Счет по-венециански

Глава 21

Брунетти предложил отдать находку официанта на исследование окулисту, чтобы тот определил, по какому рецепту делались линзы, — это могло облегчить поиски владельца очков. Отследить дорогую импортную оправу задача не слишком сложная, но поскольку делла Корте получил приказ считать смерть Фаверо самоубийством, он был вынужден искать окулиста, продавшего очки, в свободное от работы время, а кроме того, их могли приобрести не в Падуе, а в каком-то другом городе.

Сам Брунетти делал все, что мог. Он поручил одному из своих подчиненных обзвонить всех окулистов, работающих в Местре, Венеции и окрестностях, и спросить, нет ли у них в продаже таких оправ, и если есть, то не приходилось ли им вставлять в них такие-то линзы. Затем он вернулся к троице Тревизан — Лотто — Мартуччи. Его особенно занимали оставшиеся в живых — ведь они выигрывали от смерти Тревизана. Вдова, возможно, получит по наследству фирму, а Мартуччи — саму вдову. — Брунетти проигрывал в голове различные варианты сговора между синьорой Тревизан и Мартуччи, однако убийство Лотто не вписывалось ни в один из них. То, что мужья или жены могут желать друг другу смерти, а порой и ускоряют ее приход, было для комиссара не в новинку, но ему трудно было поверить, что сестра в состоянии убить брата. Можно найти другого мужа, можно даже родить других детей, но невозможно обрести другого брата, имея престарелых родителей. Сознавая эту истину, некогда пожертвовала жизнью Антигона. Брунетти пришел к выводу, что ему следует еще раз поговорить и с синьорой Тревизан, и с адвокатом Мартуччи и, быть может, стоит встретиться одновременно с ними обоими и посмотреть, что из этого выйдет.

Однако прежде, чем предпринять что-либо в этом направлении, Гвидо решил разобрать накопившиеся на столе бумаги. Среди них был обещанный список клиентов Тревизана: семь страниц плотно набранного текста; фамилии и адреса в строго алфавитном порядке — идеальный безликий документ. Брунетти пробежался глазами по именам, несколько раз присвистнув от удивления. Судя по всему, к услугам тревизановской фирмы прибегали как самые богатые люди города, так и наиболее влиятельные и знатные. Он вернулся к началу списка и стал вчитываться в каждую строчку. Невенецианец, глядя на него, решил бы, что комиссар просто задумался; только тот, кто вырос на бесконечных слухах о кровосмешении и интригах, сопровождающих всю историю этого города, догадался бы, что на самом деле Брунетти припоминает все сплетни, неприглядные истории и небылицы, связанные с очередным именем в списке. Вот, к примеру, Баджо, директор порта, — обожает власть и беспардонно ею пользуется. Или Сено, владелец крупнейшей на Мурано стеклодувной мастерской, в которой работают три сотни человек, по странному стечению обстоятельств, всех его конкурентов постигают неудачи, вроде забастовок работников или пожаров. Или вот еще, Брандони, граф Брандони, — никто так и не знает, откуда взялось его баснословное состояние, как, впрочем, и графский титул.

Некоторые люди из списка обладали превосходной, прямо-таки безупречной репутацией, но как раз эта неоднородность и настораживала Брунетти больше всего: уважаемые граждане соседствовали с самыми что ни на есть подозрительными типами, а те, кто слыли честнейшими из людей, — с прохвостами. Он перевернул несколько страниц и нашел букву «Ф». Фамилии тестя, графа Орацио Фальера, в списке не было. Гвидо отложил документ в сторону. Он думал о том, что теперь придется допрашивать всех этих людей, и корил себя за нерешительность — давно надо было позвонить тестю и спросить, не знает ли он что-нибудь о Тревизане. И его клиентах.

Под списком лежало неумело напечатанное и излишне подробное донесение от офицера Гравини. В нем сообщалось, что проститутка-бразильянка и ее сутенер находились вчера вечером в баре «У Пинетты» и что он, Гравини, «инициировал» их арест… — Инициировал? — повторил Брунетти вслух.

М-да, вот что получается, когда выпускников университета допускают к службе в полиции. Гвидо позвонил и выяснил, что этим утром оба задержанных были доставлены из тюрьмы в квестуру. По рекомендации офицера Гравини их держали в отдельных комнатах, на случай, если комиссар захочет их допросить.

Следующим в стопке бумаг был факс из полицейского управлении Падуи. Из него выяснилось, что калибр пуль, извлеченных из тела Лотто, совпадает с калибром пуль, которыми убили Тревизана, но были ли они выпущены из одного и того же пистолета, еще не установлено. Брунетти был убежден: экспертиза всего лишь подтвердит то, что и так подсказывала ему интуиция.

Теперь наступила очередь факса на бланке СИП. Это был список телефонов, предоставленный Джорджо по просьбе синьорины Элеттры. Он тут же переключился на мысли о Рондини, о том, как много услуг он им оказал. Гвидо вспомнил, что обещал молодому человеку написать письмо и до сих пор так и не удосужился это сделать. То, что Джорджо хочет жениться на девушке, которой может прийти в голову потребовать такой идиотский документ, приводило Брунетти в недоумение, но он давно уже признал, что ничего не смыслит в браке.

А еще он так толком и не понимал, что, собственно, надеется выведать у Мары и ее сутенера. Но поговорить с ними все-таки надо. Он спустился на первый этане, где располагались три отдельных похожих на камеры помещения. Здесь обычно допрашивали подозреваемых и беседовали со свидетелями. У двери одной из комнат стоял Гравини, симпатичный молодой человек, поступивший на службу год тому назад. До этого он два года обивал пороги различных организаций в поисках работодателя, который согласился бы принять в штат двадцатисемилетнего выпускника университета с дипломом философа и без всякого опыта работы. Брунетти часто задавался вопросом, почему же Гравини принял именно такое решение, чьи философские концепции побудили его надеть форму и фуражку, нацепить на пояс кобуру с пистолетом и влиться в ряды служителей закона. Неожиданно Гвидо пришла в голову совсем уж дикая мысль: а не считает ли этот парнишка, что вице-квесторе Патта и есть воплощение платоновского правителя-философа?

— Доброе утро, синьор, — выпалил Гравини и лихо взял под козырек. Брунетти еще улыбался собственным мыслям, но офицера, похоже, ничуть не удивляло такое поведение старшего по званию. Оно и понятно: философы, говорят, и к странностям окружающих относятся философски.

— Кто у нас здесь? — спросил Брунетти, кивком показывая на дверь за спиной у Гравини.

— Женщина, синьор, — ответил офицер и протянул Гвидо темно-синюю папку. — Здесь досье на мужчину. На нее ничего не нашлось.

Брунетти взял папку и просмотрел два прикрепленных с внутренней стороны листочка. Все как всегда: драки, торговля наркотиками, сутенерство. Таких, как этот Франко Сильвестри, были тысячи. Он еще раз, повнимательнее, прочел всю информацию и вернул папку Гравини.

— Сложности с задержанием были?

— С ней никаких, она чуть ли не ожидала, что ее заберут. А вот мужчина попытался скрыться. Руффо и Валло оставались снаружи, они его и схватили.

— Отличная работа, Гравини! Вы сами решили взять их с собой?

— Вообще-то нет, синьор. — Гравини смущенно кашлянул. — Я рассказал ребятам, куда и зачем иду, и они предложили свою помощь. В нерабочее время, понимаете?

— У вас с ними хорошие отношения, да?

— Да, синьор, хорошие.

— Ну славно, славно. Что ж, пойду поговорю с нашей задержанной.

Брунетти вошел в мрачную клетушку. Свет проникал сюда сквозь маленькое грязное оконце, расположенное так высоко, что нечего было и надеяться до него допрыгнуть. Под потолком горела тусклая лампочка в шестьдесят ватт с проволочной решеткой поверх плафона.

Мара сидела на краешке одного из трех стульев. Никакой другой мебели в комнате не было: ни стола, ни раковины, только три стула с прямыми спинками на усеянном бычками полу. Она подняла глаза на Брунетти, узнала его и сказала совершенно спокойным голосом:

— Доброе утро.

Выглядела она уставшей, словно плохо спала прошлой ночью, но то обстоятельство, что она оказалась в полиции, похоже, не слишком ее волновало. На спинке стула висел все тот же леопардовый жакет, а вот юбка и блузка были новыми (правда, такими жеваными, будто она спала в одежде). Макияж стерся, а может, она его смыла; так или иначе, без краски она выглядела гораздо моложе, почти как подросток.

— Ты здесь уже не раз бывала, верно? — спросил Брунетти и уселся на один из стульев.

— Больше, чем ты можешь себе представить, — ответила она. — Слушай, у тебя сигарет не найдется? Мои закончились, а легавый, тот, что за дверью ошивается, мне не открывал.

Брунетти подошел к двери и постучал три раза. Когда Гравини открыл, Гвидо попросил у него сигарет, взял протянутую ему пачку и отдал ее Маре.

— Спасибо, — сказала она, выудила из кармана юбки пластмассовую зажигалку и закурила. — Моя мать от этого умерла. — Она поводила перед лицом зажженной сигаретой, наблюдая за тем, как изгибается и растворяется в воздухе струйка дыма. — Я хотела, чтобы в свидетельстве о смерти так и написали, но доктора отказались. Там, где должна стоять причина смерти, они написали «рак», а надо было — «Мальборо». Она умоляла меня не начинать курить, я обещала, что не буду.

— Она так и не узнала, что на самом деле ты куришь?

— Нет. Она ничего не знала ни о сигаретах, ни о многом другом.

— О чем, например?

— Например, что я была беременна. Я была уже на четвертом месяце, когда она умерла, но это было в первый раз, я была молодая, так что она ничего не заметила.

— Может, ее это, наоборот, порадовало бы, — предположил Брунетти, — особенно если она знала, что умирает.

— Мне было пятнадцать.

— А, — Брунетти отвел глаза в сторону, — а другие были?

— Кто «другие»? — не поняла вопрос Мара.

— Другие дети. Ты сказала, тот ребенок был первый.

— Я сказала, что это была первая беременность. Я родила, потом у меня был выкидыш, ну а потом научилась быть осторожной.

— А где сейчас твой ребенок?

— В Бразилии. Живет с сестрой моей матери.

— Мальчик или девочка?

— Девочка.

— Сколько ей сейчас?

— Шесть, — сказала она и улыбнулась. На мгновенье она опустила голову, потом подняла, встретилась глазами с Брунетти, хотела что-то сказать, осеклась, но все-таки решилась: — У меня есть ее фотография, хочешь взглянуть?

— Конечно, хочу, — сказал он и придвинулся ближе.

Она бросила на пол сигарету и достала из-за пазухи позолоченный медальон размером с монетку в сто лир. Она нажала на защелку, открыла медальон и протянула его Брунетти. Тот слегка подался вперед, чтобы получше рассмотреть. С одной стороны он увидел туго запеленатого круглолицего младенца, с другой стороны была фотография маленькой девочки с длинными темными косичками, выглядевшей скованно и как-то официально в платьице, похожем на школьную форму.

— Она ходит в школу при монастыре, — пояснила Мара, неуклюже склоняясь над фото. — Мне кажется, так лучше для девочек.

— Я тоже так думаю, — отозвался Брунетти. — Наша дочка ходила в такую школу, пока не перешла в старшие классы.

— А ей сколько сейчас? — спросила Мара. Она закрыла медальон и закинула его за воротничок блузки.

— Четырнадцать, — вздохнул Брунетти. — Трудный возраст. — Тут только он вспомнил, что Мара рассказала ему минуту назад.

Сама она, к счастью, об этом не вспомнила и согласилась:

— Да, возраст непростой. Надеюсь, она хорошая девочка.

Брунетти улыбнулся и сказал с гордостью:

— Да, она у нас очень хорошая.

— А еще дети у тебя есть?

— Сын. Ему семнадцать.

Она кивнула с таким видом, словно знала о семнадцатилетних мальчиках много такого, о чем предпочла бы забыть.

Повисла долгая пауза.

— Почему ты выбрала это? — спросил Брунетти. Мара пожала плечами:

— А почему бы и нет?

— У тебя же ребенок в Бразилии. Не далековато на работу ездить? — Он произнес это с улыбкой, и она не обиделась.

— Так я могу заработать достаточно, чтобы отправлять тете, платить за обучение, хорошую еду, и новую школьную форму для дочки, — проговорила Мара. Голос ее звучал напряженно то ли от гордости, то ли от гнева, Брунетти так и не разобрал.

— А в Сан-Паулу разве нельзя зарабатывать? Чтобы не приходилось жить так далеко от нее?

— Я бросила школу, когда мне было девять. Надо было присматривать за братьями. Мать долго болела, а я была единственная девочка в семье. Потом, когда у меня родилась дочка, я стала работать в баре. — Она поймала его взгляд и ответила на незаданный вопрос: — Нет-нет, это было не такое заведение. Там я только напитки подавала.

Брунетти показалось, что она не собирается продолжать, и он спросил:

— Сколько времени ты там проработала?

— Три года. На квартиру и еду для меня, Анны и тетушки хватало, тетя и тогда помогала мне растить дочку. Ну а больше почти ни на что.

Она снова замолчала, но Гвидо показалось, что он уловил в ее интонациях желание поведать всю историю.

— Что же случилось потом?

— Потом появился Эдуардо, мой пылкий возлюбленный, — проговорила она с горечью и затоптала бычок, да так яростно, что на полу остались только мелкие клочки бумаги и табачная пыль.

— Эдуардо?

— Эдуардо Алфьери. Так он представился. Как-то вечером он увидел меня в баре, остался до закрытия, а потом подошел и спросил, не хочу ли я выпить с ним чашечку кофе. Понимаете? Не рюмку-другую спиртного, а кофе. Как будто я добропорядочная девушка, а он меня на свидание приглашает.

— И что же было дальше?

— А ты сам-то как думаешь? Попили мы с ним кофейку, а потом он стал приходить в бар каждый день, и всегда ждал меня после работы, и звал на кофе, и обращался вежливо и обходительно. Он так чинно со мной себя вел, что даже бабушка моя одобрила бы его. Ко мне впервые относились не как к девке, которую можно поиметь, ну я и влюбилась в него без памяти, как любая бы на моем месте.

— Да, — проговорил Брунетти.

— Да.

— Потом он сказал, что хочет на мне жениться, но для этого мне надо поехать в Италию и познакомиться с его семьей. Он обещал сам все организовать — въездную визу, работу в Италии. Сказал, что выучить итальянский проще простого, — она горько усмехнулась, — это, пожалуй, единственное, в чем он не соврал, скотина.

— Что было дальше?

— Дальше я приехала в Италию. Подписала все бумажки, села на рейс компании «Алиталия» и глазом моргнуть не успела, как очутилась в Милане. Эдуардо встретил меня в аэропорту. — Она замолчала и взглянула на Брунетти спокойно и открыто. — Ты небось такие истории тысячу раз слышал.

— Что-то подобное, да. Потом возникли проблемы с документами, так?

Мара улыбнулась, воспоминания о ее прежней ужасающей наивности почти смешили ее.

— Вот именно. Проблемы с документами. Бюрократические неурядицы. Но это ничего: он отвезет меня к себе домой, и все будет хорошо. Я была влюблена и всему верила. В тот же вечер он попросил меня отдать ему паспорт, якобы для того, чтобы на следующий день он мог оформить все бумаги для заключения брака. — Она вытащила сигарету, но передумала и засунула ее обратно в пачку. — А можно мне чашку кофе?

Брунетти снова подошел к двери, постучал и попросил Гравини принести кофе и бутерброды.

Он вернулся на место. Мара уже снова закурила.

— После этого я видела его один раз, всего один раз. В тот же вечер он вернулся и сказал, что с моей визой что-то не так, и это серьезно, и он не сможет на мне жениться, пока все не уладится. Даже не помню, в какой момент я перестала ему верить и начала понимать, что происходит.

— Почему ты не обратилась в полицию? — спросил Брунетти.

На ее лице отразилось неподдельное изумление.

— В полицию? Паспорт-то мой так у него и остался, а еще он показал мне одну из бумажек, которую я подписывала, — он даже к нотариусу меня тогда водил, подпись заверять; говорил, так в Италии меньше проблем будет, — так вот, в ней говорилось, что я взяла у него в долг пятьдесят миллионов лир.

— А потом?

— Сказал, что нашел мне работу в баре и что теперь мне надо всего-то отработать те деньги, которые он мне как бы одолжил.

— И?..

— Эдуардо отвел меня к владельцу бара, и тот сказал, что дает мне работу. Получала я, кажется, миллион лир в месяц. Вот только хозяин сказал, что будет вычитать из этой суммы плату за комнату над баром, в которой он позволит мне жить. Снимать другое жилье я не могла — у меня не было ни паспорта, ни визы. А еще он собирался вычитать с меня за еду и одежду. Эдуардо так и не вернул мне мои чемоданы, так что из одежды у меня было только то, в чем я приехала. В результате выходило, что мне остается пятьдесят тысяч лир в месяц. По-итальянски я тогда не говорила, но считать-то могла; я знала, что если отправить эти деньги тетке, получится меньше тридцати долларов. Для пожилой женщины и ребенка этого мало, даже в Бразилии.

Раздался стук, дверь открылась. Брунетти подошел и принял из рук Гравини жестяной поднос. Мара поставила третий стул между своим и тем, который занимал Брунетти, чтобы комиссару было куда поставить поднос. Они взяли по чашке кофе, размешали сахар. Брунетти кивнул на бутерброды, но Мара мотнула головой.

— Потом. Сначала закончу, — сказала она и глотнула кофе. — Я была не дура и прекрасно понимала, что меня может ожидать. Поэтому я пошла работать в бар. Трудно было только первые пару раз, потом привыкла. Это было два года тому назад.

— Что же произошло за эти два года? Что привело тебя в Местре? — спросил Брунетти.

— Я заболела. Воспалением легких, наверное. Ненавижу холод, — проговорила она, невольно вздрагивая от одной мысли об этом. — Пока я лежала в больнице, бар сгорел. Поговаривали, что поджог. Не знаю, но надеюсь, что так и было. А когда пришло время выписываться, пришел Франко. — Сказав это, она кивнула куда-то влево, будто была уверена, что именно там, за стенкой, его и держат. — Он заплатил по всем моим счетам и привез в Местре. С тех пор я на него и работаю. — Она допила кофе и поставила чашку на поднос.

Брунетти слышал подобные истории бессчетное количество раз, но впервые он не уловил в рассказе ни единой нотки жалости к себе, ни единой попытки представить себя жертвой неумолимых обстоятельств.

— Скажи, а он, — Брунетти тоже кивнул в направлении соседней комнаты, хотя Франко, как потом выяснилось, находился через коридор от них, — он имел какое-то отношение к бару в Милане или здесь, в Местре? Или к Эдуардо?

Она уставилась в пол:

— Я не знаю.

Брунетти молчал. Тогда она добавила:

— Мне кажется, он меня купил. Или мой контракт.

Она подняла глаза на Гвидо и спросила:

— Зачем тебе это знать?

Брунетти не счел нужным ее обманывать.

— Мы нашли телефон того бара, в котором ты сейчас работаешь, в ходе другого расследования. Теперь пытаемся выяснить, как это может быть связано с нашим делом.

— А что это за расследование?

— Этого я тебе сказать не могу, — ответил Брунетти, — но пока что оно не имеет отношения ни к тебе, ни к Эдуардо, ни к твоей истории.

— Можно задать тебе вопрос? — проговорила она.

Когда он слышал подобное от Кьяры, то, как правило, говорил, что спросить-то можно, только это не значит, что он ответит. На сей раз он сказал:

— Конечно, спрашивай.

— А это никак не связано с тем… — она запнулась, подыскивая слова, — то есть с теми из наших, кто помер за это время.

— Кого ты подразумеваешь под «нашими»? — спросил Брунетти.

— Шлюх, — пояснила Мара.

— Нет, никак, — тут же ответил он, и она поверила. — Почему ты спрашиваешь?

— Да так. До нас всякие слухи доходят. — Она потянулась к подносу, взяла бутерброд и откусила маленький кусочек, потом рассеянно стряхнула с груди крошки.

— Какие слухи?

— Всякие, — сказала она и откусила еще кусок.

— Мара, — Брунетти пытался нащупать правильный тон, — если ты хочешь мне что-то рассказать или о чем-то спросить, это останется между нами.

Он замолчал на мгновение и добавил, прежде чем она успела что-либо произнести:

— Если, конечно, речь не идет о преступлении. А так можешь смело делиться со мной, чем хочешь, и задавать любые вопросы, — это не выйдет за пределы комнаты.

— Не для протокола?

— Не для протокола.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Гвидо.

Она улыбнулась, сообразив, что он представился своим настоящим именем.

— Стало быть, Гвидо-сантехник?

Он кивнул.

Мара откусила еще кусочек бутерброда.

— Всякие слухи доходят, — проговорила она, проглотив его и снова стряхивая крошки. — Знаешь, когда что-то случается, молва распространяется быстро. Так что всякое, бывает, услышишь, но никогда не помнишь толком ни где слышал, ни от кого.

— Что именно ты слышала, Мара?

— Что кто-то убивает таких, как мы. — Едва выговорив это, она тряхнула головой. — Нет, не так. Не убивает. Но много наших умирает.

— Не понимаю, в чем разница, — сказал Брунетти.

— Помню, была одна девчонка. Имени не знаю, худенькая такая, из Югославии. Летом с собой покончила. Потом еще Аня, из Болгарии, тоже счеты с жизнью свела. Худышку я не знала, а вот с Аней была знакома. Она никому не отказывала.

Брунетти сообразил, о каких преступлениях идет речь, и он точно помнил, что полиция не смогла установить даже имен жертв.

— И еще эта история с грузовиком. — Мара замолчала и взглянула на комиссара. В голове Брунетти мелькнуло какое-то воспоминание, но очень смутное.

Не дождавшись его реакции, она продолжила:

— Одна моя знакомая слышала, она забыла где, что в том грузовике перевозили девушек сюда, в Италию. Откуда, не помню.

— Они ехали сюда, чтобы заниматься проституцией? — спросил Гвидо и тут же пожалел об этом.

Она подалась назад и замолчала. Взгляд стал совсем другим, будто подернулся пеленой.

— Я не помню, — отрезала она.

По голосу Мары Брунетти понял, что контакт с ней потерян, что его вопрос мгновенно оборвал ту тоненькую нить взаимопонимания, которая связывала их минуту назад.

— Ты когда-нибудь об этом рассказывала? — спросил он.

— Полиции, что ли? — уточнила она и фыркнула, как бы не веря своим ушам. Так и не ответив на вопрос, она швырнула недоеденный бутерброд на поднос.

— Ты мне обвинение предъявлять собираешься? — поинтересовалась она.

— Нет, — сказал Брунетти.

— Так я могу сваливать? — Женщина, с которой он только что разговаривал, исчезла. Перед ним вновь была та проститутка, что привела его накануне к себе домой.

— Да, ты можешь идти. Хоть сейчас, — сказал Гвидо и добавил, не дав ей даже подняться со стула: — Для тебя не опасно выходить отсюда раньше, чем он? — Он кивнул в сторону комнаты, в которой на самом деле не было Франко.

— Этот? — Она презрительно хмыкнула.

Брунетти подошел к двери, постучал и сказал появившемуся на пороге Гравини:

— Синьорина свободна.

Она подхватила жакет, прошла мимо Брунетти к выходу и, ни слова не говоря, удалилась. Брунетти взглянул на Гравини.

— Спасибо за кофе, — сказал он и снова взял папку, которую молодой человек так и держал в руках.

— Не за что, Dottore.

— Вы не могли бы унести поднос? А я пока поговорю с мужчиной.

— Еще сигарет принести, синьор? Или может быть, кофе? — спросил Гравини.

— Нет, не стоит. Сначала стребую с этого Франко свои пятьдесят тысяч лир. — С этими словами Брунетти вошел в комнату.

Ему было достаточно одного взгляда на Франко, чтобы раскусить его: Франко у нас крутой парень, Франко рвет и мечет, Франко наплевать на полицейских, он их не боится. Но из досье, которое Брунетти держал в руках, и из разговора с делла Корте он знал и то, что Франко сидит на героине, а под стражей в полиции содержится уже десять с лишним часов.

— Доброе утро, синьор Сильвестри, — сказал Гвидо любезно, словно пришел поболтать о результатах воскресных футбольных матчей.

Сильвестри узнал его сразу.

— Сантехник, — процедил он сквозь зубы и сплюнул на пол.

— Ну что вы, синьор Сильвестри, — сказал Брунетти снисходительным тоном. Он уселся на один из свободных стульев, затем открыл папку и принялся изучать документы, сначала первую страничку, потом вторую.

— Так, что тут у нас: драки, сутенерская деятельность, арест за торговлю наркотиками, ну-ка, — он снова открыл первую страницу, — вот, в январе прошлого года. На сей раз, вас могут обвинить в том, что вы присвоили себе заработок проститутки. Дважды. Это, конечно, малоприятно, но я полагаю, что…

Тут Сильвестри грубо его прервал:

— Слышь, ты, сантехник, давай-ка поживее. Предъявляй обвинение, и я звоню адвокату; он приедет и вытащит меня из этой дыры.

Брунетти лениво взглянул на Франко и заметил, что тот сидит, вытянув руки по швам и сжав кулаки, а на лбу его поблескивают капельки пота.

— Я бы с удовольствием, синьор Сильвестри, но боюсь, что в этот раз вы совершили нечто куда более серьезное, чем все ваши предыдущие «подвиги», вместе взятые. — Комиссар закрыл папку и хлопнул ею себя по коленке. — Скажу вам больше: ваше деяние находится далеко за пределами компетенции городской полиции.

— Что это все значит? — воскликнул Франко. От Брунетти не ускользнуло, что его собеседник заставил себя чуть-чуть расслабиться, разжать кулаки и положить ладони на колени.

— Это значит, что в течение какого-то времени то заведение, которое вы так часто посещаете с вашими, э-э, коллегами, находилось под наблюдением. Они прослушивали все телефонные разговоры.

— Они? — переспросил Сильвестри.

— СИСММ[24], — пояснил Брунетти. — А конкретно — антитеррористическое подразделение.

— Антитеррористическое? — повторил Франко ошарашенно.

— Вот именно. Похоже, этот бар использовался людьми, причастными к взрывам в музеях Флоренции, — вдохновенно импровизировал Брунетти. — Я, наверное, не должен вас в это посвящать, хотя, с другой стороны, раз уж вы влипли в такую неприятную историю, то почему бы нам об этом не поговорить?

— Во Флоренции? — Франко был в таком состоянии, что мог только тупо повторять услышанное.

— Да. Мне самому известно немного, Насколько я понял, телефон в баре использовался для передачи неких сообщений. Ребята из спецслужб поставили этот телефон на прослушку примерно месяц назад, действовали по закону, судебное распоряжение, все дела. — Тут Брунетти красноречиво потряс перед носом у задержанного папкой. — Когда мои вас вчера арестовали, я попытался втолковать тем, другим, что вы всего лишь мелкая рыбешка, а значит, по нашей части. Но они и слушать меня не стали.

— Что это все значит? — снова спросил Сильвестри. Вся злость, звучавшая в его голосе, куда-то испарилась.

— А это значит, что они будут действовать в соответствии с законом о борьбе с терроризмом, — проговорил Брунетти, вставая. — Понимаете, синьор Сильвестри, просто между спецслужбами возникли разногласия, такое бывает. Теперь вас продержат сорок восемь часов.

— А как же мой адвокат?

— Вот двое суток пройдут, и звоните ему на здоровье. Всего каких-то сорок восемь часов, из которых вы просидели уже… — Брунетти отогнул манжету рубашки и взглянул на часы, — уже десять часов. Так что подождать вам осталось полтора дня, а потом вызовете адвоката, и он в два счета вас отсюда вытащит.

Сказав все это, Гвидо приветливо улыбнулся.

— А вы здесь зачем? — спросил Сильвестри, взглянув на него с подозрением.

— Вас ведь мои люди арестовали, вот мне и показалось, что я, ну, вроде как впутал вас в это дело. Ну и решил хотя бы зайти, объяснить, что к чему: больше-то я ничего не могу для вас сделать. Я с этими орлами из СИСМИ не первый раз сталкиваюсь, — проговорил Брунетти устало, — объяснять им что-то — дохлый номер. В законе сказано, что они имеют право задержать любого человека на сорок восемь часов, никого об этом не извещая. С этим просто надо смириться.

Он снова взглянул на часы.

— Не беспокойтесь, синьор Сильвестри. Уверяю вас, время пролетит незаметно. Если вам журнальчики какие-нибудь понадобятся, скажите офицеру, договорились? — С этими словами Брунетти направился к двери.

— Пожалуйста, — взмолился Сильвестри, очевидно впервые обращаясь к полицейскому в таком тоне, — прошу вас, не уходите.

Брунетти развернулся на сто восемьдесят градусов и, склонив голову набок, уставился на Франко с выражением откровенного любопытства.

— Вы уже решили, какие журналы хотите почитать? «Панорама»? «Архитектурный вестник»? Или может, «Христианская семья»?

— Чего вам от меня нужно? — спросил тот резко, но не зло. Капли пота у него на лбу стали еще заметнее.

Было очевидно, что играть с ним и дальше нет никакой необходимости. Вот вам и крутой парень Франко, вот вам и смельчак!

Комиссар задал свой вопрос строгим спокойным, голосом:

— Кто звонит вам по телефону в баре и кому вы звоните с этого телефона?

Сильвестри потер лицо, провел руками по голове, словно пытаясь прижать волосы к самому черепу; потом потер рот, будто вытирался после еды, и, наконец, выдавил из себя:

— Есть один человек. Он звонит мне и сообщает, когда привезут новых девочек.

Брунетти молчал.

— Я не знаю, кто он и откуда звонит. Просто связывается со мной где-то раз в месяц и говорит, где их забрать. К тому времени их обрабатывают как надо, чтобы смирные были. Мне остается только встретить их и расставить по рабочим местам.

— А деньги?

Сильвестри не ответил. Брунетти развернулся и направился к выходу.

— Я отдаю их женщине. Каждый месяц. Когда тот человек со мной созванивается, он говорит, когда и куда подъехать. Я подъезжаю и отдаю этой женщине деньги.

— Сколько?

— Все, что остается.

— После чего остается?

— После того, как я отдаю девицам их часть заработка и оплачиваю их жилье.

— И сколько выходит?

— По-разному, — ответил Сильвестри уклончиво.

— Сильвестри, не морочьте мне голову, — сказал Брунетти, давая волю раздражению.

— Бывает, миллионов сорок — пятьдесят за месяц. Бывает, меньше.

Из этого Брунетти сделал вывод, что бывает и больше.

— Кто такая эта женщина?

— Не знаю. Я ее никогда не видел.

— Как это?

— Мне говорят, где будет припаркована ее машина. Белый «мерс». Я должен подойти к машине сзади, открыть дверь и положить деньги на заднее сиденье. После этого она уезжает.

— Хотите сказать, что никогда не видели ее лица?

— На ней всегда шарф и темные очки.

— И все-таки, какая она? Высокая? Худая? Белая? Темнокожая? Блондинка? Старая или молодая? Ну же, Сильвестри, необязательно видеть лицо женщины, чтобы определить хотя бы это.

— Она довольно высокая, а вот цвет волос не знаю. Лица ее я не видел, но мне не показалось, что она старая.

— Номер машины?

— Не знаю.

— Неужели не видели?

— Нет. Мы всегда встречались ночью. Фары она не включала.

Брунетти не сомневался, что Сильвестри лжет, но он также понимал, что больше из этого типа все равно не выжмешь.

— Где вы обычно встречаетесь?

— На улице. В Местре. Однажды в Тревизо. По-разному. Он звонит и говорит, куда мне подъехать.

— А девочки? Как ты с ними встречаешься?

— Так же. Он говорит, на каком углу они будут ждать и сколько их будет, и я встречаю их на своей машине.

— Кто их сопровождает?

— Никто. Приезжаю — а они уже там. Стоят, ждут.

— Вот прямо так? Как скот, что ли?

— Они ж знают: если рыпнутся, хуже будет. — Голос Сильвестри вдруг сделался прямо-таки свирепым. — Откуда они приезжают?

— Да отовсюду.

— В смысле?

— Из разных городов. Из разных стран.

— Как они сюда попадают?

— То есть?

— Как они оказываются в очередной… э-э, партии?

— Да это же просто шлюхи! Откуда мне знать, что да как у них получается? Я же с ними, блин, не беседую. — Франко засунул трясущиеся руки в карманы и проговорил: — Когда вы меня отсюда выпустите?

— Сколько всего девочек ты привез в бар?

— Все! Хватит! — заорал Сильвестри. Он вскочил и ринулся к Брунетти. — Выпустите меня отсюда, немедленно.

Брунетти не шелохнулся. Сильвестри замер и отступил на пару шагов. Брунетти постучал в дверь, и Гравини мгновенно открыл. Комиссар вышел в коридор, подождал, пока дверь закроется, и распорядился:

— Значит, так: пусть посидит еще полтора часа. Потом отпустите.

— Да, синьор, — выпалил Гравини, отдавая честь начальнику, который уже повернулся к нему спиной и направился к выходу.