Секс, наркотики и экономика. Нетрадиционное введение в экономику

Большая часть предыдущих глав даже не затрагивала того, что многие читатели считают «экономикой» — т. е. макроэкономику или то, как экономика работает как единое целое. Об этом изо дня в день пишут газеты и говорят в новостях: находится ли экономика в упадке, насколько повысился уровень безработицы, как упали процентные ставки, какой бюджет принял конгpecc, и т. д.

Однако макроэкономика всегда была и остаётся самой спорной составляющей обсуждаемого предмета, потому что слишком многие экономисты не понимают, как сочетаются индивидуальные решения миллионов людей. И всё же хотя здесь много конкурирующих теорий и противоречий, в следующих главах я попытаюсь пролить свет на то, как следует воспринимать общую картину.

Глава 21. Япония

«Kogaru» против «One-kei», или почему важна мода токийских подростков Возможно, японская молодёжь поздно познакомилась с последними новациями моды, но по всем показателям она быстро навёрстывает упущенное время. С тех пор, как Джеймсу Дину пришла в голову идея о молодёжном рок-н-роле, одно модное течение за другим охватывало молодёжь Америки и большей части Европы. Одним из самых заметных примеров были панки Лондона конца 1970-х годов. Но почти всё это время японские подростки, казалось, жили скромной и традиционной жизнью, гораздо больше задумываясь об учёбе, чем о разжигании революции.

Теперь всё иначе. Количество и разнообразие модных молодёжных группировок в японских городах впечатляет. Сейчас, когда я пишу эти строки, одним из модных стилей является симпатичный «kogaru»[19], основанный на персонаже «девочка школьница» (девочка в матроске), с девчоночьими короткими юбочками, длинными гольфами и большими ботинками. Другая крайность — «one-kei», или «старшая сестра», — имитация стиля леди. Этот стиль появился из стиля «уатаhа», облика обворожительной женщины, блондинки с яркой помадой. Страсть к моде помогла токийским магазинам бороться и процветать. И действительно, традиционная любовь японских потребителей к очень дорогим вещам западных дизайнеров нисколько не ослабевает, несмотря на десятилетний экономический кризис.

Что же это за кризис, при котором некоторые потребители делают сумасшедшие покупки, а токийские подростки тратят деньги на новую модную одежду через каждые несколько месяцев? Как мы увидим дальше, подобные «девочки-школьницы» могут рассказать о многом. Практически нет сомнений в том, что Япония пережила экономическую катастрофу. Уровень ВВП или национальный продукт страны в реальном выражении в 2000 г. был такой же, как и в 1991 г. По прогнозам МВФ, он должен был сократиться в 2001–2002 г. и, по расчётам, — снова в 2003 г. И это помимо двенадцати лет застоя второй по величине мировой экономики, чей рост мог бы составлять 2 % в год. Если сложить проценты за все эти годы, то получается, что экономика страны могла бы быть на 25 % больше, чем она есть в настоящий момент. Поскольку экономика Японии, несмотря на все проблемы, составляет 3,8 трлн. долл. (в пересчёте текущих иен в доллары по долгосрочному официальному курсу), то одна четвёртая часть совокупного продукта — это большая потеря. По сути, это экономика Италии.

В то же время уровень безработицы в Японии достиг послевоенных показателей. Хотя, по сравнению с американскими, а тем более с европейскими стандартами, он довольно низок, рост безработицы положил конец надеждам японских рабочих на то, что на первом месте работы после окончания учёбы они останутся на всю жизнь (большинство японских женщин до сих пор оставляет работу после вступления в брак). Нет в Японии и системы пособий, которые бы смягчили удар безработицы; в прошлом она была не нужна.

Цены на протяжении нескольких лет — в сочетании с нулевым реальным ростом либо оставались неизменными, либо падали. Дефляция означает, что объём экономики, измеренный в текущих ценах, сокращается. В истории не было ни одного исключения из правила: экономика не растёт, если цены хотя бы немного не поднимаются, поэтому экономика Японии вряд ли восстановится, если не остановит понижение цен. Сокращение объёмов экономики не происходило ни в одной стране с 1930-х годов. Конечно, трудности, которые испытывает Япония, благодаря полувековому процветанию, не идут в сравнение с положением в США во времена Великой депрессии, но с макроэкономической точки зрения экономический кризис в Японии в 1990-х годах был таким же экстраординарным.

Экономисты осознали всю серьёзность ситуации только спустя много лет. После резкого подъёма в конце 1980-х годов многие страны в начале 1990-х годов пережили экономический спад, и считалось, что Япония страдает от того же «похмелья», что и все. Но в отличие от США и Великобритании, страна не начала восстанавливаться после спада. Экономический рост наблюдался только в течение 12 лет, но и это весьма скромное восстановление оказалось обманчивым. Более того, потребовалось много времени, чтобы экономисты поняли, что традиционные меры не работают. Повсюду, кроме Японии, в 1990-е годы было достигнуто согласие относительно того, как следует управлять национальной экономикой, чтобы добиться низкой и стабильной инфляции и стабильного роста: сочетание активного сальдо, или не слишком большого дефицита налоговых поступлений превосходит расходы государственного бюджета с установлением центральным банком процентных ставок для сохранения низкой инфляции. Хотя эта методика не везде работала хорошо, согласие между экономистами в понимании работы макроэкономики и правильных мер удивляло.

Ещё боле удивительным стало наблюдавшееся в 1980-е годы жестокое интеллектуальное столкновение между монетаристской и кейнсианской теориями. Говоря в нескольких словах, кейнсианцы это последователи знаменитого английского экономиста Джона Майнрада Кейнса, которые верили в возможность правительства управлять экономикой в ходе бизнес-цикла либо с помощью кредитно-денежной политики (поднимая и опуская процентные ставки), либо с помощью налогово-бюджетной политики (корректируя уровень налогов и государственных расходов). Эту тактику называли управлением спросом, потому что она могла увеличить или сократить совокупный спрос.

Монетаристы говорили о том, что даже если эти меры и работают в краткосрочной перспективе, они не смогут повлиять на экономический продукт в долгосрочной перспективе, потому что он определяется возможностью экономики производить товары и услуги или — совокупным предложением. Пытаясь ускорить рост с помощью увеличения спроса, правительство добьётся только повышения цен.

Детали спора, которые казались важными тогда, теперь не имеют никакого значения. Важно только то, что в вопросе о том, можно ли в течение короткого периода управлять уровнем спроса в экономике, победили монетаристы. Попытки сделать это, которые иногда называют «регулированием», оказывают на ожидания и поведение людей воздействие, совершенно противоположное первоначальным замыслам. Некоторые правительства были настолько в восторге от теории монетаристов, что совершили огромную ошибку, применив её на практике. (Например, миссис Тэтчер ввергла Великобританию в кризис, поглотивший пятую часть обрабатывающей промышленности всей страны, потому что слепо следовала принципам денежной экспансии. Её одновременное прекращение регулирования правил банковского кредитования (дерегулирование) служит примером того, насколько жёсткой или гибкой бывает политика). Однако после этих первых экспериментов появилась «облегчённая» версия монетаризма, принёсшая в 1990-е годы гораздо более успешные экономические результаты, чем те, что были достигнуты за предыдущие 25 лет.

Это произошло повсюду, кроме Японии. И эта единственная неудача неизбежно ставит под вопрос правильность современного общего понимания макроэкономики. Каковы причины того, что обычные политические меры здесь не действуют, обусловлено ли это какими-либо особенностями Японии (возможно, культурой или общественным мнением), или это связано с тем, что данные меры работают только в определённых условиях? А если правильно последнее, то значит ли это, что мы не должны так почтительно относиться к согласованной экономической политике за пределами Японии? Может ли, например, экономический спад, который начался в США в марте 2001 г., тоже превратиться в многолетний застой?

В соответствии с теорией Кейнса, больше всего на состояние экономики влияет то, что мы называем «жизнерадостность», общий оптимизм в отношении будущего, что определяется скорее психологическими и политическими факторами, чем экономическими. Экономисты не могут разработать меры по усилению жизнерадостности населения страны. Когда стало понятно, что Япония не восстанавливается после спада, традиционный подход предлагал две возможности стимулировать экономику. Если при спаде экономической активности общий спрос в экономике постоянно меньше потенциальной производительности, то вы можете, во-первых, попробовать ослабить кредитно-денежную политику, или, во-вторых, ослабить налогово-бюджетную политику.

В долгосрочной перспективе постоянная денежная экспансия приводит только к повышению цен, а не объёмов производства, но денежная экспансия на короткий период может способствовать ускорению экономического роста и повышению спроса, поскольку она поощряет потребительские расходы и инвестиции в бизнес. На практике, более гибкая кредитно-денежная политика осуществляется с помощью снижения процентной ставки. Центральные банки обычно понижают процентную ставку путём вмешательства в работу денежных рынков, где процентная ставка это стоимость трансакций между центральным и коммерческими банками.

Однако в Японии процентная ставка держалась почти на нулевой отметке, начиная с 1995 г. В марте 2001 г. Банк Японии снова понизил процентные ставки до нуля после сомнительного повышения до 0,25 % в августе 2000 г. Совершая подобный манёвр, банк обещал обеспечить денежные рынки таким количеством средств, которого будет достаточно для удержания процентных ставок на нулевом уровне.

Однако в течение нескольких дней лета 2001 г. на денежном рынке наблюдалась необычная ситуация: японские банки решили, что им не нужны деньги даже по нулевой цене. Они не могли придумать, что делать со свободными деньгами. В 1967 г. художник Акасегава Геньпей в насмешку над силой денег напечатал фальшивые банкноты в ноль иен. Он предложил широкой публике присылать ему настоящие йены и обменивать на фальшивые банкноты, чтобы вывести из обращения национальную валюту. Реальность и искусство совершенно неожиданно совпали 34 года спустя.

Экономическая теория рассматривает ситуацию, когда кредитно-денежная политика становится бесполезной, потому что нельзя опустить процентные ставки ниже нуля. Такую «ловушку ликвидности» впервые заметили Кейнс и его последователь Джон Хикс во время депрессии 1920-х и 1930-х годов. В этой ловушке реальная процентная ставка (номинальная ставка минус ожидаемый уровень инфляции), необходимая для увеличения инвестиций в экономику до существующего уровня сбережений, будет отрицательной. К сожалению, отрицательная реальная процентная ставка невозможна, если только уровень инфляции не превышает номинальную процентную ставку (например, процентная ставка равна 2 %, а уровень инфляция — 3 %, тогда реальная процентная ставка может быть -1 %). Если вместо этого существует дефляция, т. е. положительная реальная ставка при нулевой номинальной процентной ставке, то это невозможно вовсе. (При нулевой процентной ставке и понижении цен на 2 % в год, реальная процентная ставка будет равна плюс 2 %.)

Почему? Если в следующем году цены понизятся, то для потребителей есть смысл откладывать деньги, даже если они не получат процентов, потому что в следующем году они смогут на свои деньги купить больше. Однако компаниям, даже если они занимают под нулевой процент, невыгодно инвестировать, потому что в следующем году им придётся отдавать сумму, на которую они купили бы оборудования больше, чем в этом году. Если покупатели продолжают экономить слишком много, а компании откладывают инвестирование, то для остановки падения цен необходимо придумать что-то другое.

Для выхода из ловушки ликвидности Кейнс предлагал использовать налогово-бюджетную политику. Если кредитно-денежная политика не работает, то правительство должно стимулировать экономику с помощью дефицитного финансирования. Необходимо оставить налоги на том же уровне или сократить их, чтобы поощрить потребительские расходы и частные инвестиции. Увеличить государственные расходы на такие проекты, как строительство мостов или школ. Это повысит спрос и выведет экономику из ловушки ликвидности. Кейнс говорил, что даже бесполезные расходы, например, плата людям за то, что они роют ямы, а потом их засыпают, помогут создать спрос в экономике, потому что люди, работающие в таких государственных программах, будут тратить свои зарплаты. Эта философия вдохновила Франклина Д. Рузвельта на идею «Новой сделки» (New Deal), которая принесла положительные результаты. Экономика США начала выходить из долгого кризиса, когда Вторая мировая война ещё больше подняла спрос.

Однако существующая ортодоксальная экономика говорит о том, что государственный дефицит не должен быть слишком большим. Для этого есть несколько причин, соответствующих разным направлениям экономической мысли. Во-первых, существует доказательство того, что если правительство хочет взять больше средств из народных сбережений, то оно поднимет процентные ставки для частных заёмщиков, и правительственные расходы вытеснят некоторое количество частных инвестиций. Это не так важно, если правительство занимает довольно небольшие суммы из большого количества средств народных сбережений.

Во-вторых, если правительство занимает так много, что долгосрочные процентные ставки становятся выше темпов долгосрочного экономического роста, то его долг может достичь опасного уровня. При некоторых обстоятельствах экономика не будет расти достаточно быстро, чтобы получить доходы, необходимые для выплаты процентов по долгу. Это реальная, а не теоретическая угроза. Правительства некоторых стран накопили такие долги, что весь их бюджетный дефицит состоит из выплаты процентов.

Один из последних аргументов против слишком больших долгов говорит о том, что налогоплательщики не глупы. Иногда говорят о рациональных ожиданиях. За этим термином стоит теория, согласно которой ожидания людей относительно будущего соответствуют реальности, по крайней мере, в том смысле, что их невозможно систематически и постоянно обманывать. Таким образом, налогоплательщики понимают — в той или иной степени, — что государственные займы сегодня означают повышение налогов в будущем. Поэтому они сократят свои расходы, чтобы компенсировать их в дальнейшем. В крайнем случае, текущие высокие финансируемые с дефицитом государственные расходы полностью компенсируются сократившимися частными расходами, так как налогоплательщики откладывают текущие доходы на оплату будущих налогов.

Несмотря на все эти аргументы, экономисты считают, что государственное финансирование может стимулировать спрос, поэтому Япония пошла на это. И не один раз. В конце 1990-х годов дефицитное финансирование составило почти 3–4 % ВВП страны. Подобный дефицит из года в год привёл к тому, что соотношение государственного долга и ВВП выросло с 60 % в начале 1990-х годов до 130 % и более в 2000 г. Возможно, налогово-бюджетная экспансия объясняет небольшой рост в 1996–1997 гг., а также тот факт, что совокупный продукт был больше, чем он мог бы быть.

Однако даже такое повышение финансирования не помогло воскресить экономику. К настоящему моменту общий объём доходов достиг такого угрожающего уровня, что есть серьёзные опасения относительно дальнейшего правительственного дефицита. Японские налогоплательщики, конечно, уже поняли, что в будущем налоги повысятся и что правительство, возможно, не сможет выплачивать их будущие пенсии. Поэтому дальнейшие государственные займы будут компенсированы увеличением частных сбережений. На графике кривая государственного расходования сверхдоходов («проедание» сбережений) или заимствования будет практически зеркально отражать кривую частных сбережений. (Иногда возможна и обратная ситуация, например, когда в США в 1990 г. высокое государственное активное сальдо сопровождало ось большим частным дефицитом.) Одни экономисты полагают, что Японии следует изменить направление налогово-бюджетной политики, чтобы сбережения налогоплательщиков уменьшились. Другие боятся, что слишком жёсткая налогово-бюджетная политика лишь усилит существующий экономический кризис, и от неё следует отказаться.

Если ни кредитно-денежная, ни налогово-бюджетная политика не приносят результатов, то что ещё можно сделать? Возможно, трудности, существующие в Японии, носят микроэкономический, а не макроэкономический характер. В последнее время экономисты отвлеклись от мер, предназначенных для управления спросом, и обратили внимание на так называемую «структурную политику».

К мерам структурной политики относят реформу банковской системы, которая облегчит получение займов компаниями и поощрит работу в сфере венчурного капитала; реформу рынка труда, направленную на упрощение процесса ликвидации старых и создания новых рабочих мест, а также стимулирование служащих к более активному переходу с одной работы на другую; отказ от традиции корпоративных сетей «кейретсу»[20] (keiretsu) в пользу живой конкуренции. Другими словами, экономисты рекомендуют Японии принять экономическую модель США 1990-х годов. То, что было эффективно в Японии в предыдущие годы (большие государственные и бюрократичные корпорации), нежизнеспособно в условиях технического прогресса, когда требуется идти на риск и приспосабливаться к обстоятельствам.

Возможно, это и правильно. Многие японские политики и экономисты согласны с тем, что экономическую систему следует изменить. Банковская реформа считается особенно необходимой. Некоторые банки объявили себя банкротами, потому что они дали взаймы корпорациям, с которыми у них сложились традиционные отношения «кейретсу», очень большие суммы, не руководствуясь при этом основным коммерческим критерием, разработанным для ссуд. Используются ли ссуды для финансирования эффективных инвестиций? Вернут ли их? Объёмы безнадёжных долгов всё ещё велики, и это не позволяет банкам выдавать ссуды новым клиентам. В то же время кредитование потребителей чрезвычайно не развито по сравнению со стандартами США или Европы. В Японии редко встречаются даже кредитные карты.

Таким образом, предложение провести структурные реформы не так уж и плохо, но оно может оказаться бесполезным. Конечно, это увеличит экономический долгосрочный потенциал Японии. Однако проблема состоит в том, что спрос оказался меньше существующего потенциала. Структурная реформа, возможно, только увеличит разрыв между спросом и предложением. Вполне вероятно, что в стране есть проблемы в микроэкономике, но есть и сложности макроэкономического порядка.

В любом случае, для того, чтобы встряхнуть экономику, необходимо заставить потребителей и компании тратить деньги и остановить падение цен. Подобное размышление привело Пола Кругмана, экономиста Принстонского университета, к публикации в 1998 г. чрезвычайно важной статьи, в которой он возвращается к идее Кейнса о ловушке ликвидности.

Помимо падения цен и неэффективной нулевой процентной ставки есть и другие основания полагать, что Япония попала в ловушку ликвидности. Как вы помните, такая ловушка представляет собой ситуацию, в которой сбережений слишком много, а инвестиций слишком мало (или слишком много предложения, но недостаточный спрос в экономике в целом) несмотря на низкие процентные ставки. В прошлом в Японии была экономика крупных сбережений и крупных инвестиций. Вполне можно предположить, что в годы расцвета японской экономики в 1980-е годы в промышленность было инвестировано слишком много средств, что привело к перепроизводству в некоторых отраслях после понижения спроса. Это классическая модель развития бизнеса, доведённая в Японии до крайности. Некоторые экономисты полагают, что аналогичное явление имело место в США в конце 1990-х годов, и поэтому предсказывают мрачное экономическое будущее стране (хотя сейчас, когда я пишу эту книгу, американская экономика вновь начала расти).

Если подходить к проблеме серьёзнее, то есть основания полагать, что потенциальные темпы долгосрочного экономического роста в Японии в настоящее время гораздо ниже, чем в 1970-е и 1980-е годы. Основная причина — старение населения. Возможно, токийские подростки и тратят деньги на сапоги на платформах, мобильные телефоны, сумки от Louis Vuitton и красят волосы, но их не так много. В реальности, увеличивается количество людей средних лет, а пожилые граждане берегут сэкономленные средства, потому что беспокоятся, смогут ли они обеспечить свою будущую пенсию, выплата которой, возможно, будет происходить дольше, чем когда-либо в истории человечества. Подобное старение населения происходит по всему миру из-за сочетания высокой продолжительности жизни и более низкого уровня рождаемости. Но в Японии сложилась экстремальная ситуация, потому что уровень рождаемости гораздо ниже уровня замещения, а иммиграция в страну чрезвычайно мала. Численность японцев будет уменьшаться, а их средний возраст — расти. Понятно, почему возможность медленного экономического роста, вызванная существующими демографическими условиями, заставляет людей экономить гораздо больше, чем это необходимо для удовлетворения потребности экономики в сбережениях для финансирования текущих инвестиций. Вероятно, правительству следует предложить специальные поощряющие программы иммигрантам моложе 25 лет, чьи расходы будут довольно высоки.

Кругман предложил Банку Японии сократить сбережения, сделав реальные процентные ставки отрицательными. Это гарантирует инфляцию. Он посоветовал установить инфляцию на уровне 4 %. В настоящее время инфляция составляет 1 %. Это приведёт не только к денежной экспансии сейчас, но и обеспечит денежную экспансию в будущем. В итоге, постоянное ослабление кредитно-денежной политики приведёт к повышению цен.

Подобная мера не только обеспечит стабильность политики, но и заставит всех поверить в эту стабильность. Среди других предложений по воскрешению кредитно денежной политики было и создание денег с ограниченным сроком действия, которые обесцениваются после определённой даты. Это приведёт к искусственно высокой инфляции. При нормальной инфляции проходит много времени, прежде чем деньги полностью обесцениваются. Таким образом, идея денежных знаков с ограниченным сроком действия, возможно, слишком радикальная. Задание уровней инфляции при других обстоятельствах позволило бы установить кредитно-денежную политику, но нет причин полагать, что в случае Японии оно не принесёт результатов только потому, что в стране в настоящее время слишком низкий, а не слишком высокий уровень инфляции.

В любом случае, экономика Японии уже довольно долго находится в этой ловушке, чтобы самостоятельно выбраться из неё. В конце концов, объём производства в экономике сократится до уровня имеющегося спроса, и цены больше не будут снижаться, а когда цены перестанут снижаться, то нулевая номинальная процентная ставка будет соответствовать нулевой процентной ставке, и экономика начнёт работать в обычном режиме. Но для страны, которая всего десять лет назад считалась одной из самых влиятельных и быстроразвивающихся в мире, это довольно пессимистичное будущее. Существует ли тогда оптимистичный сценарий?

Если Кругман правильно угадал причину, по которой Япония попала в ловушку ликвидности, то её потребители экономят слишком много (за исключением сокращающегося числа модных японских подростков среди стареющего населения), а компании слишком мало инвестируют, потому что они считают, что в будущем экономический рост замедлится ещё больше. Однако в США в 1990-е годы наблюдался очевидный экономический рост (несмотря на дальнейший спад), благодаря внедрению новых технологий и, возможно, простой жизнерадостности. Если бы подобная «Новая экономика» стала реальностью будущего Японии и залогом долгосрочных перспектив роста, то реальные процентные ставки, которые уравновесили бы сбережения и инвестиции, поднялись бы, и страна вышла бы из ловушки ликвидности. Поскольку в отдалённом будущем структурные реформы могут увеличить экономический потенциал — и заставить людей поверить в это — данный аргумент обращает наше внимание на роль предложения в экономике.

Может быть, необычно неблагоприятные демографические тенденции, сложившиеся в Японии, перевесят положительный эффект технического прогресса, а, может быть, и нет. И население так быстро стареет не только в этой стране. В некоторых европейских странах, например в Италии, уровень рождаемости очень низкий, а средний возраст становится всё больше на фоне гораздо менее благоприятных условий (например, для налаживания ситуации у них нет такой основательной научной базы и ведущих высокотехнологичных многонациональных компаний как в Японии). С другой стороны, в Италии гораздо больше поток иммигрантов и совершенно иная финансовая и промышленная структура. Связь между ключевыми экономическими показателями, определяющими экономический рост (демографические и технологические изменения) и реальным экономическим ростом представляет собой самую непонятную сферу экономической теории.

Кроме того, этот спор напоминает нам, что экономистам просто удобно говорить о спросе и предложении в масштабах всей экономики по аналогии с овощным рынком. Идея принятия уровня цен за «единицу» национального продукта — совершенная абстракция. То, насколько эта идея абстрактна, можно понять, взглянув на лексикон макроэкономики. Гораздо проще писать об отдельной отрасли или отдельных экономических решениях, не используя специальную терминологию, но при рассказе о макроэкономике невозможно не употреблять специальные термины. Любой неспециалист с удивлением воспримет фразу, в которой есть слова «отрицательная реальная процентная», или «производственный потенциал», или «ловушка ликвидности».

Хотя мы, экономисты, привыкли думать о спросе и предложении и о цене на совокупном (агрегированном) уровне по аналогии с рынком одного товара, это может быть ошибкой. Может оказаться, что для экономики в целом при определённых объективных обстоятельствах могут преобладать многие уровни производства и цен, в зависимости оттого, чего люди ждут от будущего и насколько уверенно они себя чувствуют. Возможно, это звучит несколько странно, но именно благодаря этой неопределённости, макроэкономика так интересна и, в итоге, всегда так противоречива.

Прагматическое соглашение относительно макроэкономических мер, о котором я говорила ранее, появилось потому, что для большинства богатых стран «ОЭСР» В 1990-егоды оказались весьма успешными. Именно проблемы реальной жизни формируют противоречивость и изменчивость экономической теории. Более ранний спор между монетаристами и кейнсианцами был результатом стагфляции, ситуации, сложившейся в 1970-е годы, когда высокая и растущая инфляция наблюдалась в сочетании со спадом или застоем.

То, что происходило в Японии в предыдущие десять лет, было похоже на экономическую ситуацию времён 1930-х годов. Особенно это касалось ловушки ликвидности. Именно поэтому сначала применили теорию кейнсианцев. Те же проблемы и те же меры? К сожалению, это простое уравнение не сработало. И среди специалистов нет общей уверенности в том, что усовершенствованные профессором Кругманом меры дадут положительные результаты. Один из уроков этого обсуждения таков: мы всё ещё слишком мало знаем о том, что заставляет экономику работать хорошо или плохо.

Глава 22. Инфляция

Прошло много лет с тех пор, как у правительств крупных стран Европы, США и Японии были серьёзные проблемы с инфляцией. На протяжении 1990-х годов, в среднем по миру инфляция (темпы повышения общего уровня цен) оставалась незначительной, несмотря на рекордный её всплеск в США и Великобритании.

Но так было не всегда и не везде. В конце 1980-х годов инфляция в некоторых ведущих странах достигла уровня 10 %, а 1970-е годы и начало 1980-х годов были отмечены инфляцией, уровень которой превышал 25 %.

Многие другие страны, Греция и Турция, Бразилия и Аргентина, Филиппины и Таиланд, долгие годы находились в более тяжёлом положении. Большинство из них страдало от гиперинфляции, когда уровень цен превышал годовой до ход населения на сотни и тысячи процентов. В статистическом отчёте МВФ от 1970 г. на графиках внизу каждой страницы данных, иллюстрировавших инфляцию, были нарисованы кривые, круто поднимавшиеся вверх и продолжавшиеся по высоте всей страницы Рост инфляции по всему миру, начавшийся в 1970-е годы и осложнённый резкими изменениями цен на нефть того периода, был совершенно неожиданным и вызывал тревогу. Ведь большинство послевоенных политиков и экономистов были полностью сосредоточены на обеспечении быстрого роста экономики своих стран, который удержал бы безработицу на низком уровне.

Люди, стоявшие во главе правительств и центральных банков, слишком хорошо помнили довоенную депрессию и напряжённую политическую обстановку, осложнённую высоким уровнем безработицы. Экономические неудачи подготовили почву для политических и дипломатических катастроф, которые привели к потере десятков миллионов жизней во Второй мировой войне. Джон Майнард Кейнс и другие ведущие экономисты, потратившие десятилетия на то, чтобы понять причины возникновения и способы выходы из депрессии и безработицы, разработали меры по управлению спросом, которые должны были позволить им отрегулировать уровень производства и занятости.

Например, снижение налогов и увеличение расходов государства — методы кредитно-денежной политики — добавляют деньги в карманы и потребителей, и бизнесменов, которые будут больше тратить, увеличивая, тем самым, совокупный спрос экономики. Понижение процентных ставок или увеличение объёма денег, циркулирующих в экономике, с помощью таких методик центрального банка, как скупка некоторых государственных акций (налогово-6юджетная политика), даст те же результаты. Конечно, при данном совокупном предложении увеличение спроса может привести, кроме этого, к повышению цен и, возможно, к более высокому уровню инфляции. Но на протяжении многих лет было принято считать, что между производством (или занятостью, или безработицей) и инфляцией существует взаимосвязь. Это соотношение, связывающее безработицу и инфляцию, даже получило название «кривой Филлипса», нисходящей кривой, которая показывает, что при очень низком уровне безработицы инфляция высока, а при низкой инфляции высок уровень безработицы. Политики могут выбирать, чего они хотят добиться, и использовать соответственно либо налогово-бюджетную, либо кредитно-денежную политику.

Однако теория и практика зачастую расходятся. Оказалось, что эта взаимосвязь нестабильна, и на неё можно полагаться лишь короткое время. Предположим, что правительство стимулировало экономический рост и сократило безработицу ценой высоких темпов инфляции. Задолго до этого люди приспособятся К новому уровню инфляции и потребуют большую заработную плату или будут рассчитывать на начисление больших процентов на свои банковские вклады или чуть быстрее поднимут цены на свою продукцию. По сути, ничего не изменилось, ведь люди подстроились под уровень инфляции. Разве что, этот уровень теперь стал выше, чем прежде. Кривая Филлипса игнорировала тот факт, что изменения могут происходить под влиянием ожиданий. (Его теория была слишком механистической; ведь сам Филлипс был инженером, построившим машину, которая олицетворяла экономику. Сейчас она хранится в Лондонском музее науки.) Со временем использование этого соотношения становилось всё менее выгодным, потому что сокращение безработицы ниже определённого уровня давалось ценой всё более высокой инфляции. Этот определённый уровень называется «показатель нормы безработицы, не ведущей к усилению инфляции» (nonaccelerating inflation rate of unemployment — NAIRU). В разных странах он разный, и со временем изменяется под влиянием основной структуры экономики.

Историю послевоенной макроэкономической политики можно рассказать всего в нескольких абзацах, но разворачивалась она на протяжении нескольких десятилетий и принесла немало экономических неприятностей. В итоге многие страны пришли к высокой инфляции и безработице, политически неблагоприятному сочетанию, названному стагфляцией.

Легко предположить, что важна именно безработица. Действительно, лишение людей возможности работать ставит под вопрос их способность обеспечивать жизнь своих семей и собственно их достоинство.

Однако избиратели ещё больше наказывают правительства, действия которых приводят к инфляции. Высокая инфляция усложняет планирование будущего, так как никто не уверен, насколько обесценятся деньги через три года или десять лет. Средства переходят из рук тех, кто откладывает деньги, в руки заёмщиков, потому что сокращается реальная потребительская способность сбережений и уменьшается реальное бремя долгов. Высокая инфляция ставит в невыгодное положение людей с низкими доходами или с фиксированными доходами, такими как пенсия, потому что у тех, кто получает небольшую зарплату, она никогда не будет увеличиваться соразмерно инфляции. Их покупательная способность неуклонно сокращается по мере того, как цены растут, а их доходы не успевают за ценами. Я до сих пор хорошо помню беспокойство, царившее в нашей не слишком богатой семье в 1970-е годы относительно того, что мы сможем себе позволить, если цены и дальше будут так быстро расти. Моя мама запасалась кофе и сахаром, потому что позднее они могли сильно подорожать Мервин Кинг, заместитель управляющего Банком Англии, называл граждан Великобритании, родившихся в середине 1960-х годов, «поколением инфляции». Для них инфляция была нормой, она влияла на все решения, начиная с выбора карьеры (индексируется ли пенсия?) до покупки дома (стоит ли брать большой кредит, если инфляция сократит его ценность?). Покупательная способность 100 фунтов стерлингов, подаренных в день их рождения, к их тридцатилетию сократилась до 1 фунта стерлингов.

За период 1945–1995 гг. уровень цен в Великобритании увеличился в 20 раз. До нашего времени инфляция была практически не известна (за исключением одного или двух случаев). Но если представить, что уровень цен в Великобритании — это глубина реки Темзы, то в 1800 г. она равнялась 8 футам, до 1914 г. она варьировала в диапазоне от 5 до 7 футов, до 1945 г. — между 6 и 13 футами (нестабильный период в мировой экономике.). Но с 1945 г. глубина увеличилась до 200 футов.

Пережив подобную макроэкономическую неудачу, было бы глупо полагать, что угроза инфляции никогда больше не повторится. Инфляция имеет значение, особенно если это длительная инфляция. 3атянувшаяся инфляция ослабляет инвестиции, искажает решения людей, а со временем сокращает потенциальное предложение экономики.

Однако на больших просторах мировой экономики почти не о чем говорить. Если что и должно волновать, так это дефляция (отрицательная инфляция или снижение уровня цен). Сложно добиться значительного роста, реального увеличения объёмов производства, если экономика сокращается в денежном выражении из-за повсеместного падения цен. Небольшая инфляция, видимо, необходима для экономического роста.

Тем не менее, полезно понять, могут ли политики как-то по-другому справляться с инфляцией. Просто полагаться на удачи или на то, что ничего не изменится, не представляется хорошей политикой. И ответ, возможно, будет положительный. Именно эта методика принесла положительные результаты за последние десять лет, при относительно благоприятных условиях. Это методика установления целевых показателей (таргетирования[21]) инфляции.

Великобритания первой применила политику установления целевых показателей (таргетирования) инфляции, которая состоит в установлении точного желаемого уровня инфляции, без уточнения при этом, как именно его следует достичь. С тех пор как подобные рамки были установлены в 1993 г., уровень инфляции был достаточно низок и стабилен, и не было ни одного квартала с отрицательным экономическим ростом.

Вот как работает эта методика. Правительство устанавливает для Банка Англии целевой показатель (в настоящее время 2,5 %) инфляции при диапазоне колебаний от 1,5 до3,5 %. Банк отвечает за то, как именно он будет добиваться поставленной цели, ежемесячно определяя уровень процентной ставки на регулярных совещаниях. Во всех странах есть свои тонкости. Некоторые устанавливают несимметричные цели, т. е. определяют инфляцию ниже некоторого уровня, а не в промежутках между двумя значениями. Цели могут устанавливаться на разные сроки.

Важной составляющей установления целевых показателей инфляции является подотчётность государству. Подробности совещания обычно публикуются спустя две недели — для того, чтобы объяснить принятые решения, а члены Комитета по определению процентной ставки (пять чиновников Банка Англии и четыре приглашённых эксперта, назначаемые правительством) выступают с докладами перед парламентскими комитетами для дачи разъяснений. Это не просто вопрос демократии или при влечения невыборных банкиров к ответу. Доверие — это оружие против инфляции. Если все считают, что инфляция останется на уровне 2,5 %, то люди буду вести себя соответственно, т. е. не будут требовать 10-процентного повышения заработной платы, например, и тем самым помогут достичь поставленной цели. Ожидания работали против успешного использования кривой Филлипса, нос точки зрения подхода, связанного с установлением целевых показателей инфляции, они полезны.

Новая методика лучше предыдущих по нескольким при чинам. В прошлом экономисты считали, что кредитно-денежная политика — это выбор между предоставлением правительству и центральным банкам полной свободы действий, которая, как мы видели, нисколько не противостояла инфляции, и установлением чётких правил. В конце 1970-х годов, когда страны боролись с высокой инфляцией, широко применялось установление целевых показателей (таргетирование) денежной массы (т. е. фиксированные темпы роста денежной массы). Не будем здесь вдаваться в объяснение того, что такое денежные запасы, а также других терминов; но основная идея состоит в том, что инфляция не может превысить определённый уровень, если в экономике не вращается достаточное количество денежных средств.

Методика установления целевых показателей денежной массы эффективна с одной точки зрения. Она способствует снижению инфляции. Однако во многих странах за это пришлось заплатить ужасную цену — экономика впала в глубокий и продолжительный кризис. Более того, применение этого правила стало невозможным, поскольку прекращение во многих странах регулирования кредитных рынков в начале 1980-х годов не позволяет найти единицу измерения денежных запасов, которая была бы стабильно и тесно связана с экономической деятельностью.

Однако есть и другие правила. Среди прочих правил, принятых во многих развивающихся странах и странах со средним уровнем доходов, было установление целевых показателей (таргетирование) обменного курса. Если вы сохраняете постоянное соотношение вашей национальной валюты с долларом США, то темпы инфляции в вашей стране не могут быть выше, чем в Америке. Другими словами, кредитно-денежная политика передаётся в руки центрального банка, который в ней лучше разбирается — т. е. в руки Федеральной резервной системы США.

Например, в Аргентине установлена стабильная привязка песо к доллару, что действительно привело к ослаблению чрезмерной инфляции. К сожалению, поддержание подобного соотношения привело к серьёзному экономическому спаду, в то время как правительство взяло слишком много займов, пытаясь компенсировать гораздо большие расходы, которые превышали налоговые поступления. Расходы властей провинций во много раз превысили суммы, которые центральный банк мог собрать с помощью дополнительных налогов. К концу 2001 г. страна впала в состояние ужасного экономического кризиса. Он был похож на многие более ранние кризисы на отсталых рынках, но на финансовых рынках поняли, что правило установления целевого показателя обменного курса не действует, поэтому они начали спекулировать на валюте. Никто из экономистов не был удивлён, что Аргентине пришлось отказаться от привязки национальной валюты к доллару, девальвировать песо и отказаться также от выплаты долгов, которые она успела набрать. Для страны и её граждан этот кризис стал экономической трагедией, которой можно было бы избежать, если бы правительство не использовало на протяжении пяти лет налогово-бюджетную политику, не соответствовавшую правилам кредитно-денежной политики.

Если говорить коротко, то правила кредитно-денежной политики эффективно работают только при определённых обстоятельствах. Не удивительно, что в идеале следует сочетать, по мере необходимости, разные правила, которые придадут людям уверенность в том, что кредитно-денежная политика сможет удержать инфляцию на низком уровне, таким образом, изменяя политику в соответствии с изменяющимися условиями.

До сих пор методика установления целевых показателей инфляции не прошла испытания глобальным экономическим кризисом, похожим на тот, который в 1970-е годы так ускорил рост инфляции. Не является он и единственной возможностью. Федеральная резервная система США имеет лучшее в мире валютное управление, и у него нет чётко определённого уровня инфляции. Однако работает он так, как если бы этот уровень был установлен. Существует стабильная связь между поведением экономики и изменениями процентной ставки Федеральной резервной системой, темпы роста выше нормы приводят к повышению ставок и наоборот. Подобная предсказуемая реакция известна как «правило Тейлора», по имени Джона Тейлора экономиста, который её разработал (консультанта Министерства финансов при президенте Буше). В мире есть и другие многообещающие эксперименты. Например, в Турции был введён новый уровень инфляции в рамках программы МВФ, которая призвана разобраться в экономических проблемах этой страны. Всё началось с инфляции в 60 %, и с тех пор сокращение было весьма обнадёживающим. Помимо Великобритании, методику установления целевого показателя инфляции взяли на вооружение, в том или ином виде, ещё несколько стран, среди них — Канада, Новая Зеландия, Швеция, Финляндия, Испания и Австралия. Однако все, кто знает, что мнения экономистов и политиков по поводу способов удержания инфляции изменялись на протяжении десятилетий, поймут, что даже лучшие методики не используются вечно. Времена меняются, и как сказал когда-то Кейнс, имеет смысл изменить и своё мнение.

Глава 23. Расходы на оборону

«Мой бюджет включает самое значительное увеличение расходов на оборону за последние два десятилетия — потому что, хотя цена свободы и безопасности высока, она никогда не будет для нас слишком высокой», — так сказал президент Джордж Буш-младший в своём докладе о положении США, обращённом к Конгрессу, в январе 2002 г. Увеличение расходов, объявленное две недели спустя, составило 48 млрд. долл. Всё это совершенно не удивляет на фоне атак террористов 11 сентября (произошедших за пять месяцев до этого) и последующей войны с терроризмом в Афганистане.

На протяжении нескольких лет военное руководство Америки говорило о необходимости увеличения военного бюджета, причём, значительного. Они говорили о дополнительных 50 млрд. долл. В год. В 1990-е годы были опубликованы отчёты армии, военно-морского флота и военно-воздушных сил, в которых описывал ось, как сокращение расходов после окончания холодной войны ослабило оборону США.

В Америке расходы на оборону достигли максимума в 1989 г., когда они равнялись 304 млрд. долл. Это произошло после падения Берлинской стены и крушения коммунистического режима в Восточной Европе. В 1999 г. они сократились до 283 млрд. долл. Это был серьёзный спад — с 6,5 до 3,2 % от ВВП США. Через несколько месяцев после победы Запада в холодной войне идею о том, что государственные расходы на оборону можно сократить, назвали «мирными дивидендами».

В таком случае, насколько важным стало нарушение мира и что произойдёт с экономикой, если новая война, война против терроризма, потребует в будущем больших расходов на оборону и вооружение? Экономия на государственных расходах, равная 3 % ВВП страны, — это большая сумма денег, составляющая более 250 млрд. долл. за один только 1999 г., и около 2 трлн. долл. за десять лет. Точные данные зависят от того, считаете ли вы, что военный бюджет остался бы на уровне 1989 г., мог вырасти или сократиться, если бы история разворачивалась по-другому. Но в 1990 г. президент Джордж Буш подписал военный бюджет на 1994 г. в размере 350 млрд. долл., в то время как его предшественник потратил лишь 250 млрд. долл. Разница — 100 млрд. долл. Таким образом, сумма в пару триллионов, скорее всего, верна.

О какой бы точной сумме ни шла речь, она используется либо для финансирования других государственных программ, либо для сокращения дефицита. За 1990-е годы финансовое положение федерального правительства изменилось: с большого дефицита к большому префициту, И это было бы невозможно без значительного сокращения расходов на оборону. В начале 1990-х годов единственный альтернативный способ сократить пропасть между государственными расходами и налоговыми поступлениями состоял в повышении налогов или сокращении финансирования других программ. И то, и другое было не выгодно с политической точки зрения.

Одним из важных последствий подобного значительного сокращения государственных заимствований (290 млрд. долл. дефицита в 1992 г. превратились в 2000 г. в 236 млрд. долл. профицита) было падение долгосрочных процентных ставок на американском рынке казначейских облигаций. Особенно заметно это было в конце 1990-х годов, когда инвесторы отреагировали на выплату государством части его огромного долга. Ведь государственные займы вытесняют займы частного сектора, так как составляют конкуренцию фондам частных инвесторов. Возможно, это звучит слишком непонятно, но это имело важные последствия, поскольку от доходности долгосрочных государственных ценных бумаг зависят остальные процентные ставки. Например, после роста федерального префицита в 1990-е годы улучшились условия для людей, собирающихся покупать дом с низкими ставками кредита, и для компаний, планирующих занять деньги для инвестиций. Хотя в учебниках по экономике давно говорилось о существовании вытеснения, к концу холодной войны бюджетный дефицит просуществовал так долго, что никто уже и не помнил, как это бывает, когда конкуренция между фондами и государством на рынке капиталов значительно слабее.

Алан Гринспан, президент Федеральной резервной системы, твёрдо верил, что вытеснение — это важное явление. Он считал, что если «мирные дивиденды» направить на сокращение дефицита, а не использовать для финансирования других программ, то инвесторы будут искать другие возможности и вкладывать свои средства в эффективные предприятия, что, в свою очередь, пойдёт на пользу экономике. Когда в 1992 г. Билл Клинтон победил на президентских выборах от партии демократов, г-н Гринспан заключил с новым президентом сделку. Он обещал установить меньшие процентные ставки в обмен на сокращение дефицита. Президент Клинтон направил сэкономленные на военном бюджете средства в основном на увеличение расходов на медицинское и социальное страхование и сократил дефицит федерального бюджета. Доля расходов на оборону сократилась с 28 % в 1980-е годы до 16 % в 1999 г.

Тем не менее, многие демократы скептически отнеслись и даже были раздосадованы тем, что они не смогут увеличить финансирование социальных про грамм так, как им бы хотелось, — и всё только потому, что какой-то республиканец из Федеральной резервной системы сказал, что финансовые рынки важнее всего. Как могут финансовые рынки быть важнее демократически избранной администрации Джеймс Карвил, руководитель предвыборной кампании Клинтона, тогда сказал: «Раньше я думал, что если бы существовала реинкарнация, я хотел бы родиться президентом, Папой или чемпионом по бейсболу. Но теперь я хочу стать рынком облигаций. Так можно напугать всех».

Некоторых людей беспокоил другой аспект сокращения оборонного бюджета. Государство было важным источником финансирования исследований и разработок новых технологий в рамках военных и космических программ. Самый известный пример — Интернет. Расходы на научно-исследовательские работы (НИОКР) в гражданском секторе США долгое время были гораздо меньше, чем в других промышленно развитых странах, например в Германии и Японии (1,9 % ВВП по сравнению с 2,5 % и 3 % соответственно). Опасались, что гражданские компании не смогут компенсировать сокращение военных исследований и разработок (хотя экономист Уильям Бомоль утверждал, что военная мощь США основывается на гражданских технических знаниях и изменениях экономики, а не наоборот). Гражданские научно-исследовательские работы действительно не смогли компенсировать сокращение военных разработок. Сейчас нельзя с точностью предсказать, повлияет ли это на долгосрочную конкурентоспособность экономики США, потому что сам процесс инноваций долог и нестабилен и, если уж говорить откровенно, не слишком хорошо изучен экономистами. Однако у американцев вряд ли есть основания беспокоиться о силе и динамизме национальной экономики по сравнению с другими странами. За исключением нескольких отраслей, США остаются несомненным мировым лидером.

Если не учитывать этого гипотетического беспокойства, то события благоволили идее Гринспана. Всю вторую половину 1990-х годов процентные ставки в США оставались на низком уровне, увеличились объёмы инвестиций в бизнес и технологии, и наступил самый длительный за последнее время экономический подъём и значительное усиление производительности. Конечно, удачный период окончился, но вполне логично считать инвестиционный всплеск Новой экономики частью «мирных дивидендов».

Однако не только США воспользовались преимуществами «мирных дивидендов». Мировые военные расходы сократились с 3,6 % мирового ВВП в 1990 г. до 2,4 % в 1999 г., хотя в основном спад наблюдался в промышленно развитых и бывших социалистических странах. Развивающиеся страны в большинстве своём не сократили свои военные расходы (относительно общих объёмов экономики), а некоторые даже увеличили. Глобальные «мирные дивиденды» составили к 1999 г. 350–400 млрд. долл. По объёму это равно экономике Нидерланды. МВФ считает, что и те беднейшие страны, которые присоединились к политике «мирных дивидендов», смогли увеличить финансирование жизненно важных социальных программ (здравоохранения или образования) и вместе с тем сократить дефицит бюджета.

В богатом мире и другие страны, помимо США, смогли воспользоваться благами сокращения дефицита, благодаря сокращению военных расходов. Новый канцлер Казначейства Великобритании (другими словами, министр финансов) последовал примеру президента Клинтона и предпочёл сократить государственный заём до увеличения расходов на социальные проекты, которого так ждали лейбористы. Над Гордоном Брауном посмеивались за его излишнюю «осторожность», однако полученное превышение доходов над расходами позволило ему тоже вернуть часть государственного долга и сэкономить для страны 2 млрд. фунтов стерлингов в год на векселях с ежегодным начислением процента на сумму в 25 млрд. фунтов стерлингов. Как и в США, в Англии долгосрочные процентные ставки упали до самой низкой отметки за многие годы.

Правительства всегда могут выбирать уровень затрат и налогов, а также разницу между ними. Это изменяет бизнес-цикл, потому что спад всегда приводит к сокращению налоговых поступлений и к автоматическому увеличению расходов в таких сферах, как пособия по безработице. Подобные изменения известны как «автоматические стабилизаторы», потому что они смягчают воздействие спада в частном секторе и начинают действовать без принятия правительством каких-либо решений. Но в конечном итоге это вопрос политики, а не механического выбора. Дело в том, что «мирные дивиденды» значительно упростили выбор, потому что возможности использования освободившихся средств были очевидны. Какое-то время военные были беззащитны с политической точки зрения.

Тогда объёмы «мирных дивидендов» были значительными. И это не должно удивлять. Война, по сути своей, не самое благоприятное событие. Это предполагает довольно пессимистичные мнения относительно возможных последствий возобновления войны, которая может, как и холодная война, затянуться и затронуть гражданскую жизнь. Ведь неуверенность в будущем облике мира может привести к сокращению инвестиций, потому что компании предпочтут меньше рисковать с выбором своих товаров и услуг. Новая забота о безопасности (не только в Америке, но и во всём мире) и повышение страховых взносов увеличат деловые расходы. Даже небольшое повышение расходов может оказать серьёзное влияние на инвестиционные решения и международную торговлю. Некоторые специфические отрасли, такие как авиаперевозки и туризм, уже пострадали от атак террористов. Возможны и другие последствия, например сокращение потока иммигрантов в США, что приведёт к оттоку рабочей силы и умов, которые питали экономику все 1990-е годы.

Что касается федерального бюджета, то решение о том, нужно ли в будущем увеличение финансирования армии и стоит ли сократить бюджетный дефицит с помощью повышения налогов или сокращения финансирования других областей, должен принимать президент. для начала он предпочёл понизить налоги, обосновав это тем, что нужно подстегнуть экономику, находившуюся в начале 2002 г. в состоянии застоя. Республиканцы любят понижать налоги, но президенту Бушу придётся решить, насколько финансирование армии должно происходить непосредственно из дефицита, а значит и долгосрочных процентных ставок.

Ещё один вопрос, который задают себе граждане других стран: действительно ли США должны тратить на оборону 350 млрд. долл.? Конечно, такие расходы пойдут на пользу экономике. Новые оборонные заказы помогут подняться многим высокотехнологическим компаниям, которые борются за существование со времён кризиса интернет-компаний. Иное дело — военные нужды. До увеличения расходов при президенте Буше США тратили на оборону столько, сколько тратили девять стран с самыми обширными расходами на оборону. После этого — несмотря на то, что увеличение составило лишь 0,1 % ВВП, — расходы США превысили совокупные затраты 15 стран с крупнейшими оборонными бюджетами. Годовое увеличение в размере 48 млрд. долл. оказалось в два раза больше финансирования армии Италии. Возможно, супердержава дошла до крайностей?

Действительно ли потребуется столько средств для поддержания военного и дипломатического превосходства над другими странами — над всеми странами? Трудно себе представить, что даже такая страна, как Китай, сможет опередить подобного лидера. Возможно, через одно или два поколения, если экономика Китая оправдает ожидания, но при этом её Народной армии потребуется ещё много времени для усовершенствования своей технологической базы. Что же касается старого противника по холодной войне, России, то её экономика довольно мала, несмотря на наличие атомного оружия, и страна может использовать налоговые поступления на что-то более эффективное, чем возвращение статуса супердержавы.

Действительно, обеспечит ли расходование таких средств на покупку новых авианосцев и боеголовок, в дополнение к уже существующей огромной военной мощи США, победу в войне против терроризма? Генералы и адмиралы, конечно, в этом уверены, а разве они могут сказать что-то другое?

Глава 24. Погода

Погода в Англии — предмет бесконечно привлекательный для англичан. Плоха ли она (это происходит чаще всего и, соответственно, заслуживает выражения недовольства) или хороша (это случается так редко, что не может остаться не замеченным). Сейчас один из самых тёплых на моей памяти июльских дней, в Лондоне температура достигает почти 90 градусов по Фаренгейту. Окна раскрыты. Строители на другой стороне улицы сверлят старый бетон и на полную громкость слушают радио. Мимо грохочут грузовики и машины. На улице болтают пешеходы. Господи! Как можно работать в таких условиях?

Ну, никто собственно и не работает. Во многих городах континентальной Европы, где летом обычно стоит невыносимая жара, а кондиционеры есть не во всех офисах, сотрудники сворачивают в июле работу и уезжают на 5–6 недель из города. Париж, Рим, Барселона и другие столицы просто пустеют жарким пыльным летом, хотя сейчас это не приобретает таких масштабов, как раньше. Экономическая деятельность замирает.

Обычно почти полный спад экономической активности вызывает у специалистов беспокойство. Но никто не реагирует на значительные сезонные колебания, которые мешают нормальному течению бизнес-цикла. Например, рождественские покупки: из всех средств, проходящих в течение года через торговые кассы, примерно одна пятая тратится в четыре предпраздничные недели. Остальное тратится в месяцы распродаж. Приведём некоторые данные: в феврале 2001 г. американские покупатели потратили 219 млрд. ДОЛЛ., а в декабре того же года они потратили 311 млрд. долл., т. е. на 25 % больше. В Великобритании средние расходы на покупки в спокойном феврале 2000 г. составили 3,6 млрд. фунтов стерлингов, а в декабре того же года — 5,5 млрд. фунтов стерлингов. Разница между самым спокойным и самым горячим торговым месяцем составляет 50 %.

Погода становится причиной серьёзных сезонных колебаний в экономической статистике, но большинство экономистов позорно игнорирует её. Так, например, потребность в тепле или кондиционерах влияет на выработку энергии и оказывает значительное воздействие на добычу нефти и угля. Люди охотнее покупают новую одежду, в начале тёплого или холодного сезона. Строительство замедляется или останавливается в период дождей и снежных бурь. Кроме того, погода влияет на урожаи, а значит и на количество и стоимость сельскохозяйственных товаров. Последствия сезонности и других особых дат слишком серьёзны, чтобы хороший экономист-практик мог их игнорировать.

Затронутыми оказываются даже фондовые рынки. Объёмы торгов на Лондонском фондовом рынке сокращаются в дни крупных спортивных мероприятий, например, во время скачек в Аскоте или международного матча по крикету, или захватывающего полуфинала Уимблдона. Многие сотрудники распространяют последние данные по внутренним компьютерным сетям, чтобы все служащие не звони ли постоянно по телефону и не слушали тайком радио, чтобы быть в курсе событий.

Торги тоже замирают в жаркие дни (иногда спад составляет почти 20 %). В последний месяц этого лета суточная температура была на 25 % выше средней многолетней, в то время как в прошлом году она была на 7 % ниже. Конечно, эти двенадцать месяцев не были звёздными для фондового рынка, но ежедневное количество сделок с ценными бумагами на лондонской фондовой бирже почти каждый операционный день последнего месяца было меньше, чем в прошлом году.

Исследование, проведённое в 1993 г., показало, что погода влияет и на работу Уолл-стрит. Автор утверждал, что погода оказывала важное психологическое воздействие на курсы акций, потому что в солнечные дни инвесторы настроены более norhlhqrhwmn. В статье, опубликованной в 2001 г., говорилось, что на 26 фондовых рынках за период с 1982–1997 г. курсы акций были выше среднего в более солнечные дни, и ниже среднего в более облачные дни. На Нью-Йоркской бирже в солнечные дни прирост составлял 25 %, а в облачные дни наблюдался спад в 9 %.

Причина сокращения объёмов торгов (и повышения курсов акций) довольно проста: маклеры обедают на свежем воздухе, а не за рабочим столом. Было сделано предположение о том, что Интернет усилил сезонность торгов. Частные инвесторы с готовностью проведут час за компьютером, если погода плохая, но в ясный день они предпочтут игру в гольф. Однако дело не только в солнце. Некоторые исследователи обнаружили, что на 43 из 48 фондовых рынков результаты при новой луне были выше, чем при полной. Но объяснять это явление должны скорее психологи, чем экономисты.

Статистики стараются подогнать имеющиеся экономические данные под сезонные колебания, но это опасное занятие. Они могут исключить лишь регулярные сезонные колебания. Например, если в декабре объёмы розничных продаж на 20 % были выше среднегодового уровня за последние десять лет, то они могут исключить эти 20 % из данных за декабрь. (В действительности, это более сложный процесс.) Но, несмотря на то, что большинство методик вычисления поправки на сезонность излишне компенсируют сезонные колебания, этот подход неплохо работает при условии, что сезонные закономерности практически не изменяются из года в год, но если они более переменчивы, то данный подход неприемлем. Таким образом, поправка на сезонность менее эффективна в случае с колебаниями, обусловленными погодой, поскольку изменения погоды из года в год не так легко предсказать.

Всё это может быть очень важно для тех, кто трактует данные национальной экономики, поскольку они склонны СЛИШКОМ оптимистично оценивать изменения темпов роста объёмов промышленного производства и инфляции в несколько десятых процентного пункта. Подобные изменения часто оказываются лишь сезонными колебаниями, которые в этом году зафиксированы выше нормы, и поэтому не были исключены статистиками в процессе внесения поправок на сезонность. Многие экономисты часто полностью игнорируют сезонность.

Один из моих любимых примеров: колебания цен на свинину и бекон в течение нескольких лет, когда после очень сырого лета наступило очень жаркое. По официальным данным, сообщённым журналистам на пресс-конференции статистиков, при жаркой погоде свиньи более любвеобильны — а разве мы нет? После Года, когда поросят было слишком много, наступил период, когда их не хватало, что, соответственно, привело к повышению цен на свинину. Хотя, на первый взгляд, повышение цен на мясо подстегнуло инфляцию, опасения могут оказаться безосновательными, если как следует разобраться в причинах происходящего.

Иногда погода оказывает на экономику воздействие куда более серьёзное, чем просто сезонные колебания. Хороший тому пример — явление Эль-Ниньо. Во время обычного сезона в Тихом океане на Западном побережье Южной Америки наблюдается система высокого давления, а на Восточном побережье Австралии — система низкого давления. Вследствие этого в основном дует восточный ветер (т. е. с Востока на Запад). Тёплые поверхностные воды сдуваются от Восточного побережья к Азии и Австралии, где выпадают осадки, что создаёт благоприятные условия для сельского хозяйства, в то время как в Восточной части Тихого океана холодная, но богатая пищей вода поднимается из глубин океана, создавая Идеальные условия для тропических рыб и повышая производительность рыбной отрасли Южной Америки.

К сожалению, эта закономерность периодически нарушается. При явлении ЛаНинья (антипод Эль-Ниньо) эта закономерность усиливается, и температура океана ещё больше понижается. При Эль-Ниньо течение меняет направление, температура океана повышается, и слои тёплой воды направляются к Тихоокеанскому побережью Америки.

Явление Эль-Ниньо происходит с периодичностью 3–7 лет, продолжается в течение двух лет и бывает очень сильным. Особенно серьёзные случаи были зарегистрированы в 1982–1983 п. и в 1997–1998 п. Рыбной отрасли в Тихоокеанской прибрежной зоне Америки от Чили до Британской Колумбии был нанесён огромный ущерб. Кроме этого, глобальное атмосферное возмущение изменило высотные ветра, что повлияло на погодные условия по всему миру. Оба раза Эль-Ниньо совпало (а, возможно, и вызвало) с серьёзными экономическими кризисами: это долговой кризис в Латинской Америке — в первом случае и финансовый кризис в Юго-Восточной Азии — во втором.

Есть множество реальных доказательств (чаще всего это — устные свидетельства, а не статистические данные или официально проверенные гипотезы) ущерба, который Эль-Ниньо наносит экономике. В 1997–1998 п. в Эквадоре смыло все рисовые поля, в Чили и Перу были затоплены шахты, в Австралии от засухи пострадали пшеничные поля, в Индонезии горели леса, из-за чего большая часть Юго-Восточной Азии тоже оказалась накрыта густым дымом, а выработка электроэнергии на её гидроэлектростанциях сильно снизилась в результате засухи, в Калифорнии урожай овощей пострадал от влаголюбивых вредителей, а несколько большегрузных судов не смогли пройти через Панамский канал, в котором уровень воды был слишком низок.

Недавние систематические исследования МВФ показали, что Эль-Ниньо привело к повышению мировых цен на предметы потребления, из-за чего возросла мировая инфляция, и замедлились темпы роста мировой экономики. По сути, примерно пятая часть изменений мировых цен на товары за последние четыре года произошла из-за смены погодных условий. Пострадали не только тихоокеанские регионы, но и большинство стран большой семёрки, находящихся в Северном полушарии. По данным МВФ, влияние Эль-Ниньо обусловило 10–20 % изменений цен на потребительские товары, уровней инфляции и мировой активности.

Не удивительно, что некоторые исследователи обратили внимание на влияние климатических изменений на экономику. Результатом изменения климата может стать возникновение среднесрочных погодных систем или разрушение существующих.

Однако, если вернуться назад, то известные исследования 1884 г. рассматривали совершенно иные природные циклические явления: солнечные пятна, неустойчивые зоны необычной активности на поверхности Солнца. Экономист Уильям Стенли Джевонс обнаружил стойкую взаимосвязь между усилением солнечной активности с периодичностью от 11 до 100 лет и коммерческими кризисами. Связующим звеном была погода и её влияние на урожай сельскохозяйственных культур, который был гораздо более важным фактором экономики в конце 19 в. Вероятно, нас не должно удивлять то, что падение курса NASDAQ спустя год после достижения максимума в марте 2001 г. должно было совпасть по времени с повышением солнечной активности и солнечными бурями такой силы, что они могли нарушить работу некоторых сетей спутников связи, находившихся на околоземной орбите. (Потеря спутника связи новое слабое место экономики, о котором Джевонс и не мог вообразить.) Вслед за Джевонсом и другие исследователи занялись изучением влияния солнечных пятен и климатических изменений, и исследования в области глобального потепления относятся как раз к этому направлению. А предсказания ужасают: изменения климата приведут к увеличению случаев засухи в одних регионах и наводнений в других и создадут угрозу заболевания малярией ещё для 290 млн. человек, потому что более тёплая и влажная атмосфера благоприятна для комаров.

Некоторые исследователи считают, что климат играет гораздо более важную роль в экономике, чем просто влияние на деловой цикл. Они утверждают, что географическое положение — это судьба. В своей книге «Guns, Germs, and Steel» Джаред Даймонд, профессор философии в Медицинском колледже Калифорнийского университета говорит о том, что географическое положение и климатические условия могут служить объяснением экономических судеб разных наций. Климат играет решающую роль в успешном развитии сельского хозяйства в некоторых регионах, и может объяснить, почему некоторые страны были уничтожены болезнями или никогда так и не справились с их бременем.

Например, в Африке существует очень мало животных и растений, которые можно было бы использовать в домашнем хозяйстве. В тропиках также таятся такие убийцы, как малярия, жёлтая лихорадка и холера, до сих пор мешающие экономическому развитию. Микробы, привезённые из Испании, унесли жизни большего числа коренных жителей Америки, чем все конкистадоры вместе взятые; после при хода Колумба в Новый Свет население индейцев сократилось на 95 %. Но хотя европейские инфекции оказались смертельными для коренных американцев, мало кто из испанцев или португальцев умер от местных болезней. Даймонд предположил, что контакт европейцев с домашними животными сделал их более устойчивыми к вирусам, в то время как у американцев было гораздо меньше домашних животных, а потому их иммунитет был ослабленным.

Некоторые экономисты, занимающиеся проблемами развития (самый известный среди них — Джеффри Сакс из Колумбии), заговорили о том, что, стараясь сократить бедность и ускорить экономический рост в беднейших странах — например, в Африке, — не стоит забывать о специфических климатических проблемах. Особенно это касается сельского хозяйства — где объёмы производства в тропических странах втрое или вдвое меньше, чем в странах умеренного климата, — а также здравоохранения. Сакс обращает внимание на то, что только 3 из 30 стран с наибольшим ВВП на душу населения расположены на полосе между 23,45 градусами северной широты и 23,45 градусами южной широты, т. е. это маленькие страны Гонконг, Сингапур и Маврикий. Средний уровень дохода в 72 тропических странах, где проживает треть населения планеты, в пять раз меньше доходов в странах (несоциалистических) с умеренным климатом. (Сакс добавляет, что для успешного экономического развития также важно избежать войн и социализма.)

Этот подход до сих пор считается противоречивым. Экологи даже выступили с требованием запретить распыление сильнодействующих пестицидов, таких как DDT, которые, убивая москитов, позволяют бороться с малярией. В своих лозунгах они не упоминали о влиянии на экономику и человечество этой болезни, уносящей наибольшее число жизней. Но некоторые экономисты даже до сих пор предпочитают заниматься такими традиционными проблемами стран с низким доходом, как объёмы Инвестиций или инфраструктура дорог и выработки электроэнергии. Однако и те экономисты, кто полностью убеждён к важности географического положения страны (например, профессор Принстонского университета Пол Кругман), считают, что хотя географическое положение определяло судьбу нации в прошлом, объясняя экономический рост близостью морских путей или очага заболеваний, в будущем его роль будет не столь неизбежной. Не только климат и реки будут определять экономический рост. Тем не менее, те из нас, кто живёт в зоне умеренного климата, должны радоваться. Даже в Лондоне, где такой солнечный июнь случается раз в десять лет.

Глава 25. Работа

«Помни, время — это деньги. Тот, кто своим трудом зарабатывает в день 10 шиллингов и уезжает за границу или просто сидит без дела полдня, хоть и тратит на свои развлечения или лень всего лишь 6 пенсов (полшиллинга), пустыне считает, что это его единственные расходы; на самом деле, он потратил, точнее, выбросил на ветер, ещё пять шиллингов». Так поучал своих читателей Бенджамин Франклин в 1736 г., когда розовые лучи восхода Промышленной революции лишь начинали окрашивать горизонт. Именно под влиянием таких идей Макс Вебер, экономист начала 20 века, пришёл к знаменитому выводу, что сердце капитализма это культура труда.

Уделяя так много внимания труду, экономика просто полагается на более разумное предположение о том, что люди предпочитают отдых труду, а работают в основном для того, чтобы получить деньги, на которые они впоследствии купят себе то, что они хотят, например, еду и жильё или модельную обувь и билеты в кино.

Однако доказательств существования культуры отдыха гораздо больше, чем доказательств существования культуры труда. Основное состоит в том, что по мере увеличения благосостояния люди работают всё меньше и меньше. Почти через сто лет после Бенджамина Франклина, в 1870 г., обычный рабочий в одной из ведущих стран мира, трудился 3 тыс. часов в год, т. е. примерно по 58 часов в неделю, каждую неделю без выходных, или по 9,5 часов 6 дней каждые 52 недели в году. Однако с 1870 г. по 1990 г. количество часов, отводимых на отдых, стабильно росло. Увеличили размеры отпускных. Понизили пенсионный возраст. В большинстве стран люди всё чаще стали переходить на частичную занятость. Сократили рабочий день у тех, кто работал полный день. В разные времена и в разных странах причины уменьшения продолжительности рабочего дня были разные. Тем не менее, в результате количество рабочих часов в год в промышленно развитых странах к 1990 г. сократилось до 2 тыс., за редкими случаями роста в некоторых странах во время Второй мировой войны.

Однако примерно десять лет назад эта тенденция замедлилась, а в некоторых случаях остановилась. В нескольких странах, среди которых оказались США, впервые за последние сто лет продолжительность рабочего дня даже увеличилась. В тех же странах, где сокращение продолжалось достаточно длительное время, оно отразилось либо в новом законодательстве, таких как Закон 1999 г. о 35-часовой неделе во Франции, либо в виде соглашения между правительством, профсоюзами и крупными компаниями, как в Германии.

Если взглянуть за пределы богатых стран-членов ОЭСР, мы увидим, что в бедных странах люди работают больше, особенно там, где объёмы национальной промышленности быстро растут. Закономерность такова: когда страна переходит от низкого уровня доходов к среднему, люди работают больше — и значительно увеличивают производительность (эта величина показывает, сколько продукции каждый из них производит за час работы) ~ благодаря чему экономика быстро растёт, а уровень жизни повышается. Но когда благосостояние ещё больше увеличивается, рабочий день становится не таким длинным, и дальнейшее улучшение качества жизни достигается только за счёт увеличения производительности. Если они не работают больше, они могут разбогатеть, лишь работая лучше. А это сложнее: в богатых странах темпы роста экономики гораздо ниже, чем в странах со средним доходом, старающихся достичь лучшего, где рабочий день удлиняется, а усилий прилагается всё больше. Имеет ли это смысл с экономической точки зрения? Почему должен рабочий день удлиняться, а по мере развития страны сокращаться, и почему во многих странах должны возникать длительные тенденции сокращения? И почему эти тенденции должны прерываться?

Всё дело в предложении рабочей силы — т. е. в том, насколько люди хотят работать, и насколько они эффективны. Долгосрочные тенденции связаны с предложением в экономике, а не с изменением спроса. Большинство основных экономических правил могут с лёгкостью объяснить существующую закономерность. Люди хотят работать, чтобы получать деньги, потому что они ценят товары и услуги, которые могут купить. С другой стороны, большинство работе предпочитает отдых.

Данное утверждение, конечно, нуждается в разъяснении. Некоторые профессионалы просто любят свою работу, или хотят уйти на время из дома, поэтому они не мучаются. Кроме того, работа — это определённый социальный статус, компания и чувство принадлежности к коллективу фирмы. Но всё это можно получить, работая гораздо меньше, чем многие из нас. В итоге большинство сталкивается с проблемой баланса между отдыхом и доходом.

Таким образом, на графике, отражающем рынок труда, экономисты могут нарисовать восходящую кривую предложения рабочей силы. Чем выше почасовая оплата, тем больше работы, потому что люди хотят увеличить свой доход.

Но при очень высоких ставках заработной платы этот эффект дохода оттесняет эффект замещения, когда довольно большое число людей предпочитает насладиться отдыхом. Если заработная плата достаточно высока, они могут поддержать тот же уровень дохода при меньшей продолжительности рабочего дня, благодаря чему они смогут заменить дополнительный доход отдыхом. При таком высоком уровне заработной платы кривая предложения рабочей силы отклоняется обратно (или становится нисходящей).

Вот что вы получите, если будете составлять графики для сочетания средней оплаты и средней продолжительности рабочего дня в разных странах. При низком и среднем уровнях дохода люди работают дольше, и доходы повышаются. При более высоком уровне благосостояния многие предпочитают короткий рабочий день и медленный рост доходов.

Но это ещё не всё. Исследования показывают, что существуют различия в национальных предпочтениях. Ведь между странами, находящимися на одном уровне экономического развития, есть различия. Например, отпуск типичного американского или японского служащего составляет 10 дней в году (помимо государственных праздников), в то время как британские рабочие отдыхают 21 день в году, а датские — 31 день. В США только в период расцвета экономики в 1990-е годы компании ввели для дефицитных сотрудников дополнительные выходные и такие новшества, как банк свободного времени, но эти эксперименты прекратились, когда начался спад в экономике.

Кроме того, примерно 40 % европейцев предпочитают короткий рабочий день высокой заработной плате, 21 % из людей, работающих на полставки, тоже предпочитают неполный рабочий день, несмотря на то, что почасовая оплата на четверть ниже оплаты полной занятости. Опросы общественного мнения в США, напротив, показывают, что люди предпочитают высокую заработную плату (а не короткий рабочий день) и полную занятость (а не частичную).

Возможно, не должно удивлять то, что половина новых рабочих мест, созданных в Европе с 1987 г. по 1997 г., предполагали частичную занятость, что увеличивало количество служащих на полставки, в то время как в США (где в целом появилось гораздо больше новых рабочих мест) доля вакансий с частичной занятостью сократилась. В Европе на полставки в основном работают родители маленьких детей, а в США — студенты и пожилые люди. В 1999 г. 13 % американцев работали на полставки, по сравнению с 15 % во Франции, 17 % — в Германии, 23 % — в Великобритании и 30 % в Нидерландах.

Поэтому, напрашивается вывод: европейцам больше, чем американцам и японцам, нравится отдыхать. Хотя баланс между доходом и отдыхом волнует работников по всему миру, разные предпочтения приводят к тому, что разные предпочтения делают разный выбор. То, как это выражается в реальном уровне жизни, зависит от того, какая доля потенциальной рабочей силы действительно работает и каков уровень производительности в каждой конкретной стране, другими словами, сколько продукции может быть выработано за один час работы. В Америке не только дольше рабочий день, но и больше доля взрослого занятого населения.

Уровень занятости (или доля населения от 15 до 64 лет) составляет в США 74 %, почти не отстаёт от них Великобритания (72 %), но во многих европейских странах уровень занятости составляет лишь 50–60 %.. Это отражает и стабильно высокий уровень безработицы, и незначительную долю в рабочей силе таких групп, как замужние женщины, родители-одиночки, пожилые сотрудники, которым осталось немного времени до пенсии и молодёжь в возрасте до 25 лет.

Американцы работают не только больше и дольше, но и более продуктивно. Средний уровень производительности в США на 20 % выше тех же показателей в Великобритании. Однако Британия вообще отстаёт в производительности. Во Франции и Германии, а также в Японии и ряде небольших европейских стран, уровень производительности близок к американскому стандарту, а по некоторым параметрам даже выше.

В результате доход на душу населения в США в среднем выше, чем в других странах. (Только несколько небольших стран, таких как Монако и Люксембург, могут похвастаться более высокими уровнями доходов, но это вряд ли можно считать нормой.) Среднестатистический американец получает в год 32 тыс. долл., по сравнению с 26 тыс. долл. дохода немца и 18 тыс. долл. испанца (в этих данных на душу на селения учитывались и дети).

Это вознаграждение — для всех трудолюбивых американцев. Но разве деньги — это всё? Никто не будет спорить с тем, что безработица — это позор для экономики и общества в целом, и важно, чтобы производительность была на высоком уровне, но большинство европейцев предпочитает сохранить свой короткий рабочий день и длительный отпуск. Ведь именно на Континенте появились так называемая «дольче вита» и завсегдатаи кафе. Если европейцы беднее, но счастливее перегруженных американцев, то в глазах экономистов это неплохой результат.

Экономисты даже располагают некоторыми данными об эволюции счастья, полученными в ходе исследований (т. е. опросов людей, единственного способа измерить счастье). Конечно, безработные или бедные люди не могут быть счастливы, но в безработице хуже всего то, что из-за неё люди беднеют. для многих это совершенно очевидно. Когда в 1999 г. во Франции безработные устроили забастовку (они действительно блокировали государственные учреждения), они требовали повышения пособия по безработице, а не работы. По обеим сторонам Атлантики с 1970-х годов наблюдалось небольшое повышение среднего уровня счастья, но оно несравнимо с одновременным резким увеличением дохода на душу населения. Получается, что большее количество денег не делает жителей богатых стран счастливее. Более того, люди, работающие с неполной занятостью или на самих себя, получают большое удовлетворение от работы, в то время как заинтересованность в работе среди полностью занятых служащих резко сокращается.

Во Франции попытались одновременно решить проблему неудовлетворённости и безработицы, установив официальную продолжительность рабочей недели в 35 часов.

Конечно, французские служащие были довольны, и закон имел большой успех. Он позволил бы создать дополнительные рабочие места, потому что решение вступило в действие в период экономического роста, так что работодателям не пришлось использовать короткий рабочий день для сокращения общего объёма производства.

Однако ещё рано говорить, что французский эксперимент увенчался успехом. Правительство тогда гарантировало, что после сокращения длительности рабочего дня никто не пострадает от понижения заработной платы, поэтому государству пришлось финансировать работодателей, чтобы выполнить своё обещание. В противном случае, чтобы оправдать повышение почасовой оплаты после сокращения рабочей недели до 35 часов, потребовалось бы резкое увеличение производительности. (Если зарплата больше производительности, то прибыль, объёмы производства и занятость сократятся.) Поэтому во Франции либо должен значительно подняться уровень производительности, чтобы дать государству возможность сократить финансирование без ущерба для уровня занятости и объёмов производства, либо налогоплательщикам придётся платить довольно большие налоги.

Получается, что хотя за деньги счастье не купишь, они являются необходимым условием. А работа — условие наличия денег. Но экономисты хотят, чтобы вы были счастливы, а не просто богаты и, уж конечно, не перегружены работой.