Семейные ценности

— Во всех? — переспрашивает Уэнсдэй, хоть и прекрасно понимает, к чему он клонит.

— Во всех, — подтверждает Торп, придвинувшись ближе к стоящему на столе телефону, и внезапно добавляет. — Снимай одежду. Всю.

В его ровном тоне отчётливо угадываются нотки приказа — и хотя обычно она чертовски ненавидит проявления патриархальных замашек, ядовитая колкость застревает в горле.

Потемневший от возбуждения взгляд Ксавье скользит по её груди, скрытой лишь тонкой паутинкой чёрного кружева, и Уэнсдэй вдруг ловит себя на мысли, что ей совсем не хочется возражать. Ей и вправду становится немного любопытно, к чему приведёт этот своеобразный эксперимент.

Невольно вспоминается сцена из далёкой юности, когда она точно также раздевалась перед ним в загородном домике на берегу озера — и чувственные образы прошлого сиюминутно отзываются приятной тяжестью внизу живота.

Аддамс отходит ещё на пару шагов назад, чтобы увеличить угол обзора, и нарочито медленно вытягивает ремень из пояса на брюках. Широкая кожаная полоска отлетает в сторону, металлическая пряжка негромко лязгает от соприкосновения с ламинатом.

Тонкие бледные пальцы с чёрным маникюром скользят вдоль тела, дразняще подцепляя лямки чёрного кружевного бюстгальтера. И тут же отпускают, от чего тонкие резинки звонко щёлкают по коже. Торп нервно сглатывает, неотрывно наблюдая за каждым плавным движением — но полностью избавляться от белья Уэнсдэй пока не спешит. Стягивает только широкие брюки и отступает назад, вальяжно усаживаясь на кровать, застеленную покрывалом из чёрного атласа, который так приятно холодит обнажённую кожу.

— Что мне делать теперь? — она с несвойственной для себя покорностью принимает правила волнующей игры.

— Сними лифчик, — командует Ксавье немного хриплым от возбуждения голосом.

Его низкий бархатный тон и невыносимо пристальный взгляд потемневших глаз действуют на неё подобно мощному афродизиаку. Разум неизбежно отключается, а тело окончательно сдаётся во власть выплеснувшихся в кровь гормонов.

Аддамс заводит руку за спину, нащупывая предательски дрогнувшими пальцами застёжку бюстгальтера. Раздаётся тихий щелчок — и невесомая паутинка чёрного кружева немного сползает с груди, чуть царапнув чувствительные от желания соски. Отбросив назад водопад густых смоляных локонов, она порочно проводит кончиком языка по губам, ощущая привкус тёмно-бордовой помады — а потом очень медленно спускает по плечам узкие лямки белья. Торп шумно втягивает воздух, чётко очерченные скулы напрягаются, заостряются ещё сильнее, а губы слегка приоткрываются на выдохе.

— Оближи пальцы и прикоснись к груди, — приказывает он, тяжело дыша. — Закрой глаза, слегка сожми соски между пальцами и представляй, что это делаю я.

Oh merda. Тянущий спазм внизу живота усиливается, словно все внутренности скручиваются тугим жарким узлом.

Уэнсдэй ёрзает на постели и рефлекторно сводит ноги вместе, ощутив, что нижнее бельё стремительно намокает от липкой горячей влаги. Не сводя с Ксавье тяжёлого немигающего взгляда, она размыкает губы и подносит правую руку ко рту — учащённое тёплое дыхание приятно обжигает ледяные кончики мертвенно бледных пальцев. Аддамс проводит указательным пальцем по нижней губе, смазывая помаду и слегка высовывает язык, чтобы коснуться острых уголков ногтей.

— Чёрт… Быстрее, — бормочет Торп совсем севшим голосом и ослабляет виндзорский узел на галстуке. Кажется, он уже напрочь забыл о предстоящем ужине с инвесторами.

Усмехнувшись его реакции, Уэнсдэй шире приоткрывает губы, погружает два пальца в рот, плавно скользит по ним языком. Градус напряжения во всём теле нарастает — глубоко внутри возникает требовательная пульсация.

— Умница. А теперь закрой глаза и представь, что это мой член.

И она представляет.

Зажмуривается с ужасающей покорностью, а разыгравшееся воображение услужливо подсовывает чувственные фантазии — как головка напряжённого члена скользит вдоль языка и в конце концов упирается в горло.

Почти задыхаясь от накатившего возбуждения, Аддамс проталкивает пальцы глубже в рот и плотнее смыкает тёмно-бордовые губы.

Сквозь дурман нарастающего желания она смутно улавливает несколько чётких звуков на том конце провода: скрип ножек отодвигаемого стула, звон пряжки ремня и хриплое учащённое дыхание.

— Прикоснись к своей груди, Уэнс… — отрывисто бормочет Ксавье, и она снова подчиняется без тени сомнений.

Сжимает упругое полушарие груди хрупкой ледяной ладонью, вскользь задевая затвердевшие соски мокрыми от слюны пальцами — и приоткрывает глаза, желая увидеть его лицо. Открывшаяся взгляду картина заставляет Уэнсдэй сильнее свести бёдра и едва не застонать от многократно возросшего возбуждения. Белая рубашка Торпа полностью расстёгнута, рукава закатаны до локтей, несчастный галстук небрежно отброшен за спину, насыщенная зелень радужки практически полностью скрыта за чернотой расширившихся зрачков. Его правая рука плавно, но ритмично движется под столом — и Аддамс чертовски жалеет, что не может видеть невероятно возбуждающую сцену целиком.

Мышцы внутри трепетно сжимаются вокруг пустоты, отчаянно требуя большего и истекая горячей липкой влагой, вмиг сделавшей нижнее бельё насквозь мокрым. С приоткрытых багряных губ против воли срывается первый тихий стон.

— Ложись на спину и раздвинь ноги, — несмотря на сбитое дыхание, в его интонациях звенит металл.

Сходя с ума от желания, Уэнсдэй послушно откидывается на лопатки и широко разводит бёдра, демонстрируя его пристальному взгляду тонкую полоску чёрного кружева, которую уже впору выжимать. Сердце бешено колотится в клетке рёбер, разгоняя эстроген и адреналин по артериям.

Ей безумно хочется, чтобы Ксавье был здесь. Хочется ощущать приятную тяжесть его сильного тела, хочется чувствовать собственнические прикосновения его рук, хочется впиваться жадными поцелуями в его губы, хочется кусать, царапать и терять рассудок от быстрых глубоких движений его твёрдого члена внутри неё.

— Прикоснись к клитору, — очередной приказ доносится словно сквозь плотный слой ваты.

Подрагивающие бледные пальцы скользят вниз по быстро вздымающейся груди, выступающим рёбрам, впалому животу — и в конце концов ложатся поверх чёрного кружева. А когда Уэнсдэй касается набухшего клитора сквозь тонкую ткань белья, всё тело прошибает тысячевольтным разрядом тока. Первое же круговое движение срывает с багряных губ громкий протяжный стон. Будучи не в силах ждать больше ни минуты, она принимается ласкать себя в лихорадочно быстром темпе.

Импульсы удовольствия пронзают каждое нервное окончание, чувствительность обострена до предела, кровь шумит в ушах.

Становится чертовски жарко, несмотря на включенный на полную мощность кондиционер.

И умопомрачительно, крышесносно, одуряюще хорошо.

— Сними бельё, — хрипло бормочет Ксавье, и звук его бархатного голоса распаляет её всё больше и больше. — И войди в себя пальцем.

Титаническим усилием воли Аддамс прекращает развратные ласки и принимает сидячее положение, чтобы поспешно избавиться от последнего элемента одежды. Насквозь вымокшее чёрное кружево летит на пол.

Она снова откидывается на спину, уперевшись локтями в гладкий атлас покрывала и бесстыдно раздвинув ноги. Снова подносит руку к губам и скользит языком по кончикам пальцев.

Торп ни на секунду не отрывает от неё тяжёлого пристального взгляда, ускоряя темп движений своей руки. Не разрывая возбуждающего зрительного контакта, Уэнсдэй опускает ладонь между широко расставленных бёдер и погружает средний палец в горячую влажность — совсем немного, на одну фалангу.

Но этого оказывается достаточно, чтобы по всему телу прокатилась жаркая волна удовольствия.

— Быстрее. Глубже, — его голос окончательно сел, а дыхание совсем сбилось.

Свободной ладонью Торп вцепляется в край столешницы и на мгновение прикрывает глаза, запрокинув голову назад. Даже с такого расстояния она видит, как белеют костяшки длинных пальцев, а на руке выступают вены.

И невольно замирает в восхищении — несмотря на откровенную пошлость процесса, эта картина завораживает своей эстетичностью.

— Давай же, Уэнс… — Ксавье снова распахивает потемневшие от желания глаза, пристально взирая на то, как её тонкая рука возобновляет плавные движения между ног. И хотя прикосновения мягких и нежных пальцев не идут ни в какое сравнение с тем, что обычно делает он, пикантность ситуации чертовски заводит. — Кончи для меня.

— Что бы ты сделал со мной, если бы сейчас оказался здесь? — требовательно спрашивает Аддамс, отчаянно нуждаясь в том, чтобы слышать его низкий голос с лёгкой хрипотцой.

В такие моменты этот бархатный баритон действует на неё словно самый опасный наркотик, давно вызвавший пожизненную зависимость. Словно самый мощный допинг, запрещённый во всём мире. Самый сильный афродизиак, распаляющий желание до критической отметки.

— Я бы развернул тебя спиной к себе. Заставил бы встать на колени, чтобы наслаждаться видом на твою соблазнительную задницу… — с наслаждением рассказывает Торп, смакуя каждое слово. Пошлая откровенность окончательно сносит ей крышу, срывает чеку невидимой гранаты — Уэнсдэй погружает пальцы глубже, ощущая, как тугие мышцы внутри начинают трепетно пульсировать. Липкая влага стекает на покрывало. — Намотал бы на кулак твои роскошные волосы, чтобы ты не могла отстраниться. И трахал бы тебя жёстко, грубо и быстро. Слушал бы, как сладко ты стонешь…

Oh merda. Бурное воображение, разыгравшееся под действием гормонов, рисует самые развратные картины, и Аддамс начинает казаться, что она и впрямь чувствует его собственнические прикосновения на изнывающем от желания теле.

Острота ощущений выкручена на максимум. Она начинает двигать кистью всё быстрее, наращивая ритм с каждой секундой — при каждом глубоком проникновении раздаётся влажный пошлый звук.

— А потом я бы перевернул тебя на спину. Закинул бы себе на плечи твои стройные ножки и имел бы тебя так долго… — развратный монолог на мгновение прерывается низким глухим стоном. — …пока ты бы не начала умолять. А потом я бы ласкал твой клитор своими пальцами… И ты бы кончила подо мной. В моих руках. На моём члене.

И последняя фраза становится спусковым крючком. Катализатором крышесносного удовольствия, прокатившимся по разгорячённому телу словно жгучая вулканическая лава. С громким протяжным стоном Уэнсдэй выгибает спину и инстинктивно подаётся бёдрами вперёд. Глубже насаживается на собственные пальцы в безотчётном стремлении продлить оргазм.

Невероятное острое наслаждение отключает разум, и на несколько секунд она теряет связь с реальностью — где-то на задворках сознания слышится хриплый стон Торпа, напоминающий рычание, а потом воцаряется тишина.

Проходит не меньше пяти минут, прежде чем Аддамс удаётся унять тахикардичный пульс и привести в норму сбитое в ноль дыхание.

— Чёрт, Уэнс… Я так сильно тебя люблю, — тихо бормочет Ксавье где-то на заднем плане. Как это всегда бывает, на смену обжигающей страсти приходит тёплая нежность — словно в его голове разом щёлкает невидимый переключатель. Но в этот раз Торп быстрее обычного возвращается в реальность, наполненную рутиной неотложных дел. — Проклятье. Теперь я опаздываю в ресторан. Но оно, определённо, того стоило. Это было чертовски горячо, правда?

Она молча кивает в ответ, даже не будучи уверенной, что он это видит. Остаточные импульсы оргазма вызывают приятную расслабленность во всём теле — разговаривать совершенно не хочется. Двигаться тоже.

— Сладких снов, Уэнсдэй, — судя по интонации, Ксавье улыбается. — Не засиживайся допоздна. Позвоню тебе завтра после ланча.

Он сбрасывает звонок, а она лежит на кровати ещё добрых минут пятнадцать, будучи не в силах подняться на ноги. В голове проскакивает шальная мысль отложить писательский час и просто заснуть, но природный перфекционизм не позволяет окончательно расслабиться, пока по комнате хаотично разбросана одежда, а покрывало под ней испачкано липкой влагой.

Как минимум, нужно принять душ и загрузить грязные вещи в стиральную машинку.

Совершив над собой поистине титаническое усилие, Аддамс поднимается с кровати и принимается быстро наводить порядок.

Забрасывает рубашку, брюки и нижнее бельё в корзину, а многострадальное покрывало ставит на самый долгий режим стирки. Пару секунд внимательно наблюдает, как тяжёлый тёмный атлас медленно вращается в барабане машинки, после чего забирается под ледяной душ, чтобы смыть усталость после длинного рабочего дня и горячую липкость между бёдер.

Когда Уэнсдэй возвращается в спальню, облачённая в одно лишь пушистое чёрное полотенце, время уже близится к полуночи.

Они с Шепардом договорились встретиться в участке завтра к десяти утра, чтобы продолжить допрос серийного убийцы — неплохо бы лечь спать пораньше, но прохладная вода подействовала слишком бодряще, чтобы она могла быстро заснуть.

Похоже, писательскому часу всё же быть.

Наспех высушив волосы и сменив полотенце на короткий домашний халат, Аддамс усаживается за письменный стол и отодвигает в сторону телефон, приставленный к печатной машинке.

Но стоит ей вставить в каретку плотный лист бумаги и занести руку над круглыми блестящими клавишами, на заблокированном экране вспыхивает уведомление. Она уже тянется к телефону, чтобы отключить звук, но в последний момент краем глаза улавливает текст оповещения: 2 октября — день овуляции.

Oh merda. Предыдущие дни выдались настолько загруженными, что Уэнсдэй напрочь потерялась в числах и упустила, что самый важный день в месяце подкрался так неожиданно. Вот только на успех задуманного можно опять не надеяться — Ксавье прилетит только послезавтра, а к тому моменту вероятность зачатия снизится почти до нуля. Чёрт бы побрал канадскую галерею в частности и его работу в целом — снова спутали все карты. Но ничего уже не поделать.

Поморщившись с нескрываемой досадой, Аддамс мысленно считает до пяти, а потом в обратном порядке, чтобы привести в порядок хаотично скачущие мысли и сосредоточиться на творческом процессе. Сегодня по плану сцена перестрелки на заброшенном ранчо, где Вайпер наконец отыскала скрывающегося от правосудия преступника. Уэнсдэй склоняется над печатной машинкой и принимается быстро печатать, щёлкая по клавишам.

На веранде царила кромешная темнота, ведь круглый диск полной Луны давно скрылся за низкими свинцовыми тучами. Но Вайпер никогда не боялась ни темноты, ни скрывающейся в ней неизвестности…

Нет. Не то. Звучит слишком пафосно.

Недовольно насупив смоляные брови, она поспешно вытягивает лист из каретки, безжалостно сминает его и отправляет в мусорную корзину. Вставляет новый и набирает несколько строк, целиком перефразировав ранее написанное — но спустя несколько минут его настигает плачевная участь предыдущего.

К моменту, когда широкие стрелки настенных часов показывают половину первого, корзина под столом оказывается заполнена доверху, а глава не продвинулась ни на йоту.

Аддамс раздражённо барабанит пальцами по гладкой столешнице, но мысли бродят бесконечно далеко от приключений Вайпер.

Торп сейчас наверняка сидит в пафосном ресторане, убеждая других элитарных снобов выделить побольше миллионов для финансирования галереи.

В отель он вернётся в лучшем случае к четырём утра — и за это время она вполне могла бы успеть добраться до Канады.

Звучит совершенно по-идиотски, но…

А что, если посмотреть билеты до Торонто?

Просто так, в порядке бреда — чтобы убедиться в их отсутствии и окончательно смириться, что осуществление идеи фикс отодвигается на следующий месяц. Рациональное мышление укоризненно качает головой и крутит пальцем у виска, недвусмысленно намекая, что срываться в другую страну посреди ночи — абсолютно бредовая затея. Но вопреки голосу разума, Уэнсдэй решительно тянется к телефону и открывает сайт American Airlines. Билетов на сегодняшнюю дату ожидаемо не обнаруживается даже в эконом-классе. Поразмыслив с минуту, она открывает веб-страницу другой авиакомпании, и Alaska Airlines оказывается более благосклонна к желающим полететь в Торонто в первом часу ночи. Ближайший рейс вылетает из международного аэропорта имени Джона Кеннеди в два сорок пять, обратный — в шесть пятьдесят. Вдобавок в бизнес-классе свободны все четыре места.

Расценив удачное стечение обстоятельств как знак судьбы, в которую она решительно не верит в обычное время, Аддамс по памяти вводит паспортные данные и номер банковской карты. Смс на телефоне оповещает, что со счёта списано восемьсот двенадцать долларов. Быстро пройдя короткую процедуру онлайн-регистрации, она решительно поднимается из-за стола и направляется к шкафу. Времени катастрофически мало, нужно поспешить, чтобы успеть в аэропорт.

Уэнсдэй торопливо снимает с вешалки классическую чёрную рубашку, но вдруг останавливается. Ксавье наверняка будет чертовски удивлён столь внезапным и столь нехарактерным для неё порывом — и непременно начнёт задавать лишние вопросы.

Нет, такой расклад ей не подходит.

Нужно придумать какую-нибудь хитрость, чтобы сходу выбить его из колеи и заставить мгновенно перейти к главному акту сценария.

В голове невольно всплывает недавний рассказ Синклер — на годовщину свадьбы неугомонная блондинка заявилась прямо в офис Петрополуса в одном плаще поверх белья.

Oh merda. Даже в самых страшных кошмарах Аддамс не могла вообразить, что однажды будет брать пример с бывшей соседки — тем более по части интимной жизни. Но тяжёлые времена требуют самых решительных мер.

Не сумев придумать ничего лучше, Уэнсдэй выдвигает ящик с нижним бельём и обводит критическим взглядом множество практически одинаковых комплектов — неизменно чёрного цвета, с изысканной кружевной вышивкой, но без фривольных излишеств. Просто и со вкусом… и совершенно не подходит для подобной развратной авантюры.

Нет, нужно что-то другое.

Как ни странно, на выручку снова приходит Энид. Вернее, её подарок на прошлое Рождество, на который Аддамс взглянула лишь раз, прежде чем засунуть чёрную коробку на самую дальнюю полку за ненадобностью. Приходится потратить на поиски ещё несколько драгоценных минут.

Сдув пыль с крышки, она торопливо открывает коробку, на дне которой покоится комплект нижнего белья глубокого винного цвета. Впрочем, назвать это бельём можно лишь с очень большой натяжкой — просто странная конструкция из минимального количества тонкого кружева и атласных лент, едва прикрывающая стратегически важные места.

И как она до такого докатилась?

Но выбора нет — Уэнсдэй поспешно сбрасывает короткий шёлковый халат и не без труда надевает два крохотных кусочка ткани, после чего отходит на пару шагов назад, критически разглядывая собственное отражение в большом напольном зеркале. Впрочем, надо отдать должное вкусу неугомонной блондинки.

Смотрится и впрямь неплохо — даже непривычная цветовая гамма почти не вызывает отторжения. Насыщенный винный оттенок лифа ярко контрастирует с мертвенной белизной кожи, а сложная конструкция из многочисленных лент выгодно подчёркивает линию декольте.

Дополнив образ тёмно-алой помадой, Аддамс собирает распущенные волосы в высокий гладкий хвост, оставляет две капли парфюма в ложбинке между ключиц — после чего надевает сверху длинный чёрный плащ и быстрым шагом покидает спальню.

По дороге в аэропорт она многократно превышает скорость, окончательно и бесповоротно наплевав на все правила дорожного движения. Но игра стоит свеч — Уэнсдэй успевает добраться до цели за пятнадцать минут до начала посадки.

Сотрудник в зоне досмотра взирает на неё расширенными глазами и откровенно халтурит в работе, напрочь проигнорировав тот факт, что она даже не удосужилась выложить из кармана телефон, когда проходила сквозь арку металлодетектора.

— Счастливого пути, мисс! — кричит мужчина ей вслед, на что Аддамс молча возводит глаза к потолку. Впрочем, открытие скорее приятное. Если уж совершенно незнакомый человек впал в кататонический ступор от её внешнего вида, у Ксавье нет ни единого шанса.

Несмотря на то, что полёт занимает немногим больше полутора часов, Уэнсдэй кажется, что время тянется невыносимо медленно.

Она нетерпеливо ёрзает на сиденье, краем глаза наблюдая, как за овальным окном иллюминатора медленно плывут облака, подсвеченные рассеянным светом Луны.

— Что-нибудь желаете, мисс? — стюардесса широко улыбается фальшивой, ничего не значащей улыбкой. — Вода, сок, алкоголь?

— Сто грамм Хеннесси и дольку лимона, — и хотя употреблять спиртное перед попыткой зачать ребёнка явно не самая лучшая идея, Аддамс решает немного отступить от правил. Во многом потому, что в груди зарождается непривычное чувство то ли волнения, то ли предвкушения.

Стюардесса мгновенно исполняет требование.

Янтарная терпкая жидкость приятно обжигает горло сорокаградусной крепостью, а лимон оставляет кислое послевкусие на кончике языка. Вдобавок даже небольшая доза алкоголя на голодный желудок действует быстро — и состояние лёгкого мандража отступает.

Командир воздушного судна вещает по громкой связи, что самолёт готов совершить посадку в международном аэропорту Торонто имени Лестера Боулса Пирсона, а температура воздуха за бортом составляет одиннадцать градусов Цельсия. Уэнсдэй потуже затягивает ремень безопасности и поворачивает голову к иллюминатору — ночной город далеко внизу расползается во все стороны ярко горящими улицами и жёлтыми огнями фар многочисленных машин.

Всего двадцать минут спустя она выходит из стеклянного здания аэропорта. Канареечно-жёлтый Форд с клетчатыми шашечками такси уже дожидается на парковке, чтобы доставить её прямиком в Four Seasons Hotel Toronto. Несмотря на поздний час, широкие ровные улицы наводнены автомобилями — похоже, этот город никогда не спит по ночам, точно так же как и Нью-Йорк.

Такси замедляет ход и сворачивает направо, останавливаясь на парковке. Исполинская высотка гордо возвышается над модными бутиками и пафосными ресторанами. Разумеется, из всех многочисленных отелей Торонто Ксавье выбрал самый дорогой. Именно тот, в котором за версту ощущается вычурный дух роскоши. Ничего удивительного. Снобизм Торпа поистине неискореним, как бы упорно он ни пытался доказывать обратное.

Перед тем, как зайти внутрь, Аддамс отправляет ему лаконичное сообщение:

Ложусь спать. Ты ещё на встрече?

И минуту спустя получает развёрнутый ответ:

Да, но уже заканчиваем. Всё прошло успешно. Буду в отеле минут через тридцать. Доброй ночи, Уэнсдэй. Я очень сильно люблю тебя.

Глупо надеяться, что вышколенный персонал отеля пойдёт ей навстречу и услужливо предоставит доступ в номер Ксавье — поэтому Уэнсдэй решает пойти другим путём.

Благо, Торп весьма стабилен в своих предпочтениях и во время командировок в Канаду снимает один и тот же пентхаус на самом верхнем этаже. Нужно только пробраться на нужный этаж, а дальше дело за малым — тонкому искусству взлома с проникновением Аддамс обучилась примерно в то же время, как начала ходить. Приходится потратить ещё семьсот долларов, чтобы для вида арендовать люкс по соседству с пентхаусом.

Получив ключ-карту, она проходит к лифтам, гулко стуча каблуками по начищенной до блеска мраморной плитке, и нажимает кнопку пятьдесят пятого этажа. Скоростной лифт, чуть покачнувшись, быстро взмывает ввысь.

Определённо, удача сегодня на её стороне — аккурат напротив двери пентхауса стоит завешанная простынью тележка горничной, в то время как самой сотрудницы нигде не видно.

Зато универсальная карта, открывающая любые двери в этом пафосном отеле, прицеплена к узкой ручке из нержавеющей стали.

Уэнсдэй неспешно проходит мимо и одним ловким движением подцепляет карточку, на ходу пряча её в широком рукаве плаща.

Всего пару секунд спустя из комнаты с табличкой «Гладильная» выходит горничная в белоснежном переднике — не заметив пропажи, девушка подхватывает тележку и быстрым шагом устремляется в противоположную от пентхауса сторону.

Проводив её немигающим взглядом, Аддамс едва заметно усмехается уголками багряных губ. Идеальное преступление.

Изнутри номер Торпа представляет собой просторное помещение из нескольких комнат с панорамными окнами — стены, отделанные светлым деревом, идеально белоснежная мягкая мебель, кровать исполинских размеров, застеленная покрывалом песочного цвета.

Впрочем, роскошное убранство пентхауса уже претерпело некоторые изменения в виде вечного творческого беспорядка, неизменно сопровождающего Ксавье везде и всюду.

На спинку стула небрежно брошена помятая белая рубашка — та самая, которую он изначально планировал надеть на ужин с инвесторами. Тёмно-синий галстук и вовсе валяется на полу.

Раздражённо закатив глаза, Аддамс быстро наводит некое подобие порядка — убирает вещи в шкаф, закрывает макбук и собирает хаотично разбросанные бумаги в педантично ровную стопку. Окинув удовлетворённым взглядом результат собственных действий, она усаживается на подлокотник небольшого кожаного диванчика, сложив руки на коленях, и со вздохом приступает к своему самому нелюбимому процессу — ожиданию.

К счастью, ждать приходится недолго.

От нечего делать Уэнсдэй принимается крутить тонкий ободок обручального кольца на безымянном пальце — и уже на восемьдесят третьем обороте в коридоре раздаются голоса.

Один голос принадлежит Торпу, второй — какой-то неизвестной женщине.

Oh merda, какого чёрта он явился не один?

И кто его собеседница?

Неприятное чувство оцарапывает внутренности — не то чтобы она когда-либо была склонна к глупой беспочвенной ревности, но осознание, что Ксавье в пять часов утра вернулся в отель не в одиночестве, изрядно напрягает.

Аддамс подозрительно прищуривается, прислушиваясь к негромкому разговору и на всякий случай мысленно прикидывая с десяток способов наиболее кровавой расправы.

— Мадам Ришар, это явно не лучшая идея… Уже очень поздно, — благо, он старательно отнекивается, и Уэнсдэй слегка смягчается.

— Да брось… У них тут в мини-баре отменное коллекционное шампанское, — судя по заплетающемуся языку, настырная девица успела опрокинуть в себя уже не одну бутылку. — Давай выпьем по бокальчику перед сном, mon cher?{?}[Мой дорогой (франц.)]

Mon cher? Это ещё что за фокусы?

Уэнсдэй едва не скрипит зубами от раздражения и инстинктивно сжимает руки в кулаки с такой силой, что заострённые уголки ногтей больно впиваются в ладони.

— Я думаю, это лишнее, мадам Ришар, — мягко, но решительно отрезает Ксавье, чем немного облегчает свою участь.

— Ну что ты, mon cher… Называй меня просто Розамунд, а ещё лучше просто Рози, — превосходно, так и запишем для некролога.

— Мадам Ришар, прошу меня простить, но я должен немедленно лечь спать, завтра очень много работы, — к несказанному облегчению, Торп непреклонен. Нельзя сказать, что Аддамс когда-либо сомневалась в его верности, но настолько категоричный отказ слегка тешит самолюбие.

— Mon cher, ты и так сделал очень много для галереи… Нужно иногда отдыхать, — наглая дрянь с именем бывалой французской куртизанки никак не желает уняться.

— Именно этим я и собираюсь заняться. Всего доброго, мадам, — слышится тихий звук открываемой двери, и Ксавье торопливо проскальзывает в номер, оставив настырную собеседницу в коридоре.

Он не торопится включать свет — усаживается на корточки, расшнуровывая ботинки, а потом снова выпрямляется и ослабляет тугой узел на галстуке. Уэнсдэй тем временем садится полубоком, уперевшись одной рукой в подлокотник дивана, и бесшумно закидывает ногу на ногу. Широкие полы плаща разъезжаются в стороны, обнажая бёдра.

Но Ксавье продолжает топтаться на пороге номера, расстёгивая нарядный тёмный пиджак и абсолютно не замечая чужого присутствия.

Вопиющая невнимательность — окажись сейчас на её месте маньяк-убийца, она бы уже осталась вдовой.

— Что это за bagascia?{?}[Шлюха (итал.)] — не выдерживает Аддамс спустя пару секунд.

— Твою мать! — он вздрагивает как от удара электрошокером и резко поворачивает голову на звук её голоса. Даже в окружающем полумраке она чётко видит, как насыщенно-зелёные глаза шокировано распахиваются. — Уэнс? Господи, что ты тут делаешь?! Как ты здесь оказалась?

— Приехала посмотреть, как ты путаешься с канадско-французскими девицами, — она раздражённо вскидывает бровь, прожигая Торпа уничижительным взглядом исподлобья и напрочь позабыв об изначальной цели всей этой авантюры. Он бестолково хлопает глазами несколько секунд, а потом вдруг начинает хохотать в голос. Аддамс не понимает причин подобной реакции, поэтому раздражение неуклонно нарастает, а градус напряжения ощутимо повышается. — Рада, что тебе весело.

— Чёрт, Уэнсдэй… — он безуспешно пытается отдышаться, но тут же разражается новым приступом смеха. — Ты что, всерьёз решила, что я и Розамунд… Господи, ну в самом деле?

Уэнсдэй недовольно скрещивает руки на груди и машинально озирается по сторонам в поисках тяжёлых или острых предметов.

Проследив направление её пристального взгляда, Ксавье наконец немного успокаивается.

— Прости. Просто это правда чертовски забавно… Но прежде чем ты решишь воткнуть мне карандаш в глаз, позволь объяснить, — он вскидывает руки прямо перед собой в примирительном жесте, всеми силами пытаясь сдержать заливистый смех. — Рози Ришар — известная французская миллиардерша, которая славится своей любовью к искусству. Очень красивая, невероятно образованная женщина, щедрый меценат… Из недостатков разве что абсолютное неумение пить.

— С каждым словом ты на шаг ближе к смерти, Торп, — Аддамс понижает голос до угрожающего шепота и выделяет его фамилию особенно ядовитой интонацией.

— И месяц назад ей исполнилось шестьдесят девять лет, — наконец заключает Ксавье, победно вскинув голову. — Если ты продолжишь злиться на меня после этого, то будет даже обидно. Геронтофилия — не мой конёк.

Весь изначальный план благополучно летит псу под хвост. Уэнсдэй недовольно морщится, опустив взгляд на собственные лодочки — ноги уже начинают неприятно ныть от высоких тонких шпилек. И какого чёрта она вообще придумала эту бредовую авантюру? Импровизация почти никогда не заканчивается ничем хорошим, а весь эффект неожиданности уже потерян.

Она даже успевает подумать, что самым правильным будет встать и уйти — но в ту же секунду Торп проходит в комнату, включает настольную лампу и наконец обращает внимание на её непривычный внешний вид.

— Ого… С ума сойти, — хмыкает он трудночитаемым тоном, внимательно осмотрев её с головы до ног. — Ты… летела на самолёте в таком виде?

— Нет, у меня сменная одежда в кармане припрятана, — едко огрызается Аддамс, сверкнув глазами в его сторону.

Но Ксавье игнорирует откровенную провокацию.

От былого веселья не осталось и следа — он медленно подходит ближе и останавливается напротив Уэнсдэй, внимательно глядя на неё сверху вниз. Она сжимает багряные губы в тонкую полоску, демонстрируя недовольство.

— Даже если бы Розамунд было на сорок лет поменьше, я бы никогда не взглянул в её сторону, — очень серьёзным тоном сообщает Торп, а потом протягивает руку, невесомо скользнув кончиками пальцев по её обнажённому колену. И хотя Аддамс всё ещё злится и на него, и на себя, тело, изголодавшееся по его прикосновениям, реагирует моментально. По коже начинают ползти колючие мурашки. — Ты даже не представляешь, насколько ты сейчас красивая… И вообще всегда.

Он склоняется ниже, оставляя едва ощутимый поцелуй на виске. И ещё ниже — шепчет прямо на ухо, задевая губами чувствительную мочку.

— Даже в комнате, полной искусства, я бы по-прежнему смотрел только на тебя.

Его близость обезоруживает.

Парализует рациональное мышление.

Полностью отключает разум.

Испепеляет недавнюю злость.

Уэнсдэй вздыхает чуть громче положенного.

Губы против воли приоткрываются на выдохе.

Сердце на мгновение замирает в грудной клетке, чтобы через секунду зайтись в ускоренном ритме.

— Тогда смотри, — она поднимается на ноги и нарочито медленно развязывает широкий пояс на плаще.

Распахивает его — и поводит плечами, позволяя чёрной плотной ткани соскользнуть на пол с тихим шелестом. Глаза Ксавье широко распахиваются то ли от удивления, то ли от восхищения. Вероятнее всего, от всего сразу.

Зрачки моментально расширяются, и изумрудная зелень радужки скрывается за обсидиановой чернотой, вмиг сделавшей его взгляд тяжёлым и пронзительным.

Слегка качнув головой, словно до конца не веря в реальность происходящего, Ксавье делает шаг вперёд, уничтожая последние сантиметры расстояния между ними.

Высокие каблуки изрядно скрадывают разницу в росте — но Уэнсдэй всё равно приходится вздёрнуть подбородок, чтобы продолжить смотреть ему в глаза.

— Ты такая красивая… — повторяет он благоговейным шепотом и протягивает к ней руку. Так медленно и осторожно, словно она не настоящая, а лишь призрачный иллюзорный образ, сошедший с одной из его картин.

Тёплые пальцы, чуть загрубевшие от краски, легко касаются тонких выступающих ключиц, скользят по впадинке между ними, ласково очерчивают едва заметный белый шрам от стрелы, пущенной в восставшего пилигрима и обращённой вспять. Потом опускаются ниже, мягко сжимают грудь сквозь тончайшее кружево цвета бургунди, вскользь задевают затвердевший сосок. Аддамс непроизвольно выгибает спину, стремясь продлить упоительный момент прикосновения.

Широкая мужская ладонь резко взлетает вверх, обхватив подбородок и принуждая ещё сильнее запрокинуть голову — а потом Торп наклоняется и впивается жадным поцелуем в призывно приоткрытые губы. Горячий язык требовательно скользит ей в рот, углубляя поцелуй, и её моментально бросает в жар.

Уэнсдэй впивается пальцами в лацканы пиджака, властно притягивая Ксавье ещё ближе — она отчаянно нуждается в том, чтобы чувствовать его целиком и полностью. Он чуть прикусывает её нижнюю губу, дразняще оттягивает и тут же с нежностью проводит языком по месту укуса. Но ей не нужна лишняя нежность. Ей хочется ощущать грубую силу.

И потому Аддамс резко дёргает в стороны полы его идеально отглаженной белой рубашки — слышится жалобный треск рвущейся ткани, и на пол со звоном летит несколько пуговиц.

— Ауч. Это же Валентино, — отрывисто бормочет Торп с наигранной досадой, на секунду оторвавшись от её губ.

— Выпьешь игристого с Рози и заработаешь на десять таких же, — колко поддевает Уэнсдэй, чем вызывает у него ироничный смешок.

— Когда ты ревнуешь, ты просто чертовски сексуальная… — обжигающе горячие поцелуи перемещаются на шею, а сильные ладони требовательно оглаживают бёдра.

Аддамс уже собирается отпустить очередную ядовитую колкость — но в ту же секунду его зубы смыкаются в том месте, где под кожей трепетно пульсирует сонная артерия, и все прочие мысли разом вылетают у неё из головы.

Остаются только чувства. И желания.

Но от маленькой мести за собственное безволие она удержаться не в силах — запустив ледяные руки ему под рубашку, Уэнсдэй садистки медленно проводит заострёнными ногтями по крепкому мужскому торсу. Надавливает чуть сильнее и чувствует подушечками пальцев крохотные бисеринки крови, выступившие на месте царапин.

Ксавье тихо шипит от боли, щедро осыпая её шею собственническими поцелуями — похоже, завтра ей понадобится свитер с высоким горлом, чтобы скрыть созвездия мелких лиловых синяков.

В какой-то момент он кусает особенно сильно, и лёгкая вспышка боли отзывается требовательным спазмом внизу живота.

Аддамс переступает с ноги на ногу в инстинктивной попытке сжать бёдра, чтобы унять стремительно нарастающее напряжение. На секунду отстранившись, Торп быстро оглядывается по сторонам — и решительно тянет её за руку в сторону панорамного окна. Уэнсдэй подчиняется, шагнув вслед за ним и едва не споткнувшись на адски неудобных шпильках о брошенный на пол плащ.

Мимоходом она успевает подумать, что с высоты пятьдесят пятого этажа открывается великолепный вид на ночной Торонто — а потом Ксавье резко разворачивает её к себе, вжимает спиной в холодное стекло, и все прочие мысли исчезают под его сокрушительным напором.

Он явно больше не настроен медлить.

Уверенно проталкивает колено между её бёдер, принуждая шире расставить ноги. Одной рукой грубо стискивает грудь до сладкой боли, а второй — наматывает на кулак собранные в хвост волосы, оттягивая назад.

Жар его тела резко контрастирует с холодом оконного стекла, и это восхитительное ощущение напрочь срывает ей крышу. Подрагивающие от возбуждения пальцы Аддамс ложатся на ремень Торпа. Немного ослабив пряжку, она с лихорадочной поспешностью расстёгивает пуговицу вместе с молнией и запускает тонкую руку за пояс его брюк. Проводит большим пальцем по головке напряжённого члена, срывая с губ Ксавье низкий стон, утонувший в очередном глубоком поцелуе.

А мгновением позже расстановка сил внезапно меняется — крепко стиснув талию, он резко разворачивает Уэнсдэй спиной к себе.

Теперь она прижимается к окну грудью, соски приятно покалывает от изменения температуры.

Руки Торпа скользят ниже, отводя её бёдра назад и заставляя немного прогнуться в пояснице. Аддамс упирается лбом и обеими ладонями в холодное оконное стекло, расфокусированным взглядом глядя на то, как внизу сияет яркими огнями медленно пробуждающийся ото сна город.

Позади слышится неясная возня.

Она уже намеревается повернуть голову и поинтересоваться, какого чёрта он так долго копается… И вдруг невольно вздрагивает, ощутив, как вокруг шеи завязывается галстук — ловко соорудив узел, Ксавье осторожно натягивает один конец. Широкая полоска шелковой ткани врезается в кожу и сдавливает горло, частично перекрывая доступ кислорода.

Острота ощущений сиюминутно зашкаливает до предела, пересекая критическую отметку.

Пальцы Торпа дразняще медленно скользят снизу вверх по внутренней стороне бедра, и Аддамс ещё больше прогибается в пояснице навстречу сильной мужской руке.

Он касается промежности сквозь насквозь мокрую паутинку винного кружева — совсем мимолётно, чтобы убедиться, что она готова.

Уэнсдэй прикусывает нижнюю губу в попытке сдержать стон, рвущийся из сдавленного горла.

Дыхание сбивается, становясь тяжёлым и прерывистым. Между бёдер всё давно горит пламенем адского огня, мышцы глубоко внутри истекают обжигающей липкой влагой и требовательно сжимаются вокруг пустоты.

Рука Ксавье исчезает, и она протестующе шипит, плотнее прижимаясь задницей к его паху.

— Чёрт… — бормочет он сбивчивым шёпотом и отводит в сторону её высокий хвост, чтобы прижаться губами к выступающему шейному позвонку. — Я очень хочу тебя, Уэнсдэй.

— Так не тяни, — oh merda, это должно было прозвучать твёрдо, но выходит почти умоляюще. Она неосознанно двигает бёдрами вниз и вверх, прижимается к его эрекции, пытаясь побудить Ксавье к более активным действиям.

Уловка срабатывает — слышится шорох одежды, а секундой позже он оттягивает тонкую полоску нижнего белья и плавно погружается в изнывающее от возбуждения тело. Так медленно и сладко, что у Аддамс буквально голова идёт кругом от чувства долгожданной наполненности. Пульсирующие мышцы податливо расслабляются, впуская твёрдый член по самое основание. Полностью оказавшись внутри, Торп ненадолго замирает и сильнее натягивает конец галстука на её шее.

Кислородное голодание усиливается — и вместе с тем многократно усиливается интенсивность ощущений. Сердце заходится в бешеном нечеловеческом ритме, словно вот-вот выпрыгнет из груди. По артериям расплавленным огнём струится адреналин.

Ксавье плавно подаётся назад, выходя практически полностью — и тут же обратно.

Ей хочется застонать в голос, громко и протяжно, но из скованного удавкой горла вырывается лишь тихий сдавленный хрип.

Его ладонь собственнически стискивает её бедро, не позволяя вернуть контроль над ситуацией — так крепко, что на мертвецки бледной коже наверняка уже расцветают синяки в форме его пальцев. Сходя с ума от желания, Аддамс вжимается лбом в холодное стекло, запотевшее от учащённого дыхания, и опускает одну руку между широко расставленных ног. Предательски подрагивающие пальцы ложатся на набухший клитор, лаская чувствительное место сквозь кружево нижнего белья.

Торп немного ускоряет темп движений, сильнее вбиваясь в хрупкое тело, и удовольствие стремительно нарастает. Она движется ему навстречу, подстраиваясь под ритм толчков и глубже насаживаясь на напряжённый член.

Просторную гостиную заполняют звуки пошлых шлепков от соприкосновения плоти, воздух вокруг наполняется терпким ароматом секса.

Кислород стремительно догорает в лёгких с каждым рваным выдохом. Уэнсдэй лихорадочно кусает губы, смазывая багряную помаду — и очень скоро во рту появляется солоноватый привкус крови.

От каждого яростного толчка она дрожит и задыхается, как на сеансе электрошока.

Разгорячённое тело, изголодавшееся по его собственническим прикосновениям за пару дней вынужденной разлуки, предаёт Аддамс преступно быстро — всего через несколько движений по позвоночнику проходит волна мурашек, а мышцы внутри начинают яростно сокращаться, обхватывая твёрдый член плотным кольцом. И это крышесносное ощущение накрывает горячей волной цунами, сокрушительным ураганом пятой категории.

Протяжный задушенный стон проходит по сдавленной трахее, срываясь с приоткрытых искусанных губ, местами окрашенных кровью в цвет багровой помады.

Ксавье едва не рычит от возбуждения и принимается толкаться резче и быстрее — и наслаждение снова нарастает. Первый оргазм не прекращается, стремительно переходя во второй, ещё более крышесносный. Он продолжает трахать её в бешеном темпе, а через несколько секунд отпускает конец галстука, наконец позволяя сделать полноценный спасительный вдох.

Но опомниться Уэнсдэй не успевает.

Он резко выходит и разворачивает её к себе лицом — подхватывает ладонями под ягодицы и приподнимает. Она оплетает его бёдра своими и впивается ногтями в плечи, безжалостно сминая плотную ткань белой рубашки.

Расфокусированный взгляд чернильных глаз скользит по лицу Торпа. Чёткие выразительные скулы заострились, челюсти плотно сжаты, высокий лоб покрыт испариной, на руках выступил синеватый узор из вен. Зрачки неестественно расширены, словно под действием мощного наркотика — бархатно-зелёная радужка практически полностью скрыта под угольной чернотой.

Даже после двух оргазмов подряд Аддамс чертовски сильно нуждается в продолжении.

Тело изнывает, требует, умоляет.

Долю секунды она пристально всматривается в его глаза, подёрнутые поволокой желания, а потом резко подаётся вперёд и впивается яростным поцелуем в губы. Ксавье стонет ей в рот, стискивая пальцами бёдра до упоительной боли и вжимая Уэнсдэй в панорамное окно всем своим телом. Её руки скользят по его торсу, шире распахивая рубашку с оторванными пуговицами — легко царапают тёплую кожу с бисеринками пота, очерчивают контуры мышц пресса… и в конце концов бледные тонкие пальчики смыкаются вокруг основания члена.

Торп удобнее перехватывает её и рывком поднимает повыше — а потом плавно опускает на напряжённый член. Глубина проникновения срывает с припухших багряных губ очередной протяжный стон, который он жадно ловит своими губами.

В такой позе он полностью контролирует её.

И хотя Аддамс чертовски ненавидит уступать, чертовски ненавидит находиться в заведомо слабом положении, прямо в эту секунду ей тотально наплевать. От каждого яростного глубокого толчка она стонет в голос, едва не срываясь на крик — должно быть, они уже разбудили всех соседей. Но какое это имеет значение, когда она буквально сходит с ума от невероятно ярких ощущений?

Губы и зубы Ксавье оставляют россыпь синяков на её шее. Уэнсдэй отвечает ему тем же, щедро осыпая укусами разгорячённую кожу в том месте, где бьётся сонная артерия.

Словно крохотные знаки обладания.

Словно визуальное подтверждение, что они принадлежат друг другу целиком и полностью.

Окончательно, бесповоротно и безоговорочно.

Её ладони проникают ему под рубашку, скользят вдоль позвоночника, заострённые ногти с чёрным маникюром в кровь раздирают спину.

Торп тихо шипит от резкой вспышки боли — но Аддамс лишь сильнее врезается ногтями в кожу, размазывая горячую липкую кровь. Она прекрасно знает, как сильно его заводит подобная грубость на грани садизма.

И это срабатывает незамедлительно.

Ритм быстрых толчков становится рваным и прерывистым — а несколько минут спустя Ксавье погружается особенно глубоко, входя в податливое тело по самое основание. И тут же замирает с низким глухим стоном, изливаясь в неё. Уэнсдэй чувствует, как тёплая жидкость заполняет её изнутри — и это ощущение снова толкает за грань удовольствия, заставив содрогнуться в третий раз.

Он осторожно опускает её на пол и проводит пальцами по щеке с щемящей душу нежностью. Заправляет за ухо взмокшую смоляную прядь, выбившуюся из растрепавшегося хвоста, и наклоняется, чтобы оставить невесомый поцелуй на виске.

— Я так сильно люблю тебя, — Ксавье улыбается совершенно блаженной улыбкой, как у тихого сумасшедшего.

Аддамс не отвечает и почти не реагирует на его ласковые прикосновения, устало привалившись спиной к оконному стеклу.

Длинный рабочий день, ночной перелёт в другую страну и несколько оргазмов сделали своё дело — ей хочется принять ледяной душ, а потом с головой забраться под одеяло и проспать минимум до полудня.

Но такой потрясающей возможности у неё нет. Настенные часы показывают двадцать минут шестого — и она уже опаздывает на обратный рейс. О сне сегодня тоже придётся забыть, ровно к десяти утра она должна быть в участке и продолжить допрос серийного убийцы.

— Хочешь есть? — предлагает Торп, натягивая брюки вместе с боксерами и застёгивая ремень.

Аддамс запоздало вспоминает, что так и не успела поужинать — пустой желудок сиюминутно напоминает о себе тянущим чувством голода. Она молча кивает и на ватных ногах отходит от окна, на ходу сбрасывая изящные орудия пыток от Джимми Чу.

Пока Ксавье возится в холодильнике мини-бара, извлекая оттуда разнообразные отельные закуски вроде шоколадных батончиков и фисташек, Уэнсдэй устраивается на краю исполинской кровати, усевшись по-турецки.

— Больше ничего нет… — виновато сообщает он, высыпав на песочное покрывало нехитрый стратегический запас еды. — Если хочешь, могу позвонить в ресторан и заказать что-нибудь посущественнее.

— Не хочу, — она отрицательно мотает головой и ловко вскрывает упаковку сухариков со вкусом бекона. Пожалуй, ещё никогда засушенный хлеб, щедро пропитанный глутаматом натрия и другими вредными добавками, не казался таким вкусным. — И некогда. У меня обратный рейс в шесть пятьдесят.

— Да ты шутишь, — Ксавье усаживается рядом и принимается за батончик Твинки. — Ты прилетела в другую страну на пару часов, серьёзно? Это слишком даже для тебя.

Аддамс молча пожимает плечами, не желая пускаться в объяснения — не рассказывать же ему об истинной причине внезапного визита.

Иногда она задумывалась о том, чтобы посвятить супруга в свои масштабные планы по прибавлению семейства, но быстро отметала эту мысль. Незачем ему знать раньше времени.

Она отправляет в рот последний сухарик, облизнув солоноватые от приправы пальцы, и решительно поднимается на ноги. Но Торп с неожиданной ловкостью ловит её за запястье.

— К чёрту рейс, — вдруг предлагает он безапелляционным тоном. А потом и вовсе позволяет себе несусветную наглость — пододвигается ближе к краю кровати, заключает её в объятия и резко опрокидывает на мягкое покрывало. — Я тебя никуда не отпущу.

— Не вынуждай меня применять силу, — Уэнсдэй недовольно возится в кольце его рук, пытаясь освободиться. Но если совсем уж честно, то практически не старается — и Ксавье побеждает, вжимая её в постель своим телом и оставляя ужасающе нежный поцелуй в уголке надменно поджатых губ.

— Иногда ты бываешь такой врушкой… — растеряв последние остатки инстинкта самосохранения, он легонько целует её в кончик носа. — Если бы ты действительно хотела уйти, я бы уже валялся в нокауте. Ну правда, Уэнсдэй… Давай просто отправим к чёрту весь остальной мир и устроим двухдневный отпуск?

— У меня работа. И у тебя работа, — Аддамс тщетно пытается воззвать к его голосу разума. И к своему собственному тоже, потому что его предложение кажется ей отнюдь не бестолковым, а очень даже заманчивым.

— Наплевать. Скажу, что заболел, — Торп небрежно пожимает плечами. — Я и так пашу без выходных… Проживут как-нибудь без меня. А тебе и отговорки придумывать не нужно. Всё полицейское управление Нью-Йорка будет вне себя от радости, если ты хоть на пару дней перестанешь строить их по струнке.

Она закатывает глаза — но скорее изображает недовольство, нежели испытывает его на самом деле. Тепло его крепких, но бережных объятий действует совершенно недопустимым образом. Заставляет расслабиться, отпустить мысли о работе и всерьёз задуматься о возможности остаться в Торонто до четверга.

— Ну же, Уэнс… Соглашайся. Когда мы в последний раз вместе отдыхали? Года два назад? — он упрямо подливает масло в огонь её сомнений. — Будет здорово. Съездим на острова…{?}[Острова Торонто — цепь из пятнадцати небольших островов на озере Онтарио, к югу от материковой части.] На Ниагарский водопад. И в замок Каса Лома.{?}[Неоготический замок, построенный в Торонто в начале ХХ века.] Держу пари, тебе там понравится.

Аддамс размышляет пару минут.

А потом чаша невидимых весов склоняется в одну сторону — она высвобождается из кольца сильных мужских рук, чтобы подойти к брошенному на пол плащу и достать из кармана телефон. Разблокировав дурацкое устройство, Уэнсдэй открывает список контактов и пролистывает в самый конец, отыскав номер Шепарда. И быстро набирает лаконичное сухое сообщение, не утруждая себя необходимостью бесполезного дежурного приветствия.

Проведёшь допрос Деанджело самостоятельно. У меня отпуск.

Комментарий к Часть 18

Очень жду ваших отзывов 🖤

========== Часть 19 ==========

Комментарий к Часть 19

Саундтрек:

Robbie Williams — Supreme

Приятного чтения!

Age: 46

— Мама, а как ты поняла, что влюбилась?

Щелчком степлера Уэнсдэй прикрепляет протокол допроса свидетеля к остальным материалам дела — а потом аккуратно откладывает бумаги в сторону и переводит немигающий взгляд угольных глаз на дочь. Мадлен сидит в кресле напротив с привычной идеально ровной осанкой, сложив руки на коленях и машинально поправляя несуществующие складки на чёрной юбке.

Ей уже пятнадцать… И подобный разговор однажды должен был состояться.

Вот только кто бы мог подумать, что это случится так скоро? Oh merda, и когда она успела так быстро вырасти?

— Полагаю, если ты задаешься подобным вопросом, значит, ты уже влюблена, — прямолинейно отзывается Аддамс, не утруждая себя ненужными длительными предисловиями.

Детективное чутьё, отточенное долгими годами практики, в очередной раз срабатывает безукоризненно — Мадлен, которая всегда спокойно выдерживала пронзительный материнский взгляд, мигом отводит глаза. Чуть наклоняет голову, не слишком убедительно сделав вид, что внезапно заинтересовалась собственным маникюром, а на обычно бледных щеках вспыхивают пятна пунцового румянца.

Уэнсдэй не без удивления изгибает бровь — железное самообладание дочь унаследовала именно от неё и потому всегда была способна держать лицо даже в критических ситуациях.

Например, когда в восемь лет взорвала кабинет химии на пару с неугомонными старшими отпрысками Петрополусов.

Райан и Рей хотели сорвать нелюбимый урок — и по какой-то необъяснимой причине двое семнадцатилетних оболтусов подключили к делу Мадлен, которая даже в нежном возрасте предпочитала самые радикальные методы решения проблем.

Мадам Уоттерфорд, директриса престижной гимназии имени Горация Манна, верещала так оглушительно, что было слышно в соседнем квартале, угрожала отчислением и судебным иском за нанесённый ущерб, но юная наследница семейства Аддамс-Торп и бровью не повела. Чего нельзя было сказать о парочке великовозрастных разгильдяев — во время заслуженной взбучки сыновья Энид едва не разрыдались и практически валялись в ногах директрисы, умоляя замять происшествие.

Сама Уэнсдэй не отличалась склонностью к дипломатии и уже намеревалась оборвать истерический монолог мадам Уоттерфорд какой-нибудь особенно ядовитой фразой, но на выручку пришёл Ксавье — и решил вопрос буквально за пару минут, предложив денежную компенсацию с внушительным количеством нулей. Таким образом, семейный банковский счёт лишился суммы почти равной двум годам обучения в гимназии, а Мадлен — возможности провести летние каникулы в компании дяди Пагсли на Бермудских островах, расследуя тайну одноимённого треугольника.

Она мечтала об этом путешествии на протяжении всего учебного года и явно была дико расстроена, но приняла наказание с честью и без единой эмоции на кукольном личике.

А теперь вдруг такая экспрессия.

Румянец на щеках, хаотичные движения рук, лихорадочный блеск в чернильных глазах, напряжённая донельзя поза.

Похоже, всё и впрямь крайне серьёзно.

— Мадлен? — Аддамс бесцеремонно прерывает повисшее в комнате молчание, сцепив пальцы в замок и прожигая дочь пристальным взором исподлобья.

— Я ни в кого не влюблена. Это… — она позорно запинается на полуслове, окончательно выдавая собственное смятение. Но мгновением позже всё же берёт себя в руки и дерзко вскидывает голову, встретившись с матерью взглядом. — Это всего лишь научный интерес. В конечном итоге, чувство влюблённости — просто всплеск дофамина, серотонина, окситоцина и эндорфина. Но это только теория. Мне просто стало любопытно, как всё происходит на практике.

— Ты огорчаешь меня, Мадлен, — Уэнсдэй едва заметно хмурится. — Ты блефуешь ещё хуже, чем твой отец. Разве такому я тебя учила?

— Нет, — сконфуженно вздыхает дочь, снова принимаясь с преувеличенным усердием разглаживать подол чёрной юбки. К слову, длина этой самой юбки оставляет желать лучшего. Что-то новенькое. Выразительные острые скулы, унаследованные от Торпа, становятся совсем пунцовыми, а природная мертвенная бледность, позаимствованная от матери, только усиливает драматичный контраст. Мадлен выдерживает непродолжительную паузу, а пару минут спустя прикрывает глаза и наконец решается признать очевидное вслух. — Ладно. Возможно, это не только научный интерес.

Хм. Любопытно. И весьма неожиданно.

Аддамс не торопится перебивать, милостиво позволяя дочери собраться с мыслями.

Та несколько раз моргает, с плохо скрытой нервозностью ёрзает в кресле и вымученно хмурит брови, явно пытаясь подобрать слова, подходящие для чистосердечного признания.

— Есть один человек, — уклончиво произносит дочь, сдувая с высокого лба чёлку. — Я пока не до конца уверена… Но мне кажется, это оно.

— Выражайся яснее. Должна ли я провести стандартную беседу о важности контрацепции? — напрямую спрашивает Аддамс, машинальным жестом поправляя аккуратно разложенные на столе материалы дела.

— Мама, ты провела её, когда мы с Бенджамином делали совместный проект по географии, — Мадлен морщится с несвойственным ей смущением, заламывая пальцы один за одним и похрустывая бледными костяшками.

— Не вижу в этом ничего предосудительного, — резонно возражает Уэнсдэй, искренне не понимания причин подобного замешательства. — По данным всемирной организации здравоохранения, ежегодно около шестнадцати миллионов девушек становятся матерями в возрасте от пятнадцати до девятнадцати лет.

— Нам тогда было одиннадцать, — девчонка с досадой возводит глаза к потолку.

— А ещё два миллиона — раньше пятнадцати лет, — отзывается Аддамс с тотальной невозмутимостью. Тема секса никогда не была под запретом в их семье, но такой необходимый разговор всё равно выходит слегка неловким.

— Мама, я говорю о любви, а ты говоришь о сухих фактах! — Oh merda, а вот и проявления дурной наследственности Торпа. Громкие пафосные фразы, отдающие тошнотворным романтизмом. И кто бы мог подумать, что пубертатный период сделает её рациональную дочь такой эмоциональной? Не самое приятное открытие. — Если ты не можешь ответить на один прямой вопрос, я лучше спрошу у отца!

Мадлен кладёт руки на широкие подлокотники кожаного кресла, уже намереваясь подняться на ноги и покинуть кабинет матери — но Уэнсдэй кивком головы приказывает ей остаться сидеть.

Девчонка недовольно дёргает плечами, снова демонстрируя неуместную экспрессивность, но всё же подчиняется.

— Я отвечу на твой вопрос, — наконец сдаётся Аддамс, откидываясь на спинку крутящегося кресла и закидывая ногу на ногу.

Но подобрать подходящие слова трудно.

Oh merda, и что толку быть всемирно известной писательницей, чьи книги вот уже много лет издаются миллионными тиражами, когда ты не можешь надлежащим образом построить такой важный диалог с собственной дочерью?

Впрочем, дело вовсе не в отсутствии взаимопонимания. Просто Уэнсдэй и сама затрудняется сказать, когда именно отношения с отцом Мадлен перешли незримую точку невозврата под названием «любовь».

Помнится, к принятию неизбежного она шла очень долго — после вынужденных каникул они с Торпом почти восемь месяцев гуляли по окрестностям Невермора без малейшего намёка на любую близость. После неудачного опыта с вероломным Галпином она твёрдо зареклась не заводить отношений. И упрямо сохраняла дистанцию, не позволяя Ксавье вторгаться в личные границы.

Ни объятий, ни поцелуев — на протяжении долгих месяцев они даже не держались за руки. Просто разговаривали на разные отвлечённые темы, иногда вместе обедали, ещё реже смотрели абсолютно идиотские фильмы, выбранные Торпом. Он был джентльменом и уважал её желание не пересекать черту.

Даже слишком.

А потом наступил последний учебный день перед началом долгих летних каникул.

Занятия тогда закончились раньше времени, чтобы студенты успели собрать вещи — быстро покончив с приготовлениями к отъезду, Уэнсдэй бесцельно слонялась по территории академии, брезгливо щурясь от палящего июньского солнца. И совершенно незаметно ноги сами привели её в мастерскую. Вопреки обыкновению, Ксавье не рисовал — а просто-напросто сидел в бескаркасном кресле-мешке и раз за разом самозабвенно прикладывался к стеклянной бутылке стаута. Палящее солнце нагрело хлипкий сарай до удушающей духоты, и находиться здесь было довольно дискомфортно. Но…

— Не самый изысканный способ саморазрушения, — иронично прокомментировала Аддамс, остановившись на пороге мастерской и скрестив руки на груди. — Или сегодня праздник, о котором никто больше не знает?

— Ага. Праздник, — Торп недовольно скривился, отпивая особенно большой глоток тёмной хмельной жидкости. — Не могу нарадоваться возвращению в отцовский дом. Вот и решил устроить вечеринку.

— Насколько я знаю, вечеринка предполагает куда большее количество людей, — хмыкнула она и прошла вглубь невзрачного сарая, насквозь пропахшего химическим ароматом красок и растворителя.

— Это такая… очень частная вечеринка. Приглашён только я один, — Ксавье криво усмехнулся, пьяно сверкнув глазами цвета болотной трясины, а потом потянулся к своему рюкзаку, небрежно брошенному на пол, достал оттуда новую непочатую бутылку и протянул Уэнсдэй. — Будешь?

— Если бы я хотела отравить чем-то свой организм, то выпила бы матушкин яд, — она возвела глаза к потолку, но предложенное пиво всё же забрала. Исключительно для того, чтобы начинающий алкоголик не упился до состояния тотального анабиоза.

На некоторое время в мастерской повисло молчание — но не тягостное, когда людям попросту нечего сказать друг другу, а совершенно спокойное, невольно заставляющее расслабиться.

Пока Ксавье методично губил нейроны головного мозга дешёвым пойлом из местного бара, Уэнсдэй лениво озиралась по сторонам, исследуя взглядом и без того хорошо знакомое окружающее пространство. Картин с Хайдом тут больше не было — по совету нового психолога, Торп сжёг все полотна с монстром и сосредоточил свои творческие порывы на рисовании мрачноватых пейзажей. Выглядело довольно сюрреалистично. Ей понравилось.

Но её портретов тоже больше не было — и хотя Аддамс заметила их отсутствие уже давно, именно сейчас в грудной клетке что-то неприятно кольнуло.

— Почему… — она хотела было спросить, почему он больше не пишет портреты, но задала совершенно другой вопрос. — Почему у вас с отцом не складываются отношения?

Несмотря на практически ежедневное многочасовое общение, они никогда не затрагивали в разговорах личные темы — и оттого Ксавье удивлённо взглянул на неё снизу вверх. Уэнсдэй спокойно выдержала неожиданно пристальный взгляд и словно на автопилоте откупорила бутылку стаута одним ловким движением. Ей действительно хотелось пить, но тёмное пиво оказалось на редкость гадким на вкус.

— У нас не совсем плохие отношения. Просто он хочет, чтобы я стал тем, кем я быть не хочу, — небрежно отозвался Торп, но каким-то интуитивным чутьём она ощутила затаённую горечь в этих словах.

— А ты сам-то знаешь, кем хочешь быть? — философски поинтересовалась Аддамс, зачем-то продолжая давиться отвратительным горьковатым пойлом. Настойка из Белладонны по семейному рецепту Мортиши казалась божественной амброзией по сравнению с этой мерзостью.

— А ты? — он скривил уголок губ в ироничной усмешке, и Уэнсдэй машинально скопировала это снисходительное выражение.

— Мы говорим не обо мне, — излишняя откровенность ей по-прежнему претила.

— Зачем ты пришла, Уэнсдэй? — столь неожиданная прямолинейность, обычно не свойственная Ксавье, на пару секунд выбила её из колеи. Похоже, убойная доза дерьмового алкоголя развязала ему язык. — Решила побыть моим психологом и расспросить о детских травмах?

Собственно, она и сама не знала, зачем.

Ларч должен был приехать уже через полчаса, и гораздо разумнее было бы отправиться в свою комнату, чтобы в последний раз проверить тщательно уложенные вещи. А не стоять посреди убогой душной мастерской в компании пьяного художника и с бутылкой омерзительного пойла в руках.

Но уйти никак не получалось.

Словно какая-то незримая нить держала Уэнсдэй рядом с ним — и разорвать её не удавалось. А может, она и не пыталась?

— Вставай, — заявила Аддамс твёрдым тоном, не терпящим возражений. Оставила недопитый стаут на столе и подошла ближе к бесформенному подобию кресла.

— Зачем? — Торп непонимающе нахмурился, неотрывно глядя на неё снизу вверх.

— Здесь невыносимая жара. Саморазрушением лучше заниматься в более комфортных условиях. Энид уже уехала, поэтому мы идём в мою комнату, — решительно отчеканила она и лишь спустя пару мгновений осознала, что именно сказала. И насколько двусмысленно это прозвучало.

Oh merda, она ведь вовсе не собиралась… Или собиралась? А дальше всё окончательно пошло не по плану. Буквально полетело под откос со скоростью сошедшего с рельс поезда. Со скоростью самолёта, ушедшего в неконтролируемый штопор.

Ксавье предпринял попытку подняться на ноги, но повышенное количество алкоголя в крови сыграло с его координацией злую шутку — неловко пошатнувшись на ватных конечностях, он инстинктивно схватился рукой за её предплечье и резко дёрнул на себя. Невольно растерявшись от такого неожиданного поворота событий и не сумев удержаться в вертикальном положении, Уэнсдэй вцепилась ладонями в лацканы его форменного пиджака — и они оба позорно повалились на бескаркасный пуф.

Убогая пародия на кресло смягчила удар, и падение вышло абсолютно безболезненным.

Но у неё всё равно вышибло весь воздух из лёгких — потому что Торп, всегда сохраняющий необходимую социальную дистанцию, в мгновение ока оказался недопустимо близко. Настолько, что Аддамс явственно ощутила исходящий от него аромат пряного парфюма в совокупности с ярким алкогольным амбре. И впервые в жизни в полной мере почувствовала жар чужого тела, крепко прижатого к её собственному.

— Какого чёрта ты творишь? — возмущённо зашипела Уэнсдэй, пытаясь отбросить наглые мужские руки, которые каким-то непостижимым образом оказались на её талии. — Немедленно…

Но договорить она не успела.

Под влиянием убойной дозы алкоголя Торп очень быстро предал свои джентльменские принципы — и стремительно подался вперёд, впившись в её приоткрытые губы жадным глубоким поцелуем.

И Аддамс мгновенно поняла, что катастрофически сильно влипла.

Потому что ответила ему незамедлительно. Потому что с ужасающей покорностью позволила его языку проникнуть в рот, горячим пальцам — под одежду, а первому ростку неведомых прежде чувств — глубоко в сердце.

А потом было лето.

Изнуряюще жаркое долгое лето, когда всего спустя неделю после начала каникул Ксавье написал ей, что отец улетел в Европу на гастроли, и неожиданно предложил приехать в Нью-Йорк. Не моргнув глазом, Уэнсдэй соврала родителям, что намеревается навестить Энид в Сан-Франциско, для виду вызвала такси в аэропорт — но едва забравшись на заднее сиденье канареечно-желтого Форда, назвала совсем другой адрес.

И то лето навсегда отложилось в её памяти калейдоскопом ярких образов, в которых неизменно фигурировали горячечные поцелуи, собственнические прикосновения рук и приглушённые стоны, сквозь которые иногда пробивались его несдержанные признания.

— Мам? — Мадлен пытливо вглядывается в её сосредоточенное лицо, будто силясь разобрать малейшие проявления эмоций, и Уэнсдэй запоздало понимает, что молчала слишком долго, погрузившись в ностальгические воспоминания тридцатилетней давности.

— Это не самая простая вещь, которую можно точно описать словами, — нехотя признаётся она, скользнув немигающим взглядом по идеальному порядку на рабочем столе и в очередной раз поправив многочисленные папки. Подобные механические действия обычно помогают Аддамс сосредоточиться на размышлениях. — Но… К примеру, у тебя появляется желание тратить своё время на определённого человека вместо того, чтобы заняться действительно полезным делом. И при этом ты абсолютно не испытываешь угрызений совести. А ещё…

— Это похоже на то, как будто в животе копошатся могильные черви? — нетерпеливо перебивает дочь, и забавное сравнение заставляет Уэнсдэй слабо усмехнуться. Пожалуй, при всём желании она сама не смогла бы подобрать более точной формулировки.

— Да. Действительно похоже, — подтверждает Аддамс, безуспешно пытаясь уложить в голове странную мысль, что её маленькая копия постепенно становится взрослой.

Кажется, совсем недавно пятилетняя Мадлен разрезала скальпелем огромных игрушечных медведей, которые Энид дарила практически на каждый мало-мальски значимый праздник. Синтепоновые внутренности плюшевых чудовищ были разбросаны по всему дому, что регулярно доводило нетерпимую к беспорядку Уэнсдэй до белого каления.

А теперь медведи и скальпели убраны на дальнюю полку гардеробной за ненадобностью — и их дочь густо подводит черничные глаза и носит чрезмерно короткие юбки, регулярно заставляя отца сокрушенно вздыхать. Пожалуй, излишне впечатлительного Торпа хватит удар, когда он узнает, что Мадлен влюблена. Нужно будет предварительно запастись корвалолом.

— Полагаю, ты не станешь рассказывать, кто он такой, — безошибочно угадывает Аддамс, памятуя о собственной скрытности в аналогичном возрасте. Если бы Гомес и Мортиша обладали большей тактичностью и не имели раздражающей привычки врываться в её комнату без разрешения, они бы очень нескоро узнали о существовании Ксавье Торпа. — Не буду настаивать, потому что верю в твоё благоразумие. Только не вздумай меня разочаровать.

— Ты лучшая, мам, — Мадлен с облегчением улыбается, демонстрируя очаровательные ямочки на щеках. А пару секунд спустя раздаётся негромкий звук входящего сообщения, и она мгновенно хватается за телефон, с жадностью вглядываясь в горящий экран. По всей видимости, таинственный воздыхатель наконец напомнил о себе. — Я пойду немного прогуляюсь, ладно?

Уэнсдэй коротко кивает в ответ и тянется к особенно увесистой папке — очередное громкое дело близится к своему успешному логическому завершению, и надо бы привести бумаги в порядок. Всего через несколько недель в гимназии начинаются летние каникулы, и у них планируется семейный отпуск на Сицилии, поэтому нужно поторопиться, чтобы успеть разрешить все бюрократические загвоздки до этого момента. Мэдди шутливо посылает матери воздушный поцелуй и быстро покидает кабинет, едва не подпрыгивая на ходу от переполняющих её эмоций. Oh merda, как всё-таки много в ней от отца.

На протяжении следующих десяти минут Аддамс кропотливо занимается удручающей сортировкой бумаг. Затяжное расследование длилось без малого два года, и материалов дела за это время скопилось немереное количество. Oh merda, поистине Сизифов труд.

Краем уха она изредка прислушивается к звукам на заднем плане — Мадлен шумно хлопает дверями и громко стучит высоченными массивными каблуками. Буквально носится по дому словно стремительный вихрь, с лихорадочной поспешностью собираясь на встречу с загадочным объектом симпатии.

А несколько минут спустя через настежь распахнутое окно, выходящее прямиком на дорогу, доносится оглушительный рёв мотоцикла. В первое мгновение Уэнсдэй думает, что мотоциклист просто едет мимо — но рокочущий шум мотора затихает аккурат на подъездной дорожке их дома.

Да нет, вздор.

Наверное, ей просто показалось.

Однако проверить всё же стоит.

Оставив на столе раскрытую на середине папку, Аддамс отодвигает стул на колёсиках и решительно подходит к окну, становясь так, чтобы её не было видно с улицы.

И открывшаяся взгляду картина сиюминутно повергает её в состояние, близкое к тотальному ступору. Её пятнадцатилетняя дочь, облачённая в вызывающе откровенную плиссированную юбку и крошечный чёрный топ, буквально висит на шее у парня в байкерской куртке с заклёпками. С такого ракурса Уэнсдэй не может видеть его лица — но ей достаточно и того, что мотоциклист похабно стискивает хрупкую талию Мэдди одной рукой, бесстыдно прижимая девчонку к себе, а во второй его руке зажата тлеющая сигарета.

Ничего подобного она не ожидала.

Во время диалога пятнадцатиминутной давности Аддамс было решила, что симпатия дочери направлена на какого-нибудь ученика из гимназии Горация Манна — одноклассника или чуть старше… Но этот парень в потёртой кожанке однозначно очень далёк от старшей школы. Ему явно не меньше двадцати. Целая пропасть по сравнению с возрастом Мадлен.

Она моргает несколько раз, словно это может помочь избавиться от шокирующего наваждения — но становится только хуже.

Ни на секунду не отрываясь от своего воздыхателя, Мадлен ловко выхватывает из его пальцев сигарету и глубоко затягивается. Судя по тому, что она даже не кашляет, выпуская изо рта сизый никотиновый дом, подобное происходит далеко не в первый раз.

Oh merda. Трижды. Нет, десятикратно.

От созерцания кошмарной картины Аддамс ненадолго отвлекает тихий стук в дверь.

— Уэнс, ты тут? — Ксавье заглядывает в кабинет и безмятежно улыбается при виде жены. — Не знаешь, куда Мэдди так торопилась? Чуть не сбила меня на пороге.

Не удостоив его устным ответом, она жестом подзывает Торпа к себе и кивком головы указывает в сторону распахнутого окна.

Ничего не понимающий Ксавье проходит в кабинет, на ходу стягивая тугую резинку с низкого пучка каштановых волос, в которых серебрятся нити первой седины.

Очевидно, немалый шок от увиденного явственно отражается на её обычно бесстрастном лице — и это не может укрыться от его внимания.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Торп, скользнув по Аддамс долгим изучающим взглядом тёмно-зелёных глаз.

— Сам посмотри, — она раздражённо дёргает плечами и сводит брови на переносице, даже не пытаясь скрыть собственной нервозности.

Он подходит к окну как раз вовремя.

Или не вовремя, чёрт его знает.

Как бы то ни было, Ксавье оказывается рядом ровно в тот момент, когда Мадлен небрежно тушит окурок сигареты носком ботинка на высоком каблуке и сливается с байкером в продолжительном глубоком поцелуе, позавидовать которому могли бы даже старшие Аддамсы, до сих пор демонстрирующие бурные проявления неугасающей страсти чуть ли не ежеминутно. И если видеть подобные тошнотворные сцены в исполнении своих родителей Уэнсдэй давно привыкла, то наблюдать в подобном развязном амплуа родную дочь… Аддамс всё ещё питает робкую надежду, что это просто оптическая иллюзия, зрительная галлюцинация, удивительно реалистичный кошмар — что угодно, только не правда.

— Эм… Уэнсдэй… — голос Торпа звучит совершенно глухо и хрипло, словно у него в горле разом встал колючий комок. — Кто этот парень и почему он пытается засунуть язык в рот нашей несовершеннолетней дочери?

— Пытается? — ядовито хмыкает она, чувствуя себя так, будто из глаз вот-вот хлынет кровь. — Проверь зрение. Он весьма в этом преуспел.

Ксавье сквозь зубы бросает парочку непечатных выражений, и Уэнсдэй с тяжёлым вздохом отворачивается от окна и переводит суровый немигающий взгляд на супруга — тот буквально готов метать молнии. Между бровей залегла сетка глубоких мимических морщин, крылья тонкого носа возмущённо трепещут, а на дне малахитовых глаз плещется пламя несдержанной ярости. Торп выглядит так, словно намеревается сию же секунду выпрыгнуть из окна второго этажа прямо на подъездную дорожку и хорошенько врезать проклятому мотоциклисту, решившему нагло посягнуть на честь их дочери. И хотя голос рационального мышления напоминает Аддамс, что когда-то они и сами были молоды и тоже попадали в аналогичные неловкие ситуации, она убеждена на все сто, что не станет останавливать мужа, если он вдруг решит применить физическую силу.

— Подожди-ка, да это же… — Ксавье подозрительно прищуривается, силясь получше разглядеть незадачливого ухажёра их наследницы. — Чёрт, быть такого не может.

Проследив направление его взгляда, Уэнсдэй снова поворачивает голову в сторону окна. Тошнотворно сладкая парочка наконец отлепилась друг от друга — и Аддамс неожиданно понимает, что лицо паренька кажется ей смутно знакомым. Она однозначно его уже видела. Вот только где? Идеальная фотографическая память упрямо не желает нормально функционировать — очевидно, всему виной тотальный шок от увиденного.

— Твою ж мать, — неверяще качая головой, Торп проводит ладонью по лицу и запускает пальцы в волосы, беспорядочно взъерошив каштановые пряди. — Уэнс, да это же Джексон Оттингер.

Oh merda. И правда.

Неудивительно, что она не сумела сходу вспомнить старшего сына Юджина — потому что в последний раз видела его ещё до беременности. Лет шестнадцать назад Оттингер вместе с женой Мелиссой и двумя маленькими сыновьями отбыл в бессрочную экспедицию куда-то в дельту Ганга для изучения особенно уникального вида пчёл. Какое-то время они изредка поддерживали связь с внешним миром, но с годами хрупкая ниточка между двумя континентами неизбежно распалась.

Помнится, Джексон уже тогда учился в начальной школе… А значит, он старше Мэдди минимум на шесть лет. Или даже семь.

Окончательно наплевав на необходимость конспирации, Уэнсдэй упирается обеими ладонями в широкий подоконник, чтобы получше рассмотреть великовозрастного наглеца, который абсолютно непостижимым образом связался с её несовершеннолетней дочерью — но Оттингер ловко взбирается на своего железного коня, а Мадлен с готовностью ныряет на сиденье позади него и крепко прижимается грудью к его широкой спине. Не замечая, что за ними наблюдают, влюблённые сливаются в очередном бесстыдном продолжительном поцелуе.

У Торпа вырывается вымученный сокрушённый вздох. А пару секунд спустя чёртов Джексон поворачивает ключ в зажигании — мощный мотор отзывается утробным рычанием, бесцеремонно нарушая окружающее спокойствие, и мотоцикл резво срывается с места, выбрасывая из-под заднего колеса россыпь мелкого щебня. Скорость мгновенно возрастает до критической отметки, и очень скоро чёрный байк исчезает из виду, скрывшись за ближайшим поворотом на Парк-авеню.

— Я точно убью тебя, Торп. Медленно и мучительно. Это всё твоё мягкое воспитание, — за неимением других вариантов раздражённая Аддамс напускается с претензиями на Ксавье, с лица которого в одночасье схлынули все краски. Сердито насупив смоляные брови, она с недовольством скрещивает руки на груди и едко передразнивает его стандартный тон. — Не стоит чрезмерно нагружать ребёнка занятиями, мы лишаем её детства. Доволен теперь?

— Уэнсдэй, послушай. Давай не будем тратить время на пререкания, — он поднимает руки прямо перед собой в примирительном жесте и склоняется к хмурому лицу Уэнсдэй, не обращая никакого внимания на тяжёлый немигающий взгляд. За долгие годы совместной жизни Ксавье идеально усвоил простую истину, что бурной истерикой жену не пронять. Давить нужно исключительно на рациональность, чем он и пользуется. Её — её же оружием. Умно, ничего не скажешь. — Нам нужно подумать, что теперь делать. Мы ведь не сможем запереть Мэдди в четырёх стенах и запретить ей видеться с этим… молодым человеком.

— Почему нет? Вполне эффективный вариант, — категорично огрызается Уэнсдэй.

— Нет, так поступать ни в коем случае нельзя, — мягко, но решительно возражает невыносимо упрямый Торп. — Вспомни себя в её возрасте. Что бы ты сделала, если бы родители попытались запереть тебя под домашний арест?

— Разумеется, сбежала бы, — нехотя соглашается она. И тут же добавляет, не желая так легко сдавать позиции. — Но в аналогичном возрасте я не позволяла себе подобных связей. Меня не за что было запирать дома.

— Ну конечно, не за что. Кто бы сомневался, — иронично фыркает Ксавье, небрежным жестом отбрасывая назад спадающие на лицо волосы. — По крайней мере, сын Оттингеров точно не Хайд.

— На что это ты намекаешь? — Аддамс одаривает супруга оскорблённым пристальным взглядом, полным арктического холода.

— Я не намекаю, Уэнс. Я говорю прямо, — он снова вздыхает и сокрушенно качает головой. Кажется, уже минимум в пятый раз. — В её возрасте ты ходила на свидания с серийным убийцей. И по сравнению с твоим бывшим этот молодой человек — просто ангел во плоти. Наверное. Надеюсь.

— Это только голословные предположения, не имеющие никакого веса, — презрительно фыркает Уэнсдэй и уверенным шагом отходит от окна, направляясь к массивному письменному столу. — А нам нужны конкретные факты.

В конце концов, она по праву является одним из лучших частных детективов Нью-Йорка и имеет обширные связи — а значит, нарыть информацию на Джексона Оттингера ей не составит особого труда.

Но начать, пожалуй, следует с самого достоверного и доступного источника. Выдвинув верхний ящик стола, Аддамс извлекает оттуда телефон в простом кожаном чехле и по памяти набирает номер признанной королевы сплетен. Энид отвечает не сразу, но спустя пару минут перезванивает по своей обожаемой видеосвязи — закатив глаза, Уэнсдэй принимает вызов, и на экране появляется лицо изрядно запыхавшейся блондинки.

— Ох, прости, у меня есть примерно четыре минуты до начала съёмок, — деловито заявляет Синклер, небрежно отмахиваясь от рук стилиста, щедро поливающего лаком тщательно уложенные белокурые кудри. За прошедшие годы её бестолковая телепередача о закадровой жизни знаменитостей стала невероятно популярна среди скудоумной серой массы. — Что-то срочное?

— Расскажи мне всё, что знаешь о семействе Оттингеров, — требовательно чеканит Аддамс, не утруждая себя ненужными вступлениями.

— Хм… Не так много, как хотелось бы, — Энид задумчиво надувает губы, накрашенные ярко-алой помадой, и выдерживает довольно продолжительную паузу. На её лице с толстым слоем сценического грима проступает непривычно сосредоточенное выражение. — Юджина вроде бы нет в соцсетях, но зато я подписана на его жену. Правда она редко что-то постит, они ведь много лет жили в этой ужасной глуши, где почти не ловит связь. Но я точно знаю, что они не так давно вернулись в Штаты. А ещё у них пятеро детей… Два сына и три дочери, представляешь? Кто бы мог подумать, что Юджин…

— Энид, не отвлекайся. Мне нужно больше конкретики, — она сухо обрывает чрезмерно эмоциональную речь бывшей соседки. Сейчас в Уэнсдэй говорит не подруга и даже не обеспокоенная мать, а суровый и собранный детектив, настоящий профессионал своего дела. Минимум воды, максимум фактов. — Его старший сын Джексон. Что он из себя представляет?

— Боже милостивый, зачем тебе это? Только не говори, что на тридцатую годовщину отношений ты решила подарить Торпу развод и своего молодого любовника, — заливисто хохочет Синклер, которая, несмотря на пафосный статус телезвезды, в глубине души так и осталась улыбчивой девочкой с тошнотворно-яркой половины комнаты в Офелия-Холл.

— Ты раздражаешь, — едко констатирует Аддамс, уже начиная жалеть, что обратилась именно к неугомонной блондинке, а не подняла архивы полицейского управления Нью-Йорка. Впрочем, если семейство Оттингеров возвратилось на родину совсем недавно, вряд ли копам удастся найти стоящую информацию.

— Ладно, ладно… Только не куксись, — Энид примирительно улыбается и слегка склоняет голову набок, позволяя внезапно подскочившему гримёру освежить броский макияж. — У меня осталась пара минут, поэтому расскажу вкратце. Я как-то натыкалась на его профиль в Инстаграм. Вроде бы он стажируется на патологоанатома или что-то в этом духе… Но фотки там просто жуть. Тебе бы понравилось. А ещё он полгода встречается с вашей Мэдди, но, видимо, ты и так об этом знаешь, раз копаешь на него информацию.

— То есть ты знала и ничего мне не рассказала? — Уэнсдэй чувствует, как щёки вспыхивают гневным румянцем от такого неожиданного предательства.

— Ну прости, Уэнс… Не злись. Это не моя тайна, — блондинка сконфуженно морщится и виновато отводит взгляд от фронтальной камеры. — Мне по секрету рассказала Селена, а ей — сама Мадлен. Я не могла настучать, понимаешь? Это было бы просто ужасным поступком по отношению к нашим дочерям…

Но Аддамс практически не слушает жалкий лепет подруги, выхватив из длинного оправдательного монолога одну-единственную фразу — а ещё он полгода встречается с вашей Мэдди.

Стоп. Что? Полгода?

Oh merda, вот уже целых шесть месяцев её родная дочь состоит в отношениях с каким-то сомнительным патологоанатомом, который рассекает по оживлённым улицам Нью-Йорка на самом опасном виде транспорта… И всё это время сама Аддамс ничего не подозревала — и пребывала бы в блаженном неведении ещё очень долго, если бы Мадлен не решилась признаться. Расклад вырисовывается откровенно скверный. Рациональное мышление только подливает масла в огонь, подсовывая ей самые неутешительные мысли — очень маловероятно, что эти отношения ограничились рамками платонических.

— Ты меня слушаешь вообще? — Синклер дважды щёлкает пальцами, привлекая её внимание. — Прошу тебя, только не обижайся.

— Я подумаю, — хмуро отрезает она и сбрасывает звонок, не утруждая себя необходимостью попрощаться.

— Чёрт, — Ксавье, прекрасно слышавший весь диалог, устало плюхается в массивное кресло напротив письменного стола и ослабляет тугой узел на галстуке. — Что предлагаешь делать? Только давай договоримся на берегу — мы не станем рубить с плеча, ладно?

Уэнсдэй не торопится отвечать, сосредоточенно обдумывая наиболее правильную стратегию — как бы ей ни хотелось этого признавать, он абсолютно прав. Грубой силой тут ничего не решить. Если запереть Мадлен под домашний арест и запретить ей видеться с этим сомнительным отпрыском Оттингеров, она просто-напросто сбежит, и её не удержат никакие замки. Сила действия равна силе противодействия. Эту простую истину из мира физики Аддамс знает по себе — а их своенравный ребёнок в большей степени унаследовал именно её характер.

— Ты же понимаешь, что мы так ничего не добьёмся? — проницательный Торп озвучивает вслух её мысли. Судя по кислому выражению лица, ему тоже чертовски нелегко признавать очевидное. — Только настроим Мэдди против нас.

— Знаю, — нехотя хмыкает Уэнсдэй, усевшись на подлокотник его кресла и сложив руки на коленях. Ксавье тянется к ней и бережно накрывает тонкую бледную ладонь своей.

— Подумать только… Она совсем выросла, а мы и не заметили, — задумчиво изрекает он, уставившись в пространство перед собой.

— Если он разобьёт ей сердце, я распну его, — категорично заявляет Аддамс.

Хоть и прекрасно понимает, что никому из них при всём желании не удастся уберечь дочь от множества жизненных передряг.

Её детство закончилось — и теперь всё гораздо серьёзнее, чем разбитые от падения с велосипеда коленки. Но это необходимый опыт, который Мадлен должна получить самостоятельно, ведь чужие шишки, как известно, не болят.

— Думаю, пора организовать встречу одноклассников, — неожиданно предлагает Торп через несколько минут размышлений. В ответ на вопросительный взгляд Аддамс, он обвивает рукой её талию и тянет на себя, принуждая соскользнуть с подлокотника кресла прямо ему на колени. Она не реагирует, но и не протестует, когда Ксавье заключает её в кольцо чрезмерно нежных объятий и запечатляет короткий поцелуй на плече, скрытом тонкой тканью чёрной блузки. — Дождёмся возвращения Мадлен и скажем, что хотим устроить знакомство с родителями. А там видно будет… В конце концов, вдруг этот парень не так плох, как кажется? Первое впечатление зачастую бывает обманчивым.

И хотя Уэнсдэй очень слабо представляет, что должен сделать чёртов воздыхатель дочери, чтобы исправить настолько негативное впечатление, иные варианты попросту отсутствуют. А сидеть сложа руки она категорически не привыкла.

Время до вечера тянется невыносимо медленно — за незашторенным окном постепенно сгущаются мягкие майские сумерки, а непутёвой дочери всё нет и нет.

Устроившись во главе обеденного стола с печатной машинкой и безуспешно пытаясь сосредоточиться на писательском часе, Уэнсдэй с неудовольствием думает, что отсутствие стандартных родительских запретов в их семье неизбежно вышло боком. Они никогда не запрещали Мадлен гулять допоздна, уповая на её сознательность — и вот к чему это привело.

Oh merda, ну кто мог подумать, что пятнадцатилетняя девчонка проводит свободное время вовсе не с подругами?

Нет, Аддамс всегда знала, что способность к социализации в обществе их наследница позаимствовала скорее у отца — у Мэдди был довольно обширный круг общения. Туда входили многочисленные ученики престижной гимназии, с десяток соседских детей, какие-то ребята из кружка по высшей математике… А лучшей подругой вроде как считалась Селена Петрополус. Но каким образом в эту разношёрстную компанию затесался старший сын Оттингеров, Уэнсдэй понять не могла.

Торп тоже выглядит непривычно дёрганым и нервным — как обычно возится на кухне, наспех сооружая ужин, но слишком громко переставляет посуду и яростно клацает ножом по разделочной доске, нарезая говядину на тонкие полоски для своего коронного бефстроганов. Аддамс наблюдает за супругом краем глаза, подперев голову рукой. Вдохновение никак не идёт, мысли бродят бесконечно далеко от сюжета новой книги — несколько лет назад она завершила цикл приключений Вайпер и переключилась на несвязанные между собой мрачные детективы, основанные на реальных случаях из практики.

Наконец входная дверь негромко хлопает, и в коридоре раздаётся громкий стук каблуков.

— Привет старшему поколению, — счастливая до неприличия Мадлен впархивает на кухню летящей походкой и подскакивает к отцу, чтобы стащить со стола лакомый кусочек.

— Живо сядь, — приказным тоном чеканит Уэнсдэй, смерив дочь хирургически пристальным взглядом и подмечая мелкие детали вроде раскрасневшихся щёк и лихорадочно блестящих чернильных глаз. Oh merda, и как она не заметила ничего подобного раньше? Куда она вообще смотрела?

— Что с вами такое? — беззаботно спрашивает дочь, отправляя в рот тонкий ломтик огурца и облизывая пальцы с короткими чёрными ногтями. — Выглядите так, будто кто-то умер.

— Никто не умер, Мадлен, — Аддамс отодвигает в сторону печатную машинку и кладёт на стол сцепленные в замок ладони. — По крайней мере, пока. Нам надо поговорить.

— И очень серьёзно поговорить, — непривычно суровым тоном вворачивает Ксавье, небрежно оттолкнув доску с частично нарезанным мясом. Он оборачивается к семейству, скрестив руки на груди, и проницательная Мэдди мигом напрягается, заметив неладное — она привыкла к строгости матери, но отец всегда старался сгладить острые углы во время их неизбежных конфронтаций.

— Да что случилось? — либо дочь умело изображает святую невинность, либо действительно не понимает причин такого поведения со стороны родителей. И ещё неизвестно, что из этого хуже.

— Завтра вечером мы ждём на ужин твоего молодого человека и его семью, — без предисловий заявляет Уэнсдэй, впившись в кукольное личико ледяным взглядом исподлобья. — И это не обсуждается.

Но обойтись без обсуждений не удаётся.

Разумеется, было глупо предполагать, что своенравная девчонка покорно согласится на подобное мероприятие — следующие полчаса уходят на пререкания. Юная Аддамс-Торп с железобетонным упорством отстаивает свою позицию, ни на секунду не желая уступать.

Вот только её невыносимое упрямство — черта наследственная, перешедшая от обоих родителей сразу. И в конечном итоге ей приходится пойти на попятную. Недовольно насупившись, Мадлен нехотя соглашается, но демонстрировать крутой нрав не перестаёт. Раздражённо заявляет, что у неё пропал аппетит и быстрым шагом покидает кухню, не забыв напоследок громко хлопнуть дверью.

На следующий день Уэнсдэй завершает работу в агентстве пораньше, чтобы успеть навести порядок в доме перед визитом Оттингеров — ей категорически претит необходимость заниматься настолько обыденными делами, но приходящая горничная слёзно извиняется по телефону, что не может выйти вне графика. Едва не скрипя зубами от раздражения, Аддамс скрупулёзно стирает пыль со всех горизонтальных поверхностей, пока Торп возится с ужином.

Недовольная Мадлен наотрез отказывается помогать, а потом и вовсе запирается в своей комнате, не позволяя к ней подступиться.

Чёрт бы побрал этот невыносимый пубертатный период.

Наконец ровно в восемь вечера раздаётся негромкий стук в дверь. На ходу застёгивая молнию на облегающем чёрном платье с высоким горлом, Уэнсдэй направляется в прихожую, чтобы впустить гостей.

А когда на экране домофона появляется изображение с камеры видеонаблюдения, у неё против воли вырывается сокрушённый вздох — на пороге дома стоит всё семейство Оттингеров в полном составе. Раздражённо гадая, на кой чёрт Юджин и Мелисса приволокли сюда весь свой выводок, она поворачивает язычок замка и резко распахивает дверь.

— Уэнсди! С ума сойти, сколько лет прошло! — давно забытое детское обращение заставляет её брезгливо поморщиться, но неприязненное выражение лица мгновенно сменяется тенью слабой улыбки.

Несмотря на неутешительные обстоятельства визита Оттингеров, Аддамс и впрямь испытывает нечто похожее на радость, когда видит человека, когда-то ставшего её первым другом в академии Невермор.

Со времён последней встречи пятнадцатилетней давности Юджин мало изменился — разве что набрал ещё с десяток килограмм и обзавёлся проблесками седины в иссиня-чёрных кудряшках. Даже стиль в одежде остался прежним. Оттингер облачён в дурацкую рубашку пёстрой расцветки и простые тёмные брюки, а на его сияющем лице красуются огромные круглые очки с толстыми линзами. Судя по всему, его старший отпрыск пошёл внешностью в высокую стройную мать.

Юджин решительно переступает порог дома и в порыве чувств заключает Уэнсдэй в удушающе крепкие объятия — она неловко похлопывает его по широкой спине и аккуратно отстраняется спустя несколько секунд.

— Должно быть, ты помнишь мою супругу Мэл… — ни на минуту не прекращая безмятежно улыбаться, он жестом указывает на черноволосую загорелую женщину в приталенном синем платье. С первого взгляда и не скажешь, что она родила аж пятерых детей.

— Намасте, — Мелисса Оттингер складывает ладони на индийский манер и слегка склоняет голову в знак приветствия. А мгновением позже на её красивом лице с крупными выразительными чертами расцветает широкая белозубая улыбка. — Прошу прощения, мы слишком привыкли к иностранным манерам.

— Ничего, — Аддамс неопределённо пожимает плечами и отступает в сторону, приглашающе махнув рукой в сторону столовой. — Проходите.

— Дети, идём… — Юджин пропускает четвёрку отпрысков вперёд, поочередно тыкнув пальцем в каждого из них. — Познакомься, это наш средний сын Фред, старшая дочь Тала и близняшки Индира и Индрани. Дети, это моя старая подруга Уэнсдэй. Что надо сказать?

— Очень приятно, — хором отвечают две абсолютно идентичные девочки лет восьми с одинаковыми высокими гладкими хвостами.

— Не такая уж я и старая, — иронично хмыкает Аддамс, без особого энтузиазма глядя на многочисленных наследников друга. Младшие дети, совсем недавно оказавшиеся в цивилизованном мире, восхищённо озираются по сторонам, синхронно разинув рты. Вот только главного виновника торжества среди них почему-то не обнаруживается, и она тут же задаёт закономерный вопрос. — А где Джексон?

— Джек, — мягко поправляет Мелисса, покровительственно обнимая близняшек за плечи. — Наш сын ненавидит полную форму своего имени. Он скоро будет… Он уже давно живёт отдельно от нас и перебрался в Нью-Йорк три года назад, как только поступил в колледж.

— Какой красивый дом! — простодушно заявляет одна из младших девочек. — Мама, а Джек теперь будет жить здесь, да?

— Это вряд ли, — едко отрезает Уэнсдэй, и в просторной прихожей мгновенно повисает неловкое молчание.

Чета Оттингеров обменивается сконфуженными взглядами, после чего Мелисса смущённо отводит глаза, неубедительно сделав вид, что поправляет причёску одной из младших дочерей. Робкий Юджин мучительно краснеет до самых ушей, но никак не комментирует хлёсткую реплику. Фред или как там его засовывает руки в карманы широких светлых джинс, явно ощущая себя не в своей тарелке.

Тала принимается нервно теребить отделанный кружевом подол бежевого платья. Невозмутимыми остаются одни только близняшки, слабо понимающие происходящее в силу малолетнего возраста — Индира и Индрани продолжают восторженно рассматривать интерьер прихожей, шепотом комментируя каждую деталь.

Всеобщая неловкость невольно передаётся и Уэнсдэй — oh merda, она ведь совсем не собиралась быть резкой. Как ни крути, Юджин по-прежнему остаётся её другом, и он уже давно не несёт прямой ответственности за поведение взрослого сына. К огромному облегчению, на выручку приходит Ксавье — появившись на пороге столовой, он обменивается рукопожатием с растерянным Оттингером, умело вворачивает парочку дежурных комплиментов его супруге и вообще идеально отыгрывает роль гостеприимного хозяина.

— Идёмте скорее, ужин уже стынет, — Торп кивком головы указывает на тщательно сервированный обеденный стол позади.

Пока гости неторопливо проходят в столовую и рассаживаются по местам, Аддамс на секунду прикрывает глаза, собираясь с мыслями.

Чёртов Джексон ещё даже не приехал — а она уже успела подпортить атмосферу якобы дружеской встречи.

Пожалуй, нужно быть сдержаннее.

Но разве можно сохранять спокойствие, когда перед глазами стоит картинка, как проклятый сынок Оттингеров без зазрения совести лапает её несовершеннолетнюю дочь, а потом самым кощунственным образом передаёт ей зажжённую сигарету? Хуже и вообразить трудно, а на скудное воображение она не жаловалась никогда.

— Постарайся никого не убить, — шёпотом бормочет Торп, склонившись к её уху и слегка задевая губами мочку с бриллиантовой серьгой.

— Ничего не могу обещать, — честно отвечает Уэнсдэй, стальной хваткой вцепившись в ладонь мужа. — Позови Мадлен.

Что ж, фестиваль неловкости объявляется открытым. Занавес поднят, актёры на своих местах — и с минуты на минуту в их столовой начнётся самый настоящий театр абсурда.

Аддамс степенно проходит в столовую и усаживается во главе стола, не без труда выдавив некое подобие улыбки, больше напоминающей смертоносный оскал.

Спустя пару минут возвращается Ксавье в компании хмурой Мэдди — благо, она хотя бы прилично одета. Буркнув себе под нос дежурное приветствие, дочь шумно отодвигает стул и занимает своё место по левую руку от Уэнсдэй, упрямо не желая смотреть в сторону матери.

— Вина? — Торп садится с противоположного края стола напротив Аддамс и уверенно тянется к бутылке Кьянти. — Ещё есть медовый бурбон, чёрный ром, сухой вермут… И водка.

— Вино вполне подойдёт, — жена Юджина выдыхает с заметным облегчением и протягивает свой бокал. Сделав небольшой глоток, Мэл аккуратно промокает губы салфеткой и предпринимает попытку завязать светскую беседу. — Уэнсдэй, я читала все твои книги… Хотя в Индии довольно сложно их достать, приходилось заказывать через интернет и специально ездить в Калькутту. Но хорошая литература стоит приложенных усилий.

— Это точно. Уэнс ещё в школе была талантищем, — Юджин мигом забывает о былой неловкости и тепло улыбается, становясь ужасно похожим на того мальчика, которого она регулярно защищала от нападок нормисов.

Ностальгические воспоминания о совместном прошлом немного смягчают мрачное настроение Аддамс — и она слабо улыбается в ответ. Беседа набирает обороты, становясь почти непринуждённой.

Юджин и Мелисса рассказывают об увлекательной и одновременно непростой жизни в Индии, жалуются, как трудно теперь привыкать к шумному Нью-Йорку и в один голос нахваливают еду и напитки. Уэнсдэй охотно делится некоторыми спойлерами из сюжета будущей книги, Ксавье достаёт телефон, чтобы наглядно продемонстрировать новую выставку в канадской галерее. Дети Оттингеров за обе щеки уплетают сочные стейки, и даже Мадлен постепенно включается в общий разговор, повествуя о своих планах пойти по стопам отца и стать художницей.

— …и тут меня кусает этот жуткий паук, представляете! — захмелевший Юджин экспрессивно всплескивает руками, едва не опрокинув на себя бокал. — А до ближайшей больницы часов пять езды, и связь не ловит! И тогда Мэл пешком пошла до деревни, чтобы…

Его занимательный эмоциональный рассказ прерывает требовательный стук в дверь.

Дружественная ненапряжная атмосфера в мгновение ока разлетается на осколки — Оттингер осекается на полуслове, бросив встревоженный взгляд в сторону Уэнсдэй, которая совершенно машинально стискивает в ладони острый столовый нож. Мадлен нервно дёргается всем телом и несколько раз моргает, выдавая собственное волнение. Мелисса пытается ободряюще улыбнуться мужу, но выходит слишком натянуто.

— Пойду открою, — небрежно отбросив на стол белую тканевую салфетку, Ксавье решительно поднимается на ноги и покидает столовую, не забыв взглянуть на Аддамс и предостерегающе качнуть головой.

Она нехотя откладывает нож в сторону.

Не сговариваясь, все присутствующие поворачиваются к приоткрытой двери, ведущей в коридор прихожей — словно за ней таится смертельная опасность.

А спустя несколько томительных секунд на пороге столовой возникает Джексон Оттингер собственной персоной. Oh merda. Чёртов наглец даже не потрудился сменить байкерскую куртку с заклёпками на мало-мальски подобающий наряд. Вдобавок он не выказывает и тени смущения — уверенно проходит вглубь комнаты, останавливается аккурат напротив Уэнсдэй…. И остаётся тотально невозмутимым, напоровшись на колючий взгляд угольных глаз.

— Очень рад познакомиться лично, миссис Торп, — с дерзкой улыбочкой выдаёт младший Оттингер, протягивая руку для приветствия.

— Джек! — Мадлен становится белее снега.

— Аддамс, — сквозь зубы цедит Уэнсдэй, ожидаемо не протянув руку в ответ. Тлеющее внутри раздражение стремительно разгорается, подобно тому, как порыв сухого ветра превращает непотушенный окурок сигареты в сокрушительное пламя лесного пожара.

— Прошу прощения, — совсем непохоже, что ему хоть немного стыдно.

Не обратив никакого внимания на неприветливый вид Аддамс, Джексон убирает руку за спину и вальяжно обходит стол. Легонько треплет Мадлен по волосам, хаотично взъерошив тщательно уложенные смоляные локоны — у Торпа на этом моменте вырывается громкий возмущённый вздох — и нагло усаживается рядом с их дочерью.

Похоже, элементарные правила столового этикета ему неизвестны.

— Я задержался на работе, извиняюсь за опоздание, — с тотальным спокойствием сообщает чёртов нахал, потянувшись к блюду с мясом и закинув себе в тарелку самый крупный кусок. — Малышка, тебе положить добавки?

— Нет, спасибо, — выдавливает Мэдди, опасливо покосившись на мать.

— В свободное от учёбы время Джек подрабатывает в городском морге, — Мелисса предпринимает неуверенную попытку обелить образ старшего отпрыска. — Он работает с шестнадцати лет, очень нам помогает…

— Мамуль, давай без рекламы, — Джексон кривовато усмехается, принимаясь разрезать стейк на мелкие кусочки. Лезвие ножа противно скрипит по тарелке, и Аддамс прикрывает глаза, безуспешно пытаясь избавиться от желания вонзить этот самый нож ему под рёбра. — Я думаю, мистер и миссис… То есть, мистер Торп и мисс Аддамс хотели бы самостоятельно составить мнение обо мне.

— Уже, — Уэнсдэй стоит немалых усилий, чтобы не продолжить фразу и не разнести в пух и прах проклятого Оттингера. Но подобная экспрессия совершенно ни к чему.

На несколько мучительно долгих минут повисает напряжённое гробовое молчание, нарушаемое лишь омерзительным скрипом столовых приборов. Покрасневший до самых ушей Юджин раз за разом прикладывается к своему бокалу, Мадлен поминутно переводит взгляд с матери, напоминающей разъярённую фурию, на своего незадачливого воздыхателя, сохраняющего абсолютную невозмутимость.

Быстро расправившись со стейком, Джек утирает губы салфеткой и наконец вскидывает голову, смело встречаясь глазами с Аддамс.

— Ладно, опустим предисловия. Считаю нужным кое-что прояснить, — деловито заявляет он таким важным тоном, словно ведёт переговоры о целесообразности применения ядерного оружия на поле битвы. — Я не дурак и прекрасно понимаю все ваши опасения. Моя семья небогата и не имеет такого статуса в обществе, как ваша. Мои родители — простые энтомологи, но я…

— Дело совершенно не в этом, — перебивает Ксавье, и Уэнсдэй краем глаза замечает, что его ладонь сжимается в кулак до побелевших костяшек. — А в том дурном влиянии, которое Вы оказываете на нашу несовершеннолетнюю дочь. Вы в курсе, что ей всего пятнадцать лет? Это даже не возраст согласия.

— Папа! — возмущённо восклицает Мадлен, стукнув кулачком по столу в знак протеста.

— Мэдди, молчи и не вмешивайся, — резковато обрывает её отец.

Его неожиданная прямолинейность приятно удивляет — ведь обычно мягкотелый Торп старается сглаживать острые углы. Поэтому Аддамс милостиво позволяет ему договорить, хотя обстановка в комнате ощутимо накаляется.

— Как только она связалась с Вами, она начала курить и врать родителям. А может, и что похуже. Как вы считаете, это нормально?

— Прекратите обсуждать меня так, будто меня здесь нет! — Мэдди повышает голос и взвивается на ноги, едва не опрокинув стул.

— Прости, малышка, — Оттингер покровительственно накрывает своей рукой её тонкую изящную ладонь, и Уэнсдэй снова чертовски хочется схватиться за нож. — Этот разговор должен был состояться рано или поздно. Всё нормально. Пожалуйста, присядь.

Вспыхнув от возмущения, своенравная девчонка со внезапной покорностью опускается обратно на своё место. Аддамс не без удивления вскидывает бровь — даже ей не всегда удавалось добиться от дочери такого безукоризненного послушания.

Впрочем, она особо и не пыталась, будучи твёрдо убеждённой, что излишние попытки ограничить свободу Мэдди грозят сработать с точностью до наоборот.

— Продолжим. Я согласен, что это… не совсем правильно, — задумчиво кивает Джек, внимательно разглядывая пустую тарелку прямо перед собой. — Но я её никогда ни к чему не принуждал. Просто в её возрасте людям интересно попробовать всё. Неужели вы сами придерживались здорового образа жизни, когда были подростками? Держу пари, что нет.

Уэнсдэй презрительно кривит губы.

Но проклятый наглец отчасти прав, как бы ей не хотелось признавать это вслух.

Кажется, совсем недавно они с Ксавье напились отвратительно горького стаута и до умопомрачения целовались в темноте её комнаты в Офелия-Холл. И тогда у них обоих не было ни времени, ни желания подумать о неправильности подобного поведения.

А летом она и вовсе наврала родителям с три короба, чтобы сбежать к нему в Нью-Йорк и осквернить каждую горизонтальную поверхность в резиденции Винсента Торпа.

А потом совершенно незаметно пролетело целых тридцать лет — и они напрочь позабыли о том, что когда-то сами были так безрассудно молоды. Oh merda, похоже, она всё-таки превратилась в некое подобие своей чопорной матери и перестала понимать родную дочь.

— Можете мне не верить, но я действительно люблю вашу дочь и желаю для неё самого лучшего, — очень серьёзным тоном продолжает Оттингер, с нежностью глядя на заметно покрасневшую Мадлен. И что-то в его пристальном взгляде смутно напоминает Торпа на заре их отношений. — Но это просто слова, а трепать языком может любой кретин. Я докажу всё на деле, вот увидите.

— Ох уж эта юношеская самонадеянность… — совершенно пьяным голосом бормочет Юджин, уныло заглядывая в свой опустевший бокал, но никто не обращает внимания на его реплику.

— Только не запрещайте ей со мной встречаться, — Джек переводит взгляд сначала на наигранно-хладнокровную Уэнсдэй, а потом — на притихшего Ксавье. — Пожалуйста.

— Посмотрим, — непримиримо отрезает Аддамс, не желая сдавать позиций.

Хоть и заранее знает, что запрещать не станет.

Поздним вечером, когда гости уже разошлись, она сидит в своей спальне перед туалетным столиком, тщательно стирая макияж, пока Ксавье лениво перелистывает страницы книги, лежа на своей половине кровати.

Множество точечных светильников на потолке заливают комнату мягким тёплым светом, создавая ощущение домашнего уюта — такого ненужного в далёком прошлом и такого необходимого теперь. Размеренное окружающее спокойствие способствует размышлениям, и Уэнсдэй мельком думает — возможно, этот Джексон Оттингер не так уж плох. По крайней мере, он вряд ли является серийным убийцей во власти сумасшедшей женщины, ослеплённой жаждой мести.

Покончив с макияжем и забросив испачканные ватные диски в мусорную корзину, Аддамс тянется к баночке крема, который подарила мать на прошлый день благодарения — Мортиша с гордостью утверждала, что состав почти аналогичен ядовитым свинцовым белилам, используемым в Средневековье. Идеальное средство для сохранения молодости и бледности кожи.

— Уэнс… Послушай. Есть кое-что ещё, что тебе следует знать, — Торп загибает уголок страницы и откладывает книгу на прикроватную тумбочку. Что-то неуловимое в его ровном тоне заставляет её невольно напрячься. Oh merda, ну что ещё? — Не хотел говорить тебе перед ужином, чтобы не портить настроение. Вернее, чтобы ты не испортила его всем остальным.

— Ну? — ей так и не удалось искоренить в нём идиотскую привычку тянуть время и использовать неуместно долгие вступления.

— В общем… — Ксавье сокрушенно вздыхает и выдерживает очередную раздражающую паузу. Что за невозможный человек. — Ты в курсе, что твой отец уже месяца три как при смерти?

— Что ты мелешь? — Уэнсдэй прекращает наносить крем на лицо и резко оборачивается к мужу, вопросительно изогнув смоляную бровь.

Она созванивалась с родителями по хрустальному шару буквально позавчера, и всё было в полном порядке.

Да и в целом… Единственное, что связывает Гомеса с загробным миром — то, что он на протяжении последних лет двенадцати чуть ли не ежемесячно меняет дизайн своего будущего памятника. К слову, предыдущий каменщик умер прошлой зимой, так и не дождавшись конкретного заказа, и пришлось в срочном порядке подыскивать нового умельца.

— Именно так Мэдди рассказывает учителям в гимназии, — Торп разводит руками и на одном дыхании выдаёт длинную изобличительную тираду. — Я заезжал туда сегодня днём, хотел осведомиться о её поведении, а директриса Уоттерфорд встретила меня с постной миной и практически начала выражать соболезнования. Ты знала, что наша дочь идеально подделывает твой почерк? Директриса показала кучу записок якобы от тебя с просьбой освободить Мэдди от занятий. Видите ли, ей нужно было навестить умирающего дедушку.

Oh merda, вот ведь мелкая негодница.

Аддамс с такой силой швыряет баночку крема на мраморную столешницу, что зеркало отзывается жалобным дребезжанием.

Подумать только, а она ведь в самом деле рассматривала вариант, что этот нахальный паренёк — не самая плохая партия для их дочери. Внутри сокрушительным пламенем лесного пожара вспыхивает неуёмная ярость.

— Ma che cazzo?!{?}[Какого хрена?! (итал.)] — она машинально переходит на итальянский в порыве эмоций, едва не скрипя зубами от злости. — Я её прикончу!

— Тише, не кипятись… Вдохни и выдохни, — Торп поспешно поднимается с кровати и подходит к туалетному столику, остановившись за спиной Аддамс. Его широкие ладони ложатся ей на плечи и начинают бережно массировать, обжигая своим теплом сквозь чёрный шёлк длинного халата. Поймав её взгляд в отражении, Ксавье растроенно поджимает губы. — Пора признать очевидное. Мы с ней не справляемся. Точно также, как твои родители в своё время не справлялись с тобой.