Вольнотворцы действительно изобретают самые смертоносные орудия, которые виновны в миллионах галлонов крови, что орошают эту суровую землю, и в пологе из трупов, что укутывает ее плащом.
А еще один Вольнотворец изобрел душ, и это вполне уравновешивает предыдущий факт, правда?
Не пойми меня неправильно, убивать плохо, все дела. Но, чтоб меня, есть что-то особенное в предвкушении, в дребезжании бронзовых труб и в первых каплях, что смывают пыль, кровь и грязь, которые стали второй, а потом и третьей кожей.
Как только шрамы омывает вода, я на несколько минут снова чувствую себя не скитальцем, а человеком.
Но хорошего никогда не хватает надолго, верно? Виски заканчивается. Кровь высыхает. Любовники засыпают раньше тебя. Птицы жрут кроликов, а вода неизбежно становится холодной.
Я ходила сквозь снегопады и ливни – и ничего, но будь я проклята, если не подскочила от первых же холодных капель. Чуть шею не свернула, пока нащупала цепочку, которая выключает эту штуковину. Трубы перестали дребезжать. Стихло шипение пара.
Лиетт не должна была подпускать меня к своим удобствам – хотя, подозреваю, ей попросту не хотелось вдыхать все принесенные мной ароматы. В крошечной, выложенной плиткой комнате был подвешен бронзовый кран с цепочкой, стоял столик, а за деревянной перегородкой был туалет. Даже у баронов, у которых денег как грязи, не всегда были такие комнатки. И если про туалеты после их изобретения рассказали – в основном, из беспокойства об общественной гигиене, – то секрет душа Вольнотворцы до сих пор хранили только для себя.
И своих друзей, конечно же.
Я босиком прошлепала к столику. Пока приглаживала волосы, окинула себя взглядом, проверяя, не истекают ли кровью какие-нибудь неучтенные раны. Но ее в зеркале я не увидела. Я не увидела ничего, кроме кожи, татуировок птиц, туч и молний, бегущих по рукам и плечам.
И шрамов.
Я старалась на них не смотреть, но это было бессмысленно. Я все равно их чувствовала: узловатые, исчертившие мне бока, продиравшиеся вниз по ногам, и самый большой, змеившийся от ключицы к животу. Как я ни маскировала их татуировками, они всегда оставались со мной. Словно живые существа. Иногда мне казалось, что они переползают по коже.
Я разглядывала свое тело; шрамы с каждым вздохом шевелились, как живые. Смотреть на них, вымывшись дочиста, труднее. Под слоем грязи и крови их можно считать просто въевшейся дорожной пылью. Сейчас они словно вновь стали свежими, только что вырезанными.
Рука взметнулась сама собой, столик отлетел в сторону. Я вернулась к стопке своей одежды.
Надевать ее было не слишком приятно; рубаха, жилет и штаны по-прежнему смердели дорогой. Но хорошего понемногу, у меня еще куча дел.
И, как только пойму, что именно мне нужно сделать, я тут же этим займусь.
Я приоткрыла дверь ванной. Совершенно не похожая ни на тщательно продуманный убийственный хаос мастерской, ни на сумбур знаний в гостиной, спальня Лиетт была тихим и скромным местом. Мягкая кушетка со спинкой, несколько дорогих сердцу картин на стене, немного красивых нарядов в добротном комоде и большая, застланная шелком кровать, на которую я старалась не смотреть.
Книги, впрочем, нашлись и тут.
Я отбыла свое в Катаме, так что, разумеется, грамотностью не обделена. Но, как большинство вменяемых людей, читаю только вменяемые вещи: оперы, вестники, дрянные приключенческие романы и так далее. Лиетт же приберегала лучшие книги для спальни. Самые массивные и изысканные тома аккуратно лежали на столиках, на софе, а на комоде красовался самый внушительный, в черном кожаном переплете.
«Последний шепот императора», – узнала я.
Потому что сама его и принесла ей.
Что ж, еще одна вещь, на которую я старалась не смотреть. В этом доме таких, видимо, полным-полно.
Я тихо шагнула к гостиной и, увидев там Лиетт, замерла в дверях. Она стояла посреди хаоса из листов и переплетов, не подозревая, что я наблюдаю за ней.
В руках она держала мой палантин. Подняла его неуверенно, словно он состоял из острых граней, а не из мягкой ткани. Медленно обернула вокруг плеч, глубоко вздохнула, улыбнулась.
Я вспомнила, как она сделала это в первый раз. Она спросила тогда, что же я за женщина, если мне нужна подобная защита. Я ответила, что женщина честная, которая время от времени попадает в небольшие переделки.
Первая ложь, что она от меня услышала.
И не последняя.
И, если искать хоть какое-то утешение в том, что случилось на следующий день, я убедила себя, что лгала ей и похуже.
Я осторожно прикрыла дверь, громко прокашлялась. А когда наконец вошла, палантин оказался на спинке стула, а взгляд Лиетт – на открытой книге.
Рядом на столе лежал простой обрывок листа, который я нашла среди вещей мертвеца.
– Полагаю, надеяться, что ты не израсходовала всю горячую воду, вряд ли стоит? – поинтересовалась Лиетт, не поднимая головы.
– Я способна разочаровать тебя массой способов, – отозвалась я, забирая палантин и усаживаясь. – И раз уж я не притаскиваю тебе на порог трупы и не устраиваю у тебя дома перестрелки, я бы сказала, что израсходовать горячую воду – это всего лишь цветочки.
– М-м-м. – Лиетт окинула меня взглядом поверх очков. – Ты как всегда заботлива.
– Ну, я еще и прелестна, но не будем отвлекаться. – Я подалась ближе. – Прочитала?
Ответом было задумчивое «хм-м». Послание Дайге, подписанное именем Джинду, лежало в небольшом кругу из чернильниц, мешочков и перьев. Изящный пальчик Лиетт скользил от символа к символу, постукивая по листу.
– Сюда приложил руку Вольнотворец. Тоже чарограф, – произнесла она. – Знаки начертал Разочарованный-Автор-Сжигает-Свой-Дом-в-Полночь.
Я вскинула брови, впечатленная.
– Длинное имечко. Важная, должно быть, особа.
– Не пойму, это сарказм или невежество.
– Я тоже. – Я указала на чернильницы. – Значит, и это его?
– Нет. Это подарок.
Я невольно напряглась.
– От кого?!
Лиетт глянула на меня. На губах снова мелькнул призрак улыбки.
– Неважно, – отозвалась она, прекрасно, мать ее, зная, что важно. – Впрочем, ты права. Использовали не шифр. А магию, которую может прочитать лишь тот, кому предназначено послание. – Лиетт извлекла из мешочка горсть порошка, рассыпала его по символам. – Или тот, кто умнее ее создателя.
Один за другим знаки мигнули, тускло засветились. Лист дернулся, словно живой, и из него донесся едва слышный гул. Лиетт стукнула пальцем по символу, и он издал сладкозвучную ноту:
– Приди…
– Поющее письмо, – пробормотала я. – Думала, это искусство утрачено.
– Так и есть, – ответила Лиетт. – Для всех за пределами Империума. За исключением меня, разумеется. И того, кто это написал. И, вероятно, парочки незнакомых мне чарографов, а в остальном – да, искусство, конечно, полностью утрачено.
Лиетт простучала по остальным символам. Они, зазвенев, вывели тихую амелодичную песню.
«Приди к нам. Старкова Блажь, в день Шестой Жатвы. Тебя с презрением изгнали из Империума, тебя травили псы лже-Императора. Мы даруем возможность вернуть все. Твое искусство. Твою жизнь. Твой Империум. Приди к нам. Мы ожидаем».
– Любопытно, – пробормотала Лиетт. – Старкова Блажь всего в десяти милях отсюда. Шестая Жатва была два дня назад. Я ничего не слышала, однако…
Она осеклась, заметив, что я не слушаю. Мой взгляд был прикован к листу. В ушах звенел голос письма. Не думала, что вновь услышу этот голос.
Пока не проткну клинком рот, который его исторгнет.
Два дня назад. Я разминулась с ним на каких-то жалких два дня. Если бы я выследила Дайгу чуть раньше, если бы пробила чуть больше черепов, сожгла чуть больше домов… И похер, что обо мне стали бы говорить.
Но я упустила время. Тут ничего не поделать. Я попыталась убедить себя в этом, попыталась сохранить спокойствие. Не вышло.
– Там говорится зачем?
– Нет. Только дата, место и…
Она не умолкла. Умолкают нормальные люди – когда боятся того, что нужно произнести дальше. Лиетт – не нормальный человек. Умолкнув, она встает и, мать ее, замирает.
– И что?
Пока ее не пошевелишь.
– И что, Лиетт?
– Сэл… – Ее голос был мягче лепестка, упавшего с мертвого бутона. – Почему ты пришла?
– Узнать, что в письме и…
– Нет, почему ты пришла ко мне?
Я помедлила, уставилась на нее.
– Потому что ты лучшая.
– Я не просто лучшая. – Лиетт не сводила глаз со своих изящных пальцев, лежащих на столе. – Я гениальна. Настолько гениальна, что понимаю – финал письма тебя не обрадует. Давай я просто скажу тебе забрать свой револьвер, забрать свои пули и отправляться куда подальше. Стреляй, убивай, пей, играй, как всегда. Возвращайся, когда кончатся деньги, виски, удача, неважно. Дам тебе новые пули, и будем дальше притворяться, что больше нас ничего не связывает.
Лиетт умела говорить красиво. Чего еще ждать от женщины с таким длинным именем. И она была умна – чего еще ждать от женщины с таким количеством книг. И будь у меня хоть половина ее ума, я последовала бы ее совету, забрала пули и отправилась на все четыре стороны.
Однако я женщина расчетливая.
Расчетливые женщины принимают расчетливые решения.
И мое было – сидеть и пялиться на Лиетт, как я делала каждый раз, когда мне было что-нибудь нужно. Солдаты, бандиты, скитальцы смотрели мне в глаза и ссали, выхватывая оружие, понимая, что сейчас умрут. Но Лиетт видела глаза, которыми я смотрела на нее столько лет назад.
Такими глазами я смотрела лишь на двоих.
И одного из них была готова убить.
– Что в письме?
Наши взгляды встретились.
– Имена.
Я медленно кивнула. Полезла во внутренний карман жилета. И там, у самого сердца, нащупала плотно свернутый клочок бумаги. Бережно, чтобы не порвать ветхие края, я развернула его и положила на колени.
– Скажи.
– Сэл, прошу…
– Скажи.
В повисшей тишине между нами разбилось нечто. Нечто хрупкое, нежное, о чем я никогда как следует не заботилась.
Но Лиетт подняла письмо. Провела по знакам. И его голос запел.
– Гальта Шип.
Я глянула на свой лист. Там было ее имя.
– Рикку Стук.
И его, на две строчки ниже.
– Занзе Зверь.
И он.
– Тальфо Плеть.
И он.
– Креш Буря.
И он.
– Враки Врата.
Лиетт умолкла, а затем проговорила последнее – так, как произносят проклятия.
Медленно, с великим сомнением и предчувствием смерти.
– Джинду Клинок.
В самом верху. Алыми чернилами. Самый первый, о ком я подумала, начав этот список.
Семь имен. Семь из тридцати трех. Кажется, немного. Однако в моем списке было еще одно, которое я вычеркнула ценой множества пуль, крови и трупов. Я убила бы и за одно из них.
За семь?
Сожгла бы дотла весь мир.
Я свернула лист, спрятала его обратно. Прошла к вешалке у двери. Закрепила свои ремни на поясе, пристегнула к бедру кобуру. Какофония почти прыгнул в руки, обдал ладонь теплом.
Он тоже слышал каждое имя.
– Сэл, – тихо позвала Лиетт. – Погоди.
Я, промолчав, надела палантин и закинула на плечо сумку. Я не могла слушать. Мы столько раз танцевали этот танец, что стоило музыке заиграть, как ноги уже начинали кровоточить. Не проронив ни слова, я шагнула прочь.
– Погоди!
Но Лиетт не молчала.
– Сэл, – она поднялась со стула. – Я не могу тебя отпустить.
– Оставь меня в покое, будь так любезна, – огрызнулась я через плечо. – Теперь ты собираешься толкнуть проникновенную речь о бессмысленности мести? Или цикличности насилия? В любом случае, если ты хоть немного меня уважаешь, избавь меня от этого дешевого, сомнительного оперного дерьма и…
– Я не могу тебя отпустить, – перебила Лиетт с нажимом, – потому что ты мне весь пол кровью залила.
Я шагнула в сторону. Коврик подо мной характерно хлюпнул. Опустив взгляд, я увидела темную лужу – натекшую из раны вдоль моего бока.
Больно было, не подумай.
Но Лиетт мне теперь в жизни этого не забудет.