Седина в бороду

Глава XII,

посвященная, главным образом, платью и шляпке

Наконец сэр Мармадьюк со всем своим грузом выбрался из Петворта. Свернув на поросшую травой тропинку, он направился к тому месту, где Ева назначила ему встречу.

Солнце пекло все сильней и сильней, пакеты становились все тяжелее, наш герой, совершенно непривычный к поклаже более обременительной, чем трость, еле справлялся с обязанностями носильщика, тем не менее, несмотря на жару и сопротивление шляпной картонки, он скорымм шагом отмерял отделяющее его от Евы расстояние. Несмотря на быстрый шаг, он двигался все-таки довольно медленно, потому что приходилось бороться, как с дурным характером шляпной картонки, так и с неудобным заплечным мешком. А солнце палило нещадно! Шерстяное пальто сковывало движения. По лицу струился пот, который наш герой не в состоянии был оттереть, поскольку руки его были заняты. Надо ли удивляться, что привычное для него состояние безмятежности было нарушено. Да еще в какой-то момент дорогу преградила довольно высокая живая изгородь.

Сэр Мармадьюк в сердцах чертыхнулся, опустил поклажу на землю, с наслаждением вытер пот и достал часы. Два пополудни! Она ждет его уже два часа! Целую вечность!

Перекинув через изгородь мешок и картонку, он перелез сам, подхватил свою поклажу и решительно продолжил путь.

Тропинка, по которой он шел, петляла то туда, то сюда, с точки зрения сэра Мармадьюка без всякого смысла, пока наконец не нырнула а тенистую рощицу. Сэр Мармадьюк ступил в благодатную тень коровника, стоящего на опушке рощи, когда картонка решительно вырвалась из его объятий, и весело подпрыгивая, покатилась в сторону упомянутого сооружения. Сэр Мармадьюк бросился в погоню. Пузатый мешок, воспользовавшись моментом, развязался, и многочисленные свертки и пакеты, обретя свободу, устремились вслед за шляпной картонкой, которая попрыгав на ухабах тропинки, спокойно закатилась в приоткрытую дверь коровника. Сэр Мармадьюк бросил оставшиеся пакеты на землю, вытер лицо, и, неистово ругаясь, подобрал рассыпавшиеся свертки и нырнул вслед за непокорной шляпной картонкой в открытую дверь коровника.

Это было заброшенное место, которое, судя по всему, уже давно не использовалось по назначению. В одном углу лежала куча полуразложившегося навоза, в другом валялись ржавые вилы. Сэр Мармадьюк огляделся и снял пальто. Сквозь щели в стенах и крыше проникали солнечные лучи, кое-где крыша провалилась, словом в этом старом коровнике царили запустение и разруха. О лучшем убежище нельзя было и мечтать. Сэр Мармадьюк развязал один из пакетов.

И вскоре из старого коровника вышел Джон Гоббс собственной персоной, одетый как крестьянин – потертая шляпа с мягкими полями, пестрый шейный платок, шерстяные чулки, вельветовые штаны и грубые башмаки на толстой подошве, а где-то там, под грудой старого навоза покоилась дорогая и элегантная одежда, облачавшая величественную фигуру того, кто прежде именовался сэром Мармадьюком Энтони Эшли Вэйн-Темперли.

– Вот так-то лучше! – промолвил Джон Гоббс и оглядел свое непритязательное одеяние, совершенно не сознавая, что старый и грубый костюм не скрывает тонкие орлиные черты его лица, изящество длинных, не приученных к труду пальцев и величавую осанку, а, наоборот, контрастирует с ними.

Подхватив оставшиеся пакеты и злополучную шляпную картонку, он снова отправился в путь, а поскольку смекнул, что еще лучшего эффекта маскировки достигнет, изменив походку и осанку, то начал подволакивать ноги и сутулить плечи.

Наконец он добрался до леса и углубился в заросли, то и дело останавливаясь и оглядываясь по сторонам. Евы-Энн нигде не было видно. Дул легкий ветерок, наполнявший лес едва уловимым шелестом листвы, похожим на крадущиеся шаги. Но сэр Мармадьюк, как и положено герою, старался не обращать на него внимания и рыскал туда-сюда по зарослям, пока, вконец утомившись, не остановился передохнуть. В голове у него стучала одна-единственная мысль: Ева-Энн исчезла! Вот тут сэра Мармадьюка объял страх, и, отбросив в сторону поклажу, он начал дюйм за дюймом прочесывать небольшую, но густую рощицу. Тщетно. Тревога его росла, сменившись паникой, в отчаянии он, забыв об осторожности, громко позвал девушку по имени. Ответом был легкий шорох листвы. Ветерок овевал его разгоряченное лицо. Сэр Мармадьюк остановился в растерянности. Вдруг за спиной треснула ветка. Сэр Мармадьюк резко обернулся и застыл под пристальным взглядом двух глаз, следивших за ним из густых зарослей.

– Господи, Ева-Энн, где ты была? – сурово спросил он ее.

– Шла за тобой, Джон, подглядывала.

– А я-то думал, что это ветер! – в сердцах воскликнул сэр Мармадьюк и устало опустился на поваленный ствол дерева. Вытащил из кармана носовой платок невообразимой расцветки, с отвращением взглянул на него, но пот со лба все-таки вытер. Ева наблюдала за ним со все возрастающим изумлением.

– Пряталась! Подглядывала! А тревожусь, что с тобой случилось?

– Я тоже боялась, Джон, потому и спряталась. Я тебя не узнала! Ты ужасно изменился.

– Ужасно? – обеспокоенно переспросил он.

– Эта грубая одежда! Если бы не лицо, я приняла бы тебя за крестьянина.

– В самом деле? – он провел рукой по выбритой щеке. – А я-то полагал, что перемены в моей внешности тебе понравится.

– Так и есть, Джон, ты выглядишь сейчас гораздо моложе!

– Неужели? – несколько опечаленно спросил он.

– Я имею в виду, – пояснила девушка, – что у меня такое чувство, будто на меня глазами Джона Гоббса смотрит молодой человек. Такое ощущение, словно рот и нос у тебя изменились, а подбородок стал крупнее и решительнее. Теперь мне понятно, почему тебя слушаются люди. Джон, ты мне нравишься даже в этой грубой одежде!

– Ты мне напомнила, – он поднялся, – тебе ведь тоже следует сменить наряд. Вот шляпка и платье.

– Шляпка!

– Но собственно, где все остальное? До леса, насколько я помню, я все донес, но потом, наверное. где-то обронил.

– Ты бросил какие-то пакеты, Джон, вон в тех зарослях.

– Так значит ты все это время следила за мной? – спросил он с упреком.

– Да, Джон. А платье какого цвета? Голубое?!

– Да, с рисунком.

– Покажи же, Джон!

За кучей хвороста они отыскали многочисленные порядком потрепанные пакеты.

– Вот, – сообщил сэр Мармадьюк, извлекая из колючего кустарника нечто невообразимое, – это, я полагаю, шляпная картонка.

– У нее весьма помятый вид, Джон.

– Еще бы! – в сердцах воскликнул джентльмен, – иначе и быть не могло, ибо это самая беспокойная и своенравная картонка, с которой когда-либо имел дело человек.

Ева присела на траву, положила сплющенную коробку на колени и принялась развязывать веревки и снимать обертки, руки ее дрожали.

– О! – прошептала она, увидев содержимое злополучной картонки, – это чудесно!

– И похоже, на ней совсем не сказался ее злобный нрав, что и в самом деле чудесно.

– Но я… я никогда не смогу носить ее, Джон!

– Почему же, Ева-Энн?

– Она так прекрасна! Так элегантна! Такую шляпку может надеть только очень богатая и важная дама…

– Вот именно! – кивнул джентльмен, – потому-то я выбрал ее. Надеюсь, она будет тебе к лицу.

– Но, Джон, я всего лишь Ева Эш и…

– Вот именно!

– Но путешествовать по полям и лесам в такой шляпке…

– Ты можешь прикрыть ее капюшоном.

– Капюшоном, Джон?!

– Конечно! Где-то здесь имеется плащ с капюшоном. Но сначала давай откроем эту коробку и взглянем на твое платье.

Затаив дыхание, девушка наблюдала, как сэр Мармадьюк разыскивает нужный сверток. Ее глаза загорелись, щеки раскраснелись, губы затрепетали, и оттого она показалась ему еще прекраснее. И вот элегантное платье с многочисленными складками и кружевами было извлечено и во всем своем блеске предстало взору новой владелицы.

– О! – вырвался у Евы возглас восторга. – О Джон, это похоже на сон!

– Насколько я понимаю, этот сон именуется готовым платьем.

– Я иногда мечтала именно о таком платье… Мои мечты всегда так мирски и тщеславны, но…

– А теперь, дитя мое, тебе следует пойти и переодеться, а я пока позабочусь об обеде.

– Я не голодна, Джон!

– Ветчина и говядина, хлеб, масло и бутылка легкого вина.

– Но, Джон…

– Ева-Энн, пойди и переоденься!

– Хорошо, Джон, но зеркало…

– Зеркало я тоже купил, поскольку всегда держу свое слово! – провозгласил сэр Мармадьюк поднял мешок и вытряхнул его содержимое на траву.

Но вместо многочисленных мелочей из мешка выкатился один слипшийся жирный комок. Сэр Мармадьюк в ужасе отпрянул, а Ева с отвращением взглянула на то, что когда-то было вилками, ножами, штопором и прочими необходимыми вещицами.

– О, Джон! – Ева укоризненно покачала головой, – масло растаяло…

– Да… – растерянно отозвался наш герой, наблюдая как девушка пытается отделить две ложки от бесформенного нечто, прежде называвшееся сливочным маслом.

– Так нельзя обращаться с маслом, Джон.

– Уже понял! Бакалейщик не потрудился упаковать его как следует и вот результат… Выбрось же эту мерзость!

– Ну нет, это слишком расточительно.

– Но с ним уже ничего нельзя поделать…

– Ну почему же, в тени масло остынет и снова затвердеет. Очень мило с твоей стороны, что ты не забыл о зеркальце, Джон. Да и все эти вещи так чудесны и, наверное, так дороги! Они слишком великолепны и нарядны, чтобы разгуливать в них среди полей и лесов.

– Если тебе не хочется, можешь не надевать.

– Но если тебе будет приятно, я…

– Ева-Энн, хватит разговоров! Немедленно ступай переодеваться!

– Хорошо, Джон. – И девушка скрылась в зарослях.

Оставшись в одиночестве, сэр Мармадьюк решил обдумать ситуацию, в которой они оказались. Что дальше? Этот вопрос молотом стучал в его голове. Сломанная трость – серьезная улика. Кто может свидетельствовать в его пользу? Кто может подтвердить его невиновность? Никто! Напротив, все знали, что он собирался драться с Брендишем и направился на место поединка с целью обменяться со своим противником выстрелами. Так что положение крайне опасное и угрожающее. И все-таки наш герой нисколько не жалел о своем дон-кихотском поступке. Его жизнь так резко изменилась, она вдруг обрела смысл, и, окажись сэр Мармадьюк в подобных обстоятельствах еще раз, он не задумываясь поступил бы точно также.

Теперь, сидя в приятной тени, он прислонился к дереву и, насвистывая, открыл блокнот и записал следующее:

Он удовлетворенно перечитал список, припоминая, что еще может пригодиться в дороге. Но тут послышался шелест, и сэр Мармадьюк поднял взгляд.

– Ева! – воскликнул он. – Ева-Энн!

Она застенчиво взглянула на него из-под полей новой шляпки. Девушка выглядела просто прелестно, изящное платье лишь подчеркивало достоинства ее фигуры, от которой исходила энергия юной женственности. Встретившись с его восхищенным взглядом, Ева отвернулась и спрятала лицо в ладонях.

– О, Джон, – прошептала она, – почему ты так смотришь на меня?

– Прости, дитя мое, – он не мог отвести от нее глаз, – но это такое чудесное превращение!

– Правда, Джон?

– Без сомнений!

– В самом деле, – вздохнула она, – я чувствую себя в этом наряде такой грешницей! Я знаю, мне не следует забываться, но эти вещи так прекрасны, что… Они мне нравятся, Джон, увы! Я тщеславна! Как ты думаешь эта изысканная одежда способна изменить сердце и душу вместе с внешностью?

– Иногда такое случается, Ева, но это не твой случай.

– А теперь скажи мне правду, Джон, мне идет этот наряд?

– Да, – с улыбкой ответил он. – Конечно, да.

Она наклонила голову и робко осмотрела себя, сэр Мармадьюк с восхищением любовался, как кокетливость шляпки и платья оттеняют природную скромность девушки. – Мне все кажется, что это не я, Джон, – тихо прошептала Ева-Энн, – а какая-то важная дама, которая сроду не доила коров и не знает, как выглядит сбивалка для масла. Мне кажется, что изменилась не только я, но весь мир вокруг, даже ты, Джон! – Потому что я глазею на тебя? Прости меня.

Сэр Мармадьюк как-то странно рассмеялся и отвернулся. – Я полагаю, ваша милость проголодалась? – спросил он подобострастно. – Присаживайтесь. – На траву?! – испуганно воскликнула девушка. – Но я ведь испачкаю это чудесное платье! – На мое пальто, сударыня. Если ты нарежешь хлеб, я… Ох! Я забыл про соль и перец! Старый дурак! – Зато не забыл про зеркало, Джон! Да и зачем соль тому, кто действительно голоден?

Они принялись за еду, и она им показалась восхитительной даже без соли и перца. А пока они ели, между ними произошел следующий разговор.

Ева. Интересно, скоро ли мы доберемся до Лондона?

Сэр Мармадьюк. Меня этот вопрос тоже занимает. Хочешь еще говядины?

Ева. Нет спасибо. А далеко до Лондона?

Сэр Мармадьюк. Довольно прилично.

Ева (мечтательно). Ты там часто бываешь, Джон?

Сэр Мармадьюк (весьма решительно). Нет!

Ева. Но почему?

Сэр Мармадьюк. Я предпочитаю сельское уединение. Однако, если мы постараемся, то доберемся до Лондона за четыре-пять дней.

Ева (тихо). О! Так скоро!

Сэр Мармадьюк. Я сказал, если постараемся… Нельзя ли попросить тебя отрезать еще один кусочек этого замечательного хлеба?

Ева (склонившись над караваем). Я не могу идти все время в этом прекрасном платье, Джон.

Сэр Мармадьюк. Ерунда, Ева. Так тебе очень хочется поскорее попасть в Лондон?

Ева. Нет, Джон, уже не очень.

Сэр Мармадьюк. А как же Воксхолл?

Ева. Не такое уж это и счастье – увидеть Воксхолл.

Сэр Мармадьюк. Отчего такая перемена, дитя мое?

Ева. Я… я поняла, что, как и ты, предпочитаю сельское уединение.

Сэр Мармадьюк. Так значит, ты будешь не против, если мы вдвоем побродим по безлюдным сельским краям?

Ева (подняв на него сияющие глаза). Нет, Джон!

Сэр Мармадьюк. Тогда нам следует поскорее раздобыть лошадь.

Ева (изумленно). Лошадь?

Сэр Мармадьюк. Она понесет твою палатку, дитя мое.

Ева. Но у нас нет никакой палатки, Джон.

Сэр Мармадьюк. Именно поэтому ее необходимо немедленно приобрести. А кроме того нам нужны котелок и еще целая куча других крайне необходимых в дороге вещей. Поэтому нам и пригодится лошадь.

Девушка внезапно расхохоталась и столь же внезапно опять посерьезнела.

– Ах, Джон, – вздохнула она, – мой добрый друг Джон, ты так внимателен и добр ко мне.

– Ева-Энн, – беспечно откликнулся наш герой, – истина состоит в том, что я ненавижу таскать на себе тяжелую поклажу, такую, как, например, этот мешок.

– Его могу понести я, Джон. И палатка мне совсем не нужна.

– Может и так, но с ней все же будет гораздо удобнее.

– Ты самый настоящий друг, Джон, если бы я была твоей…

– Ты бы понесла мой мешок?

– Я бы получше узнала тебя, Джон, мне так хочется делить с тобой все твои тревоги и радости. Твой взгляд часто бывает так печален, и меня это очень огорчает. Что тебя печалит, Джон?

– Я сам.

– Ах, Джон, не смейся надо мной.

– Боже упаси! Я и есть основная причина собственного беспокойства, дитя мое. Я привык винить всех и вся вокруг: обстоятельства, друзей, врагов, всех, кроме самого себя, но эта черта вообще свойственна людям.

– Может, ты влюблен, Джон? И любовь твоя безответна?

– Нет-нет, от этой беды я, к счастью, избавлен.

– А ты когда-нибудь любил, Джон?

Сэр Мармадьюк вздрогнул, бросил хмурый взгляд на нож, пальцы его судорожно сжали рукоятку, но в следующее мгновение он поднял глаза и прочел во взгляде девушки такую нежность, что на какое-то время привычная холодная сдержанность покинула его.

– Да, однажды. Это было много лет назад, я был молод, а она еще моложе, совсем девочка. Мы собирались пожениться, но в день свадьбы она сбежала с тем, кого я считал своим лучшим другом. На том все и кончилось.

– О, как это жестоко и подло! – воскликнула девушка, ее серые глаза сверкнули неистовым огнем. – Бессердечное, жестокое создание!

– Скорее бедное и несчастное! – покачал головой сэр Мармадьюк. – Ее счастье длилось недолго, она умерла через год, в одиночестве и крайней нужде.

– А что случилось с тем, кто повинен в этом зле?

– Он жив и здоров. Я не смог его разыскать, хотя потратил на поиски долгие годы.

– Он заслуживает смерти! – процедила Ева сквозь зубы.

– Наверное, дитя мое.

– И все же хорошо, что ты не нашел его, ведь возмездие – это дело Бога. Быть может, человек этот раскаялся в своем грехе.

– Быть может, дитя мое.

– И больше ты никогда не любил, Джон?

– Нет, и никогда никого уже не полюблю. Сердце мое холодно, оно умерло двадцать лет назад.

– Ты так уверен, Джон?

– Абсолютно!

– Разве может сердце умереть? Нет, я не верю!

– В этом я уверен, как ни в чем другом, дитя мое. А теперь, поскольку я доел последнюю корку, нам пора отправляться в путь.