Секреты Штази. История знаменитой спецслужбы ГДР

В своих планах коммунистической экспансии в Западной Европе советское руководство придавало особое значение той части Германии, которую его войска оккупировали с 1945 года. С началом холодной войны советская зона — а позднее «суверенная» ГДР — стала форпостом советской разведки и коммунистическим плацдармом для броска в Западную Европу. Будучи самым западным сателлитом Советского Союза, Восточная Германия находилась на передовой идеологической борьбы против капитализма. Во весь рост встали проблемы не только обеспечения безопасности СССР, предотвращения побегов на Запад и борьбы с деятельностью западных разведок, но и подавления любых настроений антикоммунистического характера среди населения. Штази служила инструментом реализации этих задач, который до середины 50-х полностью находился под советским контролем.

Ключевой фигурой советского контроля был генерал Иван Александрович Серов. В качестве награды за весомый вклад в советизацию Восточной Европы Серов был повышен в должности и в марте 1954 года назначен председателем вновь созданного КГБ. Это было очередное признание заслуг Серова как представителя советских органов безопасности в ГДР, несмотря на восстание 1953 года. Вина за этот провал была возложена на главу тайной полиции Лаврентия Берию и послужила одной из причин его казни. Покидая в конце 40-х годов Германию, Серов оставил после себя хорошо налаженный аппарат, который он передал в надежные руки своего послушного слуги Эриха Мильке.

В 1957 году, когда внутренняя обстановка в ГДР стабилизировалась и контроль коммунистов стал абсолютным, КГБ перестал открыто диктовать свою волю и Мильке был назначен министром государственной безопасности. Этот внешне доверительный жест был, однако, обманчивым. На самом деле КГБ держал офицеров связи во всех восьми основных управлениях Штази до самого конца, пока ГДР окончательно не прекратила свое существование. Каждый офицер связи, в большинстве случаев в званий полковника, имел в комплексе зданий министерства в Берлине свой собственный кабинет. Особое значение советские чекисты придавали главному управлению «А», которым руководил Маркус Вольф. Оно занимало три здания в этом комплексе. Помимо этого, КГБ был представлен в каждом из пятнадцати окружных управлений Штази. Офицеры советского КГБ имели доступ ко всей информации, которую собирала Штази. Структура министерства государственной безопасности ГДР была точной копией КГБ СССР.

Постепенно менялся характер отношений между КГБ и Штази, переходя с приказного, характерного для первых послевоенных лет оккупации, к «братскому». Этот процесс все более набирал силу по мере того, как Штази показывала свое рвение и добивалась успехов в шпионаже, подрывной деятельности, внешней и внутренней контрразведке. Содружество между обеими службами стало столь тесным, что КГБ предложил своему восточно-германскому союзнику основать в Москве и Ленинграде оперативные базы для наблюдения за гостившими там восточно-германскими официальными лицами и туристами. Офицеры Штази не испытывали никакого комплекса неполноценности в отношении со своими советскими коллегами. Министр Мильке на совещаниях и в официальных директивах постоянно подчеркивал, что офицеры МГБ должны считать себя «чекистами Советского Союза». Он не уставал клясться в абсолютной верности союзу между сотрудниками Штази и КГБ. Навряд ли можно найти хоть одну речь в период между 1946 и 1989 годами, в которой Мильке не отдавал бы дань уважения советским чекистам и не превозносил добродетели братства между КГБ и Штази, даже когда он выступал в сельскохозяйственных кооперативах и на заводах.

В течение двадцати лет отношения между МГБ ГДР и КГБ основывались на неформальных договоренностях между Мильке и главами советских органов безопасности. 29 марта 1978 года был подписан первый официальный протокол о сотрудничестве между КГБ и Штази. Его подписали Мильке и Юрий Андропов, который впоследствии сменил Брежнева в качестве главы государства. Шеф Штази позаботился о том, чтобы офицеры КГБ в Восточной Германии пользовались такими же правами и властью, как и в Советском Союзе, за исключением права арестовывать граждан ГДР. По числу сотрудников резидентура КГБ в ГДР была самой крупной среди всех его зарубежных резидентур и руководила всеми разведывательными операциями в Западной Европе.

Четыре года спустя, 10 сентября 1982 года, председатель КГБ Виталий Федорчук подписал формальное соглашение с Мильке, который обязался взять на себя все техническое обеспечение резидентуры КГБ в Восточной Германии, штат которой насчитывал около 2500 человек. Штази предоставила жилые здания, детские сады, а также автотехнику и ее обслуживание. Виллы и квартиры были полностью обставлены. Сейчас уже невозможно подсчитать, во что это обошлось восточно-германским налогоплательщикам, но сумма затрат наверняка измерялась десятками миллионов марок. В среднем затраты на обстановку одной такой квартиры составляли около 19 тысяч долларов.

Генерал Серов определил местом пребывания представительства КГБ в ГДР Карлсхорст — один из районов Берлина. Там в разное время работало и проживало от 800 до 1200 сотрудников КГБ, включая членов их семей. До середины 50-х весь район представлял из себя тщательно охраняемый военный городок, в котором также размещалась Советская Военная Администрация. Позднее колючую проволоку убрали, но здания комплекса КГБ остались обнесенными двухметровой стеной.

В Карлхорсте работали пять из шести основных отделов КГБ, включая политическую разведку, внешнюю контрразведку и инфильтрацию агентов в западные разведки, техническое обеспечение агентов в Западной Европе, экономический и технологический шпионаж в Западной Европе и за ее пределами и шпионаж против бундесвера.

Шестой отдел, подчинявшийся второму главному управлению (контрразведка), находился в Цецилиенхофе, в Потсдаме, бывшей летней резиденции прусских королей и германских кайзеров. Там в 1945 году проходила послевоенная конференция союзников, разработавшая основы общей политики в отношении побежденной Германии. Это был мозговой центр советской военной разведки (ГРУ) в Германии, в числе прочего занимавшийся вербовкой жителей Западного Берлина не немецкого происхождения. Эта деятельность играла важную роль в операциях КГБ в Турции и на Ближнем Востоке. Турок и арабов вербовали в Западном Берлине, обучали в Восточной Германии и посылали обратно, на родину. Штази предоставляла учебные центры, конспиративные явки для тайных встреч и снабжала агентов проездными документами.

Мильке и председатели КГБ периодически подписывали соглашения о сотрудничестве — так называемые перспективные планы будущих совместных операций. Последний такой документ, действовавший с 1987 по 1991 год, был подписан Виктором Чебриковым и Мильке. В нем отражалась та твердая линия, которая преобладала в советском обществе до прихода к власти в 1985 году Михаила Горбачева. Несмотря на объявленные им реформы, Горбачев в сфере государственной безопасности, очевидно, хотел сохранить эту твердую линию. В документе говорилось следующее: «Укрепление совместного сотрудничества в борьбе с враждебными секретными службами обусловлено военно-политической ситуацией на международной арене, ухудшающейся в силу авантюристической политики американского империализма. США, их союзники по НАТО и другие государства, используя свои секретные службы и органы пропаганды, ведут разведывательную и подрывную деятельность против национальных и объединенных вооруженных сил СССР, ГДР и других государств социалистического содружества».

КГБ полагался на поддержку Штази во всех сферах разведывательной деятельности. Основной упор, однако, делался на внешнюю разведку и контрразведку. Штази создавала «легенды» для советских разведчиков, действовавших по всему миру, и в особенности для тех, кто работал в Западной Германии. Разведчикам, действовавшим под личиной восточных немцев, включая тех, кто проникал в другие страны в качестве «беженцев», выдавали настоящие восточно-германские паспорта. Других снабжали поддельными документами, изготовленными в секретных лабораториях Штази. Надо думать, что многие агенты КГБ, внедренные с помощью Штази на долговременный период, — «нелегалы», как их называют в среде профессионалов, — работают и по сей день. Шансы на их разоблачение западными контрразведками чрезвычайно малы, поскольку в архивах Штази не сохранилось никаких данных на них. Чтобы раскрыть хотя бы пару-тройку из них, необходимо иметь пару-тройку разговорчивых высокопоставленных советских перебежчиков. Между Штази и КГБ существовала также договоренность о том, что в случае провала глубоко законспирированного агента в то время, как Москва будет пытаться наладить отношения с Западом, Восточная Германия примет весь огонь на себя.

Разоблаченные агенты на допросах должны были выдавать себя за сотрудников управления внешней разведки генерала Вольфа. Эта ложь позволяла советскому правительству не только спасти лицо, но и облегчала репатриацию таких шпионов путем их обмена на пойманных в СССР западных шпионов или на политзаключенных.

Советы извлекали из тесного сотрудничества со Штази и другую пользу: вся информация, добытая шпионами Вольфа, немедленно передавалась КГБ, иногда даже раньше, чем она попадала на столы аналитиков Штази. Особенно это касалось случаев, когда агентам Штази удавалось проникнуть в западные разведки, высшие военные структуры, штаб-квартиру НАТО и научно-технические сферы. Не подлежит сомнению, что деятельность восточно-германской разведки позволила Советскому Союзу сэкономить миллионы долларов на разработках в области высоких технологий.

Польская проблема

Приоритетом в деятельности второго главного управления КГБ были вопросы внутренней безопасности стран-сателлитов СССР в Восточной Европе. Годами, однако, оперативники КГБ сталкивались с трудностями при проведении операций в этих странах. В особенности это касалось Польши, где даже среди сотрудников органов безопасности, как и среди прочего населения, были распространены антирусские и антисоветские настроения.

«На вас, немцев, и болгар можно положиться, но об остальных можно забыть, а уж о поляках в первую очередь». Такие речи постоянно слышали высокопоставленные офицеры Штази, бывавшие по делам у своих коллег в Москве. На встречах со своими польскими коллегами немцы слышали: «КГБ от нас ничего не получит».

Поэтому генерал-лейтенант Гюнтер Кратч, начальник второго управления Штази (внутренняя контрразведка) вовсе не удивился, когда в декабре 1981 года Мильке приказал ему послать очередную группу в Варшаву для постоянной работы там. Ранее у Мильке попросил помощи председатель КГБ Ю. В. Андропов. Мильке поставил об этом в известность Эриха Хонеккера, который приказал ему выполнить эту просьбу и не стал информировать об этом Политбюро. Хонеккер уже некоторое время с тревогой наблюдал за ростом независимого профсоюзного движения «Солидарность», возглавляемого Лехом Валенсой. Однако ни он, ни Мильке даже и вообразить себе не могли, что недовольство польских рабочих предвещало падение коммунизма. Аналитики Штази пришли к выводу, что движение «Солидарность» — типично польское явление. «Мы покажем полякам», — таково было отношение сотрудников Штази на совещаниях, где планировались операции в Польше. Партийные функционеры, уверенные в непобедимости своей идеологии, вину за события в Польше возлагали на польскую расхлябанность.

Тем не менее Хонеккер сказал Мильке, что нельзя полностью исключать возможность распространения «польской заразы» на Восточную Германию. Теперь безопасность ГДР зависела от событий в Польше. Помимо управления внутренней контрразведки Мильке решил привлечь дополнительные силы из числа сотрудников внешней разведки. В центральном аппарате МГБ в Берлине была создана четвертая спецгруппа контрразведки, которую возглавил ярый фанатик коммунист полковник Вилли Бюхнер. Мильке лично слетал в Варшаву, чтобы проследить, как там идет работа по размещению штаба опергруппы Штази под командованием полковника Карла-Гейнца Хербрига в восточно-германском посольстве. Этот ветеран контрразведки поддерживал личный контакт с руководством польской секретной службы. Агенты Штази были прикреплены ко всем консульствам ГДР в Польше.

Под колпак Штази попали священники и профсоюзные активисты, чьи встречи и контакты на улицах фотографировались и снимались на видеопленку. Были установлены подслушивающие устройства в общественных и государственных учреждениях, прослушивались также телефонные разговоры.

На ранних стадиях сотрудничество между КГБ и Штази было исключительно тесным, в особенности в сфере вербовки осведомителей среди офицеров польской армии и сотрудников польской тайной полиции. Сотрудники Штази воспользовались общим дефицитом продовольственных товаров и предметов роскоши. Они «убеждали» своих коллег, польских чиновников и многих простых рабочих стать их осведомителями при помощи западных сигарет, продовольствия и других дефицитных вещей, даже таких как мыло. Позднее восточно-германский режим стал награждать своих польских осведомителей медалями и деньгами.

Для наблюдения за профсоюзным лидером Лехом Валенсой Штази использовала также некоего восточно-германского журналиста по кличке «Джозеф». Этот журналист встречался с Валенсой зимой 1980 года и написал об этих встречах серию статей. восточно-германские издания отказались опубликовать их. Тогда он написал письмо в одно западногерманское издательство, надеясь пристроить там свой труд по выгодной цене. Это письмо было перехвачено сотрудниками Штази. Сотрудники спецгруппы посетили журналиста на дому, и он с готовностью согласился шпионить за своими польскими друзьями. «Джозеф» ловко втерся в доверие к руководству движения «Солидарность». С этого времени все, что происходило внутри «Солидарности», становилось известным Штази и КГБ. Тандем этих двух секретных служб интересовался прежде всего иностранной финансовой помощью, а также информацией о том, где печатались антиправительственные листовки в самой Польше и за ее пределами и с кем на Западе поддерживала контакты «Солидарность». «Джозеф» сфотографировал сотни членов движения. Весь этот материал был передан КГБ. В результате советское руководство прекрасно представляло себе ситуацию в Польше. «Санитарный кордон» из восточно-европейских государств, защищавший западные границы СССР, угрожал вот-вот рухнуть. Возникла угроза коммуникациям 380-тысячной советской военной группировки в ГДР. Л. Брежнев и высшие военные чины СССР решили вторгнуться в Польшу, если генерал Войцех Ярузельский не объявит военное положение и не раздавит оппозицию. Польский лидер, зная, что его армия восстанет в случае вторжения в Польшу советских войск, принял ультиматум Москвы. Информация, собранная КГБ и Штази, была передана польским органам госбезопасности.

Эта информация облегчила аресты сотен профсоюзных активистов, проведенные в течение нескольких часов после объявления военного положения.

Почувствовав, что события в Польше могут стать частью оползня, который похоронит под собой коммунистическую систему, президент США Рональд Рейган решил действовать. Он приказал директору ЦРУ Уильяму Кейси оказать «Солидарности» тайную поддержку, в частности снабдить антикоммунистическое профсоюзное движение типографским оборудованием и системами связи. Президент Рейган также заручился в этом вопросе поддержкой Ватикана. Будучи поляком по происхождению, папа Иоанн-Павел II с энтузиазмом принял это предложение. Официальные лица Ватикана стали зачастую выполнять функции курьеров, перевозя в Польшу деньги и оборудование.

Усиление деятельности подполья в Польше не прошло незамеченным восточно-германской и советской контрразведками. К середине 1982 года в Польше работали около 300 сотрудников Штази. Телефонные и телеграфные линии, а также почтовая связь находились под контролем Штази. Сотни других агентов держали под наблюдением около 34 000 поляков, работавших на восточно-германских промышленных предприятиях. Операция получила такой размах, что Мильке приказал преобразовать временную четвертую спецгруппу в постоянный десятый отдел второго управления (контрразведки).

Оппозиция правительству росла и в других восточно-европейских странах, включая ГДР. В Москве, где Михаил Горбачев еще только начал осваиваться в новой для себя роли главы государства, другие лидеры отдавали себе отчет в том, что крах коммунистических режимов в Польше, Чехословакии и Венгрии губительно скажется на позициях Советского Союза в Восточной Германии. После совещания с Хонеккером и руководством КГБ, состоявшегося летом 1985 года, Мильке приказал увеличить штаты десятого отдела и отправил оперативные группы в Прагу и Будапешт.

Лихорадочная деятельность Штази в «братских социалистических странах», которая велась в течение следующих четырех лет, в конечном счете оказалась бесплодной. Это было все равно что затыкать пальцами дыры в плотинах, сдерживавших бурные потоки народного недовольства. Первая значительная брешь была пробита в Венгрии, правительство которой в августе 1989 года приказало срыть заграждения на границе с Австрией. Известие об этом очень скоро достигло Восточной Германии, и тысячи ее граждан, стремившихся к свободе, ринулись в Австрию. восточно-германские пограничники тщетно пытались сдержать этот поток. Венгерский министр иностранных дел Дьюла Хорн выстоял и не поддался давлению, которое оказывали на него власти ГДР с целью добиться закрытия границы. Битва была проиграна. Несколько месяцев спустя немцы начали разбирать Берлинскую стену.

Москва заимствует технологию Штази

Ценной стороной сотрудничества Штази с КГБ была возможность для первой пользоваться компьютерным банком данных, носившим название «Система Совместного сбора информации о противнике». Фактически эта система была создана инженерами Штази на основании украденной или незаконно приобретенной на Западе технологии. В компьютер «Системы» стекалась вся информация, которую добывали разведслужбы Восточного блока. Вклад Штази был наибольшим, однако в центральном аппарате Штази лишь горсточка высокопоставленных сотрудников, в основном из управления контразведки, имела доступ к вышеупомянутому банку данных «Системы». Те, кто обладал этой привилегией, были не очень довольны Москвой. Они жаловались на то, что КГБ получал гораздо больше, чем отдавал. Этот обмен, далеко не равноценный, зачастую превращал сотрудничество коллег в улицу с односторонним движением.

Сотрудничество КГБ и Штази не ограничивалось Европой. В западном полушарии инженеры Штази под руководством генерал-майора Хорста Мёнхена создали на Кубе систему компьютеризированного слежения, способную прослушивать все микроволновые телефонные разговоры в Соединенных Штатах. Эта система эксплуатировалась кубинцами совместно с КГБ. Мёнхен создал также систему слежения за военными кораблями США. Рыболовные шхуны были снабжены аппаратурой, позволявшей установить местонахождение всех американских стратегических подводных лодок. Эту аппаратуру обслуживали советские и восточно-германские специалисты.

Отношения с Москвой

На раннем этапе Мильке стоял на страже своих контактов с КГБ подобно ревнивому мужу. Однако затем помимо него право осуществлять напрямую контакты с руководством КГБ без предварительного согласования с Мильке получил Маркус Вольф — начальник главного управления «А». Мильке знал, что Вольфа связывают с КГБ почти столь же тесные узы. Всем остальным приходилось обращаться в десятый отдел, начальником которого был генерал-майор Вилли Дамм, подчинявшийся только Мильке. В конце концов эта процедура сделалась такой сложной, что у Мильке не осталось выбора, кроме как ослабить вожжи. Результатом этого процесса было установление личных отношений — то, чему Мильке всегда пытался помешать. В некоторых случаях эти личные отношения пережили даже распад Советской империи. Начальники управления КГБ часто приглашали своих восточно-германских коллег в Москву, где им оказывали прием на уровне глав государств. В первую очередь это касалось контрразведки. Чтобы ублаготворить тех, кто не мог «приложиться к Святому Граалю» на площади Дзержинского, в резидентуре КГБ в Карлсхорсте периодически устраивались роскошные застолья. Эта братская щедрость должна была еще теснее привязать офицеров Штази к КГБ. Время от времени Советы награждали своих восточно-германских соратников советскими орденами и медалями, в число которых входили ордена Ленина и Красного Знамени. Обе эти награды высоко ценились сотрудниками Штази.

Операция «Моисей»

Хоть и в различной степени, но в совместных операциях КГБ и Штази принимали участие все управления. В мае 1982 года, когда в полном разгаре была операция в Польше, начал реализовываться еще один крупный совместный проект. Генерал И. А. Маркелов, начальник второго главного управления КГБ, уведомил Мильке, что посылает к нему в Берлин своего самого надежного помощника. В подробности Маркелов вдаваться не стал, сообщив лишь фамилию и должность гостя — полковник Владимир Анатольевич Кремаковский, начальник четырнадцатого отдела второго управления. Мильке знал, что сферой деятельности второго управления является внутренняя безопасность и контрразведка и что сам Маркелов был заместителем председателя КГБ. Кроме того, это управление являлось центром руководства и координации всех видов деятельности в сфере контрразведки, касавшейся СССР. Мильке понимал, что Кремаковскому поручено обсудить с ним вопрос первостепенной важности, поэтому сообщение генерала Маркелова он воспринял как приказ подготовиться к государственному визиту.

Мильке приказал начальнику управления контрразведки генерал-лейтенанту Кратчу взять Кремаковского под свое крыло.

Не зная почему Кремаковский приезжает в Берлин, Кратч решил сделать все от него зависящее, чтобы угодить и своему шефу, и КГБ. Он приказал полковникам Курту Шенку и Райнеру Виганду подготовиться к обсуждению любых вопросов, которые могли бы представлять интерес в сфере контрразведки как для ГДР, так и для СССР. Виганд был начальником рабочей группы «Иностранцы», подразделения по наблюдению за иностранцами, приезжавшими в ГДР, и иностранцами проживавшими там, включая дипломатов иностранных посольств в Восточном Берлине. С помощью агентов-двойников его рабочая группа курировала работу различных организаций, располагавшихся в Западном Берлине. Надеясь получить дополнительные сведения о цели визита Кремаковского, Виганд навел справки у полковника Бориса Смирнова, офицера связи КГБ при восточно-германской контрразведке. Смирнов ответил ему, что он не в курсе, но добавил, что Кремаковский — одна из самых влиятельных фигур во втором главном управлении КГБ.

5 мая 1982 года в зале для особо важных персон аэропорта «Шёнефельд» прибытия знатного гостя ожидала делегация в составе Виганда, Шенка, офицера протокольного отдела, а также офицера связи КГБ. После того как обычные пассажиры покинули лайнер «Аэрофлота» через заднюю дверь, трап подкатили к передней двери. И только тогда появился товарищ Кремаковский, мужчина лет пятидесяти, внушительных размеров, похожий на медведя. Он спускался по трапу не торопясь, размеренным шагом, словно могущественный начальник, которого встречали подчиненные. Кислым выражением лица он напомнил Виганду Андрея Громыко, советского министра иностранных дел, который всегда выглядел так, словно мучался сильной изжогой. Полковника сопровождал сотрудник помоложе, который представился как подполковник, специалист по израильским делам.

Офицер связи, полковник Смирнов, приветствовал важного гостя с подчеркнутой вежливостью и подвел его к офицерам Штази, выстроившимся шеренгой. Когда Смирнов начал было представлять их, Кремаковский просто рыкнул: «Пошли!», никаких рукопожатий и приветствий. Не говоря больше ни слова, полковник сел в «мерседес», который восточные немцы подавали лишь в особых случаях.

Кремаковский продолжал хранить молчание и дальше в течение получаса, пока гость и встречавшие не прибыли на роскошную загородную виллу на берегу живописного озера в Грюнау. Здесь Штази принимала почетных гостей.

Советского гостя на пороге виллы встретил генерал Кратч. Он провел его в «охотничью комнату», салон, обитый дубовыми панелями и украшенный трофеями — оленьими и кабаньими головами. Когда Кремаковский уселся, Кратч сказал: «А теперь, товарищ полковник, позвольте мне предложить вам заслушать доклад полковника Шенка о ситуации в ГДР». Кремаковский молча кивнул. По мере того как он слушал, выражение его лица становилось все более кислым. Через десять минут он ударил кулаком по столу, опрокинув бутылки с водой и хрустальные бокалы. Повернувшись к офицеру связи, он прорычал ему несколько фраз по-русски. Полковник Смирнов покраснел от смущения и, запинаясь, перевел: «Товарищ Кремаковский спрашивает, как долго все это будет продолжаться. Он приехал сюда не для того, чтобы слушать лекцию на политическую тему». Позднее он передал Виганду то, что в действительности сказал Кремаковский: «Сколько еще этот идиот будет нести вздор, который меня вовсе не интересует?».

«Меня интересуют лишь ваши операции против израильской разведки. Кроме того, я хочу услышать, что вам известно о том образе жизни, который ведут в Западном Берлине бывшие советские граждане. Пожалуйста, доложите об этом!» Поведение Кремаковского как громом поразило офицеров Штази, которые уже давно успели отвыкнуть от подобного обращения. Кремаковский жил вчерашним днем. Он был сталинистом старой закваски, для которого немцы все еще являлись побежденными.

Вскипев от возмущения, генерал Кратч выбрался из своего кресла, что было совсем непросто для человека столь же тучного, как и Герман Геринг, и сказал: «Товарищ полковник, можете продолжать совещание с моими сотрудниками. Если у меня найдется время, я приму вас по окончании вашей миссии. Но сначала я должен проконсультироваться с главой вашей резидентуры».

Не ожидая ответа, Кратч сердито направился к выходу и хлопнул за собой дверью. Тем же вечером Кремаковского вызвал к себе в Карлхорст глава советской резидентуры Олег Шумилов. После этого самоуверенности у Кремаковского несколько поубавилось, хотя в целом его отношение к коллегам из Штази было таким же пренебрежительным.

В конце концов Кремаковский объяснил, что он изучил рапорты, которые Виганд отправлял в КГБ. Они касались деятельности советских граждан, живших в ГДР и Западном Берлине. Эти люди занимались контрабандой и спекуляцией валютой, что делало их чрезвычайно желательными объектами для принудительной вербовки в качестве осведомителей. Полковник Виганд также информировал КГБ о том, что западные специалисты начали проявлять повышенное внимание к советским евреям, которым позволили эмигрировать и которые осели в Западном Берлине. Эти рапорты и навели Кремаковского на мысль о том, чтобы съездить в Берлин и на месте лично оценить обстановку. Он хотел определить, можно ли воспользоваться этой ситуацией в целях внедрения своей агентуры в еврейские организации, в частности в израильскую разведку «Моссад».

Совещание длилось больше недели. За это время офицеры Штази успели заметить, что Кремаковский каждое утро ездил в Карлсхорст, где совещался с генералами Шумиловым и Маркеловым, с последним — по телефону. Каждый день он требовал новой информации и точных ответов на свои вопросы. Пытаясь изменить отношение Кремаковского к немцам, Виганд организовал для него прогулки и экскурсии на яхте по рекам, каналам и озерам Восточного Берлина. Водка лилась рекой. В ход были пущены все средства, даже игра на самолюбии Кремаковского, которому дали капитанскую фуражку и поставили у руля. Виганд сфотографировал его в разных позах и продолжал усердно щелкать, даже когда пленка уже давно закончилась.

За день до отбытия Кремаковский потребовал, чтобы подразделение Виганда совместно с КГБ начало реализовывать комплекс мер «по противодействию проискам западных спецслужб против Советского Союза». Кремаковский подозревал, что израильская и американская разведки используют евреев-эмигрантов из СССР в качестве агентов. Совместная команда КГБ и Штази должна сфокусировать свое внимание на «Моссаде». КГБ также нужны были свои глаза и уши внутри еврейской диаспоры, чтобы присматривать за советскими евреями, у которых в СССР все еще оставались родственники и которые могли бы пригодиться для выявления диссидентов и потенциальных агентов. Виганду ничего не оставалось, кроме как согласиться. Через три месяца он должен был привезти в Москву конкретную программу и наброски плана действий.

Перед отъездом Кремаковского Виганд решил еще раз задобрить его и устроил ему и его спутнику поход по универмагам Восточного Берлина и валютным магазинам. Затем нагруженных покупками как Санта-Клаусы обоих офицеров отвезли в аэропорт. К тому времени когда Кремаковский поднялся на борт лайнера «Аэрофлота», отношение полковника действительно трансформировалось, и он сердечно попрощался со своими «друзьями» из Штази.

Пожав руку Виганду, Кремаковский улыбнулся. «Мы назовем нашу совместную операцию „Моисей“», — захохотал полковник.

«Я никогда не думал, что он способен улыбаться, не говоря уже о веселье», — вспоминал Виганд.

После ознакомления с результатом переговоров Мильке приказал проводить операцию «Моисей» исключительно силами подразделения Виганда.

В августе 1982 года Виганд вылетел в Москву, где его встретил Кремаковский и отвез на «Чайке» в новое здание КГБ на площади Дзержинского. Виганд ранее уже бывал в советской столице в качестве туриста и был знаком только со старым зданием этого ведомства на Лубянке. Позднее он вспоминал: «Снаружи новое здание выглядело как любой другой большой правительственный комплекс. Но когда вошел, у меня захватило дух. Я очутился в огромном холле, отделанном панелями из ценного дерева, с мраморными колоннами, хрустальными люстрами и роскошными красными коврами — лучшими из лучших образцов в СССР. Я думал, что попал во дворец царя Николая. Повсюду стояли обязательные бюсты Ленина и Дзержинского». Виганд не мог удержаться от вопроса о том, в какую сумму обошлось это здание. Кремаковский холодно ответил: «Такая организация, как наша, которая в нашей стране что-то значит, должна производить впечатление, соответствующее ее престижу».

Кабинет Кремаковского, имевшего такое же звание, как и Виганд, по роскоши внутреннего убранства вполне мог сойти за кабинет Генерального секретаря ЦК КПСС, который Виганд видел в советских фильмах. Однако немец не мог не улыбнуться, заметив недостатки советской системы. Рядом с письменным столом полковника стоял стол с шестнадцатью телефонами. Когда звонил один из них, Кремаковскому приходилось снимать трубки чуть ли не со всех телефонов и прикладывать их к уху, чтобы определить, какой из них звонит. Все они звучали одинаково. Виганд рассказывал: «Иногда он хватал не ту трубку, и тогда случался хаос. Поскольку соединение шло через секретаршу, у нее тоже, должно быть, стояло шестнадцать телефонов. А у более высоких начальников число телефонов доходило до двадцати». Когда Виганд спросил, почему КГБ не установит современную АТС, Кремаковский не понял вопроса.

— Ведь это помогло бы сэкономить средства на обслуживающем персонале, а главное на материалах, таких как медь.

— Нам это не нужно, мы страна богатая, — ответил советский полковник.

Вместо того чтобы перейти к делу, Кремаковский пригласил в свой кабинет нескольких подчиненных и устроил застолье в честь гостя из ГДР, желая поразить последнего щедрым гостеприимством. Возможно, его отношение к немцам не изменилось, но он явно не хотел прослыть скупердяем. Водку запивали крепким чаем и закусывали шоколадными конфетами и свежими фруктами. Провозглашались тосты за успех будущей совместной операции. О делах не говорили ни слова. Через пару часов Виганда доставили на одну из конспиративных квартир КГБ, где ему удалось немного выспаться и протрезвиться. Вечером гид из КГБ отвез его в «Азербайджан», один из лучших ресторанов Москвы на улице Горького, где в честь Виганда была устроена официальная вечеринка.

«Это был праздник, русское пиршество, которое я никогда не забуду, — вспоминал Виганд. — Я потерял счет тостам. Сначала мы выпили за здоровье Брежнева, затем помянули Ленина, а когда перебрали всех коммунистических вождей, то переключились на профсоюзы и закончили нашими родителями. В перерывах между тостами мы усердно налегали на холодные закуски — жирную русскую сельдь, ветчину, помидоры, огурцы. К тому времени когда подали главное блюдо, я уже так напился, что не помню что ел».

На следующее утро у Виганда, сидевшего в кабинете Кремаковского, от боли разламывалась голова. Советский полковник показал рукой на стопку папок, лежавших на кофейном столике, и сказал: «Операция „Моисей“. Взгляните». Все материалы были уже переведены на немецкий язык. Виганд был ошарашен. Оказалось, что в Израиле уже много лет существовала обширная шпионская сеть, созданная советской контрразведкой. Четыре агента-двойника были внедрены в «Моссад» и поставляли очень ценную информацию. Кураторы из КГБ под видом туристов встречались подпольно со своими агентами в Болгарии и других странах восточного блока. Помимо четырех агентов-двойников, КГБ завербовал еще шестнадцать человек среди иммигрантов.

Виганд был озадачен. С какой стати, спросил он Кремаковского, КГБ вдруг понадобилась помощь контрразведчиков из Штази? Ведь операция и так шла чрезвычайно успешно. «Дела обстоят не так хорошо, как вы думаете, — мрачно ответил Кремаковский. — Первая четверка работает, но остальные не вышли на связь с нами и у нас нет возможности послать туда на их розыски своих людей». Затем Кремаковский сообщил Виганду, что КГБ хочет, чтобы сотрудники Штази отправились в Израиль, разыскали отбившихся от рук агентов, наставили бы их с помощью угроз на путь истинный.

Полковник Виганд пришел в возбуждение: «Владимир Анатольевич, вы, должно быть, шутите! Любому немцу провернуть что-либо подобное в Израиле было бы очень трудно, но для восточного немца трудности возрастают в неимоверной степени. „Моссад“ работает хорошо, и они поймали бы нас сразу. Они считают наше правительство антисемитским. Их очень разозлил отказ ГДР выплатить компенсации евреям. Они только и ждут, чтобы мы совершили какую-нибудь глупость».

Виганд знал, что КГБ в целом и такой человек, как Кремаковский, в частности, не любит отказов, он тем не менее решил пойти на такой шаг, будучи убежденным, что Мильке его поддержит. Тем большим было его облегчение, когда Кремаковский просто пожал плечами и ответил: «Ладно. Тогда перейдем к обсуждению планов, которые вы привезли с собой».

Штази разработала обширную программу наблюдения и вербовки советских граждан в ГДР. Основной упор делался на работу с женами многочисленных правительственных и партийных чиновников, а также офицеров Национальной Народной Армии и госбезопасности, которые женились на советских гражданках во время учебы в различных заведениях Советского Союза. Эти женщины поддерживали контакты с «русской мафией» в Западном Берлине. Им было сравнительно легко заниматься контрабандой и валютными махинациями, поскольку, будучи привилегированными жителями ГДР, они не проходили таможенного контроля. Некоторые жены даже подрабатывали проституцией в Западном Берлине. Виганд сказал Кремаковскому, что даже если мужья и подозревали или точно знали, чем занимаются их жены, они были не в состоянии заставить их прекратить эту деятельность.

«Все мужья, даже один генерал-майор, которого я знаю, полностью находятся у них под каблуком, — сказал он презрительно Кремаковскому. — Некоторые жены даже поколачивают своих мужей, которые оказались слабовольными трусами». Советский полковник улыбнулся и одобрил предложенный план.

Кремаковский затем протянул руку к другой папке. «Ну что ж, начинайте разработку жен. Особое внимание обратите на „Змею“». Это была кличка Марии Браунер, женщины, родившейся во Львове и выросшей в Латвии, Виганд сразу же узнал это имя. Она была женой Артура Браунера, состоятельного и довольно известного западноберлинского кинопродюсера. Сотрудники КГБ прозвали ее Ларисой.

Согласно сведениям контрразведки КГБ, фрау Браунер была «заклятым врагом Советского Союза и причинила большой ущерб советской экономике тем, что вывозила контрабандой на Запад бриллианты, иконы и картины». Из материалов в папках Виганд узнал также, что эта женщина организовала в Западном Берлине с помощью «русской мафии» обширную контрабандную сеть. Более того, у КГБ имелись подозрения, что Браунер сотрудничала также с «Моссадом».

Полковник Виганд поинтересовался у своего советского коллеги, почему госпожу Браунер не арестовали в СССР, учитывая собранные КГБ доказательства ее преступной деятельности. Кремаковский ответил, что он хотел выявить всю ее сеть, включая тех, кто жил в Советском Союзе, и, пригрозив арестом, склонить ее подручных к сотрудничеству с КГБ и попытаться внедрить их в «Моссад», а также поручить присматривать за евреями в СССР.

После того как Виганд изучил дело «Змеи», ему сообщили, что операция «Моисей» имеет еще два ответвления. Первым был «Скаут», палестинец, учившийся в Киеве и женившийся на советской гражданке. КГБ удалось завербовать его. Виганд должен был взять палестинца под свою опеку и вывести на него сотрудников «Моссада», работавших под крышей израильского посольства в Бонне, в надежде, что те завербуют его.

Вторым ответвлением была «Лиса», Нина Альброт, полная сорокадвухлетняя женщина, приехавшая в Берлин из Латвии. О ней советской контрразведке было известно лишь то, что она была каким-то образом связана с Марией Браунер и часто ездила в Советский Союз.

«Выясните, при чем тут Нина», — сказал Кремаковский, и на этом совещание закончилось.

Сразу же по возвращении в Восточный Берлин Виганд выделил с полдюжины контрразведчиков для вербовки осведомителей и агентов-двойников. Была выявлена еще одна женщина, родившаяся в Латвии, которая проживала в Восточном Берлине и по всем статьям подходила для вербовки, будучи замешанной в контрабанде и валютных махинациях. Это была Ирина Резе, высокая красивая блондинка, которой едва перевалило за тридцать. В ходе беседы с сотрудниками МГБ Резе предпочла тюремному заключению сотрудничество. Ей дали кличку «Анна». Еще трех агентов удалось завербовать из числа «русской мафии» в Западном Берлине.

К середине 1983 года, как сказал автору этой книги Виганд, его подразделение не только подтвердило все предположения и подозрения, имевшиеся у их советских коллег в отношении группы Браунер, но и поставило ее Деятельность под наблюдение. Виганд знал обо всем, что предпринимала Браунер и «русская мафия», и держал в курсе Кремаковского. Полковник Штази утверждал, что ему удалось установить, что «из СССР незаконно вывозились ценности стоимостью в миллионы рублей». Наблюдение за Браунер было столь плотным, что она и шагу не могла сделать без того, чтобы о нем тотчас же не узнали сотрудники Штази. В ее доме были установлены подслушивающие устройства, прослушивались также и телефонные разговоры. Разговоры снаружи подслушивались с помощью направленных микрофонов. Виганд сказал, что вскоре ему стало ясно, что Мария Браунер — «исключительно способная деловая женщина, которая вкладывала свои деньги буквально во все — в магазины, торгующие порнопродукцией, шоу со стриптизом, контрабанду икон и бриллиантов». В некоторых случаях, по словам Виганда, восточно-германской контрразведке удалось установить ее связь с преступлениями, совершенными «русской мафией», которая обосновалась в Западном Берлине. Удалось также выяснить, чем занимается Нина Альброт. Она была партнершей Браунер в контрабандных делах и в то же время конкурировала с ней в таких областях, как порношоу и мелкий торговый бизнес. Были выявлены ее связи с контрабандистами в СССР. Вся эта информация передавалась Кремаковскому, который время от времени сообщал о происходивших в Москве арестах агентов «Моссада» и других западных разведок. Деталей арестов он не раскрывал, держа своих восточно-германских коллег в неведении.

Операция «Скаут», часть операции «Моисей», также была начата успешно. Палестинец под надзором сотрудников Штази выехал в Западную Германию. Ему было приказано посещать бары и ночные клубы, в которых, по сведениям контрразведчиков ГДР, часто появлялись агенты «Моссада», и неодобрительно отзываться о Советском Союзе и коммунизме. Вскоре он попал в поле зрения израильской разведки и был завербован ею. Подразделение Виганда начало осуществлять меры по контролю, который в отношении встреч «Скаута» с израильскими разведчиками был тотальным. Однако вскоре выяснилось, что «Скаут» не тот, за кого себя выдает.

«Мы узнали, что он обманывал как Советы, так и „Моссад“, в действительности работая на службу безопасности Организации Освобождения Палестины (ООП)», — вспоминал Виганд. Тем не менее КГБ решил не отказываться от услуг палестинца. «Скаут» время от времени поставлял ценные сведения. Кроме того, наблюдение Штази помогло выявить и держать под контролем его контакты в ООП.

В результате визуального и электронного наблюдения за резидентурой «Моссада» в израильском посольстве в Бонне и за сотрудниками «Моссада» в Западном Берлине было установлено, что подпольный бизнес фрау Браунер настолько разросся, что даже не для слишком щепетильной израильской разведки стало невозможным продолжать с ней дальнейшее сотрудничество. Прежде чем Виганд успел сообщить о таком повороте событий Кремаковскому, он оказался поставленным перед одной из самых сложных дилемм за всю свою карьеру: служба наружного наблюдения сообщила, что фрау Браунер часто встречается в Восточном и Западном Берлине с лицами, которых идентифицировали как сотрудников первого главного управления КГБ из резидентуры в Карлсхорсте. Фотографии, запечатлевшие фрау Браунер, обменивавшуюся с сотрудниками КГБ какими-то предметами, убедили Виганда в том, что эта женщина работала также и на управление внешней разведки КГБ. За разъяснениями Виганд отправился в Карлсхорст к полковнику Феликсу Виноградову, который представлял интересы контрразведки КГБ в Германии.

«С одной стороны, КГБ поручил нам разработку этой женщины, а с другой получается, что она работает на вас, — сказал Виганд Виноградову. — Что происходит, Феликс?». Виноградов пришел в крайнее возбуждение и начал умолять Виганда не сообщать об этом Кремаковскому и прекратить все операции против фрау Браунер. Теперь давние подозрения полковника восточно-германской контрразведки переросли в уверенность: разлад и несогласованность внутри хваленого КГБ достигли такой степени, что офицеры одного управления обманывали своих коллег из другого. Виганд вспоминал, что Виноградов так и не раскрыл суть сотрудничества фрау Браунер с первым главным управлением КГБ. Виганд не исключал того, что офицеры КГБ сами были замешаны в контрабандных операциях. То ли кто-то из высшего эшелона КГБ приказал Кремаковскому оставить в покое фрау Браунер, то ли с ним заключил сделку Виноградов. Как бы то ни было, но после разговора Виганда с Виноградовым фрау Браунер изменила свой маршрут. Если раньше она добиралась в Москву через Польшу, самым коротким путем, то теперь она стала ездить туда через Швецию и Финляндию. КГБ никогда не причинял ей ни малейшего беспокойства.

Тем временем Ирина Резе, агент «Анна», стала с энтузиазмом сотрудничать со Штази. Да и почему бы, в конце концов, не воспользоваться связями с этим могущественным ведомством для прикрытия своих контрабандных операций? Кремаковский заверил Виганда, что «Анна» сможет заниматься своим «бизнесом» в Советском Союзе, пока будет поставлять требуемую информацию о еврейской общине Западного Берлина.

Операция «Игла»

Второе главное управление КГБ было довольно ходом операции «Моисей», однако полковник Виноградов обратился к Виганду за помощью. Руководство резидентуры КГБ в ГДР было обеспокоено увеличившейся концентрацией бывших советских граждан, особенно евреев немецкого происхождения, в Западной Германии. Анализ перехватов телефонных разговоров и сообщений от агентов, внедренных в западногерманские службы безопасности, давал основания для тревоги. БНД — федеральная разведка и БФФ — федеральная контрразведка Западной Германии усилили вербовку агентов среди эмигрантов. Эти агенты должны были вести разведку против военных объектов в ГДР и среди живших там советских граждан.

Виноградов рассказал, что помимо канала в Израиль, организованного отделом Кремаковского, внешняя разведка завербовала несколько советских евреев, которым «позволили» выехать из СССР. Подразделение Виганда должно было помочь контролировать этих агентов после их проникновения в еврейские организации в Западной Европе, особенно в те из них, которые находились в Западном Берлине. Кроме того, некоторые из этих агентов должны были проникнуть в определенные отделы западногерманской разведки, ЦРУ и военной разведки США.

Эти отделы располагались в центрах по приему беженцев и эмигрантов в Трайскирхене близ Вены, Остии близ Рима и Мариенфельде в Западном Берлине. Возникла необходимость в использовании восточно-германских инструкторов, которые снабжали бы «кротов» деньгами и средствами связи.

Виганд сообщил о предложении Виноградова своему шефу, генералу Кратчу, который дал «добро» на оказание «братской» помощи. Новая операция получила наименование «Игла» и вскоре начала успешно реализовываться. Спустя шесть месяцев Виганд сообщил, что агенты выполнили задачи и устроились там, где им было приказано, в основном переводчиками. Таким образом, КГБ получил возможность следить за работой агентов-эмигрантов, завербованных западными спецслужбами, и добывать информацию, которую выкладывали эмигранты на допросах.

Операция «Моисей» также продолжала развиваться. Агент Резе подтвердила, что является ценным и «верным» осведомителем. Однажды она передала Виганду настолько важную информацию, что он предложил начальнику контрразведки, генералу Кратчу, передать ее без всякой бумажной волокиты прямо самому Мильке. «Анна» сообщила, что советская гражданка, теща офицера Штази, занималась контрабандой золота и других вещей из СССР в Западный Берлин. Косвенным образом в этом деле был замешан и сам сотрудник Штази — факт, который не обязательно должен был иметь катастрофические последствия для Штази. Однако этим офицером оказался старший лейтенант Томас Кляйбер, служивший в подразделении Виганда, а это уже грозило неприятностями. Более того, он был сыном влиятельного члена Политбюро, министра науки и техники Гюнтера Кляйбера. На работу в Штази Томас попал главным образом благодаря протекции папаши. Не прослужившему ни единого дня отпрыску было присвоено звание лейтенанта, его отправили учиться в. Лейпцигский университет на факультет журналистики. Там он познакомился со студенткой из СССР и женил: ся на ней. Когда Виганду приказали взять к себе в подразделение избалованного юнца, он воспротивился. Один чрезвычайно смелый и преданный своему делу профессор дал уничтожающий письменный отзыв о способностях молодого Кляйбера, сказав, что это был худший студент из всех, кого ему приходилось учить. «Он был глуп, ленив, нахален и пытался дать мне взятку западными товарами, которые он достал в Вандлице», И все же Мильке, прекрасно знавший всю подоплеку, отверг возражения Виганда.

Теперь Мильке был поставлен перед необходимостью принимать неприятное решение. Выгнать Кляйбера из органов и наказать? Понимая дилемму, стоявшую перед шефом, генерал Кратч воспользовался моментом, чтобы еще более упрочить свои позиции у босса. Генерал решил оставить Кляйбера у себя в контрразведке, но перевести его в тринадцатый отдел, который отвечал за наблюдение за журналистами. Мильке одобрил это решение, и дело было закрыто. Министр приказал Виганду хранить молчание и не информировать об этом КГБ. От Кляйбера утаили тот факт, что преступная деятельность его и его семейки разоблачена. Теща Кляйбера, о которой известно лишь, что ее звали Елена, не лишилась своей работы на радио «Волга», — радиостанции Группы советских войск в Германии. Они с зятем и дальше продолжали промышлять контрабандой.

За успешную работу Ирина Резе, она же «Анна», получила повышение. Из простого осведомителя она стала «внештатным сотрудником, работающим в непосредственном контакте с противником». Это было высшим «званием», которое мог получить агент, не имевший офицерского звания. Его обычно присваивали испытанным агентам, работавшим как внутри ГДР, так и за ее пределами. По согласованию с КГБ Штази затем отправила Резе с заданием в Израиль, снабдив ее настоящим западногерманским паспортом. Ее подробнейшим образом проинструктировали, как в аэропорту «Лод» ей попасть в поле зрения израильской службы безопасности. Сотрудники Штази надеялись, что она будет завербована израильской разведкой. План сработал. Госбезопасность ГДР получила возможность быть в курсе операций, которые «Моссад» проводил в Западном Берлине и ГДР.

В 1988 году Кремаковский ушел на пенсию. За год до этого он сказал Виганду, что у него есть первоклассный агент, которого, по его мысли, «Анна» должна будет предложить «Моссаду» для вербовки.

«Кремаковский охарактеризовал этого агента как чрезвычайно надежного, и, к сожалению, мы поверили ему».

Поздней осенью 1989 года, незадолго до того, как снесли Берлинскую стену, «Анна» совершила еще одну поездку в Израиль, после чего Виганд получил тревожную информацию от другого агента-двойника. Было похоже на то, что «Моссад» начал подозревать «Анну» в том, что она ведет двойную игру, и перестал доверять ей.

Сотрудники «Моссада» сказали «Анне», что ввиду того, что риск стал слишком велик, сотрудничество с ней придется прекратить. По мнению Виганда, израильтяне решили не арестовывать ее, поскольку это могло спровоцировать ответные меры со стороны Советов в отношении эмиграции евреев из СССР.

Полковник Виганд был убежден, что произошла серьезная утечка информации из Москвы. Он вылетел в столицу СССР, чтобы встретиться там с преемником Кремаковского, более молодым и менее опытным подполковником. Чекист начал изворачиваться и врать чуть ли не с ходу. Версия, которую он представил, была полна противоречий, и Виганду сразу стало ясно, что она шита белыми нитками. Разговор звучал на повышенных нотах, и полковник Штази пригрозил отъездом, если не получит убедительных ответов. Угроза сработала, возможно потому, что политическая ситуация в ГДР уже стала неустойчивой и КГБ не хотел ссориться со своими союзниками.

К своему удивлению, Виганд узнал, что агент Кремаковского вовсе не отличался исключительной надежностью и способностями. Это была просто женщина, подавшая заявление на выездную визу. Сотрудники КГБ сказали ей, что вскоре с ней установит контакт израильский агент и после того, как это произойдет, она должна будет сразу же уведомить КГБ. На связь вышла «Анна», а «исключительно надежный» агент уведомила не только КГБ, но и через своих родственников в Западном Берлине «Моссад». Стало ясным, что преемник Кремаковского, а может быть и сам Кремаковский, затеяли циничную игру, чтобы поправить свою репутацию охотников за шпионами.

К тому времени когда Виганд вернулся в Восточный Берлин, в МГБ ГДР уже царила сумятица, и многие агенты Штази прекратили контакты со своими хозяевами. Предупредить «Анну» не было никакой возможности. Несколько месяцев спустя Виганд узнал, что Резе вместе с тещей Кляйбера, Еленой, отправилась в очередную «деловую» поездку в Москву, где ее довольно быстро арестовали.

«Интересно, что Елену, настоящую преступницу, освободили и она вернулась в Восточную Германию, а Резе продолжали держать в тюрьме». Несмотря на усилия Штази и восточно-германского правительства добиться ее освобождения, она оставалась в заключении вплоть до объединения Германии. По словам Виганда, у него от этого предательства остался горький осадок на душе.

Операция «Моисей» продолжалась до ноября 1989 года, когда рухнула Берлинская стена и Штази развалилась. Никто из контрабандистов, орудовавших в ГДР, так и не был арестован. Однако, по словам одного из сотрудников западноберлинской полиции, пожелавшего остаться анонимным, в 80-е годы велось расследование деятельности фрау Браунер, которое было прекращено по приказу полицай-президента. Этот сотрудник утверждал, что дело со всеми накопленными за долгие годы материалами исчезло.

Распад альянса КГБ — Штази

Участвуя в операции «Моисей», сотрудники Штази обнаружили, что информация, которая добывалась их усилиями и передавалась в резидентуру КГБ в ГДР, представлялась последней своему руководству в Москве как добытая исключительно неутомимыми трудами ее сотрудников. О причастности Штази даже не упоминалось.

Восточных немцев раздражало то, что оперативники КГБ обычно вербовали граждан ГДР под чужим флагом, вводя их в заблуждение, что они работают на министерство госбезопасности своей страны. Как правило, Штази информировали о таких случаях, хотя бы ради того, чтобы в ходе расследований, которые проводила Штази, таких людей не арестовали. Немцы, знавшие о том, что они работают на КГБ, также находились под надежной защитой этой организации. Однако иностранцам, которых КГБ намечал в качестве объектов для вербовки в то время, когда они находились в ГДР, не всегда везло в этом отношении.

Показателен случай, происшедший с Антоном Иванковичем, бизнесменом, которого похитили в Лейпциге 27 апреля 1988 года. Пятидесятилетний Иванкович владел швейцарской фирмой «Ост-Вест Монтаж» (OWM), которая поставляла рабочих западным строительным фирмам. Служащие OWM вскоре заметались в поисках своего шефа, исчезновение которого поставило под удар осуществление пяти крупных совместных проектов. Переговоры об участии OWM в строительстве роскошного отеля оказались сорванными, когда Иванкович не явился на запланированную встречу. Десять дней спустя Иванкович позвонил наконец по телефону из Будапешта менеджеру своего берлинского представительства Ахиму Фассману. Обычно веселый, югослав на этот раз показался очень расстроенным. Фассман тут же заказал билет на самолет в венгерскую столицу. По прибытии туда он нашел совершенно сломленного духовно человека, который подвергся физическим пыткам и явно страдал паранойей. Иванкович, всегда одевавшийся элегантно, теперь выглядел крайне неряшливо. Кроме того, у него не было при себе ни цента. С огромными усилиями Фассману удалось выудить из него невероятную историю, такую чудовищную, что Фассман вначале даже не поверил в нее.

26 апреля Иванковичу, находившемуся по делам фирмы в Будапеште, позвонил один восточно-германский деловой партнер, который попросил его приехать в ГДР для завершения переговоров с другой швейцарской компанией, «Шульцер-Эшовитц». Эти переговоры шли уже в течение нескольких месяцев. Представитель этой фирмы Микаэль Шнайдер должен был встретиться с Иванковичем в Лейпциге для подписания договора. Иванкович с радостью согласился. Вот уже несколько месяцев он поддерживал контакт с Хорстом Виргенсом, владельцем консалтинговой фирмы в Зингене, городе на швейцарской границе близ озера Констанц. Виргенс предложил Иванковичу участвовать в строительстве электростанции в Томске. По телефону восточно-германский партнер сказал Иванковичу, что ему будет предложен контракт стоимостью в 13,6 миллиона долларов. На следующий день Иванкович вылетел в Лейпциг.

Виргенс встретился с югославским бизнесменом в отеле «Меркур», где представил его Шнайдеру, который, по словам Виргенса, должен будет заключить сделку. Затем Виргенс извинился и вышел, оставив Иванковича наедине со Шнайдером. После двадцатиминутного разговора о контракте Шнайдер пригласил Иванковича в свою квартиру на окраине города, чтобы поговорить конфиденциально, в непринужденной обстановке. Когда они приехали туда, Шнайдер и еще один незнакомый Иванковичу мужчина, который уже находился в квартире, напали на югослава. Атлетически сложенный Иванкович оказал достойное сопротивление, тем более что Шнайдер был на несколько дюймов ниже его ростом. Незнакомец был такого же роста и телосложения, что и Шнайдер, носил очки и, по словам Иванковича, «имел очень неприятную внешность». Во время драки с югослава сорвали куртку. Потасовка закончилась после того, как Шнайдер вытащил из-под пиджака пистолет и направил его на югослава. Затем Иванковича впихнули в помещение, похожее на детскую, и повалили на кровать. Ему связали запястья и, закинув руки за голову, привязали их к железному изголовью кровати. Ему также связали ноги. На шею ему набросили петлю, которая затягивалась при попытке Иванковича вырваться. После этого Шнайдер зажал югославу нос пальцами, а второй преступник влил ему в рот снотворное.

Когда Иванкович проснулся, то опять увидел обоих нападавших, которые на этот раз представились ему. Шнайдер отрекомендовался сотрудником министерства государственной безопасности ГДР, а другой мужчина не назвал своего имени, сказав просто, что он — офицер КГБ. Причиной задержания Иванковича было, по словам Шнайдера, то, что за годы своей работы в Восточной Германии он «нанес ущерб ГДР и другим восточно-европейским социалистическим странам» и что он обвиняется в «экономическом саботаже и политической диверсии». Оказалось, что он «не оправдал доверия», оказанного ему министерством внешней торговли и другими организациями ГДР, которые заключили с ним контракты на поставку специалистов для работы на «крупнейших стройках социализма». По словам захвативших Иванковича людей, он «просто загребал деньги лопатой и обманывал социализм тем, что не платил налоги и комиссионные в положенных размерах». Эти обвинения перемежались угрозами и побоями. Несколько раз Шнайдер вынимал из пистолета обойму и показывал Иванковичу, что она заряжена боевыми, а не холостыми патронами. Пленнику не давали ни пищи, ни воды. Его также не водили в туалет, и вскоре Иванкович лежал весь в экскрементах и моче.

«Мы тебя прикончим», — сказал безымянный мучитель после того, как Шнайдер обвинил Иванковича в «сотрудничестве с западными разведками, действовавшими против ГДР и других социалистических государств». Шпионаж карается смертной казнью, сказал он югославу. Время от времени в соседней комнате раздавались телефонные звонки. Шнайдер объяснил, что он докладывает вышестоящему начальству о том, как идет предварительное следствие. Все это время Иванкович пытался понять, чего хотят от него эти люди. Он знал, что не нарушил никаких законов. К полуночи первого дня у Иванковича кровоточили запястья и лодыжки. Затем ему снова дали снотворного и он заснул.

На второй день пыток угрозы продолжались. Иванкович твердил, что он невиновен, и просил, чтобы его дело передали в обычный суд. Атмосфера все более накалялась.

Внезапно Шнайдер вышел из комнаты и вернулся с ружьем. Он зарядил ружье, после чего веревки, которыми Иванкович был привязан к кровати, были перерезаны и ему приказали встать. Шнайдер объявил, что Иванкович приговорен к смерти. Прозвучал выстрел, и югослав потерял сознание. «Казнь» оказалась инсценировкой. Когда Иванкович пришел в себя, Шнайдер сказал: «Ну а теперь вы либо сделаете то, что мы потребуем, либо вас убьют по-настоящему». Были выставлены два требования: компенсация ущерба, нанесенного ГДР и социализму, и подписание обязательства сотрудничать со Штази и КГБ. Физический и психологический стресс был так велик, что Иванкович согласился. Получив еще одну дозу снотворного, он заснул.

На третий день Иванковича подняли с кровати и завязали глаза повязкой. Руки у него оставались связанными. Шнайдер подвел его к телефону, находившемуся в соседней комнате, и заставил позвонить в один венский банк, где у югослава имелся специальный счет, предназначенный для покрытия деловых расходов в Восточной Германии. Иванкович должен был установить, сколько у него осталось денег на этом счету. Все то время, пока продолжался телефонный разговор, Иванкович ощущал своим затылком дуло пистолета. К удивлению Шнайдера, на счету вместо суммы 625 000 долларов, значившейся в банковской справке, которую ему показал Иванкович ранее в ходе «переговоров», оказалось только 187 500 долларов. Большую часть денег югослав снял, чтобы выплатить зарплату сотрудникам фирмы. Приставив дуло пистолета к виску Иванковича, Шнайдер велел ему опять позвонить в банк и попросить кредит в 700 тысяч марок. Когда банк отказался это сделать, Иванковичу приказали распорядиться о переводе остатка в 187 500 долларов на свой счет в «Хандельсбанке» — коммерческом банке — в Восточном Берлине. Затем Иванковичу пришлось в третий раз снять трубку телефона и позвонить в восточно-германский банк, чтобы предупредить о предстоящем переводе и о выдаче денег одному из его представителей. Когда с этим было покончено, югославу дали бланк его фирмы и заставили написать обязательство о сотрудничестве с МГБ и КГБ, в котором говорилось, что он будет выполнять разведывательные задания на Западе. Писать Иванковичу пришлось со связанными руками.

Четвертый день плена, суббота, начался новыми побоями. Позднее Иванковичу дали для заполнения бланки восточно-германского банка. Это была доверенность на имя Шнайдера для получения денег. Затем последовал новый поворот. Иванковичу объявили, что вышестоящее начальство, обдумав все как следует, решило не «рубить под корень ваш бизнес в ГДР и Швейцарии», несмотря на то, что его вина была доказана. Его фирма может и дальше работать в ГДР и рассчитывать на помощь. Делая это «щедрое» предложение, Штази, по словам Шнайдера, исходила из того, что Иванкович будет не только шпионить для ГДР и СССР, но и финансировать некоторые операции Штази и КГБ на Западе в виде «возмещения ущерба». Пока что в течение следующих двух месяцев он должен будет выплатить 1 миллион 250 тысяч долларов по частям, каждые две недели. Деньги должны передаваться в ходе тайных встреч в Вене и Цюрихе со Шнайдером, который будет его «куратором». «Офицеру КГБ», который за все время мучений Иванковича не проронил ни слова, но отличался жестокостью, отводилась роль палача. «Если вы нарушите обязательство или не заплатите, он выследит вас и казнит, где бы вы ни прятались», — пригрозил Шнайдер.

После физических и психологических пыток Иванкович был готов согласиться на все что угодно, лишь бы остаться в живых. На пятый день ему разрешили сходить в туалет и вымыться. Затем он получил немного еды и воды. Однако после того, как он поел, его опять привязали к кровати и мучения продолжились. Избиения чередовались с угрозами смерти. Ситуация еще более ухудшилась на шестой день, в понедельник 2-го мая. Мучители Иванковича стали подозревать, что югослав ловко провел их, потому что деньги так и не поступили на депозит восточно-германского банка. Последовали новые многочисленные телефонные звонки. Позднее в тот же день банк подтвердил наконец получение денег. Иванковичу приказали помыться и быть готовым к отъезду в лейпцигский аэропорт. Прежде чем вывести Иванковича из квартиры, Шнайдер и «офицер КГБ» забрали у него все наличные деньги в твердой валюте, а также дорожные чеки и другие ценные вещи.

В аэропорту Иванковичу дали билет на рейс в Будапешт, триста западногерманских марок и паспорт. Перед посадкой на самолет ему сказали, чтобы он остановился в отеле «Термаль». Его предупредили, чтобы он не покидал отеля и ждал «контрольных звонков». Иванкович пообещал, что будет неукоснительно выполнять все инструкции. На следующий день ему звонили два раза. Это был Шнайдер, который после угроз назначил дату первой тайной встречи. Она должна была состояться через две недели. Иванковичу приказали принести с собой первый «взнос» в сумме 250 000 западных марок.

Прошел еще один день, прежде чем Иванкович окончательно собрался с силами и позвонил менеджеру своего офиса в Восточном Берлине. Югослав говорил с трудом, тяжело дыша и запинаясь. Ахим Фассман не мог поверить своим ушам. Такие вещи в ГДР были просто немыслимы. Наконец, убедившись, что Иванкович говорит правду, Фассман принялся убеждать его вернуться в Восточный Берлин и сообщить обо всем в полицию. Это стоило немалого труда, но все же его усилия увенчались успехом.

После прибытия в аэропорт «Шёнефельд» утром 6 мая оба мужчины отправились в министерство внутренних дел, находившееся на Александер-платц в центре Восточного Берлина. Следователь внимательно выслушал Иванковича, однако затем сказал, что не верит ни единому его слову. Тем не менее в министерство государственной безопасности был направлен соответствующий рапорт. Поскольку дело касалось иностранца, то документ попал на стол полковника Виганда. Полковник вспомнил, что несколько раз встречался с Иванковичем в министерстве внешней торговли. Восприняв все это чрезвычайно скептически, он все же решил начать расследование, потому что Иванкович не был похож на человека, который стал бы выдумывать такие истории ни с того ни с сего. Однако его решение означало, что он должен был «деконспирироваться» — профессиональный термин сотрудников Штази, — то есть назвать свою настоящую фамилию и род занятий. Югослав ранее знал его как господина Фалька, правительственного чиновника, занимавшегося инвестиционными проектами иностранных фирм в ГДР.

Виганд приказал начальнику реферата своего отдела, майору Клаусу Шиллингу, забрать Иванковича из отеля «Метрополь» и допросить его на одной из конспиративных квартир Штази. Майору вся эта история также показалась неправдоподобной. Когда Виганд читал запротоколированные майором показания Иванковича, у него все еще оставались сомнения. Однако кое-что походило на правду, и второй допрос Иванковича Виганд провел сам.

«Когда я вошел и представился, назвав свою должность и звание, Иванкович остолбенел». Чтобы снять неловкость, полковник предложил югославу рюмку коньяка, а затем показал несколько пистолетов различных марок. «Нет ли среди них пистолета, похожего на тот, которым вам угрожали?». Иванкович показал на «Макаров», калибра 9 мм, штатное оружие сотрудников Штази и КГБ. Знакомой показалась также формулировка обязательства о сотрудничестве, которое югослав был вынужден подписать.

В целом обязательство было составлено по форме, принятой в Штази и КГБ. Неужели эти люди действительно были офицерами разведки, которые ради обогащения пошли на уголовное преступление? Это был бы уже не первый случай. За несколько лет до этого случая Виганд арестовал одного майора Штази, который убил двух своих осведомителей с целью присвоить себе полагавшееся им денежное вознаграждение. Виганд решил поверить Иванковичу. В качестве следующего шага он провел медицинское освидетельствование югослава комиссией врачей, служивших в Штази.

«Результат был шокирующим, несмотря на то, что с момента освобождения Иванковича похитителями прошла уже неделя, на его лодыжках, ногах и запястьях были отчетливо видны следы от веревок, — вспоминал Виганд. — Все его тело было покрыто кровоподтеками и страшными синяками, которые, по мнению врачей, могли быть причинены только сильными побоями. Анализ крови окончательно устранил все сомнения. Были обнаружены химические элементы, идентичные тем, из которых состоят сильно действующие снотворные. Врачи поставили диагноз: физическое истощение, нарушение сна, постоянный страх и сбой сердечного ритма».

В результате поиска в компьютере Штази, в котором хранилась информация о всех въезжающих в ГДР, включавшая их фотографии, было установлено, что несколько раз ГДР посещал представитель швейцарской фирмы «Шульцер-Эшовитц», по фамилии Шнайдер. Однако даты его посещений не совпадали с тем периодом, в течение которого имело место похищение Иванковича, к тому же описание югославом Шнайдера было другим. Затем МГБ проверило Хорста Виргенса, который представил Шнайдера югославскому бизнесмену. По данным компьютера этот человек находился в Восточной Германии именно во время похищения и прибыл туда из Западной Германии именно во время похищения вместе с другим человеком, фотографию которого показали Иванковичу. Тот сразу же опознал «Шнайдера». Им оказался Уве Кенигсмарк, двадцатичетырехлетний торговец автомобилями из западногерманского города Тутлингена. В компьютерных данных значилось также, что, помимо Кенигсмарка, Виргенса часто сопровождали два других западных немца, Норберт Фукс и Гельмут Масаннек. Последний был инженером, работавшим на одном из заводов гигантского концерна «Маннесмен». В Фуксе Иванкович опознал безымянного офицера КГБ, однако о Масаннеке сказал, что никогда не видел его и ничего не слышал о нем. К досаде Виганда, данные компьютера показали, что вся четверка покинула ГДР в тот день, когда Иванковича посадили на самолет, летевший в Будапешт.

До тех пор расследование велось в обстановке строжайшей секретности и о его результатах знали только Виганд, его помощник майор Клаус Шиллинг и члены медицинской комиссии. Теперь они должны были информировать начальника управления генерала Кратча и Мильке. По распоряжению министра к расследованию подключили отдел специальной криминологии девятого управления, который отвечал за внутренние расследования и связь с судебно-прокурорскими органами. Виганд ввел в курс дела генерал-майора Пику, опытного криминалиста, с которым он ранее расследовал несколько уголовных дел. «Однако он не проявил особого интереса и по нескольким его замечаниям мне стало ясно, что он не воспринимает этого дела серьезно». Затем Виганд попытался заручиться поддержкой полковника Армина Ваальса, начальника первого отдела следственного управления, который принимал окончательное решение по всем делам о шпионаже, прежде чем передавать их в прокуратуру. «Он был старым профессионалом. Все шпионские дела, которые когда-либо велись в ГДР, прошли через его руки. Мне он был нужен, потому что в конце концов это преступление было представлено как совместная акция МГБ и КГБ. Он обещал помочь, но дальше этого дело не пошло», — вспоминал Виганд. На этой стадии полковник официально начал расследование дела Иванковича, дав ему условное название «Аллигатор».

Отчаявшись добиться толка от других отделов Штази, Виганд создал специальную группу «Аллигатор» из числа офицеров своего подразделения. Поскольку преступление было совершено на территории саксонского города Лейпцига, Виганд вызвал в Берлин подполковника Гюнтера Ройма, заместителя начальника отдела контрразведки тамошнего окружного управления. Ройм не поверил этой истории, но согласился сотрудничать с Вигандом, потому что знал его много лет и уважал как серьезного профессионала. Возвратившись в Лейпциг, Ройм доложил обо всем начальнику окружного управления генерал-лейтенанту Гюнтеру Гумитчу и попросил у него людей. Гумитч отказал, заявив, что у его офицеров и без того хватает дел, чтобы их загружать еще подобной чепухой. Пока Ройм решал организационные вопросы в Лейпциге, Виганд попросил допуск к компьютеру двенадцатого отдела. Решение о таком допуске принимал лично Мильке. Двенадцатый отдел был самым секретным после центрального аналитико-информационного подразделения, имевшего доступ к компьютеру КГБ в Москве. «Меня даже немного удивило, когда Мильке разрешил мне покопаться там», — рассказывал Виганд. Его старания вознаградились. Виргенс и Масаннек значились там как лица, «зарегистрированные по приказу начальника двенадцатого отдела». Эта терминология употреблялась для обозначения агентов, завербованных КГБ в ГДР. Это делалось для того, чтобы их по ошибке не арестовала Штази.

Затем майор Шиллинг отвез Иванковича в Лейпциг, чтобы освежить его память и найти квартиру, где его держали. В последний день пленения Иванковичу позволили сходить в туалет, в котором было окно, куда он посмотрел. Он заметил небольшой парк и большой каштан, рядом с которым стоял темно-красный «Москвич». К Шиллингу присоединился Ройм, и они вместе стали возить Иванковича по окраинам Лейпцига. Через два дня Иванкович взволнованно показал на многоквартирный дом: «Вот где они меня держали». Здание стояло напротив парка и дерева, о которых он упоминал ранее. Рядом с деревом был припаркован «Москвич» темно-красного цвета.

Квартиру снимала Дана Гримлинг, учительница. По словам соседей, она проводила в это время свой отпуск в Сочи, на Черном море.

Шиллинг сообщил об этом Виганду, который выехал в Лейпциг с группой криминалистов. Они должны были произвести тщательный осмотр квартиры и найти доказательства истории, рассказанной Иванковичем. Криминалисты дали однозначный ответ. Именно в этой квартире держали и пытали Иванковича. Пятна крови на простынях и обрывке веревки совпадали с группой крови югослава. В стене, над изголовьем кровати, на которой пытали Иванковича, было обнаружено пулевое отверстие, что подтверждало его рассказ об имитации казни. Виганд чувствовал себя окрыленным. «Эти криминалисты были лучшими в ГДР и они обнаружили все, что мне было нужно, даже отпечатки пальцев Иванковича и преступников».

Все иностранцы, посещавшие ГДР, включая западных немцев, находились под постоянным наблюдением Штази. Даже когда они останавливались на частных квартирах, их присутствие должно было регистрироваться в домовой книге, которую вел ответственный квартиросъемщик. Эту книгу каждый день проверял сотрудник Народной полиции. Поэтому сотрудники Виганда без труда обнаружили, что помимо знакомства с Даной Гримлинг Виргенс имел любовницу по имени Керстин Альбрехт, по профессии учительницу. Иванковичу показали фотографии обеих женщин. Одну из них, Альбрехт, он узнал. На переговорах в Вене Виргенс представил ее как свою секретаршу. Проверка показала, что Керстин Альбрехт никогда не выдавался восточно-германский паспорт и нигде не значилось, что ей было выдано разрешение на поездку в некоммунистическую страну. Теперь Виганд был твердо убежден, что в этом деле был замешан КГБ. Он знал, что министерство госбезопасности снабжало КГБ бланками восточно-германских паспортов и разрешений на выезд, а также печатями.

Тем временем следователи подтвердили, что перевод денег из венского банка в коммерческий банк в Восточном Берлине имел место в период, указанный Иванковичем. Более того, удалось выяснить, что Хорст Виргенс открыл счет в коммерческом банке за несколько дней до похищения и что именно он был получателем переведенной суммы. Появились и другие инкриминирующие факты. Был найден автомобиль, который Виргенс брал напрокат. Именно в этой машине похитители отвезли Иванковича в лейпцигский аэропорт.

По словам Иванковича, в последний раз он видел Виргенса на «переговорах» непосредственно перед похищением. Однако Виганд был уверен, что мозгом всей «операции» был Виргенс, тем более что и машину брал напрокат он. Полковник предположил, что Шнайдеру в лейпцигскую квартиру звонил тоже Виргенс. Будучи опытным шпионом, Виргенс не мог не знать, что все звонки из отелей прослушивались. Следовательно, он должен был воспользоваться телефоном-автоматом, находившимся где-нибудь на дороге, связывающей Восточный Берлин с Лейпцигом. Однако Штази записывала также и все телефонные разговоры из телефонов-автоматов и со станций техобслуживания на главных автобанах ГДР. Через несколько часов потсдамское подразделение службы прослушивания представило записи трех звонков с одной из автосервисных станций близ Берлина. С абонентом в Лейпциге разговаривал какой-то западный немец. Номер телефона принадлежал Гримлинг. Эти записи были неопровержимой уликой. Организатором преступления действительно был Виргенс. Виганд слышал его голос: «Превратите его в кровавое месиво, а если это не сработает, ликвидируйте его, как мы договаривались».

На этой стадии расследования Виганда вызвали с докладом к министру Мильке.

«Я хочу, чтобы вы встретились с полковником Мальковым, — сказал Мильке полковнику. — Расскажите ему все, что вы раскопали. Посмотрим, что скажет он. Тем временем следствие должно вестись таким образом, чтобы никто не знал о причастности КГБ». Шеф Штази подчеркнул, что Иванковичу об этом также нельзя говорить. О ходе следствия Виганд теперь должен был информировать Мильке каждое утро в восемь часов.

Полковник Мальков, с 1970 по 1978 годы возглавлявший резидентуру КГБ в советском посольстве в Бонне, а затем переведенный в Карлсхорст, внимательно выслушал Виганда и сказал, что доведет эту информацию до сведения своего начальства. Однако резидентура КГБ в Карлсхорсте продолжала хранить молчание. В ходе второй встречи с Мальковым Виганд попытался нажать на него, но ничего не получилось. Тогда он обратился непосредственно к генерал-майору Титову, главе восточно-германской резидентуры КГБ. «Титов просто отшил меня. Это было в его духе». Но Виганд не сдался. Наконец, очевидно из опасения, что могут пойти слухи о причастности КГБ к этому преступлению, они согласились рассказать правду об их связи с Виргенсом и Масаннеком.

Весной 1985 года оба западных немца приехали на весеннюю Лейпцигскую ярмарку и пришли в советский павильон, где и предложили свои услуги вечно околачивавшимся там представителям КГБ. В течение некоторого времени они сотрудничали с советским промышленным представительством, не подозревая о том, что имеют дело с КГБ. Затем их снабдили легендами и сделали штатными агентами четвертого отдела, занимавшегося научно-техническим шпионажем. Требуя все более высокого вознаграждения, Виргенс и Масаннек передали КГБ огромное количество ценной информации, а также некоторые товары, на продажу которых коммунистическим странам НАТО наложило эмбарго. Они вели разведку и против военных объектов. Масаннек снимал копии с документов, к которым он имел доступ, работая инженером в «Маннесмене». Позднее они начали помогать сотрудникам КГБ выходить на ученых и секретарей. Теперь Виганд понял, почему Советы до последнего пытались отстоять своих агентов. Виргенс и Масаннек были первоклассными агентами. Однако Виганд знал лишь часть саги о «подвигах» Виргенса и Масаннека — ту часть, которую Титов позволил ему узнать.

Теперь Виганду предстояло решить проблему, как предать похитителей суду и избежать при этом упоминания о КГБ, — как приказал ему Мильке. В этот момент он получил неофициальную информацию из Карлсхорста, которая позволила представить себе дилемму Штази — КГБ в перспективе.

Очевидно, доходы, получаемые Виргенсом и Масаннеком от сотрудничества с КГБ, перестали их удовлетворять. И тогда они начали поставлять ложную информацию и поддельные документы. В середине 1987 года аналитики КГБ в Москве заподозрили неладное. Обильный поток информации и документов их просто озадачил. В чрезвычайно рискованных ситуациях Виргенс и Масаннек проявляли ненормальное отсутствие страха. Это поведение, заключили советские контрразведчики, могло означать, что они установили контакт с противником. Их куратор превозносил своих агентов до небес и сообщал о том, что им были выплачены большие суммы. В рапортах также говорилось о подарках, которые эта парочка предлагала своему куратору. Все эти обстоятельства заставили центр предположить, что Виргенс и Масаннек стали агентами-двойниками, работавшими на какую-то западную спецслужбу и дававшими «дезу» или отфильтрованный материал.

Москва приказала Титову рассмотреть вопрос, связанный с отказом от услуг Виргенса и Масаннека, однако честолюбивому генералу не хотелось этого делать. Без успехов, которые ему обеспечил этот дуэт, он вряд ли мог рассчитывать на высокую должность в центральном аппарате КГБ в Москве. Поэтому Титов разработал обходную стратегию. Он дискредитировал куратора этих агентов, который был известен Виганду и его сотрудникам лишь по условному имени «Алексей». Затем он повысил статус этих двух «асов разведки», представив их Москве незаменимыми в добывании зарубежной информации. Куратора агентов обвинили в измене и под стражей доставили в Москву. После первого допроса на заседании специальной следственной комиссии в здании КГБ на площади Дзержинского «Алексей» покончил с собой. «Он был преданным делу офицером и застрелился, не вынеся позора».

Титов заявил, что самоубийство было доказательством того, что западные спецслужбы по меньшей мере сделали попытку завербовать «Алексея». В Москве согласились с этим, и в то же время оттуда последовал приказ прекратить работу с Виргенсом и Масаннеком. Однако Титов игнорировал эту директиву и планировал дальнейшее использование этих агентов. Чтобы замести следы, Титов сначала должен был избавиться от тех, кто был знаком с подоплекой этого дела. Он обвинил подполковника Сергея Маскольникова, начальника четвертого отдела, в том, что тот нес ответственность за смерть «Алексея», и освободил его от должности. Судьбу своего начальника разделили и все его подчиненные в званиях выше капитанского. Все они были откомандированы назад в Москву. В то же время он сделал ловкий ход — передал операцию Виргенс — Масаннек в ведение отдела контрразведки и назначил ответственным за нее полковника Малькова. В свою очередь Мальков назначил новым куратором, поддерживающим прямые контакты с Виргенсом и Масаннеком, подполковника, о котором было известно только то, что его зовут Евгений. Это обеспечивало Титову алиби на случай, если бы операция закончилась неудачей и в Москве узнали бы о его непослушании. Он всегда мог сказать, что поручил Малькову расследовать подозрения насчет того, что противник нашел подход к «Алексею». С другой стороны, если бы Виргенс и Масаннек продолжали поставлять ценную информацию, генерал мог показать себя мастером шпионских многоходовых операций.

Теперь Виганд был уверен, что Мальков и новый куратор «Евгений» были каким-то образом причастны к этому преступлению. В своем следующем докладе Мильке Виганд сказал, что, с его точки зрения, это преступление не было операцией, полностью спланированной и осуществленной с ведома КГБ, однако эти два офицера что-то знали о планах Виргенса. Ознакомившись с доказательствами, Мильке дал санкцию на еще одну встречу Виганда с Мальковым.

Встреча состоялась в роскошно обставленной комнате для посетителей в здании центрального аппарата Штази. Виганд рассказал советскому полковнику все, что ему было известно о преступлении.

Действуя с позиции силы при поддержке Мильке, Виганд потребовал, чтобы КГБ вызвал всю четверку на встречу в Восточный Берлин. «Мы хотим, чтобы вы допросили Виргенса и чтобы этот допрос был записан на пленку», — сказал Виганд советскому полковнику.

Через несколько дней Виргенс в сопровождении Кенигсмарка, игравшего роль офицера Штази, и Масаннека прибыл в Восточный Берлин. Фукс, выступавший в роли сотрудника КГБ, не приехал, ожидая прибытия похитителей-вымогателей. Виганд не терял времени зря. По его приказу техники из Штази тайно установили в офисе КГБ в советском промышленном представительстве подслушивающие устройства. Рандеву состоялось во время, указанное советским полковником. Виганд с наушниками сидел в офисе на верхнем этаже. Мальков в присутствии «Евгения» потребовал, чтобы немцы рассказали ему правду. Вне всякого сомнения, этот чекист и раньше был в курсе планов Виргенса. «Но я же говорил вам, что из Иванковича с его связями на Западе получится первоклассный источник, — услышал Виганд в наушниках. — И я говорил Евгению, что нам, возможно, придется применить силу, что без применения силы ничего не получится, и он сказал „ну ладно, делайте, как считаете нужным, если это сработает“».

Ни Мальков, ни Евгений ничего не ответили. Виргенс не упоминал о деньгах, которые он выбил из Иванковича, что убедило Виганда в том, что Мальков не был соучастником ограбления.

«Что же мне теперь делать?» Мальков приказал ему возвращаться в отель и до получения инструкций никуда не выходить. «Мы все уладим, не волнуйтесь».

Прежде чем генерал Титов успел выйти на Мильке, сотрудники Штази арестовали все трио. Задержана была и любовница Виргенса Керстин Альбрехт, при которой был обнаружен паспорт, выданный ей КГБ. Дану Гримлинг, владелицу квартиры, в которой пытали Иванковича, задержали в аэропорту «Шёнефельд», когда она возвратилась из отпуска на Черном море. Получив еще раз предупреждение от министра госбезопасности о том, что причастность к этому делу КГБ должна быть сохранена в тайне, Виганд решил действовать в обход гражданских судов и передал дело в главный военный трибунал и военному прокурору. На допросах у следователей Штази и прокуратуры Виргенс показал, что он просто хотел принудить Иванковича к сотрудничеству с КГБ. Кенигсмарк, выдававший себя за сотрудника МГБ, вообще ни в чем не признался, выразившись лишь, что он «действовал по приказу высших инстанций». Масаннек заявил, что он просто выполнял разведзадания КГБ. Его освободили и разрешили вернуться в Западную Германию, где он позднее был осужден за шпионаж и приговорен к четырем годам заключения. Альбрехт и Гримлинг дали свидетельские показания против обвиняемых и были освобождены.

Военно-судебные инстанции постановили, что похищение, вымогательство и грабеж в данном случае являются «общеуголовным преступлением» и что это дело должен рассматривать гражданский суд в Лейпциге. Перед началом процесса Виргенсу и Кенигсмарку пригрозили увеличить срок, если они расскажут «посторонним лицам» о своих связях с КГБ. К числу этих посторонних относились и адвокаты, которых им назначил суд.

В то время когда военный трибунал принимал это решение, Мильке послал в Москву спецкурьером копию, отчета о следствии по этому делу. Этот документ должен был быть вручен лично председателю КГБ Владимиру Крючкову. В свою очередь глава КГБ уведомил министра иностранных дел Эдуарда Шеварднадзе. Не прошло и недели, как советский посол в ГДР Вячеслав Иванович Кочемасов прислал Мильке ноту, в которой говорилось, что Виргенс и Масаннек поддерживали «деловые контакты» с представителями советской внешнеторговой миссии в ГДР но «никогда не имели связей с КГБ». Генерал Титов также написал письмо, в котором утверждал, что «заявления Виргенса и Масаннека о том, что они имели контакты с КГБ, являются вымыслом». Оба послания были переданы в военный трибунал прокурору, который информировал судей гражданского суда, но взял с них подписку о неразглашении.

Виргенсу и Кенигсмарку предъявили обвинения в незаконном задержании, причинении телесных повреждений и грабеже. Они были приговорены к восьми и четырем годам, соответственно, тюремного заключения. Суд выдал ордер на арест Фукса и переслал этот документ в Западную Германию. За несколько дней до объединения Германии в октябре 1990 года Виргенсу предоставили отпуск из тюрьмы, из которого он, естественно, не возвратился. Когда его опять поймали, он заявил полиции, что посчитал приговор, вынесенный восточно-германским судом, не имеющим более юридической силы.

Тем временем в юго-западной части Германии был задержан Норберт Фукс, игравший роль «офицера КГБ». Ему предъявили обвинение в похищении человека с целью выкупа. Суд над ним проходил 21 и 22 мая 1992 года в Ротвайле.

Из Берлина были доставлены Виргенс и Кенигсмарк, которые выступили в качестве свидетелей. Главными свидетелями однако, были Иванкович и бывший полковник МГБ Виганд. Суд признал, в частности, что сотрудники Штази провели расследование «очень грамотно и тщательно собирая улики в соответствии с требованиями закона».

Как Виргенс, так и Кенигсмарк показали, что они информировали своего куратора из КГБ «Евгения» о намерении силой принудить Иванковича к сотрудничеству, однако не упоминали о плане вымогательства денег.

Виргенс попытался преуменьшить роль организатора преступления, но Кенигсмарк и Фукс показали, что Виргенс угрожал им местью со стороны КГБ, когда он на третий день похищения захотел выйти из игры, видя, что Иванкович отказывается сотрудничать. «Виргенс также дал мне и Фуксу лишь часть денег, 25 000 западных марок, потому что, по его словам, остальное конфисковал КГБ», — заявил Кенигсмарк. Виганд узнал и кое-что новое. Оказалось, что Виргенс отобрал у них паспорта, чтобы они не смогли скрыться бегством до отправки Иванковича в Будапешт.

Суд учел чистосердечное признание Фуксом своей вины и приговорил его только к трем годам тюремного заключения.

Ранее восточно-германский суд обязал Виргенса возместить ущерб, однако Иванкович получил лишь половину отнятых у него денег.

Несмотря на некоторые трения, КГБ и Штази успешно сотрудничали между собой в течение почти полувека. В деле подавления политической оппозиции и угнетения недовольного народа альянс этих двух секретных служб действительно дал в распоряжение правящих верхушек СССР и ГДР «два щита и два меча».