Сдвиг

Глава 11 Квартал Желтые угодья. Самая желтая глава

Тысяча чертей карта нас не обманула! Перед нашими взорами открылся потрясающий вид на бесконечный желтый забор, за которым раскинулся до самого самого горизонта густой тропический лес, местами прореженный промышленными огородами, парками с аттракционами и чудаковатыми эко-домами. Это квартал Желтые угодья — его населяют желтые…

«Желтые» отличались от обычных людей ярким окрасом кожных покровов, бледный пигмент напрочь отсутствовал в их организмах. Они проживали в северных таёжных районах города и питались исключительно — земляной грушей Агуагава-Ротчестером золотистым. Этот плод местных земель хоть и являлся фруктом, но по вкусу был, прям как натуральное вяленое мясо, обваленное в пряных специях. Созревшая земляная груша Агуагава-Ротчестер золотистый имела характерную округлую форму, невольно напоминавшую человеческий мозг, но не бледно-серого цвета, как мозг человека, а золотисто-желтого. Леса богатые земляной грушей худо бедно кормили желтых. Естественно, нормальному человеку было бы дико питаться всего одним видом плодовых растений, однако желтым живущим в древесных бедных белковой пищей лесах не приходилось выбирать. Как утверждают ученые экстрасенсорные способности желтых (угадывать невидимые цифры, предсказывать погоду и природные катаклизмы, видеть человеческие недуги, как рентген одним взглядом просвечивая человека насквозь, и многое другое не менее впечатляющее) — есть следствие однообразного питания мистической земляной грушей. Невероятно, но этот плод явно наделен некими магическими свойствами до конца не изученными и таинственными.

Отведать земляную грушу простому человеку равносильно принятию сильнодействующего яда. Только желтые могли питаться этим странным растением, и оставаться невредимыми. Многовековое существование желтых там, в непроходимых чащах тропического леса, привело к тому, что в их организмах синтезировался врожденный антидот на яды, содержащиеся в этом удивительном растении. Одним из метаморфоз земляной груши является её способность в период созревания издавать звуки имитирующие разговоры людей, щебетание птиц, шум густонаселенного города, и даже женский плачь. Груша имеет сложную многоуровневую технологию созревания. Различают семь основных стадий созревания плода: брожение, биологическое разложение, насыщение сыростью, окостенение, ложная смерть, воскрешение и подлинное созревание (золочение). В последних стадиях созревания плода — груша проявляет редчайшие свойства для растений, она способна подрагивать, трястись и пульсировать, разрыхляя почву вокруг себя, и освобождаясь, таким образом, от земляных оков двигаться на небольшие расстояния. Желтые, как пастухи-огородники тщательно присматривают за урожаем и возвращают «убегающие» растения на прежние места. Необычная сельскохозяйственная технология многократного возвращения земляных груш на грядки имеет не только практическое значение, но и ритуальное. Этот уникальный плод находится на полноправном первом месте в иерархии национальных ценностей желтых, разделяя пальму первенства с ярким графическим символом желтой нации. Графический логотип этого угрюмого народца — изображение горелой спички на ярко желтом фоне. Спичка не зажигалась и не была объята пламенем, она отгорела своё, обугленный остов, трупик спички, червячок с черной склонившейся на бок головкой на палочке обгоревшего дерева — грустная графика желтой вотчины. Брендинг желтых, отгоревшая свое спичка, как нельзя лучше характеризовал жизненную философию жителей этого района, поголовно страдающих затяжными депрессиями и меланхолией.

Находясь, тут перед вратами в вотчину желтых мы с Гимениусом словно заразившись неведомым вирусом, впали в легкий ступор. Будто сами на секунду стали желтыми. На исполинских трехметровых желтых воротах и изгороди красовались изображения сгоревших спичек. Возможно, сегодня мы сможем узнать что-то новое, чего пока не знаем, чего не могли знать, ибо пока были всего лишь в начале нашего пути, опасного путешествия на юго-запад за женой и детьми Гимениуса. Мы, молча, сидели в машине, смотря на сгоревшие спички и на закрытые желтые ворота.

Гимениус: — Странно этот район со дня основания в северной части города был, мы ехали на юго-запад, а попали сюда. Не нравится мне вся эта сдвиговая перепутаница, скажу я тебе Корректор. Ну, алфавит нам в помощь. Ну-ка господин Корректор распахните-ка ворота в уголок священной земляной груши!

Я послушно выпорхнул из машины и нарочито торжественно открыл незапертые ворота. Перед нами возникла шикарная прямая, как стрела, дорога, окруженная сомкнувшимися в купол ветвями деревьев, лиственно-хвойная пещера, сумрак убегающего вглубь шоссе манил нас внутрь. Наше путешествие во имя жизни превращалось в увлекательную игру со смертью, где невольными игроками оказались мы с Гимениусом.

Медленно с превеликим достоинством мы въехали в квартал. Желтый поселок встретил безмолвием и пустотой. Уж недалеко стало от жилых строений… Холодный пот, онемение лицевых мышц — шок от увиденного. Вдоль дороги примерно на одной высоте на каждом фонарном столбе или удобной ветке трагические висючки, недвижимые тела удавившихся желтых, ого, сколько их тут. Приставные лестницы, табуретки и стулья, столы и тумбочки и всякая всячина под удавившимися говорили о том, что мы наблюдаем редкое социальное явление — бессознательный массовый суицид. Так много мертвых я не видел никогда и нигде, Гимениус не смотрел на меня, он вцепился в руль, будто руль мог ему чем-то помочь. Чуть позже мы оба заплакали, а на столбах адовыми ёлочными игрушками висели мертвые тела желтокожих. Сколько их?! Мы катились по шоссе уже около двух часов и тела не кончались. Казалось, нет ни одного свободного столба или дерева, все было занято страшными висюльками. Полумрак под густыми кронами деревьев скрывал детали, а волосы погибших слегка развевались от свежего ветерка. У всех желтых были красивые длинные волосы, стоит отметить, нация желтых поголовно носила длинные волосы.

Слезы капали прямо на пол автомобиля, прямо на норковые коврики, которые кое-где уже загрязнились от фиолетовой крови тьмецов. Глядя на коврики из короткого меха норки, мне хотелось выстирать их, заново сделать чистыми и респектабельными, не знаю, что меня подтолкнуло думать о каких-то ковриках, когда вокруг такая грусть на каждом столбе, на каждом дереве, жуть.

Особенно неприятно удивляли места, где асфиксия унесла жизни подростков или людей с маленьким ростом. Тем чтобы добраться до вершины световой мачты или другой перекладины, требовалась изрядная сноровка и смекалка, вход шли все доступные приспособления, нелепые этажерки были сооружены для этого. Вот у мощного дерева справа, табуретка, на табуретке два чемодана, на чемоданах маленькая библиотекарская лесенка, на верхушке лесенки коробки, по-моему, от ботинок — пять коробок, верхняя смята и раздавлена. Выше мертвое тело подростка, который соорудил, целую нелепую кавалькаду из разных предметов, ну чтобы дотянуться до ветки. Высоким, безусловно, было намного проще уходить из жизни, им, было, достаточно, одного стула или небольшой лестницы, а в некоторых случаях и вовсе обходиться без подставок.

Количество тел постепенно редело, и когда мы вкатили в сам поселок с красивыми эко домами, желтых висельников не стало. Уже около трех с половиной часов мы с Гимениусом не проронили ни слова, ни полслова. Просто молчали, да временами роняли на пол скудные мужские слезы, глаза-то уже выплакались совершенно и были красными с паутинкой прожилок. Мы остановились посреди площади. Когда вышли из авто я заметил, что Гимениус захватил с собой топор с длинным древком, и небольшую коробку с хирургическим инструментом. Гимениус явно не договаривает, он что-то задумал, но что, зачем топор и хирургическая коробка. В городе нашей целью была питьевая вода и топливо для писательского лимузина. Я пытался было выспросить у Гимениуса куда мы направляемся, но тот лишь отнекивался.

Ту-ту-ту — услышали невдалеке позывные поезда, правда звук был каким-то потешным и не настоящим, а вернее игрушечным, мы завернули за ближайшее здание и увидели миниатюрную железную дорогу, типа детского аттракциона. Дорога была по кругу, вокруг поросшие, уже знакомым по городским зданиям, сиреневым мхом громоздились разные увеселительные механизмы и сооружения, детское чертово колесо, классическая ромашка, чайные чашки-кабинки на вращающихся буграх, карусель с лошадками вперемешку с мини-машинками и мотоциклетками. Аттракционы были безвозвратно испорченны, поржавели, покрылись мерзким неприятным мхом и посреди всего этого уже бесполезного хлама новенькая железная дорога сверкающая, хромированная и действующая. По кругу на приличной скорости носился небольшой состав, приглядевшись к головному вагону, я увидел, что там находился небольшой желтец, это он время от времени тянул за сигнальный провод и производил потешный и неуместный при данных обстоятельствах — звук ту-ту-ту. Теперь мне стало понятно, для чего Гимениус взял топор праведной злобы. Поезд был автономным и при всех кажущейся мелкости тяжелым, остановить такую махину можно было, только преградив ему путь чем-нибудь громоздким. Гимениус присмотрел большое дерево у путей, и ничего не говоря начал рубить его у основания, временами я помогал ему. Через некоторое время нам удалось повалить дерево прямо на пути, поезд налетел на массивный ствол и, сойдя с рельс, остановился, Гимениус не мешкая, подбежал к паровозику и стал вытаскивать из слегка покореженного от падения состава — мальчика желтеца.

— Я ждал вас господин Гимениус, сказал превознемогая боль мальчик — я умираю, моя история прочитана мастер возьмите их, возьмите мои Glandula predictive (предсказательные железы — латынь) и отправляйтесь туда на фабрику одноруких автоматов. Там все и узнае….

Мальчик так и не закончил последнюю фразу, голова его безвольно откинулась, а из гортани обильно пролилась желтая мутноватая кровь, и малый испустил дух. И мне, наконец, стало ясно к чему та хирургическая коробка на поясе у Гимениуса. Прежде чем начать операцию по извлечению органов Гимениус, с почестями провел обряд отпевания усопшего желтеца. Он достал из пестика на плаще небольшую буквенную солонку и, откупорив её, несколькими перекрещивающимися движениями обсыпал отходящего в пустоту подростка микроскопической латиницей (Окропил латиницей в звездный путь, провожая дух — по Гамильтону). Несколько раз Гимениус наклонялся к мальчику и вероятно шептал ему неправильные английские глаголы и какие-то погребальные пословицы и афоризмы, скорее всего из местного фолклера, признаюсь, прежде я никогда не слышал таких, все эти присказки кончались сложным замочным словосочетанием «желтокой-упокой-прости-да-не-беспокой-уходи-да-на-упокой-разжелти-да-на-усыплёй».

Гимениус уселся на землю, и необычно сомкнув ладони домиком, поднял закрытые глаза к небу, ритмично покачиваясь, он едва слышно все нашептывал какие-то фразы, очень неразборчиво.

— Звучит православная невнятная молитва — подсказал возникший во мне Тим Род. А что такое православная молитва? — спросил я в свою очередь Тима, — молитва это компиляция из слов и букв в которой нет традиционного волшебства лингвистики, ну кроме тривиального содержания. А разве такое бывает? — поинтересовался я у своего не по годам разумного внутреннего человечка — бывает, не бывает кое-где и сейчас так. Не верю, — сказал я — слова не могут быть мертвыми и бесполезными. — Твое право. Православные молитвы тем и примечательны, что буквы слова и тексты их бесполезны и бездейственны — обиженно буркнул Тим и смылся в глубинах бессознательного, он знал там я не смогу его достать.

Закончив тирады, бесполезных православных фраз Гимениус по деловому открыл коробку и достал скальпель, обернувшись ко мне, он простодушно сказал, — лучше не смотри. Я отвернулся, но не до конца и все-таки чуточку видел ну боковым зрением. Гимениус быстрыми точными движениями в два счета отсек голову умершему маленькому желтецу. Когда он отделил голову, воздух из тела еще не остывшего мальчика вырвался наружу клокочущим шипением, и казалось, что тот хрипит и дышит. Желтец был мертв это бесспорно, но все равно было жутко. Гимениус весь запачканный желтой кровью взял голову мальчика в руки и положил к себе на колени. Кровь стыла в моих венах от этой жуткой картины. Гимениус же был спокоен и хладнокровен, как маг. Специальными трепанами из своей коробки он размохрил остатки шеи, мастерски подцепил и вытянул на свет две длинных железы, которые из шеи уходили в череп умершего. Осторожно уложил добытые органы в упаковочный целлулоид, и обмотал получившиеся сардельки в фельдшерскую фольгу. И мы побежали к зданию по производству предсказательных автоматов. Все время пока продолжалась эта беготня, я чувствовал себя каким-то лишним, правда интуиция подсказывала мне, что сто очков я еще сыграю во всем этом странном представлении свою роль, стоит только запастись терпением.

Ангар был наполнен до самого верха высокотехнологичными однорукими предсказателями, желтые производили эти автоматы с незапамятных времен, торгуя по всему миру предсказательными машинами. Чуть побродив по зданию, Гимениус выискал подходящий по его мнению агрегат и открутил на нем заднюю стенку, он вынул из грудного кармана кевларового плаща предсказательные железы мальчика, закрепил концы и натянул предсказательную ткань желез на прямоугольную рамку. Парус с предсказательными железами он погрузил внутрь механизма. Захлопнул крышку и щелкнув тумблером активировал машину. Мне он указал на изогнутую ручку типа заводилки для механической игрушки, я навалился на тугую ручку генератора, наполняя аппарат вращательной энергией. Ящик задумчиво перерабатывал кинетическую силу в электрический заряд.

Минут через пять моих стараний над ручкой динамомашины аппарат заурчал, быррр-брынь-брыы-рры-ры-ры-ры-ры-ры задрожал корпус предсказательной машины, запищали датчики он-лайн опознавания, измерительные тактические приборы зашевелили стрелками, секундомер застрекотал обратный отсчет времени. Как объяснил Гимениус, наша закладка желез мальчика была преждевременной и не правильной. Мы не обработали должным образом органы, не провели солевую пропитку, и обработку антибактерицидным раствором, не было и очистки, и просушки, и соответственно железы не законсервированы должным образом посему их хватит ненадолго всего на один два вопроса, далее скоротекущее разложение живой ткани закончит всякое КПД этих катализаторов предсказаний. На правильную подготовку сырья понадобилось бы не менее двух дней и не факт, что нам удалось бы полностью повторить всю сложную процедуру консервирования предсказательных органов. По этим причинам мы загрузили в агрегат сырые железы.

Правой рукой Гимениус взялся за рычаг предсказаний, другой рукой напечатал на клавиатуре всего три слова, Анклава, Ругомир и Лоянел, мне стало ясно и оставшееся, что я не знал, Гимениус хотел заполучить справку о судьбе своей жены и деток. Он резко дернул за рычаг, и барабаны предсказательной машины закрутились. Вязко струилось время. Результат предсказания я не видел, что там выпало на барабанах, видел только Гимениус. Истошный «ох» Гимениуса и автор, сраженный невидимым оружием, упал в беспамятстве. Опустим ту часть истории, где мне пришлось искать бечевку, и, найдя подходящие лианы привязать мастера слова к себе на спину, а затем волоком, волоком тащить писателя к месту нашей дислокации. Оставив пострадавшую от потрясению душу на заднем сидении Субару я отправился на поиски воды нам бы сейчас не помешала проточная чистая вода, наши запасы иссякли, еще на въезде в квартал желтых.

По газонам тут и там шмыгали похожие на человеческий мозг желтые груши, их есть нельзя, сказал я про себя, глядя как хихикающие, словно мультипликационные персонажи груши пробегают мимо меня вглубь лесной опушки. Паукараста, паукараста, какой смешной, какой нелепый, хи, хи, хи. Корректор, корректор, смешной, смешной, ползай задом наперед делай все наоборот, корректор, какой смешной, хи, хи, хи — заливаясь от смеха, дразнились тонюсенькими голосами прыгающие мимо меня земляные груши-придурки.

В редкой чаще деревьев заприметил несколько покатых спин ореходонтов. В вотчине желтых, ореходонты были вместо лошадей. Травоядные в такой знойный день могут пастись только там, где водится проточная вода — замаячил в моем сознании Тим Род. Ну спасибо Тим, подкинул идею, значит нужно идти к ним к ореходонтам, сразу скажу, что эти тягловые животные не вызывали у меня особой симпатии. Их слоновьи ноги натуральные придорожные столбики — наступят и не заметят, зловеще поблескивали на солнце ореходонтовские лысые покатые спины тугие и крепкие, как камень… Даже крепче камня добавил Тим Род, их поэтому так и называют Ореходонты-каменные — потому как наполовину эти животные являются деревом Орехом каменным ну, а вторая половина животное в котором удивительным образом сочетаются признаки лошади, слона и кенгуру. С виду они не опасны вернее домашние и вовсе безопасны, а вот дикие бывает, нападают на людей. Слушай Тим, если ты будешь так упорно пугать меня «милыми» слоноподобными коняжками я сейчас же развернусь и пойду к машине, а ты, если хочешь, сможешь сходить туда сам за водой, понял ты меня? Ой, прости, я не хотел тебя напугать, просто прочитал в Википедии, о них. Хочешь, еще почитаю? Спросил Тим, усаживаясь с книгой в руках на материализовавшийся в сознании топчан для чтения. Да ты разве отстанешь от меня, давай читай, коли заикнулся. Тим Род, устроившись поудобней на топчане в прохладе моего сознания зачитал: Ореходонт (лат. Orehodontus) — род орехоподобные, отряд слононогие, тяглово-скаковые животные из группы коммуникативейшион стрейндж анималс. Первые Ореходонты были приручены человечеством 6 миллионов лет тому назад, с тех самых пор и по сей день некоторые народы Севера и холодных плоскогорий Среднего запада используют этих своенравных животных для своих нужд. Ореходонт не прихотлив, и вынослив. Хорошо переносит запредельно низкие температуры, отсутствие полноценного питания и другие неудобства. Что делает их незаменимыми на скудных пищей суровых территориях Севера и в пустынных плоскогорьях. Выносливые Ореходонты возможно бы и стали золотым коньком для всего человечества, однако их природный прескверный характер, порой выходящий за рамки всякого понимания, не позволил этому роду существ распространиться по всей поверхности Земли. Дело в том, что Ореходонты подчиняются далеко не всем Землянам, а только определенным человеческим расам, например Желтым, или Святящимся синим пастухам Танзании, ну или беспредельным наездникам из Марокко. Ореходонты к тому же крайне злопамятны. Обидев Ореходонта, например, нарушив условия договора ты мог волею провидения попасть в черный список этого обиженного тобой животного. И уж поверьте, на слово пройдет год или два или 10 или даже 50 лет и когда-нибудь настанет день, когда вы по невниманию не привяжете Ореходонта к железобетонному стойлу, или попросту легкомысленно повернетесь к нему спиной, читай, пропали вы. Скрытые внутри Ореходонта телескопические бивни мгновенно выдвинутся против вас и ваших родных и близких. Именно по этой причине эти неприхотливые и выносливые животные не распространены повсеместно. Скрытые внутри этого животного сюрпризы совершенно не изучены — ну там все те же выдвижные телескопические бивни, или третий глаз, который прячется в темени животных и одновременно служит GPRS-навигаторомпутешественнику, отражая через светящуюся кожицу на темени карту движения по территориям. Тела этих животных невозможно препарировать или расчленить, настолько ладно сделаны и защищены их кожные покровы, вскрытию они не поддаются. Так же мало кто видел мертвых Ореходонтов, когда приходит время умирать, эти животные просто уходят вглубь лесов и бесследно исчезают…

— Исчезают, щас ты у меня исчезнешь, умник в сознании — прикрикнул я на Тима. Мы уже совершенно близко подобрались к стае пасущихся у природного фонтана животных. Я колебался, не нужно ли мне их отогнать, чтобы набрать в канистру воды или просто протиснуться среди спин и взять воду. Ну, так они же вроде домашние, не видно у них там телескопических бивней случайно. Шаг за шагом я все ближе подступал к неподецки пугающим меня каменным лошадкам.

Хвосты Ореходонтов, как частокол смотрели в небо и подрагивали, животные вращали глазами, словно в дреме, не обращая на меня никакого внимания. Я отважно крался к фонтану, еще шаг, еще полшага. Пока вроде все нормально, Тим Род паршивец уже улепетал куда-то, мальчишка хоть и умный, но как говориться трусишка еще тот. Вот до водоема осталось совсем ничего, вода на расстоянии вытянутой руки, я опускаю канистру в водоем, и вода медленно заполняет емкость, а я смотрю на воду и совершенно не интересуюсь жизнью слонопотамов без шерсти. Когда вода полностью наполнила канистру раздался довольно громкий буль-буль… Нечто, завизжав, шмыгнуло из под ног. Я замер зажмурив глаза и поднял высоко вверх руку с канистрой воды, ну чтобы не пролить. Услышал штыыыырк уайуай штырк уай уай, ну все конец мне телескопические бивни, наверное, выскочили.

Так оно и было, в этом я убедился сам, когда открыл глаза, повезло, на мне не царапины, а глупые Агуагава Рочистер несколько груш повисли на длинных телескопических рогах. Добегались дразнилки, слизь золотистого цвета стекала со смертоносных бивней, на которых теперь, как шашлык наколоты с десяток интеллектуальных груш, совсем недавно дразнивших меня своим «паукараста». Мне показалось, что Ореходонты, все пять, пившие воду из природного фонтана посмотрели на меня более чем дружелюбно, они как бы говорили, что они за наших, вот, и типа не бойся нас. Я кивнул им ну типа спасибо и все такое и побрел к машине на дрожащих трусливых ногах, как там Гимениус интересно отошел или нет.

Вернувшись к машине, я сделал два стакана из непромокаемой бумаги, напился сам, и напоил лежащего без сознания писателя. Гимениус был в коме. Полагаю горькая весть о его семье, ввергла писателя в ступор. Нить жизнедеятельности была надорвана, руки и ноги автора уныло повисли, как у сломанной куклы-марионетки.

Еда и топливо были найдены в соседей мастерской, только желтец бывший владелец автозаправки висящий на фонарном столбе казалось мне как-то косо посматривал на меня будто с укором, мол ать стервец берешь чужое. Мне пришлось несколько раз низко поклониться, и всеуслышание поблагодарить и его и всех кто здесь жил за все, что мы волею судеб изъяли из чужого имущества. Это необходимо было сделать, все тут было не наше — чужая собственность, и мы тут гости и подобает нам быть благодарными мертвым желтецам за их неоценимую помощь.

Укутав Мастера в стеганное шитое яркими лоскутками одеяло желтецов (спасибо еще раз), я порылся в бумагах Гимениуса и выудил рисованную карту диаграмму нашего маршрута движения. Подробная карта с указанием высот, азимутов и градусов, указаны были даже типы покрытия дорог, по которым необходимо было следовать. Я вставил ключ зажигания, шепнул «заводись» и Субару провернув на месте колеса, сорвался с места.

Ночь прошла без приключений, квартал Желтых давно закончился, мелькала незнакомая местность, а я, честно говоря, устал, ужасно хотелось спать, руки не слушались. Ночью несколько раз я останавливал тарантас, поил водой Гимениуса, читал больному восстанавливающие силы алфавиты, по моему Мастеру становилось лучше, старался читать не громко, но отчетливо и медленно. Алфавиты помогли, и под утро Гимениусу стало намного лучше. В шесть утра по контенентальному я услышал охрипший голос Писателя, да не таращся ты на улицы все равно не узнаешь где мы, вот вот щас я тебе дам пожевать полезной информации — кряхтя и ворочаясь заговорил Гимениус. Я остановил машину. Было ясно, что он сам сядет за руль, опираясь на моё плечо, писатель осторожно поднялся с ложа, в которое я превратил заднее сиденье автомобиля. Лениво потянулся, сделал пару гимнастических упражнений и неожиданно бодро прыгнул на место водителя, потом он протянул мне коробку с печеньем.

— Скушай деточка печенько, одно, вот это крайнее возьми, с буковкой «гэ» на спинке. Шутливый тон Гимениуса после всего, что он успел пережить за последние сутки, стал чуть грубее и ироничней. Я покорно взял кушанье.

— Это наши последние наработки — Пищевые Книги. Дядюшка Йо-йо постарался в дорожку-то нам тормозок оформил. Щас тебе его проекты новые и скормим. Мы сейчас в районе моих последних сочинений, как я понимаю, а печенюшка эта расскажет тебе о многом. Она из спрессованных пшеничных буков, и поешь и в курс дела войдешь, а нето не собрать тебе костей, тут суровые у них муниципальные служащие я тебе скажу…

Я разжевал печенье, по вкусу оно напоминало сухие бранденбургские галеты, разве что чуть отдавало сомалийским ванильным перцем и едва заметной ноткой корицы. Буквы, растворились в моем пищеводе, и мгновенно проникли в кровь ну, а кровь донесла информацию в самый центр чтения…

Пеньковский городовой

Когда я разговаривал с резиновыми людьми, меня всегда разбирал смех, говорили они очень быстро, отчего резиновые их губы сильно вибрировали, и речь становилась бубнящей, невнятной и по звучанию и очень смешной.

— Бу Буль Бу Бу-Бу-Бу — ну что сказал, сам-то понял? Но был один случай, который раз и навсегда изменил мою эту малоумную привычку. Дело было в Пенькове, там я оказался случайно, проездом, машина моя закапризничала, и совсем отказалась двигаться самостоятельно, и если авторемонтную мастерскую я нашел без труда, ибо у трассы их превеликое множество, то с местом пристанища моего пришлось повозиться. Когда я спрашивал пеньковчан про гостиницу или автокемпинг в ответ видел как те, словно признав во мне сумасшедшего, менялись в лице и отворачивались, удивленный такой необычной реакцией я пытался найти гостиницу самостоятельно. Бродил по центру, где было все и магазины, и парковки, и жилые дома, и школы, и кинотеатры не было только гостиниц, возникало ощущение, что мне довелось открыть город, где гостиниц нет ну совершенно ни одной.

С этими мыслями я брел по узким кривым улочкам Пенькова, как вдруг на перекрестке я заметил представительного мужчину в яркой государственной униформе. На голове высокий кожаный цилиндр, на плечах кримпленовый плащ с богатым лисьим воротником, ниже широко-расклешенные брюки с оранжевыми лампасами, в руке высокая трость-посох с костяной балабошкой на конце — ага подумал я, Пеньковский городовой, вот он-то мне и нужен и ничего не подозревая, направился к человеку в цилиндре и с тростью. Чем ближе я подходил к Пеньковскому городовому, тем больше деталей я мог рассмотреть, и когда мы поравнялись, и я без труда мог рассмотреть его лицо. Под струящимися черными, как смоль кудрями, я отчетливо увидел его крупные округлые черты прорезиненного лица с насыщенными краской бровями и нарисованными морщинами. А, ёкнуло от неожиданности сердце — резиновый человек! Он внимательно смотрел мне в глаза…

Помявшись из вежливости, я задал ему свой вопрос: Иззззвините, — от волнения заикаясь, сказал я — милейший городовой, а где у вас тут в Пенькове, есть гостиница желательно недорогая, видите ли, я тут у вас проездом, а мафынка моя поломалась и в ремонте, вот ищу пристанище.

Резиновый городовой, лупя большие резиновые тускло-прорисованные глаза — пошевелил правой бровью и забулькал: Буль Бу Бу буль бу бу буль буль бу бу бэ бэ бэ бу бу бу — и как скажите его понимать? Губы резинового городового задрыгались превращая его речь в нечленораздельное буль-буль непоймичего фырканье, и тут черт меня дернул улыбнуться, да не просто, а как говорится во все воронье горло… Ржачный приступ вырвался спазмами гомерического смеха, прорвало твою налево…

Далее помню фрагментарно, резкая тупая боль в области пятого шейного позвонка парализовала меня, и мой неуместный смех, и мою глупейшую улыбку. И поток мыслей завихлял как пьяный, и ноги от боли стали ватными и непослушными. Волной накатил второй приступ боли, болезненный жалящий отзвук. Сознание меня предательски покинуло, подкошенный я пал ниц, вероятно представитель закона принял мой неуместный смех за личное оскорбление и ударил меня тростью посохом с внушительным костяным набалдашником по пятому шейному позвонку. Резиновый человек уебашил биологически чистого человека — событие немыслимое для нижегородчины здесь же в Пенькове видать немного другие региональные законы…

Очнулся я аж через несколько лет. Удар костяным набалдашником практически уничтожил ваш пятый позвонок, который, как сухарь, рассыпался в прах и посему был заменен резиновым — слушал я рассказ доктора Алисфера Моисеевича Купитмана — и нам естественно пришлось прибегнуть к… В волнении я попытался открыть рот и спросить его доктора Алисфера Моисеевича выспросить и к чему же они прибегли уж не к процедуре ли орезиневания? Губы мои, как впрочем, и рот, и лицо были какими-то неестественно сухими и распухшими, вместо собственного голоса я услышал, странное: Буль Бу Бу Бу Бу буль — резиновые губы завибрировали, запрыгали, задрыгались превращая речь мою в бессмысленное нечленораздельное бу-бу-булькание. Оторопев, я нервно засмеялся, а из моих глаз градом покатились слезы, о господи они сделали меня резиновым!

Как я узнал позже, в процессе лечения врачи столкнулись с отторжением имплантата позвонка, и посему избежать летального исхода можно было только орезиневанием всего тела. Дорогостоящая лечебная процедура затянулась на долгие 6 лет, все это время я находился в сменяемом резиновом растворе, до тех пор, пока последняя часть меня не стала нужного состава. Не было другого способа спаси мою жизнь кроме как не ввести в мой состав — сыворотку живой резины. Резина пропитала меня из внутри стала моей новой кровью, а затем превратила и все мои органы и всего меня в вечно живую резиновую куклу способную жить и говорить булькая буль-бульками. Еще через полгода обучения на курсах городовых мне выдали высоченный черно-белый цилиндр, новый кожаный плащ, высокие ботинки на платформе и сильно расклешенные трикотажные брюки — в общем, служебное обмундирование городового Пеньковского уезда. Мой перекресток был на окраине города, в моих руках был жезл власти — посох с большим костяным шаром на конце. Вот такую злую шутку сыграла со мной судьба. Я и сейчас с удовольствием огрею вас посохом ни за что ни про что, я и сейчас дежурю в Пенькове на пересечении 12 Фронт-авеню и проезда Гвардейца Поющего, всегда ваш Диометрат Каноньев Супер-интендант 1 уровня значимости 6-го отряда Резиновой Жандармерии города Пенькова.

P.S. В жандармерию мне пришлось пойти работать из-за того, что моё недешевое лечение любезно оплатила в кредит мэрия Пенькова, и свой долг я мог отдать только соглашаясь на работу городовым Пенькова, контракт был заключен всего на 24 года…

Мы уже достигли сердцевины этого невзрачного квартала. На перекрестке я увидел стоящего с посохом городового, он тоже заметил нас и государственными жестами приказывал нам остановиться и припарковать транспорт.

— Хорошо печеньку разжевал? Хихикать не будешь? — подмигнул мне автор, и скрипнув дверью вышел из машины прямиком навстречу городовому. Машина как-то поблекла за время нашего пути, бока уж не серебрились, двери подозрительно громко скрипели, да тормозные колодки скрежетали мама не горюй, кабздец ей пришел короче. Я проследовал за автором, осторожно прикрыв за собой дверь, которая держалась буквально на честном слове. Поравнявшись с государственным слугой Гимениус, на безопасном расстоянии от городового, забулькал какие-то фразы:

— Бу бу бубубубубубубу Бульбуб, бубуб, бульбуль буль буб бу бубубубубубу — сказал Гимениус.

Вместе с содержанием рассказа «Пеньковский городовой» в мою кровь впитались и богатые сноски, и небольшой ограниченный словарь разговорник, естественно с транскрипцией, резиновый диалект был не сложен, частично я понимал содержание фраз обращенных к городовому. Смысл сводился к тому, что Гимениус сразу сказал, что он де автор, и здесь мы проездом, и если городовой пороется в кулуарах своего бессознательного, он легко вспомнит, чьему перу обязана своим появлением местная действительность и все такое. И у меня и у Гимениуса были искусственно сочиненные каменные ничего не выражающие лица, еще бы никто не хотел получить по шее массивным костяным набалдашником.

Вот это да, и резиновые глаза могут расширяться от удивления, буквально через минуту молчания городового, порылся он, видать, в бессознательном. Ну, так вот через минуту глаза его плохо-прорисованные и тусклые полезли на лоб. На лице его резиновом, возникла положительная гримаса, отдаленно напоминающая улыбку. Да, вы не поверите, тусклое прорезиненное госсущество улыбалось и это означало одно — он узнал создателя.

— Буб, бу, бубунь-бунб бу бу бу дубу буду бубубу дудудубу ду бубубубу дудуду буууууу бууууууу — сказал городовой, захлебываясь от волнения смешанного с искренним уважением и восхищением к автору.

— Буууууууууууууууууу — провыл в ответ Гимениус.

Городовой рассыпался в комплиментах, он выражал свое благоговение мастером слова и благодарил последнего за возможность возникнуть из пустоты. В ответ Гимениус указал на разваливающееся Субару и пробулькал что-то мне не до конца понятное про Черные автобусы. Резиновый городовой, задумавшись, мотнул головой, и мы побрели вглубь района. Через полквартала мы втроем вышли на оживленную площадь.

Что тут было! При появлении Гимениуса на площади возникло стихийное ликование. Боевые Черепахи завидев Гимениуса подняли в воздух автоматы и пистолеты, и, улюлюкая палили почем зря в воздух, какой-то старик и помощник Перельман тут же повисли на мастере. Все были перевозбуждены и счастливы. Гимениус! Гимениус! — кричали с разных сторон.

— Ба да тут знакомые все лица — громыхал зардевшийся от смущения Гимениус.

В глубине площади виднелся черный роскошный автобус, ах какой красивый мощный прямо таки завораживающий автомобиль. Павловские Черные Автобусы Жизни имеют богатую легендарную историю — напомнил Тим Род, в руках его был черный толстый талмуд в обложке из грубой свиной кожи с толстыми картонными страницами с иллюстрациями и чертежами, Корректор прочел обложку «Сказка о…»