Сценарий. Холодный город

Сцена третья Home, sweet Home!

«Иха было двое, Лизи и Кристин, и они блондинки!» – взвод морских пехотинцев, задорно вскидывая ноги, совершал утреннюю пробежку. Было шесть часов калифорнийского утра, солнце уже стояло очень высоко в прозрачном тихом небе. Солнце было яркое и очень белое, а пальмы вокруг зелёные, разные, высокие и маленькие, с кокосами и без них. Большой негр-сержант дирижировал руками, а морпехи с удовольствием распевали свой речитатив: «Они были, как иха мать, а иха мать – известна блядь!»

Морпехи, блондинки, психиатр Жолудев – все побывали во сне у доктора, и ещё много всего было во сне, а может, полузабытье, потому что он слышал треск газовой горелки, слышал всё время, пока пытался спать. Он приоткрыл глаза и стал смотреть в полуосвещённый потолок кухни.

В полудрёме, в полусне, в полугороде, полустране, в полужизни, в полусебе.

Так лежал доктор в странной позе, боясь пропустить и отпустить тепло, совсем еле уловимое, но всё же тепло. А тепло в этом городе означало жизнь. Вот он и жил. Ещё жил.

Он опять провалился в свой сон, который выглядел как ДК имени 1 Мая, с выкрашенным в красный фасадом и полностью развалившимися до деревянной трухи задворками. Они, доктор и психиатр Жолудев, сидели на сцене ДК на раскладных стульях с надписями на спинках, соответственно «Психиатр Жолудев» и «Хирург Анциферов».

– Сейчас начнём, – сказал Жолудев.

– Что начнём? – доктору во сне было удобно, даже теплей, чем в реальности.

– А вот, – психиатр встал и как бы разделился на нескольких Жолудевых, они чихнули и ушли в разные стороны ДК имени 1 Мая. Главный, правда, остался сидеть на стуле. «20 съезд Коминтерна», – было написано на трибуне, за которую встал один из психиатров.

– У нас на дворе тысяча девятьсот тридцать второй год! – начал читать свой доклад психиатр. – Извините! – он вдруг вышел из-за трибуны. – На мне, – он стал вертеться как модель на подиуме, – белая рубашка, пионерский галстук и чёрные брюки из шерсти, всё Луи Виттон, ботинки Йоджи Ямамото!

Зал стал аплодировать.

– Спасибо! Спасибо! – кланялся психиатр публике.

Как-то незаметно для доктора и его сна большой актовый зал ДК с жёлтыми мягкими креслами заполнился людьми, разными, но на всех были повязаны красные пионерские галстуки.

– Да! – продолжил доклад психиатр, – мы провели обследование всех беспризорников в Москве, результаты неутешительные, все они морфинисты. Товарищи, это ужасно. Все центры перевоспитания – это наркопритоны, где все воспитатели перестали пить водку и стали нюхать кокаин. Надо предпринимать шаги! Товарищи! – в очередной раз подняв правую руку. – Теперь главное: о кокаине! – поправив галстук, психиатр нагнулся за трибуну, там высморкался, поднялся и снова стал митинговать.

– А что они хотели? Основная масса мексиканцев, колумбийцев и остальных аборигенов – это коренные индейцы. Майя, ацтеки и остальные там, не помню кто. Это потомки тех, кто резал головы, кричал «браво!», а потом шёл есть маис и запивать настойкой коки, извините, коки. То есть жили индейцы постоянно обдолбанные, а эти вот ЦРУ создали им картели и ещё что-то хотят сказать общественности, какие они жестокие, картели эти. А по сути, по сути дела, они вернули их в нормальное состояние, обдолбанное, где особой морали нет и не будет!

– А у Сталина она была? – прервали выступление выкриком с места.

– Вопрос сложный, это всё к следующим докладчикам по культу личности, – он снова поправил галстук. – А у меня, извините, доклад по наркотрафику, – психиатр немного помолчал, словно собирая мысли в правильном направлении и продолжил: – Коровы! Да, коровы, когда белые пришли в Техас, там паслись тысячи бесхозных коров. Это был подарок от испанцев. Даром, целые состояния. А что мексиканцы? Да всё то же, они ждали, пока им разрешат растить марихуану и глушить кокаин. И вот появились США, с которыми они и воюют до сих пор. Правда, теперь уже не пулями и мачете, а кокаином, марихуаной и этим, – он звонко щёлкнул пальцами в воздухе, – авокадо!

– А наши латиноамериканские братья?! А революционер Чё?! – снова раздался выкрик с места.

– Ни Чё, а Че! – поправил выкрикивающего соратник с другого ряда.

– Это он-то, конечно, революционер. Но какой? Че был латиноамериканским националистом. Если Фидель Кастро был великим масоном, то Че просто мстил янки, мечтал отобрать у них Техас, Нью-Мексико и Калифорнию и создать Латиноамериканские Штаты. Все южные штаты принадлежали испанской элите, в том числе и предкам Че. И сейчас они там правят уже через картели и эмигрантов, которые для США – головная боль. Или боль в заду? – хитро улыбнулся в зал психиатр.

– В заду! – радостно выкрикнули с места.

– Это жесть, скажу я вам, – психиатр надул губы и пухнул в зал: – Ууу, такой геморрой может быть, ууу…

– Херня! – вдруг громко сказал большой и лысый представитель дальнего округа, – они думают, что это просто, как включить свет, нажала на выключатель – и он встал. И давай её понужать как молодой. И уже забыла, как лила воду в этот выключатель, песок сыпала, плевала туда и ещё пыталась отвёрткой поковырять, потому что права. И это всё на ровном месте. И он что? Должен, бля, заработать, как молодой? Да ну на хрен.

– Это вы о чём? – искренне удивился психиатр.

– О стояке, о чём же ещё! – представитель дальнего округа встал и вышел в проход между рядами. – Надо было баб трахать, а не мировую революцию! – громко сказал представитель. – Да мы были молоды и стояк нам казался вечным, он, падла, стоял просто так, особенно на комсомольском собрании, падла.

С неожиданным выступающим зал не спорил, потому что в его округе была сосредоточена вся нефть этого государства.

– Да? Жалко наши собрания были в разных местах, хо-хо, – хохотнула дама в платье времен НЭПа, которое туго обтягивало её дородное тело. – Ох, я такая комсомолочка была, супер! Если хотите, в перерыве можем повспоминать, хо-хо, комсомольские собрания. А?

Она поднялась с места и стала пританцовывать сальсу, наверное, хотела показать всему залу, в каком стиле будут проходить их воспоминания.

– Нет, – хмуро ответил представитель дальнего округа, видно, совсем туго у него было с воспоминаниями, фантазией и с чем-то ещё.

– Зря, – дама села на место, элегантно уложив ноги, как смогла.

Психиатр почесал нос.

– Ладно, бог с ним, с наркотрафиком. Давайте о главном для вас. Приступ паники усиливает оргазм в десятки раз. Как и любая истерика, с ним связанная. Какая дура от этого откажется?

– А всё же кокаин – это вредно? – вернули докладчика к теме доклада.

– Ладно, бог с ним, со стояком вашим, – он махнул в сторону представителя дольнего округа. – Садитесь! А на ваш вопрос скажу так. В наркомовских дозах, как у нас принято, это ок! Ну, скажем, перед написанием пятилетнего трудового плана. А вот злоупотребление им, ну, скажем, двадцать граммов в день – это не ок. Повторяю, как врач – не ок! Значит, ещё о наших товарищах. Когда мы изымали у душманов героин в караванах и бортами военно-транспортной авиации гнали всё на Кубу, вот, скажу я вам, был наркотрафик. А они там… – он махнул в сторону кулис.

– Это неправда! – вскрикнула женщина, представитель от женщин. – И об оргазме тоже неправда!

– Ну неправда так неправда. Тогда историческую справку и закончим на этом.

– Хорошо! – крикнули из зала.

– А дегустация будет?! – крикнули из другого угла зала.

– Нет, прошу не отвлекаться. Итак, историческая справка. Первые наркодилеры были госпитальеры, рыцарский орден такой, они таскали караванами специи, а на самом деле наркотики, из Индии и Азии в Европу. Склады наркотиков были в каждом монастыре, и сами монахи не гнушались, так сказать, в предчувствии чуда, так сказать. Самые большие обороты в истории наркоторговли были у них. Кстати, госпитальеры потом преобразовались в Мальтийский орден. И как вы все знаете, наша партия – это продолжатели дела каменщиков. Ура, товарищи!

– Ура! – кричали в зале, но не все.

– Неправда! – вскрикнул пожилой товарищ, представитель старой гвардии. – Мы не масоны!

– Ладно, неправда так неправда, психиатр почесал нос. – Товарищи, а можно перерыв?

– Можно, – зал, отпустив докладчика с трибуны, быстро превратился в бедлам.

Большая часть депутатов ходила по сцене с красным флагом и пела «Марсельезу». Кто-то дискутировал, некоторые дрались и плевались на дебатах о вечном, а на дебатах о насущном танцевали канкан и пили красное вино. Дородная дама из комсомольского прошлого перебрала вина и доказывала молодым пионерам, что она – Вавилонская жрица и майор МГБ по совместительству. Но её очень быстро увели за кулисы. Старая гвардия достала дробовики и меняла их на самогон. Короче говоря, перерыв удался.

– Не обращай внимания, это всегда так было и так будет, – сказал доктору сидящий рядом психиатр.

– Что будет?

– Бедлам этот. Кстати, а как на реальность похоже, а?

– Да, пожалуй.

– А вот оно! Моё любимое место, – психиатр радостно указал доктору на новую сцену.

Трибуна 20-го съезда исчезла, а ДК превратился в огромный стадион, полный всё того же народу, только пионеры стали предпринимателями, а старая гвардия – банкирами, правда, проститутки так и остались проститутками. Они все были при гаджетах, экзальтированы донельзя и возбуждены до кончиков пальцев. Многие из них пришли подышать воздухом богатых и успешных. О мировой революции уже никто не вспоминал.

Клон психиатра ходил по сцене в смокинге от Бриони, в рубашке и галстуке-бабочке от Джорджо Армани, шёлковый камербонд был от Прада, а на ногах чёрные лакированные оксфорды. Он кричал в микрофон, размахивал руками, в такт ему по залу проносился свет прожекторов.

– Оргазма больше не будет! Интернета больше нет! Фейсбук умер! Илон Маск – женщина! Биткоин равен рублю!

В зале слышатся выкрики и выстрелы, некоторые из экзальтированных покончили с жизнью прямо в зале.

– Пошутил! – психиатр склонился в реверансе перед публикой.

Спецбригады зачистили зал, который опять внимал спикеру, многие, не дожидаясь вечернего ужина, ели еду и пили из фужеров шампанское, но это те, кто в ложах.

Вдруг заискрились кабели высокого напряжения в зале, заскрипел и вспучился лёд на северных реках, и самолёты перестали летать в синем небе…

Они вместе чихнули, потому что вернулись в деревянный ДК. За кулисами, на складном и неудобном стуле, поджав ноги и сложив руки на животе, сидел профессор.

– Товарищ генерал МГБ, разрешите обратиться? – сказал один из Жолудевых, тот, который в смокинге.

Профессор кивнул головой.

– Разрешите приступить к оперативной разработке Анциферова Виктора, оперативный псевдоним Доктор.

– Давай, Гена, начинай, только без фанатизма. И выкинь этот кокаин из головы, а то, как ребёнок, ей богу, смешно. М-м, ты давай осторожно, но и времени нет совсем, это, как всегда. Ну ты же уже привык?

Психиатр, щёлкнув каблуками, развернулся и ушёл к выходу из ДК. Доктор же повернулся к Жолудеву номер один.

– Что? – покосился на него номер один.

– Что – что? Объясни всё это.

– Что?

– Это! Ты кто на самом деле?

– Я-то? Дак психиатр, – удивился Жолудев. – А кто ещё?

– Не знаю, я теперь много не знаю.

– Это да, это, брат, ты прав, – задумчиво сказал психиатр, посмотрев на генерала МГБ.

– А звание у тебя есть?

– Есть, у любого психиатра есть звание. У меня подполковник МГБ.

– Понятно.

– Нет, ничего не понятно. Ты мне верь, я твой настоящий друг.

Психиатр номер один встал и ушёл прямо в стадион, в другого Жолудева.

– Скрипы успеха! Стратегическое управление активами в условиях постоянных изменений! Стратегия повседневности! Мастурбация – как быстро достичь цели без нытья! Скипы воли и стремление к успеху! Встречайте нас, мы к вам заехали на час! Любите на-а-ас!

Это они, психиатры, теперь вдвоём стали рвать толпу страждущих на куски их гаджетов и их кожи. 20-й бедлам Коминтерна продолжался. Следующим в списке выступающих на большом экране был прописан новый каменщик, Арнольд Шварценеггер.

Доктор устал от сна и собрался просыпаться. Но вдруг стадион с бедламом сдвинулся далеко к горизонту, а из-за кулис к нему пришёл, немного прихрамывая на левую ногу, профессор и сел на стул психиатра. На стуле сразу появилась надпись: «Fantome de Marrakesh». Он повернулся к доктору и внимательно на него посмотрел.

– Я побуду тут, у тебя немного. У тебя так тихо.

– Да, пожалуйста, профессор.

– Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен, что ж победитель-инвалид пел у пивной себе навзрыд? – тихо пропел профессор и махнул рукой.

Доктор реально видел рядом с собой профессора, чувствовал кисловатый запах его пота и запах перегара, видел его красные усталые глаза и взлохмаченные седые волосы.

– А ещё и зубы есть у меня! Ха-ха, – засмеялся профессор, – доктор, вот я так устал за тобой бегать, ты не представляешь. Ладно. Вот это всё херня, я скажу, скрипы эти и стратегии. Как всё в этом мире решалось за кулисами и будет решаться за ними, а деньги – это фикция, особенно в банках, но не… Как там у вас, в квартирах сейфах, что ли? Это нал! Это всегда круто! Это так, бля, и у наркокартелей, нал – это всё. Н-да. Но это не главное. М-да, я вот что зашёл к тебе. Поговорить зашёл, вернее рассказать, м-м, вот что.

Перед ними появился большой белый экран, как в старине, из белого шёлка.

– Знаешь, у меня был старший брат, такой совсем старший, я его не видел никогда. Маленький был. А он на войне Второй мировой воевал, в разведке служил фронтовой, м-м, вот.

Профессор говорил тихо, видимо, ему было сложно начать и продолжить. Почему он выбрал доктора как собеседника, было непонятно ни старому профессору, ни доктору, ни даже его сну.

– Нет, не то. Вот смотри.

На экране стали идти кадры старой кинохроники, она называлась «Битва при Дьенбьенфу». Показывали Вьетнам, пленных французов, разбитую технику, рвы и окопы, раненых и убитых.

– Это Роман Кармен снимал, его специально туда отправили. М-м, знаешь почему?

– Нет, – ответил доктор. Он уже сомневался, что это всё сон.

– Он кроме хроники снимал допросы пленных французов. Это не совсем французы, это были русские из французского иностранного легиона. Старые, ещё с гражданской войны и новые после Второй мировой, те, кто был в плену у немцев и в сопротивлении у французов. Я потом нашёл кадры, м-м, вот они.

На экране перед камерой сидел раненый худой мужчина средних лет, он немного морщился и отвечал на вопросы. Вопросы ему задавали на русском и французском языках. Он отвечал только на французском. Взгляд у него был усталый и, видимо, рана у него болела: он часто трогал перевязанный живот рукой.

– Это мой брат, его звали Алексей. Их тогда взяли человек триста, может, больше, загрузили в трюмы сухогрузов и прямо на Колыму. Вот.

На экране показался Ванинский порт, сухогруз «Любовь Орлова» у причала, охрана и этап заключённых перед отправкой в лагеря.

– Это вывернутая наизнанку правда и неправда одновременно. За что их наказала судьба? Что они сделали? – он немного помолчал и спросил: – У тебя выпить есть? Хоть что-нибудь?

Доктор пожал плечами, но встал и подошёл к старинному секретеру, в который превратилась его кухня. Достал графин водки, налил в стопки и вернулся. Они выпили и сразу захмелели.

– А что это у тебя, м-м, там скрипит?

– Это газ.

– А это что?

– Сгущёнка.

– А другой закуски нет?

– Нет, профессор, ничего нет.

– Хорошо.

Он взял в руки пакет со сгущёнкой и выдавил его почти весь в себя. Закрыл крышечкой пакет, потом резко скрутил его и сжал.

– Вот суки! – громко вскрикнул профессор, – он же герой! У него столько наград боевых было, у них у всех, а Сталин их всех в расход, всю фронтовую разведку, весь Смерш. Всех!

Доктор молча смотрел на профессора, он утих, снова открыл мятый пакет сгущёнки додавил его в себя и аккуратно положил на кухонный стол.

– А как он туда, в легион, попал? – спросил доктор.

– Я не спрашивал. Это он всё время про родителей спрашивал, про маму и папу, как они жили и как они, м-м.

– А вы что, встретились? – удивился доктор.

– Да. Один раз. В Марракеше. М-м, знаешь, в голове каждого человека живёт несколько языков. В моей, когда учился на специальных курсах, нашли два, это кроме родного, русского. Два, французский и арабский. И вот меня в Африку и направили. Когда я принимал, м-м, скажем так, пост особого назначения, в Марокко, он сам меня там и нашёл. Так и сказал: «Я твой старший брат Лёха».

В этот момент профессор заплакал. Как ребёнок, шумно всхлипывая и вытирая слёзы рукавом.

– Я знаешь… А налей ещё.

Доктор налил водки, и они снова выпили.

– Ну вот и всё.

– Что всё? – спросил доктор.

Профессор кивнул в сторону стадиона, от которого в их сторону шли все психиатры, штук сорок.

– Танец, – он кивнул в их сторону, – никак без эпатажа не могут.

Профессор встал и отряхнул одежду. Дождался пока сорок психиатров закончат свой танец, в невероятном темпе выбивая щепки и пыль из настила сцены.

– Ладно, в следующий раз договорим. Нам пора в другой сон.

Они стояли в центре сцены вдвоём и ждали психиатров.

– Профессор, – доктор всё-таки осмелился спросить.

– Что? – тот внимательно посмотрел в глаза доктору.

– А моя жена в каком звании?

Ответа он не дождался, потому что проснулся. Он резко сел и выдохнул. То ли воздух, то ли сон. От него пахло водкой. Он тряхнул головой. Всё равно пахло водкой. За окнами была ночь, холод и смерть. На столе лежал мятый пакет из-под сгущённого молока. Он взял в руки автомат и стал думать, дышать водкой, вспоминать и думать. Спать не хотел. Сон этой своей реальностью напугал его навсегда.

Про жену думать не хотел. Про детей было страшно, даже думать. Чем помочь? Где они? Может…

Про работу? Её забыл сразу.

Вспомнил слова Жолудева: хочешь отдохнуть, думай о женщинах.

Что о них то думать? Ему с ними не везло с молодости, несмотря на его кавалергардскую внешность. И даже потом, несмотря на известность как хирурга. И даже сейчас, после обнуления, так его развод назвал всё тот же Жолудев.

После развода, нет, после ухода из дома доктор снял небольшую квартирку рядом с работой, как-то там благоустроился и стал жить. Еду покупал в кулинарии, готовую. Ел её, потом смотрел телевизор и спал, просыпался, вставал и шёл на работу. Так каждый день. Продавщицы в кулинарии его запомнили, здоровались, разговаривали, смеялись. Видимо, флиртовали. И вот в одну субботу он предложил выпить вина красного и посмотреть фильм интересный самой симпатичной из продавщиц. Такой тёмно-русой, широкобёдрой, красивой, по бейджику – Ане. Она улыбалась пока укладывала контейнеры с едой в пакет, улыбалась пока не услышала предложение доктора.

Что за?.. Он так и не понял. Тёмно-русая пышноволосая Аня вдруг зарычала громко и зло:

– Я ва-ам не-е-е шалава-а-а какая-то, не-е надо-о мне-е-е тут, я не шалава-а я… – шипела она теребила ручки пакета и смотрела в сторону выхода.

Доктор так и ушёл в сторону того выхода, оставив еду, за которую заплатил в кулинарии, и мечты посмотреть фильм с кем-нибудь оставил там же в кулинарии. Ушёл и больше туда не заходил. А вскоре и с квартиры съехал в другой район.

Эту историю он и рассказал в ординаторской как-то с утра после обхода палат. К обеду всё высокоинтеллектуальное сообщество нейрохирургического отделения искало в интернете проститутку, считая это самым простым выходом из ситуации. Консенсус был достигнут к трём часам дня, выбрана была Регина: пятый размер, молодая высокая, ну и размер её, конечно же, имел значение, да и стоила умеренно – три тысячи в час или за два или десять за ночь, это они не совсем поняли, но сказали, что деньги у тебя есть, сам разберёшься. Вызвали на десять вечера. Успокоились. Высокоинтеллектуально.

С опозданием в полчаса прибыла Регина, точно пятый размер, высокая, наверное, красивая и под каким-то странным кайфом. Хохотала, деньги взяла вперед, передала кому-то в подъезде, продолжила хохотать, выпила вина, ушла в ванную и долго там плескалась. Вышла довольная снова выпила вина. Стоя. Залпом. Потом села на табуретку, дело было на кухне, стала смотреть на доктора. От неё пахло чем-то кислым, взгляд слабо фокусировался на нём, ещё она то теребила левую грудь, то чесала кожу шеи, хихикать закончила, попросила ещё денег. Не дал. Успокоилась и стала говорить. В общем проститутка. Заниматься своей работой она, по-видимому, и не собиралась, молотила всякие истории из своей жизни, как молотилка траву, быстро, непонятно, на мелкие куски.

Доктор молчал. Смотрел. Думал: какая это всё херня. Понял, что у Регины-пятый размер за эти два дня было столько мужиков, сколько у доктора не было баб за всю его никудышную жизнь. Потом она попросилась на диван, но, не дойдя двух шагов, навернулась во весь свой рост прямо на пол, громко хватая ртом последний воздух.

Симптомы передоза какой-то дури доктор определил сразу, как она вошла. Надеялся, что пронесёт. Не пронесло. Он вызвал скорую. Сказал, что девушке в подъезде плохо. Ему ответили – или не трогать, или в квартиру завести. Ждать. Пока ехала скорая, делал искусственное дыхание. Скорая приехала быстро. Спасли. Неудивительно, что врачи со скорой были ему знакомы. Они и сказали, что кобыле повезло, потому что она в нужном подъезде копыта решила отбросить. И увезли её в токсикологию.

Доктор в ту ночь не спал. Думал. Думал, почему развалилась его жизнь. Да ещё так сразу и навсегда. Ничего не придумав, пошёл на работу, где разочаровал мужиков своим новым рассказом. Когда психиатр Жолудев узнал о его приключениях, он как-то задумчиво сказал ему или себе: «У тебя баб, может, и мало было, но все они королевы, а вот у меня всё Нинки, хотя и много», – сказал и вышел из кабинета.

Доктор улыбнулся, ему снова стало тепло и тихо. Он слушал, как трещал газ и смотрел, как шевелится тёмно-розовая штора над окном, иногда приоткрывая белый подоконник и тёмно-серую ткань жалюзи. Он снова засыпал.

Доктор снова оказался за кулисами. Далеко на сцене продолжалось представление мюзик-холла, девушки в перьях, парни в смокингах, чечётка и саксофон. Звук ухал и посвистывал, ничего непонятно, только яркие блики.

– Надо закрыть, отвлекает от работы, – раздался хрипловатый женский голос.

Доктор повернул голову к голосу. На деревянном стуле, закинув ногу на ногу, сидела совершенно голая майор МГБ. Она курила папиросу, выглядела усталой, словно хирург после операции или следователь после допроса. Скорее всего второе будет верней. Всё своё большое тело она сдерживала тонким и длинным каблуком туфли опорной ноги, каблук ушёл в деревянную доску на добрый сантиметр. И когда она немного сдвигала тело, то скрипел весь деревянный пол.

– Не смотри на меня, я не твой сон, – сказала, докуривая папиросу, майор МГБ. – Вот твой приехал.

Она кинула окурок в сторону кирпичной стены, которая открылась словно лифт. Оттуда под аплодисменты появился Жолудев. Возбуждённый и во фраке.

– Моё почтение! – вскрикнул он и поклонился майору.

– Закрой сцену, она фонит мешает работать, – махнула рукой в сторону сцены женщина-майор и потянулась, расправив своё великолепное тело.

– Да, это пять джи фонит. Извиняюсь. Сейчас.

Жолудев дёрнул рубильник на стене. Сцена исчезла, исчезла майор и кирпичная стена исчезла.

– У неё, у этой, какой размер груди? – почему-то спросил доктор у психиатра.

– Это не наш сон, – тот нахмурился. – Хотя… – он почесал ухо, левое. – У неё такое строение молочных желёз, что они всегда будут, м-м, стоять, мышечной ткани много, ну и строма самих желёз великолепная. Это вскрытие показало, – Жолудев почесал ухо, правое. – Н-да. Давай к нашему делу переходить, времени очень мало, очень.

– Давай, – согласился доктор, он уже стал привыкать к этим галлюцинациям. – А какое такое наше дело?

– Общее, ты нам нужен здоровый, энергичный и одухотворённый.

Доктор пытался разглядеть Жолудева, но прежние декорации заменил яркий свет, который раздражал.

– Гена, убери этот свой свет, глаза режет. А то проснусь.

– Ок.

Свет стал приглушённый, зал просторным и появились два круглых подиума с фигурами женщин. Доктор пытался определить, кто они, но фигуры были нечёткими, их словно дорисовывали прямо сейчас, такие 3D-картинки. Да и сам Жолудев дорисовывался, он то надевал мексиканский костюм с огромным сомбреро, то снимал его и надевал казацкую шапку, то шлем Дарта Вейдера, и ещё много вариантов было предложено ему, но остановились на том же фраке, в котором он и появился.

– Ну и ладненько, – потёр ладоши психиатр, – начнём.

Доктор наконец разглядел женщин. Та, что стояла справа, была его жена. А та, что слева, была его Оленька. Они были нарисованы очень реально, узкие серые юбки до колен, с небольшим разрезом сзади, чёрные остроносые туфли на высоком каблуке и белые шёлковые блузки с длинным рукавом, минимум макияжа и волосы, слегка распущенные ниже плеч. У жены тёмно-русые, а у Оленьки светло-русые. Это их начальный цвет, который закономерно через несколько лет перешёл у жены в чёрную краску, а у Оленьки в белую краску. Фигуры женщин были ещё не активированы и между ними ходил довольный Жолудев.

– Гена, а зачем это всё? – спросил недовольный доктор.

– Надо закончить эту тему и идти дальше. А то она тебя будет останавливать на каждом следующем уровне.

– Мы что, в игре?

– Вот лучше бы мы были в игре. Ну да ладно. Ты их узнал?

– Да.

– Вот и хорошо. Это две важные для тебя женщины, да практически они и всё, ну-у, если не считать там глупостей непонятных для меня, м-м… Вот различий мало, цвет волос и голоса, но если включить растембровку голосов во время оргазма, то и там мало отличий, и цвет глаз зелёный. У обоих. Но самое главное их движения, походка, движения рук, поворот головы, волосы то растрепались, то уложены, то… Ты же всегда хотел их потрогать, волосы, потрепать их, но тебе они не давали. Смеялись, но не давали.

– Чё-то не помню, – нахмурился доктор.

– Я помню, м-м, и вот самое главное – это амплитуда движения их бёдер, поп и спины, подача груди во время прохода на каблуках высотой в двенадцать сантиметров. Вот смотри.

Он хлопнул в ладоши, и женщины пошли в сторону дальней стены светлого зала. Шли и вправду грациозно, с красивой амплитудой покачивания бёдер, с красивой подачей груди, они поправляли волосы одинаково, сначала игриво, а потом сосредоточенно, они ловили взгляды мужчин, они нравились им, мужчинам, разным и всегда…

– Но почему они выбрали именно тебя, а потом отказались от тебя? Сначала Оленька, а потом жена?! – громко спросил Жолудев.

– Вот это важно сейчас?! – так же громко сказал доктор. – Я, бля, за два дня завалил двух человек, а ты мне про волосы?

– Трёх, – сказала майор МГБ из спины доктора.

Он попытался повернуться.

– Нет, не надо поворачиваться и смотреть на меня не надо. Я уже просила.

– Ладно. Что, и водитель тоже? – спросил доктор у Жолудева.

– Да. Органы они всё знают, особенно такие, – психиатр нарисовал в воздухе большущие арбузы.

– Гена, убери эту глупость, – сказала майор МГБ, арбузы тут же исчезли. – Я немного побуду с вами, господа, уж очень интересно мне стало, как такой гвардеец свою жизнь просрал.

– Ладно, но сейчас я главный. М-м, и, сюрреалистичная наша, вы бы не могли одеться? – обратился психиатр к майору.

– Нет. Мне так хорошо. Я лучше закурю, и, кстати, у моих туфель высота каблука тоже двенадцать сантиметров. Н-да, и живота у меня нет, и…

– Эй там! Вы про нас не забыли?!

Нервный вскрик из дальней стороны светлого зала заставил Жолудева повернуться, а доктора открыть глаза. Ему показалось, нет, он точно слышал громкий и тоже нервный вскрик где-то в подъезде. И, может, хруст или удар, или разбитые окна. Он тихо встал, осторожно открыл и закрыл дверь в кухню, подошёл к входным дверям. Прислушался. Ничего. Тишина.

Наверное, это сам дом, холодный и пустой скрипит. А может, он стонет?

Он вернулся в свой уголок тепла и уюта. Тепла, которое скоро закончится, и уюта, который надо оставить, чтобы выжить.

Стал устраиваться на лежаке. Держал в руках автомат как самое ценное. Показалось, что автомат очень холодный, подумал, укутал его в небольшое одеяло, обнял его, как маленькую подушку, и снова погрузился в сон.

На него смотрели Жолудев, Оленька и Жена. Все по-разному: жена с безразличием, Оленька с негодованием, а Жолудев очень внимательно и не совсем дружелюбно.

– Нельзя покидать сеанс психоанализа по любой глупости, там пускай они друг друга лупят почём зря, а у нас очень важный разговор, – махнул он рукой, раздражённо и нетерпеливо.

– Катарсис, это тебя спасёт, ты поймёшь, что делать и куда идти, – сказала Оленька.

– Я думал, у нас судилище по моему поводу продолжается, – буркнул доктор.

– Вот! Ничего он не поймёт. Это всё пустое. У него даже знака зодиака нет, – жена тыкала в него пальцами.

– Как нет? – удивилась Оленька.

– Так нет, – жена, взяв за руку Оленьку, отвела её в сторону, рассказывая свою версию происходящего на правах жены.

– Может, ты и прав, в сеансах психоанализа очень много от суда – судилища, поэтому нам раз в три года самим приходится его проходить это судилище. М-да, надо признать, помогает, – психиатр на секунду задумался, но потом посмотрел на часы.

– Тогда мне полагается адвокат, – буркнул доктор.

– Кто полагается? – удивился психиатр.

– Адвокат, – громче сказал доктор.

– Ну-у, – недоумённо развёл руки психиатр.

В этот момент на кирпичной стене раскинулся белый экран для диафильмов, по которому пошло изображение, цветные картинки с надписями. Индейский вождь в парадном костюме говорил мудрости. Доктор вдруг узнал в индейском вожде профессора. И не только он, скрипя деревянными половицами, вскочила мадам майор, видимо, расправляя груди и пряча за спиной папиросу.

– Не судите человека, пока не проходили две луны в его мокасинах, – громко сказал профессор, он же генерал МГБ.

– Тов генерал, прошу… – немного запнувшись в словах, заговорил с диафильмом психиатр.

– Внутри каждого человека живут два волка, злой и добрый, – генерал поправил перья костюма, улыбнулся доктору и продолжил: – И каждый из них готов перегрызть горло другому!

– О-ох! – громко вздохнула мадам майор за спиной доктора.

– И всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь! – грозил генерал индейским пальцем в сторону доктора.

– Нет, не такого, не пародию, а настоящего, – тихо сказал доктор в ответ на угрозы кривого индейского пальца.

– Вы что! Генерал МГБ не может быть пародией! – шумно возмутилась майор МГБ, за спиной доктора.

– Извините, тов генерал, но это медицинская операция, а не спецслужебная, у меня есть права, – бурчал психиатр, сматывая экран с генералом в рулон.

Смотав, он поставил его в углу комнаты. Снова посмотрел на часы и вернулся на прежнее место, помеченное красным крестом на деревянном полу. Место судьи – психиатра.

– Дамы! – вскрикнул Жолудев и хлопнул в ладоши. – Продолжим!

Дамы на каблуках и в узких юбках, увлечённые светской беседой, всё же вернулись в зал заседания, взобрались на свои подиумы и стали ждать.

– Итак. Начнём с Оленьки. Я не просто так сказал об амплитуде движения их тел. Я помню тебя, как ты пёрся за Оленькой по коридорам академии, когда она дефилировала на каблуках с неизменным для неё деловым видом. Это что-то. И помню, как ты её не узнал, когда она пришла в тапочках, можно сказать стала обыкновенной.

– Это ты откуда взял? Это ж так давно было. Или вообще не было.

– Было, и недавно, в жизни всегда всё недавно. Давно, это про другое. Итак, я думаю, что, поставь на каблуки коровушку, ты и за ней пойдёшь, как привязанный.

– Гена, ты это про кого? – выдохнула дымом в затылок доктора голая майор МГБ.

– Нет, не о вас, вы ну никак на коровушку не похожи, – сказал психиатр, а майор дохнула дымом и в его сторону. – Извините, товарищ майор, – Жолудев даже цокнул каблуками. – Итак, продолжим. Ты появился в нашей компании, м-м, напомни когда?

Доктор уже не помнил, как оказался в компании старшекурсников. Как прижился там, стал их другом. Не Оленька была его целью. Она, конечно, нравилась, но рядом с ней всегда были совсем знаменитые студенты из знатных и богатых семей. Но и простые парни, как Генка Жолудев, производили на него впечатление. Он даже их, образно говоря, повторял на своём курсе, но недолго, быстро поняв глупость этого занятия. Вскоре они окончили академию и ушли в ординатуру. Компания стала собираться всё реже. Потом многие разъехались по другим городам. Оленька тоже уехала. Вскоре и доктор окончил академию и поехал учиться в ординатуру в город Санкт-Петербург. Замечательные были годы, годы полные открытий и маленьких или больших побед. Оленьку он встретил там совершенно случайно, в толпе иностранцев в Эрмитаже. Она обрадовалась, обнимались и гуляли по Питеру, они целовались, они…

– Вот тогда и надо было остановиться. Вам обоим. Понять.

– Что понять?

Доктор потянулся в кресле, и из одеяла показалось дуло автомата. Случайно. У женщин или пока девушек округлились глаза.

– Вот в этом его настоящая суть, – показала пальцем на автомат жена.

– Почему? Ой, я поняла, – округлила глаза Оленька.

– Э-э! Дамы не отвлекайтесь!

– Что понять? – снова спросил доктор.

– Понять, тебе понять, что не надо быть с ней, надо отпустить её.

– Как понять? Гена, ты что несёшь? – выдохнула дымом в очередной раз мадам майор. – У них же любовь!

– Ну и что? Полюбились и разошлись, – психиатр надул щёки, потёр виски и продолжил своё выступление: – Итак! Что было дальше? Дальше они вернулись в родной город, сошлись и жили вместе почти два года. Круговерть работы, да и всё, они приходили с этой работы и падали оба в одну постель. Ели утром и снова уходили на работу. Останавливались только в отпуске, где-нибудь на море, там к ним возвращалось, всё возвращалось: желание, трепетность, страсть – любовь, одним словом, возвращалась. Потом снова суточные дежурства, и в одно утро Оленька просто ушла. Просто вернулась в свою квартирку с видом на парк.

– Жениться надо было, это просто и понятно, жениться и рожать детей, – громко сказала мадам майор. – Ваш этот гражданский брак – это глупость. Тысячи баб и мужиков на курортах гражданской глупостью занимаются. А потом по домам, бля, триппер развозят.

– Ну да, согласен, – поморщился Жолудев, – но это у вас тогда триппер был, а сейчас всё хуже. Так вот если бы вы расстались раньше, у неё появился мужчина, нужный ей, а у тебя появилась простая баба, любящая и ждущая тебя с этой работы, которую ты всё время принимал за войну. Ошибочно, хочу сказать, принимал. И вот через год происходит встреча…

Жена появилась феерично. На чёрной «мазде», в чёрной короткой юбке и чёрных туфлях, белая блузка и аккуратно уложенные тёмно-русые волосы. Про походку с подачей себя в лучшем виде уже всё сказано. Доктор тогда стоял в приёмном после суток – странный, небритый, усталый хирург.

– Усталый? Ха! – жена подбоченилась и поиграла красивой ногой в красивых туфлях, словно расписывая острым носком в белом воздухе правду.

Может, и да, в этих красивых и стройных ногах и была правда.

– Он срезал меня, как только я вошла, так грамотно зацепил, как профессионал-обольститель, я даже запнулась. Ха, и папку почти выронила, со мной так не бывает, обычно другие запинаются. Вот я и решила узнать, кто это и что это со мной.

– Узнала? – улыбнулся Жолудев.

– Да. Я забеременела сразу. От первой страсти, так сказать. Ну и продавать таблетки мне не особо нравилось, пускай и оптом, пускай и хорошо получалось. Влюбилась я на свою же беду. Как ты, Гена, правильно сказал, полюбились и хватит, надо было…

– А вот я не думала тогда забеременеть. Вот, наверное, зря, – скромная Оленька скромно поправила юбку.

– Ничего же, потом родила, – жена махнула в её сторону рукой. – Это всё относительно, один ребёнок, а вот второй – это осознанный поступок. Хотя и по страсти опять, м-мм…

– У вас Франция причина разлада и раздора, – Жолудев поправил фрак и остановился. – Да, разочарование. Чего так удивлённо смотрите?

– Ещё какое! – вскрикнула жена, – поманил меня в сказку и ничего не сделал, чтобы там остаться! Это, как всегда, поманит и забудет это как самое простое. А то и… – она стала нервно поправлять блузку.

Когда доктор встретил Оленьку, у него был творческий всплеск, который преобразовался в написание кандидатской диссертации и её защиту. Когда доктор встретил жену, у него был второй творческий всплеск, который закончился написанием докторской диссертации и тремя патентами на изобретения. Диссертацию он защитить не успел, так как двумя его патентами заинтересовались французы и позвали его вместе с семьёй на двухгодичные творческие сборы в, назовем это место как «Институт мозга», в предгорьях Альп. Французы собрали двадцать молодых нейрохирургов из разных стран как группу для мозгового штурма по решению основных задач для улучшения работы нейронов головного мозга. Они жили в закрытом городке, на виллах, с обслугой и поварами-вьетнамцами, дети под присмотром, жёны в закрытом клубе, можно сказать элитарного общества, а мужья на мозговом штурме или в операционной. Выходные в Париже или Женеве, отпуск на Мальдивах. Жолудев, когда про это узнал, вскрикнул: «Так должны жить все врачи!»

Сказка закончилась, когда с половиной группы разорвали контракт, правда выплатив неустойку и ничего не объясняя, отправили по домам. Они вернулись домой в Сибирь разбитые. И кусочки этого битого не собрались воедино, они даже не стремились собраться. Всё закончилось, даже покупка квартиры и новой машины ничем не компенсировала ту потерю. Жена ему этого не простила.

– Я не знаю, почему они разорвали контракт. Всё было хорошо, я старался, – тихо говорил доктор и не смотрел на жену.

– Ладно, мы пойдём. А вы, как закончите, вырубите рубильник, – сказал Жолудев, взял под руку Оленьку и увел её в дальнюю даль светлого зала.

Тишина. Потом скрипнула юбка жены.

– Ты знаешь, а я поняла, – сказал жена, – Оленька ваша эта от Жолудева родила. Да точно. Он по ней с вашей академии сох, а ты ему мешал. Вот какая странная история. Почему не сойдутся?

– Устал я, отпустите меня, духи тёмной стороны, – вслух и прямо в сон, сказал доктор.

– Вот, – мадам она же майор МГБ протянула доктору диктофон через плечо, чтобы он не видел её, – послушайте вместе. Я пойду, думаю, мы ещё встретимся.

Мадам встала и пошла, скрипели половицы, и папиросный дым вперемешку с запахом «Красной Москвы» окутал доктора в последний раз.

– Н-да, знатная картинка из неё получилась, – ухмыльнулась жена, провожая взглядом мадам майора. – Это в твоих снах всегда такие бабы были? – спросила она, причмокнув губами, словно пожевала папиросный воздух, потом устало посмотрела на него. – Ты со мной никогда не встречал рассвет, а я так этого ждала, – замолчала, словно хотела ещё что-то сказать, но потом махнула рукой, – ладно, давай включай её прослушку, да и закончим этот балаган.

Он тоже устал и просто нажал на клавишу воспроизведения.

Голосов было два, если не считать дочкин, разговор происходил при ней. Один точно жены, второй, наверное, тёщин, скорее всего её.

– Зачем, не усложняй. Всё и так идёт по плану, может, слегка простуженный, голос.

– Нет, я устала.

– Что устала? Ты всегда выравнивай ситуацию одним и тем же. Сформировалась проблема, решать не хочет? Ты ему припоминай косяк его главный. Олечку докторшу, блондинку, каждый раз, так чтобы молчал и выполнял, суй ему в морду, каждый раз, суй, а ему и сказать-то нечего. Нечего.

– Я устала и хочу это всё закончить.

– Ты Францию ждала?

– Да.

– И что теперь? Двое детей? Куда их?

– Да ничего, они тихие. Я сама тихая была. Ты же помнишь?

– Ладно сколько он может отдавать в месяц?

– Всё.

– Это сколько?

– Тысяч триста, может, больше.

– Это?..

– Это контракт у него индивидуальный.

– А если запьёт?

– Нет, не запьёт, работа у него – главное в жизни, и, я думаю…

На этом запись обрывалась.

Доктор посмотрел на подошедшую почти вплотную к нему жену. Он ещё сильней ощутил запах «Красной Москвы».

– Надо было ехать в Москву, звали туда, сейчас был бы дом в Барвихе, «бентли», а не эта сраная «мазда», деньги, свобода и толпа любовников! – прокричала жена и голос с диктофона одновременно, хотя диктофон был выключен.

– Был бы, – повторил доктор.

– Ну и ладно, – жена подошла к рубильнику и со злостью дёрнула его вниз.

Доктор очнулся. Газ уже давно догорел, но ещё сохранялось тепло.

По контурам окна пробивался солнечный свет нового дня. А в комнате стоял запах папирос и «Красной Москвы». Он привстал, потянулся и обрадовался свету. И тому, что странный сон ушёл.

Он стал собираться в путь. Натянул комбинезон, застегнул куртку, поменял шапки, достал и надел перчатки. Тушёнку и другие припасы сложил в освободившуюся от денег сумку. Отнёс подушки на диван, аккуратно их поставил. У входа поставил сумки с едой и патронами, положил на них укутанный в одеяло автомат, пистолет сунул в карман куртки и присел на диван. «На дорожку», – подумал он. Ещё подумал: почему? Почему вместо воспоминаний о детях, о том, как они ползали по нему в этом родном доме, на этом диване, смеялись вместе с ним, строили города из лего, мечтали, в его сон пришёл совсем странный съезд Коминтерна, пьяный профессор, голая майор МГБ и Оленька, которой не было? То есть вообще такого персонажа в его жизни не было. Хотя воспалённый мозг его под предводительством психиатра Жолудева мог собрать в эту Оленьку всех тех, кто не жена. Жена, да, она такая и есть. И Жолудев, такой как был. Почему был?

Он посмотрел на большое витражное окно с распахнутыми шторами. Решил их закрыть. Подошёл к окну, посмотрел на реку и здание своей клиники, она находилась ровно напротив их дома, только на другом берегу. От реки шёл туман и холод. Он укутывал и мосты, и низкие острова, да и здания холодного города, и его больницу.

Вот тогда он тоже смотрел на больницу, а может, просто на реку. Они уложили детей, всё было великолепно, тихо, уютно и…

Жена вдруг заорала. Орала что-то про баб, работу, совесть и деньги. Он её не понял, но спорить не стал, просто встал и ушёл. Словно освободился.

От чего?

Работа, Семья, Жизнь.

Если поместить Работу в Жизнь, то получится только Работа. Если поместить Семью в Жизнь, то получится Семья. Семью в Работу и наоборот не поместить и не совместить, они так и продолжают бороться за Жизнь, пока жизнь у человека есть.

Сейчас у доктора не было Работы, Семьи и, наверное, Жизни, была полоска обнуления всего или стартовая черта. А если стартовая черта, то куда?

Доктор перевёл взгляд на стоянку машин, и странным образом, так и подумал: «Странным образом», увидел свою машину, праворукий японский джип.

Вот и ключ пригодился.

По крайней мере, у него появилась Надежда.

Доктор проверил ещё раз всё. Осмотрел квартиру. Места, где спрятал деньги. Везде закрыл шторы.

Проходя мимо большого стола в зале, заметил лист бумаги и какие-то папки. Взял со стола листок бумаги. Прочитал.

«На серии Т1ВИ и Т2ВИ, диффузно-взвешенных изображениях субсупратенториальных структур головного мозга, полученных в трёх стандартных плоскостях, дополнительных образований не наблюдается.

В белом веществе мозга практически на всех уровнях отмечаются множественные полиморфные очаговые изменения сигнала. При этом очаговые изменения в базальных и медиобазальных отделах головного мозга: в области воролиева моста, на уровне ножек мозга, базальных ганглиев обусловлены в основном мелкими кистами. В субкортикальных отделах более плотными глиозными очагами.

Желудочки головного мозга, субарахноидальные пространства базальные, медиальные, конвекситальные умеренно расширены без деформаций и дислокаций».

«Водянка и дисциркуляторная энцефалопатия, – подумал доктор, перевернул лист и прочитал фамилию. – У тёщи», – додумал он и положил листок на место рядом с толстой папкой распечаток под названием «Раздаточные материалы».

«Московский Институт Гештальта и Психодрамы. Новосибирский филиал» – прочитал он на заглавном листе. Он поднял увесистую папку, хотел открыть её, но передумал и аккуратно положил обратно на стол. На том же заглавном листе красными чернилами было написано: «Когда снег идёт и белый ветер поёт, одинокий волк погибает, но стая его живёт».

Почерк жены. А фразу эту он уже где-то слышал.

Он посмотрел на слово «психодрама» и понял, что голос на диктофоне был только жены, её одной.

Вот и всё. Home sweet Home!

Он вышел в подъезд. Закрыл дверь. Взял сумки, мешок с умершей на нём одеждой, автомат и стал спускаться с восьмого этажа родного дома по дороге туда, где была Надежда.