Счастливые времена

ГЛАВА ТРЕТЬЯ О вреде пьянства

Женька, положив трубку на рычаги, почесал ладонью болевший с утра висок и пораскинул умными мозгами. В одном Серега был прав, действительно, накануне он приглашал к себе Смолянинова и тот заменил ему прокладку в кране на кухне. После этого по русскому обычаю Жека поступил так, как поступали в аналогичной ситуации его родители: достал из загашника пузырек "Экстры" и налил стопку мастеру, а себе плеснул на дно чайной чашечки…

Только вчера, насколько он помнил, было воскресенье, и год был 1982-й!

Да, дела! То ли у него крыша поехала, то ли у окружающих.

Страшно ломило виски. Евгений стал судорожно вспоминать, что же произошло вчера такого. Если сейчас, действительно, 1995 год, как говорит этот выдумщик Меньшов, то почему он не помнит ничего происшедшего с ним за последние тринадцать лет. Бред какой-то!

Выйдя из коридора, где стоял телефон, в кухню, Никонов жадно припал к крану. Холодная вода принесла некоторое облегчение. Он закрыл кран, однако, тоненькая струйка воды все равно текла через худую прокладку.

"Вот ведь. Только вчера Петрович сделал, а уже течет. Зря я его водкой поил."

Но идти к Петровичу и предъявлять ему претензии не хотелось. Решив попить чаю, Женька побултыхал чайник и, убедившись, что в нем есть вода, поставил его на газовую плиту. И пока вода закипала, он стал вспоминать.

Что же было вчера? А вчера у него сам собой случился маленький сабантуй. Налив Петровичу в стопку, а себе в чайную чашку, Женя достал из холодильника пару соленых огурцов. Смолянинов не умел уходить сразу, а, по причине скучной личной жизни, любил поговорить за жизнь чужую. Опрокинув водку в луженую глотку, он стал расспрашивать Евгения о родителях: как живут они на Севере, что пишут. Женя рассказал, не углубляясь в подробности. Поскольку просто так сидеть было неловко, Никонов налил еще, и только они собрались повторить, как в дверь позвонили.

Женька открыл и увидел прапорщика Федоренко. Тот был одет в рубашку армейского образца и линялое трико с пузырями на коленках.

— Ха, Женька, ты дома? А я к тебе!

Никонов пропустил его в квартиру, а Григорий Федоренко вынул из-под мышки две книги. Тут до Евгения дошло, что сосед зашел за новой порцией чтива. У Никоновых была богатая библиотека, которую на протяжении двадцати лет собирал его отец, а теперь дополнял и Женя.

— Ты вот что, жена у меня с сыном и дочерью в Куйбышев укатила к матери своей, так я для нее ничего брать не буду. А мне ты про Кутузова обещал. Из жизни великих людей.

— "Жизнь замечательных людей", — автоматически поправил Евгений и пошел в комнату за книгой.

Петровичу уже стало скучно одному в кухне, и он окликнул:

— Гриша, ты, что ли, там? Зайди, что спрошу.

Федоренко заглянул в кухню и поздоровался со Смоляниновым. Когда с томиком Брагина Женька вошел в кухню, мужики оживленно обсуждали преимущества плащ-палатки по сравнению с обычным плащом. Не предложить случайно зашедшему прапорщику присоединиться к застолью Евгению было неудобно, а военного, который бы отказался выпить, особенно, если он не на службе и жена у него уехала за тысячу километров от дома, найти в Советской Армии невозможно. Такие в ней не служат, их там сразу комиссуют.

Постепенно разговор перешел со складского имущества, которым заведовал Григорий Иванович, на исторические романы. Петрович книг не читал, но про подвиги русских чудо-богатырей послушать любил.

После третьей пришли к выводу, что Пикуль — такой же историк, что и Алексашка Дюма. Но после четвертой Федоренко заявил, что хоть он и со странной фамилией, этот Валентин Пикуль, но мужик он правильный, боевой и русский патриот. Не то, что этот литературный власовец — Солженицын. Посадили его всего на десять лет, а он и обиделся на советскую власть, стал вражью пропаганду писать. Вот у него, у Федоренко, тоже дядю репрессировали, но он же не пишет клеветнических романов и не публикует их на Западе…

Женька с ним не согласился. Но в "Экстре" уже не оставалось аргументов, и, чтобы не дать угаснуть такому интересному разговору, Григорий сгонял к себе и принес початую бутылку водки "Юбилейная". Разлив светло- коричневую жидкость по стаканам, прапорщик высказал жалость, что закуски маловато и приготовился слушать молодого историка.

Женька вывалил на сковородку тушеную картошку из холодильника и, пока она грелась, развил свою теорию. Он говорил о том, что никто этот пресловутый "Архипелаг ГУЛАГ" не читал. Так как же можно осуждать то, чего в глаза не видел. Потом спросил у собеседников, кто из них читал Солженицына. Петрович недоуменно пожал плечами и заметил, что даже фамилия у писателя какая-то антисоветская. А Григорий сообщил, что читал "Один день Ивана Ивановича", про лагерь.

— Денисовича, — поправил Женька и, под воздействием выпитого, честно признался. — "Иван Денисович"- произведение познавательное, но, в общем-то, обычное. Так же как и "Повесть о пережитом" Дьякова. Интересно. Особенно для тех, кто в сталинских лагерях не сидел. А вот я недавно читал первый роман Солженицына, который вышел на Западе, "Раковый корпус" называется. Вот это- настоящая литература. Когда я его прочел, понял, что Солженицын- это выдающийся писатель. После него все наши литературные генералы, вроде Проскурина, Анатолия Иванова или Маркова кажутся скучными и неинтересными. Жуют свою соцреалистическую жвачку, восьмой вариант шолоховской "Поднятой целины". Все одинаково: строительство колхоза в деревне, скрытые враги, запретная любовь, происки карьеристов, юморной мужичок обязательно присутствует. Только Шолохов догадался Давыдова пристрелить, а эти его последователи не рискнули и пишут бесконечные продолжения от страницы к странице все хуже и хуже.

А Солженицын? Даже по стилю видно, что он — классный писатель.

— Так что же его не печатают? — спросил Петрович.

— Я бы тоже не рискнул публиковать этот солженицынский роман в нашей стране, — ответил Женька. — Слишком уж честно, сильно и правдиво написано. Причем, нет злостного охаиванья, а просто настолько ясно выписаны факты, что становится понятна вся нелепость и абсурдность нашей теперешней действительности.

Мужики выпили и стали приводить свои примеры несуразности жизни. Прапорщик рассказывал о бардаке в Советской армии, а слесарь о дурацких порядках на заводе.

В дверь снова зазвонили. Оказалось, пришел сосед Стасик и попросил разрешения позвонить по телефону. Дело в том, что во всем доме только у одних Никоновых был установлен телефон. Григорий, открывавший дверь, поскольку Женя раскладывал горячую картошку по тарелкам, благосклонно разрешил.

На кухне на минуту примолкли, но звонивший говорил хотя и радостно, но односложно, и про него вскоре забыли, продолжив галдеж.

Минуты через три в проеме кухонной двери нарисовался улыбающийся Станислав и громко сказал:

— У вас, граждане, — праздник, похоже? Позвольте и мне присоединиться, тем более, что у меня тоже есть повод для торжества и горючее имеется.

Молодой человек извлек из дипломата узкую бутылку коньяка "Белый аист" и продолжил свою речь:

 Купил вот, а отметить событие не с кем. Вдобавок, вы так яростно обличаете существующий строй, что невольно хочется поучаствовать в антисоветском диспуте.

— Ну, если ты со своим, то садись, — согласился Петрович. Женьке мы кран сменили, у Григория отпуск начался. А у тебя что за праздник?

— Развелся я, — улыбаясь, сообщил Стасик, пододвигая стакан к разливавшему остатки водки Евгению.

Женька от неожиданности чуть не пролил, так у него дернулась рука. Открывавший коньяк прапорщик застыл с ножом в руках, а Петрович уставился на говорившего с приоткрытым ртом.

— Что ж так? — наконец спросил он.

— Да вы не переживайте, соседи. Это был брак по расчету, а расчет кончился и брак по боку, — пояснил молодой человек, выбирая себе кусочек хлеба.

Все молча выпили за такое странное торжество, а Станислав стал рассказывать свою историю.

— Я, товарищи одноподъездники, всю свою молодую жизнь занимался спортом — стайер, так сказать.

Фигурнов посмотрел на собеседников, стараясь понять, ясно ли им последнее слово.

— Бег на длинные дистанции, значит, — пояснил Женька.

И его молодой сосед продолжил:

— Я, вообще-то, родом из Миасса, мои предки до сих пор там живут. А меня, когда я стал показывать хорошие результаты, забрали в Челябинск, в спортинтернат. Надо сказать, что в беге достиг я неплохих результатов: выступал за сборную области, молодежную, конечно. Участвовал и был призером республиканских и всесоюзных соревнований. Даже два раза был за границей — в Болгарии и Румынии. Чтоб без дела не болтаться, меня здесь в техникум монтажный пристроили. Я бегаю, а мне зачеты ставят.

Ох, и хорошая у меня была жизнь: поездки по стране, девочки в каждом городе, кормежка что надо, да еще бабки можно было делать. Но, увы! Всему хорошему приходит конец. Моего тренера в Ленинград переманили, он бы и меня с собой взял, да я ахилл порвал.

Давайте, соседи, обмоем эту мою неудачу, из-за которой у меня вся жизнь наперекосяк.

Разлили коньяк по стаканам и выпили, закусив остывающей картошкой.

— Два месяца я в больнице провалялся, — продолжил Станислав, и на этом моя спортивная карьера была закончена. Худо-бедно, но хоть с образованием я не прогадал. Техникум в позапрошлом году закончил и пошел по распределению в один краснознаменный, передовой строительный трест работать. А там мне — второй жизненный удар судьбы, первый- это когда травмировал ногу. Оклад мне положили сто рублей?! Как на них жить, если я спортсменом в два- два с половиной раза больше имел. Полгода с родительской помощью прожил, а потом за меня заступились и выдвинули освобожденным комсомольским секретарем. У меня кореш — Валька Скобликов в райкоме инструктором числится, так это он и посодействовал. В деньгах выигрыш небольшой, а в возможностях — значительный.

А комсомол, надо заметить, у нас еще тот. Благо, хоть взносы прямо с зарплаты вычитают, а то и не соберешь совсем. Комсомольцы все разбросаны по стройуправлениям, билеты теряют, на учет не встают, на собрания не ходят… Кошмар! Ну, думаю, надо что-то сделать, чтобы обо мне будущие поколения помнили. И сделал! Купил на комсомольские деньги — их у меня шесть тысяч было — инструменты для ВИА. Гитары три штуки, барабаны, ионику. А то там на танцы со стороны все кого-нибудь приглашали. Купил и, пока не спохватились, остатки — шестьсот рублей — выписал в виде премий комсомольскому активу. Себя тоже не забыл. Дело это в прошлом году было.

А потом меня за такие подвиги взгрели. Вызвали в партком и спросили, как это я умудрился деньги, что организации на полгода дали, за один раз растратить. Тут, понимаешь, еще все праздники осенние впереди, а денежки тю-тю.

Стало руководство меня ругать. Долго решали, что со мной делать. Ну, во-первых, уволить меня нельзя — я молодой специалист. Во-вторых, в очереди на квартиру передвинуть? Так нас в льготной очереди молодых спецов всего двое, был первым, стану вторым. В-третьих, из комсомола гнать? Так все комсомольцы моего возраста об этом только и мечтают, чтобы расстаться с организацией и взносы не платить. Да и без согласия райкома нельзя, а кого еще найдешь на эту собачью должность. Вынесли мне тогда строгача с занесением и оставили руководить трестовской комсомольской организацией.

Понемногу все успокоилось. Тружусь, ансамбль свой организовали — не зря я страдал. А недавно вызывает меня директор и делает интересное предложение. Оказывается, понравился ему мой нестандартный подход к решению проблем.

У него, у директора, племянница жены работала в одном из наших СМУ. Этакая перезрелая девица тридцати двух лет, которая все никак не могла свою судьбу устроить. Вот и решили они с женой, что ее отдельная квартира спасет, да и очередь у нее на жилье подошла. Но все дело в том, что квартиры тресту выделили только двухкомнатные да трехкомнатные, а девочка одна, как перст. В жилищной комиссии ее не протолкнуть было по метражу. Тогда и решил директор, глядя на мою предприимчивость, предложить мне жениться на его племяннице, да и получить на двоих трехкомнатную, которую потом честно и поделить.

Думал я не очень долго. Ну чем я рискую — штампом в паспорте? Так у нас каждый третий — разведенный, а если детей ей не делать, то и любой другой бабе за новенького сойдешь, да еще и опытного. Недели через две говорю директору: "Решился я, Юрий Палыч. Давайте знакомьте".

Девица была — так себе, даром, что директорская родственница. В допотопных очках, чуть полновата, в общем, из категории тех девушек, на которых никто не обращает внимания, хоть в платье от Кардена ее одень…

— В кого платье? — спросил Петрович.

— Знаменитый французский модельер, — пояснил умный Никонов.

— Точно, — согласился Стаська и продолжил свою историю. — Она напоминала мне вечную старшую сестру, которая у всех младших сестер на свадьбах погуляла, а ее никто даже не пощупал и под юбку не залез.

Сначала такие девицы все надеются на что-то, потом не верят уже ни во что, комплексуют, ненавидят нашего брата. Не имея своих детей, балуют племянников, становясь такими добренькими тетушками. А когда стареют, превращаются в горластых гражданок неопределенного возраста, вечно блюдущих чужую нравственность, поскольку на их честь никто ни разу не позарился. А еще они любят справедливость и именно из них выходят те самые старушки, которые соблюдают очередь и говорят: "Вы здесь не стояли".

Нарисовав такой портрет своей невесты, Стасик предложил еще налить и после того, как выпили за здоровье Елизаветы Семеновны- его бывшей жены, — продолжил:

— Будущей суженой я тоже показался не очень противным, и через месяц нам играли марш Мендельсона.

Симпатичные дамочки, однако, работают в ЗАГСе Центрального района. Они глядели на меня с жалостью, но только в те моменты, когда моя дражайшая половина не могла их видеть. А я им в ответ мило улыбался.

Юрий Палыч оказался человеком слова. Он пробил нам трехкомнатную квартиру на улице Энтузиастов уже через несколько недель. На правах законного мужа я помогал Лизке перевезти мебель. У нее оказались запасенные на такой случай "стенка" и кухонный гарнитур.

— Ну про мебель достаточно, ты лучше скажи ты ее…? — спросил бравый прапорщик, делая руками неприличный жест, как будто натягивая что-то себе на пояс.

— Что вы, я, как Дмитрий Донской на Куликовом поле, твердо стоял на своих позициях, что наш брак — фиктивный и нужен нам обоим только для получения жилья. У меня подружки хорошенькие для этого дела есть. Правда, один раз, когда ее мебель перевозили, и я остался ночевать в новенькой нашей квартире, Лизавета попыталась забраться ко мне под одеяло, ссылаясь на то, что нам уже можно спать вместе. Но ее попытки я решительно пресек, объясняя ей, что от этого дети бывают, а это никак не входит в мои планы, поскольку во мне еще не пробудились отцовские чувства.

После этого мы стали искать с ней варианты обмена. Ну и в результате я попал сюда. Поскольку ее дядя давал нам квартиру, то я не очень-то брыкался. Лизка взяла себе двухкомнатную недалеко от Комсомольской площади, а мне досталась вот эта халупа. Надо бы ее на нормальную однокомнатную поменять.

То, что почти такую же, как у него, квартиру молодой делец назвал халупой, обидело Федоренко. Он сердито заявил, что надо бы Стаську погонять по гарнизонам и полигонам с женой и вечно болеющими от нечеловеческих условий детьми, чтобы он понял, как тяжело дается людям жилье.

За Станислава вступился хозяин. Женька сказал, что если бы ему предложили отдельную квартиру за то, чтобы три месяца посчитаться чьим-то мужем, он бы тоже согласился. Вот только на его долю таких прытких Юриев Палычей с засидевшимися в девках племянницами не хватает. А ругать надо не Стаську, который просто подсуетился и воспользовался моментом, а тех, кто не может настроить жилья людям и создает условия для таких вот комбинаций. "Система наша виновата", — заключил Никонов.

Петрович вовремя разлил остатки коньяка. Выпили как будто мировую, после чего снова принялись ругать советские порядки, заливая возмущение портвейном, бутылку которого Женька вытащил из своих запасов. Точку в разговоре поставил крепко уже поддатый Смолянинов, заявивший, что когда наши придут, то всех этих плохих коммунистов повесят на фонарях. Да и остальных партбилетчиков тоже можно.

Кто такие "наши", он не объяснил.

— А комсомольцев? — спросил Станислав.

— Комсомольцев?

Тракторостроитель на минуту задумался.

— "Комсомол — первый помощник партии". Их тоже к ногтю, — решил кровожадный Петрович и махнул рукой, как будто что-то для себя решив.

— Логично! — заключил секретарь трестовского комитета ВЛКСМ, улыбаясь. — Так этому Вальке Скобликову и надо. Я-то всегда выйти успею.

Улыбка переросла в пьяный смех. После чего, глупо усмехаясь, Станислав пояснил:

— Этот корешок к моей толстой дуре ходить стал. Он как нажрется, так ему все равно с кем спать. Лишь бы дырка была и шевелилась. А Лизка и рада, всегда бутылку для такого случая бережет.

Далее молодой человек грязно выругался в адрес бывшей супруги и сказал, что, слава богу, он уже с ней развелся.

После политики разговор, таким образом, перешел на женщин. Причем, не в самом культурном варианте. Стасик вспомнил пару историй из своей богатой любовной практики. Смолянинов во время его рассказов пьяно улыбался, крякая от удовольствия и похлопывая себя по ляжкам. Затем инициативу перехватил Федоренко и рассказал забавную армейскую историю на эту же тему.

— Сижу я как-то в наряде дежурным по КПП. Входит мужик — здоровенный такой — и спрашивает у меня, не могу ли я ему сказать, где находится воинская часть номер такой-то. Я ему, конечно, в лоб, какие, мол, тебе еще оборонные секреты открыть. И уже было собрался бойцов своих кликнуть, как он вынимает из сумки офицерский мундир и говорит: "Да вот, говорит, у меня какой-то старлей в гостях был и забыл свои вещи, хотелось бы вернуть. А номер части, я по офицерской книжке узнал. Не ваш офицерик?" Я говорю: "Нет, не наша это часть."

По ходу дела выяснилось, что детина этот с мундиром в сумке — шофер дальнобойщик. Приехал из командировки раньше, чем обещал, и застал свою сожительницу с бравым военным. Правда, самого старлея он не видел, поскольку тот успел в одних штанах с сапогами в зубах выскочить через балкон. А вот китель с документами в кармане лейтеха захватить не успел. И теперь он, водила, и ищет того непутевого офицерика, чтобы вещи вернуть. Ему же, наверняка, попадет от начальства.

Я мужику, конечно, посочувствовал и спрашиваю, бить, мол, будешь? А шофер отвечает, что, мол, подруга жизни свое уже получила. Лейтенант-то у нее не первый. Всех ее хахалей бить, кулаков не хватит. Да и кто из мужиков отказываться станет, когда дают бесплатно?

Ну, посмеялись мы с солдатами и посоветовали ему через военкомат часть поискать. А, самое смешное, нам мужик напоследок сказал. Оказывается, квартира-то его находится на пятом этаже! Вот какие офицеры есть в Красной армии!

— Представляете, на пятом! А он через балкон ушел!

— Пока в нашей армии есть поручики Ржевские — мы непобедимы! — заключил Евгений.

А поскольку под такие разговоры и вино быстро пришло к завершению, мужики решили, что пора расходиться. Тем более, что Петрович вспомнил о том, что сегодня должны показывать хоккей. "Трактор" должен был обуть горьковское "Торпедо". Надрали же позавчера наши хоккеисты "Крылья Советов" 3:1.