Седьмой выстрел

ГЛАВА ВТОРАЯ Визит в Суссекс

На следующий день после встречи с миссис Фреверт я обменялся с Холмсом телеграммами и заручился его приглашением. Поэтому утром в воскресенье я попрощался с женой, которая была хорошо осведомлена о приключениях своего супруга и Шерлока Холмса и совсем не удивилась, что я внезапно отправился с ним повидаться. Я быстро добрался в наёмном экипаже до вокзала, где встретился с миссис Фреверт, одетой в чёрной дорожный костюм и напоминавшей безутешную вдову. Она расположилась в элегантном пульмановском вагоне, вполне готовая к безостановочному полуторачасовому путешествию. В Истборне нам предстояло пересесть на местный омнибус до соседней деревушки Фулворт, а там без труда можно было сыскать оказию до дома Холмса, который он величал «своей виллой».

Отъезд из Лондона прошёл без особых событий. Плавно покачиваясь на станционных стрелках, поезд прогрохотал через несколько железнодорожных мостов, сопровождаемый игрой света и тени, которую создавали их почерневшие кирпичные арки. Оставив позади ряды остроконечных красных крыш и частокол закоптелых дымоходов, отмечавших собой пределы Лондона, мы стали набирать скорость.

Вскоре поезд миновал столичные предместья, и мы предались созерцанию сельских красот Юго-Восточной Англии, мелькавших за окном. Открывавшиеся виды доставили нам много радости. Я уже не раз проделывал это путешествие по Южному Даунсу, но мне никогда не надоедала безмятежная красота пейзажей Суссекса, который Холмс избрал местом своего уединения.

В тот год весна наступила рано, и россыпи диких цветов приветствовали нас буйством красок. Жёлтые примулы, голубые ветреницы, лесные фиалки и разноцветные анемоны окаймляли зелёные луга, на которых паслись белоснежные овцы и пятнистые херефордские коровы. Потом луга сменились небольшими дубовыми рощами — остатками некогда покрывавших эту землю дремучих лесов. Проскользнув между небольшими холмами и дикими равнинами Суссекса, рельсы вели нас всё дальше на юг, где близ Льюиса земля принимает тот характерный серовато-белый оттенок, который знаменует собой приближение меловых скал, выходящих к Ла-Маншу.

Именно возле такой скалы и стоял маленький домик Холмса. Он поселился в коттедже с белёными стенами неподалёку от Бичи-Хед, куда мы без труда добрались, совершив пересадки в Истборне и Фулворте. Автомобили в этой части страны были редкостью, и нам пришлось воспользоваться догкартом [11]. К концу нашей тряской поездки я был рад заметить впереди дымок, поднимавшийся из кирпичной трубы Холмсова домика, и извилистую дорожку, посыпанную шуршащим под ногами серым гравием, которая вела к парадной двери. Его любимых ульев мы не увидели — они находились в доброй сотне ярдов от дома.

— Ах, доктор Уотсон, — не успев открыть дверь, уже приветствовала меня миссис Хадсон, — какая радость, что вы опять здесь!

Её седые волосы были собраны в пучок на затылке, знакомое лицо изрезали морщины, но в каждый мой приезд прежний блеск её глаз давал понять, что она помнит старые добрые деньки на Бейкер-стрит, когда мы с Холмсом частенько принимали у себя разных колоритных личностей, а миссис Хадсон подозрительно на них поглядывала, подавая на стол. Вот и теперь, представляя ей миссис Фреверт, я заметил тот же пристальный, оценивающий взгляд, устремлённый на статную фигуру американки. И мне подумалось, что ясная улыбка миссис Хадсон вызвана не только чисто женским одобрением, но и давно забытым предчувствием, что, может быть, вскоре нам представится случай вернуться в былые времена.

Миссис Хадсон провела нас через просторную библиотеку Холмса. Я заметил на прогнувшихся полках много знакомых изданий по химии и юриспруденции, а сверх того — две неизвестные мне раскрытые книги, лежавшие на кожаном кресле у стола, и стопку из восьми томов, неосторожно оставленную на краю низкого сервировочного столика. Журнальные вырезки на столе, заваленном перьями; разбросанные везде листы бумаги, исписанные чётким почерком Холмса; множество чашек Петри и полдюжины пробирок, источавших зловонный запах серы, — всё это убедило меня, что, несмотря на упорные попытки миссис Хадсон отучить Холмса от беспримерной неряшливости, он не оставил своих привычек. Терпением, с которым она столько лет прилежно убирала на место всё, что он позволял убирать, свидетельствовало о неизменной преданности ему бывшей квартирной хозяйки.

Вслед за миссис Хадсон мы подошли к двум открытым французским окнам, выходившим на задний двор. Сквозь них виднелись четыре яркие полосы: безоблачное лазурное небо; голубое море, украшенное белыми барашками, словно желе взбитыми сливками; белая меловая почва и граничившая с ней просторная зелёная лужайка перед домом.

Внезапно перед нами очутился Шерлок Холмс, словно выступивший на сцену из-за кулисы. Если не считать седых нитей на поредевших висках, казалось, он совсем не изменился со времён Бейкер-стрит. Правда, он стал медлительней и трость на прогулки брал уже по необходимости, а не из стремления следовать моде. Но, высокий и худощавый, он, казалось, опять готов взяться за дело. Холмс был одет в свой любимый халат, когда-то пурпурный, а теперь совсем выцветший. В левой руке он держал «Справочник британского пчеловода» Т. В. Коуэна, в правой — изящно изогнутую курительную трубку из тыквы-горлянки янтарного цвета. Трубку эту недавно подарил ему американский актёр Уильям Джиллет [12], который, играя роль знаменитого сыщика, нашёл, что большая трубка на сцене смотрится эффектнее, чем маленькие деревянные и глиняные трубки Холмса.

Хотя янтарный оттенок новой трубки ещё не перешёл в более привычный цвет хны, густая струя голубого дыма, поднимавшаяся из пенковой чашки, свидетельствовала о том, что это скоро случится.

— Дорогой Уотсон! — воскликнул Холмс. — Как приятно вас видеть. А эта дама, должно быть, миссис Фреверт, о которой вы телеграфировали.

Положив книгу на ближайший стол, а трубку — в большую перламутровую раковину, как будто именно для этой цели и предназначенную, Шерлок Холмс приблизился к гостье и взял её руки в свои.

— Позвольте сказать вам, миссис Фреверт, как я опечалился, узнав о гибели вашего брата. Бывало, я и доктор Уотсон сиживали с ним за кружкой эля в «Королевской кладовой» — это был его любимый паб. Его смерть стала огромной потерей для вашей семьи, но, возможно, ещё большую утрату, если можно так сказать, понесло братство современных рыцарей, чьё оружие — перья, а не мечи.

— Благодарю вас, мистер Холмс. Вам и вправду позволительно так отзываться о моём брате. Я уже говорила доктору Уотсону: вас обоих Грэм характеризовал лишь в превосходных выражениях. Подобное доверие к его труду со стороны столь достойного человека очень много значит для меня.

Холмс улыбнулся в ответ. Затем, переоблачившись в широкую норфолкскую куртку, он объявил:

— Миссис Хадсон приготовила для нас ланч. Поскольку ветер стих, она настаивает, чтобы мы ели на воздухе. А после поговорим о деле, которое привело вас сюда.

Долгое путешествие по Даунсу пробудило у меня и миссис Фреверт немалый аппетит, и мы без заминки проследовали за Холмсом на улицу через раскрытые французские окна. Там, на террасе, нас ждал простой деревянный стол, покрытый белоснежной скатертью и уставленный столовым серебром миссис Хадсон. Лосось под соусом майонез, огуречный салат, горошек по-французски и щербет с шампанским представляли собой идеальную трапезу. Вкушая её в такой идиллической обстановке, вблизи моря, простирающегося до самого горизонта, можно было забыть о невесёлой цели нашей поездки. Однако бурный океан только издали кажется спокойным, а грохот волн, бушующих неподалёку, напоминает о неистовой силе стихии: так и наша непринуждённая беседа за ланчем не давала истинного представления о тех серьёзных и мрачных мыслях, что скрывались за произносимыми словами.

Но вот миссис Хадсон убрала со стола, а Шерлок Холмс набил трубку своим любимым крепким табаком, который по-прежнему хранил в персидской туфле, и теперь мы как будто были готовы приступить к занимавшему нас делу.

— Прошу вас, миссис Фреверт, — произнёс Холмс, выпустив облачко душистого дыма, — поведайте нам, чем вас не устраивает официальная версия смерти вашего брата.

Миссис Фреверт извлекла из чёрного парчового ридикюля, который стоял на полу у её ног, свой чёрный кружевной веер и, как и раньше, начала им обмахиваться.

— Спасибо вам за приглашение, мистер Холмс, — сказала она. — Позвольте мне напомнить вам о событиях самого чёрного дня моей жизни. Разумеется, большую часть того, что мне известно, я узнала из газет или даже от полиции. Наверное, я сразу должна пояснить, что у меня мало оснований возражать против сообщённых ими фактов. Я вынуждена не соглашаться скорее с их выводами.

Холмс кивнул.

— Пожалуйста, продолжайте, — ответил он.

На Бейкер-стрит, вооружившись трубкой и приготовившись слушать, Холмс обычно закрывал глаза. Здесь, в Южном Даунсе, он предпочёл обратить взор к подёрнутому дымкой морскому горизонту. В повествование миссис Фреверт врывались лишь хриплые крики крачек и чаек над головой и яростный шум прибоя далеко внизу.

— Это тёмная история, мистер Холмс. Даже не будь Грэм моим братом, я не могла бы не заметить странности событий, приведших к его гибели. Сама я узнала о стрельбе, когда ходила за покупками. Я как раз выбирала продукты для ужина, а мясник, который, верно, уже слышал о трагедии, сказал, что вечером еда нам не понадобится. Тогда я не поняла, что он имел в виду. Каким образом это известие так быстро дошло до него, я так никогда и не узнала.

— Действительно, — нетерпеливо поддакнул Шерлок Холмс. — Но что же с самой трагедией?

Миссис Фреверт снова взяла свою чёрную сумочку. На этот раз она вынула оттуда носовой платочек из ирландского полотна, окаймлённого тонким кружевом, и переложила его в ту же руку, которой держала веер. Нам стало ясно, что он предназначался для неизбежных слёз, которые будут сопровождать самую тягостную часть рассказа.

— Мой брат, мистер Холмс, — сказала она твёрдо, — в день своей смерти получил телеграмму. Как вы понимаете, она была адресована Дэвиду Грэму Филлипсу и датирована двадцать третьим января тысяча девятьсот одиннадцатого года. Текст гласил: «Это твой последний день». Но что самое странное, мистер Холмс, она была подписана «Дэвид Грэм Филлипс».

Мы с Шерлоком Холмсом слышали об этой детали и раньше. В противном случае она, конечно, заинтересовала бы Холмса гораздо сильнее. Впервые прочтя об этом странном обстоятельстве в «Таймс», он с немалым восхищением заметил, что угроза, подписанная именем самой жертвы и доставленная ей в день убийства, — безумный замысел, достойный покойного профессора Мориарти. Впрочем, сегодня он оставил свои замечания при себе.

— Как ваш брат реагировал на эту телеграмму? — просто спросил Холмс.

— Думаю, не обратил на неё особого внимания. Знаете, с тех самых пор, как в тысяча девятьсот шестом году Грэм написал те статьи о сенаторах, он частенько получал письма и телеграммы с угрозами.

— Если не ошибаюсь, серия статей называлась «Измена Сената», — заметил Холмс.

— Верно, — ответила миссис Фреверт. — Мне приятно, что здесь, в Англии, это название на слуху.

— В британской истории тоже встречалось нечто подобное, миссис Фреверт. Лондонский Тауэр — мрачное напоминание о наших собственных предателях, не так ли, Уотсон?

— Конечно, — ответил я, но, признаюсь, мне название этой серии запомнилось лишь потому, что они были написаны другом, а не потому, что я их читал.

— В любом случае, — продолжала миссис Фреверт, — Грэм не принимал эти угрозы близко к сердцу. Он привык к подобной ерунде и давно поклялся себе не тревожиться из-за подобных сообщений или безумцев, которые их сочиняли.

— Но разве то, что телеграмма была подписана именем адресата, — сказал Холмс, — не является достаточно необычным обстоятельством, чтобы даже ко всему привыкший человек обратил на неё внимание?

Последнее замечание было скорее утверждением, чем вопросом.

— Она была не первой, мистер Холмс. Грэм считал, это дело рук какого-то сумасшедшего. Я уже поняла, что после того, как преступление свершилось, даже самые странные факты представляются очевидными.

При слове «преступление» миссис Фреверт как будто содрогнулась. Сжав в руке белый платок и чёрный веер, она принялась ещё яростней обмахиваться ими.

— Грэм ушёл от нас почти сразу, как получил телеграмму. Он отправился в Принстонский клуб, который расположен неподалёку от парка Грамерси, чтобы забрать свою почту. В тот день было холодно, я видела, как он выходит из двери в своей чёрной шляпе и великолепном пальто реглан. — Миссис Фреверт улыбнулась. — Теперь это выглядит бессмысленным, а тогда я беспокоилась, что он может озябнуть.

— Да, — спокойно промолвил Холмс.

Последовала краткая пауза; его трубка погасла, и он вынул из кармана куртки серебряную спичечницу в форме черепа. Я вспомнил, что это подношение владельца лондонского похоронного бюро, которому Холмс вернул похищенного сына. Моему другу всегда нравилось наблюдать реакцию, которую эта вещица вызывала у окружающих. Впрочем, на сей раз он прикрыл её ладонью. Чиркнув спичкой, он поднёс пламя к трубке, и из неё вновь заструился дымок.

— Каким способом ваш брат добрался туда? — спросил Холмс, когда он и его гостья готовы были продолжить беседу.

— Грэм пошёл пешком, — очнувшись от грустных мыслей, ответила миссис Фреверт. — Он любил пройтись, когда представлялась возможность. Считал, это полезно для здоровья.

— Ах да, — подхватил Холмс. — Ведь это он писал; «Экипажи созданы для богачей. Будь верен тротуару — и никогда не утратишь связи с людьми».

— В точности так, мистер Холмс. Я вижу, вы хорошо знакомы с сочинениями моего брата.

— Стараюсь быть в курсе дел, миссис Фреверт.

Я удивился. Холмс не интересовался современной литературой, за исключением наиболее сенсационных опусов. Изучение последних снабжало его сведениями, совершенно чуждыми его натуре. В беллетристике он всегда был на удивление несведущ; но, как он сам теперь объяснил, уединённый образ жизни заставил его изменить свои книжные пристрастия.

— С тех пор как я зажил отшельником здесь, в Суссексе, — заметил Холмс, — праздное существование даёт мне возможность идти в ногу с новейшими литературными течениями. Однако продолжайте, прошу вас.

— В тот злополучный день мой брат отправился в Принстонский клуб, но прямо перед входом к нему привязался этот негодяй Голдсборо… Фицхью Койл Голдсборо… Он выстрелил в Грэма шесть раз… и направил ствол на себя. Голдсборо был похож на бродягу, и Грэм, добрая душа, хотел бросить ему монету. Полиция говорила, Голдсборо вытянул руку и для пущей надёжности стал стрелять врассыпную. Раненый Грэм прислонился к ограде, а потом несколько членов клуба внесли его в здание. Наконец карета «скорой помощи» отвезла его в больницу Бельвью. И не поверите; ночью его состояние улучшилось. Но следующим вечером он скончался.

Я ждал, что она расплачется именно сейчас, однако, хотя платок был наготове, слёзы не показались. Мужественная, как её брат-журналист, миссис Фреверт поведала всё, что знала, но волнение выдавала только рука, нещадно комкавшая платок. В отличие от многих других представительниц прекрасного пола, которые сиживали в нашей гостиной на Бейкер-стрит и рассказывали столь же душераздирающие истории, миссис Фреверт не нуждалась в утешении.

Подобная стойкость придавала её рассказу ещё большую достоверность.

— Когда его расстреляли, мистер Холмс, он сказал: «Я мог бы вынести четыре выстрела, но шесть — это уж слишком».

Холмс кивнул, принимая к сведению это замечание, а затем спросил:

— Он говорил ещё что-нибудь?

— Только просил, чтобы не рассказывали нашей матери, которая тогда жила в Калифорнии. Грэм опасался, что это известие убьёт её. В этом был весь Грэм: даже смертельно раненный, он думал не о себе, а о других. Знаете, не прошло и полугода, как известие о гибели сына свело мать в могилу.

— Да, это настоящая трагедия, миссис Фреверт, — ответил Шерлок Холмс.

Он вновь положил свою трубку в раковину и продолжил расспросы, сплетя пальцы в замок и устремив на неё свой проницательный взор.

— Раз все эти подробности известны полиции, отчего вы считаете, что расследование не доведено до конца?

Небо начало темнеть, напоминая о том, что, если мы хотим успеть в Истборн, на лондонский поезд, который отправлялся в пять пятнадцать, нам надо срочно выезжать. Но отважная миссис Фреверт приехала к Шерлоку Холмсу за помощью и не собиралась уезжать, не получив её.

Ожидая ответа, Холмс наклонился вперёд, положив подбородок на сплетённые пальцы.

— Кто-то назовёт это женской интуицией, мистер Холмс…

Её ответ явно не удовлетворил Холмса. Громко вздохнув, он вновь откинулся назад.

— …Но, — продолжала она, — хоть убейте: я просто не могу забыть о тех бесчисленных и, смею добавить, могущественных врагах своего брата. Слишком многие высокопоставленные лица ему угрожали — и прямо, и намёками. Он даже заявлял на них в полицию.

— Уверен, так оно и есть, миссис Фреверт, только боюсь, этого едва ли достаточно, чтобы оспаривать официальное заключение. Уотсон говорил, вам был нужен мой совет. К сожалению, должен вас разочаровать. А теперь, если вы хотите успеть на поезд…

Холмс поднялся и сделал жест в сторону двери.

Миссис Фреверт тоже встала и, устремив взгляд на моего друга, произнесла:

— Мистер Холмс, вы принимаете меня за дурочку? Я ехала из самого Нью-Йорка не за тем, чтобы поговорить с вами о женской интуиции. Вероятно, мне следует поблагодарить вас за то, что любезно согласились выслушать меня.

Примиряющая улыбка и одобрительный кивок Холмса (он редко выказывал подобное отношение, особенно к женщине) сгладили остроту момента.

— Присядьте, прошу вас, — мягко сказал он, и оба вновь заняли свои места.

— Ещё остаётся проблема с выстрелами, — торжествующе заявила она.

— С выстрелами? — повторил я.

— Я имею в виду, с их количеством.

— В него стреляли шесть раз, — напомнил нам Холмс.

— Именно! — воскликнула миссис Фреверт. — Всё так и сообщали. Шесть раз! А затем убийца приставил оружие к своей голове и выстрелил ещё раз.

— Ну да, — медленно произнёс Холмс.

Кажется, он уловил в её доводах какой-то смысл.

Что до меня, я был слегка напуган непринуждённостью, с какой столь утончённая натура, как миссис Фреверт, рассуждала о выстрелах.

— Не понимаете, мистер Холмс? Было семь выстрелов! А у Фицхью Койла Голдсборо, которого считают единственным убийцей моего брата, с собой был только один револьвер на шесть патронов.

Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы заметить противоречие в давно известных фактах; но мой друг, сдержанно улыбнувшись, встал, прошёл в библиотеку и вскоре вернулся с маленьким ящичком, где хранил ещё не отсортированные газетные вырезки. Через мгновение он обнаружил среди них то, что искал.

— Разрешите мне, миссис Фреверт, прочесть заметку из вашей «Нью-Йорк таймс», датированную двадцать четвёртым января тысяча девятьсот одиннадцатого года: «Вчера днём Фицхью Койл Голдсборо расстрелял романиста Дэвида Грэма Филлипса шестью выстрелами… Всадив шесть пуль из автоматического револьвера тридцать второго калибра в грудь, живот и конечности мистера Филлипса. Голдсборо приложил оружие к своему правому виску, и одна из четырёх оставшихся в магазине пуль мгновенно убила его». Мне кажется, наличие десятизарядного автоматического револьвера убедительно объясняет шесть ран на теле вашего брата и одну, смертельную, — на теле убийцы.

— Да, мистер Холмс, только вот свидетель Элджернон Ли утверждает, что Голдсборо стрелял из шестизарядного револьвера [13].

На миг Холмс потерял дар речи. Лишь крики птиц над нами, казалось, спорили с утверждением миссис Фреверт.

— Даже если так, миссис Фреверт, — наконец промолвил он, — количество выстрелов могли перепутать. Возможно, врачи обсчитались.

— Они нашли шесть входных отверстий от пуль, мистер Холмс. Они в этом уверены. Свидетели подтвердили, что было шесть выстрелов. А самый бесспорный свидетель — это мой брат! Помните, он сказал, что мог бы вынести четыре выстрела, но шесть — это уж слишком.

— Теория интересная, но основанная на непроверенных фактах, — заметил Холмс.

— Есть ещё дневник Голдсборо, мистер Холмс. Мотив убийства полиция установила по его записной книжке, подобранной кем-то на улице.

— Да, — сказал Холмс, — небрежная работа детективов. В дневнике обнаружились странные рассуждения о том, что Филлипс был кем-то вроде литературного вампира, высасывающего из мистера Голдсборо его личность. То ли Филлипс превращался в Голдсборо, то ли Голдсборо — в Филлипса, точно не помню. Вот почему ваш брат получил ту необычную телеграмму. Думаю, эта идея почерпнута из мелодраматического романа Георга Сильвестра Фирека «Дом вампира».

— Вы абсолютно правы, мистер Холмс. А дневник со всей этой чепухой, что так удачно подвернулся под руку полицейским на месте преступления, был передан помощнику окружного прокурора и находился у него весь день. Даже коронёр был в ярости, что тот долго держал его у себя. Более того, мистер Холмс, дневник был написан искажённым нетвёрдым почерком и усеян кляксами. Эти записи мог сделать кто угодно.

Последнее утверждение показалось мне вероятным. Оно как будто разожгло и любопытство Шерлока Холмса. Он медлил с ответом и призадумался.

Почувствовав, что заинтересовала его, миссис Фреверт не замедлила этим воспользоваться.

— Скажите, что поможете мне, мистер Холмс. Грэм был бесстрашным человеком, нельзя, чтобы его убийство осталось безнаказанным. Он поломал карьеры многим плутам и изменил ход американской истории. О, я не сомневаюсь в том, что брата застрелил именно Голдсборо. Но я не верю, что Голдсборо действовал в одиночку. Я желаю хотя бы знать, кто всё это подстроил. Кто его подослал? А этот седьмой выстрел порождает очевидный вопрос: если в Грэма стреляли шесть раз, а Голдсборо убила седьмая пуля, кто выпустил седьмой заряд? Кто был другой убийца? Власти это не интересует. Поверьте мне, я узнавала. Полиция преступника поймала. Зачем им возобновлять следствие, в которое могут оказаться впутаны многие известные личности, когда дело уже закрыто?

Я приехала к вам, мистер Холмс, в надежде, что вы из уважения к моему брату поможете мне разгадать тайну его гибели.

Она замолчала. Я достаточно хорошо знал своего друга, чтобы понять, что её увещания услышаны. Холмс подался вперёд и взял миссис Фреверт за руку.

— Дорогая миссис Фреверт, — произнёс он, — я оценил ваши намерения и сочувствую им. Но, полагаю, мой бывший коллега и преданный друг доктор Уотсон говорил вам, что я ушёл на покой. Даже если бы я и хотел вам помочь, что я могу? За последние восемь лет я не распутывал никаких преступлений, не считая весьма загадочной смерти соседа. Я слишком стар. Единственное, над чем я теперь ломаю голову, — это как получше присматривать за пасекой. Сочинение монографии об изоляции пчелиной матки, поглощавшее всё моё время, не сравнится с постижением преступного замысла, особенно если речь об Америке. Нет, мне придётся отказать вам. Вы вольны обижаться, но я не могу вам помочь.

Холмс отклонил её предложение с серьёзностью, приличествовавшей случаю, но что-то в его манере противоречило словам — быть может, поза (он всё ещё сидел на краю стула, подавшись вперёд, — тот, кто отказывается, так не сидит). Миссис Фреверт, видимо, тоже почувствовала, что он колеблется. Думаю, прими она его слова за чистую монету, Холмс, вероятно, избежал бы участия в этом деле; но она ему не поверила, и я понял: он не сумеет ей отказать.

— Мистер Холмс, — сказала она, — я располагаю достаточными средствами и буду более чем счастлива в придачу к вашему обычному вознаграждению оплатить вам проезд до Нью-Йорка и проживание в отеле.

— Дело не в деньгах, миссис Фреверт, — возразил он. — Откровенно говоря, я всегда мечтал увидеть Нью-Йорк. И всё же…

Он запнулся, но я уже узнал тот азартный блеск, который всегда появлялся в его глазах перед охотой. Должно быть, миссис Фреверт тоже заметила его.

— Ради моего брата, — умоляюще промолвила она.

— И ради принципов, которые он защищал, — мягко отозвался Холмс. — Отлично, миссис Фреверт, — сказал он наконец. — Если вас устроит дряхлый ветеран вроде меня, попавший в чужие края, то я принимаю ваше предложение.

— Благодарю вас! Благодарю вас, мистер Холмс! — Она просияла. — Когда вы приступите?

Её искромётный энтузиазм резко контрастировал с грустным ощущением собственной ненужности, охватившим меня. В конце концов, это ведь я привёз её сюда. И мне тоже хотелось увидеть Нью-Йорк. В старые добрые времена Холмс предложил бы…

— Мне нужно время, чтобы привести в порядок свои дела, — говорил он, — но я буду на связи с Уотсоном и…

Холмс взглянул на моё помрачневшее лицо и запнулся.

— Ну, Уотсон, — рассмеялся он, — вы же не думаете, что я буду трудиться в одиночку!

Я был ошарашен. Как бы мне того ни хотелось, я был не готов отправиться в Америку. Конечно, моя врачебная практика всё сокращалась, ибо я сам стал подумывать об уходе на покой. Я даже передал большинство пациентов своему достойному коллеге, доктору Ларраби, кабинет которого находился неподалёку, на Харли-стрит, но некоторых, самых преданных, всё ещё принимал сам. И кроме того, я был женат.

— Верно, Уотсон. Я не имею права просить. И миссис Фреверт тоже не следовало просить меня. Но это не рядовое дело. Я разделяю беспокойство миссис Фреверт по поводу того, что в него могут быть замешаны весьма важные персоны. Я мог бы воспользоваться вашими тактичными дружескими наставлениями — если, конечно, миссис Уотсон отпустит вас со мной на несколько недель.

Между прочим, жена как-то говорила, что ей надо навестить престарелую тётушку, живущую в Линкольншире. Моё отсутствие могло предоставить супруге отличную возможность погостить там. В крайнем случае, я мог бы уговорить её поехать. Но главное, я был нужен Холмсу, а приглашение миссис Фреверт, распространявшееся и на меня, представлялось весьма заманчивым. Словом, я дал Холмсу предварительное согласие.

Переговоры завершились, и мы с миссис Фреверт, распрощавшись с Холмсом и миссис Хадсон, сели в ожидавший нас догкарт. Он доставил нас в Фулворт, откуда мы проделали обратный путь через Истборн в Лондон. Сумерки сгущались, но я чувствовал, что горячая признательность американской леди Холмсу за его согласие способна осветить самую мрачную дорогу.

Проводив миссис Фреверт до отеля «Кенсингтон», где она остановилась, я наконец вернулся к себе, на улицу Королевы Анны. Мне предстояло много важных дел, и не последним из них была беседа с женой. Поездка в Суссекс по железной дороге не сравнится с заокеанским вояжем, но поскольку жена ненавидела морские путешествия, я нисколько не сомневался в успехе. И как же мне хотелось быть столь же уверенным в успехе предстоявшего нам расследования — расследования, начало которого, как я заметил, пришлось на мартовские иды, годовщину кровавого убийства Юлия Цезаря в римском Сенате.