Счастье в кредит. Книга 1

КРИК

Машка осталась позади. А Наташа, только свернули на их улицу, вдруг ускорила шаг, почти побежала. Та самая абсурдная вера в невозможное чудо подхлестнула ее.

И в какое-то мгновение показалось — сбывается! Вон же их заборчик, лавочка, калитка, кусты ракиты…

А за ними — пустота.

Наташа все знала наперед, она была почти готова к самому страшному, но все равно это оказалось неожиданностью.

Не было дома. Словно кто-то убрал декорацию, уже не нужную в следующем действии, а следующее действие будет развиваться на пустыре.

За это короткое в общем время пепелище успело порасти травой. Удивительно — на головешках же ничего не растет, а здесь трава…

Наташа привычным движением просунула руку между штакетин, открыла калитку и вошла.

Не было пепелища. Не было головешек, не было даже черной земли — трава.

Она растерянно оглянулась на остановившуюся у забора Машку. Даже улыбнулась недоуменно. Так не бывает. После пожара должно было хоть что-то остаться.

Ей почему-то вспомнился бесцветный человек, который перед самым ее отъездом в Москву приходил и говорил, что улица, дескать, вся будет сноситься, а здесь поставят новые дома.

Так дом не сгорел. Просто его снесли. А мама переехала. Они все напутали! Они такие глупые…

Она уже хотела сказать об этом Машке, строго сказать, выговорить даже, но тут увидела яблоню. Вот яблоня была черной. Ни одного зеленого листка. А к этому времени должны были уже завязаться зеленые матовые плоды. Стоявшее за яблоней дерево кое-где зеленело, но листы выползали на белый свет скрюченными, болезненными. Сад умирал последним. Ему досталось от огня. Огонь его покалечил насмерть.

Наташа тронула рукой черную кору, и в тот же миг молнией вспыхнуло перед глазами видение — ночной костер до самого неба, даже тучи окрасил багряным. И костер этот — ее дом.

Видение тут же погасло, но Наташа могла вызывать его в памяти сколько угодно раз, длить, разглядывать подробности…

Дом горел со всех углов. Пламя было очень быстрое, ползучее, словно лилось по дому красной ртутью. А в доме было темно. И тихо. Никто не метался, не звал на помощь. Словно его жилец смирился со страшным пожаром и сам решил погибнуть вместе с домом.

Наташа провела рукой по глазам, как будто протирала запотевшее стекло.

Видение пропало. И снова была только зеленая трава и погибающий сад.

Наташа зачем-то ковырнула носком туфли землю — дождевой червь быстро втягивал свое тело в норку.

— Пойдем, а, Наташ, — позвала Машка. — Чего себя мучить?

— Они что, бульдозером?

— Нет, тут милиции было — почти вся. Копали, собирали все, разравнивали.

— Это хорошо, — сказала Наташа. — Это хорошо, что не осталось следов.

Она действительно была чуть ли не рада, что не застала пепелища. Она так и представляла себе всю дорогу, что начнет перебирать головешки, копаться в пепле, в угольях… Она представляла это и понимала, что сойдет с ума.

А так — просто сменили декорацию.

Слез не было. Было удивление и еще чувство обманутости. Непонятное и от этого тем более тревожащее чувство.

Машка даже удивилась, когда Наташа вышла с пустого двора и снова привычно закрыла за собой калитку.

«Вот характер, — подумала Машка с восхищением. — Железо!»

— Пойдем в милицию, — сказала Наташа. И добавила вдруг нечто, от чего Машка остолбенела: — Я не верю.

Наташа двинулась по улице, а Машка еще какое-то время стояла месте, не понимая, чему не верит ее школьная подруга.

Наташа, пожалуй, сама не смогла бы ответить на этот вопрос. Только все больше росло убеждение — ее обманули. В чем? Кто? Когда? Зачем? Этого она не знала. Она чувствовала — что-то не так. Что-то очень не так. Она должна понять, сама понять, что не так, пусть ей все объяснят. Пусть расскажут.

В милиции Наташу встретили довольно уважительно, дежурный лейтенант как раз был «на месте происшествия» и хотел было рассказать о своих впечатлениях, но Наташа не стала его слушать:

— А кто расследует это дело? — спросила она.

— Прокуратура. Там все знают.

— Спасибо, — сказала Наташа. — А где это?

— Улица Революции, дом одиннадцать. Найдете?

Наташа тысячи раз проходила мимо старого купеческого кирпичного особняка, даже считала его одной из достопримечательностей города, но никогда не думала, что там находится организация с таким грозным названием.

Следователь прокуратуры чувствовал себя почему-то просто обязанным напоить Наташу с подругой чаем.

— Нет-нет, я и слушать ничего не хочу. У нас чудесный чай, лимончик даже есть… Нет-нет, без чая вы не уйдете.

Он суетился, бегая из своего кабинета в коридор и обратно, нося стаканы и ложечки, блюдце с нарезанным лимоном, заварной чайник под полотенцем, печенье в вазочке. Только когда девушки для приличия отхлебнули по глотку горячего и действительно вкусного чая, он начал:

— Да, Наталья Дмитриевна, грустная мне выпала миссия. Очень грустная. Я ведь вашу мать прекрасно знал. Да что я? Весь город знал Нину Сергеевну, не мне вам рассказывать… Какие похороны были! Сколько людей пришло… Газета вышла — на первой полосе портрет Нины Сергеевны. Даже из области приехали… С телевидения были товарищи… Меня вот так не похоронят…

— Леонид Михайлович, — чуть резче, чем хотела, оборвала его Наташа, — я хотела бы знать, что произошло…

— Чаю еще? — спросил следователь. — Вы не стесняйтесь. Ну, как хотите… Что произошло, да? Ох, Наталья Дмитриевна, нелегко об этом говорить… Трагедия… Страшная трагедия… Вы простите меня, мне не так легко вам об этом…

— Мы понимаем, понимаем… — сказала Машка.

— Коротко и официально — Денисова Нина Сергеевна погибла при пожаре, возникшем от короткого замыкания в электропроводке дома. Нелепость, случайность, а в результате — трагедия.

Наташа внимательно слушала следователя, ожидая, что вот сейчас он скажет какое-то слово и все ее тревоги и сомнения развеются. Но следователь ничего не сказал. Он тяжело опустил голову и стал тихонько помешивать в стакане чай.

— Этого не может быть, — тихо сказала Наташа.

— Никто в это не мог поверить, — согласился следователь. — Слишком все ужасно.

— Я не об этом, — так же тихо сказала Наташа. — Я просто не очень понимаю…

— Что? — следователь поднял голову.

— Как человек может погибнуть при пожаре?

Машка удивленно уставилась на Наташу.

— А что непонятно? Все понятно, — сказала она.

Но Наташа так зыркнула на нее, что Машка осеклась.

— Мне непонятно, почему мама не звала на помощь? Почему не пыталась тушить огонь? Почему никто не вызвал пожарных? Почему, в конце концов, она просто не выбежала из горящего дома?

Теперь пришла очередь следователя удивляться.

— Так… У вас сведения, которыми не располагаем даже мы… Откуда?

— Какие сведения? — не поняла Наташа.

— Ну, что не звала, не тушила, не пыталась выбежать… Откуда вы?..

— Я знаю, — сказала Наташа.

— Но откуда? Согласитесь, это даже странно…

— Я… — начала было Наташа и замолчала. Действительно, откуда она это знает? Ах да, видение же… Постойте, но это же только видение. Это плод ее собственной фантазии…

— Это какой-то неизвестный нам свидетель… Мы должны тогда его допросить, — все еще удивлялся следователь.

— Нет, это я сама… Это… Я просто знаю маму. Мама…

— A-а… понимаю… — снова загрустил следователь. — Интересная штука. Вот все боятся прокуратуры. Это даже каким-то ругательством стало. А в самом деле, что получается? Не было еще случая, вы только не обижайтесь, Наталья Дмитриевна, не было случая, когда родственники погибших при несчастном случае не пытались бы искать какой-то другой причины. И обязательно находили массу несуразностей в выводах следствия и оставались в уверенности, что преступники гуляют на свободе. Да что там — пальцами указывают: вот этот, мол, и есть убийца… И мы еще защищаем. А вы говорите — прокуратура! Но у вас случай другой. Совсем другой. Вы сейчас сами это и подтвердите. Ответьте мне только на один вопрос — у вашей матери были враги?

— Нет, — сразу же сказала Наташа.

— Ну вот. А теперь скажите, почему вам кажется, что Нина Сергеевна погибла как-то иначе?

«Действительно, что это за морок? Что это я себе вбила в голову? Кому на этой земле понадобилось убивать маму? А ведь именно к этому я склонялась только что. Нет. Маму никто не собирался убивать, и уж конечно она не покончила с собой. Мне просто страшно».

— Да, — сказала Наташа. — Я что-то…

— Я понимаю… К сожалению, я вас понимаю. И надо сказать, не вы первая задаете мне эти вопросы. Я имею в виду по факту гибели вашей матери.

— А кто еще?

— Багин Иван Степанович… Он нас просто… Под особый контроль это дело поставил.

— Понятно, вы простите…

— Ничего. Дело еще не закрыто… Правда, формальности остались… Хотите ознакомиться?

— А что там?

— Там? — Леонид Михайлович встал и открыл сейф. — Результаты осмотра места происшествия, экспертизы, фотографии, свидетельские показания, медицинское заключение…

— Нет, не надо, — сказала Наташа. — Не надо.

— Правильно, — сказал следователь. — Это все ужасно…

Наташа понимала, что разговор окончен. Но вот так встать и уйти ей казалось неловким.

«Боже, о каких глупостях думаю, — одернула она сама себя. — Ловко — неловко… Мамы нет».

Но и эта мысль не заставила ее расплакаться. Была просто пустота и усталость.

— Распишитесь вот здесь, — сказал следователь и подвинул к Наташе официальный бланк с надписью «Протокол допроса».

— Допроса? — спросила Наташа.

— Я обязан был вас допросить. Вот и…

— А вы допросили?

— Конечно. Я спросил вас про врагов Нины Сергеевны. Вы ответили, что врагов нет. Распишитесь.

Наташа поставила подпись.

— Когда следствие закончится, мы сможем вам вернуть кое-что из уцелевших вещей.

— А что-то уцелело? — Эта новость потрясла Наташу.

— Да. Мало, но кое-что… Несколько чашек, ножи, вилки…

— Не надо… Мне ничего не надо.

На улице был солнечный день, в который даже мало верилось после сумрака следовательского кабинета.

— На кладбище, — сказала Наташа.

— Может, сначала сходим поедим? — робко предложила Машка.

— Ой нет, Маш, давай уж все сразу… — выдохнула Наташа.

На кладбище пришлось ехать на автобусе. И снова Наташа боялась, что автобус перевернется. Она уговаривала Машку пройтись пешком, но та только делала круглые глаза:

— Ты что? Другой конец города!

А кладбище было как раз не в конце, а в самом центре. Это Багин-старший постарался, чтобы Нину Сергеевну похоронили на престижном Скорбящем кладбище. Оно давно уже было закрыто для похорон. Только начальники и подпольные богачи ложились здесь в могилу.

«Как странно, — думала Наташа. — Мама всю жизнь терпеть не могла ни тех, ни других, а вот смерть свела ее с врагами на общей земле».

Кладбище было самое старое и самое ухоженное. Чистые асфальтовые аллеи, аккуратные могилы с добротными гранитными памятниками, сторож у входа не сразу пустил девушек, Наташе пришлось предъявлять паспорт.

Могилу мамы она увидела сразу. Та еще до сих пор была завалена венками, цветами, опоясана еловой гирляндой. Но табличка была скромная, жестяная.

Наташа ожидала чего-то другого. Не креста, нет, и не фанерного красного обелиска со звездой, но эта табличка с именем и датами была уж очень скудна.

— Ты хочешь побыть одна? — спросила Машка.

— Да… Пожалуйста…

Машка пошла куда-то в глубь кладбища, а Наташа осталась наедине с почти невидным из-за цветов и венков земляным холмиком…

Наташа вдруг огляделась.

Да ведь это же… Ну конечно… Как она сразу не узнала. Под бумажными венками не разглядела могилу отца. Значит, маму похоронили рядом. Это хорошо. Только вот смерть мамы совсем заслонила от нее отца.

Наташа убрала с могилы несколько увядших букетов и положила под самую табличку свой.

Она все еще никак не могла отвязаться от ощущения, что все это происходит не на самом деле. Головой она уже понимала, но душа не верила, оставалась спокойной и даже как бы насмешливой. Дескать, выдумки это все.

Вот и сейчас Наташа скорее усилием воли, чем сердцем заставила себя мысленно заговорить.

«Ты здесь, мама? Ты умерла? Тебя больше нет?» Солнечные блики мельтешили на траве, ветерок щекотал прядью волос Наташину шею.

И вдруг голубь выпорхнул откуда-то из-под горы венков, взлетел над Наташиной головой и опустился рядом с табличкой.

Наташа завороженно смотрела на него…

«Душа прощается… Душа прощается…» — зазвучал в ее памяти голос матери. Так уже было, когда умер отец. Тоже прилетел голубь. Вернее, не прилетел, неизвестно как попал в закрытый дом. Вот тогда мама и сказала: «Душа прощается…»

Наташа тогда еще удивилась: мама никогда не верила в Бога, а тут сказала такое.

А голубь склонил головку к Наташиным цветам, словно искал в них зернышко. Прошелся, взмахнул крыльями и, коснувшись Наташиных волос, улетел в небо, прямо к солнцу.

И только сейчас Наташа почувствовала вырвавшееся из самого сердца, сжавшее горло, ослепившее глаза, разорвавшееся в мозгу — горе.

Она упала на земляной холм и даже не заплакала, не зарыдала — закричала от этой страшной боли:

— Мамочка-а-а!!! Мама-а-а!!! Миленькая моя-а-а!!! Мама-а-а…

Она кричала в самую землю, словно хотела докричаться до погибшей, она обнимала руками могилу, прижималась к ней всем своим вздрагивающим, больным телом…

— Мама! Я не могу!!! Я не могу больше жить, мама! Прости меня! Мамочка, прости!!!

Древние греки знали такое понятие — катарсис. Герои их великих трагедий ощущали потерю близких как самое страшное горе на земле. Как горе, которое не только вырвало из жизни человека, но которое уничтожило равновесие мира. Мир накренился. Он вот-вот рухнет, погибнет из-за страшной несправедливости.

Наташа читала и Эсхила и Софокла, она знала и что такое катарсис, но всегда относилась к этим трагедиям чуть холодновато. Не верила, что горе может быть столь необъятным.

Теперь для нее мир тоже накренился.

Под этой желтой землей покоились не только обгоревшие кости живого и любимого, самого близкого на земле человека, в могиле лежали справедливость и надежда, радости и любовь, настоящее и будущее… В этой же могиле лежал ее нерожденный ребенок…

Машка сама разрыдалась, когда с другого конца кладбища прибежала, услышав страшный Наташин крик. Она пыталась поднять подругу с земли, что-то говорила ей утешающее, но Наташа только причитала:

— Я не могу больше жить!.. Я не хочу жить, мама!..

Машка и сама опустилась рядом, бросила утешать подругу и просто плакала…

— А теперь везите ее домой и уложите в кровать, — сказал доктор. — На ночь дадите вот это… Пусть плачет… Только не позволяйте ей доводить себя.

Машка кивала головой, поглядывая то на врача, то на бледную Наташу, сутуло сидящую на врачебном дивачике.

На кладбище Наташе снова стало плохо. Машка вдруг поняла, что подруга ее не дышит, просто лежит побелевшая и не шевелится.

Она бросилась к сторожу, тот вызвал «скорую», Наташу тут же увезли в больницу, и врач сделал ей укол.

Сейчас у Наташи хоть немного порозовело лицо. А то Машка грешным делом подумала, что подруга последует за своей матерью.

— Там сейчас машина идет на вызов, вас подбросят, — сказал врач. — Подождите немного.

Через пять минут действительно заглянула женщина-медсестра и позвала их в машину. Наташу пришлось вести под руку.

— Чего это с ней? — спросила медсестра.

— Мать у нее умерла, — ответила Машка.

— Сегодня?

— Нет… Нина Сергеевна Денисова.

— А, учительница… Мой сын ее знал. Жалко.

Только дома Наташа пришла в себя. Не сразу поняла, как она здесь очутилась. Но потом что-то вспомнила, перестала задавать вопросы и замолчала до самого вечера.

Перед сном, как и говорил доктор, Машка дала ей таблетку. Она так и не отошла от подруги. Прилегла рядом.

Наташа проснулась уже перед полуднем. Проснулась от жары. Солнце било ей прямо в лицо через распахнутую створку окна. Еще в полудреме Наташе показалось, что она дома. Каникулы. Мама ушла по вечным своим делам, а у нее, у Наташи, никаких дел нет. И можно будет сейчас пойти в садик, залезть в гамак и читать.

Мама умерла, сад сгорел.

Наташа окончательно проснулась, хотя голова все еще была тяжелой.

Но эта тяжесть отходила с каждой секундой все дальше, а вместо нее приходило ощущение нежданного покоя. Наташа вспомнила, что с ней так уже было, когда они расстались с Андреем. Горе отступило, пришла мудрость и тишина. Все-таки человек устроен здорово. Мотор у машины сгорает от напряжения, а человек просто выключается из горя. И поэтому живет.

Мысли были какие-то обыденные, суетные, мелкие, множественные. Надо вставать. Машка сегодня работает. Придется звонить Ивану Степановичу и встречаться с ним. Потом надо будет зайти на кладбище и заказать памятник маме. В школу тоже надо заглянуть. Ну и все на сегодня.

Но тут выплыл в памяти неизвестно откуда взявшийся музей боевой славы.

«Что за музей? — удивилась Наташа. — Откуда я вообще знаю про этот музей? A-а… что-то Машка про него говорила. А чего она говорила? Ерунда какая-то…»

Наташа встала, умылась, поклевала немного бутерброд, оставленный Машкой, выпила чаю и вышла на улицу.

— Здравствуй, гражданка Денисова.

— Да-а, — улыбнулась Наташа. — Мне Машка так и говорила — Вадик стал совсем другим человеком.

Они стояли у крыльца. Наташа смотрела на Вадика, а Вадик протирал платком изнутри милицейскую фуражку и так был сосредоточен на этом занятии, что даже глаз не поднимал.

— Что это ты в милицию решил?

— Так отец у меня…

— Да, я и забыла. Решил по отцовским, как говорится, стопам, фамильная профессия… А если серьезно?

— Я серьезно.

— Но ты же писал стихи, помнится, неплохие.

— Я тебе читал последнее.

— «Я больше не пишу стихов». Да, коротко и ясно.

— Не знаю, что и говорят в таких случаях…

— Ничего не говори, — попросила Наташа. — Ничего.

— Но я хочу сказать. Мне очень тебя жаль. И очень жаль Нину Сергеевну.

— Она учила тебя ценить слова, — напомнила Наташа.

— Она многому меня научила.

Они потихоньку тронулись вдоль по улице.

— Ты куда сейчас?

— Позвонить надо.

— Багину?

— Откуда ты все знаешь, Вадик? Профессия?

— В смысле?

— В смысле — милиционер.

— Я еще не милиционер. Я только курсант.

— Да, надо позвонить отцу Андрея, — специально упомянула имя Багина-младшего Наташа. Зачем она это сделала? Наверное, просто для того, чтобы перевести разговор на другой, более устойчивый уровень — я замужняя женщина, а ты просто мой бывший одноклассник.

— А к следователю не хочешь пойти?

— Была уже. Вчера.

— Есть новости?

— Новости? Интересное слово… Человек погиб, есть о нем еще какие-нибудь новости? — Наташу почему-то злил Вадик. Еще одно подтверждение обманутых надежд.

— При чем здесь? — обиделся он. — Я не про Нину Сергеевну спрашиваю. Нашли они кого-нибудь?

— Кого?

— Убийцу, — просто сказал Вадик.

У Наташи моментально пересохло в горле.

— Убийцу? А почему ты решил?.. — Наташа не знала, как выговорить. — Маму убили?

— Вполне возможно, — осторожно сказал Вадик. — Тебе Цыбин ничего не сказал?

— Сказал. Много чего сказал. Но про убийство?.. Наоборот, сказал, что… Да и кто мог ее убить? У нее не было врагов. Ты же знаешь.

— Мгм… — Вадик растерянно пожал плечами.

— Но почему ты решил, что убили?

— Так эта версия с самого начала была… Она была основная… Может, какие-то новые факты? — Вадик был в недоумении.

— А почему? Почему? Что там было, Вадик?

— Наташ, я могу рассказать, но… Там, в общем, подробности неприятные…

— Опять хорошее слово! — воскликнула Наташа. — Что может быть «неприятнее» смерти? А, Вадик?

Парень снова снял фуражку и снова начал ее сосредоточенно протирать изнутри.

— Нас же сразу вызвали по тревоге… Еще дымилось все. Мы разгребали. Там такой контейнер специальный поставили и сетка железная, ну, знаешь, как панцирная кровать. Мы вот через эту сетку все и просеивали. Но это уже потом было, а сначала, как положено, осмотр места происшествия. Нам же интересно, все смотрели. Знаешь, что почти не сгорело? Книги. Удивительно. Книги, бумага, а вот так в шкафу вашем и стояли, только края почернели. Ну стал следователь осматривать все…

— Цыбин? Леонид Михайлович?

— Нет, дежурный, другой, я его не знаю. А Володька, там у нас один, его заставили протокол писать. Протокол осмотра места происшествия. А он, знаешь, такой вообще смелый парень, а тут руки дрожат, чего-то путается. Ну, я за него попросился.

— Вадик…

— Да-да, я уже… Так там такое было — труп… ну, то есть…

— Понятно!

— Не на кровати лежал.

— А где?

— На кухне. Я ж знаю, я у вас был…

— На кухне?

— Сразу странно, правда? Если пыталась выйти, ну я имею в виду, Нина Сергеевна, она бы на кухню не пошла… Там же двери нет и окошки маленькие…

— Да кровать ее возле самого выхода!

— Ну, я знаю… Только, это же еще не доказательство…

— А что, есть и другие?

— Есть, конечно. Череп… ну, то есть…

— Что?!

— Череп был проломлен… — Вадик это прохрипел так тихо, что Наташа скорее угадала его слова, чем услышала. — Вот здесь. — Вадик показал пальцем на затылок.

— Маму убили, — сказала Наташа. И даже удивилась тому, что поверила сначала в ее случайную смерть. Правда, это ничего не объясняло, ставило только еще больше вопросов и самый главный — кто? Ведь у нее действительно не было врагов.