Сдвиг

Глава 10. Эмми попала в червоточину. Глава из трех частей

Провожая взглядом Корректора Эмми, созерцала исчезающую теплоту его недавнего присутствия. Розовой дымкой нежность таяла в её душе, туманность нежности рассеивалась и конденсировалась в прохладном сознании, от перепада температур теплая нежность выступила чуть заметным кристаллическим осадком с привкусом ванильного зефира. Укутала все неровности сознания едва уловимой розовой поземкой, то ли сахарным инеем, то ли зефирной росой. Все в душе Эмми на время стало розовым с привкусом чудесного ванильно-фруктового зефира. Странное необычное и незнакомое доселе чувство охватило её. Какой-то неведомый орган сначала возник внутри её организма, затем мерно заурчал, заработал. Грезилось. Все это смутило её, привело в состояние задумчивости. Сосредоточив взгляд на силуэте Корректора уже превратившимся в жирную точку, Эмми расфокусировала глаза и муаровый кокон над фигурой корректора раскрылся черно-белым цветком причудливой неправильной формы. Аура извивалась потрясающими узорами и завитками, уходила далеко в небеса и подобно пламени горящей свечи, муаровый цветок дрожал, колебался, как живой. Казалось еще мгновение, и она окликнет Корректора, попросит его не уходить и остаться с ней навсегда. Она закричит вдаль всеми возможностями молодого девичьего голоса, корректооор-корректорррр-коррректор. И возможно так бы и было, но не в этой реальности, а где-то там за пределами сознательного глубоко в пропасти бесконечного внутреннего пространства девочки.

Двойственное противоречивое чувство пульсировало в Эмми, разум продолжал испытывать неутолимый голод к получению новых знаний, к чтению, а тело и дух звали её последовать за корректором. Разум неукоснительно приковывал её взгляд к книге. Она прилипла к знаниям как муха, попавшаяся на липкой ленте, обреченная на погибель за пагубную страсть к «сладкому». Разрываемая противоречиями Эмми осталась на месте, намертво приклеившись к общественной читальне, слегка смутившись охватившим её постыдным девичьим мыслям. Эмми загадочно улыбнулась, о чем-то подумав.

Вокруг за столами в Общественной читальне № 0454 на площади Нижегородских поэтов уже собралось несколько сотен человек. С разных сторон доносились смешки, заглушаемые сочным шелестом страниц множества книг. Толстяк с красочным широкоформатным изданием Антология Юмора в Мировой Литературе Том 7 придвинулся к ней, так чтобы она могла читать, глазами показывая на книгу, Эмми с жадностью пялилась на новую интересную книгу, и они с головой погрузились в чтение юмористических рассказов и уморительных сказок. Эмми ликовала.

Время от времени они прерывались, захлебываясь от смеха, и стараясь не создавать уж слишком много гомона и не мешать другим, закрывая рты руками ржали над прочитанным. Толстяка звали Вадимиусом, отрок 27 лет, забавный балбес из сферы канцелярских принадлежностей. По жизни его интересовали только несерьезные книги широкоформатные в цветастых ярких переплетах и совсем не волновали фундаментальные знания и точные науки. Эмми бегло прочитывала страницу за страницей, не упуская из сознания глаз Корректора, запаха его одежды пропитавшейся вкусом фолиантов и древних многотомных изданий, старая качественная бумага пахнет определенным неповторимым духом разума и интеллекта. Она помнила и знала этот волнующий запах с детства, когда отец доставал из подпола свертки аккуратно уложенных в плотную ткань книг, разворачивал их и бережно открывал обложки чтобы прочесть ей новые еще не известные сказки, истории, технические данные и формулы. Что с ними, как они там одни без неё вспоминают ли о своей дочери и помнят ли вообще. Там, где родилась Эмми, память хоть и имела место в сознании людей, но была катастрофически недолговременна и даже эфемерна. В их деревне оперативная память человека от рождения была слишком маленькой и утлой, быстро изнашивалась, забивалась информацией, затем подло зависала и только перезагрузка помогала победить беспамятство. Почему у большинства жителей деревни оперативная память была ни к черту, никто не знал, поговаривали, что эта напасть из-за вредного смрада болот которые окружали поселок со всех сторон. Другие говорили, что это проклятие из древности, якобы бог оперативной памяти проклял жителей деревни № 2289 670123 за их деревенский сплетнический образ жизни, когда не знания из книг, а пересуды да кривотолки были главным информационным потоком деревенщины, ну чем не повод заменить нормальную оперативку на утлую дырявую и зависающую памятульку.

Проснувшись однажды, ты могла запросто встретить удивленных родителей, вспоминала Эмми, вопрошающих кто ты дитя и как попала в наш дом, сколько раз Эмми приходилось объяснять им, что она есть их дочь, которая живет с ними от самого рождения до тех самых пор. Эмми часто от бессилия рыдала, родители же мама и отец люди, доверчивые и искренние (и, слава богу) верили ей, её слезам и занова с чистого листа начинали жизнь со своей дочерью, о которой они чудным образом забыли поутру, домашние воспоминания едва не вытеснили из её души прообраз Корректора. Тут стоит отметить, что Эмми была редким исключением в их поселке, белой вороной так сказать, с её оперативной памятью был совершенный порядок, она-то помнила все досконально. И вся немногочисленная деревенская община все 700 тысяч жителей шли к ней за тем, что могли забыть, за эти самые заслуги Эмми так и прозвали в деревне Запоминайка Эмми. Сколько всего ей приходилось помнить долги, родственные связи, банковские вклады и еще много всего, что не могли запомнить деревяне. Однако она не на шутку испугалась от одной мысли, что нахлынувшие воспоминания о доме вытеснят сладкие зефирные думы о Корректоре, слава алфавитам этого не произошло, его взгляд его запах его психомоторика несмываемой гравюрой запечатлелись у неё в душе и сохранились в глубине её сознания навсегда.

Страница за страницей, история за историей — читалась Антология Юмора в Мировой Литературе Том 7. Три полные чашки кофе, чтение увлекало… Тем временем улицы до отказа наполнились читающей братией, девушки и парни с книгами, по одиночке и небольшими группами читали под сенью деревьев, на лавочках, за общественными столами, на газонах, сидя на государственных тротуарных поребриках, многие читали на ходу, другие стоя, облокотившись на столбы и стволы деревьев — все читали, жадно поглощая знания, город жил своей обычной насыщенной интеллектуальной жизнью.

Внезапно погас свет. Просто погас свет, на фонарных столбах, на головных светильниках-шапках, в окнах близлежащих редакций и библиотек, даже самые дальние огни бесследно исчезли. Погас абсолютно весь свет, который только существовал и небо покрытое звездами и многолунием, будто исчезло, ибо ни звезд, ни лун не стало видно. Свет пропал так, будто его и не было вовсе никогда. На секунду воцарилась гробовая почти зловещая тишина. Буквально на секунду все присутствовавшие в том районе замерли в растерянных чувствах внезапной непроглядной темноты. Что случилось? Эй, электрика на мыло! Включите свет! Блин! С разных сторон раздавались недоумевающие возгласы и чертыханья, послышался гневный свист, так бывает в государственных кинотеатрах, когда внезапно обрывается старая заезженная кинопленка, обрыв на самом интересном месте. Нашлись и те, кто заржал, или захихикал, скрывая за вымученным весельем страх и тяжелые предчувствия. О боже — прошептал толстяк, — похоже, началось… Что началось? СДВИГ? — тоже шепотом спросила Эмми. Толстяк не ответил, до её ушей донесся едва слышный писк или всхлип, вероятно, мужчина заплакал. Люди зашевелились, пытаясь выйти из-за столов, темнота пугала. Внезапно со стороны парка раздался подозрительный стрекочущей шум, будто кто-то щелкал прищепкой для белья (Рисунок прищепки для белья прилагается). Штык штык штык — сотни тысяч щелканий невидимыми прищепками, пугающий звук приближался, сначала волны трескотни были чуть правее от читальни, потом чуть левее, звук передвигался волнами, неким невидимым большим косяком трескотня приближалась к публичной читальне. Женский истошный крик оглушил округу, как дьявольский свисток арбитра, с людей мгновенно спало оцепенение, и началась животная паника и давка, все побежали прочь от неприятного звука, хлопки падающих на землю книг и людей. Затем все услышали второй, третий, четвертый и пятый душераздирающие крики, звуки доносились из самой дальней части читальни. Крики, несомненно, страдальческого типа. Массе читателей без слов стало понятно, что кричащие испытывали нечеловеческие мучения, можно было предположить, что их настигла страшная мучительная смерть.

Люди в панике побежали кто куда. Эмми тоже выбралась из-за стола и, налетая на других читателей на столы и стулья, кинулась прочь. Попутно наступая на книги, очень неприятно наступать на книги омерзительно неприятно и обидно наступать на книги, даже неприятней, чем случайно наступить на руку упавшего в темноте человека или на тело. Только не на книги, только не на книги — шептала Эмми. Ей было проще других передвигаться в темноте, она имела отточенный навык, сколько раз ей приходилось прятаться с родителями в темном подполе, когда в деревню наведывались тьмецы. Трехмерный план читальни был идеально воспроизведен в её сознании натренированной оперативной памятью, поэтому в отличие от других Эмми смогла быстро покинуть площадь. Достигнув поручней узкой второстепенной улицы Эмми держась за стальную трубу рукой стала быстро удаляться от того места, где еще совсем недавно читала книги почти тысяча человек. Крики боли, стоны поранившихся в темноте людей и просто истерические вопли издаваемые мужчинами и женщинами — безумным аудио фоном гнали её прочь от читальной площади. Прищепочная трескотня полностью накрыла всю площадь. Криков стало во сто крат больше. Ей показалось, что в агонии сотен голосов она слышала визжащий тенорок знакомого голоса Вадимиуса, любителя несерьезной литературы. Слезы хлынули по её щекам, ни огонька, ни капли света ничего, на что можно было ориентироваться только труба поручень ограждения, да душераздирающие крики умирающих горожан, ах да и неприятная прищепочная трескотня.

Как это произошло не ясно, но турникет внезапно исчез, может, кончился… Эмми скользнув подошвой по склизкому склону внутренностей земли, упала вниз. Потеряв опору, девочка устремилась куда-то в сужающуюся раструбом большую земляную червоточину. Проскользив буквально метра три Эмми достигла дна воронкообразной ямы, червоточина заканчалась вертикальным брезентовым стаканом, мешком с запирающим приспособлением на горловине. Почувствовав в себе добычу мешок мгновенно щелкнул автоматической закрывашкой сверху. Эмми оказалась в этом продолговатом мешке, как птичка в клетке. И продолжала продолжала проскальзывать с в уходящую вглубь земли нору, Эмми неслась по тесному склизкому туннелю червоточины в толщию земляных пластов. Жирная богатая углеводами и слизью земля буквально всасывала в себя мешок, утягивала пойманную девушку в глубины недр. Извивающийся узкий тоннель вел в бесконечную неведомую глубину. Временами Эмми кричала, но никто не слышал её голоса в свище слизистого тоннеля. В некоторых местах тоннель резко поворачивал, что приводило к болезненным ударам о стенки норы, от резкой пронзительной боли Эмми выключалась. На других участках тоннель вытягивался в струну и скорость падения, вернее скольжения достигала предела и если бы не естественная жирность недр, то вероятно мешок бы сгорел от трения вместе с Эмми. Долгие мучительные часы продолжалось падение внутрь Земли…

Временами в полубреду, она вспоминала прожитый день на поверхности, всплывали прочитанные накануне тексты о Сдвиге, возникали в сознании теплые добрые глаза Корректора. Безмолвные недра украли молодую читалку.

Продолговатые брезентовые мешки были собранны в тускло-освещенном помещении с низкими потолками. Мешков было несколько сотен, запечатанные автоматическими стальными крабами они выстроились в длинный безмолвный рядок. Во всех мешках находились уже истлевшие от старости человеческие кости, местная земля губительно действовала на жителей с поверхности. Проделав длинный путь сверху вниз, люди с поверхности слишком быстро старели, буквально за несколько часов проживали всю свою жизнь, съеживались донельзя, высушивались в скукоженные сухие головешки, конечно погибали. Гидроэнтендант младшего звена прапорщик Сапков шел мимо мешков, проверяя ударом ноги содержимое каждого мешка, рассыпалось в прах — значит в мусор на био-переработку. Поравнявшись с очередным брезентовым мешком, он в недоумении остановился, и нога его не провалилась в месиво пепла, а наткнулась на что-то пусть и небольшое, но все, же твердое и, по-видимому, живое. Тут Живчик — крикнул он кому-то в глубине катакомб, и начал расстегивать горловину мешка из раскрывшейся молнии на него посмотрела седая сморщенная женщина с удивительно детскими глазами. На лице Сапкова возникла гримаса отвращения и нетерпимости, ничего не объясняя, он, ударил по лицу пожилую женщину с детскими глазами, старушка заплакала.

Еще недавно там наверху в облаке непроглядной искусственной тьмы эта старушка была милой белокурой девочкой Эмми. Но здесь на глубине десяти тысяч километров под землей, физические законы имели другие природные характеристики неприемлемые для жителей поверхностного мира. Здесь, на большой глубине под землей, амплитуды колебания временных колец были слишком резкими, гиперболические кватернионы безвозвратно искаженны, перековерканы. К тому же частоты сегментов подземного времени имели непривычные компрессорные значения, а знаменатели течения времени и вовсе были разорваны нанотехнологами подземных лабораторий. Украденная у времени энергия, питала червоточные машины используя нескончаемый магнетизм временных волн в угоду черным замыслам подземной Империи, раздавливая яблочный узел временной погрешности в непривычный смертельный блин. Биологический сок живых существ от неправильного времятечения выветривался, напрочь, делая молодого старым, а старого мертвым, мало кому удавалось выжить, пройдя мясорубку червоточины. Эмми повезло, она ссохлась, постарела, уменьшилась в размерах, но она выжила, а это было не мало.

Эмми сощурила глаза от резкого искусственного света, на неё смотрело лишенное желтоватого пигмента плоское лицо с большими такими же бесцветными глазами, раскрытый рот с редко расставленными зубами источал гнилостную вонь, она невольно зажмурила глаза мечтая, чтобы все происходившее оказалось балаганным розыгрышем. Она не чувствовала боль от удара кулаком в черной кожаной перчатке с оттиском символики Двуглавого Ру, еще она заметила, что на руке ударившего её солдата было жемчужное ожерелье. Жемчужный прапорщик — обозвала врага Эмми.

Изображения Гидры были повсюду на форме солдат, на пуговицах и бляшках ремней и дополнительных стягивающих ремешков, на кожаных низких фуражках с обрезанными козырьками (отсеченные козырьки — символ беспредела, плевок на культуру традиций — Гамильтон) шитые золотыми нитями аксельбанты с побрякушками знаков отличий. Лица окружавших её надсмотрщиков гримированные особым изощренным способом серые полосы пепла по диагонали, обведенные черным глаза, изредка в мелкую черную точку скулы и носы, чаще в серую полоску или обрубленные грубые векторы молний.

Грубо вытащив Эмми из мешка, два крупных надсмоторщика, потащили её вглубь подземных переходов и коридоров. Попеременно ударяя по спине телескопическими кнутами, её вели по путаному лабиринту подземных переходов, газовые факелы на стенах горели тусклым светом, освещая грязные мощенные бюджетной тротуарной плиткой коридоры и переходы. Туннели вели то влево, то вправо, то вдруг уходили вверх, и становилось тяжело идти, так что сбивалось дыхание. Тело, отныне состарившееся вялое и негнущееся с трудом подчинялось постаревшей девочке, которая рыдая, шла вперед подгоняемая гроадом ударов жутких кожаных плетей. В каждый шаг она вкладывала максимум усилий и напряжения. То, вдруг, коридор круто уходил вниз, и тут понадобилась недюжинная сноровка не споткнуться и не покатиться кубарем вниз. Не то костей не соберешь. Эмми ковыляла под уклон, мастерски сохраняя равновесие, как когда-то в детстве в лесу.

В летние дни отец часто брал её с собой в горные ущелья. Они карабкались по узким опасным тропинам леса, и сильная молодая Эмми не уступала отцу в мастерстве балансирования. На склонах они собирали съедобные лесные цветы и ягоды. Крупные сочные ягоды и чудесные многометровые цветы, и дух этих сказочных растений казалось, возникал и тут в казематах Гидроэнтендантуры. Навьюченные вкусной поклажей Эмми с папаней балансируя над пропастью шли обратно домой. Каплями пота заливало и разъедало глаза, как и сейчас, и ей хотелось умыться, как тогда в детстве под карманным водопадом, чистой прохладной проточной водой.

Удар за ударом, шаг за шагом, подъем за подъемом, спуск за спуском она шла в неизвестность. Её шокировала незнакомая ей доселе русская ругань, официальный диалект недрантов. Она не понимала русских административных словосочетаний: «следуй тварь», «обязана, явиться срань господня» «иди вперед мразина поверхностная», «иди иди, ни то замочим тебя в сортире». Эмми понимала только одно значение сказанного, что останавливаться нельзя и падать нельзя, стоило ей на мгновение замедлить свой ход, как пара болезненных ударов кнутом обрушивались ей на спину, заставляя использовать больше чем просто силу одряхлевших мышц, «идти на жилах» сказал бы древний поэт или писатель.

Коридоры вывели конвой на открытое пространство. Вошли в огромный подземный холл. Настолько огромный, что в нем умещалось отдельно-стоящее высотой не менее ста метров здание из бетона и стекла с помпезными черными колоннами, и облицовкой из радиоактивного мрамора. На фасаде здания красовалось исполинское изображение герба подземного государства Гидрантов.

В основе герба был заостренный к низу кованный круглыми клепками щит, яркий символ тайной полиции и блока силовиков — это основа «справедливости» местного мироустройства, заключила постаревшая девочка. Далее на фоне щита изображение Земного шара, приплюснутого и от того напоминающего человеческий мозг, подумалось Эмми. Земля имела вырезанный торчащий из шара треугольный кусок, наполовину вынутый наподобие надрезанного арбуза, вероятно, он олицетворял недра Земли, как непреходящую собственность Гидроэнтендатуры. Земля с торчащим из него треугольным надрезом шокирующее изображение внутренностей планеты и уж на этом фоне красовалась двуглавое тело Гидры. С одной стороны двуглавой фигуры лицо с резкими рублеными чертами, острый взгляд маленьких красноватых и близко посаженных глазок, тонкие сомкнутые неприятные губы — подчеркивали холодность натуры, редкие бесцветные волосики на плешивой голове — дополняли неприятный портрет. На другой шее напротив лоснящееся от жира лицо самодовольного типа (самодурень-глупец — прозвала правую голову Эмми, на левую злую физию с тонкими сомкнутыми губами она старалась и вовсе не смотреть, потому что было страшно). Выражение лица правой головы такое же, как и у левой головы, холодное расчетливое и безжалостное, глупые глаза слегка на выкате, пухлые искривленные губы капризного мальчика, ровные лишенные мимических морщин щеки и надменная маска человека обладающего абсолютной властью над миром. Обе шеи уходили в темный хорошо скроенный костюм из дорогой импортной ткани. Под фигурой находилась надпись «Великий Властитель Недр Земных Абсолютный Хозяин Планеты Двуглавый Ру». Барельеф герб располагался по всей площади здания над воротами, хотя может это были не ворота, а двери, но к чему двери величиной в два, а-то и в три этажа, не понятно. Ниже под гербом над воротами-дверьми небольшая надпись мелким рубленым шрифтом, словно насмешка над здравым смыслом «Русский Справедливый Суд». Теперь Эмми догадалась, куда её ведут и уже понимала, что ей предстоит, в конце концов, пережить. В тот момент, когда они достигли тени здания, конвоиры остановились, как по команде, пали ниц и принялись усердно молиться, с трудом выговаривая сложные слова молитв. Перемешанный с жаргонизмами и нецензурщиной местный диалект настолько был плох в плане креатива и литературной значимости, что приводить его здесь дословно было бы оскорбительно даже для самого понятия бумажная книга. Этих слов мы в книгу вставлять не будем. Скажем только одно, конвоиры молились о повышении налогов, увеличении коммунальных платежей и ставок по ипотеке, они молили своего повелителя потуже затягивать петлю государственного бремени. Даже если бы Эмми и могла расшифровать термины криминального жаргона и грязную русскую брань, то ей все равно было бы невдомек, зачем просить всемогущество о планомерном удушении и гоноблении своих подданных. Но здесь под землей, как было сказано десятки раз, общепринятые понятия морали и логики были вывернуты наизнанку и переиначены.

Будь неладен этот Сдвиг, унесший жизни множества людей и её жизнь канет в лету, становилось ясно, что Эмилии грозит самая суровая кара: экзекуция подземного императорского суда. Только за то, что её глаза были открыты миру, они были беззащитны, добры и искренни, а здесь такой взгляд приравнивался к попытке свергнуть действующую власть. Её свободолюбивый взгляд и небесно-голубой цвет глаз одни только эти свойства были тяжким преступлением, приплюсуй сюда естественный желтоватый цвет кожи и тепло тела — это был комплексный вызов, призыв к неповиновению, угроза для холодного подземного мира, повод сомневаться в его абсолютной правоте.

К парадному подъезду здания суда подъезжали дорогие автомобили и лимузины представительского класса. Украшенные массивными колпаками проблесковых маячков и рявканьем крякалок сверхдорогие машины с типичными изысканными номерными знаками выстраивались у подъезда. Там были черные Мерседесы, молочно-белые Лексусы и хромированные БМВ. Некоторые из машин были инкрустированы бриллиантами и сапфирами, деталями с золотым или платиновым напылением, на особо дорогих автомобилях даже лобовые и боковые стекла были выполнены из золота или серебра. Из экзотических машин вываливались в темных велюровых костюмах вассалы, вразвалку вышагивали по нежнейшему ковру высокопоставленные гидранты. Низшие чины кланялись, как китайские болванчики. Совсем мелкие служки стояли на коленях и лизали бесцветными языками землю, отвратительное уничижающее достоинство человека зрелище, Эмми такого отродясь ни видывала и увидит ли когда-нибудь. Кто были эти люди? Чиновники и капиталисты все достижения, которых акции на недра нашей планеты, акции на воду, песок и нефть, на гравий и воздух, на горящие газы. По сути, они владели всеми энергетическими запасами Земли — может ли это быть поводом для поклонения им, как к писателям, как к творческим божествам?

Эмми провели по узким технологическим коридорам, затолкали в дверь, затем в маленькую комнатку с низкими потолками. Стены из бетона отсутствие окон, полутьма. Щелкнули её глаза полароидом (Polaroid Corporation (русск. Поларо́ид Корпоре́йшн, Корпора́ция Поларо́ид) — американская компания, занимающаяся производством фототехники и бытовой электроники (LCD-телевизоры, портативные DVD-плееры, цифровые фоторамки). Polaroid широко известен, как производитель фотоаппаратов, позволяющих делать моментальные снимки на бумаге). Ей надели на глаза стальные кованые накладки, которые намертво затянули гайками — фиксаторами. Чтобы ненароком или каким другим волшебным образом она не содрала их с лица во время суда.

Мочить, ха-ха в сортире! — заливаясь злорадным смехом, орал жемчужный прапорщик. Эмми упаковали в узкий вертикальный ящик. Суть пытки сводилась к тому, что в этом, то ли каменном, то ли стальном ящике нельзя было ни повернуться ни сесть ни удобно облокотиться. Геометрия ящика позволяла только стоять, причем на полусогнутых ногах в очень неудобной и болезненной позе. Словно цапля в клетке Эмми находилась внутри этого пыточного сортира. Едва захлопнулась дверца ящика, из отверстий сверху полилась холодная, как лед вода. Вода сначала попала Эмми за шиворот, затем полностью пропитала одежду и волосы. Стенки сортира источали еще более низкую температуру, чем стекающая вода, приплюсуйте к этому неудобную позу и отсутствие возможности изменить свое положение, тогда вы поймете, что подземные милиционеры знали толк в изощренных пытках, если не сказать больше были превосходными мастерами делать больно. Щелкая челюстями от холода, корчась от болей в мышцах, она временами теряла сознание, её тошнило и сводило мышцы ног, спины, воротниковой зоны шейного крестца. Невыносимая боль высасывала из Эмми остатки жизни. Чтобы как-то выжить пережить мучения Эмми начала мысленно читать сказку скринсейвер — Синяя собака, эту сказку она помнила наизусть. Чтение такого текста уводило сознание в другое место…

Жила была синяя собака. Все в ней было синим и глаза и шерсть и хвост, и даже когти у неё у этой синей собаки были синими. Как-то утром шла эта синяя собака по улице.

Шла шла шла шла да вдруг упала и умерла.

Лежит себе мертвая, посреди улицы и никому нет дела до неё.

Тут открылась в синей собаке дверца малюсенькая, и из этой дверцы вдруг вышло четырнадцать желтых кошек, все в этих кошках было желтое и шерсть и уши, и усы, и даже когти были у желтых кошек этих, что из собаки вышли, все у них было желтым. Вышли желтые кошки из собаки из маленькой дверцы, что открылась в собаке и, создав круг вокруг собаки стали к ней спинками.

Ну как бы как часовые или как часы вернее циферблат часов встали желтые кошки, вокруг синей собаки мертвой. Четырнадцать желтых кошек вкруг синей собаки. Стоят себе желтые кошки, и тут они на здании лапки все разом поднялись, как по сигналу и лапками стали перебирать ну как будто невидимый диван лапками дерут, секунд пять они невидимый диван лапками подрали, затем опустились опять на четырехлапье, и пошли каждая в свою сторону.

Итак, 14 желтых кошек, которые желтые были целиком и хвосты и усы и глаза у них были желтые и кстати и даже когти у них были желтые, и в 14 разных сторон двинулись эти желтые кошки прямиком от мертвой синей собаки, из которой они и вышли через маленькую дверь, которая в чреве собаки открылась после её смерти. А как они желтые кошки вышли из собаки мертвой синей, все 14 желтых кошек как вышли, так дверца и захлопнулась в синей собаке и исчезла.

Шли шли шли шли шли все четырнадцать желтых кошек в четырнадцать разных сторон от синей мертвой собаки из которой они и появились. И вдруг упали все четырнадцать кошек на бок и издохли. Тут у каждой желтой кошки в голове открылся люк, и оттуда выпорхнули по 22 красных голубя из каждой желтой кошки посредством открытия маленького люка на голове, вылетели по 22 красных голубя. Взлетели все эти красные голуби в небо.

Летели летели летели летели летели эти красные голуби ввысь и где-то на высоте примерно 1 тысяча метров над уровнем моря все эти красные голуби собрались в стаю.

Стая летала летала летала летала летала летала одним огромным роем ну прямо как пчелы, летала летала летала стая огромная красных голубей и потихоньку на землю опускалась, с каждым кругом все ниже и ниже и ниже и ниже снижалась траектория полета этой стаи красных голубей пока чуть ли не земли коснулась эта стая вернее один красный голубь-таки коснулся крылом земли и..

Вдруг вся стая красных голубей слилась в одно ярко красное марево, марево сверкнуло краснотой и неожиданно марево из спекшихся голубей посинело! И оп возникла синяя собака из спекшегося марева красных голубей, замотала головой новая синяя собака, словно отряхаясь от воды словно купалась она и..

Пошла по своим делам синяя собака дальше по улице. Шла шла шла шла шла шла шла синяя собака по улице и вдруг упала и умерла, примерно через минуту открылась в синей собаке малюсенькая дверца и из собаки выскочили 14 ярко желтых кошек…

(Далее повтор)

Через несколько часов пытка «мочить в сортире» — закончилась. Полуживую Эмми достали из узкого ящика и бросили на пол. Посыпавшиеся удары коваными башмаками привели рано постаревшую читалку в сознание. О если бы не сказка скринсейвер вряд ли ей удалось выжить после такого испытания, либо она тронулась бы умом от мучений нечеловеческих, либо не выдержало бы сердце, спасибо Синей собаке. Девушку старушку стали собирать на выход. Для начала сверху она была обсыпана пеплом и мелом, чтобы не гневить своим цветным кожным покровом глаз судейских и вассальских. Руки сковали наручниками, на ноги надели сложные технологические кандалы, напоминающие усовершенствованные ролики и повели, вернее, покатили бедняжку куда-то.

Когда Эмилию вкатили в Главный зал судебных разбирательств, шоу уже вовсю разгоралось. Собрался весь свет Гидроэнтендатуры. Ждали только Его Двухглавие подземной Империи и верхушку Русского Справедливого Суда.

Эмми внимательно прислушивалась к происходившему в зале.

Внезапно она услышала шепот суфлера, вероятно, он был преставлен к ней, что бы рассказывать ей о происходившем вокруг ведь Эмми была ослеплена накладками. Суфлер зашептал:

— Судьи и механические гособвинители пока отсутствуют, их ждут уже собравшиеся в зале уважаемые граждане подземного государства. В первых рядах священные недровладельцы, министры, казначеи и олигархи подземной Империи — это высшая лига нашего королевства. В первых рядах члены святейшего синода Значимых — восседают они на высоких кожаных креслах. Кресла в этом самом экзальтированном ряду — кожаные ручной работы, инкрустированы резной костью, дорогими породами дерева и драгоценными металлами, кресла имеют функции массажа и поднимаемые удобные упоры для ног.

Сразу за ними, в креслах попроще из кожи ягнят и серн, находятся губернаторы и меры подземного Королевства. Выше чиновники высшего ранга Карательных структур и Органов Изъятия. За теми расположились Темнопромышленники производители Тьмецов и гадов, а за ними примерно на сотом ряду колдуны, ведьмы, гадатели и прочие магические персоналии, далее офицеры подземных картелей, ну и на семисотых и выше рядах за колючей проволокой на не струганных лавках чернь да мелкие госслужки, с правами рабов и поденщиков.

С первого до сотого ряда кресла и лесенки украшены драгоценными и полудрагоценными камнями, золотом и платиной, стоят слуги в ливреях с опахалами из бесцветных перьев, разносят на золотых подносах дорогие напитки и изысканные кушанья. С двухсотого по семисотый ряд седалища украшены качественным пластиком и красным деревом, использованы искусственные наполнители для набивки кресел, тут носят угощенья попроще пиво, да водку, в качестве закусок красную подсоленную рыбу, ветчину и недорогие сыры. С семисотого ряда и выше, где сидят на не струганных лавках довольствуются хлебом, дешевой бодяжной водкой и газированной водой. Все собравшиеся с нетерпение ждут появления суда и механических обвинителей.

Переводчик умолк, зал затих тоже, раздались звуки высокогорных ревущих раструбов.

«Суд идет» эхом громкоговорителей нарушил создавшуюся тишину диктор, послышался шум встающих.

— На позолоченных носилках вносят судей, те с надменными взглядами смотрят на всех присутствующих на подсудимую они даже и не взглянули, зашептал переводчик.

Какая глупость весь этот суд, какая безумная тупая глупость судить только за взгляд, только за то, что ты есть, и ты не такая как они и какое вообще они имеют право судить человека с поверхности земли, фактически из другого государства. Да и что это за суд, когда глаза подсудимого закрыты стальными накладками, даже обвинение не выдвинуто, а приговор этого фарса вероятно уж известен всем собравшимся. Глупое шоу, глупое неприятное и невыносимо занудливое, взяли бы и просто убили, к стенке на раз-два-три или повесили, зачем создавать эту пафосную лабуду.

Болели височные доли, в стальных накладках встроены стальные острые шипы, которые клыками впились в голову Эмми, фиксируя прибор намертво. Снять эти пластины можно было только вместе с кожей головы. Давило на череп, ныли уставшие ноги, все тело болело скрученное и сдавленное разными по назначению тисками и струбцинами-фиксаторами. Место подозреваемого представляло из себя сложный механизм, который издали напоминал футуристический стул, состоял из нескольких больших обручей и множества растяжек и фиксаторов, узлов и приспособлений намертво лишавших возможности двигаться тому кто был усажен в это устройство. Это было какое-то нечеловеческое изобретение, какое-то фантастическое кресло ужаса. Раскоряченная, как лягушка на столе у хирурга, Эмми изнывала от истязавших её тело мучительных приборов, сквозь боль она едва слышала голос шепчущего ей на ухо суфлера. К чему такие меры безопасности, что она дряхлая теперь старуха могла им противопоставить или будь она трижды свободна, даже при всем желании не справилась бы и с одним единственным из надсмотрщиков. От боли она временами теряла сознание, просыпаясь то тут, то там пропуская целые куски скверного постановочного суда.

— На сцене появляется придворный Соловей Володя Кирюкица, немолодой разговорчивый пошляк со следами недавно сделанной липосакции, на придворном Соловье дорогой кримпленовый костюм и богатые высокие ботинки со стразами — шепчет суфлер.

— Здрасте здрасте вам мои гнусности! — визжит в микрофон придворный Соловей Кирюкица.

Раздаются аплодисменты, кто-то свистит, слышатся шлепки падающих кусков пищи и скомканных бумажек, которые с первых рядов кидают в ведущего знатные особы, более высокие ряды с менее значимым людом попросту свистят и улюлюкают — шепчет голос в ухо Эмилии.

— Итаг встречаем, повелителя подземного царства, его Величество президента сорока сороков, владельца недр, избранного Землей на правление вечное, встречаем Двуглавого Ру!

Зазвучали торжественные фанфары. В залу вносят на троне Властителя недр земных Двуглавого Ру, жители подземного царства неистово приветствуют абсолютную вершину вертикали власти могущественного правителя планеты двухглавого президента — шепчет суфлер, — с потолка падают серебристые талончики на бесплатную воду. Первые ряды с наиглавнейшими лицами подземной государственной машины кланяются, снимают широкополые шляпы, с достоинством выражают свои чувства преданности — они первые золотые винтики нашей империи. Следующие за первыми рядами на вторых и третьих рядах до десятого плачут или молятся на вершину вертикали, выше сидящие хлещут себя строгими плетьми или розгами, так подданные выказывают жертвенность своей службы, халатно, но регулярно выполняемую ими — прокомментировал воодушевленным голосом суфлер.

Сидящие за сотыми рядами средние вассалы дуют в вувузелы, истошно самоотверженно аплодируют до крови на ладонях, мелкие сошки лижут землю под своими ногами, выражая свою дотошную преданность ложно избранному президенту подземного царства. Ну а в верхних рядах самых бедных рабских рядах тоже чтут и тоже выражают, но своим постыдным нищенским способом — таинственно сказал голос.

Временами Эмми отключалась, сказывалось то, что она давно ни пила, ни ела, ни спала и книжек не читала, а адское кресло с пружинами растяжками медленно убивало её.

Когда закончилась вертикаль приветствия Двуглавого Ру, на сцене опять заскакал Соловей Володя Кирюкица, мастерски отбивая поклоны двухголовому Всемогуществу, он выкрикивал различные оскорбительные умозаключения, относящиеся к средним и низшим чинам государства.

— Те кто зарабатывают меньше тысячи монет в месяц — те говно! Говно! Говно! — кричал придворный Соловей, после этой фразы зал наполнился противоречивым всхлипом, чередующимся с гоготом, ну как вы поняли, ржали знатные недровладельцы, а всхлипывали бедные госслужки.

— А все, почему? — не унимался придворный словоблуд — А потому что я на этой стороне барьера, а вы на той, вы говно говно говно!

Чуть повеселив публику, придворный Соловей двинулся на «почести», и смахнув невидимые пылинки на радость собравшейся публике, со смаком вылизал сапоги Императора. Зал взорвался аплодисментами и криками «браво Володя и за нас там постарайся, лизни!» Только придворному шуту позволялась такая роскошь — чистить языком сапоги его двуглавости, остальным разрешалось лизать тока землю да обстановку которой касался могущественный правитель. Суфлер рассказывал много всего, но до Эмми долетали только небольшие обрывки.

Запомнился ей кусок из начала «шоу».

— Профилактикой от гриппа называли следующий традиционный ритуал Гидроинтендатуры, — пафосно говорил суфлер — Двуглавый Ру надевает специальные перчатки с вшитым в область ладони свинцовым утяжелителем — кастетом. По одному удару по челюсти, но не со всей силы, а с театральным усилием получали самые приближенные к его величеству недранты. Затем уже получившие по челюсти оборачивались к менее значимым в вертикали и отрывались по полной. А те в свою очередь оборачиваюсь к еще менее значимым служащим, и повторялась экзекуция, до тех пор пока волна избиений не докатывалась до самых верхних рядов, на которых уже ломались под ударами не только носы, но и челюсти, а зубы так и сыпались желтым нелепым дождиком — вещал суфлер.

Император сидит, гордо подняв обе свои бесценные головы — не унимался суфлер. Левая голова более сухая, с тонкими всегда сомкнутыми губами, правая голова с неизменной ухмылкой — развернуто описал суфлер. Перед оглашением приговора состоится пресс-конференция, как дань традиционным массовым конференциям, которые мастерски проводит левая более сухая голова Императора. Эмми опять потерялась от боли и усталости.

— Раньше буржуазия позволяла себе либеральничать, отстаивала буржуазно демократические свободы и тем создавала себе популярность в народе, теперь от либерализма не осталось и следа. Нет больше так называемой свободы личности. Права личности теперь признаются только за деньги… (голос Духглавого Ру, обрыв, аплодисменты)

— … У которых есть капитал, а все остальные граждане считаются сырым человеческим материалом пригодным лишь для эксплуатации. Растоптан принцип равенства людей и наций он заменен принципом полноправия эксплуататорского меньшинства и бесправием эксплуатируемого большинства граждан. Знамя буржуазно демократических свобод выброшено за борт…

— …Раньше буржуазия считалась главой наций, теперь не осталось и следа от национального принципа, теперь буржуазия продает права и независимость наций за доллары, так обстоят дела сегодня. Понятно, что есть основания на успех и победу в борьбе с теми, кто не хочет повиноваться диктатуре эксплуататоров. Да здравствует капиталистическая партия подземной империи!

— Уа, уа, уа, уа!!!!!!!!

— Да здравствуют черные цели номенклатуры!

— Тьма, тьма, тьма!!! (продолжительные овации).

— Да здравствует безраздельная беспредельная власть Двуглавого Ру!!!

— Есть, есть, есть, служим двуглавому вельможе!

— Уа, уа, уа — аплодисменты.

— Пусть живут и здравствуют недровладельцы и незыблемая вертикаль подземного царства!

— Уа, уа, уа. Сгинет мир, сгинет мир, наша возьмет, ура империи Тьмы, Ура Двуглавому ру! — Уа, уа, уа!

Потом ей казалось, что она слышит волнообразные овации и хором повторяющееся какие-то слова, то ли распни, то ли растли. Потом она опять проваливалась в мир теней и оттуда из мрака она доносились до неё слова обвинения, выкрики и оскорбления. И опять хором тут уж точно «распни». Эмми открыла глаза ей почему-то удалось это сделать, значит, они сняли накладки, две иглы приближались к её глазам, две страшные иглы приближались все ближе, какой-то прибор с трубками, заполненными черной жижей, две толстые острейшие иглы, боже как страшно, это конец, последнее, что подумал мозг девочки… Они выкалывают мне глаза…