Семеновские застенки (Записки очевидца)

ГЛАВА I Как будто стало легче

Как произошло, когда и почему, — никто положительно не знал, но вдруг всем стало известно, что Тирбах женат, и показывали жену Тирбаха. Тирбах не потрудился, как это было обыкновенно принято, поставить в известность своих подчиненных о своей женитьбе, а эти подчиненные не могли даже об этом думать, памятуя слова Тирбаха: „Тот, кто женится, дурак, и я никогда не женюсь“. И он всегда обвинял атамана и был не доволен тем, что тот жил с Марией Михайловной. И верно говорит русская пословица: женится — переменится. Переменился и Тирбах. Он уже не мог жить с молодой женой в Маккавеево, его потянуло туда, где ей было жить веселее, — в данном случае — в Читу. Но нельзя же было сразу перебросить всю дивизию (а Тирбах с ней не расставался) в Читу, да там и не было места, а по тому пришлось привести в порядок бараки на Антипихе[2]. Тем временем Тирбах почти все части дивизии выводит в лагеря и располагает в разных местах — часть около Маккавеево, часть около станции Кручина, а сам живет с молодой женой на курорте Маккавеево. Тирбах занялся женой, а　воинские части — устройством на новых местах. На курорте, якобы для охраны, находился инженерный дивизион и немного солдат и офицеров других частей, которые там лечились. О расстрелах и экзекуциях как будто не стало слышно. Жители указанных селений да и все вздохнули свободней. Как будто стало легче. Но это только казалось. Застенки были перенесены в другие места, переданы другим лицам, которые обставили все дело еще с большей таинственностью и жестокостью. Не доверяли никому. Знал только известный круг людей, специально выбранных для этой цели. Это так называемая „контр-разведка“. Пункты контр-разведки находились в Чите и Антипихе. Это были самые главные отделения, мелкие же части и отдельные агенты были разбросаны по всему Забайкалью. Осенью этого же года контр-разведывательные пункты были сформированы при всех воинских частях, которые не мало принесли погани. В конце августа этого, т. — е 1919 года, была закончена переброска частей, и дивизия разместилась большей частью на Антипихе, штаб же дивизии поместился в Чите, на Костромской улице, в казарме бывшей искровой роты.　

Во главе всех застенков стоял полковник (теперь генерал) Будаков — бывший жандармский офицер. Его помощник, есаул Сипайлов (теперь бродит где-то с бароном Унгерн-Штернбергом), человек, безусловно, ненормальный, потому что то, что проделывал Сипайлов, может делать только ненормальный человек.　

В Антипихе комендантом городка был капитан Кондырев, а начальником контр-разведывательного пункта поручик Гадлевский. У них, в свою очередь, были помощники и агенты как солдаты, так и офицеры, которые и будут здесь показаны по мере того, как коснется их рассказ.　

Все эти контр-разведки, застенки и тюрьмы принесли атаману громадный вред. Озлобили население до невозможности и внесли дезорганизацию в воинские части. Да и верно: кто же мог спокойно служить, когда известно, что за тобой все время следят, за каждым твоим поступком, за каждым словом, иногда даже сказанным шутя?!　

Как спокойно мог человек говорить с офицером или солдатом, который служит в контр-разведке?!　

Каждый шаг твой могли разглядывать в таком виде, что хотели — миловали, хотели — казнили. А не дай Бог, что вы лично были в ссоре с кем-нибудь из контр-разведчиков, хотя бы по делу частного характера — ну, просто, не сошлись во взглядах, — и дорога одна — на сопку.　

Сколько погибло людей! Атаман Семенов теперь сам, наверное, видит, что наделали его помощники, если даже такие глупые и никчемные люди, занимавшие приличные посты (подчас даже и дутые), как Понтович, Костров и др., надули его, обокрали и скрылись. Собственно, обокрали они, конечно, Россию, русский народ, но все же обманув атамана. Да и кто дал право атаману Семенову распоряжаться жизнью русских граждан, распоряжаться русским добром?! Позор! Стыд! Русские люди, что вы делаете?! Почему даете возможность одному человеку неизвестно для какой цели главенствовать, хотя бы в какой-нибудь области нашей обширной матушки России?!　

Я верю в то, что все-таки русский народ когда-нибудь призовет людей, грабящих Россию, и иностранные державы, которые помогали таким людям, к ответу: „А почему, — скажет, — ты, господин хороший, взял золото, принадлежащее русскому народу? Кто дал тебе это право? Может-быть, какой-нибудь Далай-Лама?“ И я знаю, что один из господ этих скажет: „Я тратил эти деньги на армию, чтобы восстановить в исстрадавшейся России порядок“.　

А много ли потрачено на армию? Вот посудите теперь сами. Здесь, в Харбине, вы можете достать все, и вас даже просить будут — купите, ради Бога. А что было в армии?! Ходили без сапог, без белья; полушубки всегда выдавались в конце марта месяца, и тут же их отбирали, а летом они бесследно куда-то исчезали, и осенью снова нечего было выдать, и армия вечно была без теплой одежды. В начале существования отряда было сравнительно сносно, но тогда, наверное, не научились еще воровать　

Кроме того, на каком основании атаман тратил на себя и своих родных такие суммы, которые, наверное, не тратил царь могущественнейшей в мире державы, как Россия, — Николай II.　

На что были приобретены для себя и своих присных дворцы?!　

А куда ты, атаман Семенов, девал деньги, вырученные от продажи японцам вольфрамовой руды на сумму восемь миллионов иен? Почему ты не прекращал грабежи и просто кражи твоих ближайших помощников, не расстрелами конечно, а отнятием награбленного и возвращением на место и удалением с занимаемой должности замеченных? Да, расстреливали за пять тысяч рублей, да еще и „сибирских“ (которым сейчас грош цена) какого-нибудь бедного офицера, который зарвался и пропил от „хорошей“ жизни и который, получая три тысячи — три тысячи пятьсот, мог бы покрыть истраченное в полтора месяца. Кто грабил миллионы, тому жали ручку, благодарили за усердие и награждали чинами.　

Смотри, что получилось!　

Всем, конечно, известен начальник военных сообщений, генерал-майор Меди. Разве чины армии не знают, что, по прибытии в отряд — тогда капитан или же штабс-капитан — Меди не имел белья, чтобы сменить грязное, и офицеры давали ему свое белье, а летом 1919 г. он уже послал в Токио в банк 200.000 иен на текущий счет, а сейчас великолепно и спокойно живет в Харбине, занимая квартиру в миллеровских казармах, и имеет такую обстановку, какой не имеет ни один, наверное, харбинский миллионер. Да, теперь поняли: это сбережение от получаемого жалования!　

Вот что спросит русский народ.

ГЛАВА II Антипихинская контр-разведка

Как уже выше было сказано в предыдущей главе, начальником контр-разведывательного пункта на Антипихе был поручик Гадлевский, а комендантом — капитан Кондырев, который, собственно, занимался более слежкой, ища большевиков, а поэтому мы их и встречаем вместе, как сотрудников. Застенок на Антипихе был устроен в подвале одного из бараков, где и происходили все экзекуции.　

В виду того, что урочище Антипиху населяли воинские части, то и арестованные были большею частью военные, т.-е., главным образом, солдаты своих частей; были, конечно, и частные лица, т. к. Гадлевский часто посещал ближайшие деревни и поселки и оттуда доставлял „работу“, а также был посылаем начальством кого-нибудь выслеживать и арестовывать в более отдаленные места.　

На Антипихе употреблялись новые приемы с винтовкой, конечно, по отношению к арестованным, а именно: вывертывание рук посредством винтовки и прием с шомполом, который я, даже, не берусь описывать.　

Должен сказать, что описываемые мною в этой книге примеры не единичны. Я беру, именно, как пример, но это применялось, ведь, к каждому арестованному, и если бы я стал описывать случаи в отношении каждого арестованного как в Маккавеево, так и здесь, да и в будущем, то нужно было бы исписать целые томы. Я привожу примеры более яркие, более интересные, а главным образом, когда погибшие были ни в чем не виновные лица.　

Приблизительно правильную сумму людей, погибших ни за что можете узнать, если показанные примеры увеличите во сто раз. Правда, тот случай, который я сейчас опишу, разбирать трудно, потому что среди них виновные были, как заговорщики, но мне кажется лучше было бы, удалив главарей, остальных, как политических преступников, упрятать в теплые места, пока они не одумаются. Меня страшно удивляет, почему атаман Семенов не воспользовался этими арестованными, которых он отправил на тот свет не одну тысячу. Ведь, лучше было бы, если всех арестованных отправить на самые лучшие прииска Забайкалья и заставить их там работать, поставив на каждом прииске небольшой гарнизон, и тогда своим подчиненным не пришлось бы ему платить „голубями“, да и золото не так скоро бы ушло в Китай.　

Осенью, т. — е, приблизительно в сентябре месяце 1919 года, поручиком Гадлевским был раскрыт заговор, в котором участие принимали солдаты гарнизона. Главная ячейка была в Чите, а на Антипихе в каждой почти части были ячейки из солдат. Всем этим заговором руководили четыре — пять человек (среди которых даже были две женщины), которые, якобы, были присланы из Москвы.　

Большинство же солдат, участвовавших в заговоре, были из первого конного атамана Семенова полка. После допроса и дознаний, с применением, конечно, винтовок и шомполов, было расстреляно 77 человек таким образом:　

Накануне казни была вырыта в лесу, к северу от Антипихи, громадная яма, с расчетом, чтобы туда поместились все 77 человек. Арестованные — искалеченные, связанные друг с другом, под конвоем, состоящим, главным образом, из офицеров первого маньчжурского атамана Семенова полка и легко-артиллерийского дивизиона и самых надежных солдат (которых, впрочем, было очень немного), при одном пулемете, под командой командира легко-артиллерийского дивизиона полковника Бебенина, рано утром, приблизительно часа в четыре — пять утра, — были приведены на место казни. Расстреливали по десятку из винтовок, а пулемет был наведен на тех, кто ждал своей очереди: боялись побега, или — что обреченные на смерть люди, зная, что терять нечего, пойдут на все.　

Расстреливали на все лады, главным образом в лет, т.-е. арестованного заставляли подпрыгнуть и лететь в яму, а в это время в него стреляли. Некоторые осужденные плакали, а некоторые ругались. После прыжка в яму, часто лишь раненые, или даже пуля их совсем не заденет, некоторые арестованные с каким-то нечеловеческим криком старались вылезти из ямы, карабкаясь на края последней, но тут их прикладами и плетками старались вернуть обратно. Это была какая-то бойня. Один из расстреливаемых, после пяти полученных уже пуль в голову, грудь и др. места, все же продолжал ругаться и, умирая, имел еще силы запеть: „Мы жертвою пали“, после чего огонь был направлен исключительно на него, и он испустил дух буквально уже изрешетенный.　

И так все дела похожи одно на другое.　

Как на подтверждение такой „работы“ прошу обратить на тот факт, что, несмотря на приказы атамана производить в следующий чин офицеров только за боевые отличия, один из сотрудников пор. Гадлевского, ближайший его помощник прапорщик Пецко, в апреле месяце 1920 г. был уже капитаном; и после экспедиции, посланной из Борзи, — подполковником; до этой экспедиции он жил все　время на Антипихе. В полгода — и такая карьера. Это — чины за „усердную работу“. А во всех бумагах и послужных списках значилось: „Произведен в такой-то чин за услуги, оказанные родине“ и т. д.　

Да, услуги велики, и, поэтому, требуют „награды“, а может-быть и возмездия.　

К этому же приблизительно времени (немного позднее) читинская котнр-разведка, раньше не имевшая своего помещения для арестованных (так как посылала последних или на читинскую гауптвахту, или на Антипиху), устраивает свою гауптвахту при канцелярии контр-разведывательного пункта. „Дела“ на Антипихе замирают, т. к. читинская контр-разведка с еще большим остервенением начинает расправляться сама. К описанию ея мы и перейдем.

ГЛАВА III Читинская контр-разведка

Сначала читинский застенок основался на Коротковской улице, в доме Шмуловича, но в виду того, что нельзя было устроить гауптвахту, т. к. не позволяло занимаемое помещение, то канцелярия пункта была перенесена на Ингодинскую улицу, в дом Полутова (если не ошибаюсь), где и был устроен застенок. В Чите да и, вообще, в окрестностях знали, что если пропадет человек, то он сначала будет на Антипихе, а потом на сопках, но ничего не знали, что творилось в читинском застенке. Даже в цирке Мартини вы могли услышать от клоуна, что частей света шесть, и на вопрос другого: какая же шестая часть? — следовал неизменн. ответ — Антипиха.　

Про Антипиху догадывались, что там происходит, и вот, как видите, старались даже продернуть. Но читинская контр-разведка была обставлена такой таинственностью, что не только никто не смел знать, но и догадываться, а если бы кто вздумал высказывать свои догадки вслух, то, безусловно, тому мало не было…　

Гауптвахта контр-разведки помещалась в полуподвальном этаже и представляла из себя комнату длиною в 7 шагов, а в ширину 3 шага. В комнате этой были устроены двойные нары, занимавшие собою всю комнату; оставлен был только проход вдоль стены приблизительно на поларшина от стены. Нижние нары возвышались над полом на аршин, и аршина на 2 — вторые от первых. Караул находился в такой же величины, как гауптвахта, комнате, и помещение караула от гауптвахты разделяла только досчатая перегородка.　

Гауптвахта была подчас битком набита арестованными; очень важных, в цепях, заталкивали под нары, где они и лежали, а остальные — на нарах.　

Как уже было сказано, начальником контрразведки в Чите был полковник Будаков, его помощники: есаул (теперь полковник) Сипайлов и чиновник Петрашевский. Из солдат особенно отличались: солдаты комендантской роты Лукин и Стамбовский. Все лица, во главе которых стоял (теперь генерал) Будаков, были звери во образе человека. Читатель сам увидит, что творилось.　

Будаков, с виду благообразный старик, с большой седой бородой (единственный, кажется, генерал в Чите, который имел генеральский вид и вы никогда не подумаете, что такой старичек может чуть ли не дискантом, но улыбаясь и совершенно спокойно, сказать: „Зарубить его!“ — и рубили. Рубили топорами, которыми колят дрова, потом вызывался автомобиль, и на сопку везлась „пища“ волкам.　

Сипайлов, с вечно подергивающимся лицом (надо полагать, пляска св. Витта), нервный, горячий, наоборот, истязал каждого арестованного, весь дрожа. Предполагают, что он садист; то же самое, кажется, и солдат Стамбовский.　

Петрашевский? — описывать всех лиц я не буду, потому что вы их можете ежедневно видеть на Китайской, в Новом Городе и других местах Харбина. Спросите любого офицера или солдата, и вам укажут; только Сипайлов еще зверствует, гуляя с „бароном“ да Лукин служит, наверное, сейчас в красной армии.　

„Начальство“ очень часто, подвыпив в ресторане „Сибирское товарищество“, часам к 2 или к 3 приезжало на гауптвахту и потешалось. Потехи все были такие, что, описывая, не подберешь слов, чтобы они были более удобоваримы.　

Как то раз ворвался на „губу“ Сипайлов — и пошла „потеха“. Он вызывает одного арестованного, привязывает его за известный отросток к дверной ручке так, что арестованный, подтянутый стоит на цыпочках лицом к двери, Сипайлов же в это время бьет несчастного поленом, тот кричит от невыносимой боли, т. к. удары, главным образом, были направлены на голову, и　рвется. В конце концов он отрывает конец „отростка“, за который он был привязан и в полуобморочном состоянии его пока оставляют в покое, т.-е. до дня казни, или же до следующего сеанса. Чаще всего и бывает, что арестованный в один из таких сеансов умирает от пытки; тогда вызывают автомобиль, обыкновенно из гаража маньчжурской атамана Семенова дивизии и увозят на сопку. Шоффер обыкновенно был Навроцкий — разжалованный офицер, но офицер-то он сомнительный, подчас и сам принимает участие в экзекуции.　

Так, один арестованный, очень здоровый человек, несмотря на то, что его били со страшной силой шашкой плашмя, молчал, что всех возмущало и еще более озлобляло; тогда начали бить громадным поленом по голове, — он не выдержал и закричал, тогда все удовлетворились, но, тем не менее, Навроцкий начал выкалывать ему на груди штыком слова: „большевик-коммунист“, по окончании чего исколотую грудь чем-то натертак что грудь вся моментально распухла. При смене караула новый караульный начальник отказался даже принять этот полутруп, — до того был ужасен его вид.　

Стамбовский был любитель забав другого рода. Нужно сказать, что караул был почти всегда от комендантской роты при штабе С. М. А. С. дивизии и редко от других частей, а Стамбовский всегда попадал туда, как караульный начальник. Он часто оставался на гауптвахте по 2 по 3 дня, прося по телефону сменить караул, оставив караульным начальником его, что всегда и делалось.　

Так, однажды Стамбовский заставил одного старика заниматься ононизмом. Не исполнять приказания арестованные, конечно, не могли. Найдется такой, который сначала не исполнит, — он подвергался таким пыткам, что в результате он все-таки исполнит, да еще вдобавок перенесет столько мучений.　

Или же часто Стамбовский заставлял совершать акт между арестованными мужского пола, на что смотрели остальные арестованные и караул, который потешался. Все почти выходки Стамбовского были такого рода и, конечно, с битьем, ломкой костей и, вообще, кровопусканием.　

Еще любимым занятием Стамбовского было заставлять арестованных изображать каких-либо животных: так одного он заставлял кричать по кошачьи, другого — лаять и т. д. Или же вызывал несколько арестованных и приказывал им вылизывать языком пол как в караульном помещении, так и в камере, и арестованные, конечно, исполняли. Нужно также добавить, что женщины-арестантки, иногда даже с детьми, находились в одной камере с мужчинами, т. к. камера-то была одна, и этими женщинами всегда пользовался караул, становясь в затылок, после чего они отправлялись на тот свет.　

А полковник Сипайлов даже извлекал, когда мог, из арестованных пользу. Так одну арестантку (а она обвинялась в том, что была, якобы, сестрой милосердия у красных) он взял к себе в качестве прислуги (а жил он в верхнем этаже, как раз над гауптвахтой), и она работала на него два или три месяца, при этом надо добавить, что караул ею тоже пользовался, конечно, как женщиной.　

В камере гауптвахты очень часто скоплялась такая масса арестованных, что при всем желании туда не могли уже всунуть, а арестованных в такой маленькой комнате подчас было человек 50. И вот когда более и помещать было некуда, то тут же, кого находили нужным, душили, и освобождали место для вновь прибывших; вот в одну из таких операций была задушена заодно и эта женщина, тем более, что ее кто-то заразил сифилисом, и, поэтому, Сипайлову она, как прислуга, была больше не нужна.

ГЛАВА IV Штаб маньчжурской дивизии и комендантская рота

Собственно, если бы это был только штаб и больше ничего, то он нас не мог интересовать с этой стороны, — как застенок. Но в том-то и дело, что штаб-то он штаб, но при нем и застенок, делами которого ведала комендантская рота, т.-е., вернее, начальство штаба и командир комендантской роты и его помощники.　

Командир комендантской роты — капитан (теперь подполковник) Грант (с этим „голубем сизым“ Харбин уже, кажется, давно знаком).　

Начальник маньчжурской дивизии, полковник (потом генерал-майор) Тирбах, начальник штаба генерал-майор Васильев, который потом принял эту же дивизию, — лица все известные, а потому ясно, что хорошего ничего не могло быть, да и не будет, когда соберутся вот такие „орлы“.　

Тут такая масса дел, что мы возьмем самые последние, да и часть их уже мною описана при рассказе о дисциплинарной роте при штабе С. М. А. С. дивизии.　

Не лишним будет указать лиц, которые отличались в зверствах, чинимых при штабе дивизии. Прежде всего, конечно, сам Грант Александр Карлович, отец Гранта, командир комендантской роты, который был нечто вроде контр-разведчика при штабе дивизии, потом его сын Анатолий Александрович Грант, капитан Карманов, прапорщик Богославский, прапорщик Пакулов, прапорщик Денисов и разжалованный офицер Белькевич, которого несколько раз разжаловывали, производили, снова разжаловывали и т. д., а также фельдфебель комендантской роты Лукин, о котором я уже упоминал.　

Из всех дел, совершенных в комендантской роте, интересно убийство правителя личной канцелярии адмирала Колчака — сотника Каменева.　

Каменев приехал в Читу по делам службы, — был, следовательно, в командировке, и особых подозрений не должен бы, казалось, на себя навлечь. Так нет, — кто-то пронюхал, что у него много золота. Каменев был арестован и обвинялся в агитации против атамана Семенова и, якобы, переманивании на сторону Колчака офицеров и солдат. А было-то это, собственно, не задолго до падения Омска, так что о переманивании не стоило бы и говорить. Да, вообще, в возведенных на него обвинениях от начала до конца — все было сплошной выдумкой. Просто-напросто хотели взять деньги, но для этого нужно было уничтожить их владельца, в данном случае, — сотника Каменева. И его уничтожили. Но как его мучили! Как мучили, — никакое перо не может, пожалуй, описать! Были применены, кажется, все способы. В конце концов, он был расстрелян, и деньги в сумме 1 миллиона сибирскими и часть романовских, а также 18 фунт. золота застряли в бездонных карманах этих хищных лиц.　

Интересен также факт посылки с отрядом генерала Скипетрова контр-разведчиков. Главным лицом был послан, конечно, полковник Сипайлов, а маньчжурская дивизия выделила Александра Карловича Грант, поручика Гадлевского, прапорщика Веселова и фельдфебеля Лукина. Это главнодействующие лица этой экспедиции.　

Застенок был основан на барже, на озере Байкале, и особенно досталось „иркутским министрам“, которые там находились. До чего доходили все эти защитники „правды и порядка“, видно из того, что жену или родственницу одного из министров прапорщик Веселов и Лукин тут же на палубе баржи изнасиловали в присутствии своего „начальства“ и „министров“.　

Немного ранее только что описанного случая эта же „разведка“ прислала в Читу двух „жидов“. Их сейчас же поместили на гауптвахте контр-разведки. Захвачены они были поручиком Михайловым и обвинялись в том, что передавали красным оружие. Поручик Михайлов — „между прочим“ — взял большую сумму денег у этих „жидов“, за что и был потом, по расследовании дела, расстрелян по приказанию атамана. А арестованных так на гауптвахте разделали, что у одного оказались переломленными обе ноги, а другой навсегда оглох и тоже не досчитывал целыми кое-каких костей. Некоторые уверяют, что их освободили, но что-то не верится, т. к. их увезли на автомобиле (а сами-то они, впрочем, и не сумели бы уйти), но мы знаем также, куда это возят на автомобиле, да и вряд ли маньчжурская дивизия согласится выпустить живые улики, — что-то такого случая я не помню; наоборот, своих, которые очень много знали что-нибудь, и тех не щадили, а давили, когда это им было нужно.