Семь экспедиций на Шпицберген

Глава II По долинам и по взгорьям

Начало полевого сезона 1966 года ознаменовалось каскадом незапланированных событий, осложнивших нашу деятельность и запомнившихся надолго. На Шпицберген мы прибыли довольно рано на новеньком, «с иголочки», линейном ледоколе «Киев» — это был его первый рейс в Арктику. На этот раз впечатления от плавания больше связаны с судном. Удобные каюты, роскошная отделка жилых помещений, бассейн, сауна и многое другое — это для того, чтобы облегчить жизнь экипажа в сложных арктических условиях. В отличие от прошлого года ни единый порыв ветра не всколыхнул штилевую гладь моря, которое мы пересекли всего за сорок часов. Первый айсберг у острова Медвежьего, потом редкие полосы мелкобитого льда — не испытание для такого судна. Мрачная глыба острова Медвежий, словно придавленного тяжелыми тучами, обозначилась в отдалении по правому борту. Несмотря на снег, отчетливо различается равнина на севере острова и довольно высокое плато на юге, отвесно обрывающееся у воды. В пенной зыби прибоя четко выделяется треугольная скала Стаббен.

Действуя по заветам Русанова («Желательно выйти возможно раньше и возвратиться возможно позже»), мы намеревались выполнить снегосъемки по долинам поперек острова, которые, подтвердив результаты прошлого сезона, помогли бы нам сориентироваться в будущих поисках. Увы, нашим планам не суждено было сбыться. Спустя годы не вижу реального объяснения, почему в самом начале экспедиции «ШПИЦ-66» мы оказались на одном судне, а экспедиционное имущество на другом. Наблюдая, как ледокол легко вспарывает припай метровой толщины, мы и не предполагали, какими потерями нам обойдется этот очевидный просчет.

Просчет обозначился, когда ледокольный пароход «Дежнев» (участник боя с фашистским «карманным» линкором «Адмирал Шеер» у острова Диксон в августе 1942 года) пришел на десяток дней позже назначенного срока. Вокруг Баренцбурга уже во всю звенели ручьи и потоки, запланированная снегомерка срывалась. И это был первый крупный срыв в самом начале полевого сезона. Однако мы не считали партию проигранной, и 20 июня высадились втроем с вертолета на ледоразделе ледников Фритьоф и Гренфьорд в тридцати километрах южнее Баренцбурга. На полукилометровой высоте таянье практически не началось.

Вкопали в снег палатку, достали содержимое рюкзаков — полевой лагерь готов. Можно приступать к работе, мелочи не в счет. На севере за гладью Гренфьорда в обрамлении гряды куэст[10] на восточном побережье, на Земле Оскара II, раскинулась горная страна с обширными долинами, заполненными ледниками. Облачность над ней в разрывах, через них то и дело проглядывает солнце. В противоположной стороне высится мрачный горный кряж Земли Натхорста с мысом Мидтерхук. За ним в солнечной дымке проглядывали очертания гор и ледников на Земле Веделла Ярлсберга, где выделялся шатер горы Берцелиуса и долина ледника Решёрш. До них нам, конечно, не добраться, но мысли и мечты ведь не остановишь. Облачность там с высоты лагеря выглядит иной — тяжелой, плотной, напоминающей кучевую. Отсюда, с места нашей временной стоянки, было видно, что продольный профиль ледника Гренфьорд сильно впалый, это позволяло обозревать его на всем протяжении вплоть до краевых морен. А у Фритьофа ситуация другая, там выпуклая поверхность существенно ограничивала обзор, фронт открывался значительно ниже при спуске по леднику. Сами по себе такие визуальные оценки — лишь впечатления, но они заставляют думать, искать причину, причем в поле, когда возможность любых проверок наиболее реальна. В данном случае следовало ожидать, что ледник Фритьоф находится в более благоприятных условиях, чем его сосед, но убедиться в этом на количественной основе можно было, лишь получив данные по снегонакоплению и оценив положение границ питания. В своем предположении мы убедились в тот же день, заполнив его работой до предела. В активе — шурф, пятиметровая скважина и восьмикилометровый снегомерный профиль. Лиха беда начало...

Отметили для себя интересную природную деталь: погода здесь улучшается с севера. Проснулись — облачная кромка над нами, а Баренцбург и Земля Оскара II в потоках солнечного света. Исследователь обязан замечать подобные детали, использовать их для формирования рабочих гипотез. К примеру, такой: «кухня погоды» для Шпицбергена, обеспечивающая питание его ледникам, располагается где-то южнее. В том, что это именно так, мы убедились, когда на исходе суток невероятно уставшие, обожженные многократно отраженными белым снегом лучами солнца спустились к подножию ледника Гренфьорд, отметив свой путь глубокой бороздой в рыхлом снегу. Оставляли за собой борозду не только мы сами, но еще и сани, на которых спускали груз. Мы успели выполнить часть снегосъемок, как вдруг нам здорово повезло: у краевых морен мы обнаружили домик без увесистого замка на двери и удобно в нем расположились. (Год назад никакого домика здесь не было, он появился незадолго до нас. Его поставила нефтяная компания братьев Педерсен, обосновавшаяся на этом покрытом льдами и снегом участке северной земли — такие вот «новые времена» наступили на Шпицбергене!)

В течение нескольких дней мы завершили снегосъемки. Конечно, они не могли заменить нам тех, что планировались поперек острова, и все же... И все же они дали нам первое подтверждение гипотезы о том, что шпицбергенская «кухня погоды» располагается «где-то южнее». Снегосъемки показали, что осадков на юге выпадает больше, чем на севере — по крайней мере в полтора раза.

Это еще один шаг, хоть и не очень большой, на пути к решению проблемы, которую мы условились называть «головоломкой по Дж. У. Тирреллу».

Программа полевого сезона 1966 года предусматривала такие же стационарные наблюдения, какие были выполнены на ледниковом плато Ломоносова, только место для стационара было выбрано другое — ледниковое плато Хольтедаля на западе архипелага. В основном три соображения повлияли на такой выбор. Во-первых, неподалеку от плато Хольтедаля в 1934 году работал X. В. Альман. Стало быть, сравнив его данные с нашими, мы можем установить, как изменились с тех пор условия существования ледников да и сами ледники. Во-вторых, объектом исследования становился вполне самостоятельный район оледенения, питавшийся совсем из иного источника, нежели плато Ломоносова. В-третьих, наконец, здесь открывались возможности для так называемого пространственного анализа условий существования ледников. Такой подход был традиционным для русской школы полевых исследований. Зарубежные гляциологи в этом направлении практически не работали со времен Альмана.

Пока мы работали на ледниках Фритьоф и Гренфьорд, наше руководство решило в Баренцбурге все вопросы, связанные с организацией стационара на плато Хольтедаля. Дело это было не такое уж простое прежде всего потому, что у нас было много груза и мы нуждались в перевалочной базе.

Самым удобным местом, где мы могли бы создать перевалочную базу, был, конечно, Ню-Олесунн, расположенный на главном острове архипелага — на Западном Шпицбергене. Здесь мы и обосновались.

Нашу экспедицию составляли две группы — группа, предназначенная для работы на стационаре, и маршрутная группа, куда входил автор этих строк. Летная погода нужна была в первую очередь для того, чтобы переправить стационарщиков на плато Хольтедаля. Но и маршрутная группа нуждалась в хорошей погоде, а ее не было.

Мы с Троицким решили пребывание в Ню-Олесунне использовать не только для помощи товарищам в их подготовке к работе в условиях стационара, но и для проведения собственных исследований на ледниках у Ню-Олесунна. Увы, в последнем мы основательно просчитались. Оказалось, что на ледниках Ню-Олесунна уже работает французская экспедиция Ж. Корбеля, а мы об этом ничего не знали.

Ню-Олесунн. Туристы обожают этот уголок Шпицбергена за его уникальную красоту. Великолепный полярный ландшафт: грозные фронты ледников, заливы с дремлющими на водной глади айсбергами. По соседству с ледниковым плато Хольтедаля высятся три горные вершины — Свеа, Нора и Дана (названные так в честь Скандинавских государств).

Меня, повидавшего к этому времени немало, привлекали не столько пейзажи Ню-Олесунна, сколько сам Ню-Олесунн. С этими местами связаны многие выдающиеся события в истории человеческого проникновения в Арктику. Отсюда в 1925 году Р. Амундсен пытался па самолетах добраться до Северного полюса, но неудачно. Успех пришел в следующем году, тогда руководимая Амундсеном экспедиция на дирижабле «Норвегия» совершила первый перелет через Северный полюс, как говорится, одним махом пересекла Ледовитый океан до берегов Аляски.

Мне часто доводилось встречать в литературе имя Амундсена с характеристикой — путешественник, но ведь это не совсем так. Амундсен, кроме того,— ученый, сыгравший важную роль во внедрении аэрометодов в практику полярных исследований. Да и само стремление к достижению полюса, неважно какого — Южного или Северного, — разве не есть стремление исследователя? Конечно, та «гонка к полюсу», которая происходила несколько десятилетий назад, нередко подогревалась честолюбием. Но, на мой взгляд, важны в конце концов результаты и приобретенный при их достижении опыт преодоления препятствий, на которые полярная природа никогда не скупилась.

О пребывании Амундсена в Ню-Олесунне напоминают двухэтажный домик, где он останавливался — теперь рядом с домиком стоит бюст знаменитого полярного исследователя, причальная мачта его дирижабля, деревянный ангар — правда, развалившийся — и монумент из глыбы песчаника...

А рядом еще один памятник, напоминающий с первого взгляда некую решетку в стиле модерн. И лишь привыкнув, уясняешь его ясный и такой трагический смысл — восемь крестов по числу погибших на дирижабле «Италия» в 1928 году смыкаются своими перекладинами, объединенные общей судьбой. Куски цветного мрамора с названиями итальянских провинций, последний привет далекой родины на могильном холме, под которым никто не лежит — место их гибели в Ледовитом океане неизвестно. Победа и поражение, смерть и торжество жизни сошлись здесь на краю земли, всего в одиннадцати градусах от Северного полюса.

Погода по-прежнему нас не балует... В ожидании того дня, когда она к нам смилостивится, решили познакомиться с французскими учеными, которых возглавлял человек, известный в научном мире — геоморфолог и палеогеограф Ж. Корбель. В отличие от нас французы предпочли сосредоточить свои усилия на сравнительно небольшом долинном ледничке. Утыканный огромным количеством абляционных реек, он напоминал теперь ощетинившегося ежа. Впечатление усиливали провода, протянувшиеся по льду к многочисленным датчикам. Это был пример углубленного изучения природного процесса, и все-таки на леднике, вовсе не типичном для Шпицбергена: похожий можно было найти поближе к Парижу, в окрестностях Монблана. Разные цели, разные решения, хотя результаты будут представлять несомненный интерес для обеих экспедиций. Для нас это прежде всего лишняя контрольная точка в поисках пространственных закономерностей. Пожалуй, наши научные интересы близко совпали только с интересами Анри Жоффрэ, поскольку он один и изучал в полной мере ледниковые процессы, да еще Л. С. Троицкий встретил коллегу в лице самого Жана Корбеля, однако в выводах оба специалиста по палеогляциологии разошлись — один стремился накрыть вюрмским ледниковым щитом и Шпицберген, и соседние архипелаги, а другой был явным противником столь радикальных взглядов. Строго говоря, шпицбергенская экспедиция Национального исследовательского центра Франции не гляциологическая, а комплексная: в ней работали представители различных дисциплин — от почвоведов до морских геологов.

Контакты с французскими учеными были, несомненно, интересными, полезными, но, пожалуй, существенно не отразились на целях и методах обеих экспедиций. Однако в будущем сотрудничество дало свои плоды, причем не только в виде обмена литературой и полевой информацией.

Судя по книге участника французской экспедиции профессора Ш. П. Пеги, сходное мнение о наших контактах сложилось и у французских ученых. Приятно было наблюдать взаимную доброжелательность. Как не вспомнить: «Если бы парни всей Земли...»

В Арктике человеческие качества проявляются отчетливее. Год назад англичане из Кембриджа столь же дружественно принимали нас после неприятных приключений на леднике Норденшельда. На этот раз настала наша очередь. На своем крохотном мотоботе «Салторелла» они пришли в Ню-Олесунн в таком виде, что посланцев гордого Альбиона можно было выжимать вместе с анораками[11], а дробь, которую выбивали их зубы, было слышно уже на подходе. Наш командир без промедления распорядился: «Обсушить, согреть, накормить...»

Конечно, было бы лучше, если бы контакты с зарубежными коллегами происходили на «фоне» наших научных успехов, но их-то, к сожалению, как раз и не было. Я «привязал» окрестные леднички, Троицкий честно посетил все окрестные морены, но все это был лишь попутный материал, добытый не на «главном направлении». А погоды (и вертолетов) все не было и не было. Постепенно Ню-Олесунн со слоняющимися заросшими фигурами разных наций в полевой робе осточертел. Правда, выпадали и веселые моменты.

...Из беседы Ж. Корбеля с туристкой-англичанкой:

— Когда мы плыли через канал...

— ...Ла-Манш, мадам...

— А потом возвращались через Дуврский пролив...

— Па-де-Кале, мадам...

«Как бы тщательно ни была организована полярная экспедиция, ей неизменно сопутствуют всевозможные неожиданности», — похоже, что американец Р. Э. Бэрд (кстати, первый достигший полюса самолетом именно отсюда, из Ню-Олесунна) сказал это про нас.

Наше терпение кончилось, и 7 июля мы с Троицким, сгибаясь под огромными рюкзаками, оставили Ню-Олесунн и в очень скверную погоду ушли в хижину на южном берегу полуострова Брёггер. Наутро погода исправилась, и мы уже стали собираться в маршрут, когда услышали сначала вкрадчивый, но с каждой минутой нараставший отдаленный гул моторов. Вертолеты! Чуть в стороне они перемахнули хребет и исчезли за его гребнем. Мы знали (договорились загодя), что они должны вернуться за нами, но когда? Если начнется заброска ребят на Хольтедаль — очевидно, нескоро. Если этого не будет — довольно быстро.

Вертолеты за нами явились через полчаса. Причина: полеты на плато Хольтедаля невозможны, оно закрыто облачной пленкой. Хоть тресни!.. Мы с Троицким возвращаемся в Баренцбург, остальным по-прежнему придется ждать погоды в Ню-Олесунне. Оценив наше терпение, вертолетчики клянутся выбросить нас подальше первым же попутным рейсом. Так оно и получилось, но накануне пришла радостная весть — наши на плато! Мы снова стали действующей экспедицией!

12 июля настала и наша очередь. Подзависнув, вертолеты оставили нас с огромными рюкзаками у Кэмп Мортона — одинокого дощатого домика на южном берегу Земли Норденшельда в устье долины Берцелиуса. Сорок четыре года назад участник экспедиции В. А. Русанова горный инженер Р. Л. Самойлович (будущий основатель Арктического института в Ленинграде) встретил здесь норвежского топографа А. Коллера, составившего в этих местах превосходные топографические карты. Еще зимой в камералке, сравнив их с картами, составленными по аэрофотосъемке 1936 года, я определил изменение ледников за двадцать четыре года. А как продолжался процесс потом, после 1936 года? Вот это я и должен был установить в нашем маршруте, который мы запланировали на две недели, обеспечив свое возвращение в Баренцбург ящиком с продуктами, оставленном в верховьях долины Грендален.

Мы снова активны, мы снова в движении, мы снова живем настоящей полнокровной исследовательской жизнью, ощущая радость бытия каждой клеткой тела. Так соскучились по работе, что тут же после высадки сбежали с рюкзаками (оставив часть продуктов и снаряжения в домике) на запад за ледник Фритьоф. В активе этого двухсуточного маршрута, помимо общей рекогносцировки, — «привязка» фронта ледника Фритьоф (здорово отступил!), образцы из морен и описание форм ледникового рельефа, а также раковины для определения абсолютного возраста с террас на высотах сто десять метров (на тридцать выше, чем у поляка А. Яна, известного ученого из Вроцлавского университета) — это продолжение того же уровня, который мы наблюдали в прошлом году у Свеагрувы, так что надежность выводов повышается.

Затем последовала серия коротких маршрутов из Кэмп Мортона.

Режим работы и отдыха был у нас арктический, то есть такой, какой нас устраивал: ведь мы пребывали в условиях полярного дня, длящегося несколько месяцев (на Северном полюсе он продолжается почти полгода!). Привычное деление суток на день и ночь здесь не действовало, и мы, поспав и отдохнув в удобное для нас время, уходили к ледникам, чтобы встретиться в нашем домике много часов спустя. Добираешься до конца ледника, определяешь свое положение буссолью по окрестным вершинам, затем очередной азимут и подсчет шагов, снова азимут и снова считаешь шаги, пока не оконтуришь конец ледникового языка. Затем идешь к следующему леднику, и все повторяется сначала. Леонид Сергеевич чаще орудует геологическим молотком или лопатой, определяет высоту морен и террас обычным барометром-анероидом. Отобранные образцы совершат далекое путешествие в Баренцбург на его... спине, хотя попозже мы наловчились «складировать» образцы и затем вывозить вертолетом. Обычная полевая практика, полевая жизнь, к которой мы давно привыкли и считаем нормальной, по которой так тоскуем в Москве.

Управившись за двое суток интенсивной работы в окрестностях Кэмп Мортона, ушли затем километров на пятнадцать севернее, где разбили палатку под изумленными взглядами многочисленных оленей, сбежавшихся поглазеть на столь редкое в их краях зрелище.

Снова выход за выходом. Напряженным трудом мы наверстываем упущенное в начале сезона. Удастся — мы на уровне, нет — Арктика глуха к обидам и претензиям, а также и к оправданиям. Частенько в маршрутах свои мелкие повседневные трудности—то туман, то топкая тундра, то ветерок, но все это мелочи, которые исследователь обязан уметь преодолевать. Переход вверх по долине Берцелиуса показал, что, перестраховавшись с горючим для примуса и продуктами, мы переутяжелили рюкзаки. Возникшие трудности родили девиз дня — съесть и сжечь как можно больше, благо до наших запасов в долине Грендален подать рукой.

Удачно выбрано место для лагеря — в самой гуще ледников. За 18 июля в моем дневнике появилась запись: «К полуночи на расстоянии всего 10 километров привязал 7 ледников. Это — успех, и такого еще не бывало. Кажется, отступают медленнее, чем до 1936 года». Слово «успех» в этой записи отражало не удовлетворенное самолюбие, а констатировало ситуацию — теперь не события швыряли нас с одного конца Шпицбергена на другой, а мы определяли их ход. Именно в это время мы овладели обстановкой, и дневник только подтверждал это. Кстати, замедление темпа сокращения ледников между 1936 и 1966 годами позднее подтвердилось и по другим районам.

Очередное перемещение на север, в домик в верховьях Грендален. Нам продолжало везти и дальше — ледники располагались поблизости, а Троицкий, хотя и уходил подальше, но каждый раз возвращался с добычей: то новый, не описанный в литературе торфяник, то редкостное обнажение, то...— все перечислить невозможно. В общем, к раннему утру 23 июля, когда мы пришли в Баренцбург, прошагав за одиннадцать дней двести двадцать километров, только в моем активе было двадцать восемь ледников — против пяти за неделю в долине Адвент в прошлом году. Наглядный рост производительности, хорошо бы так и дальше.

В Баренцбурге мы первым делом позвонили вертолетчикам и узнали, что они по радио уже получили заказ на сегодня. Определенно наши стационарщики в отличие от прошлого года решили не затягивать свое пребывание на ледниковом плато. Ребята появились вечером, одновременно уставшие и возбужденные, сильно обгоревшие на солнце, впрочем, как и мы сами. Взаимным распросам нет конца, тем более что тем и другим есть что рассказать.

Достижения наших товарищей произвели на нас внушительное впечатление, как и наши — на них. Общий вывод такой: результаты стационарных и маршрутных исследований в решении главной задачи не перекрывались и не заменяли, а логически дополняли и развивали друг друга, как и должно быть.

События на плато Хольтедаля, по рассказам наших товарищей, развивались так. Высадка, как и следовало ожидать, проходила в сложных условиях. Даже здесь, на высоте около семисот метров (примерно на полкилометра ниже плато Ломоносова), таяние уже началось. Больше всего мешал высадке туман, волнами накатывавшийся на место высадки. Последующее устройство стационара было повторением того, что год назад происходило на плато Ломоносова. Разница только в том, что на сей раз не было нас, маршрутников, значит, некому было, как говорят в таких случаях, болтаться под ногами. Но не думаю, что они здорово от этого выиграли: ведь теперь стационарщики были вынуждены сами проводить снегосъемки.

Результаты снегосъемок оказались несколько для нас неожиданными: было отмечено некоторое увеличение запасов зимнего снега к востоку, к истокам ледника Орса. В чем тут причина? Метель, которая, как мы знаем, наметает сугробы «по своему усмотрению», проявление каких-либо сугубо местных условий? Возможно. И все-таки такие объяснения не кажутся убедительными.

В конечном итоге работы на ледниковом плато Хольтедаль подтвердили уже неоднократно наблюдавшиеся закономерности в распределении питающих ледники осадков на острове в целом, о чем свидетельствуют строки научного отчета: «Закономерность увеличения снегонакопления к югу на ледниках западного побережья о. Зап. Шпицберген становится ясной из сравнения соответствующих величин на плато Хольтедаля и на ледоразделе ледников Гренфьорд и Фритьоф. В первом случае водозапас в сезонном снежном покрове составляет около 500 мм, во втором (на 250 м ниже, но на 125 км южнее) — около 900 мм».

Можно сказать определенно: очередной фрагмент «головоломки» Тиррелла разгадан. Именно это и было главным, а странное накопление снега на профиле, повидимому, было связано с ориентировкой самого профиля поперек генерального направления («вкрест простирания», по выражению геологов) поступления питающих осадков, а не вдоль, как это было на ледниковом плато Ломоносова. Образно выражаясь, наши данные по ледникам Фритьоф и Гренфьорд «заиграли», без них то, что было получено на плато Хольтедаля, было бы лишь набором маловразумительных цифр, которые сработали бы против нашей рабочей гипотезы.

Неплохие результаты были получены при выделении годовых слоев в десятиметровом шурфе. Помогли тонкие прослойки пыли и грязи, маркировавшие горизонты летнего таяния: нунатаки, с которых ветры сносили эту пыль, располагались поблизости. Была вскрыта фирново-ледяная толща, накопившаяся примерно за пятнадцать лет. Наши товарищи обнаружили здесь фирново-ледяную зону ледообразования, в то время как на ледниковом плато Изаксена, расположенном в километрах тридцати от плато Ломоносова, судя по наблюдениям Альмана, тридцать два года назад существовали условия, характерные для теплой фирновой зоны. Володя Михалев принялся править самого великого Альмана, обоснованно увеличив годовое снегонакопление примерно в полтора раза. В общем, операцию «Хольтедаль-66» мы смело можем записать в свой актив, особенно по части проникновения в «головоломку» Тиррелла.

Обозначившийся успех стимулировал усилия экспедиции в целом. В самом деле, уже по трем районам были получены достаточно полные данные, включая снегосъемкн. Наконец, есть еще отрывочные наблюдения отдельных исследователей, наших предшественников и наших современников. Чего же нам не хватает, чтобы связать все это вместе и представить оледенение Шпицбергена как единую природную систему? Очевидно, нужен был только повод, чтобы наступил тот момент, который нередко называют озарением, когда в нем возникает особая необходимость. И он наступил.

Мы уже давно поняли, что вертолет не только незаменимый вид транспорта в полярных условиях, но и превосходное средство для попутных аэровизуальных наблюдений. Так было при высадках на ледники, когда ледник оценивался сверху прежде всего с точки зрения проходимости, а также для поиска наиболее интересных форм рельефа и даже для предварительных оценок изменения в положении фронта ледников.

Кажется, наша бурная вертолетная деятельность вызвала озабоченность руководства.

Нам так прямо, без всяких «подходов» и было сказано: вот что, кончайте эту самодеятельность, в подобных вопросах она здесь неуместна...

Если мы и позволяли себе что-либо подобное, то исключительно ради дела.

31 июля одного из нас пригласили участвовать в полете с ленинградскими геологами на север вдоль побережья главного острова архипелага. Видимо, я так жалобно смотрел на Троицкого, что он не выдержал и махнул рукой: «Лети...» И я полетел. Ну и работу я себе задал, пока ледники один за другим проносились в поле зрения! В считанные секунды надо суметь опознать, сфотографировать (причем выбрав лучший ракурс), нанести на карту положение конца ледника (хотя бы приближенно), записать характерные и необычные особенности по сравнению с тем, что есть на карте, и успеть еще упросить пилотов туда «подвернуть», а там изменить высоту и т. д. Самое удивительное, можно легко и просто определять положение границ питания на леднике в полном смысле слова на лету и тут же нанести все на карту! Это обещает грандиозные перспективы прежде всего для решения проблемы, связанной с оледенением архипелага (та самая «головоломка» Тиррелла, которая, возможно, уже надоела читателям, но тут уж ничего не поделаешь: в ней кроется одна из ключевых научных задач, ради которой мы работаем на Шпицбергене).

Несомненно, наш предшественник Тиррелл правильно оценил ее значение, но увидел только конечное звено в сложной системе природных взаимосвязей — приуроченность основной массы ледников к периферии главного острова архипелага. А у нас уже есть данные о распределении снегонакопления (хотя и отрывочные), которые следует «увязать» с положением границ питания на ледниках. Очевидно, анализ взаимосвязей перечисленных компонентов и даст возможность разгадать пресловутую «головоломку». Для этого сил жалеть не приходится, и мне основательно досталось при полете над проливом Форлансуннет, когда работал «на оба борта». Кажется, я озадачил своими прыжками даже видавшего виды радиста. Возможно, это происходило и от избытка чувств, потому что именно сейчас использование вертолета как орудия познания из неопределенной мечты («Хорошо бы подняться на чем-нибудь и поглядеть сверху, с «птичьего полета»...) претворялось в практику, причем с результатами, на которые мы прежде и не могли рассчитывать; с вертолета удалось определить положение границ питания ледников на высотах около четырехсот метров на протяжении более чем двести километров прежде недоступного для нас побережья.

— Если намеченные полеты к восточному побережью состоятся,— излагал я, возвратившись, Троицкому суть дела,— мы должны стремиться получить массовый материал о положении границ питания ледников. Тогда наши идеи о распределении питающих осадков в пределах Западного Шпицбергена подтвердятся сами собой грандиозным подъемом границ питания в центре острова и, наоборот, снижением к восточному берегу... Не удались снегосъемки, давайте компенсируем недостаток информации таким образом...

Убеждать Троицкого не потребовалось. Мы на правильном пути, нужно только наращивать информацию.

2 августа мы вылетели на Северо-Восточную Землю с пересечением главного острова архипелага. Это было нечто грандиозное, потому что в одном воздушном маршруте нам предстояло увидеть и горные ледники, и полупокровные, и, наконец, покровные в их сложной природной взаимосвязи. Эту взаимосвязь мы ощутили уже в самом центре области горных ледников на узком перешейке между Диксон-фьордом и Вийде-фьордом, где остатки снега, прилепившись к самым гребням, обозначили подъем границ питания до шестисот — семисот метров. Сильное впечатление произвел на нас каменный коридор Вийде-фьорда: и чисто зрелищно, и ощущением природной границы областей горного и полупокровного оледенения, и какой-то чудовищной асимметрией ледников на полуострове Ню-Фрисланн. Здесь крупный ледник Осгор, косо нахлобученный на каменный цоколь, несмотря на размеры, не мог претендовать на звание покровного ледника — влияние подстилающего рельефа было очевидным. Рядом — самые высокие границы питания ледников (до восьмисот метров!), и тут же поблизости, возможно, самый крупный ледник острова, искореженный, скособоченный чудовищной климатической асимметрией. Действительно, когда мы пересекли полуостров и открылся ледник Валгалл, мы с Троицким едва не ахнули от удивления: граница питания опустилась здесь до двухсот метров, и весь пейзаж, какой-то чересчур плоский, выровненный, с массой льда во всех проявлениях, стал совсем другим, чем до Вийде-фьорда.

Количество полученной информации теперь надежно обеспечивало новый качественный скачок в разработке системы природных взаимосвязей, потому что отчетливо стала прорисовываться общая картина распределения границ питания на Западном Шпицбергене и по архипелагу в целом. Такого не было ни у Альмана, ни у Шютта. Это заслуга нашей экспедиции.

Уставшие после многочасового полета, мы приземлились на базе экспедиции Стокгольмского университета в бухте Чинвика на севере Мурчисон-фьорда, где нам предложили задержаться, пообещав забросить нас позднее на южный берег фьорда морем. Соблазн обмена научной информацией был слишком велик и оправдался полностью. На вопрос о том, какая причина обусловила необычное распределение ледников на архипелаге, начальник экспедиции Шютт, пожав плечами, сказал: «Фёновый эффект...»[12] Удивительно, что шведы и близко не подошли к решению проблемы, заявившей о себе на рубеже веков. А дальше началось нечто непонятное. Просим согласно обещанию отвезти на южный берег фьорда (в обход по суше около шестидесяти километров) — отказ, нет бензина. На наше счастье, на стареньком экспедиционном судне «Сигналхорн» пришел директор Норвежского полярного института доктор Т. Гьелсвик. Несколько месяцев назад мне пришлось помогать ему в поездке по нашей стране, и я рассчитывал на взаимность. Так и оказалось, и мне оставалось поблагодарить шведов за гостеприимство. В ответ: «Отвезем через полчаса». Очередные благодарности, на этот раз Гьелсвику за хлопоты. Видимо, шведы не захотели ударить лицом в грязь перед своим же братом-скандинавом. Кстати, в дальнейшем больше осложнений и не было, зато с Гьелсвиком я договорился о нашем возвращении в Баренцбург на «Сигналхорне».

Северо-Восточная Земля приняла нас сурово. Здесь, на 80° северной широты, во время нашего пребывания температура не опускалась ниже нуля, не было особенных ветров, зато местность вокруг — каменная пустыня, лед на озерах за лето так полностью и не растаял, ни животных, ни птиц, и какая-то первозданная тишина. Ландшафт не для слабонервных, за короткий срок трудно переключиться с уже ставших привычными для меня природных условий Западного Шпицбергена на такие суровые. Здесь все по-иному, и нужно заново приноравливаться к условиям: Северо-Восточная Земля — совершенно другой физико-географический регион, требующий особого подхода.

Мы снова поставили местный рекорд в сборе морской фауны с высоких уровней, определили положение границ питания на ледниковом покрове. И обнаружили такое, что никак не укладывается в наших головах после наблюдений на Западном Шпицбергене: мы не нашли убедительных свидетельств об отступании края ледникового покрова. Мы оба были озадачены, оставалось надеяться, что причина такой разницы в поведении ледников тут и там будет все-таки найдена. (Кстати сказать, то, что мы видели, как будто подтверждается краткосрочными наблюдениями Шютта, работавшего здесь в 1957—1958 годах. Во всяком случае, в них нет информации о том, что происходило в этом регионе в прошлом. Не дают объяснения обнаруженному нами факту наблюдения Хеля и Альмана.)

Посещение острова Северный Русский в Мурчисон-фьорде позволило прикоснуться к прошлому архипелага. Название острова не случайно: тогда на острове стоял поморский крест высотой метров в шесть (снимок креста я видел также в журнале «Арктик»), а поблизости лежала в развалинах бревенчатая изба. Говорят, что креста больше нет, о чем приходится только сожалеть. По словам норвежцев, на острове Кросс (Крестовый), неподалеку от Северного Русского, тоже стоял крест, причем с вырезанным на нем русским текстом. Сильны и отважны были наши предки, если забирались в такие места без вертолетов и моторных судов! К сожалению, знаем мы о них до обидного мало — полевых исследований в то время по поморской тематике не проводилось.

Не менее интересным и полезным оказался вояж под норвежским флагом с обходом северных берегов Шпицбергена. Стояла отличная погода, ледники были видны сверху донизу, таяние шло к концу, и мы не могли упустить случая, чтобы прямо с борта судна, на ходу, простой зарисовкой отмечать на картах положение границ питания ледников.

Утром 15 августа «Сигналхорн» высадил нас, переполненных впечатлениями, на причал Баренцбурга. Нам было о чем рассказать своим товарищам. Новая методика определения высот границ питания была принята ими с одобрением, хотя и выразили сомнение в надежности результатов — слишком уж все просто... Володя Михалев решил нас проверить и отправился на ближайшие ледники с обычным анероидом. Разница с нашими наблюдениями оказалась в пределах от пяти до двадцати метров. Больше к этой теме мы не возвращались.

19 августа очередная заброска на восточный берег главного острова. До последнего момента непонятно куда, ибо рейс также попутный. Решим на месте. Вновь начинаем с высоты границ питания — на западе Рейндален около шестисот метров (как и ожидали), а затем летчики сделали нам подарок: от Свеагрувы (памятной по прошлому году) повернули к ледникам Паула и Стронг, где мы убедились, что на восточном берегу границы питания опять снижаются до двухсот метров. Пересечение острова здесь совпадает с маршрутом Русанова в июле 1912 года, для чего ему потребовалось трое суток. Нам — двенадцать минут! Уже одного этого достаточно, чтобы понять, как изменились масштабы экспедиционной деятельности.

Вниз страшно смотреть — трещин немного, но сплошные снежные болота салатного цвета. Лыжи не выручат в случае чего... Ледник Стронг сильно отступает, отчленяются притоки. Ледник Томсон, который остановил продвижение Русанова на север, слегка отступив, лишился трещин, стал спокойнее. Немного южнее еще в 1925 году С. В. Обручев нашел заявочный столб русановской экспедиции.

Наш вертолет повернул на север и в сплошной болтанке летит вдоль берега. Под нами бешено мечутся волны с белыми гребешками. Водяная пыль стелется по ветру, видимость хорошая и отчетливо видно, что по всем ледникам граница питания меняется мало. Высадились в бухте Мона и поселились в маленькой дощатой хижине, где еле хватило места для двоих.

Другой пейзаж, чем на западном побережье, гораздо более суровый и безжизненный. Намного холоднее. В рельефе преобладают плато, несколько больше ледников, в море караваны столовых айсбергов, вдали за Стур-фьордом силуэт островов Эдж и Баренца, напоминающих очертаниями плоские караваи. И холодный ветер здесь, похоже, никогда не стихает. Отчетливый запах сероводорода — неподалеку от нашей хижины из рыхлого грунта тут и там торчат китовые кости. Подсвеченные низким солнцем, они имеют зловещий вид.

«Привязка» фронтов ледников Хейса, Ульве и Ушер не составила труда. К сожалению, Негри с его тридцатикилометровым фронтом, нам не под силу. Хотя маршрут к его краю был не из легких, как и сама стоянка в месте, где не было ни воды, ни плавника, даже просто созерцание этого монстра из монстров шпицбергенского оледенения уже создавало настроение восхищения и потрясения.

Огромная ледяная плита синевато-зеленых оттенков была свободна от снега, и только там вдали на северо-западе у подножья питавших ее ледяных потоков, протискивавшихся по долинам с ледникового плато Ломоносова, можно было разглядеть границу питания. Узнаю знакомые очертания гор Сванберг и Баклунда — места, столь памятные по прошлому году. Понятным становится, почему мы тогда не прошли на восток — с ходу такая задача здесь не решается. Очень сложно устроенный ледник (видимо, не предусмотренный ни одной из существующих классификаций), интенсивно отступающий после грандиозной подвижки 1936 года. В общем, обычные мерки для ледника Негри не подходят, и даже снимать его, наверное, лучше не с воздуха, а из космоса — слишком велик. Он-то и дает большую часть айсбергов в верховьях Стур-фьорда, порой внушительных размеров. В литературе описаны случаи, когда от Негри откалывались ледяные глыбы километрового размер а— рекордные для Баренцева моря. Мы видели айсберги вдвое меньше.

Из-за погоды маршруты все время на грани срыва. Так, на обзор Негри Арктика отпустила нам лишь считанные часы. И подходы, и отход (а это под тридцать километров в один конец) — все в скверную погоду, когда кромка облаков садится, кажется, на рюкзак. Повезло? Есть и это, главное, мы научились действовать по обстановке. И не только мы, вертолетчики вытащили нас из бухты Мона, нырнув буквально в дырку среди низких облаков — значит, взаимодействие у нас на уровне. В полном смысле слова мы научились хватать информацию на лету. При возвращении, пересекая остров от бухты Агард на Сассен-фьорд, зафиксировали как задел на будущее серию пульсирующих ледников. Пока они портят нам жизнь, не укладываясь в привычные рамки, но зато пригодились лет десять спустя, но об этом попозже...

Как отнестись к последнему маршруту сезона в Хорнсунн? Ответить однозначно, пожалуй, нельзя. Мы ожидали, что именно здесь встретим самые низкие границы питания на ледниках архипелага, потому что ледники здесь получают питание в первую очередь. Не случайно юг Шпицбергена оледенел настолько, что широтная зональность нарушена здесь в своей основе. Также не случайно жалуются и вертолетчики на плохие погодные условия в этой части Шпицбергена. Так что все одно к одному, и впечатления, которые копились у нас, казалось, вот-вот выльются в систему природных связей на основе количественных оценок, но получилось иначе. Когда мы 5 сентября появились в Хорнсунне, снег завалил ледники сверху донизу, в то самое время когда в Баренцбурге приближение зимы практически не ощущалось. Что ж, сама Арктика подтвердила нашу концепцию, но таким количеством снега (а главное, раньше на несколько дней, чем мы ожидали), что оно перешло в новое качество — сплошной снеговой покров.

Пришлось переключаться на тематику Троицкого, а это — молодые и древние морены, морские террасы, поиски древней фауны и плавника... На пустой базе польской экспедиции мы жили с норвежскими охотниками, последними представителями некогда обширного племени, и частенько коротали вечерние сумерки за разговорами. Норвежцы как-то упомянули о русских развалинах, и что-то шевельнулось у меня в груди. Когда-то за них примутся специалисты, и я попросил показать их положение на карте.

— И здесь, и здесь...— показывал норвежец. Практически всюду, где в названиях встречается слово «русский» — Руссепинтен, Руссеэльва... Так было, кстати, и в Мурчисон-фьорде!

— А как вы отличаете их от старых норвежских или западноевропейских построек?

— Ваши строили из круглого дерева, из бревен.

В Хорнсунне мы побывали в двух таких местах. Так появилось еще одно факультативное направление, развернувшееся в полной мере на будущий год.

Наблюдая с палубы судна, как растворяются во мгле заснеженные горы Шпицбергена, мы смело могли сказать — сезон удался. Все было в нем — и удачи, и промахи, тяжелый труд и радость озарения, но мы все преодолели и много нового узнали о ледниках архипелага. Значит, мы работали не напрасно.