Семь экспедиций на Шпицберген

Глава V Бурение и изотопия в поисках минувшего

Новый полевой сезон — новые исследования по иной методике, чем прежде. Главное теперь — глубокое бурение с отбором керна. Первоначально решили бурить на ледниковом плато Ломоносова, но по разным причинам пришлось от него отказаться. А жаль, так хотелось вернуться туда, где начинали десять лет назад. Придется довольствоваться ледоразделом ледников Фритьоф — Гренфьорд. Слов нет, это место удобнее, однако есть опасность, что работы здесь могут ограничиться лишь методическими отработками. Не уверен, что наши товарищи справятся с целым комплексом трудностей: и с отсутствием четко различимых годовых слоев в связи с фильтрацией талых вод в верхних слоях снежно-фирновой толщи, и с утратой части толщи в результате таяния в аномально теплые годы, и т. д. Руководство отдела поручило мне весьма деликатную миссию: с одной стороны, я отвечаю за все, что только может случиться (попросту говоря, на мне жизнеобеспечение людей, впервые попавших в Арктику), с другой — ни под каким видом не вмешиваться в дела главного производителя работ; он у нас в отделе недавно, человек, предупредили меня, с характером. Словом, отдай два месяца на дела, никак не связанные с моими собственными научными планами, — перспектива!

Наш «новобранец» действительно показал себя человеком хватким, деловым, что, конечно, само по себе неплохо, но тон...

— Вы мне сделаете то-то и то-то...

(Это начальнику экспедиции.)

— Милый...— начал было с ласковой иронией в голосе начальник, но закончил сухо и жестко.— Я обязанности как свои, так и подчиненных знаю хорошо.

Дальнейшая беседа проходила без свидетелей, но ее начало было показательным и настораживающим. Если каждый новичок будет себя вести так, своим поведением вызывая «центробежные устремления», сумеет ли экспедиция преодолеть их, как в 1965—1967 годах она преодолела наши собственные неудачи и промахи?

Мысли перед «десантом» на ледораздел: к чему надо быть готовым? Ведь даже сроки пребывания там неясны и будут определяться толщиной льда, который нам предстоит пробурить. Накануне высадки Мачерет еще раз прозондировал район ледораздела своей аппаратурой. По его мнению, толщина льда там всего полсотни метров. Если он прав, то работы всего на неделю. Думаю, что Юру опять подводит аппаратура. Судя по рельефу самого ледника и ближайших долин, следует там ожидать толщины льда около двухсот пятидесяти, может быть трехсот метров... Недельный срок я отверг, что касается всего остального — бурение покажет... На том и порешили.

10 июня 1975 года. Ровно десять лет назад мы начали работать на Шпицбергене.

Вертолет, осторожно зависая и приседая, чтобы уплотнить протаявший фирн под колесами, высадил меня и командира вертолетчиков А. А. Крайнова, руководившего высадкой на ледораздел. Я оттаскиваю груз и начинаю утаптывать площадку для следующей машины, а Крайнов задушевно произносит в микрофон:

— Соколы, я ледник...

Минут через пятнадцать очередной вертолет, загребая лопастями воздух, появляется над припаем, красным пятном мелькая на фоне заснеженных склонов. После пятого рейса на ледоразделе стало слишком людно, его белоснежную поверхность испятнали строчки следов, а груды оборудования и ящиков по высоте соперничали с окрестными горами. Мы с Крайновым едины в желании поскорей расстаться, потому что не однажды испытали на себе непостоянство Арктики. Поспешные рукопожатия, взлетает последняя машина, и, наконец, мы наедине с Арктикой.

Через сутки уже прочно обосновались. Поставили два КАПШа — жилой и рабочий, отрыли в снегу «дизельную» и укрыли все наше добро от метелей. Портативная рация «Карат» надежно держит связь с Баренцбургом. Все шло своим чередом: установлен генератор, налажена лебедка, возведена защитная снежная стенка от ветров, а погода в отличие от прошлого года явно баловала нас — ни намека пока на метель.

Таяние здесь практически не начиналось. Снег надежно укрывает пока окрестные трещины, но вдали видны весенние потоки (весна в Арктике, как известно, всегда запоздалая). Обозначились салатные пятна «снежных болот», с каждым днем они все будут расти и расти. В поле зрения у нас более двухсот километров изрезанного дикого побережья. На севере, на каменных склонах гор, спускающихся к сумрачному Грен-фьорду, чуть заметно темное пятнышко Баренцбурга, от которого мы находимся всего в тридцати километрах. Тонкая струйка дыма поднимается над терриконом. Неподвижно застыл на темной глади залива угольщик-десятитысячник. Еще дальше к северу — скопления островерхих гор на Земле Оскара II, напоминающих рисунки на старинных картах-портуланах: вершины такие же маленькие и такие же четкие. Понимаешь, как немного места занимают люди в этом полярном краю.

Мне больше по душе пейзаж к югу от нашего лагеря. Под белесым просторным небом раскинулась широкая гладь залива Бельсунн с низкой полоской острова Аксель, массив Мидтерхука, наклонившийся к морю, каменный шатер горы Берцелиус и белое покрывало ледника Решёрш, полого поднимающееся в глубь суши. Наглядно, словно на карте, видишь наше плавание в 1967 году: стоянку у ледника Ренар, устье Ван-Келен-фьорда, запомнившееся бесконечными штормами, свирепый пролив Мария, доставивший нам столько испытаний.

Пожалуй, я не припомню другого подобного случая, когда бы связь времен в наших исследованиях была бы столь ощутимой, столь зримой. Интересно, смогу ли я это донести до своих сотрудников? Мне кажется, что они настолько заняты сегодняшним днем, что уверенности у меня в этом нет. Жаль, если так, в чем-то они окажутся обделенными. Без тех маршрутов не было бы сейчас нашего лагеря, который посреди безлюдья выглядит весьма внушительно.

На фоне дальних гор купола КАПШей, лес антенн, стенки из снежных кирпичей, фанерная крыша дизельной, присыпанная снегом и, наконец, флаг (тот самый, со шлюпки из 1967 года) — такого здесь не бывало. Собранная буровая, укрытая брезентом, удивительно напоминает памятник накануне открытия. Видя все это, понимаешь — ледораздел мы оседлали прочно.

Разумеется, сама по себе «дырка» в леднике для нас не самоцель, нужен керн — летопись оледенения, сумей ее только расшифровать, для чего с нами Матти Пуннинг, с которым я знаком по прошлому году и который со своей интеллигентностью, здравым смыслом и чувством юмора просто незаменим в маленьком замкнутом коллективе. Боюсь, что в духовном отношении он больше отдает, чем получает (по крайней мере в наших условиях), и поэтому требует внимания. К сожалению, как и в радиолокационном зондировании, конечные результаты могут быть получены лишь в камералке после длительной обработки. Это существенный недостаток новых методов. Насколько возросла бы их результативность, если бы удалось его преодолеть путем обеспечения какого-то количества экспресс-анализов прямо на месте, в полевых условиях! Будем надеяться, что так и будет, а пока Пуннингу предстоит грандиозная работа: обработка образцов, отбор, упаковка, транспортировка, не говоря о последующих анализах дома, в Таллине.

С Сашей Журавлевым и Виктором Загородновым в поле я работаю впервые. Мы достаточно знаем друг друга по Москве, но Москва Москвой, а Арктика — это совсем иное. Почему-то многие считают, что Арктика опасна пургой, снегом, морозом, и редко говорят о том, что она проверяет людей гораздо глубже и строже монотонностью будней и отсутствием впечатлений. За короткий срок здесь испытывается самое главное в человеке — его отношение к людям, мера ответственности перед ними. Еще существует проблема психологической совместимости, через нее нам тоже предстоит пройти.

Виктор Загороднов весь в своей технике. Хотя идея бурения теплом не новая, свою буровую он сделал в портативном варианте, когда все самые крупные блоки можно поднять, погрузить и доставить вертолетом куда надо — для нас это немало. Пожалуй, с этой разновидностью гляциолога-полевика я встречаюсь впервые. Во всяком случае, в идеях Виктор, кажется, недостатка не испытывает, причем не только в области техники, но и в гляциологии. Поскольку наши обязанности определены достаточно четко, конфликты у нас не возникают. Кстати, Матти буквально на лету уясняет всю ту новую технологию исследования, которая стоит за Виктором — что значит новое поколение!

Я и Саша Журавлев больше работаем «на подхвате». Не без содрогания взялся я за хозяйство нашего «становья». Поднимаюсь первым. Расшуровать печку, приготовить завтрак, натопить воды, поднять ребят, вычистить печку, заготовить снега для воды, приготовить обед… и т. д. до бесконечности. Это внешняя сторона моей деятельности, неинтересная и неблагодарная. Суть же моего назначения в буровой отряд состояла в том, чтобы использовать мой опыт в случае, если события начнут развиваться по непредусмотренному варианту, в том числе аварийному, и тогда я должен буду принимать решение по обстановке, а точнее, делать все возможное, чтобы чего-либо непредвиденного не случилось.

Работаем спокойно и много, по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, полярный день не ограничивает нас темнотой, жилье от работы в десятке метров. Никого не волнует «сдвиг по фазе»: как-то само собой стали работать в то время, когда на Большой Земле спят. Это обычная, как я уже говорил, ситуация на полевых работах в Арктике.

А теперь о том, как выглядела новая техника, ее вторжение в ледник и в гляциологию.

Сани почти с четырехметровой буровой установкой располагались поперек КАПШа, и, чтобы разместить их в палатке, пришлось отрыть довольно глубокую траншею. Энергия подается по толстому кабелю от движка с генератором, укрытых неподалеку в снежной землянке.

Деловитое тарахтение движка сопровождает наше вторжение в глубь ледниковой истории, хотя само бурение (точнее говоря, протаивание) совершается, в общем, бесшумно. Главное наше орудие — серебристый полый двухметровый «снаряд» с кольцевой коронкой в нижней части. Нагретая электричеством, коронка протаивает лед, и снаряд под своей тяжестью все глубже и глубже погружается в толщу льда.

После того как лед заполнит снаряд целиком, его поднимают, бережно укладывают на специальный лоток и извлекают драгоценную начинку — серебристый столбик ледяного керна. Пока керн замеряется и составляется его предварительное описание на глаз, сухая научная терминология то и дело перемежается междометиями отнюдь не академического толка — настолько интересен сам вид образцов, извлекаемых из тела ледника.

Особенно радовали нас еле заметные глазу прослойки минеральных включений, маркировавшие сезонные (летние) слои льда. Каждый такой слой имел шансы, если судить по нашим дискуссиям, превратиться в некий опорный горизонт... Когда снаряд снова возвращался в скважину, начинался торжественный обряд — обработка образцов и их упаковка. Лихими ударами ножа Матти рассекает керн на части, затем тщательно зачищает его поверхность, чтобы какая-нибудь микрочастица не нарушила его первозданную чистоту... После заполнения пластиковых мешочков образцами льда на месте, где совершалась эта варварская процедура, остается куча огрызков. Будто здесь пировал какой-то хищный зверь и оставил после себя груду обглоданных костей.

Ждем новый керн. Матти и Саша успевают послушать магнитофон — еще одна новинка в нашем полевом быту. Как не вспомнить наше бурение вручную десять лет назад на леднике Норденшельда, причем без керна, и распростертые тела у входа в палатку! Правда, Матти и теперь достается. Когда извлечен последний керн, он задерживается еще на три-четыре часа, чтобы растопить лед и запаять воду в стеклянные ампулы, эту работу он не может поручить никому. И еще важное обстоятельство, особенно ценное в Арктике, — независимость от погоды. Мы защищены от ее превратностей стенками КАПШа, практически в любой момент можно прервать работу или продолжить ее. Важное новшество, для меня особенно заметное, потому что я помню в Арктике и другие времена.

За 14 июня в моем дневнике скупо отмечено: «Начали пробное бурение». К тем же «пробным» дням относится, видимо, и запись за 17 июня: «Получен первый керн, едва не заморозили снаряд». 17 июня: «Начали скважину, но прошли немного». Зато 19 июня: «Первый серьезный день с бурением... Немного не дошли до 20 м, хотя и не без трудностей». А дальше события пошли нарастать в связи с приближением к обещанным пятидесяти метрам. 20 июня: «Дошли до 35,1 м». 21 июня: «К концу суток прошли 50 м, и пока никаких признаков близости ложа. Интересно, а где оно?»

22 июня: «Виктор завелся и завел ребят — достать до ложа, а его нет и на 58 м». Только на следующий день, когда бур достиг 101,4 метра, я смог наконец сформулировать свое отношение к сложившейся обстановке: «Дна не видно, горючего на сутки, продуктов на неделю. Каково решение? Ясно одно — бурить надо до конца и во что бы то ни стало... Вечером по связи пообещали опять прилететь, забросить горючее, продуктов на пяток дней (!) и решить на месте. Все странно реагировали, когда Троицкий сообщил, что Юра уточнил и сказал, что ложе на 90—100 м».

24 июня к нам прилетело руководство вместе с Юрой. В моем дневнике отмечено: «Договорились довольно быстро — скважина до конца и отбор образцов, все в пределах 3—4 июля... Юра несколько смущен и следующие достойные импульсы отражения видит уже на 200 м. А нам предстоит работать». Судя по количеству заброшенных к нам продуктов, от нас ждали по меньшей мере полукилометровой скважины.

И снова началась работа, жизнь — одним словом, «полярная служба». Разумеется, непредвиденно глубокая скважина внесла изменения в наши первоначальные планы. Пожалуй, самым интересным во всем этом была реакция людей. Именно в те дни четыре разных человека вдруг почувствовали, насколько они связаны воедино общей идеей и общей целью — достать окаянное ложе ледника, где бы оно не находилось. Ребят не надо было подгонять и раньше, но теперь я просто начал опасаться, что они перенапрягутся, произойдет надрыв. Больше всех страдал из-за своих ампул Матти, спал он какое-то время лишь по пять-шесть часов в сутки, и к неудовольствию семижильного Виктора я просто переносил подъем на час-два позже.

Вторую сотню метров прошли бодро, но снаряд по-прежнему приносил лед без каких-либо признаков близости ложа. У меня к желанию завершить работу прибавилась чисто научная заинтересованность: как-никак, а мои оценки толщины ледника, видимо, ближе к истине, чем Юрины, приборные. Ни в Союзе, ни на Шпицбергене никто еще не заглядывал так глубоко в чрево ледника. Это не стремление к рекордам, это жажда истины: что же принесет очередной подъем керна, что нам предстоит еще узнать? А усталость уже чувствуется, причем у всех. Саша не берется за гитару. Кормежка из консервов осточертела. Люди за столом едят мало, и скоро вновь появляется чувство голода. Ввел дневной «перекус» с горячим чаем или кофе в рабочей палатке, но все это полдела.

Короткие заметки в дневнике:

«26 июня. Виктор добурился до 141 м. Ребята в хорошем состоянии, у всех желание поскорей разделаться с «дыркой».

«27 июня. Целый день метель. «Дыра» на 157,5 м. Что возьмет — желание разделаться или усталость?.. Керн сейчас, видимо, относится к эпохе Стеньки Разина и Семена Дежнева — даже трудно представить: тогда в Европе шла тридцатилетняя война. Если бы в нашем распоряжении оказался абсолютный возраст, возможно, мы бы влезли здесь со всеми характеристиками в стадию Виктория. (Разъяснение к дневнику: стадия Виктория — самая последняя ледниковая фаза с возрастом в пределах одной тысячи лет.— В. К.) В керне достаточно минеральных примесей: на дне кастрюли, где я топлю лед, постоянно осадок. Бросаешь куски керна в горячую воду — пузырьки с треском лопаются».

Матти, наверное, выудит в образцах первую сажу из голландских салотопен в Смеренбурге. «Путешествие в прошлое» — не такая уж, по сути, фантастика, просто не всегда мы это понимаем так четко, как сейчас. И в конечном итоге то, что от нас ожидают, это история оледенения в конкретных событиях, тоже «путешествие в прошлое», причем, как все чаще ставится вопрос, ради будущего, ради прогноза. А ледники для этого очень подходят. Вся история климата записана в керне, его слоях, сумей только прочитать. Вот мы и пытаемся.

Пройдет время, и такой же фантастикой кому-то покажется наш мрачный КАПШ с койками вдоль стен, на которых навалены спальники, эта печка у входа, которую чаще приходится чистить, чем топить, импровизированный стол за ней — лист фанеры на вьючных ящиках. Еще вьючные ящики, большая алюминиевая фляга с водой, дощатые продуктовые ящики, газовая плита, разбросанные сапоги и мешки с продуктами — все наше нехитрое экспедиционное житье-бытье...

Снаружи туман, мокрый снег, и нет видимости целый день. Очевидно, лимит хорошей погоды Арктика уже израсходовала. В рабочем КАПШе, где бурится скважина, возникли затруднения, которых не испытывали бурильщики в Антарктиде. Там пробурили скважину более даже глубокую, чем здесь, зато бурить было гораздо легче: температура по всей скважине ниже нуля — «сухо», вода не грозила, замерзая, прихватить инструмент. У нас же температура скачет через нуль вверх, и опасность заморозить в леднике уникальный инструмент велика. Ребята заливают в скважину спиртовой раствор. Сразу дело пошло лучше, но тут вскоре выяснилось, что наметился перерасход бензина. По-видимому, придется наращивать кабель, а это потеря темпа и новая нервотрепка. Никто не строит прогнозов по поводу бурения, словно затаились от самих себя.

«28 июня. Туман, мокрый снег и отсутствие видимости целый день... Незадолго до полуночи гудение движка, шелест поземки по КАПШу и эстрадные мелодии, магнитофон в буровой палатке. Побили рекорд, с чем поздравил Виктора. Дошли до 181 м. Скорей бы. (...) Прозрачный, как хрусталь, лед без пузырьков с редкими минеральными включениями. На солнце пузырьки вокруг них тут же заполняются грязной водой. Гастрономический этюд — вода из керна минерализована.

29 июня. Сплошной молочный кисель практически целый день, при слабом ветерке или безветрии. Остановились на 197 м — не хватило кабеля».

Пора подумать о возвращении. Ухожу на несколько километров вниз по леднику — собственными следами намечаю трассу будущего отхода, если вертолеты не смогут прилететь из-за тумана. Тогда мы дождемся вертолет или катер в хижине на берегу Грен-фьорда, но это запасной вариант, на всякий случай... Внизу за завесой тумана рев потоков — полярная распутица набирает силу.

Последние дни каждый метр давался тяжелым трудом, напряжением всех сил. Дно ледника где-то совсем рядом. Керны загрязнены настолько, что не годятся для питьевой воды. 30 июня — двести один метр! Вчера у Виктора летело все — лебедка, кабели... Кажется, техника тоже выдохлась. Если дно рядом, отбор керна уже не имеет смысла, достаточно нащупать донышко иглой — специальным зондом, который протаит оставшийся слон льда и упрется в коренные породы.

Постепенно начали подготовку к эвакуации — обозначили площадку для вертолета, откопали КАПШи, перенесли образцы в более подходящее место. В Баренцбурге ждут только погоду — стараюсь не думать о ней.

1 июля уперлись иглой в ложе ледника. Двести двенадцать и шесть десятых метра. Все!

Виктор выбрался из палатки осунувшийся и необычно молчаливый, безучастно принимал поздравления. Все понимали, что это — лишь полдела, только необходимый этап на пути к дальней цели, где последнее слово за лабораторией Матти.

В августе — сентябре 1975 года — уже после того как мы закончили на ледоразделе бурение,— во французском городе Гренобле в рамках проходившей тогда XVI генеральной ассамблеи Международного союза геодезии и геофизики состоялся симпозиум по теме «Изотопы и примеси в снеге и льдах». Было представлено семьдесят докладов, из них семь принадлежали советским ученым. Большая часть советских докладов обобщала данные, полученные в Антарктиде и Гренландии, но эти обобщения в равной мере отражали наблюдения, проведенные на ледниках Советского Союза и Шпицбергена. Докладчики особо подчеркивали, что «изотопные анализы ледяного керна из глубоких скважин и фирна из поверхностных слоев ледников принесли за последнее десятилетие принципиально новые данные о современном и прошлом режиме ледников и ледниковых покровов». Отсюда следует, что «в ближайшие 5—7 лет изотопная гляциология будет оставаться передним фронтом науки».

То, что изотопная гляциология сказала «новое слово», не вызывает сомнения. Свидетельство и доказательство тому — наша работа на Шпицбергене. Точнее говоря, исследования Матти Пуннинга, проведенный им уже в Таллине изотопный анализ образцов керна из нашей ледораздельской скважины, давшейся нам с таким большим трудом.

Пуннинг зарегистрировал радиоактивность этих образцов — так называемый β-распад, суть которого — в радиоактивных превращениях атомных ядер с испусканием электрона и антинейтрино, либо позитрона и нейтрино. Радиоактивный лед? Почему? Объяснение простое: лед и фирн накопили (аккумулировали) в себе радиоактивные изотопы (в основном цезия и стронция), образовавшиеся в результате произведенных в атмосфере атомных взрывов — еще до того, как испытания атомного оружия в атмосфере было запрещено международным соглашением, — и разнесенные атмосферной циркуляцией по всему белому свету.

Радиоактивные осадки даже с учетом просачивания (фильтрации) талой воды с одного годового слоя в другой, нижележащий, довольно четко обозначили горизонты по времени проведения взрывов. На ледоразделе эти маркирующие горизонты в 1975 году располагались на глубине шестнадцать, десять и шесть метров, что соответствует трем временным периодам испытания атомного оружия в атмосфере — 1955 (1953), 1959 и 1963 годы. После 1975 года маркирующие горизонты опустились под толщу фирна и льда еще больше, все равно обнаружить их методом анализа на радиоактивность несложно и теперь, спустя десяток лет.

Тогда же Пуннинг и его сотрудники подсчитали среднегодовое количество осадков, накопившихся на маркирующих радиоактивных горизонтах (за верхнюю границу была взята, естественно, поверхность ледораздела на 1975 год). Для нас было большим подарком то, что данные, обретенные с помощью самых наиновейших физических методов, практически совпали с теми, что мы получили в 1966—1967 годах, пользуясь «дедовским способом», то есть путем обыкновенного замера в шурфах. Должен, однако, сказать, что подобное совпадение бывает далеко не всегда. Когда другая лаборатория провела аналогичный расчет (с той разницей, что маркирующим изотопом стал для нее кислород-18, стабильный «вариант» обычного, самого распространенного кислорода с атомной массой 15,9994), то прошлая и нынешняя оценки разошлись примерно на одну треть. Прямо сказать, многовато. И чем такое расхождение объяснить — неизвестно: то ли отнести его на талые воды, своей фильтрацией «смазавшие» всю картину, то ли на счет какой-то неведомой нам особенности формирования изотопного состава самих осадков...

Интересные результаты принес Пуннингу анализ образцов по содержанию в них минеральных примесей и взвесей. Оказалось, в частности, что в них много СО₂ и НСО₃. А еще больше — прямо-таки аномально больше! — была в них концентрация ионов хлора. Правда, это относилось не ко всем без исключения образцам, а только к тем, которые были извлечены с двадцати двух, сорока пяти и ста двух метров. По данным изотопного анализа, эти горизонты сформировались соответственно в 1949, 1914 и 1790 годах. Почему же они оказались излишне «хлорированными»? За ответом придется, по всей вероятности, обратиться к современным представлениям об обмене веществ, участниками которого являются атмосфера и земная поверхность, в данном случае поверхность морей, прилегающих к архипелагу. Это значит, что высокую концентрацию ионов хлора, которых, как известно, много в морской воде, можно объяснить особыми условиями в Арктике в те годы, когда формировались горизонты. Что же это за особые условия? Отступившие от архипелага далеко на север морские льды увеличили площадь водной поверхности, следовательно, больше морской влаги, содержащей ионы хлора (кстати, не только его, но и ионы натрия, магния, кальция), стало поступать с испарениями в атмосферу, а затем выпадать в виде осадков, питающих ледники. Такое объяснение образования необычайно «хлорированных» горизонтов подсказывает и способ проверки дат, полученных на основе изотопного анализа: надо обратиться к литературным источникам и по ним установить, происходило ли тогда в Арктике нечто подобное или нет. Если нет, значит даты придется откорректировать; если да, то это лишь повысит авторитет и метода, с помощью которого даты были вычислены, и ценность исходных данных — практически ценность всей нашей работы.

Результатов анализа двухсот девяноста шести образцов по всей двухсоттринадцатиметровой длине добытого нами керна мы ожидали «с томленьем упованья» долгие пять лет. И вот они, наконец, перед нами в виде ступенчатой кривой, пересекающей поле графика.

График... По его вертикали отложено время формирования слоев от поверхности вниз (годы по принятому летосчислению), по горизонтали—количество кислорода-18 в образцах керна в зависимости от господствующих климатических тенденций, то есть от похолодания или потепления.

Обратим внимание: речь идет именно о весомых климатических тенденциях, а не о температуре воздуха в момент, когда ледник получил «очередную» порцию осадков. Зависимость между содержанием кислорода-18 и температурой воздуха на «данное время» по всей толще ледника установить невозможно или, говоря точнее, она почти не прослеживается. А вот связь между максимальными разбросами температур за какой-то значительный отрезок времени, например за период формирования верхних пятидесяти метров керна, и количеством кислорода-18 видна отчетливо.

Итак, о чем же нам поведал график? О том, что с начала века и до настоящего времени преобладающей тенденцией на водоразделе, где мы пробурили скважину, было уменьшение количества кислорода-18 в образцах керна. Несомненный, ясно выраженный признак потепления, причем без каких-либо намеков на окончание или хотя бы замедление этого процесса. Метеонаблюдения подтверждают вывод, сделанный на основе изотопного анализа. Подтверждается он и смещением к северу кромки дрейфующих льдов, увеличением продолжительности навигации, миграцией теплолюбивых морских организмов в северные воды и т. д., то есть совокупностью целого ряда вполне наблюдаемых явлений. Эта широко известная информация в данном случае интересна, поскольку позволяет судить о надежности описанной методики.

Отмеченное на графике сильное похолодание в последней трети прошлого столетия в известной степени падает на загадочное время, поскольку метеонаблюдений тогда на Шпицбергене не проводилось, а сведения о поведении ледников в северо-западном районе достались нам отрывочные и не дают оснований для таких же определенных выводов, какие сделаны относительно северо-востока и юга главного острова архипелага, где большинство ледников наступало, причем с большим количеством подвижек. По современным представлениям (по крайней мере, с точки зрения В. Шютта и С. Барановского), активный теплый лед при движении из области питания взламывает промерзший малоподвижный лед в области расхода на периферии ледников. Надо еще учесть (на графике это видно очень хорошо) сильное потепление в середине прошлого столетия. Словом, все тогда «работало» на подвижки.

Время с 1600 по 1800 год специалисты называют «малым ледниковым периодом». Оно характеризуется весьма прохладным климатом. Понятно, литературные источники не могут дать нам такую информацию, которая бы позволила создать подробную, разработанную до деталей картину развития ледников. Дошедшие до нас сведения скудные; то же самое в полной мере относится не только к Шпицбергену, но и к другим арктическим архипелагам. Но как ни бедны эти сведения, по ним все же можно заключить: условия в обширном арктическом регионе были сходными, способствовавшими значительному развитию оледенения.

Самое интересное заключается в том, что малому ледниковому периоду предшествовало сильное потепление с середины XV века, продолжавшееся до конца следующего столетия. На этот период и приходятся самые ранние поморские стоянки, датированные методами археологии. А как было бы интересно получить подтверждение письменными источниками, ведь точно доказано, что грамотность среди поморов была очень высокой. Не хочется думать, что такая возможность однажды не представится...

До середины XV века — холодно, парусникам в арктических морях из-за льда нет простора. Видимо, и ледники вели себя достаточно активно, наверстывая то, что было утрачено в период, предшествовавший стадии Виктория. На этом фоне потепление с максимумом около 1300 года — небольшой эпизод, достаточно частный.

В целом кривая Пуннинга содержит общий очерк эволюции оледенения на западе архипелага на протяжении почти тысячелетия. Оценки эти, несомненно, предварительные, требующие осмысления и увязки с остальной имеющейся информацией, в том числе и по другим районам.

В 1976 году (это был первый полевой сезон на Шпицбергене, пропущенный мной) началось бурение на ледниковом плато Ломоносова. Матти также не смог поехать, но его лабораторию достойно представляли Р. Вайкмяэ и П. Райве. На этот раз командовал всей операцией В. С. Загороднов. Накануне их высадки на плато попытались прикинуть, какие толщины льда можно ожидать в районе, где в 1965 году располагался наш стационар. У нас ничего не получилось, потому что в этой части Шпицбергена проявлялись, казалось, взаимоисключающие факторы. Две системы разломов с заведомо значительными толщинами льда на пересечениях, и тут же поблизости выходы скал Эккокнаусан, контакт районов с различными формами коренного рельефа — с горами и плато. В таких условиях прогноз превращался в гадание...

И как назло, из-за мощного слоя фирна трудно было ожидать надежных данных от радиолокационного зондирования. Разумеется, все мы были заинтересованы в том, чтобы получить керн с возможно более глубокого места.

Хотя бурение в целом прошло успешно, длина керна оказалась такой же, как и на ледоразделе Гренфьорд — Фритьоф, но с несомненным преимуществом: можно было не опасаться фильтрации талых вод в пределах годового слоя.

Образцы керна с плато Ломоносова в Таллине также подверглись соответствующему анализу, по результатам которого был построен такой же профиль, какой ранее был выполнен для ледораздела Гренфьорд — Фритьоф. Так появились изотопные кривые для двух районов оледенения Шпицбергена, причем если судить по результатам работ 1965—1967 годов, получающих питание из различных источников. Есть что с чем сравнивать!

Изотопно-кислородная характеристика ледникового плато Ломоносова существенно иная, чем ледораздела ледников Фритьоф — Гренфьорд, по крайней мере, по двум показателям. Во-первых, амплитуда изменений содержания кислорода-18 на ледниковом плато вдвое меньше, чем на ледоразделе, что, видимо, объясняется более значительным влиянием ледников на атмосферу: ведь по площади ледники, тяготеющие к ледниковому плато Ломоносова, почти в двадцать раз превосходят ледники Фритьоф — Гренфьорд. Возможно и другое объяснение: просто удаленность от источника питающих осадков. Важно, однако, что этот показатель в обоих районах разный. Во-вторых, слои одного и того же возраста располагаются на ледниковом плато Ломоносова глубже, чем на Фритьофе — Гренфьорде: горизонт 1950 года — соответственно тридцать пять и двадцать метров, 1900 года — семьдесят шесть и пятьдесят, 1800 года — сто восемь и девяносто восемь и т. д.

На ледниковом плато Ломоносова четче проявляется тенденция последних лет к снижению температур воздуха, при которых происходит выпадение осадков. То, что такая тенденция существует, хотя и временно, подтверждают метеонаблюдения в Баренцбурге и смещение кромки дрейфующих льдов к югу в Гренландском море (по последним данным, их граница снова вернулась к прежнему положению). Наконец, не случайно, видимо, и то, что именно в последние десятилетия содержание хлора в осадках на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд существенно упало.

Правда, по содержанию ионов хлора образцы керна с плато Ломоносова не столь резко отличаются друг от друга, как образцы с ледораздела Фритьоф — Гренфьорд. Ведь на ледоразделе этих ледников были обнаружены четкие горизонты с необычно высокой концентрацией хлора. На плато Ломоносова подобных горизонтов нет, хлор как бы «размазан» по всему керну, да и количественно его здесь на порядок меньше. Не исключено, что плато Ломоносова «питается» хлором, поступающим с Гренландского моря, причем с завидным постоянством, без тех колебаний, которые характерны для ледораздела Фритьоф — Гренфьорд.

Напомним, что по графику Пуннинга потепление на ледоразделе указанных ледников началось в начале нашего столетия, а на ледниковом плато оно началось лет на двадцать раньше, после того как в середине XIX века похолодание достигло здесь своего пика. Как раз в это время на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд была отмечена кратковременная вспышка потепления. Характерно, что переход к потеплению в обоих районах сопровождался необычно большим числом подвижек (для ледника Фритьоф подвижки были характерны в 60-х годах прошлого века, а на юге и востоке главного острова — в последней трети). В течение малого ледникового периода на ледниковом плато Ломоносова некоторое снижение температур происходило с XVI века вплоть до конца прошлого столетия, а на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд, несмотря на мелкие колебания, — после большого потепления в XVI веке (не столь очевидного для ледникового плато). Все это — различия второго порядка, вполне объяснимые, как уже я отмечал, «питанием из разных источников».

Полагаю, что бурение 1976 года на ледниковом плато Ломоносова было наиболее успешной операцией такого рода. Наверное, можно было бы найти участки более толстого ледника восточнее ледораздела, подальше от ближайших выходов коренных пород. К сожалению, участники операции не обладали необходимым для этого штурманским опытом. Но все это запоздалые пожелания. когда дело уже сделано...

В мае — июне 1980 года настала очередь южного района — буровики высадились на ледниковое плато Амундсена. Бурение здесь начали, что называется, «втемную», потому что радиолокация ледника не дала достоверных данных, а к специалистам по морфологии ледников В. С. Загороднов решил не обращаться. Кончилось это тем, что не хватило упаковочного материала, заготовленного примерно на четыреста метров керна. Поэтому бурение проводилось керновым термобуром, позволявшим отбирать образцы (только шлифов было изготовлено и сфотографировано свыше четырехсот пятидесяти) всего лишь до трехсот восьмидесяти метров, а дальше пустили в ход специальный зонд — термоиглу, которая достигла ложа на глубине пятисот восьмидесяти метров.

Фантастика! Так охарактеризовали свое достижение сами участники бурения.

Одновременно со структурными исследованиями в процессе бурения, как обычно, проходил отбор образцов на изотопный и химический анализы. Интересно, что при стратиграфическом описании керна было обнаружено несколько горизонтов, содержащих каналы сложной формы до двух дециметров в поперечнике, приуроченных, видимо, к структурно-неоднородному льду с температурой ноль, что подтверждено замерами температуры. Весь активный слой в конце лета пропитывался водой, и его температура к началу сезона аккумуляции также была нулевая.

И строение слагающей толщи, и температурные показатели были типичными для теплой фирновой зоны. То есть здешние климатические условия отличались от тех, которые были характерны для ледникового плато Ломоносова и ледораздела ледников Фритьоф — Гренфьорд. Это было дальнейшим развитием идеи гляциологического районирования, как оно было проведено по исследованиям 1965—1967 годов, но уже не вширь, а вглубь.

Изотопный анализ, как и после буровых работ 1975 и 1976 годов, подтвердил наши основные разработки 1968—1967 годов. Но не только. Он принес информацию, которая сама по себе была новой и ценной.

Как и в других районах, не было обнаружено древнего льда, реликтов предшествующих оледенений. Возраст нижней толщи свидетельствовал об очень быстром обмене вещества в теле ледника. Опираясь на эти и другие данные, мы могли с большим основанием судить о характере развития оледенения на протяжении последних семисот лет.

Отмеченные ранее на ледоразделе ледников Фритьоф — Гренфьорд особенности толщи проявились здесь в гораздо большей степени, поскольку плато Амундсена располагается ближе к источнику питающих осадков. Слой льда, сформировавшийся в 1900 году, лежал здесь на глубине шестидесяти трех метров; сформировавшийся в 1800 году — на ста двадцати семи метрах и т. д. Необычными оказались колебания содержания кислорода-18 (от 15 до 70 процентов), что также свидетельствует о больших перепадах температур. Именно по кернам с ледникового плато Амундсена наиболее отчетливо прослеживается изменение температур в сторону понижения в последние десятилетия, чего совсем не наблюдается в кернах с ледораздела Фритьоф — Гренфьорд. Потепление прошлого столетия здесь выражено отчетливее и началось раньше, чем на ледниковом плато Ломоносова. Видимо, с ним связаны массовые подвижки ледников в этой части Шпицбергена на рубеже XIX и XX веков.

В малом ледниковом периоде здесь также происходило значительное падение температур — это общая тенденция для всего Шпицбергена. Отступлением от нее был значительный подъем температур на рубеже XVI—XVII веков, в той или иной степени известный и по наблюдениям на ледниковом плато Ломоносова и на ледоразделе Фритьоф — Гренфьорд. Однако высокие температуры сохранялись, по всей видимости, до середины XVIII века, не случайно герои уже упоминавшейся книги Ле Руа, название которой говорит само за себя (см. с. 67), жалуются на... зимние дожди, что удивило даже такого специалиста по климату Арктики, как В. Ю. Визе.

В общем, различия в изотопных характеристиках керна из разных скважин мы восприняли спокойно, потому что были готовы к этому по результатам гляциологического зонального районирования, выполненного еще в 1965—1967 годы. В связи с этим еще раз отмечу, что преемственность исследований в науке — не просто слова, как порой полагают новички, а реальность. Не будь районирования, не было бы и сколько-нибудь удовлетворительного объяснения отмеченных различий между исследованными районами. Уже одно это позволяет участникам событий с заслуженным удовлетворением вспоминать суровые будни 1965—1967 годов.

Особой операцией должна была стать высадка и бурение на Северо-Восточной Земле в 1981 году. Именно здесь можно было получить такой керн, который, с одной стороны, был бы сопоставим с опорным керном из Кэмп Сенчури на севере Гренландии, а с другой — сам мог бы стать опорным для обширного района, включающего и Шпицберген, и архипелаги советской Арктики.

Казалось, было сделано и продумано все. Но... буквально в день высадки буровики решили высаживаться на Западном льду вместо намеченного Восточного, мотивируя свое решение соображениями безопасности.

Кто спорит, соображения безопасности всегда должны приниматься в расчет. Но в данном случае такое решение было следствием отсутствия необходимого полевого опыта, который и позволяет оценить степень риска, когда он есть. А риск был одинаков и для Восточного, и для Западного льда, в то время как необходимость в новой информации требовала высадки именно на Восточном льду. Но дело было сделано, и, к сожалению, потерянного не вернешь... Последствия этой «стратегической» ошибки отразились на всей экспедиции.