегнул его и выдохнул.

– Саша, я схожу вместе с ним. Водителя всё равно нет и ехать некуда, это точно, – тихо, почти вкрадчиво сказал профессор.

– Ладно, под вашу ответственность, – дознаватель, нервно дёрнув дверь, залез в автомобиль.

Профессор и доктор быстрым шагом, насколько позволял снег, пошли ко входу в магазин. В магазине было всё перевернуто, разбито и много уже замёрзло. Проходя через хозяйственную часть, доктор подобрал пару забавных пляжных сумок с мордами мопсов, одну отдал профессору. Они прошли дальше вглубь магазина. На полках ничего не было. Тушёнки точно. Да просто ничего.

– На склад сходим. Может, что там есть, – предложил профессор.

– Да, вы сходите, а я дообследую зал, – ответил доктор.

В зале осматривать было нечего. По полу разлились большие лужи подсолнечного масла. Валялись рваные упаковки, битые бутылки из-под вина и водки и их осколки. В хозяйственном отделе тоже был бардак. Всё валялось вперемешку с грязью и льдом. Единственно ценным для себя доктор признал два термоса. «Может, где раздобудем горячей воды», – думал он. В подсознании возник образ чая, который он пил на площади. Чай из термоса. Он кинул их в пляжную сумку. Ещё бросил упаковку разовых бритв и флакон пены. «Может, где будет вода. Побреюсь», – подумал он.

– Вот, – из подсобки вышел профессор, – больше ничего нет, в кабинете у директора нашёл. Это всё, – он показал на упаковку шоколадных батончиков «Баунти», одну сыра «Хохланд» и большой пакет с лапшой «Доширак». – Да, доктор, не ходите туда, не надо, – он отдал сумку с продуктами доктору, а сам пошёл к выходу.

Из кармана его куртки торчало горлышко бутылки.

– Не ходите туда. Не надо, – повторил он.

Доктор посмотрел на открытую дверь в подсобку. «Не надо, так не надо, – подумал доктор, а вспомнил провизора с пробитой головой. – Ладно», – он развернул несколько батончиков и с жадностью их съел. Пошёл к выходу.

– Я здесь, – сказал профессор.

Он стоял сбоку от входа по колено в снегу.

– Вы что будете? – пережёвывая остатки кокосовой стружки, спросил доктор. Как будто у них был выбор.

– Выпей, – он протянул ему открытую бутылку водки.

– Нет, я больше нет. Не время, – отказался доктор.

– А для меня время.

И после этих слов профессор вылил в себя половину пол-литровой бутылки. Доктор ждал, пока профессор доливал в себя остатки водки, доливал, приговаривая:

– Хороша, сука, холодная, хороша.

– Закусите, – доктор протянул на выбор или «Баунти», или сыр. Профессор аккуратно поставил бутылку в снег, выбрал сыр и продолжал стоять по колено в снегу.

– Они думают, – сказал профессор, мотнув головой в сторону автобуса, – что у них на счетах есть деньги. Там, – он махнул рукой в сторону аэропорта, видимо, имел в виду богато одетых людей и их счета за границей. – Ни хрена, я тебе скажу, у них там нет, ни хрена, – профессор с трудом развернул сырки и проглотил их, смачно захлёбываясь слюной, может, был голодный, как и доктор, а может, был просто старый уставший профессор, которому было сложно есть, пить и жить.

– Может, пойдём? – предложил доктор.

– Да. Знаешь, а мне полегчало, – сказал профессор и посмотрел на свои ноги в снегу.

Они вернулись в микроавтобус. Доктор закинул на заднее сиденье пакет с лапшой, раздал всем без исключения остатки «Баунти». Даже дознавателю, все молча стали жевать. Шуршали бумажками и смотрели в окна. Вскоре вернулся водитель, что-то сказал дознавателю и стал показывать в сторону моста, махая руками.

Доктору стало совсем тепло. А профессора, как говорится в народе, развезло. И он вдруг запел песню:

– Я помню тот Ванинский порт и вид парохода угрюмый, как шли мы по трапу на борт в холодные мрачные трюмы, – профессор пел негромко, даже не пел, говорил, даже не им, а самому себе. – На море спускался туман, ревела стихия морская, лежал впереди Магадан – столица… – профессор вдруг замолк и так же вдруг уснул, закрыв глаза и открыв рот.

В этот момент водитель, резко дёрнув машину, повернул во двор крайнего дома. Во дворе на удивление не было машин. И в следующем. Только в пятом был затор, но водитель свернул в сторону набережной. Машина остановилась. Из её окон хорошо был виден мост, заставленный автомобилями. Ближе к середине моста, перегородив его поперёк, валялся бензовоз. Он уже догорел и чёрным остовом определял границу. К этой границе с берега, где находился аэропорт, двигались танки. Их было пять. Один в центре с огромным ковшом на морде, остальные по бокам. Прежде чем двинуться, они сделали по несколько выстрелов в сторону скопища автомобилей. Брошенные машины, словно кегли, взлетали в воздух, переворачивались и падали уже неоформленным куском металла. Когда танки на невероятной скорости ринулись по мосту, эти кегли полетели вместе с оградой в тёмную студёную воду. Туда же слетел и бензовоз, и с десяток джипов, автобусы и два полицейских уазика. С невероятным грохотом танки влетели на эстакаду левого берега. Там они разделились: два отправились в сторону центра города, два в сторону пятого шоссе, то есть в сторону, где стоял их микроавтобус. А носорог стал расчищать кольцо у эстакады, доламывая оставшиеся «Порше-Кайены», «Ленд-Крузеры» и «Ленд-Крузеры-Прадо».

За танками проехали два БТРа и один «Урал» с автоматчиками. В машине все молча наблюдали за этим действом военных. Доктору понравилось решительность и нетолерантность действий танков в отношении мерседесов и другой дорожной элиты. Хотя двух «ягуаров» было жалко. Нравились доктору «ягуары».

Грохот стих: танки миновали участок дороги напротив их стоянки. Водитель снова дёрнул машину через дворы, и, перепрыгнув бордюры, машина оказалась на отутюженном танками шоссе. Она рванула в сторону моста и потом на предельной скорости в сторону аэропорта.

– Не пишет она и не ждёт, – видимо, от тряски проснулся профессор и продолжил своё песнопение: – И в светлые двери вокзала, я знаю, встречать не придёт, как это она обещала… – профессор замолк, удивлённо смотрел в окно машины несколько минут, сильно оживился, когда увидел остов бензовоза на краю моста.

– Это да-а, это да-а, смотри сколько дорогих машин на мосту было, – он повернулся к доктору. – Все в порт рванули улетать, а им бензовоз рванули посередине дороги. Каламбур, да? Так с Шереметьево будет и с этим Домодедово, да-а, – зевнул он, тряхнув головой, а потом снова уснул или забылся от водки.

Ехали они практически одни, вздымая снежную пургу вслед за собой. Слева от моста, на берегу были видны пять домов по улице Брусничной-5, там, где жил доктор с семьёй до развода, ещё два новых комплекса, тоже заселённых. Они быстро миновали съезд с моста. Уже ехали мимо большого торгового центра «Леруа Мерлен». Но он почему-то не был преобразован в спасательный центр. Центральный вход был занесён снегом, в отличие от боковых, где сгружали товары. Там было видно несколько костров. И даже один работающий грузовик.

Новостройки закончились, и дорога пошла рядом с посёлками. Первым был Большевик. Что сразу бросилось в глаза – это множество машин, оставленных на въезде в посёлок, и перегороженные этими брошенными машинами проезды. Видимо, специально. Как блокпосты. Дым из множества труб. И бежавшие наперерез им к трассе вооружённые люди.

Они быстро миновали это место. Наверное, опасное. Наверное, для них. Следующий посёлок был Сосновый Бор. А за ним и аэропорт. Возле развилки дорог, ведущих – одна в посёлок, вторая – в аэропорт, стояло два БТРа. Микроавтобус остановился. Его обошли военные. Без знаков различия. Все они были в маскировочных халатах. Видимо, главный из военных открыл дверь машины. Громко сказал или представился:

– Комендатура!

Внимательно всех осмотрел. Кивнул головой Саше-дознавателю.

– Ты кто?

– Я вот, – Саша протянул военному документ с красными корками.

– Это понятно, что ФСО. Непонятно, что вы тут делаете.

– Эвахуациа, – взволнованно ответил Саша.

– Чё? – внимательно посмотрел на него офицер.

– Гражданских вывозим. Скоро борт прилетит, надо вот доставить. У нас с вашим командованием договорённость. Вы должны содействовать, – речитативом выпалил Саша.

– Да, есть договорённость. М-м, столько в ФСО народу нет, сколько вас здесь пасётся, – офицер наконец-то громко высказал свои сомнения в лицо.

Кому? Неважно кому. Они начали действовать и оттого были правы. Офицер был сильно уставший, но гладко выбритый. Там, где у них база, есть горячая вода или просто вода. Может, даже баня.

Дознаватель нахмурился и погладил затвор автомата.

– Оружие на трассе убирать с виду совсем. То есть на хер, – сказал офицер, заметив движение дознавателя из ФСО.

– А если те? То как? – округлил глаза дознаватель.

– Это наша забота. Освобождаются все основные трассы и переходят под наш контроль. Ж/д вокзал, и аэропорт, и основные пункты жизнеобеспечения. Если ваши будут там сверкать оружием – туда же на хер, – офицер кивнул головой в сторону обочины, где валялись два крузера, все изрешечённые крупным калибром и обгорелые.

А в стороне лежали трупы бандитов или ещё что-то, штук девять бугорков, присыпанные снегом.

– Езжайте дальше аккуратно. При въезде в аэропорт притормози и помигай фарами три раза. Будет полный досмотр. Не рыпаться. Всё, пошёл.

На этом офицер захлопнул дверь. И они быстро поехали дальше.

– Кохда шеловех волнуется, – профессор снова очнулся и повернулся к доктору, – он начинает ховорить на первичном ховоре своём родном. М-м, вот, – он заговорщицки подмигнул доктору.

– А вы, профессор, на каком?

– Я-то? На арабском, – он задорно улыбнулся, – а ты думал, ха.

– А я, как ни крути, всё на русском.

– На русском – это, брат, проблема сейчас, да и всегда была, н-да. А вот военные что-то быстро для себя восстановились. К чему это? – сам себе задал вопрос профессор и в какой уже раз прикрыл глаза.

До следующего блокпоста ехали уже тише, присматриваясь к дороге. Проезда на большую площадку перед аэропортом не было никакого. Въезд был полностью завален остатками машин. Видимо, танки постарались.

Раздался выстрел в воздух, как хлопок новогодней петарды. Автобус остановился. С двух сторон, метрах в десяти, его обступили два автоматчика. Они направили дула своих автоматов в окна автобуса. Через минуту к дверям автобуса подошёл тот, кто стрелял. Он без церемоний открыл дверь и забрался внутрь. Небритый, злой старший лейтенант комендатуры. Он никому не представился, ничего не спрашивал, просто молча всех осмотрел.

– Сумку передай, – вдруг громко сказал он и ткнул дулом автомата в фитоняшек.

Девушки безропотно передали ему свою спортивную сумку. Он открыл сумку, потряс её в воздухе, подумывая, может, вывалить всё содержимое на пол или просто забрать всю сумку себе, или… Да кто знает, что думает человек с автоматом и приказом стрелять на поражение. Наконец он вытащил из сумки белый целлофановый пакет с надписью «Гуччи» и извлёк из него содержимое. На его чёрной перчатке висели странные яркие вещи. Доктор не понял, что это, сильно блестящее для женского белья, хотя кто их знает, женщин и тех, кто для них шьёт бельё. Одна вещь упала на пол автобуса, упала ярко-красным цветком на чёрную резину.

– Это ваше? – почему-то спросил он у богато одетой женщины.

– Нет, – резко ответила та.

– Ну да, вам надо таких штук десять, чтобы… – он не договорил, одна из Юль подскочила к сумке и подняла с пола бюстгальтер.

– Это наше, это для выступлений, и знаете… – она вдруг поняла, что сделала резкое движение под дуло автомата, прямо под него.

– Забирай, – лейтенант отстранился, сбросив все остальное с перчатки и переведя палец на спусковой крючок. – Тихо, забирай.

– Ага, – испуганно пробормотала Юля и, собрав всё в охапку, отпятилась на своё сиденье.

Доктор только сейчас подумал про то, что в кармане сумки лежали и нож, и наручники. И что бы сделал лейтенант, найдя их? Да кто знает людей с автоматом в руках.

– Ладно. Сразу за БТРами остановишь, – обратился лейтенант к водителю, – высадишь пассажиров, а сам развернёшься и тихо так в своё стойло. Понял?

– Да, да, я знаю куда, – закивал головой водитель.

– Вот и хорошо.

Лейтенант почти вышел из автобуса, как вдруг повернулся к богато одетой жене строителя:

– Вам надо быть осторожней, избавьтесь от шубы, найдите что-нибудь поскромней.

– Вот ещё, – вспыхнула лицом дама, словно тот бюстгальтер.

– Найдите, а это всё равно отберут.

Он вышел из автобуса. Стал у обочины и махнул рукой кому-то у БТРов. Автобус очень тихо продолжил движение, а доктор вдруг заметил, как побелели пальцы депутата, сжимавшего свой кейс.

– Дебил обдолбанный, – промычала богато одетая женщина, когда лейтенант скрылся из виду.

Остальные молчали. Они остановились почти сразу за БТРами.

– Берите только необходимый минимум из вещей, – объявил дознаватель Саша. – Посадка в самолёт будет без багажа.

Самыми необходимыми для доктора вещами были пакет с «Дошираком» и сумка с термосами. Для фитоняшек их сумка с трусами, для богатых – кейс с документами, а для профессора, видимо, ничего. У него и в карманах было пусто.

Они друг за другом, такой цепочкой беженцев, пошли в сторону здания аэропорта. По большой и пустой площади дул ветер. Он приносил снег и строил сугробы, некрасивые холмы, похожие на барханы. Но не всегда. Иногда снимал часть снежного покрова, словно импульсивный художник, обнажая землю, как часть холста. Так он раскидал снег в центре площади и открыл беженцам из микроавтобуса странную картину. Совершенно белый и мёртвый человек лежал на земле, раскинув руки и открыв рот. Он был в жёлтых пляжных шортах и красной майке. Он когда-то был.

Живые люди молча прошли мимо трупа. А что им говорить? И что они только не видели в этом городе, холодном и злом.

В аэропорт они зашли с бокового входа. Центральный был забит досками. Шли мимо подсобных залов. Зал выдачи багажа был этим багажом завален, можно сказать, под крышу. Часть чемоданов была вскрыта, другие просто валялись везде. Видимо, прибывшим пассажирам в день икс было не до багажа. Или его привезли сразу весь одномоментно и выбросили в зал. В зале было очень холодно. Немного отапливался только большой зал ожидания. Как – непонятно.

В большом зале ожидания было очень много народу. На входе их встретили два охранника в чёрном и провели в верхний небольшой зал. Там было прохладно. И сидело намного меньше людей, чем в нижнем.

– Сидите все в этом зале, – сказал Саша-дознаватель, – ждите, – а сам быстро ушёл с охранниками вниз.

Беженцы стали занимать места в зале ожидания.

– Ой! Иван Палыч!

– Володя!

Богато одетые люди встретили себе подобных. Мужчины стали обниматься и вскрикивать: «Прорвались!» Женщины тоже стали обниматься и всхлипывать: «Какой ужа-ас!» Они сели через ряд от доктора и профессора. Говорили все сразу, и получалась одна большая и громкая фраза:

– Уж-жас-с! Эта быдла распоясалась. Как вы? Мы думали, вы в Праге. Да, мы встретили Новый год, а неотложные дела сюда. Незадача. Слава богу, дети в Лондоне! А ваши? Наши, слава богу, в Таиланде. Да-а, чем там заняты? Всё то же: недвижимость. Как я хочу улететь из этой гадкой страны! Да, надо было раньше. Кто думал? А деньги как? А всё? Слава богу, вот парни из специальных служб помогли. И вы, это, м-м, пятьсот? Да, пятьсот эуро за место. Это мы. А эти? Эти кто? Быдло. Да чёрт с ними, главное, самим улететь. Говорят, в Алма-Ату будет самолёт. Да хоть в Стамбул, всё ближе к Европе. Я сразу в тёплую ванну, у меня всё тело болит. Жжёт и чешется. Ужа-ас! Я тоже в ванну, а потом что-нибудь куплю себе. Брилики? Да, и белья всякого. Моё тоже на мне растворилось. Всё чешется. Хорошо, как о себе – больше ни о ком думать не надо. Хорошо, дети не здесь. А самолёт точно будет? Да. Уже прилетал московский. Военные руководят приёмом самолётов и посадкой. Был бардак сильный при посадке в самолёт, мы не рискнули. Говорят, двоих застрелили. А столько постреляли уже! Всё равно нам. И всем. Лезли, даже детей бросали. Ужа-а-с!

– Доктор, а водки не осталось? – вдруг спросил профессор.

– Нет, профессор. Вся в Вас, – пошутил доктор.

– Пойду пройдусь, обстановку проверю, – профессор с трудом встал с сиденья.

– Осторожно, профессор, вас так шатает, как на корабле в качку, – снова пошутил доктор.

– Да, а что? Нам морякам всё нипочём, хы-хы, – профессор ухмыльнулся и так резвенько, слегка прихрамывая, спустился вниз в большой зал.

– Военные кипяток привезли, – услышал он громкую фразу одного из старобеженцев.

Подтянул сумку. Достал термосы. Подумал: «Пригодились, однако». Нашёл в зале фитоняшек. Озадачил их важным заданием. Они согласились и так же, как профессор, резво убежали на первый этаж. Сам он зашёл за угол зала, где начинались кабинеты таможни. Все закрыты. Толкнул сильно одну дверь. Не поддалась. Зло пнул, на третий раз она хрустнула и открылась. Вернулся, взял пакет с «Дошираком». Принёс, достал упаковки и расставил их на столе. В кабинете было очень холодно, видимо, пропускало окно. Но зато был стол и стулья. С хрустом открыл и с хрустом же закрыл плотней окно. Пооткрывал шкафы, нашёл открытую бутылку дагестанского коньяка и много шоколадок. Всё выложил на стол. Ещё кофе и кружки. Пошёл караулить девушек. Сел у лестницы, где у окна уже курили богато одетые мужчины.

Наверное, это неприлично слушать чужие разговоры, но они просто громко говорили. Видимо, чувствовали безопасность, тепло и скорое окончание ужаса.

– А что Еремеев сидит такой, м-м, никакой? Даже на меня ноль эмоций?

– О-о, самый первый приехал, хотел самолёт купить весь сразу. Тут такой бардак был. Прилетели два чартера, этих отдыхавших высадили кое-как, они в непонятке, что происходит. Их давай гнать из порта, они в кипеж, кто-то допёр и назад в самолёт полез. Кто-то недопонял таксистов, а их очень много было, все со стволами и ножами.

– Что недопоняли?

– Что золотом надо за поездку рассчитываться или валютой. Рубли сразу не в ходу стали. Драки, поножовщина. Менты и таможня постреляли, немного стихло. Потом поняли, что кирдык пришёл, и сами в город рванули. Ещё ночь была. Когда электричество аварийное закончилось, тут такое началось! Мы к военным рванули. Они утром порядок навели. Постреляли немного. Да уже все в город рванули, даже не в город, а в посёлки. Там тепло есть. Потом эти или ФСБ или ФСО появились. Ну и порядок установили. И эвакуацию предложили. Многих на тепловозы в сторону станции Кононово отвезли.

– И что Еремеев?

– Так он семью ждал. Они ехали из загородного его поместья из-за там Ясной Поляны, на трёх машинах с охраной. Не доехали. И связи нет. Хотя у охраны всё было спутниковое.

– Да чё там охрана! Ты думаешь, мы тут как оказались? – он зло кинул окурок на пол.

– М-м, – развел руками второй.

– Вот. Как только ТЭЦ взорвались, охранник дежурный, как его, бля, забыл, сразу вызвонил семью свою, они и приехали сразу. Часа не прошло, как, бля, заранее все спланировал. Попросился в гостевой домик. Я разрешил. Потом ещё родня и друзья. В баню. Я разрешил. И чую, что пипец подкрался, валить надо. А Люська в ванной душ принимает. Я в кейс документы на заграннедвижимость и карты покидал. И тут стрельба началась в стороне Аркаши Погосяна, м-м, ну нефтебаза.

– А, знаю.

– Так сильно, пипец. Стихло когда всё, я во двор выхожу, а там этот охранник со стволом в руках. А у ног его голова этого Аркаши валяется. Я смотрю, а этот сука говорит: «Вот через забор перебросили, вы следующий у них на очереди». Я кричу: «Вали их всех на хер!» А он: «Я за вас и ваш сраный дом валить никого не буду. А вот у вас есть полчаса съебаться отсюда по-тихому». Это, блядь, из моего-то родного дома? Сука!

– О, как у вас, у-у…

– Я Люську из ванны выволок. Наорал. Она всё кобенилась, пока голову Аркашкину не увидела, и теперь впереди меня бежит, мать моих детей, бл…

– Страшно.

– Это херня. Я вернусь и мстить начну всем. Пипец голов поотлетает.

– Это да, м-м, но я всё не пойму, ты же на все каникулы уехал.

– Да, бл-л, это да, но видишь, бля, Катерину надо было оформлять на роды в Швейцарию.

– Это кого?

– Да что кого? Катьку. Кого.

– А-а, эту кобылу с планового? Так это ты её обрюхатил?

– А дурр-ра, пипец!

– Зато сиськи какие, и эти глаза, ха-ха.

– Вот я и вернулся из-за дуры, бля. Сидел бы счас по телевизору на эти ужасы смотрел из Праги, бля. А ты что так говоришь?

– Как?

– Как-то рот у тебя, что-то не в порядке. Болит?

– А-а, это имплантаты поставил. Ещё не привык. Два миллиона отдал.

– Теперь думаешь, кусать ими или нет? – ухмыльнулся барин.

– Типа того, такие деньжищи. Я тебе скажу, ни за что… Это же зубы, просто я до сих пор, я…

Видимо, второй богато одетый в цветастый лыжный костюм с большой надписью на спине «Анджело Бадаламенти» сильно переживал о деньгах, о зубах и, наверное, о стране. Ещё он беспрерывно теребил холщовую сумку с вышивкой. «Твин Пикс» было вышито на сумке второго богато одетого мужчины.

«Стильная сумка», – думал доктор, карты банковские в ней, бумаги в ней, надежда в ней. «Зачем?» – это была не мысль и не слово, это была пустота. Он почему-то с удовольствием втягивал запах сигарет, хотя сам никогда и не курил. Его организм, наверное, думал, что и этим можно утолить голод. «Австралия, – подумал доктор. – Почему?» Доктор вспомнил джентльмена с холщовой сумкой. Он привозил в город инвестора из Австралии как основное доказательство: откуда деньги. Смешно, но оттуда же, из Австралии, и наследство у самого губернатора области, от тётушки, безвременно почившей, все триста миллионов. Когда она успела туда эмигрировать? После революции или до? И откуда у неё миллионы те? «Да и чем там намазано было в этой Австралии, каким таким маслом намазано городской элите этой? Наверное, экологически чистым».

Доктор в этот момент потянулся и скрипнул креслом, богато одетые повернулись и внимательно посмотрели в его сторону. Оба смотрели нехорошо. Он потянулся ещё раз, встал и прошёл в зал ожидания, счастья, так показалось ему. В зале сидели, полулежали, ходили, тупили или просто ждали. Что ждали, они уже не знали, не понимали, они были беженцы навсегда, и этого они пока не знали.

Он просто хотел есть. Думать не хотел. Шёл по залу и ждал девушек Юль. Дождался. Довольные Юли поднялись в зал с полными термосами кипятка.

– Давайте сюда, – позвал их доктор.

Провёл в кабинет таможенников, показал на стол. Они разлили кипяток по упаковкам с лапшой и кружкам с кофе.

– По две получается, – сказала Юля в капюшоне.

– А, вот восемь? – посчитала другая Юля с косой.

– Это ещё профессору. Опоздает, съедите вы, – сказал доктор.

– Ага.

Они сели на стулья и внимательно смотрели на него, взгляд у них был одинаковый. Серьёзный. Глаза серо-синие у обеих. Волосы чёрные, замусоленные, похожие на плети. Жалко их.

– Начинайте есть. Я пойду профессора поищу, – доктор опёрся на край стола, собираясь встать.

Они продолжали смотреть на него внимательно, словно не отпускали. Почему там, в сортировочном центре, они показались ему блондинками? Почему, когда они ехали в аэропорт и смотрели на него, ему казалось, что они кареглазые? Разве так могут меняться люди в течение одного дня?

– Что случилось? – спросил он и сел напротив них.

Одна из Юль достала нож, тот нож из сумки, и положила его на стол.

– Это ваш нож, – утвердительно сказала она.

– Как это делать? – спросила вторая из Юль.

– Что?

– Как им убивать?

– Этим, не знаю, этим не убивал, – честно признался доктор.

– А этим? – вторая достала пистолет и тоже положила на стол.

– Это что? – спросил доктор.

– Это пекарь, – ответила первая.

– Откуда?

– Оттуда, – ответила вторая. «Какой вопрос – такой и ответ. А тебе что, больше всего надо?» – подумал доктор.

– Если травмат, то надо стрелять в голову или прямо в глаза, в висок, в колено, или просто попугать.

– Нет, пугать не будем, – в глазах решимость.

– Это не травмат, – в глазах усталость.

– Это пекарь, – Юля-старшая убрала пистолет во внутренний карман куртки.

– Ну тогда в глаз.

– Как это делать?

– Ненависть. Страх. Злость.

– Да, это есть.

– Они и направят вас. И ножом тоже в голову, или живот, или лучше во внутреннюю поверхность бедра. Это же вообще дело мужиков. Вам зачем?

– Уже нет, – нож исчез в кармане второй Юли.

– Понятно. Но я, девочки, всё же доктор, а не боец спецназа, м-м, вот как-то так.

Доктор научился стрелять из пистолета случайно, в тире у благодарного пациента Алексея Шапошникова. Учился и стрелял почти год. Очень нравилось. А из автомата он стрелял последний раз очень давно, ещё на военных сборах в институте.

У девочек Юль нет времени учиться стрелять, учиться жить, да и у всех осталось только одно – время выживать.

– Вы ешьте, а я пойду приведу профессора.

Они переглянулись между собой, кивнули и отпустили доктора. Он вошёл в зал и осмотрелся. Народу стало больше, и люди в чёрном ходили как хозяева. Но всё было тихо. Пока. В зале профессора не было. Он стоял на лестнице и смотрел в окно на привокзальную площадь. Стоял грустный одинокий пожилой человек.

– Профессор, – доктор потрогал его за плечо, – пойдёмте есть лапшу, пока не остыла.

– Лапшу? – спросил он, не оглядываясь.

– Да. Вашу добычу.

– А, да, пойдём, – он обернулся и взял доктора за руку как за ещё одну опору.

Поднимался медленно, словно у него болели ноги. Поднявшись на этаж, он сказал: «Устал я от вашей зимы. Суставы ноют, башка гудит». Доктор хотел сказать, что в его возрасте вылить в себя пол-литра водки и сетовать на то, что башка гудит, наверное, это можно было бы назвать хвастовством. Он в свои сорок два так не смог бы. У него и запой-то получился вискоообразно, по чуть-чуть. Но, правда, две недели. Они дошли до кабинета таможенного начальника, открыли дверь, и профессор, увидев стол, сразу преобразился.

– О-о, у нас пир? Здорово! – он похлопал руками почти беззвучно. Девчонки улыбнулись в ответ и продолжали есть. Доктор, выполнив свою миссию, тоже стал есть лапшу, за один раз одну чашку, за второй – вторую. Самая быстрая еда в его жизни. И, наверное, самая вкусная. Профессор тоже ел лапшу и пил коньяк. И даже налил в кофе фитоняшкам, они не сопротивлялись.

– Может, нам у солдат остаться? – спросила одна из Юль.

– Неверный выбор, – сказал жующий профессор, – правильный: попытаться отсюда улететь, а там уже решать, с кем остаться. Здесь, поверьте, не с кем.

– Что-то я в туалет захотела, – сказала вторая Юля.

– Это там, по коридору, где коробки. Там, наверное, туалеты, – предположил доктор.

Девушки ушли, не прощаясь, не оборачиваясь, ушли быстро и целенаправленно. Доктор больше их не увидит. Да и они его скоро забудут. Если все будут живы.

– Вы знаете, доктор, невесело здесь, – профессор доел лапшу и принялся за кофе, коньяк и шоколад одновременно. – На вторые сутки самое страшное было. Когда эти два чартера приземлились, м-м, а хотел сказать заблудились. Нда-а, вкусный коньяк, я, знаете ли, не пью много, но счас, нда-а… Их дозаправили для отлёта, ещё успели. А регулярные отменили все сразу. Так и стоят без горючки. Вон там, нда… А прилетающие чартеры перенаправили в Казахстан и на Дальний Восток. Никто ничего не объясняет. Хорошо, электричество по автономке долго было. Но всё равно, м-м, масса народу, кто куда лезет. Одним в Таиланд лететь, вторым – домой ехать. Грабить стали тех, кто на чартер. У них ведь валюта. Тех, кто прилетел, ну что там, м-м, сувениры. Много пострадавших было. В общем, как только чартеры улетели, переполненные, стали приезжать пятисоттысячники.

– Кто? – спросил доктор, он с невероятным удовольствием пил кофе.

– Вы знаете, сколько стоит билет на наш с вами рейс? – профессор поднял вверх шоколадку.

– Я, м-м… – доктор развёл руки в стороны.

– Пятьсот тысяч евро или баксов, налом или транзакцией. Вы посмотрите, кто в зале: посторонние только мы с вами, остальные – сливки нашего или, верней, вашего города, нда-а.

– Но их много для одного, даже двух рейсов.

– Да-а, это понятно, у нас без развода на бабло не могут. Их ещё больше должно было быть, если бы мост не перегородили. У-у, что я уже под шофе?.. Нда. Но смотрите, как грамотно они посторонних отсеяли. Какие-то есть, но очень мало. Я, знаете ли, с удовольствием посмотрю на эту схватку за места. С удовольствием, – профессор в своей манере непьющего человека вылил остававшийся коньяк себе внутрь одним большим глотком.

– Я, профессор, наверное, нет. Как только начнётся, попробую свалить обратно в город.

– В больничку? – округлил глаза профессор.

– В чё? – доктор поставил пустую чашку из-под кофе на стол.

– Вы же должны же, эта у вас клятва Гиппократа там. Нда-а. Шоколадку будешь? – профессор протянул ему батончик.

– Ну да, и туда заеду.

Доктор принял дар и стал разворачивать шоколад, а потом медленно есть. Он был сыт и смаковал давно забытый вкус. Давно, потому что эти несколько дней шли за несколько лет их жизни: и профессора, и фитоняшек, и богато одетых людей.

– А я так, если меня под охраной проведут, то да. А так буду наблюдать. Какой у нас коньяк знатный! А ещё есть? – он покрутил пустую бутылку в руках.

– Вот шкафы таможенные, может, что и есть.

Профессор проворно встал и стал открывать шкафы. С каким-то знанием дела, словно на обыске.

– И всё же, вот так просто миллион евро дома на просто так? – рассуждал доктор, вспоминая нытьё богато одетых людей на тему о дороговизне лечения.

– Да больше, доктор, вы не представляете, какой уровень у них на просто так, как вы говорите. И это не Москва. А представьте столицу нашей родины? Какой там уровень будет?

– Не знаю, мотивация должна такая…

– Какая? Вон она, – он махнул рукой на дверь, – труп в центре площади, одна мотивация, пять, десять показательных расстрелов – и вот вам полные штаны другой мотивации.

– Ну да, – согласился с ним доктор.

– О-о! А вы не со мной? – профессор наконец-то нашёл коньяк, наполовину выпитую бутылку «Хеннеси».

– Нет. Пить – ошибка, даже сейчас, а может, именно сейчас, – доктор подошёл к окну, посмотрел.

Возле здания, по внутреннем дворе, очень энергично передвигались несколько человек из охраны с автоматами и их водитель. В руках у них были чёрные сумки. Они забавно перелезли через срединный большой сугроб, чтобы попасть на другую сторону двора, где стоял под парами их микроавтобус.

– Тоже верно. Солдатиков жалко, как они будут этот бардак разгребать. М-м-м. И что-то этих фээсбэшников не видно.

– А эти кто? – доктор кивнул в сторону чёрных автоматчиков.

– Эти? – профессор даже не посмотрел в окно, просто понял. – Да вы что? Ряженые, но ряженые там очень наверху. Кто нарядил, я не скажу. Все гандоны. И я гандон, – он немного помолчал. – Один чартер тот вот, из тех вот, м-м, разбился где-то на Алтае, солдатики говорят, от перегрузки или от массовой драки на борту. Да и хрен с ними и с этими. Да и со мной тоже.

Профессор стал пить как запойный. Сначала молча, потом икал, потом стал вспоминать песни.

Доктору в руки попал лист бумаги, его вытащил профессор вместе с бутылкой коньяка. Он сначала подложил лист под бутылку, а потом передвинул в сторону доктора. От нечего делать он повертел в руках. На листе каллиграфическим и, наверное, женским почерком были написаны фразы или названия, и у некоторых из них стояли красные галочки, а весь текст был написан чёрными чернилами. Доктор присмотрелся и прочитал:

«Спиды – галочка. Лизер – вопрос. Гаш – ничего. Мадам – галочка. Меф – ничего. Круглые – галочка. Хмурый – вопрос. Грибы – галочка. Кокс клб – галочка. Кокс, – и напротив этого было накорябано мужским почерком и синими чернилами: – Позвони Ринату, узнай про иранца. Осторожно узнай. Уточни по списку и сожги его».

Прочитав, он ничего не понял. И положил листок на стол. Может, кому пригодится.

В этот момент профессор определился с репертуаром, он стал напевать или подкрикивать:

– Мы-ы-ы к вам-м приехали-и на ча-ас! Приве-ет-т, хэллоу, а ну скоррей любите нас-с, вам крупно повезло-о! Ну-ка-а все вместе уши развесьте и хлопайте в ладоши вы!

Профессор продолжал орать и хлопать в ладоши, а доктор решил посмотреть, что творится в зале ожидания счастья. Горячая лапша пошла на пользу организму, придала мыслительным способностям активность. Он отвалился на кресле в дальнем углу зала, наконец-то вытянул ноги.

– Опять этот пришёл, – услышал доктор тихую реплику с передних сидений.

Молодой мужик шёл шатаясь, но не пьяный. Совсем серый или даже белый лицом. Дошёл до молодой бабы и ударил её по лицу с размаха. Она проворно закатилась под сиденья и стала стонать. Мужик стал её пинать, она дёргаться. Отпинав её, мужик развернулся и ушёл вниз. Баба вылезла из-под сидений, села на место и стала кутаться в норковую шубу. Как будто ничего не произошло. Можно сказать, это была немая сцена. Если бы не стоны бабы. Все люди в зале точно молчали. Что думали? Что про них знали? Как молодая баба потеряла своего ребёнка? А где был сейчас молодой мужик, белый лицом?

Мир под названием «Инвестируй в счастье!» рухнул в одну секунду. И он рухнул очень страшно. Страшно потому, что забирал с собой жизни детей.

Дверь, ведущая неизвестно куда, но точно на мороз, вдруг открылась. Завалились, словно снежки, солдаты, может, младшие офицеры. Дверь пнули ногой, когда открывали, так же ногой запнули, сели на свободные сиденья, закурили.

– Комса и Хабара наконец-то ожили, скоро борты пойдут регулярно.

– Да и связь спутниковую на город пустят.

– Вчера два супостата красиво прошлись, ха-ха-а.

– Ха-ха, – парни засмеялись чему-то своему, военному.

– Народ отупел совсем. Да так быстро.

– Да чё ты хотел, жить хотят.

– Ты прошлую погрузку видел? Рвались дебилы как в последний полёт. Детей, сука, бросают, тьфу.

– А-а-а, да с тем чартером, который разбился, полкан сказал, там точно драка была массовая со стрельбой. По спутниковой кто-то всё онлайн транслировал до самой земли, пока ни ёб…

– Херня какая-то: войны нет, а война идёт.

В этот момент загудел самолёт, включённые двигатели принесли людям надежду и заставили сразу всех встать с сидений.

– Блин, погрелись, ну всё, пошли работать, – лейтенанты тоже встали и также шумно скрылись в морозе.

Доктор продолжал сидеть, вытянув ноги. Сидел и вспоминал, как в одной компании он для поддержания интереса в застольной беседе рассказал, как устроен женский геном. Держал вилку с насаженным на её зубцы огурцом, слегка вилкой помахивал и рассуждал: «Существует много странных генов с не совсем понятным предназначением, но есть три, которые в конечном счёте определяют поведение женщины. Один направлен на уничтожение игрек-хромосомы, то есть мужчины, второй на уничтожение икс-хромосомы, то есть женщины-соперницы, и есть ген, направленный на планомерное уничтожения самой себя. Вот такая история». Обычно после этой информации стол оживлялся. Женщины вскрикивали: да я не такая! И это что, правда? Да не может быть! Мужчины хохотали и приводили примеры из прошлого и даже примеряли будущее. Всем было о чём поговорить, ну а потом и выпить. Но тогда ему запомнился полковник, он как-то молча выпил рюмку водки, помимо всех и, посмотрев в глаза доктору, а сидел он напротив, сказал: «Это правда, доктор, то, что вы сказали, только не о женщине, а об армии». У него были странный взгляд – трезвый. При общем пьяном виде трезвый взгляд. «В мирное время армия сама себя съедает. Чтобы жить, ей нужна война», – сказал он немного погодя, когда страсти вокруг генома улеглись и в ход пошли анекдоты.

Доктор сейчас смотрел на дверь, за которой скрылись лейтенанты, и думал: «Если армия ожила, то это точно началась война».

– Вот, – рядом на сиденье водрузился, иначе не скажешь, профессор, – там вкусно было, надо признать, но холодно.

– Да и здесь не тепло.

– А-а, счас эти грузиться уйдут, мы вниз и переместимся, там теплее. М-м, а нам, гандонам, необходимо тепло? – он вдруг посмотрел на доктора трезво и пристально.

Доктор ничего не ответил, только рассмотрел на лице профессора остатки шоколада и лапши.

– А-а, гандоны все: и мы, и я, – глубокомысленно закончил он, стряхнув всё же с лица остатки лапши.

Профессор заснул, как всегда, вдруг и сразу громко захрапел. Доктор смотрел на профессора, а думал об армии: «А если это не война? А армия пришла в движение? То мы получаем одну большую, м-м, банду? Или что?»

Появились чёрные люди со списками. Все подходили, брали бумаги, расписывались, списки множились, пошли по рукам. Дознаватели что-то объясняли, их толкали, бумаги черкались ручками из разграбленного киоска. Сильно шумели внизу. Слышались хлопки и треск. Чего – непонятно. Доктор поднялся с кресла, чем сразу привлёк внимание богато одетого мужчины. Он почти подбежал к нему.

– Это-о чё-о?! – он попытался сунуть ему в лицо весь перечёрканный лист бумаги. – Это-о чё-о за херня?!

– Иди нах! – доктор резко оттолкнул мужика.

– Меня на тебя заменили, за какие, сука, ты и я… – странные красные глаза были у мужика, не живые, – заменили? Сука-а-а, – мужик задыхался от гнева.

– Иди на хер, я никуда не лечу.

Доктор резко оттолкнул мужика ещё раз. Тот оторопело встал на месте, размышляя о «никуда не лечу». Пока богато одетый смотрел в никуда (только в никуда можно смотреть такими красными и круглыми от гнева глазами), доктор развернулся и пошёл в сторону таможни. То, что он делал до этого момента, что видел, что слышал, стало важно. Важно для следующего шага, он не думал, что делать дальше, куда идти, даже пять минут назад у него не было плана, а сейчас он появился из того, что видел и слышал. План возник в одну секунду, после слов «чё-о за херня?» Доктор вернулся в таможенный кабинет. Вытащил из кармана пистолет. Передёрнул затвор. Стал ждать. Богато одетый мужчина перестал размышлять и побежал мстить. Он очень хотел отомстить, неважно кому. Решил: вот ему.

– Сука-а-а! – он с силой пиханул дверь комнаты, где скрылся доктор. – Я, тебя, бля, твою семью, бля, сука, порешу всех нах-х-х!

Доктор выстрелил в мужика три раза.

– Ты чё?! – мужик даже не осел, даже ничего не понял.

Доктор пнул его в живот, как тогда в машине. Мужик отшатнулся к стене.

– А-а-а, сука-а-а! – орал он.

Доктор выстрелил мужику прямо в рот. Два раза. Голова разлетелась вдребезги. «Как в кино», – почему-то подумал доктор. Богато одетый мужик без головы тихо осел, оставляя широкий след из мозгов и крови на белой стене.

«Пора», – подумал доктор. Подошёл к окну. Открыл его настежь. Застегнул карман с пистолетом. Осторожно забрался на подоконник. Дотянулся рукой до пожарной лестницы. Крепко взялся за поручень и прыгнул на ступеньку. Лестница заскрипела, он чуть не слетел с неё. В осторожности не было нужды, нужда была в скорости. Он спрыгнул с последней ступеньки в сугроб. Застрял. Напрягся всем телом и вытряхнулся из него. Как мог быстро пошёл в сторону от здания. Понял, почему охранники странно перелазили через сугробный вал. Потому что под снегом лежали трупы. Он как мог, проворно, заплетаясь в руках и ногах, перелез на ровную площадку, на которой стоял микроавтобус с включённым двигателем. Водила лопатой разгребал снег у задних колёс.

«Когда не знаешь, что делать, делай быстро», – вспомнил доктор фразу из старого вестерна. Достал из кармана пистолет, поставил его на предохранитель. Быстро, очень быстро подбежал к водителю и ударил его по голове. Он знал куда бить, он был нейрохирургом. Водитель повалился на снег. Доктор снял с предохранителя пистолет. Открыл дверь микроавтобуса. Заглянул туда. Внутри машины никого не было, в салоне стояли сумки. Он вернулся к водителю. Протащил его волоком к дверям. Приподнял и закинул внутрь. Потом лопату. Нашёл у водителя наручники, вывернул ему руки и застегнул их на запястьях. Закрыл дверь. Сел в кабину. Снял с парковки и поехал. Так же быстро, как и бежал.

Дороги возле вокзала он знал неплохо. Была одна объездная, сейчас вся покрытая снегом. Он с осени не сидел за рулем автомобиля. Странно пустая дорога. Ехал по следам. Потом свернул вправо. Дальше выезд на основную дорогу. Там патруль военных. Если ещё проехать, то можно их миновать, но микроавтобус может застрять в снегу. Остановился. Не глуша двигатель, зашёл внутрь салона. Открыл одну сумку: там патроны для калаша. Открыл вторую: там деньги в полиэтиленовых упаковках. В сумках почти поровну были патроны и деньги. Евро и доллары. Водитель молчал. «Может, отошёл уже?» – подумал доктор. На одном сиденье лежал автомат Калашникова. Он взял его и передёрнул затвор. На деревянном прикладе автомата были вырезаны арабские буквы. «Вот правда жизни. Что важней сейчас: деньги или патроны для автомата? – подумал доктор и вернулся в кабину. – Риск не оправдан. Да и жизнь говно», – доктор развернул машину и погнал по кривым и заставленными брошенными машинами проулкам привокзального поселка. Ему везло в поселке и повезло на выезде на главную трассу. И погнал по ней с максимальной скоростью. Показались окраины Большевика. Где-то должен стоять патруль. Его не было. Хорошо это или плохо?

От Большевика отъехали два джипа в сторону дороги. Он затормозил. Остановился. На дороге кроме него и джипов больше никого не было. «Что бы сделали военные или бандиты?» – думал он, открывая окно противоположной от водителя двери.

Автоматная очередь была очень резкой. И звук от неё, и отдача. Автомат то и дело пытался вырваться из рук. Он открыл дверь машины, выскользнул из неё, упёрся телом на капот, перевёл автомат на одиночные выстрелы, стал стрелять. Но он не хотел попасть в джипы, он хотел их просто попугать. Наверное, удалось. Они затормозили и встали. Джипы задумались, не люди, а сами машины. Так ему показалось.

«Всё, погнал!» – вскрикнул сам себе доктор, заскочил в машину и нажал на газ. Холод и снег залетали в открытое окно. Он гнал машину как ошалелый. Уже был виден мост и переместившийся к нему блокпост военных. Он свернул в сторону дома. Когда-то его дома. Совсем пустой дорогу нельзя было назвать. Почти на подъезде машина встала. Был затор, который можно разобрать только танками. Он заглушил двигатель. Закрыл окно. Не думал. Действовал. Взял автомат. Две сумки: одну с деньгами, вторую с патронами. Вышел. Закрыл дверь. Осмотрелся. Людей не было видно. Во дворах догорало два костра, но людей не было рядом. Он шёл к своему дому на улице Брусничной, номер пять. Дверь в подъезд была открыта, и вход занесён снегом. Он отпинал снег и захлопнул за собой дверь. Надвигалась ночь. Тяжело поднялся на восьмой этаж. Выдохнул. В подъезде сейчас было тихо. Дом и тогда-то был заселён только наполовину. А сейчас…

А сейчас наступал момент истины. За всё время, за все перипетии этих дней самое главное – это то, что в кармане куртки в глубине остались ключи от съёмной квартиры и прикреплённый к ним один, от родного дома. Он достал их, тряхнул, нашёл нужный с красной пластиковой завязкой. От двери квартиры у него был только один из трёх ключей, от верхнего замка. Они всегда, когда уходили ненадолго, закрывали только на верхний замок. Дверь открылась. Удача очень большая: или провидение, или…

В квартире было холодно. Примерно, как в таможенном кабинете. Его передёрнуло от этой мысли. Дома никого не было. Что и ладно. Оставил сумки и автомат в прихожей и даже разулся. Натянув дежурные тапки, быстро осмотрел квартиру. Следов сильной паники он не заметил. Может, два. В их с женой спальне на полу он увидел кучу своих вещей. Это было понятно. Эти вещи лежали в большой красной сумке с надписью «Регби». Видимо, для передачи ему. И видимо, она срочно понадобилась, поэтому их и выкинули. Символично. Для него.

Вторые ключи от его машины. Они валялись на диване. Почему? Именно на ней и нужно было уезжать из города. Может, дубликатом завели? И ещё на кухне на столе стоял пакет, в нем было три банки тушёнки, две пластиковых бутылки сгущёнки, две пачки женских прокладок, две пачки спиртовых салфеток, три пачки спичек и один газовый баллон. Ещё один баллон был вставлен в мини-плитку, она стояла на кухонной плите. Он сразу поджёг её. Закрыл дверь на кухню. Он снова стал действовать быстро. Сумку с патронами оставил в коридоре. Вторую отнёс в детскую. Открыл её. Достал их шкафа коробки из-под лего. Фигурки высыпал в большой пластиковый контейнер. А в коробки засунул упаковки с деньгами. Аккуратно сложил их на нижней полке, а коробку с лего убрал в другую часть шкафа. Сумку кинул в прихожей. Снял с себя комбинезон и куртку. Снял остальную одежду. Всю. Открыл пачку спиртовых салфеток. Вытерся весь, даже волосы, бороду и зубы. Не хватило. Открыл вторую. Дотёрся. Выбрал из кучи новую одежду. Стало легче. Старую сложил в мусорный пакет. Сильно воняла. Завязал его. Вернулся в прихожую, взял сумку с патронами и автомат. Надел перчатки. Зарядил магазин автомата и перезарядил магазин пистолета. Успокоился. Дверь закрыл на засов. Ещё надел на себя спортивную осеннюю куртку. Новую шапку. Вернулся в кухню, там было тепло. Открыл банку тушёнки, разогрел её на плитке. Съел. Вернулся в зал, забрал сидушки с дивана, принёс на кухню, уложил на полу. Вернулся ещё раз взял в шкафу два шерстяных одеяла. Наконец закрыл дверь, у двери оставил автомат, а пистолет убрал в карман ветровки. Один баллон газа догорел. Вставил второй. Зажёг горелку. Сел на подушки. Стал согреваться. За окнами уже давно наступила ночь. Какая-то по счёту ночь апокалипсиса. Задумался. Успокоился. Вернее, остановился. Ведь все последние часы после убийства богато одетого он бежал, бежал стометровку без зрителей и стадиона. В голове крутились образы последних дней. Под них он и уснул. А приснился ему психиатр Генка Жолудев.

– Ты, – говорил он ему во сне, – думаешь, что отвёртку сунул в башку не тупому охраннику, а своей тёще, то есть в её башку. И голову вдребезги разнёс не дорого одетому мужику, а своей жене, которая тебя предала. Тогда кто такой водила, которому ты врезал по башке и бросил замерзать в машине на морозе? Это такие оправдания себе самому? Может, у тебя криминальные наклонности? Скрытые от меня? Ты вырос в маленьком городке, где все дрались, ты играл в регби, что и есть драка. А как ты стал хирургом? То есть что? А-а, ты запутал меня. А меня сложно запутать, ведь я – психиатр. Ладно, я знаю, на Донбассе многие из добровольцев, никогда не служивших в армии и не державших оружие в руках, в первые дни очень быстро учились стрелять и обращаться с автоматом, гранатомётом и другой военной утварью. Причем, отлично это у них получалось, многие и в диверсанты попали сразу. Может, ты диверсант урождённый, а не хирург? И куда ты дальше отправишься? В банду?

– Гена, какого хрена ты меня анализируешь? – ответил он психиатру, тоже во сне. – Ты же должен с больными работать, а не со мной.

– С-с-с больными? Вот это новость. Чё-то я сомневаюсь. Или все вокруг и есть больные? А я сам здоров? Э, не надо меня путать, пойду лучше Нинку трахну, м-м, и тебе того же желаю.

С этими словами из его сна ушел психиатр Жолудев, оставив только темноту и вопрос: а кто такая Нинка?