Сельва

Арвин Най

Становится жарко. Пора уходить.

Джунгли пылают. В любой момент может начаться реакция. Под ложечкой опять оживает тонкий холодок страха. Словно на качелях, когда падаешь и чувствуешь, как сердце начинает парить в невесомости.

Капрал и Брас спрыгивают с деревьев. Там еще жарче, и лица их — цвета вареного мяса. Комбинезоны — хоть выжимай. У Пихры тлеет рукав, но он этого не замечает. Лен весь трясется.

Взваливаем на плечи вещмешки и спешим к воде.

— Стоп! — кричит Брас. — А где Вако?

Действительно, где Вако?

Скидываю мешок и бросаюсь назад, в беснующиеся оранжевые волны. Поляна залита огнем, будто в костер опрокинули ведро бензина. Копоть забивает легкие. Лианы скручиваются змеями и выстреливают фонтанчиками горящего эфира.

Кружится голова. Плевать!.. Огонь — это привычно. Он одинаков, что на Эсте, что здесь. Чего его бояться?

Вот и яма — черная ножевая рана на теле сельвы. Грязь бурлит и курится дымками. Пиявки пузырятся, превращаясь в каких-то рогатых броненосцев. Разбираться некогда.

Вако…

Вако лежит, откинувшись на бруствер, как на спинку кресла. Глаза открыты и смотрят куда-то вверх. Никогда не замечал, что они голубые… А на лбу — крохотное алое пятнышко.

И кто сказал, что пуля обезображивает человека? Иногда она возвращает ему потерянный облик. Пуля мудра, палец, нажимающий на курок, — глуп! Смерть разом смахнула с лица Вако все приметы слабоумия. Человек, как человек — опустошенный, как и все в нашем мире. Даже что-то мальчишеское проступает под жесткой щетиной.

Да, в сущности, он мальчишка и есть… Был…

Счастливчик Вако. Твой путь среди капканов закончился, а мне еще идти и идти.

Ты не боялся смерти. Наверное, и не подозревал, что смертен. И в этом была твоя сила. Ты не ждал гибели каждую секунду, именно поэтому твоя пуля оказалась шальной.

Огонь дышит в лицо. Поворачиваюсь и бегу обратно.

— Ну что? — спрашивает Брас.

Дотрагиваюсь указательным пальцем до его лба. К чему слова? И так кругом одни пустые фразы.

— Прими, сельва, душу его… — бормочет капрал, закатывая глаза. Гипноз смерти действует и на него.

Брас открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, приличествующее моменту, но потом машет рукой и только плотнее натягивает противомоскитную сетку. Он тоже взволнован, и в этом проглядывается настоящее человеческое чувство, а не сожаление, что потерян надежный помощник.

Однако пора идти. Битва у безымянного болота закончилась полной победой искателей бессмертия. Гремите, трубы, бей, заслуженный полковой барабан! Вдолби в головы похитителям чужой жизни, что расправиться с кучкой наемных убийц куда проще, чем перехитрить сельву и самого себя.

Болото, заросшее исполинским папоротником, постепенно переходит в мелководное озеро. Трясины исчезают, зато приходится по грудь брести в теплой бурой воде. Мангры на корнях-ходулях срастаются в фантастический лабиринт. Парит. Тучи мошкары гудят над головами, сумрак, пропитанный запахом прели, настолько сер и безнадежен, что становится страшно.

Поверхность озера рябит от всплесков. Крохотные рыбки с выпученными глазами выпрыгивают из воды, распускают радужные крылья-плавники и, сорвав с ветки лист или ягоду, падают обратно. Капрал подхватывает одну из них на лету и тут же получает чувствительный электрический удар.

Сумрак сгущается. Кроны мангров сплетаются так плотно, что даже безжалостное тропическое солнце не может пробить их зеленый заслон.

— Стоп! — слышу вдруг я собственный голос. Со мной это часто бывает. Мысли витают черт-те где, а инстинкт самосохранения локатором прощупывает закоулки джунглей.

Возле черной замшелой коряги из воды выглядывает огромный желтый глаз. Он, как перископ подводной лодки, неподвижен, Брас и Пихра, раскрыв рты, уставились на глаз-гигант. Они, конечно, понятия не имеют, кому он принадлежит. Но я-то знаю, что под корягой притаился квиррл — феррианская жаба, для которой заглотить остатки нашей экспедиции все равно что чихнуть. Приходилось встречаться…

Вскидываю автомат и от бедра даю короткую очередь. Рев потрясает мангры, вода взлетает фонтаном. Впечатление такое, будто в озеро выпустили разъяренного кашалота.

Брас окаменел. Еще бы! Представление — первый сорт! Специально для деловых людей.

Квиррл всплывает вверх брюхом. Шесть лягушачих лап и прожорливая пасть размером с кузов самосвала. Вид жутковатый, но тревожит не это. Квиррлы появились давно, это не новое детище сельвы. Реакция запаздывает.

Выбираемся к берегу. Деревья расступаются.

«Подгоревший блин»!

До горизонта простирается угрюмая бурая равнина. Земля сухая и растрескавшаяся. Травы нет и в помине, лишь кое-где торчат обуглившиеся стволы деревьев. Меж кочек стелются ленты тугого серо-желтого дыма. Солнце печет вовсю, над равниной повисло белесое марево.

Да, это — «подгоревший блин». Так охотники называют торфяник, в недрах которого бушует пожар. Тонкая корочка земли едва прикрывает ямы, провалы, пузыри.

— Прекрасно! — ни с того ни с сего заявляет Брас.

— Что прекрасного вы нашли в «подгоревшем блине»? — с раздражением спрашивает Пихра. Он устал и поэтому зол.

— Мы не сбились с маршрута! — Брас сияет, рассматривая карту. Капрал пытается заглянуть в нее, но Лен проворно складывает лист и сует его в нагрудный карман. Пихра сплевывает и отходит в сторону.

— Что мы не сбились — это, конечно, хорошо, — замечаю я. — Но «подгоревший блин» — штука опасная. На торфяники даже зверье не забредает.

Брас растерян.

— Может… обойти?

С сомнением качаю головой:

— Обычно подземные пожары тянутся полосами на сотни километров. Это месяцы пути.

— Надо пробиваться, — бурчит Пихра, разгоняя ладонью облачко пыли, собравшееся над его головой.

Что мне сказать этим людям? Что переход через «блин» — почти верная смерть? Что кружной путь тоже гибель? Что Дерево помутило наш разум, а обратной дороги нет?

Разве что-нибудь изменится, если я скажу все это?

— Пойдем в связке, — говорю я и достаю из мешка бухту капронового шнура. — Я — первый. Брас — замыкающий. Капрал — посередине. Советую выкинуть лишнее из рюкзаков.

На землю летят банки консервированного мяса, пачки галет, кружки, котелки. Словно из цилиндра фокусника появляется колонна странствующих муравьев и, развернув боевые порядки, набрасывается на неожиданную добычу. Челюсти крошат металл, будто это бумага или картон.

Возникает небольшая перепалка. Брас категорически отказывается выбросить пакеты с аппаратурой для анализа нектара бессмертия.

— Пеняй на себя! — кричит Пихра. — Сорвешься — вытаскивать не буду!

Закуриваем на дорожку. Руки трясутся. Брас глотает таблетки; тоже, видно, нервишки шалят.

— Все! — бросаю окурок и втаптываю его каблуком в землю. — Тронулись.

Зеленый ковер обрывается, будто его обрезали бритвой. Наступаю на спекшуюся землю, и она рассыпается в прах. Осторожно, простукивая дорогу длинным шестом, веду связку к ближайшей кочке. Кочки — это островки безопасности. Это единственное место, где можно передохнуть и успокоиться.

Как щемит сердце! Кажется, его медленно зажимают в тиски. Оно трепещет — часто и мелко, как ночная бабочка, залетевшая в абажур.

Солнце палит нещадно. Пот застилает глаза. Нервы натянуты, как струна. Еще чуть-чуть — и лопнут.

Вступаем в полосу дыма. Серо-желтые ленты змеями оплетают тело, забираются в легкие. Пихра заходится в кашле. Он сплевывает сгустки крови, но приступ не прекращается.

И так — от кочки до кочки. Короткая передышка — и бесконечное ожидание, что вот-вот земля разверзнется под ногами. Щуп сотни раз уходит в пустоту. Приходится петлять. На полпути наст проваливается, и мы чудом успеваем выпрыгнуть из пылающей ямы.

До опушки леса остается всего несколько метров. Задул ветер. Пыль скручивается в тонкие дрожащие смерчи. Небо темнеет. Верхушки деревьев пригибаются к земле, роняя листья и тяжелые, налитые соком плоды.

Наверное, я на секунду ослабляю внимание. Так бывает, когда до конца опасного участка остается совсем немного. Напряжение спадает, и инстинкт самосохранения перестает срабатывать.

Так или иначе, я допускаю ошибку: не проверив путь, веду связку на какой-то подозрительно ровный участок.

Тонкая торфяная корка подламывается сразу, без предупреждающего треска. Я просто обнаруживаю, что подо мной пустота. Лечу в нее и чувствую, как волосы встают дыбом.

Спасает меня шест. Он ложится на края ямы, и я повисаю на нем, как гимнаст на трапеции. Пальцы впиваются в дерево. На секунду оборачиваюсь и вижу, как под капралом расходится земля. Еще мгновение, и он тоже полетит в провал. Брас, свалившись мне на голову, довершит дело…

Мозг молниеносно находит верное решение: повисаю на одной руке, а другой выхватываю тесак и перерубаю шнур.

Мне еще рано умирать! А за тех, кому не повезло… Я все равно не смогу им помочь.

Вовремя! Едва лезвие пересекает прочную нить, остатки наста проваливаются, и Брас с Пихрой падают в яму. Треск, грохот, жуткий крик где-то там, внизу…

Меня прошибает холодный пот. Конец!

Сбрасываю вещмешок и некоторое время вишу, собираясь с силами. Потом подтягиваюсь и медленно выползаю из западни. Тело тяжелое, как пушечное ядро. Пытаюсь подняться, но ноги не слушаются. На четвереньках добираюсь до провала, догадываясь, что увижу внизу.

Заглядываю в яму и не могу сдержать возгласа изумления: метрах в трех от края, вцепившись в уступ стены, висит капрал, а ниже раскачивается на шнуре Лен Брас. Уступ осыпается, и скоро они свалятся в пылающий торф.

— Эй! — кричу, свесив голову с обрыва. Пихра поворачивается и смотрит на меня. Брас, похоже, без сознания: он болтается, как заяц в силке. Ничего удивительного. Удушливый желтый дым, клубясь, поднимается вверх. Где-то в глубине мерцают пурпурные пятна углей.

Снимаю с себя остатки шнура, делаю петлю и набрасываю ее на плечи капралу.

— Давай! — кричит тот.

Тяну изо всех сил, но все впустую.

— Пихра! — ору в клубы дыма. — Руби связку! Двоих мне не вытащить.

Снизу доносится кашель и хриплый голос:

— Тащи обоих! Браса я не оставлю!

— Ты что, рехнулся?! — Я не верю своим ушам. — Погибнете вместе!

Молчание.

Чудеса!.. Пихра спасает жизнь какого-то Браса. Никогда бы не поверил. Кто угодно, но только не капрал! Хотя… Не от сладкой же жизни он угодил в сельву? Может быть, в каком-то уголке его огрубевшей души сохранилось сострадание, привязанность, жалость? Они дремали до поры до времени и вот проснулись. Сельва как-то незаметно меняет нас. Можно было ожидать, что появится злость, а рождается добро…

Не знаю, как долго я тащил эту проклятую веревку. Бросить капрала и Браса я уже не мог. Не имел права, если хотел остаться человеком.

Наконец над краем ямы появляется синее лицо Пихры. Губы почернели. Они судорожно хватают воздух. За Пихрой показывается Брас. Как он не задохнулся от дыма, болтаясь над огнедышащей пропастью?

Мы валимся на землю, и тут вздувшееся фиолетовое небо разражается тропическим ливнем. Изломанные столбы молний уходят в джунгли. Под тяжестью воды прогибается и рушится тонкая корка «блина». Огонь вступает в борьбу с влагой. Небо застилает тугой черный дым.

Грохот и ослепительные вспышки.