Сделка

Глава двадцать седьмая

Максим взлетел по гулкой лестнице и позвонил в знакомую дверь.

«Надо же, — подумал он, — а ведь я ушел отсюда всего полтора часа назад».

Знакомая соловьиная трель прозвучала глухо, словно сквозь вату. Правда, на сей раз Максим шагов не слышал, просто дверь лязгнула, затем дернулась, но теперь открылась не совсем, а на цепочку.

— Добрый день, — снова поздоровался он, увидев в узкой щели половину лица домохозяйки Вики. — Я приходил сегодня. Следователь военной прокуратуры полковник Латко. Вы помните меня?

Дама кивнула, давая понять, что да, мол, помнит, и тут же, предупреждая его следующий вопрос, визгливо выдохнула:

— А Георгия Витальевича нет.

— Да? — расстроился Максим. — А где же он?

— Ушел по магазинам.

«Интересно, — подумал Максим, — у него есть домохозяйка, а он сам ходит по магазинам?»

— А давно, простите, ушел Георгий Витальевич?

— Минут сорок, — ответила Вика, подозрительно поглядывая сквозь щель на гостя. — Ему кто-то позвонил, он собрался и ушел. А на пороге сказал, что в магазин.

— Кто позвонил?

— Не знаю, какой-то человек, мужчина.

— Кто подошел к телефону? — продолжал допытываться Максим. — Вы или сам Георгий Витальевич?

— Я, конечно же, подошла. Я всегда подхожу к телефону. Я у Георгия Витальевича вместо секретаря работаю. — Она хмыкнула, и непонятно было, довольна она своим совместительством или же наоборот.

«Скорее всего, — решил Максим, — верно все-таки первое предположение. Наверняка довольна. А может быть, совмещает она вовсе и не две должности, а три. Третья — временная жена. В конце концов, Иверин немолодой уже мужик, тут каждый день на счету. Правда, странно, что он на такую бомбочку запал, но ведь неисповедимы пути Господни, да и на вкус и цвет, как известно…»

— А как представился этот человек?

— Никак не представился, — фыркнула Вика.

— А вы не узнали голос? — продолжал донимать ее вопросами Максим. — Если вы постоянно подходите к телефону, то, наверное, знаете голоса.

— Ну, может быть, и узнала, — резковато ответила женщина. — А вам-то что за дело, узнала я или нет? Вот вернется Георгий Витальевич, я ему расскажу, что вы здесь приходите, расспрашиваете, разнюхиваете.

— Поймите, — сказал Максим, наклоняясь вперед, — может статься, что Георгий Витальевич в большой опасности. А я хочу, чтобы эта опасность не переросла в нечто большее. Понимаете меня?

Женщина уставилась на него с еще большей подозрительностью.

— Ладно, в конце концов, не хотите отвечать — не отвечайте, Бог с вами. Вот этот человек, — Максим вынул из кармана фотографию лже- Панкратова, — его вы знаете?

Вика вперила взгляд в карточку, несколько минут рассматривала ее, а затем кивнула:

— Похож на Валеру. Он приходил к Георгию Витальевичу два или три раза. Фамилии не знаю, отчества тоже. Георгий Витальевич его просто Валерой называл. Молод он еще для отчества-то. Неприятный, — она зябко передернула плечами. — Правда, точно не скажу, он это или не он. Вроде бы и похож, а вроде и не очень.

Голос ее звонко разносился по всему подъезду, и Максим поморщился.

— Скажите, это он звонил?

— Когда? — непонимающе глядя на Максима коровьими глазами, спросила женщина.

— Перед тем как Георгий Витальевич ушел, — сдерживаясь изо всех сил, чтобы не заорать, уточнил Максим. — Он звонил?

Женщина опять задумалась, затем неопределенно дернула плечом:

— Может быть, он. А может быть, нет. Не знаю. У Георгия Витальевича телефон старый, голос сильно искажает. Но человек, который его побеспокоил, — она так и сказала «побеспокоил», как большого начальника, — звонил и раньше. Георгий Витальевич его знает. Он не любит, когда посторонние звонят, а тут не назвались, сказали, что срочно. А когда я спросила, кто, ответили, что по поводу какого-то контракта. И Георгий Витальевич тут же взял трубку.

— И сразу после разговора ушел? — спросил Максим.

— Нет, он собирался, напевал что-то, потом сказал: «Через час вернусь», и ушел.

— И вы не знаете, куда?

— Не знаю, — ответила Вика.

Максим вздохнул.

«Наверняка, — подумал он, — все соседи уже в курсе нашего разговора. Ну да ладно, делать нечего».

— Спасибо, Вика.

Самое главное он узнал: лже-Панкратов купил у Иверина форму, скорее всего именно об этом контракте и шла речь. Максим боялся другого: эти люди поставили ему в кабинет «жучка», причем сделали так, чтобы Максим почувствовал беспокойство, начал искать и нашел его. Своеобразное предупреждение. Значит, в целом они были в курсе дел, знали, что он вышел на Фурцева, и каким-то образом выяснили насчет его визита к адвокату, а адвокат был единственным связующим звеном между проданной формой и трупом, найденным на дороге. Даже если удастся задержать лже-Панкратова, тот вряд ли в чем-нибудь признается. Скорее всего будет отпираться. Я, мол, не я и лошадь не моя. Да еще и паспорт выкинет. Имя — да, Валера, а фамилия — Сидоров. Вот, по документам проверьте. И действительно, окажется, что именно Сидоров, а не Панкратов. В части был. Но там просто другу помогал. А уж куда Иверин дел форму, не знал и не знаю. Тут помогла бы фотография из милиции. Подделка документов преследуется по закону, однако все-таки не столь строго, как соучастие в убийстве. А от любого соучастия лже-Панкратов отвертится. Ведь, кроме Иверина, никто не знал о проданной форме, посему выходило, что именно это звено и надо выбивать из цепочки. Тогда Максим останется со своими фактами на голом месте.

Он обругал себя за то, что не додумался снять с Иверина официальные показания сразу. Понадеялся на «потом». Но, черт побери, кто же знал, что все так круто обернется? А если Иверин умрет и об этом сообщат Фурцеву, тот, конечно же, отобьется от всякой левой формы, скажет, что продавал исключительно тряпье. Трупа нет, технички нет тоже, и получается, что со всех сторон шито-крыто.

Максим повернулся и снова позвонил, и снова та же трель, те же шаги, грохот цепочки и настороженный глаз.

— Извините, Вика, это снова я. Будьте любезны, передайте Георгию Витальевичу, чтобы он обязательно перезвонил мне, как только появится. — Максим записал на листе из блокнота свой телефон, отдал его женщине. — Обязательно. Речь идет о его безопасности.

Та взяла листок осторожно, словно это был по меньшей мере стакан с ядом, а ее склоняли к соучастию в убийстве собственных родителей.

— Хорошо, передам, — наконец гаркнула она на весь подъезд, захлопнула дверь и загремела засовами.

Максим вздохнул и начал спускаться по лестнице. Его не оставляло чувство, что во всем этом что-то не так. Что есть у всей этой цепочки некая конечная цель, вокруг которой все и вертится. И дело тут не в шмотках, и даже не в адвокате, и не в трупе солдата, хотя насильственная смерть сама по себе штука грязная и страшная. Существует некое облако, черное и зловещее, которое висит над их головами, и к этому-то облаку они все и тянутся, слетаются, как мотыльки на свет. И кто-то сейчас манипулирует им, Максимом, направляет его к чему-то неведомому, подталкивает, только Максим никак не мог понять, к чему. Он чувствовал, что его наводят на нужного человека, дают что-то узнать, а затем обрубают хвост. Украли тело, украли техничку, правда, дали узнать фамилию, подставили Фурцева. Но если пропадет Иверин, то и показания пузана будут стоить не больше выеденного яйца. А скорее всего Фурцев и вовсе от своих слов открестится. Адвокат был, да сплыл, даже личность Панкратова, вернее лже-Панкратова, подтвердить толком некому. И в конце концов, без четких показаний Иверина вообще невозможно доказать, что именно этот человек купил у него форму. Так что, куда ни кинь — всюду клин.

Максим вышел на улицу, огляделся, словно надеялся увидеть сейчас Иверина, идущего навстречу, живого, здорового, улыбающегося, помахивающего длинной, худой, как селедка, авоськой, в которой болтается батон хлеба.

«Хотя, нет, пожалуй, — невесело вздохнул Максим. — Такие, как Иверин, с авоськами не ходят. Часок-то, судя по словам Вики, уже был на исходе. Может быть, стоит подождать? Впрочем, Иверин сам позвонит мне, когда вернется».

Максим забрался в машину и скомандовал шоферу:

— В прокуратуру.