Семнадцать "или" и другие эссе

Бог или:

Противоречие между намерением и последствиями деяний

Бог создал мир ради собственной славы. Этот тезис, с точки зрения Писания, не вызывает сомнений. И даже относится к числу тех, что наиболее доступны нашему пониманию. В сущности, нетрудно понять, что величие, которого никто не может видеть, чувствует себя не лучшим образом. Собственно говоря, в этих условиях нет охоты быть великим - величие пропадает зря и ничему не служит. Какой прок быть великим в бесконечном одиночестве? В полном одиночестве мы скорее предпочтем грешить и без помех исполнять свои капризы - но и греха тогда нет, ведь в чем может состоять грех индивида, абсолютно и бесконечно изолированного? Отсюда вывод, что нет разницы между грешником и святым, если он - единственный, сущий в мире. Святость и любое величие может реализоваться только в каком-то окружении. Человеческая святость может осуществиться хотя бы с учетом Бога, но святость одинокого Бога? Вот почему было достаточно крупицы тщеславия (а у кого ее нет?), чтобы Бог пожелал сотворить мир. Он сотворил его в соответствии со своими возможностями и только тогда стал по-настоящему великим, ибо обрел кого-то, кто мог им восхищаться, и с кем он мог себя сравнивать - и как же выгодно сравнивать! Тут удивляться нечему: одиночество - жестокое изобретение. Ситуация одиночества подходит, скорее, для ада, чем для того места, где находился Бог до сотворения мира. Место это нам не очень точно известно, но общественное мнение оценивает его очень высоко. Впрочем, нам трудно вообразить себе божественное одиночество, если учесть, что самое большое человеческое одиночество - всегда изолированность от чего-то, что существовало, от реальности, которая была известна прежде. Одиночество Бога до сотворения мира не имело даже воспоминания, не могло найти утешения в воображении, в памяти, даже в самом чувстве одиночества, ведь для этого требуется осознание собственного противопоставления миру, то есть дистанции от мира. Если мир не существует и никогда не существовал, то и дистанции этой нет; нет, собственно говоря, и одиночества. Рассуждая с этой точки зрения, мы, по сути, не можем предъявлять к Богу претензии за сотворение мира. Ведь для него это был единственный способ вырваться из проклятой пустоты.

Но напомним, что речь шла не только об одиночестве. Речь шла также об утолении жажды славы. Жажда славы не одобряется просвещенной общественностью, во всяком случае, считается дурным тоном. Но тут уж ничего не поделаешь. Бог сотворил мир ради своей славы и поспешил сообщить людям о своих побуждениях. Отсутствие скромности он компенсировал искренностью, достойной всяческого уважения.

Вы можете возразить, что поскольку побуждение было не слишком похвальным, то и результаты работы оказались не слишком привлекательными. Не могу с этим согласиться. Я не утверждаю, что мир, каким его создал Бог, оказался особенно удачным творением. Во всяком случае, заявления о том, что мир был сотворен существом всеведущим и всесильным, кажутся мне сильным преувеличением. Но все- таки смею утверждать, что даже такой мир носит на себе бесспорную печать величия, даже, не побоюсь этого слова, гениальности. Как и многие человеческие продукты, мир хаотичен, ему не хватает направляющей мысли, есть фрагменты пошловатые, нелепые, безвкусные; общение с миром подчас бывает неприятным. И все-таки, повторюсь, мир по-настоящему великое, импозантное произведение. Тому есть множество доказательств, и я готов привести их в подходящий момент. В любом случае, фактом является то, что мир поддается определенной корректировке. А факт - главное дело при оценке результатов. Приложив огромные усилия, огромные массы людей могут чуть-чуть изменить мир к лучшему; несмотря ни на что, история приводит определенные свидетельства в пользу такого воззрения.

Какая отсюда мораль? Поразительно банальная: ценных результатов можно иногда достичь, действуя из низменных побуждений.

Бывает ли и наоборот? Бывает. О чем свидетельствует последовавшая затем история отношений между Богом и народом Израиля.

Народ Израиля или:

Результаты бескорыстия

Многократно декларируя свою любовь к народу Израиля, Бог в определенный момент заявил примерно следующее (Втор. 7-7-8): Я заключил союз именно с вами, а не с кем-то другим, не потому, что вы многочисленнее других народов (напротив, как всем известно, в численном отношении вы слабее всех). Я заключил союз с вами, потому что вы мне понравились.

Это ясная и единственно разумная постановка вопроса. Любовь не требует обоснования. Иногда ее пробуют объяснить: говорят, что любят кого-то за то, что он такой, а не сякой; за то, что в нем что-то ценят; за то, что он обладает теми или иными достоинствами и пр. Это обычные, неуклюжие и, в общем, ненужные толкования. Истинная симпатия не должна оправдываться - достаточно ее констатировать; что-то нравится нам просто так, без всякого резона, бескорыстно. Бог, по моему мнению, поступил честно, объявив об этом своему народу. Более того, проявляя ничем не заслуженную симпатию и заботу, он взял на себя определенные обязательства, которым суждено было вскоре исполниться. Заявив это, Бог блеснул великой добродетелью бескорыстия (признаемся, что случалось это лишь в порядке исключения).

И что с того? — спросите вы. В том-то и дело! Что с того? Да, декларация была изложена уже после исхода из Египта, но прежде, чем имели место:

• римская империя,

испанская инквизиция,

дело Дрейфуса,

третий рейх,

холокост

и некоторые другие обстоятельства подобного рода.

Рассуждая трезво, нельзя не заметить, что результаты совершенно бескорыстной любви и особой заботы, какой Создатель обещал окружить божий народ, оказались довольно печальными. Возникает вопрос: имеет ли смысл вообще рассчитывать в реальной жизни на бескорыстную любовь? Побуждение было, несомненно, благородным, ибо любовь ни за что, чистая и, так сказать, лишенная расчета симпатия, бесспорно, является высшим родом предпочтения. Значит, мотив благородный, а результаты плачевные.

Мораль: не стоит полагаться на бескорыстные чувства. Будем рассчитывать на взаимность, а не на благодеяние. Будем принимать обещания лишь тогда, когда обещающий знает, что мы сможем отплатить ему той же монетой. Десятки философов (во главе с Томасом Гоббсом), не говоря уж о реальной жизни, доказали эффективность этого принципа. Будем рассчитывать на то, что возьмем столько, сколько отдадим. Впрочем, об этом свидетельствует само Писание, в частности история Авеля и Каина.

Каин или:

Интерпретация принципа «каждому по заслугам»

Как известно, Каин был земледельцем, зато Авель - пастухом. Вроде бы в те времена считалось естественным, что первый принес в жертву Богу кукурузу, лен и тому подобные плоды земли, но зато другой - жир, мясо, каракуль и седло барашка. Но, к сожалению, с точки зрения рыночных цен, жертва Авеля представляла собой дар несравнимо больший. Бог заинтересовался именно ею, а на подарки Каина пренебрежительно махнул рукой и, может быть, даже сказал что-то не слишком любезное. У нас нет повода утверждать, что Бог был вегетарианцем - иначе это дело приняло бы совсем другой оборот. В общем, что было, то было. Результаты известны.

Так вот: реакция Бога на приношения братьев - это лучшая интерпретация принципа: каждому по заслугам. Этот принцип вследствие неудачной формулировки был истолкован неверно. Слово «заслуги» внушает ошибочную мысль, что при распределении выплат принимается во внимание только усилие человека, количество вложенного труда и добрая воля. При такой системе, несомненно, жертвы обоих братьев были бы равными, ведь каждый отдал то, чем владел в результате установленного разделения труда: один - кукурузу, другой - барашка. Но именно тут Бог проявил сущность справедливости. Справедливость при распределении платы не может учитывать объективных условий, в которых труд (то есть «заслуги»)

приносит результаты. Справедливость не может принимать в расчет, что кого-то судьба сделала земледельцем, а не скотоводом. Она принимает в расчет только объективные результаты труда. В конце концов, Каин мог бы постараться и придумать что-нибудь получше: мог бы, например, обокрасть своего брата и, в свою очередь, принести добычу в жертву Богу. Это не было бы слишком похвальным, но результаты были бы далеко не столь трагическими, чем то, что случилось. Можно даже предположить, что Бог посмотрел бы сквозь пальцы на мелкое правонарушение, от коего ему же была бы выгода.

Но Каин - нет! Пожелал быть честным и принес то, что имел, а потом не выдержал и не смог вынести несправедливости - как он ее понимал. В сущности, он проявил непоследовательность, или невежество и наивность. Если он заранее знал, в чем состоит справедливость, а все-таки согласился поступать честно, то должен был выдержать свою роль до конца и не поддаться своему озлоблению, ведь факты можно было легко предвидеть. Если же он не знал элементарных вещей, то проявил наивность, настолько крайнюю, что не стоит его и жалеть.

Мораль: давайте рассчитывать на плату по рыночной цене, а не по тому, сколько мы трудились над нашими произведениями. Ведь это доказано многими учеными, в том числе и Карлом Марксом, не говоря уж о реальной жизни. Наш друг или брат, может быть, и примет во внимание нашу добрую волю, старания, усилия и благие намерения; но не друг, и не брат обойдутся с нами по справедливости. Справедливость - дело общественное или божеское, во всяком случае, она действует по закону, принимающему в расчет результаты наших действий, а не наши намерения. Придерживаясь этого принципа, мы сможем весьма преуспеть, ведь каждый грош сверх рыночной цены мы будем считать необычайным везением. И наоборот: заранее прикидывая, что получим лишнюю копейку в обход справедливости, мы живем в постоянном раздражении, обижаемся на весь свет и, в конце концов, можем со злости угробить родного брата.

Ной или:

Соблазны солидарности

Когда Бог, наконец, с опозданием пожалел, что сотворил род человеческий, и, пораженный результатами собственного легкомыслия, решил утопить свои неудачные подобия, он, как известно посчитал Ноя единственной фигурой, достойной спасения.

Это решение оказалось недальновидным и несправедливым. Недальновидным потому, что Бог уже достаточно разбирался в людях и мог бы предвидеть, что если хоть одна пара людей останется на земле, все начнется сначала, и через несколько лет все неприятности повторятся. Несправедливым оно было потому, что рассердили Бога только человеческие преступления, а он заодно потопил всех животных, которые, в общем, не были виноваты.

Но не будем вдаваться в подробности. Речь о другом. Речь идет о Ное.

Ной был ужасным подлизой. Когда учитель, о котором, впрочем, известно, что он вспыльчив, завистлив, мстителен и злопамятен, мечет громы и молнии на весь класс и только одного ученика осыпает похвалами, легко догадаться, каких размеров достигает подхалимство столь привилегированного воспитанника. Но и Ной имел в душе искру порядочности. Пока ссоры с Господом кончались только криком и угрозами, Ной заискивал перед ним, подлизывался и льстил. Но, в конце концов, он увидел, что дело принимает серьезный оборот, ведь речь шла о жизни человечества. Ной долго размышлял над своей ситуацией: с одной стороны, элементарная людская солидарность не позволяла ему отречься от своих братьев и сестер, которым угрожала гибель, и пользоваться благосклонностью того самого тирана, который уничтожает всех его родных и друзей. «Честный человек, - говорил себе Ной, - должен отправиться на казнь вместе с осужденными и разделить их судьбу, а не поступать на службу к их преследователю. Даже если они и были виноваты, непорядочно бросать их всех в беде и спасать собственную шкуру. Несмотря ни на что, - думал он, - я, скорее, человек, чем бог, и меня обязывает человеческая солидарность. Но с другой стороны, именно я в настоящий момент представляю собой единственный шанс спасения человечества». Дело в том, что Бог ясно дал ему понять, что не намеревается оставлять в живых никого, кроме него и его семьи (но за исключением братьев и сестер). «Значит, - говорил себе Ной, - если я решусь на добровольную смерть во имя человеческого братства, я уничтожу единственную возможность возрождения мира; и пусть этот мир устроен не лучшим образом, все-таки желательно, чтобы он существовал». Вот в этом и заключалась дилемма Ноя: совершить предательство или спровоцировать конец света. Никто еще не стоял перед столь жестоким выбором. Никто не попадал в подобную ситуацию, когда от тебя буквально зависит судьба человечества, а ты можешь спасти человечество только ценой своего морального падения. «Правда, - думал Ной, - если я решусь на смерть ради спасения своей чести в своих глазах, никто больше не пострадает. Ведь нет смысла утверждать, что я причиню зло своим несуществующим потомкам, поскольку они никогда не появятся на свет. А в 1749 году от сотворения мира (точная дата потопа), то есть, в 2011 году до Рождества Христова, наивно было бы считать, что я поступаю дурно только потому, что в 1957 году от Рождества Христова, то есть через 3968 лет, не останется никого, кто смог бы рассказать о моем геройстве. Значит, лучше вести себя пристойно и сразу покончить с этой плохо продуманной авантюрой. Но, с другой стороны, я не могу отделаться от мысли, что существование мира представляет собой некоторую ценность, некую цель, которая сама по себе достойна приложения усилий. Не знаю, как это обосновать, и никакие разумные аргументы не приходят мне в голову, но убеждение это так во мне засело, что отделаться от него просто невозможно».

После долгих колебаний Ной решил, что возьмет на себя позор тотального предательства по отношению к человечеству, если только таким образом человечество может быть спасено.

К тому времени, после столь долгих размышлений, Ной стал совершенно другим человеком. Он стыдился своего прежнего подхалимства и хорошо понимал заблуждения и низости прежней жизни. Поэтому он искренне думал так: «Я бы охотнее согласился на позор ради спасения мира, если бы мне не пришлось спасать мир в своем собственном лице и получать выгоду от своего поступка. Ведь никто не поверит, что я действую не из шкурных интересов, тем более, что у меня скверная репутация». Ной и впрямь занял героическую позицию - согласился еще больше себя опозорить, на этот раз сознательно. Когда он сообщил братьям и знакомым о своем решении, все с презрением отвернулись от него, считая, что Ной остался таким, каким они его знали - неисправимым подхалимом. Никому даже в голову не пришло, насколько драматичным было его решение. Ной все это смиренно вытерпел. Решил только, что отомстит тирану: воспитает своих детей таким образом, что всего через несколько поколений все бунты и беззакония предыдущей эпохи перед лицом новых событий померкнут в глазах деспота; потомки Ноя окажутся бандой своенравных, скандальных, неисправимых бунтовщиков, завзятых циников и станут вечной заботой всемогущего владыки. Так оно и произошло, хотя Ной уже этого не увидел.

Тем временем он погрузился в ковчег, изменил друзьям, отчизне и братьям...

Мораль: иногда позволительно подчиняться власть имущим и ради них предавать своих друзей - но лишь тогда, когда заведомо известно, что это - единственный способ спасти все чело

вечество. До сих пор Ной остается единственным человеком, который оказался перед подобной дилеммой.

Сара или:

Конфликт общественной и индивидуальной морали

Когда Сара решилась, наконец, признаться мужу, что вследствие определенных врожденных дефектов не сможет осчастливить его потомством, Аврам насупился и сник. В разговоре образовалась напряженная пауза, заполненная ожиданием слова, которое оба они знали, но долго не отваживались произнести вслух. В конце концов, его произнесла Сара - и потому, что, будучи женщиной, была смелее, и потому, что в этом деле именно она должна была взять на себя акт отречения. «Родишь ребенка от моей служанки Агари», - промолвила она. Аврам с облегчением перевел дух. Он вовсе не был героем и обрадовался, что предложение было сделано не им. Не будь он таким малодушным, он бы сам его сформулировал, не подвергая жену унижению первого слова. Не следовало ему трусливо избегать упрека в эгоизме. По крайней мере, мог бы поставить жену в известность, что она стала жертвой его грубой похоти (ведь она знала, что он давно уже вожделеет к Агари). А так Саре пришлось по собственной инициативе отпускать ему грех и вводить во искушение. Ведь египтянка Агарь была самой красивой девушкой в долинах Евфрата.

Решение Сары вовсе не было спонтанным душевным порывом или жестом великодушия. Оно было вызвано исключительно ее приблизительным представлением о том, что такое семья. Сара знала, что Бог заповедал человеку продолжать свое существование в детях. Если не реализовать этот принцип, семья не существует, не реализует своей сущности. Таким образом, речь шла о согласовании существа и существования, общей природы семьи - с конкретным единичным явлением, а именно парой: Аврам-Сара. Кроме того, Сара знала, что бездетный Аврам станет, в конце концов, посмешищем для знакомых и предметом публичного презрения, что в результате ненормальной ситуации может поколебаться его социальный статус. Но ею двигал даже не страх перед осмеянием мужа. Ею руководило сознание всеобщей обязанности, чистая потребность соответствовать общепринятой норме, и ее беспокоил тот факт, что существование не отвечает сущности, что ее семья не реализует заповеди: «Плодитесь и размножайтесь». Таким-то образом общее одержало победу над частным.

Неподвижная, без единой слезы, вглядываясь в звезды, лежала Сара на траве рядом с шатром, где ее муж, невменяемый от блаженства, овладевал несравненным телом Агари. Ночь была холодной, долгой, бесконечной, но для Аврама она длилась один миг, в то время как Сара значительно постарела.

А потом произошло то, что легко можно было предвидеть. Агарь была девушкой доброй, но наивной и довольно тщеславной. Она не поняла миссии, которую возложила на нее судьба.

Ночь, проведенная с Аврамом и неоднократно повторенная, была для нее только ночью наслаждения, но не исполнением тяжелого долга - как для Сары. (Аврам занимал двойственную позицию: он хоть и исполнял долг, но видел в этом привлекательные стороны). В системе исполнения закона Агарь была лишь пассивным орудием, лишенным осознания своей роли. Ее сознание было свободным от общего знания. Она пользовалась законом, чтобы испытать непосредственное удовольствие, ее мотивы были индивидуальными и связанными с текущим моментом.

Но Агарь знала, что иметь детей - это хорошо. Поэтому она, вместо того, чтобы скромно исполнять свою роль, гордо демонстрировала растущий живот и, где только могла, выставляла напоказ ожидаемое материнство. Она прибегала к мелким намекам и жестам, давая почувствовать свое превосходство несчастной хозяйке, чья самоотверженность подвергалась все большим испытаниям. Аврам поначалу ходил гордый, как будто совершил трудный подвиг, но атмосфера в доме стала накаляться, и он стал убегать из дома, чтобы не встревать в бабские свары.

В конце концов, обида и раздражение Сары вырвались наружу. В приступе долго сдерживаемой ярости и жажды мщения, она потребовала у Аврама сатисфакции.

Аврам, как все, о ком говорят «настоящий мужчина», был законченным трусом. Он только и умел, что размахивать мечом, находясь в фанатичной толпе верующих. Но он никогда не умел справляться с жизненными конфликтами и трусливо избегал всякой инициативы, сваливая на других принятие трудных решений. Такой уж у него был характер. Слыша истерические крики жены, глядя на припадок ее необузданной ненависти, он пробормотал: «Да ведь Агарь - твоя служанка, можешь делать с ней, что хочешь, я не собираюсь вмешиваться в ваши дела, что бы с ней ни случилось, меня это не касается».

Сара только и ждала этого позволения. Вечером того же дня беременная Агарь, осыпаемая грязью жестоких прозвищ, вся в синяках, униженная и оскорбленная, громко рыдая, убежала из дома своих работодателей. Таким образом, душевный порыв одержал, в конце концов, победу над законом, существо взбунтовалось против сущности, индивидуальное одержало победу над общим. Когда все кончилось, Аврам вернулся домой. Он был, скорее доволен, что дело приняло такой оборот. Легкие угрызения совести при мысли об изгнанной любовнице, быстро испарились. Он испытывал удовлетворение и облегчение, что вся история, наконец, закончилась, а он оказался в полном порядке, ведь пальцем никого не тронул и никакого решения не принимал. Как все трусы, он был убежден, что, раз он ничего не делает, то и никакой ответственности не несет. Самое лучшее - ни во что не вмешиваться. Обрюхатил он Агарь по поручению жены, в бабских дрязгах участия не принимал, только и сказал под конец, что Агарь - служанка Сары, и Сара имеет право поступать с ней, как угодно. То есть просто констатировал факт, не более того. А мучительная ситуация возникла и развивалась сама по себе.

Продолжение этой истории менее интересно.

Мораль первая: ситуация Сары. Если закон оказывается действительно невыносимым и слишком насилует нашу природу, то в его неисполнении нет вины, а в его исполнении есть заслуга. Иными словами, naturam expelles furca... etc.

Мораль вторая: ситуация Сары. Если же мы все-таки взяли на себя бремя исполнения закона, то вина наша в том, что мы не выдержали до конца, ибо кто-то другой заплатит за нашу непоследовательность.

Мораль третья: ситуация Агари. Мы несем заслуженную кару за наши незаслуженные преимущества.

Мораль четвертая: ситуация Аврама. Трусость может извлечь пользу из столкновения с самыми бурными страстями.

Мораль пятая: ситуация Аврама. Не стоит обманывать себя, что мы не принимаем никакого решения, просто констатируя факты.

Мораль шестая: ситуация треугольника. Что за чудовищная история: иметь любовницу лишь для того, чтобы иметь детей! Но нужно решить, о чем идет речь, в первую очередь.

Авраам или:

Печаль высших соображений

История Авраама и Исаака была философски интерпретирована Сереном Киркегаардом и его последователями как проблема тревоги: Авраам должен принести сына в жертву по приказу Бога. Но откуда его уверенность, что то был приказ Бога, а не дьявольское искушение, иллюзия или безумие? Откуда уверенность, что он правильно понял приказ? Иными словами: предпосылкой экзистенциальной интерпретации дела Исаака является воззрение, что окончательное решение зависело от Авраама. А он не мог быть твердо уверен в том, что касалось источника приказа и его сути. По Киркегаарду, Авраама терзал страх принести напрасную жертву. Авраам выступает как воплощение человеческой тревоги в ситуации выбора между великими ценностями и отсутствия внутренних резонов для принятия решения.

Признаюсь, мне хочется предложить более простой взгляд на дело Исаака и более тесно связать его с предыдущими эпизодами жизни Авраама. Держу пари, что Авраам не мог сомневаться в божественном происхождении приказа, ведь он владел безошибочными приемами, которые позволяли ему договариваться с Создателем. Современным людям они не известны. А он общался с Начальством часто и даже в некотором смысле фамильярно. Кроме того, я учитываю полученное незадолго до этого знаменитое обещание, что Бог сделает его потомков великим народом, окружит особенным благословением и одарит исключительным положением в мире. Условие было только одно: абсолютное подчинение власти. Не будь Авраам твердо уверен, что к нему и вправду обращается Бог, намерение Бога не имело бы смысла: ведь чтобы испытать верность подданного, Богу пришлось изыскать способы, позволявшие довести до сведения этого подданного неколебимую убежденность, что от Начальства поступил именно такой приказ. В противном случае цель предприятия не была бы достигнута: Аврааму пришлось бы размышлять не о том, стоит ли исполнять приказ, но о том, поступил ли вообще приказ от Начальства.

Иными словами: ответственность за положение вещей лежит на Аврааме. Будущая судьба и величие человечества зависят от скрупулезного исполнения божественных повелений, но Бог требует, чтобы Авраам пожертвовал собственным ребенком. Авраам по природе был служакой и привык твердо придерживаться инструкций сверху, но судьба семьи не была ему безразлична. Приказывая ему принести сына в жертву, Бог не счел уместным обосновать свое повеление. Автократы не имеют привычки объяснять подчиненным подоплеку своих поручений. Ибо суть божественного приказа заключается в том, что он должен быть исполнен просто потому, что является приказом, а вовсе не потому, что он разумен, целесообразен, глубоко продуман. В том, чтобы исполнитель понимал цель приказа, нет никакой надобности, и любая другая система неизбежно приводит к анархии и дисгармонии.

Исполнитель, который спрашивает, в чем смысл полученного приказа, сеет беспорядок и разоблачает себя. Он выглядит болтливым резонером и самодовольным умником, по сути дела, врагом начальства, общественного порядка и системы.

Но если приказ гласит: убей родного сына?

Конфликт Авраама - обычный солдатский конфликт. Авраам понимает, что оказался в противоестественной ситуации, доказательством чему служит следующее обстоятельство: приблизившись к месту жертвоприношения, он велел слугам отстать, солгал, что идет с сыном помолиться, и поспешил в одиночестве осуществить жестокую расправу. И сыну он не признался, какова цель экскурсии. Не хотел, чтобы сын узнал, что погибнет от руки родного отца.

Придя на место, Авраам долго и обстоятельно складывал костер из принесенных сосновых поленьев. Костер не хотел складываться, поленья раскатывались по траве, и несколько раз приходилось начинать все сначала. Исаак не принимал участия в этой работе, испуганно приглядывался к отцу, иногда спрашивал его о чем-то, но тот бурчал в ответ нечто невразумительное.

Но больше оттягивать процедуру было невозможно. Авраам до самого конца не хотел сообщать сыну о его судьбе; приказ этого не требовал, значит, Авраам мог избавить ребенка от потрясения. Он хотел умертвить его одним молниеносным ударом, чтобы тот не успел осознать, что погибает.

Но как раз это ему не удалось. Исаак влез на костер, потому что отец попросил его подправить какую-то несущественную деталь. В этот момент Авраам поднял тяжелый бронзовый меч, которым привык с размаху забивать вола. И в тот самый миг раздался решительный окрик ангела: «Остановись!» И сразу после него прозвучал другой крик ужаса и потрясения: это Исаак оглянулся и увидел отца, застывшего с поднятым оружием, с беспощадным блеском в глазах, со стиснутыми губами и выражением фанатичной решимости на лице. Исаак издал протяжный крик и упал наземь, потеряв сознание.

Бог благодушно усмехнулся и похлопал Авраама по спине.

«Хорош, - одобрил он. - Теперь я знаю, что по моему приказу ты не пощадишь и родного сына». После чего повторил прежнее обещание размножить его народ и оказывать помощь в уничтожении врагов: «За то, что ты услышал мой голос».

На этом история кончается. Хотя она могла иметь два разных финала. Если бы Исаак в последнюю минуту не обернулся, то мог бы вообще не заметить, что случилось. Мог бы через минуту сойти с костра и увидеть отца с мечом, воткнутым в землю, как он делал это, заколов барана. И тогда вся история разыгралась бы без ведома Исаака. Дело между Авраамом и Богом закончилось бы без дальнейших последствий, послужив иллюстрацией определенного метода воспитания. Однако, Исаак обернулся и увидел. Авраам был доволен, потому что заслужил одобрение Бога, обрел уверенность в будущем величии, да и сына сохранил. Все закончилось благополучно, и в семье много смеялись по этому поводу. Исаак отделался легкой травмой: с того времени он нетвердо держался на ногах, и его тошнило при виде отца. Но, в общем, жил он долго и счастливо.

Мораль: какой-нибудь гнилой интеллигент, истеричный плакса может сказать, что с точки зрения морали не играет роли, убил ли Авраам сына или только занес меч, чтобы убить его. Однако мы с Авраамом придерживаемся иного мнения - ведь мы настоящие мужчины. Мы оцениваем результаты и знаем, что не играет роли, хотел он убить, или не хотел, раз, в конце концов, не убил. Потому и смеемся до упаду над удачной шуткой Бога. Ведь сами же знаете, он парень классный.

Исав или:

Отношение философии к торговле

Несколько поколений потомков Авраама, как и сам Авраам, имело бесплодных жен. Эту странную закономерность регулярно нарушало вмешательство Бога: он каждый раз как-то так улаживал дело, что дети все-таки рождались. Сначала это был случай Ревекки, жены Исаака. Она, с Божьей помощью, родила двойню - сильного косматого Исава и гладенького Иакова.

Исав, любимец отца, был парень угрюмый и неразговорчивый, целые дни проводил на охоте, избегал людей и, стыдясь своего уродства, еще усугублял его своею необщительностью. Весь день он трудился - охотился или пахал землю. Другое дело Иаков: холеный, красивый, хорошо причесанный, остроумный, своими шутками он умел рассмешить любую компанию, время проводил на прогулках и в играх, иногда от нечего делать помогал по дому матери. В общем, был маменькин сынок.

Однажды, когда Иаков готовил себе ужин, Исав, вернувшийся с работы голодным и усталым, попросил у него поесть. И была заключена всемирно известная сделка: Иаков согласился уступить брату свой ужин взамен на первородство. Исав не отличался хорошими манерами и редко общался с людьми, а потому имел склонность к философии. Вот он и начал размышлять: «Ну, что такое первородство? Да, я родился раньше, Пусть всего на минуту, но раньше. Это факт, который относится к прошлому. Уступить первородство - значит изменить прошлое, а ведь это невозможно. Кто будет платить за обещание изменить прошлое? И ведь нашелся же такой дурак. Если рассуждать здраво, дело ясное: если можно получить нечто взамен на то, что в чьем-то сознании изменится прошлое, то стоит взять за это хоть бы миску чечевичной похлебки. Но ведь на самом-то деле, то, что было фактом, не перестанет быть фактом в результате более позднего решения, принятого в силу нашей договоренности. (Исав был сторонником гносеологического реализма и твердо верил в необратимость отношений временной последовательности, то есть в односторонность времени и неизменяемость прошлого). Значит, факт моего первородства останется неизменной реальностью, а все изменение будет заключаться в том, что Иаков заявит, что он первенец. Значит, я получаю плату за фиктивное, чисто бюрократическое изменение, то есть такое, которое не касается сути вещей. А философию интересует суть, а не название, следовательно, я могу спокойно осуществить обмен».

Однако, Иаков, который тоже был философом, но будучи бездельником, стал идеалистом и прагматиком, рассуждал иначе. «Что значит прошлое как таковое? Само понятие подразумевает, что это что-то, что только было, а значит, перестало быть, то есть то, чего вообще нет. Если прошлое где-то и существует, то только в моем или чьем-то еще сознании. Говорить, что существует какое-то прошлое, несмотря на то, знает о нем кто-нибудь, или нет, не имеет смысла. Прошлое относится к сознанию, и вне сознания не существует. Значит, прошлое можно изменять - достаточно изменить осознание прошлого, и прошлое также подвергнется изменению. Значит, достаточного того, что я, а также некоторое число других людей, поверят в мое первородство, и я стану по-настоящему первенцем.

И это вовсе не изменение имени, но как раз изменение сути вещей, поскольку у вещей нет «сути» как таковой, но лишь последствия, которые влечет за собой принятие мною той или иной сути вещей. Если результаты нашей договоренности будут такими, как если бы я был действительно первородным, то кто посмеет сказать, что «в сущности» я не такой же первенец, как Исав? Только самый тупой схоластик станет утверждать, что Иаков первенец лишь в реальных проявлениях. Нет такой сущности, которая не проявляется, вскоре даже Гегель это докажет, не говоря уж о позитивистах всего мира, от Буридана до Хьюма и Милля. Вот ведь как забавно: все будут утверждать, что первородный - это я, хотя где-то там, в невидимой и не оказывающей никакого влияния «сущности» вещей первородный - это Исав. И вовсе я не покупаю название, я становлюсь первородным, и цена за покупку не завышена».

Поскольку, исходя из противоположных посылок, оба брата пришли, однако же, к согласуемым выводам, и каждый считал, что совершает выгодную сделку, трансакция быстро состоялась. Довольный Иаков даже дал брату кусок хлеба, то есть проявил не только деловую хватку, но и великодушие.

На этом закончился теоретический аспект всей истории. Однако же, оказалось, что она имела свои практические последствия. Иаков захватил состояние отца, стал великим вождем и под измененным именем Израиля стал родоначальником целого народа. Я не говорю уж о том, что он стал предком Давида, а через него предком Иосифа, а через него предком самого Бога. И все это за миску чечевичной похлебки. Наивный реалист Исав оказался неразумным мечтателем, а идеалист Иаков - человеком в высшей степени практичным. Когда первые результаты сделки стали очевидными, Исав поднял крик, начал жаловаться, что брат обхитрил и обманул его. Разумеется, он был неправ, и все его дружно высмеяли. Трансакция была прозрачна во всех деталях. И оба контрагента прекрасно знали, что они продают и покупают. Исава обманул не Иаков. Исав сам обманул себя собственной философией, не выдержавшей испытания жизнью в столкновении с философией Иакова. Правда, Исав утешал себя тем, что его философия была спасена, поскольку ее «сущность» осталась неуязвимой. Другое дело, что практические результаты оказались невыгодными; не будучи прагматиком, Исав не сумел прагматически оценить и философию, то есть, он не исследовал выгоду, которую приносит принятие той или иной доктрины. И потому его мировоззрение осталось неколебимым, но это не принесло ему состояния. Зато Иаков еще сильнее уверовал в свою философскую систему, поскольку, исходя из критериев, заложенных в ней самой, оценил ее полезность. Как видим, философские взгляды формируются жизненными ситуациями.

В этой истории много моральных аспектов, но мы приведем только самые важные - те, что бросаются в глаза.

Мораль первая: не стоит думать, что, углубляясь в «сущность вещей», мы действуем себе на пользу.

Мораль вторая: слегка изменив прошлое, можно извлечь из него крупную прибыль.

Мораль третья: не прошлое определяет будущее, а наоборот.

Мораль четвертая: идеализм отнюдь не враг торговли.

Бог или:

Относительность милосердия

Эта историйка очень проста и незамысловата; в ней только цитаты, вопрос и мораль.

Цитаты.

Псалмопевец говорит о Боге: «Поразил Египет в первенцах его, ибо вовек милость Его» (Пс. 135: 10), а также:

«И низверг фараона и войско его в море Чермное, ибо вовек милость Его». (Пс. 135, 15).

Вопрос.

Что думают Египет и фараон о милосердии Бога?

Мораль.

Милосердие и благотворительность не могут быть для всех. Употребляя эти слова, давайте уточнять, кому именно оказывается милосердие. И благодетельствуя народам, давайте спросим их, что они мыслят на сей предмет. Примером может служить Египет.

Валаам или:

Проблема объективной вины

Валаам, сын Боера, по поручению Бога оправился в служебную командировку по государственным делам, а ехал он на ослице. Однако же, Богу не понравилась избранная им дорога, и Бог послал ангела, чтобы тот задержал Валаама. Но Бог обставил дело так, что ангел с большим мечом был виден только ослице. Впрочем, такое часто случается. Заметив препятствие, ослица повела себя разумно - свернула с дороги. Валаам, который ангела не видел, также повел себя разумно, огрев ослицу палкой, чтобы заставить ее вернуться на дорогу. Эту процедуру он повторил трижды, пока, наконец, Бог не предоставил ослице дар слова, и она громко возопила:

За что ты меня бьешь?

Валаам не слишком удивился ее речи (в те времена случались и не такие чудеса) и гневно возразил:

Ты надо мной издеваешься! Жаль, нет у меня меча, а то бы я тебя заколол!

Однако же Бог, двигавший нерукотворной челюстью покорной скотины, довольно долго не говорил наезднику, в чем, собственно, дело, и препирался с Валаамом, аж посиневшим со злости. Наконец, Бог сжалился над ними обоими и сделал ангела видимым для Валаама. И тот немедленно понял ситуацию. Ангел сразу набросился на беднягу с упреками:

Зачем ты колотил невинную скотину? Эта ослица спасла тебе жизнь, ведь если бы она двинулась дальше по дороге, я бы без жалости рассек тебя вот этим мечом, а ее оставил бы в живых.

Но сударь, - защищался Валаам, - ведь я тебя не видел, раз ты мне не явился.

Я тебя не спрашиваю, видел ты меня, или нет, - орал ангел, топая ногами. - Я спрашиваю, почему ты бил невинную скотину?

Но, ваша милость, - взмолился Валаам, - я бил ее, потому что она упрямилась, каждый сделал бы то же на моем месте.

Не сваливай вину на «каждого», - рявкнул ангел. - Речь идет о тебе, а не о «каждом». Упрямилась, потому что я ей так приказал, а ты, колотя ее, сопротивлялся мне, своему начальству, а значит и пославшему меня Богу, то есть еще более высокому начальству.

Но уважаемый, досточтимый господин, ваше преподобие, - взвыл Валаам, - ведь я же вас не видел, как же я мог...

Опять ты не о том, - злобно фыркнул ангел. - Все вы одинаковы. Каждый грешит и заявляет, что «не знал»: если слушать ваши отговорки, пришлось бы закрыть ад на замок. Ты согрешил объективно, понял? Объективно ты воспротивился Богу.

Понимаю - грустно молвил Валаам, признавший свое поражение. Маленький, толстый, несчастный, он стоял на дороге, утирая пот с лысой головы. - Теперь уж хорошо понимаю. Я - объективный грешник, и значит, вообще грешник. Один раз я согрешил, потому что не знал. Второй раз потому, что бил невинную скотину. В третий раз я согрешил, потому что хотел продолжать путь вопреки запрету Бога. В четвертый раз я согрешил, поругавшись с тобой. Я - сосуд греха, грязный подонок, для которого даже ад был бы благодеянием. Грешен, очень я грешен, сударь. И все из-за этой проклятой возбудимости.

Ну, хватит оправдываться, - буркнул ангел, который уже успокоился и сменил гнев на милость. - Теперь можешь ехать дальше.

В какую сторону, сударь? - спросил Валаам.

В ту самую, куда ехал.

Валаам охнул и зарыдал:

Но ведь ты хотел меня задержать, сударь!

Я тебя уже задержал, а теперь можешь ехать дальше, - ответствовал ангел.

А за что ты меня задержал, сударь?

Перестань умничать, грешник! Так было угодно Богу.

Опечаленный Валаам уселся на ослицу, и она двинулась в путь.

- Ну вот, - обиженно проворчала она. - В результате больше всего пострадала я. Мой хозяин понес только моральный ущерб, а мой хребет до сих пор болит.

И медленно удалилась вместе с седоком.

Из этой повести можно сделать много выводов, но мы приведем не все. Стоит заметить, что, если бы ангел явился только Валааму, тот повернул бы ослицу, которая наверняка спокойно сошла бы с дороги. Но тогда Валаам не имел бы повода для заслуги. Ведь объехать видимое препятствие - разве это заслуга? Заслуга в том, чтобы объехать препятствие невидимое, но именно этого Валаам не пожелал сделать.

Мораль первая: не будем пренебрегать ревом скотины, ибо она подчас лучше знает, что к чему.

Мораль вторая: неведение есть грех; оправдываясь неведением, мы только добавляем к старым грехам новый.

Мораль третья: использовать здравый смысл в споре с абсолютным разумом - противно здравому смыслу.

Мораль четвертая: сам Господь Бог не избавит нас от объективной вины.

Мораль пятая: такими бывают результаты, когда двое ведут себя разумно, исходя из различных деловых предпосылок.

Мораль шестая: такова жизнь.

Царь Саул или:

Два типа ответственности

Природа редко сочетает в одном человеке сильный характер и сильный интеллект. Такая предусмотрительность имеет под собой прочный фундамент и могла бы прекрасно свидетельствовать о мудрости Творца, если бы не многочисленные принципы, положенные Творцом в основание мира. Однако, здесь речь пойдет о принципе, достойном похвалы. Нас, в частности интересует тот факт, что природа лишь в исключительных случаях сочетает военные таланты с широтой умственных горизонтов и вообще интеллектом. Это понятно, ведь эти достоинства противоречат друг другу. В самом деле, легко заметить, что добродетель военачальника заключается в том, чтобы проявлять самостоятельность только в границах приказа. Каждый приказ оставляет определенные пустоты для непредвиденных обстоятельств, и военачальник должен заполнить их таким образом, чтобы была достигнута главная цель приказа. Но горе тому военачальнику, который задумается о чем-то, что лежит за пределами приказа, например, о более общей цели, которой служит приказ. Хороший военачальник умеет ограничивать поле своего зрения. Слишком умный офицер, которому приказано выиграть мелкую стычку, захочет при случае выиграть всю войну или, того хуже, спасти человечество: в результате он проиграет мелкую стычку. Ибо интеллигенция имеет естественную склонность к нарушению границ: тех, которые навязывает себе сама, и тех, которые навязывают ей другие. Врожденный ум стремится к сопоставлению различных точек зрения, к взвешиванию соображений, противоречащих принятым решениям или полученным приказам, он плохо переносит субординацию и порядок, а хождение в ногу считает для себя унизительным. В конечном счете, это может привести к тем же результатам, что и слабый характер: легко породить дезертиров. Военный талант подразумевает способность точного ограничения целей, которых желательно достигнуть.

Такова основная мораль одного из самых трогательных разделов Священного Писания - истории величия и падения царя Саула.

Казалось бы, Саул был идеальным полководцем. Сын бедного пастуха из колена Вениаминова, он был вознесен Провидением на высоту царского сана. Поначалу он стыдился своих вульгарных крестьянских манер, но со временем заслужил всеобщее уважение, благодаря своей скромности, выдержке и железной воле. Несколько удачных военных операций доставили ему славу замечательного стратега, но самое большое восхищение народа вызвал тот факт, что Саул приговорил к смерти собственного сына, чье прегрешение явилось причиной временных военных неудач. Безупречный полководец Саул знал, что весь мир обязан подчиняться его приказам. А сам он получал приказы от Бога - через Самуила, великого мудреца, старше его по возрасту. Получая приказ, Саул, человек простой, не знал страха и не испытывал угрызений совести: он был счастлив, что имеет четко определенные границы действия, в которых все дозволено, но которых нельзя преступать.

И вот однажды Бог припомнил, что несколько веков тому назад, во время исхода евреев из Египта, княжество амалекитян встало на пути его народа. В человеческой памяти этот эпизод стерся, но Бог в таких случаях бывает поразительно памятливым. Не удовлетворившись тогдашним поражением врага, Бог пожелал одолеть его еще раз. Он приказал Саулу напасть на город амалекитян и безжалостно вырезать всех жителей до единого - мужчин, женщин, детей, грудных младенцев, волов, овец, верблюдов и ослов.

Саул с готовностью собрался в поход и выполнил бы приказ безупречно, если бы не одно досадное препятствие. Незадолго до того Самуил, воспитатель Саула, решил поднять его интеллектуальный уровень и заразил его ум философией. Он вбил ему в голову, что царь должен не только исполнять конкретные приказы свыше, но и действовать ради блага своего народа, ради его хорошей репутации и материального преуспеяния. Такой вот общий принцип, то есть, вредная доктрина, из коей не вытекает ничего конкретного, поскольку каждый интерпретирует ее на свой лад. Самуил привил царю амбиции философа, что и привело к поражению.

Так вот, когда вояки Саула истребили все население города, к Саулу привели захваченного живым князя амалекитян по имени Агаг. И тут Саул принялся умничать: «Убить князя нетрудно, он у меня в руках. Но он остался один, а значит, неопасен. А ведь мое призвание - действовать во благо людей. Если я пощажу пленного врага, то прославлю на весь мир великодушие и милосердие моего народа, а это - вещь более ценная, чем жизнь одного князя». И Саул пощадил Агага во имя общего принципа (творить добро людям), но вопреки приказу Бога. Одновременно он совершил еще один грех. Народ Израиля, истощенный постоянными войнами, оказался в скверном экономическом положении: стада уменьшились во много раз, а перспективы скотоводства на ближайшие годы были хуже некуда. «Ради блага моего народа, - подумал Саул, - прикажу-ка я пощадить наиболее ценную скотину - баранов, волов, ослов, что значительно увеличит наше поголовье». Так он и сделал - и во второй раз, во имя общего принципа, который внушил ему его учитель, нарушил границы своих прав. Впрочем, он поступил так под давлением самого народа и в очевидных интересах народа. В конце концов, большую часть добытого скота он предназначил в жертву Богу. Тогда и разразилась великая распря. Бог ополчился на Самуила, как будто тот был виноват, а Самуил сорвал зло на Сауле.

Бог предпочитает жертвам послушание, - решительно заявил он. -И требует выполнять конкретные приказы, а не интерпретировать на свой лад общие принципы.

Но ведь я всего лишь уступил гласу народа и хотел действовать ему во благо, - неуверенно оправдывался Саул.

Самуил горько рассмеялся в ответ. Приказал привести пленного князя Агага и острым мечом пространственно разделил фрагменты его тела - ноги, руки, пальцы, живот, голову, в результате чего Агаг стал неприспособленным к продолжению жизни на этом свете и перенесся в мир иной, где можно жить, даже будучи разделенным на атомы. Потом Самуил приказал забить спасенную скотину.

Эта работа нелегко далась Самуилу. По натуре он вовсе не был жесток. Он знал, что его любимый ученик разрушил свою карьеру. Он знал, что такое военный приказ. Он отдавал себе отчет, что изменять приказ по каким-то философским соображениям значит заявлять Высшему Начальству, что ты лучше него разбираешься в философских предпосылках и тактике. Но ведь воля Высшего Начальства - это единственный источник философии, следовательно, нарушить приказ во имя философии значит во имя воли Начальства воспротивиться воле Начальства, то есть впасть во внутреннее противоречие. Царь Саул стал тогда предметом внутренне противоречивым, то есть вообще вещью невозможной, чистой фикцией. Саул сам себя опроверг, и неудивительно, что он перестал существовать как царь. Самуил долго не мог утешиться после этого провала, ибо вложил много сил и страсти в воспитание Саула. Но он понимал, что конец неизбежен. Никто не уничтожал Саула. Саул сам уничтожил себя, попытавшись преступить границы своей компетенции во имя тех самых принципов, на основании которых ему были навязаны эти границы; он привел в движение механизм противоречия, который его размозжил.

Мораль этой истории сформулирована выше. Приведем ее еще раз: можно действовать либо по приказу, либо исходя из доктрины, но не всегда согласно и тому, и другому.

Рахаб или:

Одиночество подлинное и мнимое

Книга Осии описывает известную историю, где действуют шпионы, музыканты, моралисты и мясники. Произошла она в городе Иерихоне.

Бог заверил Осию, что тот завоюет город Иерихон, а также другие земли. Однако, неизвестно почему, тот не удовлетворился этим обещанием (хотя мог спать спокойно, раз уж он был уверен в победе). Прежде чем приступить к осаде Иерихона, он послал туда на всякий случай двух агентов, снабдив их, как всегда в подобной ситуации, большим количеством тамошней валюты. Это были молодые парни, в общем, смышленые, но немного легкомысленные. Едва войдя в город, они решили приобщиться к различным утехам цивилизации, которых долго не вкушали во время своей армейской службы. Имея в кармане немалые деньги налом, они отправились вечерком гулять по улицам, разыскивая дома под красным фонарем, а в городе, который славился высоким культурным уровнем, было таких несколько. Парни быстро обнаружили искомый объект, и ведомые неземным вдохновением, оказались гостями одной дамы по имени Рахаб. Это была особа дурного поведения, так как зарабатывала на жизнь продажей своих телесных прелестей. К сожалению, прелести постепенно меркли. Толстая Рахаб уже достигла преклонного возраста, работала на низком тарифе для не слишком состоятельных клиентов и зарабатывала все меньше. Однако, оба парня после походных тягот не проявили особой разборчивости, и увядающая гетера пришлась им по вкусу. Выпив и малость захмелев, они вздумали перед ней покрасоваться и проболтались о своем шпионском задании. Они, конечно, спохватились, но было уже поздно. Рахаб цепко держала их в руках. Они молили ее сжалиться, но представительницы древнейшей профессии сами слишком редко получают в награду жалость, у них не остается ничего для раздачи ближним.

«Город почти наверняка будет захвачен врагами, - быстро соображала Рахаб. - Ведь я же знаю, что Бог на их стороне. Такова предпосылка. А какова альтернатива? Либо я выдам шпионов полиции, выслужусь перед князем и сохраню верность городу, но после вторжения неприятеля мне грозит гибель. Либо я спрячу их у себя, а потом потребую вознаграждения у оккупантов, но до их появления я рискую жизнью. Правда, пряча врага, я предаю город и князя, но, честно говоря, могу не испытывать угрызений совести: не очень-то я много должна родному городу, который всегда плевал мне в лицо. Даже если он уцелеет, он обречет меня через пару лет на голодную смерть. Я и так здесь одинока, как в пустыне. Так что, если отбросить химеры моралистов, я стою перед выбором: либо сомнительная смерть в течение ближайших нескольких недель, либо верная смерть после захвата города. Выбор нелегкий, поскольку верная смерть имеет то преимущество, что она может наступить не сразу, а сомнительная смерть грозит мне уже сейчас. Между сомнительным теперешним злом и гарантированным злом в будущем, нельзя сделать рационального выбора. Выбираю наобум: спасу шпионов. Пара недель страха, а потом - какая жизнь! Меха, драгоценности, халва каждый день, поездки в оперу - а может быть, кто- нибудь из военачальников возьмет меня замуж? Я еще слишком хороша для этих дикарей».

Рассудив таким образом, Рахаб заключила со шпионами сделку: она их спрячет, а потом устроит им побег - взамен на спасение свое и своей семьи после захвата города войском Осии. Они согласовали опознавательные знаки, и на этом шпионско-моралистическая часть истории закончилась.

Потом началась музыкальная часть. План осады города детально разработал Бог, а Осия скрупулезно выполнил инструкцию. Вместо того, чтобы, как советовал здравый смысл, воспользоваться осадными машинами и таранами, он организовал духовой оркестр, состоящий исключительно из священнослужителей, приказал им обходить стены города и играть военные марши; за оркестрам несли ковчег завета, а впереди маршировали военные отряды. Священнослужители семь дней подряд дули в трубы, чуть не падая от изнеможения, у большинства воспалилась гортань, ведь священнослужители тоже люди.

Войско, осаждавшее город, роптало, считая, что предводитель приказывает им валять дурака. Иерихонцы на стенах смеялись над врагами, думая, что те спятили. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. На седьмой день оркестр заиграл во всю силу, у священнослужителей аж глаза на лоб вылезли, и одновременно вся армия по приказу рявкнула так громко, что стены города чудесным образом обрушились и рассыпались в прах.

Теперь началась мясницкая часть истории: вояки по приказу Бога ворвались в город и вырезали там, как сообщает Священное Писание, «мужчин, женщин, детей и старцев, волов, овец и ослов». Найденные сокровища забрали себе священнослужители, и весь город был сожжен, за исключением одного дома. Дома Рахаб. Армия сдержала слово, данное шлюхе, не тронула ее жилье, мебель и семью. Несколько офицеров покусились на ее добродетель, но Рахаб обратилась с жалобами к руководству и добилась того, что офицеры оплатили оказанные им услуги.

Потом все войско ушло из города, и Рахаб с плачем кинулась наземь. Она осталась в безлюдном городе, в единственном целом доме, среди развалин, трупов, пыли и вони пепелищ, одна, без друзей, без опеки, без клиентов. Ни тебе мехов, ни драгоценностей, ни халвы, ни оперы, ни мужа-полководца. Не осталось у нее ничего, только одинокая, пустая жизнь. И это был конец.

Но вот что в этой истории удивительно: физически невозможно, чтобы городская стена рухнула от крика и семи трубок, значит, это было чудесное событие. Но поскольку Бог и так должен был совершить чудо, то зачем он, собственно говоря, приказал целой армии целую неделю мучиться и валять дурака, а священнослужителям - не только вредить здоровью, но и терять авторитет у народа? Кто же будет уважать священников из духового оркестра?

Зачем? - спрашиваю я и нахожу два возможных объяснения. Либо Бог так обожает военные марши, что ему захотелось наслушаться вволю, либо это был просто acte gratuit, розыгрыш в стиле сюр. Ну, захотелось ему поиздеваться над подданными. И в самом деле: потом он делал все, чтобы как можно чаще слушать военные марши. И ему это занятие не надоело сих пор.

А вот некоторые моральные выводы из этой истории.

Мораль первая: ситуация Рахаб. Чтобы уцелеть во время крупного конфликта недостаточно заниматься проституцией в физическом смысле.

Мораль вторая: ситуация шпионов. Перст Провидения может указать человеку разные места, но в этом всегда есть некая скрытая цель, важная для блага человечества.

Мораль третья: ситуация Рахаб. Не следует опрометчиво утверждать, что мы «одиноки в людской толпе». Когда мы окажемся в настоящем одиночестве, мы поймем, в чем тут разница.

Мораль четвертая: общая ситуация. Давайте трубить, трубить, может, и случится какое чудо.

Иов или:

Антиномии добродетели

История набожного Иова имела свой «Пролог на небесах», поразительно напоминающий «Пролог на небесах» из «Фауста» Гете. Разыгрался он следующим образом.

В наивысшей сфере небес размещался шикарный бар, где Иегова обычно выслушивал отчеты своих посланников с Земли и куда являлся также Сатана. Бар этот носил игривое название «СОКОДЛЮТ», что было сокращением ряда различных названий, означающих различные уровни отношений между двумя конкурентами: Сосуществование - Кооперация - Дружба - Любовь - Тождественность. Однажды Иегова сидел там, потягивая свой любимый напиток - цехоцинскую минералку. Вошел Сатана, слегка кивнул головой и заказал коньяк. Некоторое время, опершись о стойку бара, он курил папиросу, словно бы по неосторожности пуская клубы едкого дыма в лицо Иегове. Тот давился и краснел со злости. Потом Сатана с наигранным равнодушием обратился к бармену.

А знаете, любезный, я несколько лет провел на Земле и принес хорошие новости. Ну, хорошие с моей точки зрения, - небрежно добавил он.

Гм, - буркнул бармен, будучи нейтралистом.

Да, - протянул Сатана, - весьма перспективные. Один набожный священник систематически изменяет своей жене и, похоже, станет нашим клиентом.

Иегова нервно дернулся и отставил в сторону стакан.

Молодой перевозчик с берегов Тигра, - продолжал Сатана, - зарубил отца и мать, а после ел ветчину, запивая ее молоком. Верная добыча.

Иегова ударил кулаком по столу и аж затрясся со злости.

Старая жена рыбака, - вещал Сатана в пространство, делая вид, что не замечает нервозности своего соперника, - после смерти сына богохульствовала и проклинала власть Иеговы. Она тоже у нас в кармане.

Иегова не выдержал, с грохотом опрокинул столик, встал и крикнул, посинев от гнева:

А Иова ты видел?

Сатана обернулся с выражением вежливого изумления.. Они стояли лицом к лицу: Иегова огромный, плечистый, с буйной шевелюрой, в простой крестьянской одежде; Сатана низенький, элегантный с худой физиономией интеллектуала и сверкающим бриллиантом на пальце.

Иова? - спросил он со снисходительной ухмылкой. - А как же, видел. Честный парень, хоть и недалекий.

Может, у тебя и на него есть аппетит, - издевался Иегова. - Ну? И кого он уморил? Может, богохульствовал?

Сатана усмехнулся и отвесил поклон.

Этот Иов - твой верный слуга. Пример безупречной набожности. Трясется со страху перед тобой, а в нашем скромном заведении его счет совершенно пуст. Он не делает ничего дурного, потому что не имеет для этого поводов: ему во всем везет: имеет крупное состояние и проводит дни за абсолютно кошерными трапезами. С какой стати ему богохульствовать?

Вот видишь, - торжествовал Иегова, не улавливая тонкой иронии Сатаны. - И зря ты хвалишься, что уже завоевал весь мир.

Легкая тень отвращения промелькнула по лицу Сатаны.

Давай проясним ситуацию, - спокойно возразил он. - Я признаю, что ты разделил людей между тобой и мной очень невыгодным для себя способом, то есть максимально великодушно. Практически ты предоставил в мое распоряжение все человечество, за исключением одного, избранного тобой народа, и приказал этому народу истреблять остальных. В результате, члены других народов быстро и массово переносятся в лучший... гм... в лучший мир и заселяют мои отели. Мало того, ты слепил человеческую природу таким манером, что благополучие, в общем, ассоциируется с благонравием, а тяжелые жизненные условия толкают человека на преступления. Одновременно ты создал для людей самые худшие условия существования, какие только можно вообразить. И вот большинство практически по уши вязнет в обманах, злодействах, зависти, интригах и невежестве, не говоря уж о прелюбодействе, которое почти не считается грехом на фоне прочих грехов. Обрати внимание, что я не даю оценки твоей конструкции мира. Я не уточняю, входило ли такое мироустройство в твои намерения или явилось результатом неуменья - я констатирую факт. В этой ситуации лишь ничтожная часть человечества имеет шанс войти в твои прекрасные огороды, благоухающие млеком, кукурузой и наполненные звуками свирелей. Эта часть состоит из тех, кто преуспевает настолько, что не имеет поводов для греха, и тех, кто со страху перед тобой не имеет смелости рисковать преступлениями. За немногими исключениями, твои люди - это либо сытые, либо трусы. Иов относится к сытым. Я не сомневаюсь, что, пока он сыт, он останется верным тебе. Отбери у него благополучие, и в моих реестрах появится еще одна душа.

Иегова слушал его с чуткой подозрительностью. Из всей речи Сатаны он уловил лишь последнее предложение и воскликнул с хорошо разыгранной самоуверенностью:

Пожалуйста! Делай, что хочешь, с его имуществом, семьей и домом, только не трогай его самого. Увидишь, что ничто не поколеблет его верности.

Отлично, - весело ответил Сатана и осушил четвертую рюмку коньяку. - При условии, что ты ему не будешь помогать.

И таким образом сделка была заключена. Иегова вернулся за свой столик, а Сатана на Землю. Он принялся за работу и с величайшей легкостью в течение одного дня организовал следующие события.

Он устроил так, что савеяне увели ослов и волов Иова и вырезали пастухов, а халдеяне увели верблюдов и вырезали еще несколько невольников.

Он сжег молниями овец Иова и последних рабов.

Он истребил десятерых детей Иова.

Иегова с высоты наблюдал за этими мероприятиями и хитро улыбался.

Недурно я сыграл, - буркнул он.

Потому что после всех событий Иов поклонился Богу и благословил имя его. И громко заявил о милосердии Иеговы.

Назавтра в баре СОКОДЛЮТ произошел очередной разговор. Иегова торжествовал. Лопаясь от гордости, он кричал:

Ну, что я говорил? Где теперь твои дурацкие теорийки, которых и так никто не понимает? Что, получил своего Иова, ха-ха? Фигу ты получил, а не Иова! Любо-дорого смотреть, как Иов меня благословляет. Нет, сударь, ты просчитался! Верность есть верность, и точка. Можешь лопаться со злости, а Иов - мой!

Как я уже имел случай заметить, - промолвил Сатана с выражением скуки на физиономии, - мой опыт учит, что, за некоторыми исключениями, твои люди состоят из сытых и трусов. Иов был верен тебе, будучи сытым, а теперь он сохраняет верность как трус. Он слишком боится тебя, чтобы богохульствовать. Признаю, что я недооценил силы его трусости. Но и эта капля терпения испарится, если дело коснется его шкуры.

Пожалуйста, - воскликнул Иегова, потирая руки. - Делай с ним, что хочешь, только пока что не убивай.

И он стукнул по столу с такой силой, что опрокинул стакан с минералкой.

Сатана вернулся на Землю и немедленно заразил Иова дурной кожной болезнью, а также наградил его многими невыносимыми недугами пищевода, почек, сердца, легких, суставов и позвоночника. Иов лежал на пепелище своего дама, корчась от боли, в горе и отчаянии, и хвалил имя Божье. Жена стояла рядом и истерически упрекала его в бессмысленной набожности.

Вот он каков, твой Иегова, - орала она. - А ты еще благословляешь его, отлично зная, что все рассказы о том свете - сказка. Впрочем, если тот свет существует, то он наверняка лучше этого. Хватит! Ты хоть отведи душу, обругай его в охотку!

Дурочка, - охнул Иов, с трудом поднимая голову. - Вся наша нравственность заключается в том, чтобы благодарить Бога не только за добро, но и за зло, которое он нам посылает. Иначе не имели бы мы никакой заслуги: каждый пижон сумеет быть благодарным на благодеяния. А я горжусь тем, что хвалю Бога за то, что несчастлив. Не стану я богохульствовать, я обещал быть верным Господу и сохраню ему верность.

Но зачем? - крикнула жена.

Я уж сказал: чтобы сдержать обещание.

Но если Иегова, которому ты присягнул на верность, оказался злым? Ведь, сохраняя ему верность, ты помогаешь злу.

Все равно, - возразил Иов. - Я храню верность не для того, чтобы творить добро, но для того, чтобы сохранить верность. Тут средство и цель тождественны.

Сатана, грустно усмехаясь, подслушал эту беседу и возвратился в бар, где его ожидал Иегова, сияющий от радости.

Вот видишь, вот видишь, - восклицал он, размахивая руками. - Ты все мудрствуешь, философствуешь, а простой человек лучше тебя знает, что ему делать, и не слушает твоей глупой болтовни.

Кажется, я проиграл пари, - спокойно сказал Сатана. - Но твоя победа - весьма сомнительной пробы. Это явствует из трех обстоятельств.

Во-первых, она не опровергает моей доктрины, ведь я оговорился, что бывают редкие исключения, когда люди сохраняют верность ради самого принципа верности. Но мой рационализм подсказывает, что мало указать на исключения, нужно объяснить их происхождение. Обычно люди ведут себя иррационально, и ты должен знать об этом, раз ты сам их так сконструировал. Однако, их поведение подчиняется определенным законам, и в большинстве случаев, его можно предвидеть. Люди реагируют на события в соответствии с потребностями своего тела. Условимся, что такое поведение, адекватное жизненной ситуации, мы как раз и будем называть рациональным (хотя термин, конечно, неточный). Признаю, что в случае с Иовом я переоценил рациональность человеческого поведения. Иов оказался более неразумным, чем я думал, и благодаря неразумию, одержал свою жалкую победу. Иов уверовал в железную силу верности и решил сохранить верность прежнему благодетелю даже тогда, когда тот превратился в палача. На мой взгляд, это предел крайне иррационального поведения. Однако, мое знание света предвидит такую возможность. Я допустил ошибку в данном единичном случае, но это не изменяет моей картины мира.

Во-вторых, я получил некоторое удовлетворение: вместо Иова я заполучил его жену, которая, так ты знаешь, обрушила на тебя лавину недостойных богохульств. Во всяком случае, одну душу я у тебя выиграл.

В-третьих, ты не выполнил условий соглашения, поскольку тайно помогал своему слуге проявить терпение и сохранить добродетель.

Как это? - крикнул Иегова. - Я помогал?

Разумеется, - сказал Сатана. - Не признавая этого, ты впадаешь в ересь пелагианства или молинизма, а это, как известно, моя область. С точки зрения богословия, без твоего участия добродетель невозможна. И даже если тебя не убеждает в этом весьма сомнительный трактат св. Августина «О свободной воле», то сними с полки постановления Тридентского собора, прочти раздел De justificatione и убедись в моей правоте.

Я не слишком силен в теологии, - неуверенно признался Иегова. - И, по правде говоря, не понимаю всех этих споров. Разумеется, я не хочу впадать в ересь. Но, в конце-то концов, если даже я ему помогал, то ты действовал в противоположном направлении.

О, нет, - отрезал Сатана. - Я всего лишь организовал внешние обстоятельства, которые должны были привести Иова ко греху. Но ценность добродетели и заслуга в том-то и состоит, что добродетель проявляется во всех внешних обстоятельствах. Мнимая легкость моей миссии в мире заключается в том, что я только создаю объективные ситуации, в результате чего люди грешат по мере своих собственных склонностей. Мнимая трудность твоей роли коренится в том, что ты должен изнутри, духовными средствами закалить их против давления внешних условий. Но на самом деле, это не совсем так. Моя миссия труднее, поскольку я действую в среде материальных вещей, чтобы творить зло в мире духовном, а значит, должен разбираться в причинно-следственных закономерностях взаимодействия между телесной и духовной реальностью, чтобы формировать эту последнюю косвенным влиянием. Ты же действуешь напрямую, в душах, то есть имеешь непосредственный контакт с материалом, который обрабатываешь. И если я, несмотря на это, добиваюсь таких успехов, и если (как ты сам заметил в одном из своих посланий) путь гибельный, то есть дорога в мое царство, широк и просторен, а стезя избавления узка и мало кому доступна, значит, я неплохо справляюсь со своим ремеслом. А ведь мир сотворил ты, а не я. Впрочем, я приписываю свои успехи скорее твоему великодушию по отношении ко мне, чем твоей неумелости. И уж никак не моим собственным талантам. Поэтому я не буду настаивать и без сожалений уступлю тебе душу Иова. Остальное человечество компенсирует мне эту потерю. Тем более, - едва слышно добавил Стана, - что споры между нами безнадежны. Добавлю, кстати, что тебе незачем разбираться в теологии, коль скоро ты являешься ее предметом. Камню тоже незачем знать петрографию.

Опять эта твоя диалектика, - с отвращением констатировал Иегова. - Кто тебя ей обучил? Я знаю только одно - душа Иова спасена, пари я выиграл, а ваша схоластика меня не касается.

Мне приятно признать свое поражение, - любезно ответил Сатана и с поклоном удалился из элегантного бара СОКОДЛЮТ, оставив Иегову в глубокой задумчивости.

Из всей этой истории, представляющей собой лишь пролог к делу Иова, вытекает множество моральных выводов. Некоторые из них очень просты.

Например, вывод о том, что следует пересмотреть поговорку «Где двое (Иегова и Сатана) спорят, там третий выигрывает».

Второй вывод: простым людям следует остерегаться дружеских пари, которые заключают между собой сильные мира сего.

Третий вывод: добродетель верности любой ценой отнюдь не требует выдающегося ума.

Имеются также более сложные выводы; вот некоторые из них.

Мораль четвертая: верность есть добродетель внутренне противоречивая. Если блюсти ее ради выгоды, она перестает быть добродетелью. А если ради нее самой, она часто соглашается терпеть зло, а значит, также перестает быть добродетелью.

Мораль пятая: Иегова добр, следовательно, пока он проявляет свою сущность, он творит добро; восхваляя его, человек восхваляет добро, что вовсе не является заслугой. Следовательно, истинный триумф Иегова одерживает там, где его восхваляют за зло, за то, что он действует противно своей природе, оказывается иным, чем он есть на самом деле. И чтобы постоянно одерживать победы, он должен постоянно выступать в роли злодея.

Вот почему людям с плоским мышлением кажется, что Иегова скверно устроил этот мир. В действительности, он устроил его мудро: он умножает людские несчастья, ибо через них одерживает моральные победы. Если бы люди были счастливы, Сатана не достиг бы больших успехов, а Бог не достиг бы никаких. Чтобы калитка на небеса открывалась для единиц, миллионам приходится брести через адские ворота. Таково предложение новой теодицеи, более соответствующей человеческому опыту, чем все традиционные теодицеи.

Мораль шестая: Сатана легко одерживает победы в теоретической дискуссии, так как у него много рациональных аргументов. Но ведь его можно просто не слушать.

Мораль седьмая: если бы Иов считал, что его несчастья - дело Сатаны, он постарался бы преодолеть их, а не терпеть, обратился бы, например, к дерматологу. Поэтому полезно верить, наперекор истине, что причиненное нам зло - это всегда дело злой силы.

Царь Ирод или:

Убожество моралистов

Великий астролог царя Ирода сделал ему следующее сообщение:

- Я тот, кто пил воду из таинственной реки Гифазис, кто дышал воздухом стоцветной горы Атанор, кому оказывают услуги Низрох и Нахе- ма, и Адрамелех, и сам Велиал. Я передаю тебе сказанное звездами: вчера под знаком Сатурна, планеты олова, несчастья и упадка, орудия устрашения и поражения, а также с участием Венеры, совокупляющей холод и влагу, родился некто, кто принесет тебе смерть и погибель. Сатурн, что вращается на седьмом небе и под чьим знаком родятся люди бедные, ремесленники, крестьяне и купцы, извечно насылает на наш край, охраняемый властью Овна, болезни и смерть. Древние книги предупреждают, что следует опасаться черного Сатурна, ибо он охраняет только воров, фальшивомонетчиков и заключенных в узилищах. Вчера он вызвал к жизни царя иудейского. Твоей власти грозит опасность. Вот о чем поведали звезды.

Царь Ирод поднялся с трона и молвил тихим голосом, в котором таилась холодная ярость сатрапа.

Мог бы избавить меня от неутомимого повторения своих ученых знаний. Меня интересуют выводы. Где он родился?

В городке Вифлееме.

Ты сказал, что родился царь, и в то же время сообщил, что это произошло под знаком, который родит ремесленников и купцов. Противоречие.

Он царь не по рождению, а по астральной номинации. Родился в семье ремесленника.

Ремесленник станет царем? - брезгливо фыркнул Ирод. - Ну, хорошо. Ступай.

В тот же день в кабинете царя было созвано совещание, в котором участвовали четверо высших сановников государства. Открывая заседание, царь заявил:

Я получил известие, что родился царь иудейский. К сожалению, информация звезд носит слишком общий характер и касается только места и приблизительного времени рождения, а, следовательно, очерчивает достаточно многочисленный класс возможных претендентов на мой трон. Коль скоро невозможно установить, какой именно индивид этого класса является особой, о которой идет речь, и коль скоро нельзя допустить утраты власти, единственным образом действия является уничтожение всего класса. Иными словами, надлежит вырезать всех детей, рожденных в городе Вифлееме во время, указанное звездами.

Четыре советника задумались. После долгого молчания взял слово первый, который был фаталистом-стоиком.

Прости, царь, но я считаю твой проект неподходящим. Коль скоро Провидению было угодно, чтобы родился царь, то никакие человеческие усилия не смогут обмануть предназначение. Звезды говорят о том, что случится непременно, а не о том, что только может произойти. Что бы мы ни предприняли, судьба должны исполниться. Предлагаю отказаться от всяких шагов в этом деле, потому что они бесполезны. Припомни историю Эдипа и предсказание, полученное его отцом. Человек бессилен против рока. Считаю, что нужно оставить младенцев в покое. Предоставь Богу довести дело до конца.

Я нахожу твою позицию пораженческой и паникерской, - спокойно, но решительно возразил Ирод. - Есть другие мнения?

Я не согласен с выводом уважаемого коллеги, - отозвался второй советник, который был моралистом и эпикурейцем. - Прежде всего, я не верю в неизбежность предназначения. Фиктивность его была доказана сочинениями великого Эпикура. Но даже, стоя на позиции моего коллеги, я не вижу поводов для предложенной им интерпретации. Звезды сообщили, что родился царь. Однако, они не указали, что тот, кто родился, станет царем. Быть может, смысл предсказания таков: родился некто, имеющий духовную предрасположенность стать царем, или некто, кто в благоприятных обстоятельствах может им стать. Следовательно, акция по устранению возможного врага может оказаться эффективной.

Значит, ты поддерживаешь мой проект? - спросил Ирод.

Нет. Я не согласен с предыдущим обоснованием, но согласен с выводом. Не следует предпринимать действий против грудных младенцев, ибо, хотя акция и может оказаться эффективной, она аморальна. Ведь побеждать слабых и беззащитных противников, которых можно уничтожить, не подвергаясь опасности, аморально.

Я рассматриваю твое выступление, - холодно заметил Ирод, - как ребяческую выходку моралиста, который хотел бы подчинить политику морали. Опыт учит, что эти попытки безнадежны. Я мог бы простить тебе твои утопические фантазии, но, к сожалению, объективно они приводят к тем же результатам, что и фаталистические выводы твоего коллеги, призывающего к квиетизму и бездействию. Морализаторство и пораженчество по сути являются подрывной деятельностью, угрожающей государственному строю. Вы, господа, забываетесь. Речь идет о власти. Тут не до шуток. Продолжим обсуждение.

Я смотрю на дело иначе, - заговорил третий советник, который был религиозным моралистом. - Я тоже не верю в неизбежность судьбы, как и мой коллега эпикуреец. Но я не верю и в некие безусловные правила морального поведения. Истребление младенцев может быть разумным и привести к уничтожению конкурента. Если бы можно было обеспечить себе безнаказанность в этом деле, не следовало бы колебаться ни минуты. Но нужно просчитать, окупится ли мероприятие в долгосрочной перспективе. Эффективность его вероятна, но не гарантирована. Зато будущая кара со стороны Бога гарантирована. Ведь, насколько я помню, Бог не одобряет массового избиения младенцев. Спасая свою власть, ты, царь, обрекаешь себя на посмертное наказание, по сравнению с которым потеря власти окажется мелкой неприятностью. Я не советую тебе совершать этот шаг не потому, что он неэффективен, не во имя безотносительной морали, но исходя из простого подсчета потерь и убытков.

К сожалению, господа, - сказал Ирод, - я с недоумением наблюдаю, что вам до сих пор не удалось понять сущности власти. Нет вещей, более важных, чем власть. Вы предлагаете мне согласиться через несколько лет с утратой власти, чтобы через пятнадцать-двадцать лет избежать неприятностей? Вы бредите. Продолжим.

Мое мнение, - заметил четвертый и последний советник, который был политиком, - принципиально отличается от всех предыдущих. Мои предшественники, за исключением последнего, сами себя опровергли. Мне остается только опровергнуть доводы последнего оратора. Но я на минуту вернусь к морализаторской аргументации. Утверждать, что избивать младенцев аморально (даже если бы мы признали некие принципы безусловной морали) - это значит говорить неправду. Ссылка на то, что младенцы беззащитны, не имеет смысла. Допустим, мы убили какого-то врага, пусть даже взрослого, вооруженного с головы до ног мужчину. Раз мы его убили, значит, он оказался беззащитным. Иными словами, в каждой битве мы побеждаем только беззащитных - или победят нас самих. С этой точки зрения, нет никакой разницы между младенцами и легионами вооруженных латников. Мысль о том, что аморально вступать в борьбу, не подвергая себя никакой опасности, считаю столь же абсурдной. Ведь отсюда следует, что в борьбе нельзя делать ничего, чтобы минимизировать потери, и напротив, следует делать все, чтобы их увеличить, то есть, чтобы проиграть. Шутить изволите, господа? Постарайтесь быть хоть немного последовательными. Если мы в принципе допускаем борьбу и уничтожение противника (а нет никакого сомнения, что никто не может осуждать борьбы как таковой), то одобряем также все наиболее результативные способы борьбы. Можно ли во время войны пробраться в стан врага и украсть или уничтожить его запасы оружия? Можно. Но тогда мы сделаем врага безоружным. Тем лучше, говорю я. Короче говоря, если вообще можно бороться, то можно бороться и с безоружными. А в таком случае, почему нельзя воевать с младенцами?

Последнее из высказанных здесь мнений столь же ребяческое. Вы говорите, что Бог разгневается за избиение невинных? И за применение принципа коллективной ответственности? Нонсенс. Кажется, я не должен вам напоминать, сколько раз в мировой истории Бог давал своим войскам однозначные приказания об истреблении целых городов и стран, подчеркивая при этом, что и грудные младенцы подпадают под действие приказа. Эти случаи на каждом шагу описывает Священное Писание. Да и зачем ходить так далеко? Припомните историю первородного греха. Из-за греха Адама, который отдален от нас на несколько десятков поколений, каждый из нас, будучи новорожденным младенцем (я подчеркиваю, уже при рождении) несет на себе тяжесть его вины. То есть, грех Адама отягчает каждого младенца. Как известно, он принес неисчислимые несчастья миллионам людей. Значит, принцип коллективной ответственности является естественным образом действия Бога, и заурядный акт истребления нескольких сот младенцев, среди которых находится один враг, это просто ничто, смешная мелочь по сравнению с историей первородного греха, из-за которого постоянно умирают миллионы. Ибо феномен смерти, как учит Писание, есть результат непослушания Адама и Евы. Вот мои резоны. Надеюсь, они достаточно убедительны?

- Благодарю. Заседание закрыто, - возвестил царь. - Ваши выводы вполне меня убедили. Поскольку все вы высказались за избиение младенцев, считаю, что я должен подчиниться вашему мнению. Прошу подготовиться к мероприятию.

Продолжение этой истории известно. Младенцев истребили, однако, акция оказалась безрезультатной. Искомый младенец избежал жандармских мечей. Однако, окончание истории стало известно лишь благодаря новейшим исследованиям. Вот оно:

Через несколько десятков лет Ирод встретил своих четырех советников в челюстях ада. Все они обретались в жалких условиях, не поддающихся подробному описанию в связи с их шокирующим характером. При этом все (согласно с адскими правилами) носили на груди формулировки своих приговоров с обоснованием. Обоснования оказались особенно интересными, поскольку их написал сам Высший Судия.

Ирод и советник-политик, поддержавший избиение младенцев, носили одинаковые надписи: «За убийство детей. Обоснование: Quod licet Jovi, non licet bovi. Из того, что Бог применяет принцип коллективной ответственности и убивает младенцев за чужие вины, не следует, что всякий царь может делать то же самое. Напротив - это возбраняется во имя безусловной морали».

Моралист-стоик носил на груди следующую надпись: «1. За проповедь еретических доктрин фатализма. 2. За искушение Господа Бога. Обоснование: Человек, который сидит без дела и призывает к безделью других, а также верит либо в то, что за него все сделает Бог, либо в то, что все фатальным образом предназначено, не только проповедует ересь, но искушает Бога. Он сеет пораженчество, каковое в социальных последствиях должно привести, между прочим, к ослаблению борьбы за дело божье на земле. Прославленье бездействия осуждается во имя безусловной морали».

Моралист-эпикуреец, который тоже отверг проект Ирода, носил такую надпись: «За легкомысленное отношение к вопросам власти. Обоснование приговора: Царская власть от Бога и установлена его распоряжением для обеспечения порядка и покоя на земле. Тот, кто беззаботно относится к вопросам власти, примиряется с разложением общества и анархией. Это осуждается во имя безусловной морали».

Религиозный моралист носил табличку, на которой читаем: «За неверие в безусловную мораль и провозглашение фальшивой нравственности, опирающейся на расчет. Обоснование: Бог требует творить добро ради самого добра и бескорыстного милосердия, а не ради оплаты. В противном случае, Бог рассматривается как торгаш, что оскорбительно и осуждается во имя безусловной морали».

Прочтя таблички, вывешенные на груди друг друга, пятеро узников грустно кивнули головой.

Все вы были правы, - сказал Ирод, а все остальные, как один, повторили за ним:

Все мы были правы.

Однако, Ирод воскликнул:

Так кто же, в конце концов, виноват?

В этот момент они увидели, что к ним приближается странная фигура: человек глухо рыдал, сгибаясь под тяжестью огромной груды книг, бумаг и брошюр. Это был астролог. На груди у него висела надпись крупными буквами: «За сообщение неточных сведений, приводящих к пагубным последствиям. Обоснование: Астролог сказал царю, что родился царь иудейский. Однако, он (по невежеству или легкомыслию, а это одно и то же) забыл прибавить, что этот царь отнюдь не угрожал власти Ирода, поскольку сам должен был заявить, что царство его - не от мира сего. Сообщая фальшивую информацию, астролог спровоцировал смерть нескольких сот младенцев, которых совершенно напрасно вырезали ради сохранения царской власти. Оскорбительная и возмутительная безответственность, достойная осуждения во имя безусловной морали». Как выяснилось, кипы книг и бумаг, которые астролог носил на спине, были различными материалами, которые известны точностью содержащейся в них информации. Астролог был обречен заучивать их наизусть: железнодорожные расписания, телефонные книги, статистические ежегодники, различные инструкции, таблицы, карты и планы.

Это он во всем виноват! - воскликнул Ирод, и все накинулись на астролога и принялись колотить его, не жалея кулаков.

Из-за тебя мы сидим в аду! - кричали они, осыпая его оскорбительными прозвищами, неприличными даже в таком месте, где в принципе прилично все.

Господа, - взмолился астролог, заваленной грудой бумаг, - я единственный из нас сижу тут невинно. Вы все понесли кару за преступные намерения, а я, в самом деле, не имел других сведений и представил информацию, которую имел. Мои намерения были чисты, а ведь Бог в принципе карает за намерения, а не за результаты действий. Я сам не понимаю, почему меня сюда засунули.

Проходивший мимо Сатана злорадно усмехнулся:

Разумеется, стоит представлять точную информацию, - сказал он. - Но это знание вам не пригодится. Оно приходит слишком поздно, когда уже ничего нельзя поделать. Оставьте в покое бедного астролога, который ни в чем не виноват. Вам следует помнить, что в вопросах морали (а в нашем заведении речь идет как раз о ней) каждое знание приходит слишком поздно: вы можете оценить ваши поступки, как и ваши намерения, только тогда, когда все уже состоялось, и переделать ничего нельзя. Моральная сторона любого деяния (в противоположность стороне технической) абсолютно непредсказуема. Ее можно понять и оценить только post factum. И это обстоятельство - главная и чуть ли не единственная сила нашего скромного учреждения, где вы можете встретить всех своих знакомых без исключения.

Руфь или:

Диалог любви и хлеба

Десять лет Руфь Моавитянка делила супружеское ложе с Хелионом-иноземцем, Хелионом Иудеем, сыном Елимелеха. Десять лет она блюла верность мужу, который покинул свою истерзанную голодом родину и нашел приют в отчизне Руфи. И умер на земле моавитян Хе- лион, сын Елимелеха, вдали от родного города, и осталась жена его Руфь одна на родной земле, которая навсегда забрала ее мужа.

И сказала Руфь: Имела я мужа-иноземца, а когда моя родная земля приняла его навек, перестала она быть моей землей. Потому что ушел от меня Хелион, сын Елимелеха, изменил мне, соединился с землей моавитской, и не увижу его больше. И постыла мне эта земля, с которой изменил мне муж мой. Уйду я с этой земли, печальной и темной, и отправлюсь на землю иудеев, откуда ушел некогда муж мой, чтобы найти меня здесь.

И вместе с матерью своего мужа, Ноеминью, оставила Руфь свою прежнюю отчизну и отправилась в страну иудеев. А край тот уже избавился от засухи и голода, был теплым и полным жизни, как память о Хелионе, сыне Елимелеха. Пришла туда Ноеминь со своей невесткой Руфью, которая покинула народ свой и город свой

и Бога своего, и отца своего и мать свою, и сестер и братьев, чтобы сделать народ мужа своего своим народом, и город его - своим городом, и Бога его - своим Богом.

И поселилась Руфь со свекровью своей Ное- минью в городе Вифлеем на земле иудейской, и терпели они голод и мучения. Не было у них никого, кто зажег бы для них огонь и принес бы в дом пищу и уберег от воя шакалов. И жили они в страхе и печали одиноко в городе Вифлеем, ожидая божьей милости или смерти и зная, что между тем и этим часто нет разницы.

И когда замучил их сильный голод, сказала Руфь своей свекрови: Смотри, жнецы убирают ячмень с поля. Пойду я за ними, соберу колосья в поле и найду жнеца, который позволит мне утолить голод.

И пошла Руфь, вдова Елимелеха, собирать колосья на жнивье Вооза, родственника своего мужа и своей свекрови. И Вооз позволил ей собрать столько колосьев, сколько она захочет, и проявил к ней необычайную нежность. Потому что был он человеком добрым по натуре и нежадным, а кроме того, ему было приятно проявить свою щедрость по двум причинам. Во- первых, Руфь понравилась ему больше всех остальных женщин в городе Вифлееме, и он страстно возжелал ее. А во-вторых, ему нравилось, что она покинула свой край и отправилась искать приюта в его отчизне (он усматривал в этом честь для своего народа и своего Бога). Он сказал ей тогда, что признателен и благодарен ей за такое отношение к его родине, надеясь (как это всегда и бывает) заслужить ее встречную благодарность. И Руфь вместе с мешкомзерна, который она собрала в поле, унесла в своем сердце признательность своему благодетелю. И обе они, Руфь и Ноеминь, утолили голод ячменными лепешками.

Потом Ноэми сказала:

Сегодня ночью Вооз веет в поле ячмень. Иди туда и, когда найдешь его спящим, разбуди и останься в поле. И принесешь домой хлеб, которым мы будем питаться завтра.

Так оно и вышло. Руфь пошла ночью в поле и разбудила Вооза мягким прикосновением не спала до рассвета меж снопами ячменя. утром принесла зерно для хлеба и лепешек, которыми они с Ноеминью питались.

А потом Руфь сказала свекрови:

Меня терзает мысль, уж не стала ли я продажной девкой? Ведь ради хлеба насущного я провела ночь с мужчиной.

Но Ноеминь возразила:

Ничего дурного ты не сделала, доченька. Разве Вооз обошелся с тобой неласково? Нет. Он щедро одарил тебя своей милостью, позволил тебе утолить голод. Разве нельзя отблагодарить его за доброту? А чем же отблагодарить лучше, как не любовью? А чем же проявить любовь, как не дарением того, что тебе всего дороже? Чем больше ты ценишь в себе женщину, ценишь свое женское достоинство, тем больший дар ты приносишь тому, кто тебя накормил. Продажная девка заслуживает презрения не потому, что отдается за хлеб насущный, а потому, что втайне сама она себя презирает. То, что она отдает, для нее не имеет ценности. А для тебя это великая, величайшая ценность. Ипотому ты смогла проявить величайшую и настоящую благодарность.

Но разве я не отдала свою любовь за хлеб насущный? - спросила Руфь.

А разве бывает любовь, которая действительно ничего не требует? - спросила, в свою очередь, Ноеминь. - Если есть такая, то честь ей и хвала. Но среди людей она встречается редко. Любовь требует, по меньшей мере, взаимной любви. А ты пожелала взамен только хлеба. Его на этом свете всегда не хватает, и все же он встречается в большем изобилии, чем любовь или доброта. Да ведь и людям хлеб нужнее, чем любовь, ведь сначала нужно утолить голод, а уж потом жажду сердца. А ты приняла только хлеб.

Но я отдала взамен свое тело.

Отдала в знак своей благодарности за хлеб, который приняла. Ты выразила благодарность наилучшим доступным тебе способом, ибо высоко ценишь свое женское достоинство. Значит, принимая имущество, служащее только для поддержания твоей жизни, отдала взамен имущество, несравнимо более ценное - частичку твоей души. Ты проявила великодушие и щедрость, что делет тебе честь. Ты не только не запятнала себя ничем недостойным, но привела доказательство добродетели, заслуживающей всяческого уважения.

Беседа свекрови с невесткой продолжалась до того момента, когда от Воза пришла весть, что он хочет взять в жену Руфь Моавитянку. Таким образом, Вооз показал, как высоко он оценил добродетель Руфи. И стало очевидным, что Ноеминь правильно оценила ситуацию.

В этой истории нет ничего, что заслуживало бы осмеяния или презрения. Напротив, она доказывает, что смех наш часто бывает бессмысленным, возмущение - фальшивым, а презрение - безумным и глупым, когда мы изливаем их на кого-то, кто готов выразить кому-то благодарность за хлеб насущный, а благодарность оказывается любовью. Скорее, нужно восславить щедрость женщины, отдающей лучшую часть себя за кусок хлеба. Ибо, как справедливо заметила Ноеминь, даже в долине голода (а может быть, как раз в долине голода) легче найти хлеб, чем благодарность за хлеб.

Иаиль или:

Тупики героизма

Это история двух женщин и одного мужчины, которые, однако же, не составляли треугольника, история Деборы, Иаили и Сисары. Первые две были женщинами, а Сисара - мужчиной. А произошло между ними вот что.

Иегова разработал для себя специфическую, но последовательно применяемую систему опеки над своим народом. Каждый раз, когда народ пренебрегал соблюдением каких-нибудь установленных свыше инструкций, Иегова отдавал его в руки врагов. Враги путем военных захватов превращали иудейский народ в невольников и издевались над ним, что было мочи. Каждый раз, попадая в неволю, народ осознавал, что нарушил некие божественные установления, что, в свою очередь, будило в нем раскаяние и склонность к исправлению, благодаря чему он снова освобождался; этот саморегулирующийся механизм действовал безотказно и точно, как электронный мозг.

Так было и на этот раз. В результате своих провинностей сыны Израилевы попали под власть хананеев. Царем этих последних был Иа- вин - фигура в этой истории второстепенная, а полководцем - Сисара. Союзником Иавина был Хевер, а жена его, Иаиль, была подругой Сиса- ры в наилучшем значении слова. Зато у израильтян должность судьи занимала Девора, женщина решительная и деловая.

Девора в свое время организовала мятеж Израиля против власти хананеев и довела его до победного конца. Она была женщина сильная, энергичная, вспыльчивая и страстная. И эти качества она умела совмещать с талантом стратега. Редкое сочетание. Это она, пламенная пророчица, седая фурия, произносила горячие речи, призывая к вооруженной борьбе против угнетателей, это она вливала отвагу в изнеженные сердца, это она вдохновила на восстание народ, развращенный двадцатилетним рабством. Вызвав к себе двенадцать мужей, в том числе Варака из колена Неффалимова, бесстрашная женщина-судья истребила в их сердцах трусость и сомнения, неподобающие мужчинам.

- Как долго еще, - взывала она, встряхивая седыми волосами, - как долго еще вы будете терпеть чужое ярмо? Вот уже два десятилетия вы гнете выю перед захватчиком. Неужто сердца вашего народа заросли жиром покорности? Неужто ни одна искра чести не вспыхнет в груди воинов? Неужто вы не найдете в душе ни капли надежды и согласитесь вечно носить клеймо рабов? Хотите вечно тянуть свою судьбу, как послушные волы в упряжке и без конца подставлять заплывшую жиром спину под бичи вашего хозяина?

Ей отвечал Варак из колена Неффалимова:

- Ты, женщина, сказала «честь», и ты сказала «надежда». Думай, что говоришь и не бросай слов на ветер. Ты требуешь, чтобы мы поднялись на борьбу за честь? Или за надежду? Это вещи разные, ибо можно спасти честь вопреки надежде. Если ты хочешь этого, мы согласимся. Я говорю «мы» от имени двенадцати мужей из двенадцати колен нашего народа. Мы готовы погибнуть, но нас будет двенадцать человек. Однако народ не вступит в борьбу вопреки надежде, об этом знает каждый полководец. Народ бьется за свободу или за хлеб и может совершить чудеса, если он надеется на победу. Но когда ты прикажешь ему спасать свою честь в заведомо проигранной битве, он отвернется от тебя. Двенадцать мужей отдадут свои жизни в безнадежной борьбе, но их уделом будет лишь осмеяние и презрение. Помни, что каждая необходимость становится добродетелью, и когда неволя - необходимость, рабы вынуждены считать ее добродетелью, если хотят сохранить смысл существования. Помни, что всегда хватает жрецов необходимости, умеющих внушить людям, что почетно таскать петлю на шее, раз ее нельзя снять. Помни, что каждый хочет верить, что действует из благородных побуждений, и что к любой ситуации можно подогнать теорию, которая окружит ее нимбом величия. Нет такой вещи, которую не удалось бы освятить, коль скоро она существует. Да и сама святость льнет, скорее, к тому, что существует, чем к тому, что должно произойти, ведь оставаться в своем положении легче, чем пытаться его изменить. Каждый предпочтет более легко добытую святыню, каждый предпочтет уверовать в святость того, чего уже не нужно добывать. Поэтому материальный перевес легко добивается моральных преимуществ, поэтому мир реальности имеет так много духовных преимуществ перед миром возможностей. Но иногда мир возможностей одерживает победу. Вот и задумаемся: ты хочешь указать нам миры возможные или только миры, внушающие почтение? Перспективу победы или только перспективу геройской гибели?

Услышав эти слова, Девора вспыхнула, как костер, куда плеснули маслом.

- Ах вы, маловеры! Значит и ваши сердца, сердца отцов народа, пожирает червь сомнения? Значит и вы, кому надлежит вдохновлять народ на битву, умничаете, как мулы перед пустой кормушкой? Вам подавай уверенность в успехе, чтобы вы согласились смыть позор с ваших лиц! Но разве это заслуга - смывать позор, заведомо зная о выигрыше? Разве это заслуга - идти на верную победу? Вы трусите и задаете глупые вопросы. Вы спрашиваете: «Честь или надежда»? А какая разница? Ваша честь в том, чтобы питать надежду, а надежда ваша в том, чтобы спасти честь. Вместо того, чтобы внушать народу отвагу, вы хотите обременить его своей трусостью. Вы ожидаете надежды на победу? А где она, если не в вас самих? Чего вы ждете, чтобы сделать победу возможной? Она всегда возможна, если есть вера, а если веры нет - поражение неизбежно. Но раз вы трусите, я сама возглавлю наш народ и выведу его из рабства, а вы покроете себя позором!

Двенадцать мужей опустили головы. Девора стояла перед ними, как огненный столп, свободная от сомнений, великая и непобедимая, исполненная веры и вдохновения. Двенадцать мужей поверили Деворе. Под ее руководством и под предводительством Варака из колена Неф- фалимова мужи Израиля вышли на бой.

У подножья горы Табор войска Израиля одержали великую победу. Ополчение хананеев было вырезано под корень. В последнюю минуту Сисара, воевода хананеев, трусливо бежал с поля битвы, обманул преследователей и с отчаянием в душе кинулся в поле, где стояли шатры его друзей - Хевера и Иаили.

Иаиль вышла из шатра навстречу другу и, увидев Сисару, все поняла. Весь в пыли, задыхаясь, шатаясь от изнеможения, Сисара жалобно поглядел на нее и опустил глаза.

В ответ Иаиль только улыбнулась, ласково и печально.

Ты бросил свой меч на поле боя? - спокойно спросила она.

Сисара закрыл глаза и заплакал.

Я бежал с поля битвы, - выдавил он с трудом. - Потерял меч. Произошло самое худшее, что могло произойти. Армия пала в бою, и только полководец уцелел. И раз уж врагам не удалось лишить меня жизни, я должен сделать это сам. Позор мой неотвратим.

Иаиль ничего не сказала, снова улыбнулась, взяла Сисару за руку и провела в свой шатер.

Там она встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала в губы.

Любимый, - промолвила она еле слышно, - ты останешься у меня.

Сисара смутился, в его угасшем взоре на миг вспыхнула надежда.

Как же это, - неуверенно спросил он, - значит, ты не отреклась от меня? От меня, покрытого позором трусости?

Иаиль знаком велела ему сесть и длинными пальцами погладила по голове.

Сисара, - мягко произнесла она, - я люблю тебя не вопреки твоему бегству, но за то, что ты решился на него. Я столько лет живу в толпе бесстрашных воинов. Чувство страха у нас большая редкость. То, что встречается редко, ценится выше. Если вокруг так много отваги, способность испытывать страх и бежать заслуживает поощрения. Просто ты необыкновенный, ты исключительный, и уже поэтому достоин любви.

Сисара поднял на нее удивленный, неуверенный взгляд.

Как это? Разве редкость сама по себе может быть источником любви? И ты полюбила бы горбуна только за то, что у него горб, а у всех вокруг прямые спины?

Разумеется, дело не только в редкости, но в содержании того, что редко. Ты оказался слабым, потому что не выдержал, не остался на поле боя до смерти. А почему, собственно, я должна ценить силу, которая проявляется в готовности умереть? Я видела многих глупцов и нищих, идущих на смерть, но никто не очаровал меня таким геройством. Разумное бегство я ценю выше, чем неразумный риск головой.

Я бежал не разумно, Иаиль, - прошептал пристыженный Сисара. - Я бежал со страху, а не по расчету.

Значит, ты рискнул бежать, потому что больше испугался смерти, чем позора. Значит, и ты веришь в этот глупый лозунг: Лучше смерть, чем позор! Сисара, милый мой, ну ты подумай. Бегство от смерти и бегство от позора - одно и другое диктуется страстью: жаждой жизни, либо тщеславием. Ставя смерть выше позора, ты невольно подчиняешься голосу чужого мнения, ведь совершенно одинокий человек ничем не может себя опозорить, но может бояться смерти. Смерть может настигнуть нас и в пустыне, а позор - только среди людей. Спасаясь смертью от позора, ты перестаешь быть собой, теряешь свою индивидуальность из страха перед собственным отражением в чужих глазах. Спасаясь от смерти, ты остаешься самим собой, подлинным и настоящим, то есть слабым, если слабость - в твоей природе. Но любовь требует от другого человека, чтобы он оставался таким, какой он есть на самом деле. Нет на свете ничего, что было бы так тесно связано с любовью и лучше ее выражало. Ведь мы любим человека не за какие-то его свойства и особенности. Напротив: мы любим человека, и потому любим эти свойства и особенности. Я люблю тебя, Сисара, а не твою силу или слабость. Будь ты сильным, я любила бы твою силу. Но раз ты слабый, я люблю твою слабость. Я люблю тебя, и значит, люблю то, что к тебе относится, все равно что. Я хочу лишь, чтобы ты оставался собой. Но люди, не страшащиеся смерти, редко бывают самими собой, потому что готовность к смерти редко бывает естественной, в природе человека бояться смерти. Струсив перед смертью, ты был по-настоящему самим собой, тем более я могу любить тебя.

Как странно ты рассуждаешь, Иаиль. Но я слушаю тебя, и ты внушаешь мне надежду. А я думал, что потерял ее навсегда. Я знаю и то, что охотно соглашаюсь с тобой, потому что ты оправдываешь то, что я совершил. То, что во мне обратимо. Мое бегство - это прошлое, а прошлое ищет моральных оправданий и цепляется за любое, которое подвернется. Поэтому я принимаю то, о чем ты говоришь, Иаиль. Как же ты непохожа на Девору, которая призывала мужей своего народа идти на смерть во имя избавления от позора.

Иаиль снова улыбнулась, ласково и грустно.

Девора, - молвила она, - делала это тогда, когда у народа была надежда на победу. А у тебя ее уже нет. Тебе нужна только защита от отчаяния.

Как это, Иаиль? Значит, ты сама не веришь в ту философию, которую изложила мне?

Почему ты думаешь, что не верю?

Ты говоришь, что она нужна для защиты от отчаяния, а философия Деворы - для внушения надежды. Значит, правильны обе философии? Это невозможно. Я хочу знать, как действительно обстоит дело.

В ту минуту, в которую ты сейчас живешь, Сисара, дело действительно обстоит так, как я сказала.

А в другую минуту? Вообще, всегда и везде, что есть истина?

Усни, Сисара, ты так измучен, - тихо сказала Иаэль. - Сейчас не время для бесед.

Но скажи, ты и впрямь считаешь, что я не должен отнимать у себя жизнь?

Ты никогда не сделаешь этого, Сисара, и в этом нет ни малейшей надобности. А теперь спи.

Сисара заснул каменным сном.

Иаиль тихо ступила в угол шатра, взяла длинный и крепкий гвоздь. Приложив гвоздь к виску спящего, она размахнулась и ударила по нему тонким молотком. Сисара скончался спокойно, не успев даже вздохнуть.

И тут Иаиль услышала за полотном шатра чьи-то голоса. Она вышла и увидела приближавшегося к ней Варака, предводителя победоносной армии иудеев. Иаиль с улыбкой приветствовала его и гостеприимным жестом откинула полог шатра.

Мотивы Иаиль неизвестны, историки теряются в догадках. Существуют четыре версии этой истории, но ни одна из них не убедительна. Это версии в духе барокко, романтизма, натурализма и версия здравого рассудка.

Согласно малоправдоподобной версии барокко, Иаиль долго стояла над спящим и говорила про себя: «Бедный Сисара! Все, что я тебе сказала, правда. Правда и то, что тебе не придется лишать себя жизни. Это сделаю я. Я люблю тебя так сильно, что спасу от позора. Ибо позор, к сожалению, это реальность, от которой нельзя бежать. Даже если ты спасешь свою жизнь, она станет невыносимой, так как мы живем среди других людей, и другие люди суть наша реальность. Я убью тебя так, что ты этого не заметишь, и это самое лучшее, что я могу для тебя сделать. А я? Я смогу жить, ведь мне не грозит позор. Мне грозит только мука сознания, что я тебя убила. Для чего мне терпеть ее? Может быть, для того, чтобы покарать себя за то, что сейчас совершу, и что должна совершить. Но если так нужно, к чему мне карать себя? За что? За то, что не умею тебя спасти? Никто не сумеет. Но никто и не должен делать это, а я должна, потому что люблю тебя. И потому я буду жить. А чтобы жить, притворюсь, что убила тебя как союзника твоих врагов. И буду хвастаться перед ними этим убийством. И только тогда опущусь на самое дно страданья».

По нашему мнению, эта версия, хоть и рисует целостную картину происшествия, не отличается хорошим вкусом и психологическим правдоподобием.

Романтическая версия исходит из того, что Иаиль с самого начала была на стороне иудеев, а все ее аргументы имели целью успокоить Си- сару, усыпить его и умертвить. Тогда убийство понятно, но весь предыдущий разговор, в свою очередь, психологически неправдоподобен.

Натуралистическая версия трактует дело так. Иаиль была искренней во время разговора, но потом испугалась, что враги убьют ее вместе с любовником, и умертвила его просто из трусости. Здесь, в свою очередь, трудно устранить противоречие между суммой отваги, необходимой для убийства, и степенью трусости, которая была бы мотивом того же поступка.

Версия здравого рассудка: Иаиль вовсе не собиралась убивать Сисару, но Иегова, который был союзником Израиля, в последний момент чудесным способом изменил ее сердце (для него это безделица) или, механически манипулируя движениями ее рук, использовал ее как орудие убийства. В пользу этой версии есть много аргументов, но и она не лишена сомнительности. Прежде всего, образ действия представляется слишком элегантным и рафинированным, что нехарактерно для нормального функционирования Иеговы.

Как бы то ни было, все это дело окружено тайной, выяснение которой допускает множество интерпретаций. В зависимости от интерпретации, различаются и моральные выводы из всего этого предания. Но есть и выводы, сохраняющие значимость для всех интерпретаций. Вот некоторые из них.

Мораль первая: иногда высказывается суждение, что героизм - это некое особое проявление индивидуальности. Разумеется, все происходит как раз наоборот: индивидуальность проявляет себя в трусости, универсальном свойстве человека. Героизм без остатка поглощает личность и растворяет ее в верованиях, предрассудках и оценках ее среды. Ведь быть героем можно только в соотнесении с ценностями, признанными в каком-то сообществе. И напротив, трусом становятся исключительно ради собственной пользы. Поэтому трус часто бывает выдающейся личностью, значительно превышающей уровень своего окружения и ломающей его стереотипы.

Мораль вторая: в каждой борьбе кто-то покрывает себя позором. А жизнь продолжается.

Мораль третья: нет такой жизненной философии, которую не смог бы обосновать мыслящий человек.

Мораль четвертая: так нехорошо и так нехорошо. Все плохо.

Соломон или:

Люди как боги

Произошло это в те времена, когда еще было принято объявлять друг другу войну. Странный этот обычай содержит в себе внутреннее противоречие, поскольку объявить кому-то войну значит сообщить, что вы хотите его уничтожить. Но таким образом вы одновременно предупреждаете противника и облегчаете ему защиту от уничтожения. То есть вы начинаете акцию уничтожения, ставя самому себе препятствие. И если само начало войны может считаться враждебным актом, то объявление войны - это проявление не только вежливости, но и дружбы, донос на самого себя, вручаемый врагу, то есть акт чудовищной непоследовательности. Неудивительно, что по мере прогресса цивилизации и развития навыков логического мышления обычай это совершенно исчез.

Но мы говорим о временах, когда, повторяю, обычай этот был повсеместно распространен и практиковался как людьми, так и богами. Иегова в этом смысле не составлял исключения, и его поступок, который мы собираемся описать, как раз и был объявлением войны своему верному слуге Соломону.

Дело в том, что Соломон начинал карьеру крайне легкомысленно и невыразимо огорчал Иегову. Соломон обладал чрезвычайно развитым либидо, и это обстоятельство отнимало у него массу времени и денег. Как сообщает Книга Царств, Иерусалим в ту эпоху кормил семь сотен царских жен и три сотни наложниц; различие между этими категориями было весьма тонким, установить его было трудно. Фактически ровно тысяча женщин успокаивала похотливость владыки и кормилась за его счет. Иегова проявлял снисходительность: он умел входить в положение и сочувствовать человеческим слабостям, если одновременное сожительство с тысячью жен можно назвать слабостью. Но, в конце концов, чаша его терпения переполнилась. Соломон распустился до такой степени, что начал уступать своим женам в делах религии, а следует иметь в виду, что они были, в основном, особами чужеземного происхождения и водили дружбу с совершенно другими богами, с которыми Иегова, в свою очередь, принципиально находился во враждебных отношениях. К сожалению, Соломон, как и многие мудрецы, имел слабый характер и легко поддавался разным нашептываниям. В минуты слабости он обещал своим женам разные вещи, а потом стыдился выпутываться из своих обязательств. А жены беспрерывно требовали разных знаков внимания к своим богам. Это и понятно: каждый охотно способствует популярности своего бога, тем более, если может возвеличить его за чужой счет. Таким образом, дело дошло до ужасных вещей. Иерусалим кишел золотыми капищами, возведенными во славу разношерстных богов; возник полный хаос; верующие сами не ведали, куда идти, омерзительные секты безнаказанно роились в центре столицы, иноземные жрецы распоряжались на царском дворе, государственная казна таяла, как снег весной. Всем известно, сколько денег приходится тратить на культ одного бога, что уж говорить о двадцати или тридцати. Тут вам и Молох, и Озирис, и Астарта и Хамос - целые толпы богов бесстыдно ухмылялись с золоченых статуй, вдыхая аромат кадил, зажженных исключительно в их честь.

Иегова кипел со злости. Он с отчаянием наблюдал, как конкуренты, находившиеся при последнем издыхании, которых он надеялся не сегодня-завтра окончательно сжить со свету, вдруг обзаводились румянцем, обрастали жиром и проявляли все большую жизнеспособность. А сам он, лишенный жертв и сердец верующих, тем временем худел и хирел, чувствовал себя все хуже и страдал. Вид чужеземных капищ, выставленных, как на базаре, в центре его столицы, вызывал у него приступы безудержной ярости, опасные для здоровья как его самого, так и всех обитателей земного шара.

Соломон отдавал себе отчет в своей безнадежной ситуации и испытывал некоторую неловкость. Жены постоянно вынуждали его тратиться на чужеземных богов, иногда он пытался протестовать, но это всегда кончалось уступкой. Он со вздохом подписывал чеки. Мысль об Иегове не давала ему покоя, и временами он утешал себя фразой, вычитанной из катехизиса: «Бог бесконечно милосерден».

Но, разумеется, в глубине души он сам в это не верил.

Кончилось все, как можно было предвидеть, великим скандалом. Сначала поступило короткое послание от Бога: «Немедленно прекратить идолопоклонство. Иегова». Последовал ответ: «Ладно, ладно. Соломон». После чего, разумеется, капища грязных божков продолжали расти в столице, как грибы после дождя, успешно вытесняя истинную веру.

Произошел очередной обмен посланиями в ультимативной форме: «Кажется, ты считаешь мое терпение бесконечным. Иегова». Ответ поступил незамедлительно: «Да. Соломон». И снова реплика: «В таком случае, прими к сведению, что ты преувеличил его бесконечность. Иегова».

Теперь ситуация предельно обострилась. В Иерусалим прибыл посланник Иеговы, рыжий херувим в очках, и без стука вошел в зал приемов царя. Он развалился в кресле и решительным голосом заявил без околичностей:

- Иегова требует в течение двадцати четырех часов ликвидировать культ ложных богов. В противном случае, всю ответственность за результаты спора он возложит на царя Соломона.

Соломон был человеком, в чьем поведении постоянно, но с переменным успехом, боролись амбиция и страх. На этот раз угрозы посла разозлили его, и амбиция пересилила страх. И Соломон с наигранным изумлением промолвил:

Иегова? И на каком же основании он определяет один культ как ложный, а другой как истинный? И что вообще я должен под этим понимать?

Херувим от такой наглости на миг лишился дара речи. Пользуясь его невменяемостью, Соломон продолжил:

Значит, дело дошло до того, что меня лишают права оказывать почести, кому мне угодно? А почему, собственно, Иегова полагает, что я должен кланяться одному ему? Может быть, он хочет внушить мне, что Озирис, Астарта и прочие боги, которых постановил чтить мой народ, вообще не существуют?

Таким образом, ситуация прояснилась. Херувим быстро пришел в себя и с ядовитой любезностью произнес:

Мой начальник не поручал мне вести дискуссии на тему о существовании или не-суще- ствовании ваших божков. Он не считает, что путем метафизических споров можно замаскировать суть дела. От себя могу добавить, что существование или не-существование этих фигур не имеет значения. Известно ли вам, что Иегова - ваш друг и не желает ничего, кроме вашего блага?

Неужто Иегова лучше меня знает, в чем заключается мое благо? - вопросил Соломон. - Я буду почитать тех богов, которые приносят мне больше пользы.

Тут херувим сдал позиции и беспомощно сник. Такого цинизма он еще не встречал, а потому не сумел применить к Соломону никакой последовательной тактики. Он только промолвил с горечью:

Ваш отец Давид совершенно иначе вел себя по отношению к своему Богу.

Соломон пожал плечами:

Прогресс человечества заключается, в частности, в том, что сыновья ведут себя иначе, чем отцы, - процитировал он фразу, услышанную им некогда от одного атеиста.

Так, - буркнул сбитый с толку херувим.

Он немного помолчал, а потом отчаянно заорал:

Но это идолопоклонство! Те культы все ложные!

Что значит - ложные? - возразил Соломон. - Разные боги домогаются симпатии людей; каждый хочет для себя культа, значит, они поступают согласно принципу личной выгоды. Что до меня, то я, как известно из Писания, сотворен по образу и подобию божьему. Следовательно, придерживаюсь того же принципа. Почитаю того бога, который больше мне обещает. Честно говоря, Иегова невыносим: скуп, мстителен, завистлив, жесток. Не знаю, почему бы мне не перейти на службу к кому-нибудь еще. Если мне так будет угодно.

Потому что только он - бог ваш и вашего народа.

А почему, скажи, пожалуйста?

Потому, что, в сущности, вы дружите.

Что это значит? - фыркнул Соломон. - Это слово ничего мне не объясняет.

Очень просто. Это значит, что у вас сходные интересы, а интересы ваши и других богов противоположны.

Они противоположны тогда, когда я остаюсь верным почитателем Иеговы. Когда я начинаю чтить других богов, ситуация изменяется.

О, именно здесь заключается ваша ошибка, - сказал херувим. - Учебник трансцендентного монотеизма последнее, исправленное издание, очень просто решает эту проблему.

Херувим порылся в портфеле, извлек засаленный томик, нашел соответствующий раздел под названием «Единство имманентности и трансцендентности» и зачитал следующий пассаж: «В чем заключается дружба Иеговы с народом Израиля? Дружба Иеговы с народом Израиля заключается в том, что их интересы сходны. А в чем заключается вражда между всеми другими богами и народом Израиля? Вражда между всеми другими богами и народом Израиля заключается в том, что их интересы противоречат друг другу. Некоторые спрашивают: всегда ли сходны интересы Иеговы и народа Израиля? Или они иногда расходятся? Такие вопросы - ребячество. Трансцендентный монотеизм учит, что следует точно различать суть вещей от поверхностных явлений. Расхождение между всеми прочими богами и народом Израиля коренится в самой сути вещей; его невозможно устранить, поскольку по самой сути вещей в отношениях между ними отсутствует гармония. И напротив, отношения между Иеговой и народом Израиля по своей сути опираются на дружбу. Может ли, однако, между ними возникнуть вражда? Казалось бы, может. Но если не задерживаться на поверхности явлений и проникнуть в суть, оказывается, что, по сути, они дружны. В чем же тогда заключается разница между сутью вещей и поверхностью явлений? Разница между сутью вещей и поверхностью явлений заключается тогда в том, что вражда проявляется на поверхности явлений, а в сути вещей остается дружба. Эту дружбу надлежит развивать и укреплять, чтобы лучше идти вперед. Те, кто не понимают разницы между сутью вещей и поверхностью явлений, никогда не станут настоящими трансцендентными монотеистами. Этим людям следует еще многому подучиться».

Прочтя эти слова, херувим закрыл книгу и победно потряс ею в воздухе.

Вот видите, - вскричал он, - видите, как обстоит дело! Надеюсь, вам все ясно. Эта книга, шедевр стиля и шедевр ясности, дает отповедь всем вашим сомнениям. Суть вещей и поверхность явлений - в них все дело!

Соломон потер лоб и неуверенно взглянул на божьего посланца.

Кажется, это что-то из философии, - пробормотал он. - Должен сказать, что в школе у меня всегда была двойка по этому предмету. Вы не могли бы доступно объяснить, о чем речь?

Пожалуйста. Речь о том, что дружба между Иеговой и вашим народом в любом случае возродится, поелику этого требует суть вещей.

Но на практике, как мне это понимать?

На практике речь о том, что Иегова постановил уничтожить вас и все государство, которым вы управляете. Меня для того и прислали, чтобы сообщить вам об этом.

Теперь понятно. Значит, Иегова, объявляет мне войну?

Вот именно. Очень точное наблюдение.

Слегка побледнев, Соломон поднялся с кресла и задал еще один вопрос:

И что вы мне посоветуете в данной ситуации?

Ничего я вам не посоветую. - Херувим добродушно усмехнулся. - Вопрос решен. В данный момент и речи нет о каких бы то ни было переговорах. Государство будет уничтожено, и одиннадцать из его двенадцати частей будут отобраны.

Если все решено заранее, то к чему весь этот разговор? Могли бы сразу так и сказать, а не обучать меня философии.

Иегова не предпринимает никаких шагов без научного обоснования. Необходимо, чтобы и вы поняли теоретические основы собственного падения.

Не понимаю только одного. Если государство будет разбито, разразится война, погибнут тысячи людей, почему все это называется стремлением к дружбе?

Херувим неодобрительно покрутил головой.

Вы очень слабо ориентируетесь в теории, - решительно заявил он. - Я же сказал, что дело идет об укреплении дружбы между вашим народом и Иеговой. Конфликт между вами проявится только на поверхности явлений, а суть вещей - дружба. Ее требуется возродить. Чем и занимается Иегова.

И нет никакого спасения?

Нет. Законы бытия неумолимы. Вашу дружбу требуется возродить. Вроде это все, что я имею вам сообщить. Ага, вспомнил. Иегова просил добавить, что окажет вам снисхождение в память о вашем отце Давиде. В связи с чем позволит вам спокойно умереть, а возрождение дружбы произойдет сразу после вашей смерти при помощи различных войск, которые нападут на ваше царство.

Иными словами, - медленно, заикаясь, проговорил Соломон, - дружба между народом и Богом, нарушенная по моей вине, будет возрождена. Я не понесу наказания, но часть моего народа будет истреблена. И вы находите все это разумным?

Неисповедимы пути Господа, - возразил херувим, устремив взор к небесам.

Ну, это другое дело. В таком случае, все, наконец, прояснилось.

На этот раз разговор закончился в атмосфере взаимопонимания. Его дальнейшее продолжение уже написано историей.

Это предание содержит много проблем, из них три - главные: проблема объявления войны, проблема вражды и дружбы, проблема наказания народа за грехи царя. Каждая проблема находит решение в виде соответствующей морали.

Мораль первая: в начале рассказа мы говорили, что объявление войны - это акт дружбы. Так оно и есть, и это лишний раз доказывает, что, по сути вещей, отношения между Иеговой и Соломоном опирались на дружбу, поскольку Иегова объявил ему войну. С другой стороны, именно в данном случае объявление войны не смогло бы помешать Иегове довести дело до конца; коль скоро он и так всесилен, он ничем не рисковал, совершая акт великодушия. Однако, несмотря ни на что, его поступок был любезным и джентльменским. Отсюда видно, что сильные мира сего могут позволить себе роскошь сохранения настоящей дружбы. Но только бесконечно сильные.

Мораль вторая: Оказывается, что дружеским актом является не только объявление войны, но сами военные действия, поскольку они направлены к единению. Но они всегда направлены к объединению, и нет лучшего средства добиться объединения, чем война. В этом смысле начало войны почти всегда является дружеским актом. И нет доктрины, которая больше бы желала единения, чем вера в единого Бога. Поэтому милитаристская цивилизация процветает в ареале монотеистических религий.

Мораль третья: позволить царю спокойно умереть, а за его вины наказать народ? На первый взгляд это кажется не совсем справедливым. Но у Бога это справедливость, ведь в его распоряжении имеются посмертные кары, которыми земные цари не располагают. И справедливость заключается в том, чтобы не оставлять без наказания виновного. А вовсе не в том, чтобы не карать невинного. Последнее не имеет значения - ведь и так наказаны будут все. Иначе смысл жизни был бы непостижимым.

Имеется еще некоторые соображения без морали. Люди борются между собой за то, какому богу надлежит оказывать послушание. Боги воюют между собой за людей, которые должны их слушаться. Однако, то и другое - битвы богов между собой и битвы людей между собой - в конечном счете, совершаются руками людей. И изменить эту ситуацию до сих пор не удалось. Но неврологическая точка отношений между землей и небом располагается не здесь. Важнее всего то, что боги постоянно требуют от людей, чтобы те занимали строго определенную позицию: по ту или по другую сторону фронта. Боги не выносят неясных ситуаций. Таким образом, оказывая давление, боги вносят в земную жизнь достойный сожаления альтернативный характер выбора и отбирают у существования человека ту милую двузначность, которая составляет одну из прелестей жизни.

Саломея или:

Все люди смертны

О Саломее, красавице-танцовщице царя Ирода, написано разное.

Ей посвятил одно из своих прелестных стихотворений Гильом Аполлинер:

Pour que sourie encore une fois Jean-Baptiste

Sire je danserais mieux que les seraphins

О Саломее - принцессе с серебряными стопами - написал пьесу Оскар Уайльд.

Саломею воспел Ян Каспрович:

Клубы медных волос распустив,

Как зарницы пожаров кровавых...

Портрет Саломеи написал один из учеников Леонардо - Луини. Написал так, как вообразил, ведь увидеть модель он уже не мог. Мы и не верим, что портрет совершенно схож с оригиналом. На этой картине лицо у Саломеи спокойное, слегка задумчивое, но с выражением любопытства. Однако, ее выдает взгляд, в котором, помимо любопытства, читается некоторая сухость и равнодушие, даже неосознанная жестокость. Она не такая, как в пьесе Уайльда, и не такая, как в стихотворении Аполлинера, и не такая, какой мы ее себе представляем.

Все мы помним историю Саломеи так, как ее поведали авторы Евангелия. Помним, что царь Ирод (все-таки не тот, который приказал истребить младенцев, а его преемник) был человеком жестоким, но колебался в своей жестокости; зато его любовница Иродиада сохраняла последовательность в жестокости и хотела склонить его к убийству пророка Иоанна. И когда царь, восхищенный танцем ее дочери, позволил ей требовать всего, чего она захочет, Иродиада подговорила Саломею потребовать у царя голову пророка. Требование это было исполнено, и слуги принесли голову пророка на блюде.

История эта в основных моментах (не во всех) достоверна, но становится непонятной, так как хронист опустил ряд существенных подробностей. В частности, считается, что Иро- диада была причиной смерти Иоанна, а Саломея - ее безвольным орудием. Допущение это ложное. На самом деле все происходило так.

Красавица-танцовщица Саломея влюбилась в пророка Иоанна. Пророк Иоанн содержался в узилище в королевском саду под охраной вооруженных жандармов, но часто выходил погулять в сад. Выходя по утрам из дома, Саломея проходила мимо узника. Высокий бородатый и сильный, он стоял, заложив руки за спину, у высокой пинии, Стоял неподвижно, провожая ее взглядом своих зеленых глаз, и Саломея читала в его взгляде, насколько он был уверен в истине, которую провозгласил, и насколько ничто не могло его тронуть. Он стоял так часами, как статуя, глядя в пространство, молчаливый, полный брезгливой снисходительности к людям, которые его окружали. Иногда стражи от скуки вступали с ним в разговор, и на их вопросы Иоанн отвечал кратко и без колебания.

А знаешь ли ты, Иоанн, - спрашивали они, - что тебе грозит смерть?

Знаю, братья, - отвечал Иоанн, произнося слово «братья», которое как бы уравнивало его с солдатами, таким образом, что каждый чувствовал оказанную ему честь.

Ты еще молод, Иоанн, - говорили солдаты, - стоит ли так умирать, неизвестно, за что.

Стоит, братья, - говорил Иоанн. - И известно, за что.

А за что умираешь?

За истину, братья.

А что такое эта истина? - спрашивали солдаты, которые все больше скучали.

Истина, братья, заключается в том, что человек умирает только один раз.

Тут солдаты кивали головами и с жалостью говорили:

И за такую истину, известную каждому ребенку, ты умираешь? Эх, Иоанн, с головой у тебя неладно!

Солдаты отходили в сторону, играли в кости, ругались и пили вино. Люди они были добрые, неученые и спокойные. Стерегли Иоанна потому, что им приказали, но не питали к нему ненависти.

Саломея, элегантная Саломея, ежедневно проходила мимо одетого в рубище пророка и иногда останавливалась в сторонке, чтобы прислушаться к этим разговорам. Словно завороженная, она смотрела в глаза пророка, а он иногда удостаивал ее равнодушным, без улыбки, взглядом.

Много дней проходила прелестная танцовщица Саломея мимо узника, и каждый день немного дольше задерживалась у его дерева. И, наконец, решилась заговорить с ним.

Ты сказал, пророк, что человек умирает только раз. Но ведь все это знают, что же это за наука?

Никто из вас об этом не знает, - отвечал Иоанн. - Если бы ты об этом знала, Саломея, ты бы перестала улыбаться.

Не знаю, о чем ты толкуешь, пророк. Но даже будь это так, что мне проку в истине, если, узнав ее, я перестану улыбаться?

Никакого, Саломея, Саломея. Никакого. Прок от истины только тот, что ты ею владеешь. Ничего больше, Саломея, Саломея.

И тогда танцовщица промолвила так тихо, что ее не услышали стоявшие рядом стражники.

Ты хочешь научить меня своей истине, Иоанн?

Она не моя, Саломея; это и твоя истина, хоть ты об этом и не знаешь, это правда для всех. Я научу тебя ей, но ты не станешь от этого счастливой. Научу тебя, потому что люди должны знать свою правду.

С тех пор Саломея каждый день приходила к пророку Иоанну, а он каждый день суховатым, монотонным, почти усыпляющим голосом рассказывал ей о великой истине. Уцелели лишь фрагменты из дневника Саломеи, в котором она записывала свои беседы с Иоанном. Можно прочесть лишь обрывки фраз вроде такого: «... поскольку все, что имеет конец, будь оно так же огромно, как дорога до неба, равно бренно». Или такого: «.если все, что конечно, есть источник отчаяния, то тем большее отчаяние сулит то, что бесконечно». Или такого: «... а когда поймешь, не обретешь покоя. Покинешь ночью свой дом и свой город, ибо ты не принадлежишь ему, и своих родителей, ибо не принадлежишь им, и своих детей, ибо не принадлежишь им. Ты отправишься на поиски, и возжаждешь лишь одного: вечно возражать тому, что есть, а как только возразишь, возразишь собственному возражению, пока, наконец.».

Каждый день Саломея ходила на учебу к Иоанну-пророку, и каждый день улыбка гасла на ее лице, но каждый день она все лучше и прекрасней танцевала перед царем. Она едва касалась стопами земли, а всем взирающим на нее казалось, что танцует не Саломея, но воспоминание о ней, ибо столь прекрасные вещи случаются только в воспоминании.

И полюбила Саломея пророка, и Иоанн непрерывно и болезненно таился в ее памяти, и питался ее памятью, как паразит питается деревом.

И Иоанн-пророк полюбил Саломею-танцов- щицу и каждый день с тоской ожидал минуты, когда она появится в его узилище, куда стражники впускали ее с поклоном, ибо она была дочерью царской любовницы. И Иоанн напоил ее своею мудростью, и Саломея с трудом несла тяжесть его печального знания.

И вот пришел день, когда она сказала:

Ты научил меня всему, Иоанн. И что дальше?

И Иоанн ответил:

Я царский узник, Саломея, узники не имеют завтрашнего дня, только день нынешний. Я не покину своей тюрьмы до того дня, когда отсюда вынесут мое мертвое тело; и произойдет это тогда, когда будет угодно царю.

Иоанн, Иоанн, как же нам быть? Нужно воспрепятствовать тому, что есть, а мы можем воспрепятствовать этому, только если воспрепятствуем собственной жизни, ибо наша жизнь не может быть иной, чем она есть.

Да, Саломея, мы можем воспрепятствовать ей только смертью. Добудь ее для меня и для себя, Саломея.

Я сделаю это, Иоанн. А когда нас не будет, мы еще будем вместе, Иоанн? Куда умирают, Иоанн?

Но Иоанн не ответил на этот вопрос.

Вечером того дня Саломея танцевала в царском саду, танцевала прекрасней, чем когда- либо в жизни, а зрителям казалось, что облако мглы кружится и падает наземь. А когда она закончила танец под бурю аплодисментов, восхищенный царь спросил, чем он может осчастливить ее за столь необычайное искусство. И прежде, чем она успела произнести слово, мать шепнула ей на ухо сдавленным голосом: «Попроси голову пророка Иоанна». Ведь царская любовница больше всех ненавидела пророка и полагала (возможно, справедливо), что смерть - величайшее зло, которое можно причинить человеку. И Саломея громко и звонко произнесла:

Прикажи, царь, принести мне голову пророка Иоанна.

Ропот негодования прокатился по залу, а царь насупился и замолчал на минуту. До сих пор он не решался умертвить Иоанна, немного из страха перед заключенным в тюрьму пророком, а немного из уважения к нему. Но через минуту он приказал солдатам неуверенным и слегка недовольным тоном:

Принесите голову пророка на блюде.

И тут настала тишина.

А когда удар топора возвестил всем, что окончен земной путь пророка Иоанна, все дрогнули, и холодный ветер пронесся по царскому залу. И все как бы застыли в дрожи до той минуты, когда палач внес на блюде истекающую кровью голову.

Женщины тряслись в ужасе, кусая носовые платки, а мужчины старались смотреть в сторону, хотя вид головы мученика притягивал их с неотразимой силой.

Саломея стояла посреди зала, едва заметно усмехаясь. Она одна не дрожала, не отворачивала головы, не отводила взгляда с останков того, что было прежде пророком Иоанном, с его остекленевших глаз, завороженных гипнозом смерти.

А когда гости, стряхнув оцепенение, покинули зал, Саломея осталась там. Долго стояла она неподвижно, а потом ушла в свою комнату и вынула из тайника тонкий стилет. Но едва она его вынула, в ушах у нее зазвучало воспоминание о голосе пророка: «... человек умирает толь-

ко раз». Она задумалась, стилет выпал из ее руки и с пискливым скрежетом раскололся на полу. И еще возвышенней зазвучало в ушах Саломеи молчанье Иоанна, в ответ на ее вопрос: «Куда мы умираем?» Потом она сказала себе: «Вместе с Иоанном мы должны были отвергнуть то, что есть, и только смертью могли мы отвергнуть и победить то, что неотвратимо. А ведь смерть - самое неотвратимое из всего, что есть на свете. И вот нет больше пророка Иоанна. Разве тем самым мы уже не отвергли то, что есть, и что уже кончилось? А поскольку нет Иоанна, разве вместе с ним не умерло его знание? А если так, то для чего мне убивать себя ради знания, которого уж нет, которое было важным лишь до той минуты, пока он был жив».

Потом Саломея села за стол и записала в своем дневнике шесть истин, которым научилась в тот день.

«Первая: Наша помолвка с истиной не может длиться дольше, чем помолвка с человеком, который ее принес.

Вторая: Собственной смертью можно лишь подтвердить собственную жизнь, но опровергнуть ее нельзя, ведь только наша смерть делает нашу жизнь окончательно неизменной.

Третья: Пророк Иоанн бы неправ, когда утверждал, что умирают только раз. Потому что никто не умирает для себя самого, коль скоро не может пережить собственной смерти. Умирают только для других, а для других можно умереть многократно.

Четвертая: По умолчанию я обещала пророку Иоанну умереть вместе с ним. Связывает ли меня это обязательство, если его уж нет на свете? То есть, может ли существовать связь между мною и небытием? Раз смерть Иоанна существует для меня, а не для него, и раз после смерти он существует только для меня, а не для себя, то выходит, что это связь моя со мною же. И я могу разорвать ее в любой момент. Нельзя провиниться перед небытием. Ergo...» etc.

Остальных истин в рукописи Саломеи не удалось расшифровать.

Остается вопрос: виновата ли Саломея в смерти Иоанна? Очевидно, нет, раз она довела его до смерти, руководствуясь его собственными принципами и в сговоре с ним. Она должна была сама причинить себе смерть. Это правда, но из-за этого она становится виноватой в чем- то, в чем не была бы виновата, если бы лишила себя жизни. Ибо смерть не избавляет от вины, и воздержание от смерти не делает человека виновным. Значит, она вообще не виновата? - спросите вы. Глупый вопрос. Если бы мы смогли ответить на него, наш мир напоминал бы таблицу умножения. И тогда вы увидели бы, насколько он хуже существующего.

Перевод Эллы Венгеровой http://www.vengerova.ru/01.01.01.03/works.

aspx