Семейные хроники Лесного царя (СИ)

— Тьфу, это ты меня запутал, — отмахнулся Яр. — Во-первых, жуки вовсе не бессловесные. Они умеют общаться по-своему!

Сильван округлил глаза: эльф пугал его и смешил своим сумасшествием. Ксавьер и прежде не отличался здравомыслием, теперь, похоже, стал совсем плох.

— Во-вторых, — горячился лесной владыка, — я никогда не издевался над жуками! Тьфу, и да! Над людьми тоже не издевался, напрасно и бесцельно — никогда! Если причинял боль, то в исключительных случаях. Причем я одновременно всё испытывал на себе! Всегда! Даже когда мы вместе с тобой принимали роды у той крестьянки, обвиненной в колдовстве, помнишь? Кстати, спасибо ей, мне этот опыт очень пригодился, когда у меня жена рожала, — закончил он совсем тихо.

— Ты женат? — еще больше изумился Сильван.

— Да! — подтвердил Яр. — И это в-третьих! Моя жена — человек!

От удивления маг не знал, что и сказать. Только громко чихнул.

— Отец, всё! Хватит над ним мылиться… то есть — измываться! — на чих в купальню ворвалась Милена. В вытянутых перед собой руках она несла свежий черный балахон, пошитый кикиморами из мягкого бархата, прикрываясь им, как ширмой, от неподобающего девичьему взору зрелища. — Сам утверждал, что у него мозг о череп стучит, а сам всё трындишь и трындишь! Всё, вытаскивай его или я сама сейчас к вам залезу!

— Кстати, разреши представить, это моя дочь — Милена! — объявил Яр. Поднялся из воды, подал руку растерявшемуся Сильвану.

— Дочь? — повторил маг.

— Она нашла тебя в твоей башне и расколдовала. Сама! — лучась отцовской гордостью, поделился владыка Леса. Забрал у дочери из рук балахон, завернул в него мелко дрожащего некроманта.

Милена перестала делать вид, будто отворачивается и не смотрит: подхватила под руки мага, приобняла, увела его в опочивальню. Яр прошлепал следом — и на пороге поймал кинутый в лицо восточный цветастый халат, который обычно надевал после купания.

— Заморозил всего! Ледышка же совсем! — Милена усадила своего некроманта к накрытому столу, но развернула не к чашке с дымящимся бульоном, а к себе и, присев перед ним на колени, принялась растирать ему руки полотенцем, ворча на нерадивого папашу.

Сильван поднял ошарашенный взор на своего друга. Мало того, что он отчего-то понимал речь этой девушки. Но ведь еще и девушка казалась ему странно знакомой! И вела себя с ним так по-домашнему заботливо, столь непринужденно… Яр улыбался на них двоих сквозь растрепанные кудряшки, из-под полотенца, которым сушил свои непослушные от влаги волосы. Сильван невольно покраснел. И торопливо отобрал у Милены полотенце, а то вздумала ему ноги вытирать, чтобы скорее натянуть на него шерстяные носки.

— Я сам, извините, — пробормотал маг.

Милена подняла голову, взглянула в глаза. Светло-серебристые, колдовские. Она ведь еще ни разу не слышала его голос! Жалобные постанывания и бормотание в бреду не в счет. И вот он наконец-то смотрит ей в глаза, ясным взором, осмысленно, видя ее саму, а не лихорадочные видения! И говорит с нею!..

— …Ксавьер, скажи ей!!! Она меня не слышит! — взмолился Сильван едва не со слезами.

Яр хмыкнул. Позвал:

— Солнышко, приличные девушки не лезут парням под подол.

Милена не слышала даже отца. Она, зачарованная серебристым испуганным взглядом, на ощупь надела своему магу носки, колючие, толстой вязки. Однако тощие конечности из своих горячих рук выпускать не торопилась: утопая в сумеречном серебре, бездумно поглаживала стройные гладкие икры, немного увлеклась, добралась жадными ладошками до округлых коленок, трепеща от немужественной шелковистости кожи некроманта, и неосознанно попыталась чуть раздвинуть плотно сомкнутые колени… Пока на плечо ее не легла рука Яра, хорошенько встряхнув и вернув из мира грёз к суровой действительности.

— Милка, не увлекайся, я вас пока еще не поженил, — усмехнулся отец. — Я знаю, тискать его одно удовольствие, но подожди хоть откормим — приятнее будет!

— Ой! — только и пискнула в свое оправдание малиновая Милена. Подхватилась — и стрелой вылетела вон из покоев.

— Избаловал я ее, — самодовольно развел руками Яр без тени сожаления. Уселся за стол напротив ошеломленного мага, налил себе душистого травяного чая. — Ты давай ешь, а то остынет. Миленка прибежит, расстроится, подогревать понесет. Она сама готовила для тебя. Даже мне попробовать не дала. Наверняка пересолила.

Сильван сглотнул. С неловкостью развернулся к столу. Взял расписную деревянную ложку, помешал бульон в глубокой миске, вряд ли понимая, что делает и зачем.

— Я не шутил: я хочу от тебя ребенка, — повторил Яр, и эта фраза заставила мага вздрогнуть и очнуться. — От тебя и от моей дочери. Внука хочу.

— А-а… — кивнул Сильван, сделав вид, будто понял. Натянул на мокрые волосы капюшон, надвинул на глаза. Так ему было спокойнее. Так он мог попытаться обдумать всё это… Нет, и эдак уместить всё это в голове не получалось.

— Вообще-то у нас с тобой уже есть сын, — продолжал лесной царь. — Драгомир, Милкин близняшка. Он тебе тоже понравится, вот увидишь. И ты зря напугался беременности: я его выносил, ничего особо ужасного в этом не нашел. Были свои проблемы, конечно…

— А-а?.. — не понял некромант, тихим вопросительным вздохом попросил пояснить.

— Ты не волнуйся заранее, Мирош с Милкой близняшки, но между собой совершенно не похожи, — успокоил его Яр. — Драгомир — вылитый я. И немного от тебя взял. Хочешь узнать, как я от тебя забеременел? — усмехнулся он, оперся локтем на стол, подпер подбородок ладошкой. Уставился благожелательно, любуясь своим будущим зятем.

— Угу, — кивнул некромант.

Ссутулившись, он попытался завеситься капюшоном. Но Яр взял его за подбородок, заставил поднять голову. Нажав пальцами на челюсть, вынудил открыть рот — и, мягко отобрав из вялых рук ложку, стал скармливать бульон.

— Ты ешь да слушай, — приговаривал лесной владыка, потчуя, точно маленького, иногда уголком полотенца утирая убежавшие с губ на подбородок золотистые жирные капли. — Помнишь, после костра я вживил тебе легкое? Вернее, два по очереди, одно плохо прижилось, а вот второе, которое я специально для тебя выращивал… Вспомнил?

Сильван удрученно кивнул. И тут же помотал капюшоном: он не хотел помнить те времена. Совершенно не хотел.

— Ну, неважно, — отмахнулся ложкой Яр. — Главное, что кусочек тебя я так и отставил в себе, на всякий случай. Нет, я был уверен, что больше никому не дам тебя в обиду, не позволю тебе повредить, чтобы опять органы заменять, но… Ты глотай, не то подавишься. Вздыхать потом будешь. Ешь и слушай, на пустой желудок размышлять вредно, потом обдумаешь, что я тебе говорю. Ведь сколько лет простоял голодным! А потом еще столько дней на одном молоке с мёдом и на бульоне… Ну, правда, еще Милка тебя пичкала грушами. И крови моей выпил полведра, когда я тебе сердце заменил на новое. Но разве ж это еда? — сам себя спросил Яр. И, опомнившись, кинулся поить побледневшего мага сладким терпким чаем из своей кружки: — Пей! Пей, полегчает! Если стошнит, опять потрошить буду! Прямо здесь, безотлагательно!

— Мне лучше! Не надо! — на угрозу просипел Сильван, бодро отпихивая кружку. Правда, ни разу не попал по ней рукой, потому что в глазах двоилось.

Яр всё-таки заставил его выпить настой — успокаивающий, им обоим полезно. После чего достал из-под салфетки вторую кружку, разлил из кувшина остатки травяного чая на двоих. Сел на место. Продолжил:

— Так вот… — вздохнул. — Мирош не хотел жить. Сперва я думал, что проблема в Луше, в жене моей, что она просто по женскому здоровью несчастливая такая, раз детей сбрасывает. Или моя кровь с человеческой смешиваться не хочет, поэтому… Но Милка, которую я в ней оставил, прижилась. А Драгомир во мне чах и заодно меня самого отравлял. Уж я что ни перепробовал!.. Но к счастью, вспомнил о частице тебя. Ты всегда хотел жить. Сколько тебя ни убивали, как ни пытали — ты стремился выжить. Просто потому что ты такой. Ты любишь свет и жизнь, хотя сам множество раз был за чертой. Поэтому ты единственный некромант, который не поднимает безвольных мертвецов, а именно оживляет, возвращая с памятью и душой!..

Яр, увлекшись, пожалуй, еще долго мог бы восхищаться уникальным даром своего друга, но заметил, что тому теперь уже от неловкости бульон в горло не лезет, и оборвал сам себя:

— Кушай, милый, или хочешь, чтобы я всё это споил тебе с поцелуями?

Сильван, вздрогнув, беспрекословно снова взялся за ложку. И самостоятельно мужественно дохлебал бульон! За что немедленно получил тарелку каши с воздушными сливками и кисло-сладкими ягодами, над которой опять зачах, уныло принялся ковырять ложкой, из ягодного разноцветья выбирая лишь чернику с ежевикой.

— В общем, я вспомнил о тебе, — завершил рассказ Яр, — и приживил крупицу от тебя к нашему с Лушей сыну. Так Мир сделался и твоим сыном тоже. Он прекратил рваться за грань, он научился от тебя жажде жизни… Ну, по крайней мере до некоторого времени он был счастливым и жизнерадостным ребенком. Потом сам себе заморочил голову… Хотя, вот ты вечно умел сам себя запутать в какой-то надуманной ерунде! Может, это он из-за тебя в меня влюбился?

Сильван растерянно ответил на обращенный на него испытующий взгляд:

— Из-за меня?..

— Я раньше думал, что Мирош точное мое подобие, — попытался объяснить Яр, машинально комкая в руке полотенце. — Думал, что раз я в свое время без памяти влюбился в родного дядю, то передал сыну скверную наследственную склонность, из-за которой он воспылал противоестественной любовью ко мне. Но вот сейчас говорю с тобой, и меня осенило: раз ты был в меня влюблен, то передав ему частичку тебя, не накликал ли я…

— Я не был в тебя влюблен, — твердо произнес Сильван. — Я боялся влюбиться. Я сравнивал тебя с Марром. Может быть, я даже хотел влюбиться, в глубине души. Но так и не влюбился, иначе не смог бы расстаться. Так что не приплетай меня к этому.

— Хорошо, значит в этом виноваты мы с Лушей, — с облегчением вздохнул Яр. Улыбнулся: — Значит, будет проще разобраться. И разубедить!

— И еще я рад, что ты наконец-то и сам понял, что относишься ко мне иначе, чем к тому своему дракону, — ехидно добавил владыка Леса. — По крайней мере в него-то ты точно был влюблен, безумно и самозабвенно.

У Сильвана совершенно пропал аппетит.

— Кстати, Руун действительно чувствовал себя донельзя виноватым перед тобой, в этом он не врал тебе, — вспомнил Яр.

— Он нашел тебя? — тусклым голосом спросил Сильван.

— Заглянул мимолетом, скажем так. К сожалению, я не успел у него узнать, где он оставил тебя, зачарованного. А потом и вовсе… — виновато вздохнул Яр.

— И как ты с ним поступил?

— Так же, как ты — прогнал.

Яр подставил перед пригорюнившимся некромантом большую кружку горячего чая и блюдце с засахаренной морошкой.

— Еще вот что! — заторопился лесной царь, которому дворец через беззвучную связь подсказал, что Милена несется к ним обратно со всех ног и будет с минуты на минуту. Надо было успеть сказать, пока она не слышит: — Моя дочь влюбилась в тебя. С первого взгляда. Она подарила тебе свой первый поцелуй. Она сняла с тебя заклятье своей кровью. И ее трепетная, ранимая первая любовь для меня важнее, чем наше с тобой общее прошлое. Возможно, ты не поймешь этого прямо сейчас. Но я собираюсь сделать всё, что будет в моих силах, чтобы моя дочь стала с тобой счастлива. А в моих силах очень многое, я теперь весьма могущественный, уж поверь. Дочь же мою я избаловал. Она привыкла получать всё, что ей нравится. Значит, она получит и тебя. Ты понял?

Для доходчивости Яр накрыл его руку своей, сжал сильно-сильно. И выразительно посмотрел в глаза, словно до души дотянулся.

— Ты знаешь меня, — тихо сказал Сильван. — Причем иногда мне кажется, что ты знаешь меня лучше, чем я сам. И это не касается моих внутренностей, в которых ты опять покопался! — прошипел он, не сдержался, вырвал руку из удивленно разжавшихся пальцев. — Так что не делай вид, будто тебя интересует мой ответ.

— Ну вот и молчи, — хмыкнул довольный Яр, откинувшись на спинку кресла.

— Ты… правда заменил мне сердце? — недолго смолчал некромант.

— А ты разве не чуешь, что у тебя внутри стучит как-то странно, с эхом? — ухмыльнулся Яр.

Сильван решил проверить: приложил ладонь к груди, прислушался. Побледнел.

— Милка у меня девка шустрая да бойкая, ей в мужьях старик не нужен! Со старым сердцем ты б до венца не дотянул, она бы тебя в два счета заездила до мыла. Так что пришлось мне позаботиться о будущем зятя, как-никак мне с тобой еще внуков воспитывать, не хочу, чтобы дети безотцовщиной росли. Что делать с первым сердцем, ты сам потом решишь, предоставляю на твое усмотрение. Я бы посоветовал оставить оба — про запас, мало ли что может случиться, вдруг поранишься или тебя, тьфу-тьфу, подстрелят. Я так смотрю, сердце-то ожило, получив помощника, так что его можно залатать со временем, будет не хуже… Эй, ты чего удумал в обморок падать?

Яр вскочил, подхватил на руки мага: тот, пока владыка разливался ехидным соловьем, стал подозрительно крениться набок и в конце едва не сверзнулся под стол. Пришлось нести его к кровати, укладывать. Не обратив внимания на слабое сопротивление, Яр дернул за шиворот, распахнул на груди некроманта балахон — и приник ухом, прислушался к двойному стуку:

— Что-то ты зачастил! — недовольно заметил лесной владыка. — Что-то зашумел!..

— Я… всё нормально… я в порядке… — попытался возражать маг.

Но Яр на мгновение задумался, хмыкнул, обнаружив проблему — и напал на болезного с отнюдь не ласковым поцелуем. Сильван едва не поперхнулся от изумления. И едва не подавился — ощутив, как по языку протолкнулся к горлу какой-то горячий комочек, покалывающий чарами с привкусом железа.

— Кусочек потерялся, — оторвавшись, шепнул Яр ему на ухо. — Не волнуйся, сейчас я всё исправлю, больше шуметь не будет.

Сильван зажмурился от уколовшей под грудиной боли, во рту снова стало солёно и ржаво. И сердце на миг остановилось… Вот правда, второе продолжало работать, пусть и гулко. А потом и оба заколотились слаженным дуэтом. И темные мушки перед глазами рассеялись…

Зато взору Сильвана открылась застывшая на пороге опочивальни Милена. Лесная царевна метала грозными очами молнии, хорошо хоть целилась не в некроманта, иначе у него опять сердце прихватило бы, а в родного папу, который мага крепко обнимал, налёгши на него всем своим эльфийским весом.

— Отец, ты чего это с Ванечкой? А? — потребовала она отчета.

— Расцеловаться со старым другом нельзя? — проворчал Яр, успев шаловливо подмигнуть хлопающему глазами магу.

— Взасос — нельзя! Только в щечку! — строго уточнила Милена. С подозрительностью добавила: — И валяться в обнимку на одной постели тоже нельзя!

— Вот досада! — Яр малость подвинул мага на постели, улегся рядышком, подпер голову локтем. — А ведь мы с Силем столько лет вместе спали!

— С-спали? — икнула шокированная царевна.

— Бывало, и в обнимку, и под одним одеялом, — безмятежно продолжал лесной повелитель. — И хорошо, если было одеяло-то! И счастье, если в одной кровати, а то ведь бывало и в овраге. На сене еще куда ни шло, на еловых ветках тоже неплохо, но случалось и на голой земле. Или на снегу! Уж как мы тогда с ним обнимались крепко и жарко! Да, Силь?

Яр состроил мечтательную мордашку. Сильван вымученно улыбнулся в ответ: всё-таки эльф (теперь уже бывший эльф) всегда умел подобраться к его сердцу… Но стоило вспомнить о сердце, как улыбка на бледных губах болезненно замерзла.

— Ты что-то хотела, солнышко? — напомнил дочери Яр. А сам закинул руку приятелю на плечи и подгреб к себе поближе, якобы не замечая, что некроманта почти трясет от скрытой ярости.

— Ты велел поночугам лететь искать его дитя, — хмуро пояснила Милена. — Один отряд вернулся, пока никого не нашли, сейчас отдыхают перед новой попыткой. Даже мужиков гоблинских не видели. Похоже, гоблины поночуг боятся и очень хорошо от них прячутся. Так вот, поночуги просят, раз уж Ванечка очнулся, пусть сам объяснит, как это дитя выглядит. А то гоблинши рассказали, как сумели, да от их описания толку мало. Их послушать, дитя получается вылитым гоблином — такая же низкорослая и зеленая.

— Она и есть невысокая и зеленокожая, — кивнул Сильван.

При упоминании о воспитаннице, о том, что Яр послал на ее поиски свою летучую гвардию, некроманту сделалось стыдно за безотчетную злость на лесного повелителя. Яр не солгал ему, сказав, что изменился за прошедшие годы, что стал могущественным и почти всесильным. И он действительно готов сделать для Сильвана всё, что только возможно.

— Зелененькая, значит? — удивился Яр, уставился с интересом на смутившегося приятеля. — Девочка?

— Если ты намекаешь, что от тоски по тебе я согрешил с гоблиншей… — вспыхнул Сильван, зашипел на шутника.

— Я ничего такого не говорил! — рассмеялся Яр.

Некромант побледнел от гнева. Однако в присутствии Милены и ради своей малышки он постарался держать себя в руках:

— Она в половину человеческого роста, зеленокожая, с кудрявыми красно-рыжими волосами. Это всё, что в ней есть от гоблинов. Она стройная и худенькая, какими бывают человеческие девочки. У нее очаровательная улыбка. И… — он запнулся, не зная, поможет ли это. Но всё же сказал: — У нее глаза дракона.

— Ого, — негромко вырвалось у Яра.

Сильван метнул в него испепеляющий взгляд, но хозяин Леса состроил самую серьезную, сочувствующую и озабоченную физиономию, на какую был способен.

— Драконьи глаза — это как? — заинтересовалась Милена.

Сильван удрученно описал. И замолк, косясь из-под ресниц на Яра. Тот вздохнул:

— Была бы Лукерья дома, она бы погадала на пропажу! Или поворожила бы, чтобы быстрей нашлась. Конечно, и гоблины, и девчонка не глупые, чтобы попадаться нашим летающим страшилищам.

— А как ее зовут-то? — спохватилась Милена.

— Грюнфрид.

— Вот видишь, солнышко, он звал в бреду ее, зря ты его грушами пичкала! — обернулся к дочери Яр.

— Ладно, передам поночугам, что дитё отзывается на «Грюнфрид», — проворчала царевна, пропустив слова отца мимо ушей. — У поночуг слух хороший, вдруг чего и услышат.

— Отзывается? — с горечью улыбнулся Сильван. — О, нет. Она не может говорить. Очень сомневаюсь, что кто-то, кроме меня, знает ее имя.

— Немая? — посочувствовала Милена.

Некромант кивнул. Рассказал, пусть и не хотел вроде бы, но слова как-то сами собой лились из него. И как нашел свою воспитанницу — мертвым младенцем, посреди гнилого болотистого лесочка, на холодной кочке, завернутую в промокшую грубую тряпку. А невдалеке, на корявой ветке кривого дерева — повесившаяся мать. Гоблинша, явно согрешившая с мужчиной, с человеком. Отдавшаяся чужаку по доброй воле, иначе она не понесла бы от него ребенка. Силь понял, что несчастная была обманута в своих надеждах, в те места гоблины, жившие обособленно, обычно не забирались. Значит, девушку увезли из родного племени, заманили лживыми обещаниями. А когда она надоела или стала мешать — бросили. С младенцем на руках. Ей некуда было податься, в людских селениях зеленолицых коротышек не привечали. Поэтому она решила не мучить ни себя, ни ребенка: младенца придушила собственными руками, а сама повесилась на поясе от платья.

— Поэтому у обеих оказалось искалечено горло, — пояснил замершим от такой жестокости слушателям Сильван. — Грю я поднял, вернул к жизни. Она ничем не заслужила смерти. А ее мать трогать не стал, она сама сделала свой выбор, хотя могла ради ребенка попытаться примкнуть к другому племени, но не захотела, страдая от любви к никчемному человеку… У младенца оказалось много повреждений. Птицы выклевали глаза, поэтому я, помня, как это делал ты со мной, — он посмотрел на Яра, — я вырастил ей новые.

— И думал при этом о драконе, — тихо произнес Яр. С кажущимся безразличием добавил: — Не подозревал, что у тебя сохранилось что-то «на память» о Марре.

Сильван опустил голову. Тень бывшего любовника и прежде часто вставала между ними, доводя до скандала.

Милена молчала, не рискуя встревать с вопросами. Напряжение между некромантом и повелителем Леса буквально искрило грозовыми всполохами.

— От тебя Грю тоже кое-что досталось, — признался маг Яру. — Было непросто, но я овладел твоей магией жизни. Она мне, чернокнижнику, давалась дорого, но того стоила. Я даже попытался восстановить ей голос — и не так, чтобы она могла говорить, но чтобы пела, как настоящий эльф. У меня почти получилось! Почти… — он помрачнел, перед внутренним взглядом ярко высветились картины прошлого, отдающие болью в груди. — Я почти восстановил ей связки. Нужно было лишь помолчать всего неделю — и она научилась бы петь, стала бы трещать без умолку, как все девочки. Но нас нашел Марр. И моя крошка с воинственным воплем попыталась меня от него защитить…

Сильван закрыл лицо руками.

— Почему она от тебя убежала? — спросил Яр, не давая времени утонуть в горе.

— Куда она могла убежать — вот в чем вопрос! — перебила Милена.

— Наверняка решила найти Марра и отомстить ему, — безжизненно отозвался некромант. — Я столько раз ощущал ее ненависть, когда она забиралась на крышу башни и смотрела вдаль… Она понимала, что слишком маленькая, что не сможет одолеть дракона. Она оставалась со мной, надеясь, что я сумею стряхнуть с себя заклятье. Но время шло… Вероятно, она посчитала, что медлить больше нельзя. Или что она достаточно подросла, чтобы отправиться в путешествие.

— Прекрасно! — потерла руки Милена. — Тишка тоже отправился покорять дракона! Значит, там они и встретятся. Не думаю, что драконов на свете осталось слишком много и они разминутся. Надо отослать к Тишке птичку с письмом!

— Прекрасная мысль, — Яр поддержал дочь в начинании. — А поночугам опиши приметы Грю… Грушеньки!

Милена рассмеялась и убежала по делам.

— Тишка — кто это? — спросил Сильван.

— Наш с Лушей старшенький — Светозар Ярович!

Яр откинулся на подушки, заложил руки за голову, задумчиво уставился на сводчатый потолок.

— С горлом и голосом есть одна хитрость, — принялся рассуждать вслух хозяин Леса. — Если знать об этой мелочи, то можно избавить от немоты за пару часов. Еще устанешь слушать болтовню своей воспитанницы и взмолишься о тишине!

— Твоей жены нет дома? Куда она делась? Я увижу ее? — спросил маг, думая совсем о другом. Пусть это недостойно родителя и опекуна, но если Яр пообещал найти Грюнфрид, то твердить постоянно, как он о ней волнуется, Сильван считал излишней навязчивостью.

— Увидишь, обязательно, — пожал плечами Яр, всё так же изучая ветвистые узоры на потолке. — Когда она пожелает ко мне вернуться, тогда и познакомитесь.

— Она сбежала от тебя? — фыркнул Сильван.

— Вы с ней не подружитесь! — уверенно и с какой-то вредной радостью посулил лесной владыка. — Луша на тебя чем-то похожа: так же пыталась меня воспитывать, переделывать под свои вкусы. Твердила, что я слишком легкомысленный. Она к тебе ревновала, никогда тебя не видев! Мы с ней получились идеальной парой, чудесно дополняли друг друга своими недостатками.

— Как ты мог жить — с человеком? — искренне не понимал некромант. Тоже лег, подпер голову рукой. Яр развернулся к нему лицом. Словно вернулись в те времена, когда на свете были только они двое — и весь мир открыт перед ними, как на ладони, вытворяй что душе угодно! Но это лишь казалось — оба изменились слишком сильно, оба обзавелись кем-то еще, кого боялись потерять.

— А разве я мог ее бросить? — спросил Яр.

Силь вопросительно выгнул бровь.

— Ее прабабка подобрала меня среди зимы, обогрела, накормила, хотя у самих запасов было до весны — мышь плакала. Я же не бесчувственный тролль, чтобы на добро отвечать неблагодарностью, — насупился Яр. — Потом, когда я уже заключил договор с Лесом, старуха умерла. Просто слишком старая была, люди столько не живут, сколько она коптила. Девчонка осталась одна. Ни родни, ни знакомых — никого. Хуже! Она в деревню идти боялась, там ее запросто могли пришибить как внучку ведьмы. То, что ее прабабка тех же деревенских жителей лечила от болезней, спасала скот от падежа, предупреждала о бедах заранее, подсказывала, как быть и что делать — об этом люди мгновенно забыли. А девчонку, соплю крошечную — объявили дьявольским семенем. Потому что, видите ли, ее мать нагуляла неизвестно от кого. А раз мать, как и бабка с прабабкой, были ведьмами, то и гуляли они исключительно с чертями на шабашах на лысой горе. Смешно. Знаешь, я специально искал потом в своих землях хоть одну гору, которую можно было бы назвать «лысой» — не нашел.

— Поэтому ты взял девчонку к себе на воспитание, — продолжил за него Сильван.

— Ты тоже взял себе дочку, — ответил улыбкой Яр.

— И что потом? Она подросла — и?

— Лукерья очень здравомыслящая особа. Она подросла и решила выйти замуж, как положено девушкам. Заставила меня искать ей жениха. Я честно старался: заглянул в ближайшие деревни, наведался в Новый Город. Описал ей самых видных парней, что встретились на моем пути. Даже тогдашнего князя предложил! Она послушала, поразмышляла, посравнивала… И объявила, что лучше меня ей мужа не найти.

Сильван хрюкнул в кулачок. Яр тоже усмехнулся. И продолжил:

— Мол, меня она знает, как облупленного. С недостатками уже смирилась... Тут она, конечно, приврала, потом еще долго пыталась меня «исправить» по своему разумению!.. В общем, другого такого, как я, ей не найти: богатого, титулованного, заботливого, красивого. А значит, и дети у нее от меня получатся чудо как хороши! Вот тут она не ошиблась. Кстати, потом еще поглядишь на Тишку и Драгомира — согласишься, что таких красавцев даже среди эльфов не сыскать.

— Просто ты очень хотел семью, поэтому и согласился потакать своей воспитаннице, — рассудительно заметил Сильван. В шутку поежился: — Представить не могу, чтобы моя Грю предъявила мне такие требования!

— Ты — это не я, — то ли подтвердил, то ли возразил Яр. — Вот найдем твою Грушеньку и поглядим, как она на меня посмотрит. Одно дело дважды умерший некромант в худой башне, и совсем другое — красавец царь в роскошном дворце, эльфийских благородных кровей!

Сильван насмешливо фыркнул. Обвинил:

— Говоришь так, будто ее не любил. Словно женились по расчету, чтобы детей завести.

— Любил и люблю, — не согласился Яр. — Но между нами была не та ослепляющая страсть, какой ты воспылал к твоему дракону, ради которого бросился в огонь, себя не помня. Глаза которого подарил своей дочери, даже после всего, что он тебе сделал… Разная бывает на свете любовь. Пожалуй, чем тише пылает страсть, тем дольше хватает ее тепла?.. Надеюсь, мы останемся с Лушей друзьями.

Яр замолчал.

— У нее есть кто-то? — понял некромант.

— Возможно, — неохотно сказал лесной хозяин. — Возможно и то, что она устала от меня, так же как ты в свое время. Но прогнать меня из собственного дворца не могла, поэтому ушла сама.

— Просто иногда ты пугаешь своим всесилием, — пояснил Сильван, и Яр удивленно вскинул на него глаза. — А теперь стал еще могущественней, связавшись с этим твоим Лесом.

— Лес, — повторил Яр меланхолично. — Он сказал, что нуждается во мне. В то время, когда я никому не был нужен, когда меня прогнали из родной семьи, объявили преступником, и ты отказался... Я понадобился Лесу. Не знаю, почему и зачем на самом деле…

— Лес, не подслушивай! — рявкнул он вдруг в пустоту, так что некромант на перинах подпрыгнул от неожиданности. Яр виновато рассмеялся: — Ну вот, даже по душам поговорить невозможно! Лес велел передать тебе, чтобы не верил моим стенаниям. Мол, я прекрасный правитель и привел свои земли к благоденствию и процветанию. Причем о процветании — это Лес в прямом смысле слова.

Сильван улыбнулся.

— Ладно, пойду я, а тебе нужно поспать, — решил Яр. Перед тем как встать с кровати, вдруг коснулся губами лба мага: — Жара нет. Отлично! Что ж, сладких снов!

— Спасибо тебе, — опустил глаза некромант. — Спасибо за всё. Ты, конечно, ничуть не изменился, всё такой же… эм…

— Идеальный красавец, лучший собеседник и друг? — самодовольно подсказал владыка Леса. Добавил: — Если что-то понадобится, за дверью тебя караулит твоя верующая гоблинша. Можешь звать ее хоть среди ночи, она будет только счастлива услужить своей богине.

Маг кисло скривился.

— Если понадоблюсь я, — продолжал Яр, — просто позови, дворец мне тут же шепнет, и я приду. В любое время.

Сильван нерешительно потеребил рукав своего балахона.

— Что? — спросил повелитель Леса.

— Насколько я могу быть откровенным с твоей дочерью? — с неловкостью уточнил маг на будущее.

— У меня от детей секретов нет! — уверенно провозгласил царь. — Я им всё рассказываю. Тут главное выбрать, о чём именно и в какое время рассказывать, а какие сведения лучше отложить на годик-другой, или лет на сто.

— Разве это и не есть секреты? — невесело улыбнулся некромант.

— Если Милка наведается к тебе среди ночи — а она точно явится! — предупредил строгий отец, — гони ее в шею! Тебе еще рано напрягаться, она же с тебя не слезет, если будешь мямлить и разведешь свою вежливость.

Сильван обещал это учесть.

Ночью некроманту не спалось. Лежал, вздыхал. Наверное, за время пребывания своего статуей отоспался на годы вперед. Правда, размышлять тоже особо не получалось, в разуме мысли бродили, сталкивались, рассыпались, перемешивались, перепутывались... Как ни прискорбно это понимать, но единственное, что ему оставалось — довериться Яру. Снова положиться на эльфа (теперь зеленоволосого правителя!), позволить ему сделать всё самому, а некромант будет лишь ждать и надеяться. Противно от самого себя, паршиво на душе, но ничего иного для себя Сильван не видел. Видимо, как был ничтожеством, так и не изменится...

Яр оказался прав и в другом: среди ночи к магу прокралась лесная царевна. Вошла тихо-тихо, под ругань шепотом гоблинши, оставшейся с той стороны двери. Вплыла эдаким видением, с распущенными волосами, в струящейся ночной сорочке из тончайшей материи, подчеркивающей изгибы женского тела. В руке внесла подсвечник с одной толстой восковой свечой, разливающей в воздухе тонкий медовый аромат.

Свечку Милена поставила на стол, а сама юркнула к некроманту под бочок. Точнее, пристроилась за спиной, обняла за пояс. И затихла, предоставляя магу право сделать вид, будто крепко спит и появления ее не заметил.

Сильван так бы и поступил... Однако оба полежали в обнимку с четверть часа, но не задремали. Она не спала, он слышал это по ее дыханию. Сильван же таращился в полумрак, всей кожей тела под балахоном ощущая чужое тепло. И почти осязаемую благожелательность. Как будто она сама искренне верила, что он для нее — не сиюминутная симпатия, не каприз и не прихоть праздного любопытства. Она именно дарила ему свое тепло. Свою любовь. Как та же свеча отдает в пространство свой свет и трепет.

Разумеется, грубо прогнать своенравную барышню у него рука не поднялась. А вежливо попросить уйти — не послушается.

— Что ты со мной делаешь? — спросил, не стерпел, маг.

— Вливаю живительную силу, разве не чуешь? — невозмутимо отозвалась царевна. Потерлась щекой о его плечо. — Я соединилась сейчас с Лесом. И через себя — соединила с Лесом тебя. Почувствуй, какое это огромное и могущественное существо.

— Я не понимаю, что это, — признался с некоторым опасением Сильван.

— Это Лес! — даже не пыталась объяснить Милена. Ей-то это было ясно с младенчества. Само собой разумеющееся, такое, что не требовало объяснения. Как небо — как описать словами, какое оно синее и безграничное? Как ветер — как объяснить его скорость и напор, ласковость и свежесть?

И в какой-то момент Сильван понял. Он, закрыв глаза, вдруг увидел простор лугов. Цветочные поля с жужжанием деловитых пчел. Ягодные полянки, где лакомились медведицы с медвежатами. Сосновые душистые боры, где среди пушистых ветвей лежали в развалку, свесив широкие лапы, пятнистые рыси. Дубрава, за оврагом — кабаньи стада. Ольшаники и орешники. Лоси с развесистыми рогами и трубным криком. Березовые рощи с выводком оленей. Речушки и зеркальца рыбных озер. Темные ельники. Грибные местечки. Зеленеющие болота под птичьими трелями… Лес простирался на юг до степей и на север до ледяного моря. На запад — до морских заливов и цепочки холодных озер, и на восток, вбирая даже горный хребет.

— Вот видишь, Лес тоже тебя принял, — произнесла довольная царевна. — Теперь ты наш. Мы — семья!

Сильван промолчал. А что он мог сказать? И нужно было ли что-то говорить — этот Лес и так свободно читал в его сердце… В сердцах, черт.

— Я, знаешь ли, дочка своего отца, — выдала Милена. — Папка тебя обожает, как родного брата. Значит, ты для меня получаешься вроде дядюшки?

Сильван невольно скривился: числить эту сороку в племянницах ему почему-то не слишком хотелось.

— А так уж у нас в семье заведено — влюбляться в старших, — продолжала лукаво гнуть свое Милена. — Мама влюбилась в папку, когда он был для нее вместо старшего брата. Папка влюбился в дядю. Мирошка — в папку. Ну, а я — в тебя.

Сильван тяжко вздохнул, но промолчал.

— У тебя был кто-нибудь, кроме папки? — с придыханием от стыда и собственной головокружительной смелости спросила она.

— Мы не были с ним любовниками, — с досадой сказал Сильван.

— Угу, — сделала вид, будто поверила, ревнивица. — А до него? А после?

— А у тебя? — в пику спросил некромант.

— У меня — никого и никогда, я невинная дева, не волнуйся, — захихикала та. Жарко шепнула на ушко: — Ты будешь моим первым и единственным!

Сильван неуютно передернул плечами. Закрыл глаза, словно кидаясь в пропасть.

— У меня был только один. И это не твой отец!

— Дракон? — уличила царевна, пылая любопытством и страстью. Аж задышала глубоко и часто, отчего высокая грудь упёрлась в острые лопатки, весьма чувствительно, невзирая на два слоя ткани, черной плотной и белой тончайшей. — И как это, с драконом? Он же большущий! И вообще — ну, дракон. Как у вас получилось?

— Как с человеком, — смущенно буркнул некромант. — У него две ипостаси.

— То есть он перекидывался в человека? — заинтересовалась она пуще прежнего. — Как волки-оборотни, только не в волка, а в дракона?

— Да, именно.

Царевна на такой короткий ответ посопела немножко, но униматься не собиралась:

— А расскажи о себе! — потребовала.

— Что именно?

— Всё!

— Зачем? — насторожился Сильван.

— Такое чувство, что я тебя с малых лет знаю, — призналась царевна. — Папка о тебе никому, кроме нас с Мирошкой, не рассказывал. Мама почему-то злилась, когда он упоминал о тебе. Тишка старше нас, он к тому времени в сказках на ночь не нуждался, ночевал у подружек. А мы с Драгомиром любили слушать папкины байки о ваших приключениях. Ты в этих историях выходил смешным и нелепым, таким беспомощным, что мне тебя вечно жалко было. Я, мелкая, воображала, будто это не папка, а я тебя спасала во всех переделках!.. А еще папка тобою пугал нас, когда особо расшалимся. Ворчал: «Вот позову некроманта, он сделает из вас скелетики!»

— Что за чушь? — не понял маг.

— Ну, это если мы коленки расшибали или шишки на лоб друг дружке ставили, — пояснила Милена. — А у скелетов синяков и шишек не бывает, к голым костям примочки прикладывать не надо.

Сильван промолчал, переваривая услышанное.

— Ты не похож на мертвеца, — сжав руки у него на поясе, с удовлетворением заметила Милена. — Отец уверяет, что ты не раз умирал. Но разве мертвецы бывают такими?

— Я и умереть нормально не умею, — вырвалось у некроманта.

— Расскажи? — повторила Милена. С надеждой, с желанием услышать и понять.

Сильван подумал, что это единственный выход отделаться от влюбленной девушки: раскрыть ей всю правду без прикрас. Какая же дурочка захочет обнимать мертвеца? Пусть и такого несуразного, неправильного, беспокойного покойника, как он.

— Впервые я умер лет в пятнадцать, — начал он сбивчиво. — Может, в тринадцать. Никого мой возраст не интересовал, а сам я не знал, сколько мне лет. Я тогда и считать-то не умел.

Она не прерывала, охала и иногда поддакивала. Поэтому рассказывать получалось просто и легко. Словно не о себе, а о ком-то постороннем, о чужой жизни... и бытии нежитью. Как рос сиротой, работал на чужих людей за кусок хлеба. Потом его приметили пришлые головорезы, выкрали из родного селения. Поймали, связали и увезли на глазах у прежних хозяев, но те проводили хмурым взглядом, палец о палец не ударили, чтобы догнать, отбить назад, о выкупе и речи быть не могло. Разбойники же собирались продать смазливого мальчишку восточным купцам — в гаремах всегда нужны расторопные послушные юноши-рабы. А оскопить мальчишку дело не хитрое.

— Ох! — Милена заволновалась на этом месте, Сильван же криво усмехнулся:

— Не успели. Я помер в дороге от побоев, до города не довезли.

— Слава богу! — выдохнула лесная царевна с несказанным облегчением.

— Но мой хладный труп не выбросили в канаву на корм собакам. Выпотрошили, чтобы не завонял на жаре, набили брюхо сухой травой — и продали странствующему некроманту на опыты. Старик долго ругался на то, что выпотрошили, торговался, но всё равно заплатил целую серебряную монету.

— Бедняжка, — вздохнула Милена, погладила его по животу, рассылая по телу замершего мага потоки щекотно колющихся искр.

Вместо того чтобы просто поднять мертвеца и перепродать на каторжные работы или в гильдию убийц, как грошового исполнителя, старик некромант взялся «лечить» свою «покупку». Как позже он объяснил Сильвану: он почувствовал, что душа не желала оставлять мертвое тело, не хотела уйти за грань и раствориться в покое, равно как и не жаждала учинить месть своим обидчикам, иначе старый маг сам бы упокоил мятежный призрак. Нет, Сильван просто хотел жить. За это стремление учитель и заплатил серебром. Не пожалел и потом денег — покупал подходящие свежие трупы, чтобы изъять органы для замены.

— Он потом со мной много чего интересного делал, — вспомнил с теплом Сильван. — Уверял, что никогда подобного мертвеца не встречал, за всю свою долгую жизнь. Ему очень нравилось копаться со мной: пришивал органы, любовался, как они прирастают, как оживают... И попутно обучал меня всему, что знал — чернокнижие, некромантия, колдовство попроще...

Сильван был послушным учеником, впитывал знания жадно, тренировался без устали. Постепенно оживал от заботы старого учителя — в прямом смысле слова, с каждым пришитым органом его тело становилось всё больше похоже на обычное человеческое. Вот только словно не жил на самом деле, а маялся в полуяви... Затем колдун умер. Сильван, хороня учителя, обнаружил, что старик ради его воссоздания самого себя не пожалел — поэтому и сошел в могилу раньше срока. Едва-едва успел закончить его обучение.

По наследству молодому магу перешел домик отшельника в лесу, при доме огородик и сад. Достались Сильвану и постоянные покупатели, приходили изредка по ночам за зельями или амулетами. Немного оставалось золота в спрятанном кошельке, но Сильван ничего и не тратил.

В общем, так бы и дальше то ли жил, то ли не жил новоявленный некромант, если б однажды не свалился на пороге его дома истекающий кровью дракон.

— Сам не знаю зачем, я стал ухаживать за ним, лечил его раны, перевязывал, поил из рук, — тихо произнес Сильван, а Милена нахмурилась от кольнувшей ревности. — Он поправлялся, а я радовался. Как будто вместе с ним сам очнулся от серой хмари. Стал замечать, как полыхает небо на закате, как светится перед рассветом. Какие яркие цветы росли у забора — остались после учителя, я-то их раньше просто поливал, как было заведено, а рассматривать даже не думал. До встречи с Марром... Он едва очнулся, начал болтать без умолку. То еще трепло был...

Наивный юный некромант, ничего не видавший в жизни, повелся на речи обольстителя. Выходил своё чудовище, влюбился — и поддался на уговоры, вызвался помочь. Марр Руун клялся любовнику, что не сможет найти себе покоя, пока не отберет у короля эльфов какую-то вещь, что тот коварно выкрал из сокровищницы драконов.

Так «случайно» получилось, что эльфийский правитель как раз в это время приехал навестить своего союзника, местного государя. По плану Марра Сильван должен был поднять ближайшее к городу кладбище и отвести на столицу, чтобы отвлечь людей. Дракон же воспользуется суматохой — тайком проберется во дворец, где, как поклялся своей любовью, убивать никого не станет, а лишь возьмет то, что ему причитается по праву.

Сильван свою роль исполнил честно: во главе армии смердящих мертвяков вошел в город. Вот только не смог оказать достойного сопротивления страже и горожанам, когда те схватились за оружие. Он просто не сумел себя заставить — не отдал мертвецам приказ убивать живых людей. В итоге площадь оказалась усеяна костями и прахом, а некромант схвачен — и без суда и следствия отправлен на костер.

Костер второпях сложили из плохих отсыревших поленьев. К тому же поднялся ветер — видимо, отголоском магических битв, что разыгрались во дворце вокруг эльфийского короля. Сильван не получил быстрой смерти: огонь лизал его ноги, жарил, кусал, обгладывал. Чадящего дыма было недостаточно, чтобы умереть от удушья прямо на месте... А дракон всё не возвращался. Не спешил прилететь к нему на помощь, как ни звал маг его сквозь слезы.

Зато явился юный и крайне злой эльф, которого Сильван позже стал звать Ксавьером. Два преступника, они скрылись из города — причем Яру пришлось убегать как от людской стражи, так и отбиваться от преследовавших эльфов, да еще тащить на себе полумертвое тело.

— Я до сих пор не понимаю, почему он полез вытаскивать меня из огня, ведь он понятия не имел, кто я такой, — вздохнул некромант. — Потом снова собирал меня по кускам, как разбитую вещь...

Однако на этот раз получилось не так, как было со стариком-магом. Умирая опять, Сильван не держался за свое существование, раненый предательством в сердце. Зато и Яр был сильнее, чем маг-человек. Свою злость, накопившуюся на всё человечество в целом, эльф-изгнанник выплеснул в желание оживить того, в ком увидел родственную душу. К знаниям некромантии, прочитанным в памяти Сильвана, Яр присовокупил собственную магию жизни. И вдвоем у них получилось волшебство, которого прежде не бывало на свете: Яр заставил Сильвана переродился. Это был теперь не просто поднятый мертвец, не сшитый заново и оживленный человек, но существо, неведомое ранее богам и людям... Разумеется, Сильван не об этом рассказывал Милене.

— Из нас получился отличный дуэт, — улыбнулся он, вспоминая былые дни. — Совершенно разные во всём, мы многому научили друг друга. Его магия пробудила во мне дар возвращать жизнь, такой способности некроманты до меня не знали. Нашим «первенцем» стал «адский конь» Харон — жуткое на вид чудовище, добрейшее существо. Из скольких передряг Харон потом нас вынес на своей спине, о скольких бедах предупредил благодаря своему чутью...

— Ой, ты это о Полкане? — безошибочно узнала по описанию Милена. — Он с нами живет, сколько я себя помню! А недавно уехал с Тишкой за границу, искать подвигов и совершать героические поступки. Кстати, вот он-то наверняка твою Грушу первым и отыщет, на Тишку у меня меньше надежды.

Сильван надолго замолчал. Похоже, его план не удался: он не стал противен царевне. Напротив, Милена прониклась к нему сочувствием и жалостью. Даже погладила по голове, несчастного. Впрочем, желание утешить бедолагу, похоже, ничуть не противоречило стремлению заполучить его в мужья, а напротив даже усилило оное.

— А женщины у тебя когда-нибудь были? — отрывисто выдохнула она, волнуясь всё о своем, о девичьем. И вдруг по-кошачьи лизнула в шею. Сильвана пробрала дрожь, и в отличие от прочих потрясений, это было не сказать, чтобы совсем неприятное.

— Нет… — выдохнул он. — Ксавьер… то есть Яр… Разве он тебя не?…

— Папка знает, что я сейчас здесь, — без стыда заявила дочурка. — Не волнуйся, тебе вредно нервничать. Он разрешил мне тебя соблазнить, ведь он любит нас обоих и будет рад, если мы станем парой. Правда, он велел мне подождать. И еще просил не брать тебя силой. Но я не могу больше ждать! Я уже так давно тебя жду! У меня всё горит внутри, аж дурно делается. И ведь ты не рассердишься? Я ведь тебе не противна? А полюбить ты меня еще успеешь, нам незачем торопиться. Начнем с ночей, потом и днем ты ко мне привыкнешь. Верно? Ты просто лежи, а я всё сама сделаю. Лежи! Я знаю как, я за Тишкой и русалками подглядывала, — она фыркнула смешком, довольная своей осведомленностью. — А когда он влюблялся в кикимор, то не подглядывала. Кикиморы под одежкой еще страшнее, чем наряженные! Ну, ты потом увидишь, они тебя ждут на примерку, они у нас мастерицы белошвейки…

Тараторя сбивчивым шепотом, она действительно решила сделать всё сама: деловито развернула опешившего мага на спину, заботливо подложила ему подушку под голову, поправила длинные волосы, чтобы не спутались и не мешались. Уложив его, уселась сама сверху, оседлав за бедра. Правда, помня об осторожном обращении, тут же привстала, перенеся вес на собственные колени, словно боясь раздавить выпирающие косточки возлюбленного. Наклонилась вперед — и поцеловала в губы. Неумело, несмело. Прикоснулась губами, сложенными бантиком, к приоткрытым в изумлении губам, потёрла сухими о сухие. И довольная донельзя отодвинулась.

Сильван не успел перевести дух с облегчением, всё-таки от дочери Ксавьера он ожидал большего мастерства в поцелуях! А она... Она взялась за ворот балахона и рывком распахнула, явив своему алчному взору белое костлявое тело, мощи, прикрытые нижним бельем.

— У меня слюнки текут, — застенчиво призналась Милена, водя ладошками по груди, по животу. — Знаешь, папка с Ярмарки привозил леденцы, петушки на палочке. Так вот, я еле могла утерпеть, еле-еле могла дождаться разрешения, чтобы запихнуть петушка за щеку. Он такой вкусный, этот долгожданный леденец! И знаешь, ты для меня сейчас — как этот петушок. Нет, еще желаннее.

— На палочке?.. — шокировано просипел некромант.

— Я тебе потом покажу! — пообещала царевна. И умоляюще попросила: — Пожалуйста! Разреши? Ну, пожалуйста! Мне очень хочется! Я сейчас слюной поперхнусь…

Сильван только глазами хлопал.

— Нет, да? — безмерно огорчилась его молчанием Милена. На ресницах слезы заблестели.

Она скорбно нахмурила бровки, закусила жемчужными зубками пухлую нижнюю губу… И расцвела озарением:

— Ну, конечно! Прости, я же в первый раз, — повинилась она с искушающей улыбкой.

Завладела его безвольной рукой — и прижала пятерней к своей груди, поводила, заставила ощутить объем и округлость. Прищурилась:

— Ну, как? Нравится? Ой, ты наверное при свете стесняешься! Подожди минутку! Да и без ночнушки будет еще сподручнее, а то на воротнике вот рюшки, они мешают, правда?

Она хотела задуть свечу, но из-за волнения не справилась с собой — вместо легкого дуновения с ладони сорвался вихрь воздушных чар и опрокинул подсвечник. Огонь мгновенно накинулся на забытое полотенце, салфетку, скатерть. В один миг стол запылал. Милка досадливо цокнула языком: пришлось слезть с кровати, одернуть ночнушку, пойти взять у умывальника кувшин с водой — и залить пожарчик. Языки пламени нехотя съежились, красные искры на прожженных до дыр тканях почернели, в комнате стемнело, клубы дыма с шипением расползлись к потолку… Глаза Милены быстро привыкли к темноте, в приоткрытую ставню проливалось достаточно лунного света, чтобы дочь лесного владыки чувствовала себя уверенно, как днем.

Она обернулась к кровати… И растерялась.

— Ванечка? Что с тобой? — негромко позвала она.

Черный клубок, сжавшийся и мелко дрожащий в самом темном, самом дальнем уголке постели за занавесью балдахина, мало напоминал человека. Только волосы, выбившиеся из-под капюшона, змеистыми штрихами разбавляли этот комок черноты.

— Па-а-апка-а! — закричала Милена в панике.

Однако тот не дожидался ее зова. Еще несколько минут назад, почуяв вспыхнувший огонь, Лес затрубил тревогу. Яр сразу подхватился с постели, как был в льняных подштанниках, лишь успел накинуть халат на плечи, даже обуться не подумал. Спустя мгновение вдобавок к своей обычной боязни огня Лес ощутил беззвучный крик отчаяния такой силы, что вся Дубрава всколыхнулась в ужасе. Лес и Сильван ненавидели огонь как ничто на свете. И вот теперь их страхи слились воедино, питая и умножая друг друга.

Яр стремительно вбежал в комнату, Милка и охнуть не успела. Лесной владыка огляделся, мысленно послал сердитый приказ Лесу немедленно успокоиться и не будоражить всю округу из-за прожженной скатерти. Лес тревожно заупрямился, возразил было, что не он один перепугался, в подобный ужас не впадают из-за упавшей свечи. И затих, чутко прислушиваясь, жадно ловя отголоски памяти о давно прошедших событиях.

— Силь? — забрался на кровать Яр, осторожно на коленях подобрался к дрожащему некроманту. — Сильван, милый, всё в порядке. Посмотри сам — никакого огня!

Капюшон помотался, маг не желал поднимать головы, так и сидел, обняв колени и уткнувшись лбом в сцепленные руки.

«Пожар! Огонь! — озабоченно шептал Лес Яру. — Он видит огонь, а ты не видишь! Ищи лучше, потуши скорее!»

— Папка! Пап, я не виновата, я случайно свечку уронила! — бормотала Милена, переминаясь с ноги на ногу, ведь на половиках стоять босыми ногами всё равно холодно. — Он не пострадал нисколько, я сразу залила водой. Он толком и разглядеть ничего не успел, наверное, он ведь на меня смотрел, а не в ту сторону…

Яр мысленно отмахнулся от обоих, и от дочери, и от Леса. Склонился над беспомощным некромантом, ослепленным собственным прошлым:

— Сильван, послушай меня! Ты сейчас у меня во дворце, в Дубраве. За много миль отсюда нет ни одного человека! Тебе некого бояться. Никто тебя не тронет. Огонь вспыхнул и погас. Огонь легко залить водой. Ты под моей защитой, Сильван. Я позабочусь о тебе. Ты мне веришь?

Говоря это со всей возможной уверенностью в голосе, Яр встал перед ним на колени и осторожно скользнул руками под капюшон, погладил щеки с дорожками слез, положил ладони на виски, стал по капле вливать успокаивающие чары, которые помогут очнуться от страшных видений.

— Ксавьер?.. — прошептал Сильван. Приподняв голову, сверкнул из-под капюшона мокрыми глазами, полными невыразимой надежды.

— Полегчало? — шутливо спросил Яр.

— Угу, — шмыгнул носом некромант. Яр обнял его, прижал больную гудящую голову к своей груди.

— Ты мне всё царство переполошил, — пожаловался владыка. — Знаешь, как Лес боится пожаров! А ты тут в своем ужасе утонул — из-за жалкой свечки.

— Прости, — вздохнул маг. Умом он понимал, что никакой опасности не было, хотелось умереть от стыда за свою слабость.

— Прости мою дурочку, — в ответ повинился Яр, оглянувшись на вспыхнувшую дочь. Пояснил для нее: — После казни на костре он не выносит вид огня. Даже яркий солнечный свет на него наводит смертную тоску.

— Я не нарочно, — чуть не плача прогнусавила Милена. И видя, что отец на нее не злится, она торопливо забралась к ним в постель, обняла дернувшегося от неожиданности Сильвана со спины: — Прости меня, Ванечка!!! Я не знала, что ты такой чувствительный у меня! Обещаю, я буду беречь тебя!

Некромант мучительно покраснел и спрятал лицо на груди Яра, тот же ухмылялся:

— Вот видишь, Силь, теперь у тебя появился еще один защитник. Защитница!

— Так, солнышко, кончай мне его нервировать своими всхлипами! И не трись так усердно грудью, хочешь его довести до лихорадки с жаром? — строго прикрикнул лесной владыка на дочурку. Та ёрзать перестала, но мага не отпустила, прижалась и замерла, сопя в упрямстве и смущении. — Слушай внимательно: на завтрак приготовь для него гречневую кашку с ржаными лепешками. И ежевичный кисель. Как желудком окрепнет, перестанет его мутить, можно попробовать дать черных груздей и черной икорки.

— Ясно! А если молоко черникой зачернить? — предложила понятливая дочурка. — А еще из черноплодной рябины морс сварю!

— Хорошее дело, — с исключительной серьезностью одобрил лесной царь. — Как раньше не догадались!

— Вы обо мне, как о домашнем животном говорите, — глухо пробормотал Сильван, не думая выныривать из-за пазухи владыки. Яр со смешком погладил его по капюшону:

— Ничего, привыкнешь. Тебе еще понравится!

На правах «любимого кота» Сильван этой ночью спал между отцом и дочерью: сам не отпустил Яра, молча вцепился и не позволил уйти, хотя готов был под землю провалиться от осознания собственной ничтожности и вины, что надоедает другу своими страхами. А Милену прогнать не удалось — присуседилась сзади, закинула ногу на своего нервного возлюбленного, чтобы лежал и не дергался, и уютно запыхтела в серебристый загривок.

Слушая в тишине дыхание быстро заснувшей царевны, Сильван наслаждался теплом ее тела. И всё же в полудрёме крепко держался за Яра. Тот делал вид, что спит, а сам улыбался.

— Хватит лыбиться, — прошипел, не выдержал Сильван.

Яр охотно распахнул глаза. И прижался еще ближе: лбом ткнулся в пылающий лоб мага, обхватил руками за пояс, притиснулся. И, черные зрачки к зрачкам, прошептал:

— Теперь поверил, что мы тебя не отпустим?

— Что я буду здесь у вас делать, в вашем лесу? — проворчал шепотом некромант. — Поднимать дохлых зайцев? Оживлять утопленников?

— За утопленников у нас отвечают водяные, — поведал Яр. — А ты — будешь наслаждаться жизнью. Ну, хочешь, займись варкой варенья. Знаешь, какие у меня есть малинники? А хочешь, черничники для тебя отберу у кобольдов, отдам им взамен клюквенное болото, пусть из клюквы себе самогон гонят для разнообразия.

— Чтобы я — оживлял сгнившие ягоды? — хмыкнул Сильван. — Да ни за что на свете.

— Пап, отдай под его командование поночуг, — подала сонный голос Милена. — Они всё равно сами по себе не живые и не мертвые, так что ему в самый раз подойдут. Пускай границы царства охраняют.

— Светлая у тебя голова, солнышко! — умилился отец.

— Ну, а то! — подтвердила Милка. И от избытка нежности чмокнула некроманта в шею под ушком.

— А вот вольностей не надо! — шикнул на озорницу Яр. — Хотя бы при мне веди себя прилично.

Сильван попытался завернуться в балахон, как гусеница в кокон, да под шумок уползти с кровати. Но попытка к бегству была пресечена на корню — Милена его за капюшон и ухватила, подтянула обратно, уложила ухом на свою грудь, обвила руками за шею. Яр тоже не отставал — зажал с другой стороны. В таком положении ничего иного не оставалось, кроме как заставить себя расслабиться и принять всё, как оно есть.

Некромант уж и вспомнить не мог, когда ему в последний раз так сладко спалось. Разве только с Рууном… Но это было слишком давно, и воспоминание отравляла горечь предательства.

====== Глава 5. Грюнфрид ======

У Евтихия никогда не было проблем с ночевками в людских поселениях. Как только сделался Светозаром — сразу всё переменилось, стало не в пример сложнее.

Евтихию раньше и дела не было до того, есть ли в деревушке трактир с постоялым двором. Его в первую очередь интересовало, есть ли на окраине домик с одинокой хозяйкой. Молодой вдовушкой или крепкой бобылкой в самом соку, чей муж уехал в дальние дали на заработки, да возвращаться не торопится. К такой можно напроситься на ночлег, а в благодарность дров нарубить, с хозяйством подсобить или просто вечерок ей скрасить задушевным, скажем так, разговором.

Светозар, связанный обетом целомудрия, веселых вдовушек начал сторониться. Если в селении, куда его занесло на ночь глядя, имелся трактир — лучше он будет менестрелем до утра голосить дурацкие песенки на потеху пьяной публике. Лучше поработает на скупердяя хозяина — обычно в трактирах все хозяева скупердяи. И лишь в крайнем случае пойдет искать вдовушку. Причем желательно постарше, подряхлее, у такой обычно и дел по хозяйству накопилось больше, и пирожки такая печет вкуснее — опыт сказывается.

Нет, можно, конечно, всякий раз ночевать на свежем воздухе. Однако тутошняя природа Светозара не особо привлекала, какая-то она была чахлая и бедная по сравнению с родной землей. Лес пойди найди, тут всё лишь поля, прозрачные перелески или болотистые низины. Тьфу в общем, а не природа.

Он и Полкана-то перестал оставлять за пределами селений. И не из опасений, что конь в его отсутствии повстречается с разбойниками, коих после такой встречи можно будет только пожалеть. Просто доброму скакуну попастись толком негде! Полкану, чтобы спрятаться, нужна хорошая чаща, чтобы бока почесать — бурелом желателен. Чтобы поохотиться — простор требуется да непуганая живность. А тут, в тесных западных королевствах, куда ни плюнь частные угодья. Погонишься за тощим фазанчиком — оглянуться не успеешь, как на кого-то налетишь, кого-нибудь собьешь с ног. Извиняйся потом, оправдывайся, убеждай, что сам не браконьер. А в селениях можно подзаработать монетку — и тут же прикупить продовольствия, не тратя время попусту. Или просто брать оплату за услуги копченым мясом, сыром и хлебом — пусть потом удивляются, что жуткий конь полуэльфа сену предпочитает пироги с потрошками или расстегаи с вишней.

Не сложно наплести местным, что, мол, была у Светозара невеста-красавица — превратили ее злодеи в такую вот причудливую коротышку, причем характер сохранился от красавицы — вздорный, свободолюбивый! А с конем — а что с конем? Тоже злодеи накуролесили, ведь еще недавно Полкан был белогривым пони. Он так и остался (глубоко внутри) милым, ласковым и совершенно безобидным зверьком. Так вот, чтобы обоих своих спутников расколдовать обратно, Светозар и отправился на поиски дракона. Очень уж драконья чешуя нужна для расколдовывающего снадобья! Что, разве чешую можно купить у бродячих торговцев? Да они ж, бессовестные, за полчешуйки столько золота спросят, что на верблюдах не увезти, еще и фальшивку подсунут. Впрочем, местные обычно не расспрашивали, что за звери такие верблюды. Большинству любопытствующих хватало одного лишь заявления, что гоблинка на самом деле красавица полуэльфийка, а конь просто зачарован в страшилище и не имеет привычки кусаться — на этом их интерес и заканчивался. Люди в западных королевствах оказались на удивление равнодушными к пришлым, если те обещали не задерживаться у них надолго.

Кстати сказать, в легенду о красавице народ верил охотно. Светозар позаботился раздобыть для гоблинки новый наряд, приодел ее, хорошенько отмыл с душистым мылом, косички заплел изысканным манером, на бантики не поскупился, благо Лукерья Власьевна в свое время научила старшего сына заботиться о младших. И оказалась девчонка впрямь красавицей! Своеобразной, конечно, не на всякий вкус. Однако глядя на ее хорошенькое личико, люди чудесным образом забывали и о зеленой коже, и на вертикальные зрачки в оранжево-золотистых глазах внимания не обращали, пораженные «верблюжьими» ресницами. С ролью заколдованной полуэльфийки Груша стала справляться еще успешней после того, как Светозар на дневных привалах помог ей отучиться от некоторых чисто гоблинских привычек, таких как ковыряние пальцем в носу или громкая отрыжка после еды. Груша оказалась на редкость сообразительной, схватывала всё на полуслове, дважды повторять не приходилось. Светозар был очень горд за свою подопечную.

Однако не ведал он, что делается в душе девичьей, что прячется за стеснительной улыбкой. Между тем Грюнфрид, видя от своего рыцаря лишь искреннюю ласку и заботу, умудрилась влюбиться по самые уши, прежде чем сама за собой эдакую напасть заметила. Заметила — и испугалась! Не потому что боялась остаться с разбитым сердечком, а потому что твердо была убеждена, что ее рыцарь едет сражаться с драконом. Она мечтала увидеть дракона побежденным и выпотрошенным, возможно, зажаренным на вертеле над огромным костром. Однако теперь, испытывая к Светозару теплую привязанность, Грюнфрид ужасно боялась, что дракон окажется сильнее, чем она себе представляла, и он может навредить ее рыцарю, не дай боже покалечить или спалить его золотистые локоны!..

О буре, бушующей в душе гоблинки, Светозар не подозревал. Хуже того — обращался с нею, как с невинным дитём. Обманулся невысоким ростом и не думал, что даже будучи маленькой, можно быть достаточно взрослой… Впрочем, у Светозара имелось оправдание: взрослые девы не станут пинать своих рыцарей по коленке ни за что, ни про что. У него как-то не связывались в голове собственные улыбки, естественно расточаемые встречным женщинам, со столь переменчивым настроением подопечной, меняющимся в один миг от спокойно-благожелательного до скверно-мстительного.

Особенно тяжко было держать себя в руках, когда останавливались у вдовушек. Причем тяжко приходилось обоим, как Груше, так и Светозару. Он не мог избавиться от привычки быть милым с женщинами. Грюнфрид же не могла привыкнуть к тому, что для него это жизненно необходимо, так же как привычка дышать.

Поначалу они двигались вдоль оживленного торгового пути, поэтому постоялые дворы и трактиры встречались регулярно. Затем пришлось свернуть от тракта, заехать в глубинку. Тут уж выбора не было — либо ночевать в лесу, слушая вой голодных волков, либо воспользоваться гостеприимством местных жительниц.

С первой селянкой удалось договориться по душам. Светозар, как обычно, наколол дров с запасом. При этом занятии по привычке оголился по пояс и эффектно играл богатырскими мускулами под блестящей от трудового пота кожей, чем вызвал у хозяйки томление в груди и зубовное скрежетание у притаившейся в тени Грушеньки. Полкан вспахал своими когтями грядки на огороде, наносил от колодца воды, тщательно полил всю растительность, (кое-где удобрил по доброте душевной). Груша подсобила со стиркой, подмела двор. За это путники получили жарко натопленную баньку, сытный ужин и мягкую постель под крышей, на душистых соломенных тюфяках. Полкана же на ночь определили в сарай, под теплый бок к невозмутимой корове.

Однако с наступлением ночи задачи Светозара не закончились, но напротив усложнились: вдовушка прозрачно намекнула, что требуется мужская помощь кое-где еще. Сославшись на тесноту скромного жилища, златовласого странника хозяйка уложила почивать в собственной постели.

В бытность свою Евтихием он не сомневался бы ни мгновения — доставил бы радость бедной женщине. Однако обет безбрачия (и громко сопящая за занавеской Груша), не позволяли Светозару поступить так, как он привык. Борясь с собой, со своими давними привычками, с требовательным зовом собственного тела, при этом стараясь не уронить достоинства в глазах вдовушки, не ранить ее категоричным отказом — в общем Светозар выкручивался, как мог. Заговорил хозяйке зубы, расписывая свою несчастную любовь, даже слезу пустил, вспомнив о былом и правдивом, однако приплетя к строго отмеренной правде неповинную Грушеньку. Вызвал растаявшую хозяйку на ответную откровенность, выслушал со всей сострадательностью, утешил, но в пределах целомудрия.

В общем, утро вдовушка встретила всё равно счастливая и умиротворенная после ночных исповедей. Светозар же весь следующий день клевал носом, сидя в седле. Едва не упал, да Грюнфрид вовремя одергивала, будила.

Следующим вечером всё повторилось в точности: новое селение, новая вдовушка, еще моложе и бойчее вчерашней. Эта разговоры разговаривать не пожелала — под покровом ночи накинулась на приезжего красавца, зацеловала, заобнимала… Светозар еле опомнился, еле удержался от грехопадения — выскочил из спаленки в одних подштанниках. Назад в дом так и не вернулся, не рискнул. Пусть вдовушка и смутилась подобной реакцией, зато зауважала твердость рыцарского характера — сама явилась извиняться на сеновал, где внизу Полкан от безделья меланхолично жевал соломинку. Зарывшийся в сено Тишка малодушно промолчал на ее предложение забыть всё, не спустился с навеса. Она же не рискнула настаивать и лезть к нему наверх по крутой лесенке в темноте — очень уж чудо-конь выразительно косился в ее сторону, намекая взглядом, чтобы не надоедала его хозяину.

На следующий день Грюнфрид имела спорное удовольствие любоваться темными кругами под мутными глазами неудовлетворенного жизнью рыцаря.

Третья вдовушка грозилась переплюнуть в откровенном кокетстве обеих предыдущих. Да и фигурой эта была несравненно хороша! Светозар пялился на крутые бедра, обтянутые юбкой, на высокие перси, плоховато прикрытые кофточкой, бледнел лицом и лепетал что-то маловразумительное. Он даже, махая топором, постеснялся рубашку снять, да всё равно не помогло.

Грюнфрид поняла: сила воли ее рыцаря на исходе! Поэтому, когда стемнело, и вдовушка выразительно кивнула златокудрому страннику в сторону опочивальни — Грушенька вцепилась в своего покровителя руками и ногами, беззвучно забилась в показательной истерике, брызжа слезами из зажмуренных от стыда глаз.

— Что это с ней? — опешила вдовушка.

— Простите, — с плохо скрываемым облегчением вздохнул Светозар, — она боится оставаться одна. Кошмары снятся, ждет, что на нее из темноты опять нападут злодеи. Ведь представляете — мало что личину на бедняжку налепили безобразную, так и голоса лишили, чтобы никому о своих горестях не смогла поведать!

— Как же ты узнал о ее кошмарах и страхах? — с подозрительность уточнила хозяйка.

— Сердцем услышал! — не сморгнув, объявил Светозар, солнечно улыбнувшись.

Столь невинному союзу женщина ничего не могла противопоставить, кроме сиюминутных плотских утех. Пришлось хозяйке смириться — и сдвинуть две лавки, сделав постель гоблинки достаточно широкой для двоих.

В ту ночь Грюнфрид спала счастливая, с полным правом нежась в заботливых объятиях своего рыцаря. Да и Светозар с удовольствием выспался наконец-то! Засыпая, уткнувшись носом в кучерявую рыжую макушку, с умилением припомнил, как в свое время к нему ночь-полночь забирался под одеяло маленький Драгомир, ненавидевший подозрительные ночные шорохи.

После этой скромной победы Грюнфрид почувствовала себя гораздо увереннее. И эта ее уверенность безусловно пригодилась впоследствии.

Случилось так, что дальнейшей их остановкой стало захолустное поместье одного немолодого барона. Владелец с распростертыми объятиями встретил странников, объявив себя тонким ценителем искусства. Менестрель полуэльф по его уверениям был желанным гостем. Барон посулил не только приют и роскошный ужин, но обещал наградить золотом за вечер песен и поэзии! Светозар не почуял подвоха и легко согласился — играть на лютне ночь напролет ему уже было привычно.

После ужина барон около часа изволил слушать пение в парадном зале, где по случаю собрались почти все обитатели поместья. Светозар только набрал силу голоса, только размял пальцы, вошел во вкус — как вдруг хозяин поднялся со своего кресла, подозрительно смахивающего на трон, и пригласил менестреля продолжить выступление в его личных покоях, якобы там акустика лучше и никто не будет мешать божественному пению надсадным кашлем или шепотками. Женская часть свиты барона расторопно увела Грюнфрид в противоположное крыло замка, объявив, что малышке пора спать.

Гоблинке это всё ужасно не понравилось. Пока ее рыцарь терзал струны лютни, она успела разглядеть, какими маслеными глазками пялился на красавца полуэльфа этот жирный плешивый барон. Поэтому, когда дамы оставили ее наконец-то в покое, она выскользнула из постели, — надо признать изумительно мягкой и свежей! — и быстро оделась. На заплетание косичек времени тратить не стала: торчат вихры закатным рыжим облаком, ну и пускай торчат, в темноте всё равно не видно.

Бесшумной мышкой она преодолела запутанные переходы и крутые лестницы, успешно избегая слуг и стражу. Прокралась в конюшню, где дремал Полкан, и попыталась донести до него свои смутные подозрения. Каким-то волшебным образом гоблинка и чудо-конь понимали друг друга без слов, словно между ними установилась незримая связь с первого момента их знакомства. Вот теперь-то эта связь пригодилась как никогда.

…Войдя в хозяйскую опочивальню следом за бароном, Светозар наивно поинтересовался:

— Разве вашей супруги и дочерей не будет?

— Нет, никаких женщин, — подтвердил тот, разливая вино по двум бокалам.

— Как хорошо! Я порядком устал от них, — вырвалось у Тишки.

Он поблагодарил кивком, взял протянутый бокал, отхлебнул. Вкус вина показался очень насыщенным, сладким, но не приторным, однако какие-то странные нотки щекотали язык… Впрочем, барон не позволил сосредоточиться только на вине. Он забрал лютню, небрежно поставил ее на пол под стол, отчего инструмент жалобно звякнул, а сердце менестреля невольно ёкнуло.

— Как я вас понимаю, юноша! — воскликнул барон с воодушевлением. Завладел рукой менестреля, стиснул в чувственном порыве. И… приложил пальцы музыканта к своим губам.

Светозар поперхнулся вином. Озадаченно заметил:

— Вы так сильно любите музыку? Боюсь, мой талант не соответствует настолько высоким запросам…

— Нет-нет! Вы восхитительны, мой сладкий! — заверил барон, еще больше шалея от скромности и неиспорченности менестреля, который возвышался над хозяином поместья почти на две головы и при этом вел себя, как наивная девушка, не сознающая своей привлекательности. — Идемте, расположимся на постели, там продолжим наш разговор!

— Как пожелаете, — пожал плечами Светозар. — Позвольте лишь захвачу мою лютню…

— Не нужно, она нам не понадобится, — хихикнул барон, увлекая опешившего гостя в сторону широкой кровати под роскошным балдахином. Почти силой усадил его на постель, перед этим рывком сбросил с нее меховое покрывало, обнаружив шелковые простыни.

— То есть не понадобится? — вообще перестал что-либо понимать Светозар. — Разве вы не хотите, чтобы я спел вам?

— Хочу! Очень хочу! Просто горю желанием до дрожи во всех членах! — зашептал в воодушевлении барон, опустившись перед менестрелем на колени, что вышло у него по возрасту не слишком-то ловко и совсем не изящно. Барон снова завладел рукой гостя, приложил ладонью к своей груди — к волосатой груди, обнажившейся в порывисто распахнутом вороте. — Спой мне, соловушка, спой! Прошу тебя, умоляю! Я жажду услышать твой чарующий голос, поющий мне песню любви протяжными стонами страсти!

— Ого! — вымолвил Светозар, подумав, что хозяин цитирует строку из какой-то баллады. Решил, что стоит запомнить на будущее, женщинам такая высокопарная чушь нравится.

Отняв от своей жесткой шерсти, барон вновь принялся осыпать поцелуями пальцы менестреля. Светозар хмурился и терпел, вырываться грубой силой ему казалось невежливым. Барон же счел его терпение приглашением — другой своей рукой взялся вдохновенно оглаживать коленки гостя.

— Хм-м, простите… — решился-таки воззвать к голосу разума Светозар увлекшегося поклонника музыки. — Что вы делаете? Кажется, вы хотели поговорить о балладах, или нет?

— О, да! Я очень хочу с вами поговорить, мой прекрасный златовласый бог! — резко припал к нему барон, обхватил его колени обеими руками, не позволяя свести ноги вместе. Небритой щекой он потерся о напрягшийся живот гостя, блаженствуя от проявившихся на торсе «кубиков». — Поговорить языком тел! Языком, что не терпит лжи и пустословия! Упиться допьяна самыми откровенными речами!

Светозар и не заметил, как и когда радушный хозяин успел расстегнуть на нем одежду, так что рубашка задралась — и щетина барона теперь очень ощутимо колола кожу! И вообще, что-то ему не нравилось, как подозрительно радужно стали сиять огоньки свечей. И комната чем-то стала напоминать палубу корабля в ветреную погоду. Светозар зажмурил глаза, снова открыл — что-то явно не так! Но толком сообразить трудно, в голове приятно зашумела пустота, зато внизу живота почувствовалось некоторое щекочущее оживление… Светозар Ярович густо-густо покраснел. И решительным образом взял барона обеими руками за оба уха, с усилием оттянул раскрасневшуюся масляную харю от себя. Поглядел в его сияющие глазки, спросил, постаравшись придать голосу убедительности:

— Ты меня чем-то опоил, извращенец?

— Уверяю вас, юноша, это абсолютно безвредное средство! — жарко зашептал барон, порываясь дотянуться до рта менестреля губами, для чего оные вытягивал дудочкой, при этом умудрялся строить глазки и продолжал оправдываться. — Просто пара капель бодрящего зелья, чтобы нам обоим было легче расслабиться, чтобы получилось быстрее довериться друг другу. Прошу, доверьте мне свое великолепное тело! Я обещаю, я вознесу вас на вершины блаженства! Ни с одной женщиной вы не познаете столь ошеломляющей страсти, как со мной, опытным…

— …греховодником, — закончил за него Светозар. С силой отпихнул от себя барона, отлетевшего с ойканьем на другой конец комнаты, и произнес с выражением: — Знай же, извращенец, что я дал пред Небесами и Лесом обет целомудрия! Я даже с вдовушками не сплю, всем отказываю, хотя уже зубы сводит от желания… и не только зубы… Но чтобы согрешить с мужиком?! Нет, на такое не рассчитывай!

Барон подобрался, сел на полу по-лягушачьи, утер слюни рукавом:

— Хотя бы один поцелуй? — принялся игриво клянчить.

— Ни единого! — грозно сверкнул очами лесной царевич.

Но стоило на мгновение отвести взгляд — барон с неожиданной прытью накинулся на свою жертву. Превосходящий вес и внезапность сработали как надо, хозяин поместья повалил гостя на шелковые простыни, оседлал его, уселся на бедра и принялся суетливо освобождать от одежды как себя, так и вожделенного любовника. Светозар не мог сопротивляться по простой причине — поняв, что с ним собираются сделать, он зажал себе рот обеими руками, дабы удержаться от тошноты. Позориться даже перед извращенцем было ниже его достоинства.

— О, мой холодный жесткий леденец! Я возьму тебя в рот, разогрею тебя своим страстным языком, заставлю тебя плавиться и таять! Оближу тебя всего с ног до головы, но одно место в особенности! — шептал ошалевший от похоти барон. — И когда ты станешь совсем влажным, я возьму тебя! Овладею со всей нежностью, обещаю, тебе понравится. А потом ты овладеешь мной. О, Небеса, неужели я стану твоим первым мужчиной?! Неужели никто до меня не прикасался к этому совершенному телу?! Ты научишься, как обращаться с мужчинами, я научу тебя. Уверен, ты станешь моим самым прилежным учеником! Воистину, не отлынивая от упражнений, ты быстро превзойдешь учителя! Я покажу тебе, как использовать твои музыкальные пальчики — не только для перебора струн лютни. Я заставлю тебя петь иную песню, ты будешь кричать и стонать, и ты узнаешь, что это слаще любой музыки!..

Тишка понял: еще одно слово — и его точно стошнит. Он рывком сбросил с себя барона, но тот обхватил его руками и ногами и не позволил сбежать с кровати — с эдаким грузом не побегаешь! Светозар вынужден был зависнуть на четвереньках над извращенцем, чтобы попытаться избавиться от его цепкой хватки. Однако одной рукой отцепить с себя четыре конечности было делом невыполнимым — какую-то отцеплял, три другие возвращались на облюбованное место, да не просто возвращались, а елозили, задирали на нем расстегнутую одежду, забирались под белье. К тому же барон, лежа под ним, выпячивал пузо, стараясь прижаться всем грузным телом, да вовсю расчирикался весенней пташкой:

— Ах, ты нетерпеливый какой! Хочешь быть сверху? Пусть будет по-твоему, я не против! От тебя мне даже боль будет сладка! И всё же постарайся взять меня медленно, не спеши! Я и так весь твой, но прости, у меня давным-давно никого не было, наверное, я узкий, как юная девственница!

Извращенец заливался, кокетливо закатывая глазки, багровея физиономией в возбуждении и призывно причмокивая губами. А Тишка… если бы мог — заткнул бы себе уши и сбежал куда подальше. Однако барон не позволял ему ни того, ни другого. Поэтому оставалось лишь одно — вернуть радушному хозяину его ужин. Прямо здесь. Прямо сейчас. Как ни жаль, ведь повара старались.

— Бу-э! — булькнул менестрель далеко не мелодично.

— А-А-А!!! Извращенец!!! — заорал в возмущении барон, которому вылилось последствие его затеи прямо на багровую физиономию, за шиворот и на шелковые простыни. — Да как ты посмел?!!

— Извиняюсь, вырвалось, — равнодушно повинился Светозар, утер губы безвозвратно загубленной шелковой простыней, поднялся с морально поверженного противника, который лишь слабо трепыхался на постели, беспомощно размазывая следы ужина по лицу.

Тут большое окно спальни взорвалось осколками. Бархатные шторы распахнулись, точно театральный занавес: на подоконнике картинно замер Полкан, балансируя на цыпочках. На спине чудо-коня уверенным полководцем восседала Грюнфрид, взгляд ее горел жаждой возмездия.

— Ой, это вы? — обрадовался Тишка. Недолго думая, набросил на кровать и барона меховое покрывало, подобрав оное с пола, барон лишь вякнул. — Погодите минутку, я лютню захвачу!

Пока Светозар торопливо застегивался и подтягивал штаны, завязывал пояс, пока искал лютню, брошенную возле дверей — постель зашевелилась. Барон утер физиономию рукавом, сполз с кровати, запахнулся в покрывало — и на цыпочках ринулся к дальней стене, где было развешано турнирное оружие. Схватив алебарду, он с угрожающим видом подобрался к Тишке, который не подозревал опасности за своей спиной. Тот наконец-то отыскал лютню под столиком с умывальным прибором и, одолжив чистое полотенце, принялся озабоченно стирать с лаковых боков инструмента некрасивые пятна от масляных пальцев барона, (а перед этим всё-таки прополоскал рот свежей водой и сплюнул в ночную вазу под столом).

Полкан взирал на происходящее с невозмутимой мордой, предоставляя молодому хозяину самостоятельно разобраться с проблемами, которые он сам на себя навлек небрежной беспечностью. Вот уж если не справится, тогда чудо-конь вмешается, пустит в ход рога и клыки.

Грюнфрид в смятении встала на седло: она не знала, как предупредить своего рыцаря, крикнуть ведь не могла. Зрелище полуголого барона, бегающего по спальне на цыпочках при своем-то весе, повергло гоблинку в ужас. Когда же владелец поместья направил в спину менестреля оружие и выкрикнул:

— Не жди, что я заплачу тебе за сегодняшнее представление! Это ты мне заплатишь — за оскорбление!

Тут уж Груша не стерпела: спрыгнула с коня на подоконник, с подоконника в комнату.

Светозар в недоумении обернулся — и уставился на блеснувший кончик алебарды. Несмотря на турнирное предназначение, клинок выглядел остро наточенным.

— На цепь тебя посажу, в подвале! Ноги мне целовать станешь, лишь бы я позволил тебе стать моим рабом! — разошелся барон, тыча алебардой в несостоявшегося любовника.

Тишка не стал прикрываться лютней, наоборот спрятал дорогой инструмент за спину. Зато пригодился тазик от умывального комплекта — менестрель выставил его перед собой, точно щит.

— Полукровка! Нелюдь, а воображаешь себя королевичем! — не унимался барон.

Острие алебарды звучно встретилось с тазиком, оставив на днище порядочную вмятину.

У Грюнфрид не получилось достать висевший на стене меч, слишком высоко, как ни подпрыгивай. Время поджимало, ощущать себя безоружной и бесполезной было нестерпимо, поэтому она схватила первое, что попалось под руку — тяжелый серебряный подсвечник. В буквальном смысле плюнув на свечу, она метнулась к барону и… Она не размышляла и не планировала, она просто делала то, что велит ей сердце. В данный миг сердце приказало ей садануть длинным подсвечником, точно копьем, аккурат промеж ног барону.

Владелец поместья взвизгнул, взяв умопомрачительно высокую ноту, схватился обеими руками за разбитую всмятку промежность. Алебарду он, разумеется, выронил, звон «сложенного» оружия прозвучал аккомпанементом пронзительного крещендо.

Светозар сочувствующе поморщился.

— Прошу простить, что не оправдал ваших надежд, — извинился менестрель перед катающимся по полу и подвывающим хозяином.

Осторожно обойдя поверженного, Тишка отобрал у воинственно пыхтящей Груши подсвечник, взял ее за руку, с усилием развернул, — хотя она бы с удовольствием еще задержалась ненадолго, отвесила бы пару-троечку ударов от души, — и повел к Полкану. Тот любовался на них, сидя на подоконнике, словно огромный кот, завернув змеиный хвост вокруг лап.

— Предупреждал ведь меня папка держаться подальше от людей, в особенности от аристократов — впредь буду умнее! Лучше на голой земле спать, чем с голым мужиком… Тьфу ж ты! — ворчал Тишка. Закинул в седло гоблинку, приторочил лютню, затем и сам забрался.

Они не обратили внимания на спешивших на шум стражников и свиту барона. Чудо-конь вылетел из окна головокружительным прыжком, нырнул в чернильную ночь, двумя скачками пересек двор, одним махом одолел каменную ограду, окружавшую поместье. Не особо, кстати, высокую — дань традициям, не тянущая на звание крепостной стены. И все трое вздохнули с невероятным облегчением, пустившись вскачь по освещенной месяцем дороге, прочь от чересчур гостеприимной обители. Причем трудно сказать, кто вздохнул глубже — Светозар по понятным причинам или гоблинка, измаявшаяся от ревности и злости. Или Полкан, которому в будущем предстоит обо всём произошедшем доложить лесному царю и который теперь успокаивал себя мыслью, что главное — успели сбежать вовремя!

…Незадолго до рассвета Полкан решил сделать привал, для чего выбрал лесную полянку, показавшуюся в темноте вполне пригодной. Осторожно присел на все четыре ноги, очень осторожно стащил с себя задремавших седоков, очень-очень осторожно уложил спящих в обнимку на траве и заботливо укрыл попоной. Приготовился бдительно следить за безопасностью, не смыкая глаз…

И себе на изумление очнулся лежащим на боку, прекрасно выспавшимся. Чирикали птички, сияло сквозь листву раннее солнышко. Под его животом посапывали Тишка и Грушенька, свернувшись между длинных конских ног «калачиком с начинкой», где гоблинка, как и положено «фрукту», исполняла роль начинки.

Полкан настороженно поднял голову на длинной шее, повел ушами, раздул ноздри, ловя смутные запахи, принесенные ветерком.

— Боже, как мне плохо!.. — простонал Светозар, разбуженный его беспокойным шевелением.

Полкан выразительно всхрапнул, указал озабоченной мордой куда-то в сторону. Тишка честно попытался сосредоточить похмельный взор, но ничего кроме колышущейся и расплывающейся листвы кустов не разглядел, как ни старался, хоть один глаз прищуривай, хоть второй, хоть оба сразу.

Светозар со сдавленным стоном крайне утомленного человека принял сидячее положение, откинувшись спиной на теплый бок коня. По-прежнему спящую Грушу он переместил с себя под живот Полкану, укрыл уголком попоны.

Он сладко потянулся… и крякнул от прострела боли по затекшим позвонкам. Всё тело ломило, настроение было какое-то непонятное — то ли драться хочется, то ли целоваться. И ведь не пил вчера ничего лишнего, а как будто самогона перебрал… Ох! В гулко гудящей златокудрой голове появилась одна, зато трезвая мысль: во всём виновато вчерашнее любовное зелье. Не иначе! Не вылившись положенным страстным образом из отравленного организма, коварное зелье бродило по телу без цели, пока не ударило в голову. Причем не просто бродило, а за несколько часов короткого сна снадобье впрямь забродило, что и привело к жесточайшему похмелью.

— Говорил мне папка держаться от людей подальше… — в очередной раз повторил себе Тишка. Крепко зажмурился, взялся пальцами массировать виски, да что-то плохо помогало.

— Кстати, Полкан, как вы меня вчера спасли? — вспомнил Светозар. — То есть нет! Как спасли, я знаю, я там был всё-таки. А как нашли? То есть нет! Это тоже понятно… Вот! Как вы поняли, что меня надо спасать?

Полкан негромко всхрапнул, пожевал мягкими губами.

— То есть ты с Грушенькой можешь общаться, как со мной? — не поверил Тишка. Даже о головной боли позабыл от такой новости. — А почему же тогда я ее не слышу? И что она тебе рассказала интересного? Как это — ничего? Как это ты у нее ничего не спрашивал?! Да ты же осёл после этого, дружище! Прости, вырвалось. Это я от голодухи злой, извини. Вчерашний ужин из-за того гада растратил на оборону.

Стараясь не тревожить спящую гоблинку, Тишка предпринял поползновение к седельным сумкам. К его крайнему огорчению ничего съестного там не нашлось. Мало того, что за выступление барон ему не заплатил, так из-за поспешного отъезда они не успели пополнить запасы провизии, ничего не купили в примыкающей к поместью деревне. Бормоча в адрес вчерашнего поклонника проклятия, Светозар совершенно расстроился. Фатально опустошенный желудок урчал от голода, и это были весьма тоскливые песенки. Ведь, по словам дриад, между поместьем барона и заповедной рощей, где поселился дракон, других поселений, постоялых дворов или трактиров больше не предвидится.

Полкан снова забеспокоился, пихнул мордой Светозара в плечо. Тот понял, торопливо пересел так, чтобы закрыть собою спящую малышку.

Кусты зашуршали, на полянку высыпались старые знакомые коротышки всей зеленолицей гурьбой.

— Опа! — воскликнул старший из гоблинов, узнав лесного царевича. — Твою ж! Это ж опять ты?

— Я, — согласился Тишка. А сам под попоной руку на плече дернувшейся Груши сжал, заставляя лежать тихонько и не высовываться. — Приветствую, странники!

— И тебе не хворать, — кивнул старший, остальные последовали его примеру. Евтихий вежливо кивнул в ответ, но с места не встал.

— Полагаю, ваши поиски до сих пор не увенчались успехом? — невозмутимо поинтересовался Светозар.

— Ага, это самое, не увенчались, — подтвердил гоблин. — А ты, стало быть, наше рыжее не встречал, да?

— Увы, — отозвался Тишка с должной долей сочувствия. — Не могу вас ничем обрадовать.

— Ну, ладно тогда, чо ж, — вздохнул старший. — Тогда мы пошли. Оно тут, похоже, нонешней ночью пробегало, её ж… Ох, её ж богине благоденствия! — то ли выругался, то ли благословил он, набрав в грудь побольше воздуха. Гаркнул на своих, что разбрелись по поляне, буквально обнюхивая каждую травинку: — От нас не уйдет!

— Найдем! Поймаем! Вернем бабам и богине! — дружно гаркнули в ответ кличем гоблины.

Груша под попоной и рукой своего защитника мелко задрожала. Тишка же окликнул старшего, прежде чем тот покинул поляну:

— Погодите, а разве ваша пропажа не девочка?

— Ага, её ж богине, девка, — подтвердил гоблин с таким озадаченным видом, словно давным-давно сказал об этом Светозару, что ж тот переспрашивает-то? — Ну, оно ж такое, говорю, мелкое, рыжее, с косичками, с ресницами эдакими. Вот!

Он невыразительно помахал в воздухе руками, подтверждая свои слова, потом резко сник и звонко шлепнул себя ладонями по ляжкам.

— Почему же вы тогда зовете её «оно»? — задал резонный вопрос Светозар.

— Дык, её ж… — замялся гоблин. Дернулся на свист собратьев, успевших отойти от поляны, махнул им рукой, чтобы шли, его не ждали, но Тишке всё же объяснил: — Оно ж у нас «дитё богини». Так бабы назвали, а бабам нашим завсегда виднее. К тому ж, оно на девку не тянет, вечно носится с нашими ребятишками по округе. Юбки на нее бабы пробовали надевать, так вечно всё изорвет, её ж. Потому в штаны наряжаем, как пацана. Так что во-о-от, значится. Оно — это оно и есть, её ж.

— Спасибо, теперь я понял, — искренне поблагодарил Светозар.

Когда гоблинов след простыл, Тишка приоткрыл попону. Так и думал — Груша трет глаза кулачками, беззвучно слезами умывается.

— Признавайся, беглянка, они тебя не собирались наказывать, а хотели лишь домой вернуть, правильно? — спросил Светозар, погладив по рыжей кучерявой голове.

Грюнфрид в ответ лишь всхлипнула.

— Полкан, спроси ее, почему возвращаться не желает, — попросил Тишка. Получив ответ, преувеличенно возмутился: — Как это говорить не хочет? Мы с нею тут возимся, от погони скрываем, а она, видите ли, с нами разговаривать отказывается?!

Гоблинка зарыдала пуще прежнего. Кинулась на шею к своему рыцарю, без лишних слов прося прощения за всё сразу: и за свой побег, и за надоедливость, и за упрямое отмалчивание, и за тайное желание, чтобы Тишка убил для нее дракона.

Светозар похлопал ее по вздрагивающей спине. Досадливо скривил губы: девчонка прижималась так пылко и доверчиво, а у него в крови еще любовное зелье бродило-дображивало. Это вызывало какие-то неправильные ощущения. Откровенно смущающие ощущения!

Он пошарил у себя в кармане куртки — нашел, не выронил-таки! Кусочек сладкой пастилы, завернутый в тонкую вощеную бумажку, прихватил вчера со стола баронского пира.

— Вот, держи! — вручил своей «прекрасной даме» рыцарь сладкое утешение. — Не реви только. Расскажешь всё, когда соберешься с духом, договорились?

Грюнфрид кивнула. Стерла слезы ладошкой, пастилу взяла, растерянно запихнула в рот целиком. Полкан смешливо всхрапнул, оценив выпятившуюся зеленую щечку. Тишка тоже заулыбался. Грушенька же засмущалась, покатала пастилку во рту. И вдруг порывисто кинулась к своему рыцарю обратно на шею. Однако на сей раз не плакать, а…

Получив сладкий поцелуй в губы, сопровожденный протолкнутым в рот кусочком конфеты, ровно половинкой, Тишка сперва оторопел от неожиданности. Невольно проглотил кусочек, едва ощутив вкус. И, не сознавая, потянулся поймать юркий язычок… Поймал. Завладел. Затанцевал своим языком в тесном сладком ротике. Груша льнула к нему, позволяя целовать по-взрослому. Сама отвечала, охотно, неумело, но торопливо и жадно…

Громкое конское фырканье прямо в ухо заставило Светозара очнуться. Он понял, что обеими руками прижимает малышку к себе — и тут же обеими руками схватил ее за плечи, резко отодвинул. Но не оттолкнул. И не отпустил.

Тишка заставил себя перестать жмуриться. Заставил поглядеть в глаза подопечной. Та, кажется, точно так же была смущена: отворачивала сиреневое от румянца личико в сторону. Но сквозь ресницы с опаской и искрой лукавства косилась на него. Поймав взгляды друг друга, оба совершенно по глупому заулыбались…

Полкан опять толкнулся носом в плечо хозяина.

— Я — совратитель малолеток, дружище, — нервно хихикнул Тишка. Отпустив гоблинку, он обвил рукой коня за шею, притянул к себе, потерся щекой о черную бархатистую щеку. — Обет целомудрия до добра меня не доведет, ей-богу… Полкан, если увидишь, что я ее домогаюсь, разрешаю дать пинка в отрезвляющих целях. Сама она, боюсь, будет не против повзрослеть со мной. Эх, все бабы одинаковые — что розовые, что зеленые…

Безостановочно вздыхая, мучаясь неудовлетворением и жестоким разочарованием, помноженными на голод и похмелье, Светозар объявил, что пора отправляться в путь. Возможно, дриады ошиблись, и по дороге им встретится человеческое селение, хоть какое захудалое. Иначе придется добывать пищу охотой, чего Тишка, как сын лесного владыки, не любил. Полкан мог обеспечить хозяина дичью сам, вот только те же заячьи тушки после его клыков, рогов и когтей выглядели неаппетитно, да и чистить-потрошить их было весьма проблематично…

Как же все трое обрадовались реке, пересёкшей их путь около полудня! Светозар к тому времени совершенно изнемог от голода и еще больше — от тесной близости в седле хрупкого девичьего тела. Грюнфрид немедленно залезла купаться-умываться, совершенно не стесняясь своего мрачного рыцаря. Впрочем, до сего утра он ее тоже не особо стеснялся, надо же как всё обернулось вдруг…

Полкан зашел в воду на глубину по самое брюхо — и давай подцеплять на рога и клыки рыбину за рыбиной, выбрасывать на берег хозяину, который быстро сообразил костерок. Вскоре над речкой потянулся аромат копченой чешуи и малость подпаленных хвостов.

…Сидя на бережку, поплевывая косточками, обгладывая хребты, странники не забывали вертеть головами по сторонам. Вдалеке заприметили брод: берега там сгладило течением, посредине со дна поднималась отмель, прикрытая мелкой водной рябью. А там, где поглубже, кто-то позаботился расположить цепочкой каменные валуны, скользкими макушками выглядывающие из воды. Переглянувшись, Светозар и Полкан согласно подумали об одном и том же: вот тут они и перейдут речку.

Когда предпоследние рыбины уже с трудом лезли в рот, а самые последние были завернуты в широкие листья растущего поблизости лопуха и отправлены в седельные сумки до следующего привала — они заметили, как через брод перебирается одинокая фигурка. Путник с огромной корзиной на голове рискованно легко перепрыгивал с валуна на валун, размахивая для равновесия обеими руками.

— Как это у него корзина держится-то? — изумился Светозар. Он вспомнил, что видел на Ярмарке у восточных купцов смуглых грузчиков, которые точно так же сновали по сходням галер с тюками товара на головах, на сторонний взгляд беспечно, будто совершенно не боялись упасть. А ведь падали, и не редко, и шеи ломали, бывало.

На их компанию путник либо не обратил внимания, спеша по своим делам, либо вовсе не заметил. Они же не думали прятаться, но и знакомиться тоже не собирались. Просто сидели, наблюдали и молча жевали.

— Ох! — Светозара кольнула вина, будто он своими мыслями сглазил путника с его опасно раскачивавшейся корзиной.

Тот прыгал-прыгал да допрыгался — не удержал груз на макушке, а корзина утянула его самого в сторону и назад. В итоге раздался двойной, донесшийся даже до них громкий плеск — бултыхнулись оба, и корзина, и путник.

— Бедолага, — выразил общую мысль Тишка. Но на помощь не спешил: там же мелко, сам выберется.

Путник действительно выбрался обратно на отмель довольно шустро. Тем временем корзину снесло течением в сторону, где было уже глубоко. Увидев свою уплывающую поклажу, путник заволновался, похоже, он не умел плавать. Но всё-таки рискнул — кинулся снова в воду, догонять корзину, хорошо хоть та намокала медленно и не спешила уходить на дно.

Тишка от переживаний встал на ноги, вытянул шею, внимательно следя за происходящим. Корзина плыла, раскачиваясь и кружась, медленно погружаясь в воду… А ее хозяин что-то не показывался на поверхности. Подозрительно долго не выныривал!

У Тишки не хватило терпения гадать, выплывет несчастный или утонет — кинулся сперва вдоль берега, потом ласточкой сиганул в воду, даже не потрудившись сапоги снять. Полкан подхватил Грушу зубами, забросил себе на спину — и поскакал следом.

Светозар, как истинный герой, помог утопающему, вытянул на поверхность. Тот впрямь умудрился наглотаться воды за пару минут своего подводного плаванья. Тишка выволок его на берег, принялся приводить в чувства, вытряхивать из легких воду. Полкан же, ссадив Грушу на землю, мысленно велел ей расстегнуть подпругу и ремни — и, ловко выскользнув из сбруи, налегке прыгнул в реку, поплыл догонять корзину.

Груша, схватив в охапку седло с сумками и упряжью, поспешила к Светозару… и пораженно остановилась в десяти шагах от мокрых «купальщиков», выронив всё из рук на траву. Она смотрела на кашляющего путника широко распахнутыми глазами — и не могла понять, почему ее вдруг заколотила дрожь, почему сердце сжалось от ужаса, разум помутился от бешеной злости. И только запах этого человека, долетевший до нее с дуновением речного ветерка, моментально разрушил преграды памяти. Перед глазами вспыхнула и погасла картина из прошлого — этот же человек… Нет, не человек! На коленях перед ее родителем, оправдывается, кричит, умоляет… Красная вспышка, пронзающая боль — Грюнфрид ударяется спиной о стену, в руках клинок, на клинке кровь. И бьющий в нос запах… дракона.

Грюнфрид перевела взгляд на Светозара, что склонился над спасенным, помогая ему сесть. Неужели полуэльфийский нюх настолько слабее, чем гоблинский? Неужели он не понимает, кого вытащил из реки? Она видела: не понимает. Для ее рыцаря это был лишь человек, нуждавшийся в помощи. Даже для Полкана, который подошел с пойманной корзиной в зубах, оставляя после себя следы луж — даже для адского коня это был лишь случайный путник.

Грюнфрид взяла себя в руки. Нельзя показать, что она его узнала. Она приветливо улыбнулась, когда Светозар ее представил их новому случайному знакомому. Никто не поймет, каких усилий ей стоила эта кривая улыбочка! Тот скользнул по ней взглядом — и на мгновение его вишневые глаза с вертикальными зрачками так же изумленно расширились, как ее, оранжевые. Драконьи.

— Руун Марр, — назвался в ответ спасенный. — Благодарю за помощь! Не представляю, что бы я без вас делал… Хотя нет, прекрасно представляю: булькал бы сейчас на дне речном, — он рассмеялся, сердечно пожимая руки своего героя.

Светозар заулыбался в ответ:

— Не мудрено утопиться — с такой-то корзиной! — заметил он. — Как ты ее вообще носишь на голове, эдакую здоровенную?

— О, на самом деле там ничего тяжелого, это сейчас она намокла, — охотно пояснил Марр. Открыл корзину — и по воздуху разлился вкусный аромат свежевыпеченного хлеба. — Иногда с нею бывает куда удобнее, чем с заплечным мешком, например на узкой горной тропинке. Мне просто лень ходить в деревушку за хлебом слишком часто, всё-таки путь неблизкий. Вот, выиграл время! Это был мой запас на неделю вперед.

Он грустно вздохнул. Предложил:

— Может быть, вы не откажитесь взять себе хоть немного? Если прямо сейчас караваи подсушить над огнем, их еще можно будет съесть, день-полтора хлеб останется пригодным. Жаль всё это выбрасывать, я же один не управлюсь, а у вас вон конь какой большой. Он у тебя хищный или всеядный?

Тишка заулыбался еще шире, с живостью поддержал разговор. Ему явно понравился этот парень, который казался таким открытым и доброжелательным. Грюнфрид придирчиво присмотрелась: действительно, на вид ничего жуткого. Даже красивый — на чей-нибудь прихотливый вкус, но точно не для нее. Высокий, почти как Светозар. В меру мускулистый, далеко не худосочный: в талии слегка расползся, вероятно от скучной спокойной жизни — булками питается, еще бы не растолстеть. Однако движения легкие, грация змеиная. Голос вкрадчивый, словно ладонью по мягкому бархату водишь. Чуть смугловатый, вернее сказать загорелый. На лице, на гладкой золотистой коже без щетины, выделяются сочные губы четкой формы, темно-вишневые до черноты, словно обожженные внутренним огнем. И подкупающая белозубая улыбка. Если уж она, гоблинка, для людей не выглядит отвратительным чудищем с ее зеленой кожей и сиреневыми губами, то Марру вообще легче легкого выдавать себя за обычного смертного. Слегка странного, но человека. Только узкие зрачки выглядят подозрительными, но даже багряный цвет радужки сойдет за оттенок карего. А глаза, по-восточному подведенные по кромке век черными стрелками, он обычно прикрывал чёлкой, сейчас мокрой от «купания» и отброшенной назад. Болтая со Светозаром о пустяках, смеясь, Марр отжал свои длинные, до пояса, волосы, темные с прядками алого и черного цветов, заколол высокий хвост на макушке. Поправил челку…

— Ой, какие у тебя глаза необычные! — наконец-то заметил Тишка.

Прежде чем тот успел что-либо сказать в ответ, Светозар придвинулся к нему вплотную, встав на колени, тогда как растерявшийся Марр остался сидеть на земле. Тишка заставил его запрокинуть голову вверх, к солнечному свету, взяв его лицо в свои ладони. И заглянул в глаза, удивленно округлившиеся.

— Такой цвет редкостный, темно-красный, как стылая кровь. С золотыми искрами, прямо как у Груши! — залюбовался Светозар, не замечая, что вгоняет собеседника в краску. — И ресницы роскошные. О, так это у тебя не краска? То-то я думал, как это от воды подводка не расползлась. Открой-ка рот!

— Послушай… — заикнулся Руун Марр, пасуя перед натиском искреннего любопытства.

Тишка воспользовался случаем и заглянул ему в рот, обрадовался:

— Щеки и горло внутри черные! Вот это да! А язык, как у всех, розовый. Будто ты уголь всё время ешь, так интересно! Можешь закрывать, с зубами у тебя полный порядок, клыки не хуже, чем у Полкана, — пошутил Светозар, похлопал его по плечу, сел на место.

— Да, хозяин… — едва слышно вырвалось у ошеломленного парня.

— А как ты корзину приспосабливаешь, с хвостом на темечке ведь совсем неудобно? — продолжал допытываться Тишка, не замечая, в какое смятение поверг своей непосредственностью нового знакомого.

— Наоборот, я же волосы кренделем закручиваю, чтобы дно корзинки на макушку не давило, — взял себя в руки, вновь засверкал беззаботной улыбкой Марр. Продолжил болтать о ерунде, а сам неприметно на тихую гоблинку всё косится, не упускает ее из поля зрения, справедливо ожидая подвоха в любой момент.

Полкан оказался проницательнее добродушного царевича: почуял, как давится ненавистью Грюнфрид, что аж челюсти заболели от натянутой улыбочки. Конь подошел к ней, вопросительно толкнул мордой в плечо. Но что она ему могла сообщить? Показать смутные вспышки воспоминаний? Да и зачем? Это лишь ее дело. В этот момент она поняла, что втягивать в план мести Светозара — бессмысленно и неправильно. Да и бесполезно. Как ее рыцарь постоянно говорил: «покорить дракона?» Не «победить», не «убить», не «поразить»…

Впрочем, именно поразить дракона ему прекрасно удалось. Марр смотрел на златовласого красавца зачарованно, глаза затуманились несбыточной мечтой. Уж она, Грюнфрид, постарается, чтобы эта мечта о дружбе между случайно встретившимися путешественниками никогда не сбылась!.. Эх, и опять всё не так: они встретились не случайно. Ведь Руун Марр и есть цель их странствия. Неужели в роще дриад всё равно не получилось бы смертельной битвы рыцаря и дракона? Грюнфрид хотелось зареветь от злости, от обиды, от безысходности. От душащей глупой ревности.

Полкан сочувствующе фыркнул ей в ухо, прошелся мягкими губами по щеке. И сердито зыркнул в сторону Марра: чудо-конь ощутил, что недавнему знакомцу вовсе не следует безоглядно доверять. Лесной царевич снова играет с огнем! На сей раз его противник отнюдь не столь прост, как тот плешивый барон. Этот обольщает улыбками и остроумными речами — от такого кокетства Тишка сам охотно потеряет голову!.. Ах, нет — похоже, уже потерял. Полкан сердито ударил копытом в землю, вырвал сжавшимися когтями кочку травы — как можно быть таким слепым?!

Между тем спевшаяся парочка, очарованная друг другом, переместилась от реки ближе к лесу. Там сложили костер и на весело занявшемся огне принялись просушивать «утопшие» хлебные караваи. Полкан от переживаний сырыми умял штук пять. Марр попытался угостить коня из своих рук, но скакун доверял ломать караваи на куски только гоблинке. К Грюнфрид Руун осмотрительно не подходил, отвечая на ее колючие злые взгляды своими, тяжелыми, темными, изучающими, непонятными, от них Грушу колотила дрожь хуже прежнего. Нет бы ей сразу намекнул, что вспомнил ее, убивать-де будет всенепременно, мучительно и страшно! Нелюдь и есть нелюдь — запугивает неизвестностью, гад такой. Поди разгадай, о чем думает, что замыслил.

Видя, что процесс просушки Светозару не дается, караваи у него получались обугленными то с одной стороны, то по всей корке целиком, Марр, дабы спасти остатки хлебов, принялся с усиленным вдохновением отвлекать своего помощника разговорами. Очень быстро Тишка разболтал о себе практически всё что можно. На объявленную цель путешествия («покорение дракона») Рунн выразительно изогнул бровь, покивал: «Избавить местных жителей от разорительных набегов чудища — дело хорошее, богоугодное». На обмолвку: «всегда мечтал быть героем без страха и упрёка» — собеседник весьма кстати припомнил, что по пути сюда видел шайку разбойников, засевших в кустах.

— Они явно кого-то сторожили! — заметил между делом Марр. — И явно не меня, корзина с хлебом их не заинтересовала. Поэтому я сделал вид, что не вижу их гнусные хари сквозь редкую листву, и прошел своей дорогой.

— Уж я бы показал им, как строить ловушки честным людям! — вырвалось у Светозара.

— И ведь это было совсем недавно, — добавил Марр, кинув на героя понимающий взгляд. — Возможно, они всё еще там. Грабят кого-нибудь, мучают или убивают. Прямо сейчас и убивают.

— О, Небеса! Я должен их остановить! — моментально принял решение Тишка.

— Ради всего святого, будь осторожен, — от души посоветовал Руун Марр. Не обращая внимания на недобрые взгляды коня, он сам собрал хлеба, которые они успели просушить и не спалили до углей, положил в сумки Полкану, наказав съесть их в течение дня. — Тогда в добрый путь, о мой герой! Я очень рад, что судьбе было угодно свести нас, пусть для этого мне пришлось вымокнуть до нитки.

— Благодарю, я тоже рад! — улыбкой на улыбку ответил Светозар. — То есть, не тому, что ты чуть не утонул, но… В общем, нам нужно спешить!

Как никогда в этот момент Грюнфрид пожалела, что не смогла ни слова вставить, а то высказала бы своему рыцарю всё, что накипело в ее душе. Вместо этого ей пришлось позволить Марру прикоснуться к себе: подсадить в седло позади Светозара, который загорелся идеей сражения с разбойниками, один против банды, да так яро загорелся, что едва не забыл о своей маленькой спутнице.

Пока конь скакал сквозь рощу, подгоняемый нетерпеливым всадником, у Груши буквально горела кожа в тех местах, где к ее телу прикоснулся Руун Марр. Пусть касание было мимолетным, через одежду, объясненным услужливостью и заботой о ней же, пусть он не причинил ей боли или неудобства, гоблинка ощутила себя оскверненной. Заклятый враг остановил торопливого рыцаря окликом и любезно подсадил ее в седло! Такое унижение естественно не улучшило ей настроение.

Когда Полкан притормозил перед перекрестком двух лесных дорог, Грюнфрид уже настолько распалилась от несказанной злости, клокотавшей внутри, словно котелок с обжигающим варевом из желчи и горечи, что гоблинка едва удосужилась рассмотреть, какое-такое сражение, собственно, перед ней развернулось. Она спрыгнула с коня, опередив Светозара, причем выхватила у своего растерявшегося рыцаря кинжал, что висел в ножнах на поясе — и понеслась вперед, врезалась в драку, раздавая беспощадные удары направо и налево, не щадя промежности и коленки врагов — выше достать рослых мужланов не получалось.

Полкан сделал пару шагов назад, внимательно следя, с какой яростью Груша крушит разбойников. Светозар спешился — и тоже замер, пытаясь сообразить, с какой стороны приступиться к этому клубку, чтобы не попасть под горячую руку своей же подопечной.

До их вмешательства расклад получался такой: восемь разбойников немытого вида лениво и с тупыми шуточками колошматили одного рыцаря в помятых доспехах и порванном плаще — бледного юношу со взором горящим, у которого клинок в руках плясал не от избытка мастерства, а от недостатка храбрости. Чуть в стороне еще двое бандюг прижали к дереву рыцарского оруженосца, пухлого коротышку крестьянского происхождения, который отважен был исключительно на словах, но не на деле.

Когда в процесс вмешалась гоблинка, расклад изменился кардинально: юный рыцарь воспрянул духом, мечом стал орудовать куда успешнее, хотя всё равно старался ударять клинком плашмя, чтобы случайно никого не убить насмерть. Оруженосец также воодушевился, поверил в то, что неминучая кончина откладывается — и принялся бить разбойников не одним лишь словом, но и кулаками. Втроем они навели на банду такой страх, что главарь выкрикнул приказ:

— Ну их на, братаны! Нам заплачено за одного зайца с хомяком, а тут лягушка бешенная прискакала! Пущай тот хмырь сам с ними разбирается!

Светозар ловко поймал одного из «братанов» за шиворот, когда тот пробегал мимо, спасаясь от безмолвной жуткой гоблинши:

— Скажи-ка, любезный, что за хмыря помянул ваш главарь? Напали-то по заказу, стало быть?

Пойманный разбойник вывернулся из-под его руки, открыл было рот — да так и остался с открытым, ни матюгнуться, ни заорать не посмел. Выпучился на что-то поверх плеча Светозара и замер столбом. Тут остальные братаны подоспели — как по команде все брызнули разбегаться в разные стороны, так двое захватили того, который остолбенел. Да не удержались, тоже глянули, на что тот вытаращился. И заорали:

— А-ааа!!!

С воплем и унеслись, волоча за собой третьего.

— Черт, не удалось допросить, — расстроился Светозар.

Обернулся — и расстроился еще больше, сообразив наконец-то, что за плечом у него стоял Полкан, который своим видом и довершил победу над бандой. Самому же Тишке не то что не дали проявить себя героем — он даже меч обнажить не успел!

— Спасители! Спасибо вам!!! — с восторженным криком к гоблинке кинулся оруженосец.

Груша как раз подняла с земли запыхавшегося рыцаря, только-только принялась отряхивать со светлого плаща пыль и соринки. Нет же, крепыш-оруженосец налетел, схватил ее в объятия, саму чуть не уронил, да чуть не пихнул обратно на землю собственного господина, тот и без того держался с трудом, стоял, на ветерке пошатываясь. И ведь Грюнфрид ни рявкнуть, ни пискнуть не могла, чтобы оруженосец поставил ее на землю и прекратил кружить под свои же немелодичные вопли. А стукнуть парня, чтобы опомнился поскорее, тоже не получалось, он ее так крепко стиснул в охапке, что руки не освободить. Поистине у нее сегодня неудачный день!

Светозар своей подопечной не завидовал, нет. Он стоял, смотрел на это всё, и самого себя внутренне грыз за то, что не сумел себя проявить даже в столь пустяковом сражении, позволил маленькой девочке сделать всё за него. Какой же он после этого герой? Абсолютно никудышный.

— Господин, гляньте, это ведь девчушка! Всю шайку девчонка разогнала! — продолжал восторгаться Грушей оруженосец, но на землю ее хотя бы поставил. Зато принялся с преувеличенной заботой смахивать с ее одежды соринки, не обращая внимания на безмолвные протесты. На своего избитого рыцаря, к которому обращался, коротышка даже не посмотрел, увлеченный благодетельницей. — Такая хорошенькая, пусть и зелененькая! Такая ладная, хоть и ниже меня росточком! Ух, так бы и расцеловал — в благодарность!