Семь экспедиций на Шпицберген

Глава I Радость открытия

Когда мы приближались к Шпицбергену, мать-природа наглядно показала нам, на что она способна в этих широтах. Старенький «Сестрорецк» (построенный еще в 1912 году для балтийских линий) кряхтя карабкался с одной волны на другую, и происходившее в его каютах, где, помимо нашей экспедиции, размещалось полторы сотни шахтеров и членов их семей, не поддается описанию. Дьявольская какофония звуков, в которой мы с тревогой улавливали плеск воды на судне, могучие удары волн по его обветшавшему корпусу, треск рвавшихся заклепок и визг винта, который обнажался, когда судно задирало на очередном гребне корму к небу. Глухой шум издавали при своем движении по палубе багаж и другие вещи, не закрепленные незадачливыми пассажирами.

Гигантский циклон над Гренландским морем развел волны, напоминавшие холмы зеленоватой воды с просвечивающим гребнем и полосами пены на склонах, которые то и дело закрывали горизонт. Что для таких громадин наше суденышко водоизмещением две тысячи тонн! Воздух густо насыщен водяной пылью — это сильный ветер срывает гребни с волн, рассеивает их над морем. С надстроек можно разглядеть, как на корме среди взбесившейся воды в специальных гидрокостюмах работают матросы из аварийной команды: не выдержав тяжести воды, там разошлись палубные швы. Степень повреждений я оценил, когда, вернувшись в каюту, обнаружил вспучившуюся переборку у своей койки и погнутый могучий пиллерс[1].

Для меня этот шторм не в диковинку: арктические воды уже испытывали меня «на прочность», причем штормом более сильным, чем сейчас. К тому же привычка всему искать объяснение (ведь я на судне не только пассажир, а еще и научный работник) взяла верх над переживаниями, и я стал размышлять, в чем причина разбушевавшегося в этом районе Арктики шторма. Тут проявилось действие по крайней мере трех природных факторов: во-первых, близость области низкого давления на севере Атлантики; во-вторых, обширность акватории Гренландского моря, которое, как известно, относится к морям средиземного типа; в-третьих, влияние Гольфстрима. Если бы не он, мы оказались бы под защитой морских льдов, как это обычно бывает в морях, по которым проходит Северный морской путь. Об этом нелишне вспомнить, поскольку оледенение на арктических архипелагах тысячами незримых нитей в системе природных взаимосвязей взаимодействует с океаном, в основном с севером Атлантики, откуда поступают питающие ледники осадки.

В тумане долго прятался одинокий остров Медвежий, как бы выдвинутый навстречу нам форпост Шпицбергена. Да и сами берега архипелага открылись с большим запозданием — хмурые, гористые, заснеженные... Потом волнение стало стихать, судно прибавило ходу, и на исходе 9 июня мы были уже у входа в Ис-фьорд. Казалось, зима и не думала уходить отсюда: снег сверху донизу одел окрестные горы, снег на прибрежной равнине, повсюду снег, снег и снег... Однако важнее, что припай уже вынесло из устья Ис-фьорда и из Грен-фьорда — это уже несомненные признаки весны. Об ее приходе возвещает и полярный день, который здесь наступил с середины апреля.

Мы не выпускаем из рук биноклей, карт и фотоаппаратов. У автора этих строк своя причина для приподнятого настроения — «получить» в день рождения целый архипелаг выпадает не часто и не каждому...

Первая остановка в Баренцбурге. Здесь, как и в Пирамиде, в самом центре Западного Шпицбергена, расположен принадлежащий Советскому Союзу действующий угольный рудник, находящийся вместе с другими советскими рудниками в ведении производственного объединения «Арктикуголь»[2]. Это обстоятельство для нашей экспедиции — как первой, так и всех последующих — имело, разумеется, огромное значение. Ведь нам предстояло работать в нелегких полярных условиях. Экспедиции, отправляющейся сюда «налегке», без соответствующего экстремальным условиям материального обеспечения, нечего и рассчитывать на какой бы то ни было успех, кроме как на отчаянный риск. Вот почему практически все зарубежные исследователи вынуждены везти на Шпицберген буквально все, что нужно человеку в суровом экспедиционном быту. Мы же были, в сущности, освобождены от таких забот: руководство «Арктикугля» обещало нам содействие в материальном обеспечении — от транспорта (вертолетов) до продовольствия. Поэтому у нас есть все основания говорить о том, что наша успешная научная работа на Шпицбергене в значительной степени обязана доброжелательной поддержке и помощи советского производственного объединения «Арктикуголь».

В Баренцбурге часть пассажиров под звуки оркестра и приветственные возгласы — это встречавшие радовались прибывшей смене — сошла на берег. С оставшимися на борту шахтерами мы по Ис-фьорду переходим в Пирамиду, где и будет наша база. С нее начнется наша работа на ледниковом плато Ломоносова и на леднике Норденшельда. В Пирамиде снова оркестр и крики «Ура!». Велика радость тех, кого сменяют и кому предстоит вернуться домой, к родным местам.

«Это что же, за прошлогодним снегом?..» — не без юмора осведомилась у нас хозяйка гостиницы, где мы временно разместились. И сама же ответила: «А у нас весь год воду-то с ледника берут...»

Уже 13 июня к фронту ледника Норденшельда по припаю, тронутому весенним таянием, выступила наша экспедиция почти в полном составе (из пятерых четверо). По-бурлацки перекинув лямки через плечо, мы волокли за собой сани с экспедиционным скарбом и всем необходимым для работы в нижней части ледника Норденшельда, где мы рассчитывали управиться за неделю. Впечатления первого полевого дня оказались суровыми.

За восемь часов по протаявшему льду ценой немалых усилий мы одолели двенадцать километров и стали лагерем на северном берегу бухты Адольфа. Стоянка удобная — рядом ручейки талой воды и залежи плавника на топливо. Разбиваем две палатки, размещаемся в них, сооружаем из камней очаг, и лагерь готов.

На следующий день мы забросили часть груза на ледник и приступили к снегомерным работам и бурению. Высота над уровнем моря не такая уж большая, менее двухсот метров, тем не менее весна здесь совсем не чувствуется, то и дело слух улавливает вкрадчивое шуршание поземки.

Сейчас специфика нашей работы — вручную бурим лед. Работа на изнурение, но, увы, только так можно узнать, что творится в теле ледника ниже слоя сезонных изменений. Поначалу жестоко пострадали от лямок наши плечи, потом, в последующие дни, огромные физические нагрузки достались рукам, ногам и всем нашим мышцам.

В первый же день мы провели на леднике не менее двенадцати часов, и после возвращения в лагерь кое-кто предпочел спальный мешок еде. Это был жестокий темп, но лишь так мы могли уложиться в отведенное нам время. Не обошлось без мелких неудач — в пятиметровой скважине остался бур, к счастью со штангой, пришлось вырубать из льда.

Без акклиматизации, не досыпая, люди самоотверженно делали свое дело, работа быстро подвигалась. Надо отдать должное нашему научному руководителю Л. С. Троицкому, он удачно наращивал наши усилия на решающих направлениях. Самым трудным, как и ожидалось, оказалось бурение двадцатипятиметровой скважины, на что ушли сутки. Зато мы узнали, что по термическому режиму ледник занимает промежуточное положение между льдами Северо-Восточной Земли и ледниковым плато Изаксена.

Пока мы, по сути дела, повторяем наблюдения X. В. Альмана.

После бурения — в лагере распростертые тела на гальке в самых живописных позах. Когда я наступил на одно из них (сил поднять ноги повыше не оставалось), тело пострадавшего не реагировало! Реагировал Володя Михалев, прохрипевший сквозь распухшие от солнечного ожога губы: «Какие люди...»

Весна подступала к нашему леднику одновременно осторожно и неотвратимо. Потемнели окрестные горы — подтаял снежок. У больших камней на леднике появилась талая вода. В Билле-фьорде взламывается припай и появляются разводья. На леднике солнце жарит вовсю — отраженные снегом солнечные лучи обожгли наши лица, у многих распухли губы и носы, некоторые жалуются на глаза. Лицо нашего научного руководителя Л. С. Троицкого напоминает кровавый бифштекс. Нелегко дается нам этот ледник. Поэтому, что бы мы ни сделали, нам это представляется успехом. Первый такой успех ощутили мы, когда, производя снегосъемку, поднялись вверх по леднику и немного не дошли до нунатаков Эккокнаусан (Эккокнаусан, по-норвежски,— «Эхо скал»)[3].

Методика снегомерных съемок предельно проста. Через сто метров, отмеряемых шнуром, втыкаем в снег тонкий щуп, определяя границу с фирном, горизонтом прошлогоднего таяния, затем снимаем отсчет по глубине. Через каждый километр отрываем шурф и производим послойное измерение плотности, что позволяет нам подсчитать водозапас.

Завершился первый этап работ «привязкой» фронта ледника, которую вдвоем с В. И. Михалевым мы провели прямо с припая. За время пребывания в лагере мы убедились, что ледник Норденшельда не дает крупных айсбергов. Об этом же свидетельствовали многочисленные лежки нерпы в непосредственной близости от фронта ледника. И все же, разбивая базис или ловя ориентиры в визир буссоли, я невольно вслушивался в потрескивание ледника и шорох осыпающихся ледяных обломков. Лишь раза два в воду свалились сравнительно небольшие глыбы, не представлявшие опасности.

Промер глубин, показавший колебания в пределах от шестнадцати до восьмидесяти двух метров, свидетельствовал о сложном характере морского дна вблизи ледникового фронта, который, судя по нашим наблюдениям, с 1949 года отступил на несколько метров.

Жалко оставлять обжитой лагерь. Не только мы с ним сжились, но, кажется, и окружающая фауна. Жирный лахтак (тюлень Erignathus barbatus), облюбовавший местечко в метрах двухстах от лагеря, так и не ушел от своей лунки, с интересом знакомясь с нашей лагерной жизнью. Огромный бургомистр (чайка Larus hyperboreus) спокойно шлялся вокруг палаток, стоило собраться нам на очередной перекус у костра. На совести этой прожорливой пташки немало наших пропаж, включая килограммовый кус корейки. Однажды она даже продегустировала содержимое нашей кастрюли.

Итак, первый этап завершен. Захватив лишь самое необходимое, мы 18 июня вернулись прежним путем в Пирамиду. Местное население с уважением и сочувствием смотрело на наши обгоревшие физиономии.

Наконец в Пирамиде собрались все, и подготовка к высадке на ледник закипела. Груда добра, которую мы собирались переправить на ледниковое плато Ломоносова, грозила, кажется, превзойти размерами пирамиду Хеопса.

Тогда мы еще не имели опыта работы с вертолетчиками в условиях Шпицбергена, отсюда и недоразумение.

23 июня мы сообщили вертолетчикам: дескать, погода неустойчивая, вылет на время отложите... Я уже начал было обдумывать маршрут по ближайшим ледникам, чтобы не терять времени, как вдруг окрестности огласил рев моторов. К месту посадки вертолетов мы примчались все, и тут командир вертолетчиков в довольно энергичных выражениях изложил свое мнение по поводу нашего погодного прогноза. Нам стало ясно, что понимание вертолетчиками «летной» и «нелетной» погоды в арктических условиях существенно отличается от нашего...

Грузились в бешеном темпе, и вскоре первая машина, размахивая винтами, словно сорвавшаяся с места мельница, умчалась к леднику Норденшельда. Я сделал было попытку улететь на ней, но меня удержало на месте руководящее указание.

Когда спустя час машина вернулась, а с ней и один из наших товарищей, его лицо имело самое озадаченное выражение. Сели, да не туда!.. Теперь уже никто не мог меня остановить, а механик даже вежливо подсадил на лестницу-стремянку позади пилотской кабины. Загремел мотор, и мы в воздухе. Вот уже и фронт ледника Норденшельда, вкось и вкривь перебитый множеством трещин, а слева и справа проплывают вершины, ставшие такими привычными за время пребывания в бухте Адольфа. Ориентиров было больше чем достаточно, а видимость не могла быть лучше. Я попросил пилотов пройти над центральным нунатаком Эккокнаусана курсом на восток, и, когда, судя по скорости, мы пролетели шесть километров, на ледораздел ледникового плато Ломоносова полетела дымовая шашка. Для меня это был первый шаг в карьере самодеятельного штурмана-визуальщика, а для пилотов — первая посадка на ледники архипелага.

Машина, оставив груду разбросанного имущества, улетела, и я остался один наедине со Шпицбергеном. К счастью, недолго, потому что второй вертолет появился довольно скоро, и я мог вздохнуть с облегчением... Дальше все шло хорошо: с каждой очередной машиной росло количество доставленного имущества, резко увеличилось «народонаселение» плато, становилось даже излишне шумно. Пожалуй, такого количества людей ледниковое плато Ломоносова не видело с 1901 года, когда сюда добрались русские геодезисты под руководством Ф. Н. Чернышева, выполнявшие измерения дуги меридиана. (Они-то и присвоили ледниковому плато имя российского гения.) Мы были их преемниками в изучении архипелага, и это ко многому обязывало.

Мы оставались впятером до 30 июня, и за это время ледниковое плато Ломоносова приобрело вполне цивилизованный вид. Его ледораздел оседлали две палатки — круглый каркасный КАПШ (каркасная арктическая палатка Шапошникова) и обычная двускатная из легкого брезента. Последняя предназначалась под продукты и другие деликатные вещи, требовавшие укрытия от непогоды, но была на неделю оккупирована маршрутниками — Троицким и автором этих строк. Персонал стационара (три человека) устроился в КАПШе, где даже после установки печки, отапливавшейся пирамидским углем, вполне хватило места для троих. Убранство руководящих апартаментов дополняла рация. В стороне от КАПШа вскоре возникли очертания метеобудки в окружении осадкомера, актинометрической стрелы, градиентной мачты и целого леса реек. Слава Маркин развернул свое хозяйство для познания климата ледников. Это место я старался посещать пореже, невзначай можно было угодить в свежеотрытый шурф или наступить на хрупкий термометр.

С высоты тысячи ста метров над уровнем моря на востоке в солнечной дымке отчетливо прорисовывалась плоская глыба острова Баренца со светлым язычком ледника Дуквиц. По прямой до него было всего восемьдесят километров — увы, пока недоступных. Ледниковая поверхность в том направлении снижалась настолько круто, что интереснейший ледник Негри, в истоках которого находился наш лагерь, нельзя было увидеть. Ограничивала обзор к востоку и горная цепь меридионального направления с гребнем почти на уровне нашего ледораздела. Она была сложена цветными породами, радовавшими глаз при солнечном освещении: гора Сванберг густо-синяя, а горы Рогачева темно-красные, почти вишневые. На западе, откуда мы прибыли, отчетливо просматриваются верховья Билле-фьорда и гора Пирамида над одноименным поселком.

Нам предстояло побывать в этих местах, чтобы «сомкнуть» наши наблюдения с теми, что уже выполнены у фронта ледника Норденшельда. С плато красавцы - нунатаки Ферьер и Терьер на задворках этого ледника гляделись не столь величественно и воспринимались как рядовые ориентиры. Еще одна существенная деталь — ледораздел ледникового плато Ломоносова является одновременно и главным водоразделом Западного Шпицбергена. Поэтому и выходило, что Славина метеоплощадка располагалась в бассейне Баренцева моря, а место для бытового мусора и отходов — уже в бассейне Гренландского.

За неделю мы преуспели во многом. Не только начали метеонаблюдения, но и сумели выполнить снегосъемку до истоков Негри, то есть до высоты пятисот метров. Здесь мы уперлись в зону трещин и пришлось отступить, ограничив маршрут одиннадцатью километрами.

А жаль было все-таки отступать. Тут нам представилось нечто интересное: местность понижается, а количество снега меняется мало, хотя привычнее было бы видеть иную картину — чем ниже, тем снега больше.

Чем это объяснить? Что это — случайность, сезонный сюрприз природы или же здесь проявилась какая-то, пока нам неведомая закономерность?

Мы занимались не только наукой или хозяйством стационара. В скверную погоду перетащили сани с грузом от лагеря до Эккокнаусана, где попали под свирепый ураганный ветер, который не дал поставить палатку, и участники маршрута вернулись к КАПШу, хлебнув по дороге сильных впечатлений. Окончательно на нунатаки Эккокнаусан мы с Троицким перебрались в последний день июня, выполнив по дороге очередную снегомерку. Интересный результат: по сравнению с восточным участком на таких же высотах, что и там, здесь снега почти в два раза меньше.

Это первый реальный шаг в полевых исследованиях к разгадке тиррелловской «головоломки оледенения Шпицбергена» со времени ее возникновения.

Как мы и ожидали, осадки в виде снега поступают здесь с Баренцева моря, причем его количество уменьшается к центру острова. Кажется, мы были первыми, кто пришел к мысли связать разгадку тиррелловской «головоломки» с поступлением осадков со стороны Баренцева моря. Полевые наблюдения подтвердили наше предположение.

Ну и местечко досталось нам!.. Серые и красноватые гранитные скалы с выветренной рыхлой корой, обильно поросшие черными и красными лишайниками. Поскольку работали мы в «ночное» (по привычному для нас ритму жизни в условиях полярного дня) время, то нунатаки, где мы расположились, против солнца, с темной, неосвещенной стороны, выглядели мрачно — свирепыми, дьявольски неуютными.

На ледник мы спускались по огромной снежной косе — еще один признак преобладания восточных ветров в этой части Шпицбергена.

Непрекращающийся ветер, завывавший в скалах, нещадно трепал нашу палатку.

Быстро выставили створ для наблюдении за движением льда.

Теплеет, однако это создаст новые трудности. Снежные мосты подтаяли, ослабли, и я, не сумев остеречься, провалился в трещину. К счастью, все обошлось...

В горах на побережье совсем мало снега, ниже на леднике лужи, залив освободился от льда, хотя время от времени остатки льда вырываются из укромных бухт и ветер выносит их в море.

Спустя сутки к нам присоединился Михалев. Его появление у нас совпало с усилением ветра — он совсем озверел, и нам пришлось перенести палатку и поставить ее ниже по склону, причем на искусственной террасе. Новое место приглянулось, кажется, Володе. «Вид на море — это прекрасно!» — изрек он под рев ветра и забрался в спальный мешок. Он прибыл кстати. После сна со свежими силами мы «сомкнули» снегосъемки, выполненные здесь, с теми, что ранее были произведены в нижней части ледника. Мы расценили это как большой успех: программа первоначального этапа выполнена, осталось кое-что доделать, правда, не самое приятное, например бурение.

Прилетел вертолет и увез нашего научного руководителя для переговоров с одной из иностранных экспедиций — с обещанием вернуть шестого. Отъезд Троицкого, когда нам и без того физически трудно, а тут еще свирепый ветер, будто желавший во что бы то ни стало выжить нас отсюда, мы восприняли как удар судьбы. На комментарии в крепких выражениях недостатка не было. В конце концов решили: действовать, как было намечено ранее...

На бурение мы отправились с отчаянной решимостью. Но, несмотря на «усиленное» питание (содержимое кастрюли на троих досталось двоим), выдохлись и сдались на четырнадцати метрах... Наградой за наши муки были интересные данные, полученные Володей. Оказалось, что картина температурного режима в этой скважине иная, чем на той — нижней.

После окончания бурения сделали попытку пробиться к своим на плато Ломоносова, но нарвались на «мордотык» со скоростью порядка тридцати метров в секунду (то есть практически за пределами шкалы Бофорта) и снова вернулись к нашей палатке... Дальнейшие события объясняет записка, оставленная нами в гурии[4] на случай прилета вертолета: «Уважаемый Леонид Сергеевич! Пробурена 14-метровая скважина — на большее нас не хватило, сделали все, что могли. Так как мы не уверены в погоде 6.07.65, то решили идти на нижний створ. Наш путь следования: Эккокнаусан, далее по продольному створу на июльскую термометрическую скважину с выходом на правую морену против горы Де Геера...» и т. д.

Весь день 6 июля мы провели вблизи палатки у подножия горы Де Геера в несбывшейся надежде увидеть или услышать долгожданный вертолет с Леонидом Сергеевичем на борту. Увы, наши ожидания не сбылись... К этому времени мы положили начало еще одному скоростному створу и пришли в себя от впечатлений Эккокнаусана. Последняя ночь у подножия Де Геера была «ночью размышлений и великих решений», причем совет проходил в процессе непрерывного хождения вокруг палатки в сплошном тумане[5]. На совете было обсуждено положение с продуктами, шансы на появление вертолета в ближайшие дни, роль Русанова в арктических исследованиях, «недостатки природы субтропиков по сравнению с природой Арктики» и т. д. Осуществляя принятое решение, рано утром 8 июля мы благополучно прибыли в еще охваченную сном Пирамиду. Удовлетворив любопытство местных обитателей, порядком изумленных нашим появлением, мы поинтересовались о вертолете. «Во всяком случае, не в ближайшее время»,— гласил ответ.

Позднее мы встретились в Пирамиде с Троицким, подвели и первые итоги. Теперь мы можем оценить вещественный баланс ледника Норденшельда, если получим данные о расходе льда в течение лета. Если нет, то все, что мы имеем, можно будет выбросить в «ближайшую урну». Так же обстоит дело и по многим другим разделам программы. Оснований успокаиваться на достигнутом у нас не было. Главным для экспедиции становилось завершение наблюдения на плато Ломоносова и леднике Норденшельда.

Зингеру и Маркину на ледниковом плато Ломоносова выпала честь первыми начать свою научную вахту в этом ледяном краю. Вдвоем они оставались весь июль и почти половину августа... Правда, им не пришлось выкладываться на износ в маршрутах, как нам, но, по-моему, легче им не было: повседневная монотонность, однообразие при выполнении рутинных наблюдений, а без них не обойтись... Это, пожалуй, хуже физической усталости. Радио в таких ситуациях, конечно, не заменяет живого повседневного контакта с людьми. Кроме того, отсутствие третьего человека на стационаре затрудняло выполнение важнейшего раздела научной программы стационара — проходки глубокого шурфа в фирново-ледяной толще.

Хотя КАПШ гарантировал относительно сносные условия существования и защищал первожителей плато от непогоды, Арктика обращалась с ними сурово, о чем свидетельствуют сухие строки научного отчета: «В июле отмечено 3 полностью ясных дня, 16 полностью пасмурных и 23 дня с туманом.... В июле средняя суточная температура воздуха только 6 раз поднималась выше нуля, оказавшись в среднем отрицательной (—1,5°) ...Скорость ветра в среднем за июль на высоте 1 метра была равна 4,5 м/с. Трижды за время наблюдений ветер достигал ураганной силы».

По описанию Зингера, в такие моменты «казалось, что КАПШ вот-вот покинет своих постояльцев и бросится наутек. Тонкие стенки надувались и приподнимались, деревянные полудуги-стрингера, на которых держался палаточный шатер, трещали и стонали. Печные железные трубы предпринимали не одну попытку сорваться с места, но крепко притянутые проволокой к специальным креплениям, лишь понапрасну осатанело колотились о печку и крышу. Ветер непрерывно хлестал по брезенту миллиардами снежинок, несшихся с ураганной скоростью. Можно было подумать, что метель забивает в КАПШ гвозди».

Определенно, даже если кое-что отнести на излишние эмоции, нашим товарищам приходилось несладко. Знаю по себе: в таких случаях трудно оставаться оптимистом. В особенности если не знаешь, удалось ли тебе сделать что-либо ценное для науки. Наша же профессия такова, что это обычно бывает известно после завершения камералки[6].

А пока день за днем им приходилось проводить наблюдения по программе (каждый день практически одни и те же) и вести нехитрое и такое непростое хозяйство по обеспечению жизнеспособности своего крохотного научного стационара, выполнявшего первые гляциологические исследования в этой части Шпицбергена, чтобы ликвидировать одно из последних белых пятен на карте оледенения архипелага. На долю современного гляциолога такое выпадает не часто.

В конце июля в радиограммах с плато Ломоносова стали проскальзывать нотки нетерпения. Видно, наши коллеги были основательно удручены неудачными попытками Троицкого и автора этих строк вместе с Михалевым пробиться к ним — все время мешала непогода. Настоящая зима, только летом. Летняя «зимовка» да и только! Не случайно в этих радиограммах стали появляться указания на «аномально холодное лето», а сверх того настойчиво подчеркивалось, что «период положительных температур закончился, абляция прекратилась».

Нам было понятно нетерпение наших коллег, мы сами стремились к встрече с ними, причем именно на плато Ломоносова, ведь нам предстоял повторный маршрут вниз по леднику для получения характеристик поведения ледника летом. И все-таки они были молодцы: не дождавшись подмоги, сами (вдвоем!) начали проходку глубокого шурфа. Первая запись об этом событии в моем дневнике сделана 27 июля.

Благодаря этому шурфу было установлено, что количества воды за лето явно недостаточно, чтобы промочить полностью накопившийся за зиму снег. Поэтому плато Ломоносова следует отнести к холодной фирновой зоне, ранее описанной лишь на Северо-Восточной Земле. Без этого расшифровка стратиграфии снежно-фирновой толщи невозможна. Похоже, что повыше, например у горы Ньютон, достигающей одной тысячи семьсот семнадцати метров, могут оказаться участки и снежно-ледяной зоны, характерной для Антарктиды.

Встреча на ледоразделе ледникового плато произошла только 12 августа. Получив с утренним сроком связи радиограмму: «Приготовьтесь к приему двух вертолетов. Начиная с 12 часов передавайте Пирамиду ежечасно сведения о погоде. Троицкий»,— Зингер и Маркин приступили к ликвидации палаточного хозяйства. Когда от КАПШа остался голый каркас, Маркин, опасливо поглядывая на клочья низких облаков, наползавших от ледника Негри, заметил:

— Только и осталось, чтобы вертолеты не прилетели...

Рация теперь стояла под открытым небом, и каждый час с антенны шли в эфир сведения о погоде. В это время оба вертолета уже сидели в Пирамиде, и уставшие экипажи, наработавшиеся с утра, обедали в столовой. Наша троица — Троицкий, Михалев и автор этих строк — в полном полевом снаряжении и со всем имуществом также пребывала в ожидании. Настроение несколько торжественное, хотя в то же время и тревожное: как все обернется, неужели подведем ребят?..

Последняя радиограмма с плато об ухудшении погоды подстегнула пилотов. Мы летели с одним из наиболее опытных пилотов «Арктикугля» Фурсовым. Экипаж второго вертолета, недавно сменившийся, не имел опыта посадок на ледниках и поэтому взлетал вторым.

Высадка на плато осложнялась попутными заданиями по обеспечению возвращения маршрутной группы: для нее надо было выбросить продукты у подножия горы Де Геера и на Эккокнаусане, а также забрать имущество, которое мы оставили там с Михалевым в июльском маршруте после «похищения» Троицкого.

Эти дополнительные операции потребовали не менее трех посадок и вызвали нетерпеливое недоумение у двух наших товарищей, еще находившихся в их бывшем лагере на плато Ломоносова. Ведь, по их мнению, происходило нечто необъяснимое: они слышали гул вертолетных двигателей, судя по всему, вертолеты взлетали, садились, опять взлетали, непонятно где и непонятно зачем, а погода неумолимо ухудшалась, с Баренцева моря угрожающе подбиралась облачность. Надежда расстаться с надоевшими снегами ледникового плато Ломоносова во второй половине дня стала совсем призрачной... Вертолеты летают где-то поблизости, будто кого-то ищут, но не могут найти. Не их ли?..

Но вот первая машина низко, с нарастающим ревом несется от скал Эккокнаусан, слегка зависает и садится на фирн. Затем в небе, увеличиваясь в размерах, возникает второй винтокрылый силуэт. Люди в поношенных штормовках и меховых куртках бросаются друг другу в объятия, наспех передают пачки писем, выкрикивают сквозь гул моторов новости, что-то объясняют друг другу...

Разгрузка вертолетов сменяется такой же поспешной погрузкой, затем последние рукопожатия, и вскоре гул моторов растворяется в пелене снега, плотной завесой закрывшей горизонт. «Вовремя смылись ребята,— записал я вечером в своем дневнике,— буквально в последнюю дырку. Быстро села облачность, и у нас туман с мелким снежком и небольшим ветром». Арктика остается Арктикой и в августе.

Теперь можно подумать о том, что предстояло нам. Прежде всего об укрытии от непогоды. Наше жилье на ближайшую неделю — снежная яма, перекрытая сверху остатками КАПШа и куском брезента вместо крыши, на «полу» также остатки досок и надувные матрасы, отсыревшие оленьи шкуры, рюкзаки и т. д. Среди спальных мешков с трудом находится место для примуса. Сверху хлещут струйки воды, на которые мы отзываемся проклятиями. Снаружи остатки упаковки, ненужный теперь уголь, разбитые ящики... И все это в промозглой белесой мгле, когда туман сливается со снегом.

Укрепляем наше логово, подсыпаем снежку, строим из снега защитные стенки, отрываем в нем что-то вроде хода сообщения... Брошенную железную печку раскочегариваем... под открытым небом — она не для снежного дома! А просушиться, натопить воды надо. Натопив снега, Троицкий предлагает устроить баньку. Предложение не нашло поддержки и сочувственного отклика. В нашем логове темновато, читать можно только со свечкой. «Иконы нам не хватает...» — пробурчал Михалев.

На следующий день набросились на шурф. Михалев рубит пешней лед, а мы, Троицкий и я, впрягшись в конец веревки, перекинутой через шкив, вытаскиваем бадью со льдом, напевая временами «Вира помалу! Вира помалу!» на мотив песенки герцога из «Риголетто»... В первый день прошли маловато — всего девять метров десять сантиметров. Невольно смещаемся в работе снова на ночные часы. К утру 16 августа — одиннадцать метров, на следующее утро — уже тринадцать. В это время заполночь здесь — это вроде сумерек в нашей средней полосе. Появляется белый диск луны. Температура обычно два-три градуса ниже нуля, на снегу — до одиннадцати. Петь мы перестали, шурф глубже, дыхания уже не хватает. Вытянув бадью на всю длину веревки, я остаюсь на месте, а Троицкий несется к шурфу, подхватывает бадью и с трудом ставит ее на край шурфа, высыпает содержимое — и все начинается сначала...

18 августа состоялся примечательный разговор:

— ...И мы съели последнюю банку консервов?

— Да.

— И всю сгущенку?

— Да! — со смехом.

— Что же осталось?

— Макароны, которые где-то здесь в снегу лежат, свежезамороженный синтетический носок Маркина. Остальное на Эккокнаусане.

— Да-а, ситуация...— подвел итог Михалев.— В таком положении Де Лонг, Грили и Франклин, как известно, уже принимались за сапоги... А у нас-то они резиновые! Впрочем, Марк Твен варил суп из барометра...

Шутки шутками, а ведь действительно, и сроки, и продукты, и работа — все к концу. Погода же не считается ни с чем. На что нас хватит, все наше... Кончаем описание шурфа. Судя по предварительным данным, мы вскрыли толщу фирна и льда примерно за десяток лет, причем аккумуляция 1964—1965 годов оказалась наибольшей, примерно одна тысяча триста миллиметров — в пересчете на воду. Это намного больше, чем на метеостанциях в центре острова. Со дна шурфа мы еще забурились на десяток метров (соответственно с измерением температур), поставив очередной рекорд Шпицбергена.

Все, программа на ледниковом плато Ломоносова исчерпана...

В знак признания нашей победы и своего более или менее благосклонного внимания к нам Арктика вечером 19 августа чуточку приподняла облачный покров, и мы тут же вышмыгнули в приоткрывшуюся щелку. Большего нам и не понадобилось, чтобы вновь оказаться на долгожданных нунатаках Эккокнаусан, где полтора месяца назад Арктика подвергла наше терпение жестокому испытанию.

Теперь мы не узнаем знакомых мест. Оказывается, здесь, во-первых, не мрачно, а скорее совсем наоборот; во-вторых, необычно тихо, совершенно безветренно; в-третьих, довольно тепло; в-четвертых, сухо; в-пятых, ближе к людям; в-шестых, полно продуктов; в-седьмых... Я не рискую приводить полностью перечень достоинств этих мест. Без приключений мы провели все необходимые наблюдения на скоростных створах и абляционных рейках, спали в роскошной сухой палатке, которую ни разу не поколебало порывом ветра. Правда, перебравшись к подножию горы Де Геера, мы вновь встретились с непогодой, но уже ничто не могло помешать нам на завершающем этапе работ. Мы еще раз выиграли в поединке с Арктикой, и уже 26 августа были в Пирамиде. Операции на ледниковом плато Ломоносова и леднике Норденшельда наша экспедиция, проявив выдержку и настойчивость, завершила в намеченном объеме, а это немало.

Однако мы сделали больше, даже тогда, когда обстановка, казалось, была против нас, потому что время, истраченное на неудачные попытки вернуть Михалева в лагерь на плато Ломоносова, мы частично использовали для попутных наблюдений, на которых следует остановиться подробнее.

Еще 11 июля наша троица вновь организовала лагерь у горы Де Геера в надежде начать подъем, но не тут-то было... Прождали до 14, действуя в нижней части ледника в основном по «сгущению» пунктов начатых ранее наблюдений, пока не истратили запас продуктов. Решили заброску Михалева поручить вертолетчикам (но им это не удалось) и перебрались на Землю Бюнзова в долину Матисон, где почти до конца месяца занимались в основном проблемами древнего оледенения, облазив все побережье Билле-фьорда от мыса Экхольм до Пирамиды. Нас интересовала проблема преемственности современного и древнего оледенения. Является ли современное оледенение реликтом древнего или нет? Многие его характеристики получают различное толкование. Ведь история древнего оледенения в значительной мере восстанавливается, как уже было сказано во вступлении, на принципах актуализма, то есть на аналогиях с современным, но часто генезис одних и тех же отложений различными исследователями объясняется по-разному.

В долине Матисон Троицкий и Михалев работали на очень интересном разрезе. Интересном в том смысле, что он мог внести ясность в давние споры по поводу следов реликтового оледенения. Сами же споры объясняются просто: никто толком не знал, по каким признакам следует определять эти следы. По рыхлым отложениям? Так известно, что их могут формировать как ледники, так и морские льды, которые способны переносить валуны и оставлять «типичные» ледниковые шрамы на прибрежных скалах и т. д. Позднее Троицкий начал охоту на фораменифер с помощью дночерпателя, потому что по этим мельчайшим раковинам можно судить о том, какой была температура морской среды в прошлом.

В одном из маршрутов туман отрезал нас от лагеря, и мы вышли на домик, где жили английские геологи из экспедиции Кембриджского университета, оказавшие нам вполне радушный прием. Помимо взаимной помощи в полевых исследованиях, англичане предоставили нам карты и научную литературу, включая работу Дж. У. Тиррелла. Ознакомившись с ней, мы поняли, что в постановке ключевой проблемы оледенения Шпицбергена мы не были первыми. Сама проблема для своего времени оказалась настолько сложной, что перед ней отступил, как мы помним, и сам X. В. Альман, а потом о ней попросту забыли. Нам повезло, потому что мы затем самостоятельно вышли на нее. Кстати сказать, вышли очень вовремя, то есть когда достигнутый уровень науки позволял решить ее по совокупности природных связей, причем на количественной основе. Но тогда, в конце полевого сезона 1965 года, пути решения оставались для нас еще неясными.

В первой декаде августа мы работали в окрестностях норвежского поселка Свеагрува. Здесь находится Дамес-морена — типичный моренный вал. В литературе Дамес-морену склонны считать следом древнего оледенения. Но мы нашли в слагающем морену материале множество теплолюбивых ракушек-гребешков Pecten, причем, как говорят геологи, in situ[7]. Многое может сказать и пень, который мы извлекли из этой морены: если удастся определить его возраст по углероду-14, мы узнаем окончательно, когда же образовалась Дамес-морена. Пока приходится признать, что так называемая морена—это гигантский отторженец (по крайней мере частично), блок донных отложений, включая ледниковые, захваченный и перенесенный ледником Паула еще, видимо, в верхнем голоцене, надвинутый на остатки глетчерного льда.

Работа палеогляциолога, специалиста по древним оледенениям, сводится в основном к поиску следов таких оледенений, оставленных, как правило, в виде морен и морских террас. Возраст этих следов определяется обычно по абсолютному возрасту ракушек, древесины и других органических остатков. Однако органикой богаты морские отложения, а ледниковые не очень, если не считать того, что ледники могут захватить при своем движении. Отсюда, конечно, 'сложности и трудности, которые палеогляциологу приходится преодолевать.

Свеагрува запомнилась мне еще вездесущим племенем, имя которому — туристы, хотя Шпицберген в зону так называемого организованного туризма пока не входит. Судя по записям в соответствующей книге, сюда наведывались норвежцы, финны, немцы, канадцы... «Интересно,— подумал я,— а не заносит в Свеагруву туристов из каких-нибудь более отдаленных мест? Из Перу, например, или из Таиланда?» Таковых не оказалось.

Возможно, самые интересные маршруты состоялись уже после нашего возвращения с плато Ломоносова. Мы работали тогда с Троицким в самом сердце Шпицбергена — на Земле Норденшельда в долине Адвент и по контрасту сравнивали здешние оледенения с тем, что видели недавно. Леонид Сергеевич занимался своим любимым занятием — «уничтожал» следы древнего оледенения, отмеченные предшественниками. Например, после его обследования некоторые древние моренные холмы «превратились» в обычные современные гидролакколиты — булгуняхи (или «пинго» по американской терминологии)[8]. Запомнились эти маршруты еще и потому, что происходили в конце полевого сезона, когда печаль предстоящего расставания с полюбившимся районом странно переплетается с тоской по дому — особое состояние души, так знакомое профессионалам-экспедиционникам.

Лето уже кончилось, первые звезды в ночных сумерках, снег на горах спускается все ниже, замерзают озера среди морен.

Всюду, где только была возможность, я «привязывал» концы ледников, но пока эти наблюдения — несортированный материал, в котором предстоит разбираться. Еще одно воспоминание — ночь, которую я провел в одиночестве в доме, известном среди советских шахтеров как дом Русанова, мысленно общаясь с теми, кто строил его...

Однако можно подводить итоги полевого сезона, пора. Идея обусловленности распределения ледников на главном острове архипелага поступлением осадков подтверждается нашими наблюдениями на ледниковом плато Ломоносова. Такие показатели, как количество осадков, размеры и положение ледников,— все одно к одному, все взаимосвязано. В будущем следует попытаться проследить положение границ питания ледников[9], тем более, что в литературе об этом толком нет ничего. Уже одно то, что нашим товарищам удалось охарактеризовать климат неизученной части архипелага, говорит само за себя. Климатические характеристики здесь другие, чем наблюдал X. В. Альман на ледниковом плато Изаксен или на Северо-Восточной Земле. То же относится и к наблюдениям за температурой льда и процессов ледообразования. Вещественный баланс ледника Норденшельда оказался положительным, причем среди других ледников северо-восточного района он находится в наименее благоприятных условиях, и это настораживает, потому что привычнее в наше время получать данные о сокращении оледенения. Или у нас непонятный просчет, или наши оценки создают основу для новых самостоятельных разработок. Снова и снова проверяем полученные результаты — ошибки нет. Значит, надо формировать новые, но тщательно обоснованные выводы, не боясь спорить с предшественниками, тем более что прецеденты уже были. В целом ледники отступают, но медленнее, чем раньше. В деталях, как и в причинах, предстоит разбираться. В области палеогляциологии нет убедительных данных в пользу обширного ледникового щита в вюрме. Похоже, в голоцене он был еще меньше современного, увеличился до современных размеров сравнительно недавно...

Конечно, многое из достижений экспедиции — лишь предпосылки для будущих исследований, причем комплексных, характеризующих процесс оледенения по всей совокупности природных взаимосвязей. Ясно одно — экспедиция, доказав свою дееспособность, завоевала право на будущие исследования.

— На будущий год маршрутные наблюдения должны стать независимым и равноправным видом работ наравне со стационарными. Как-нибудь вдвоем одолеем,— сказал Троицкий, расхаживая по каюте. — И, конечно, нужен остров в целом...

Экспедиция кончилась. Экспедиция начиналась...