Семь клинков во мраке

14 Старкова Блажь

Раньше магия была полна таинства.

Когда она впервые открылась человечеству, ноли принялись сжигать ранних магов заживо. Те, в конце концов, начали сжигать нолей в ответ, и ты знаешь, что в итоге из этого всего вышло. Магия стала наукой: ее можно измерить, воспроизвести, предсказать. Маги вычислили, что в точности нужно отдать, чтобы получить желаемое. И с тех пор мы все время от времени себя убеждаем, что управляем магией.

А потом внезапно случается нечто такое, и ты понимаешь, что это только иллюзия.

А потом ты вдруг видишь то, что открылось мне в тот день на площади Старковой Блажи. И тогда ты понимаешь, что ни хера не знаешь. Ни о магии. Ни о людях. Ни о том, на что способны магия и люди.

Я знать не знала об этой площади до появления в городе семи заговорщиков. О женушках, что сплетничали и смеялись у колодца. О детях, которые наверняка там играли. О стариках, ворчавших под карнизом лавки о тяжкой жизни.

Но их мертвые тела не оставили мне выбора.

Деревца. Они походили на бледные деревца. Усохшие руки стали чахлыми веточками. Обрюзгшие ноги вросли сучковатыми стволами в почерневшую землю. Тела оказались изогнуты, изломаны под неестественными углами.

Сам воздух был пронизан неправильностью. Там, на площади, померк солнечный свет. Дома покосились, потрескались. Дерево вместе с птицей, на нем сидевшей, раскололось на две идеально ровные, обескровленные половины. И царила вонь похуже гниения – словно тысяча трупов в запертом склепе разом обратились в прах, стоило двери открыться.

Всю эту гнусность, весь дух этой мерзости источал круг.

Вырезанный в земле с невозможной, неземной точностью, какую не могла создать рука человека. Он поглотил всю площадь, выжег землю до черноты, превратил ее в гладкий обсидиан. А внутри него замерли деревца, которые раньше были людьми; их ступни утонули в черной земле, тела скрючились в тщетной попытке сбежать, спастись, а лица неотрывно смотрели в центр, не в силах отвернуться.

Тела усохли. Плоть сгнила. Они умирали медленно. В мучениях. В страхе. И остался лишь адский пейзаж, лишенный света, лишенный всяких звуков.

Кроме характерного бульканья.

Я оглянулась и увидела, как Лиетт, привалившуюся к стене, тошнит на дорогу, как она дрожит и судорожно вдыхает воздух между приступами.

– И как мы там поживаем? – поинтересовалась я.

– Погоди чуть… – Лиетт, не поднимая головы, вскинула руку. – Я сейчас… – Если она хотела сказать что-то кроме «выблюю все, что съела за последние пару суток», можно смело назвать ее врунишкой. – Что… что тут стряслось?!

– Призыв, – ответила я. – Не самый лучший.

Конечно, они не считались благим делом. Вскрыть между мирами рану – мягко выражаясь, искусство неточное. Интуитивная, животная магия, даже в случае успеха оставлявшая язвы – язвы, которые вызывали у большинства приличных людей, включая Лиетт, вот такую реакцию.

Мне, впрочем, было плевать. В первый раз все равно воняло куда хуже.

– Что?! – Лиетт, пошатываясь, встала рядом, вытерла рот платком. – Они на такое способны?

– Один из них, – пробормотала я, рассматривая застывший во времени ужас. – Его зовут Вратами не потому, что он любит придерживать дамам дверь.

– И… и что же он призвал?

Я не хотела отвечать. В хороших руках призыв может быть довольно безобидным – ну, по крайней мере, если безобидными окажутся губительные существа из иного мира, которых вытащили в наш. Иногда это стрекоза с крыльями из витражного стекла, иногда – кошка с шестью лапами и человеческими глазами, иногда – человекоподобное создание, которое умеет взрываться.

Но не в этом случае. Потому что руки Враки – не хорошие.

И если ты слышала о Заговоре против Короны, ты знаешь и его имя. А значит – и слухи.

Он – Дарование, как говорят, рожденный любимцем Госпожи Негоциант, которому не нужно платить за силу Меной. Говорят, он и создал Заговор, призвав в наш мир черных духов. Говорят, он выпотрошил свою фаворитку за то, что она недостаточно громко ему аплодировала во время дружеской дуэли. Говорят, он…

Ну, о нем многое говорят, но я не всему верю.

Тому, кто знает его, известно, что это все лишь россказни.

А еще – что правда намного хуже.

– Что бы ни явилось, – произнесла Лиетт, указывая вдаль, – оно было огромным.

На другой стороне площади стоял симпатичный маленький домик, который определенно был бы куда симпатичнее без здоровенной сраной дыры в стене. Сквозь нее виднелась разгромленная кухня. За ней – еще одна дыра в следующем доме, и так далее, вплоть до крепостной стены, сквозь которую тоже, удирая, пробилось нечто.

Кровь застыла в жилах – и отнюдь не от вида разрушений. Щербатые разрывы и раздробленные доски я могла бы объяснить чем угодно. Однако эти дыры были выгнутыми, гладкими, словно дерево и камень, ужаснувшись увиденному, по собственной воле отчаянно спешили убраться с его пути.

И на это способно лишь одно создание.

Ну ни хера ж. Я знала, что Заговор опрометчив. Знала, что Враки отчаян.

Но даже представить, сука, не могла, что он способен призвать Скрата.

Если б меня спросили, что они такое или почему мысль о том, что один из них теперь шляется по Шраму, вызвала у меня желание развернуться и бежать что есть сил в противоположном направлении, я не ответила бы.

Просто обвела бы рукой его творение – превращенных в деревца людей, ужасающее совершенство разрухи вокруг и то, как все живое стремилось спастись от его явления, – и любой здравомыслящий человек не стал бы повторять вопрос.

– Не может быть.

Как выяснилось, здравомыслие тут было редкостью. Лиетт, справившись с тошнотой и со страхом, осторожно подкралась к месту призыва. Держась подальше от мертвецов – и явно избегая их пустых взглядов, – она принялась изучать руины.

– Не похоже ни на один вид магии, о котором я читала, – прошептала Лиетт. – Чего этим добивались?

– Ничего, – отозвалась я. – Что-то пошло не так.

– Например?

Ответить ей я не могла. Не могла объяснить, что раз Скрат сбежал, значит, призыв не сработал как надо и Враки утратил над ним власть. Не могла ей ничего рассказать, ведь если она спросит, откуда я это знаю, после моего ответа она больше никогда не захочет взглянуть мне в глаза.

– Слишком много лишних жертв, – наконец нашлась я. – Выполненный правильно призыв будет чист. Относительно чист, во всяком случае. – Я прошла между мертвецами, разглядывая почерневшую, гладкую землю. – Но призыв существа столь внушительного требует колоссального количества магии. Магии, которой не обладает даже Враки.

– Вероятно, он использовал концентрирующий объект.

– Почему ты так решила?

– Потому что только что его нашла.

Лиетт держала в руках то, что прежде было обелиском. Или его подобием. Теперь он раскололся на три части и стал бесполезен, однако раньше был средоточием, редкой вещицей, способной усиливать чары. Однако в приличных местах вроде Империума их не встретить. Лишь там, где магию не отшлифовали, среди шаманов, знахарей и…

– Обитель, – прошептала я. И указала на письмена, вырубленные в камне. – Он из Обители. Это их безумные религиозные бредни.

– Давай не будем спешить с выводами? – нахмурилась Лиетт. – Религиозное не обязательно значит безумное. – Она задумчиво хмыкнула, изучая письмена. – Впрочем, здесь безусловно произошла какая-то извращенная херня. Обитель не расстается со своими сокровищами добровольно. Можно сказать, вообще не расстается.

– Значит, за ними придут. – Я забрала у Лиетт осколки, спрятала их в сумку. – А это прекрасная причина убраться, пока они не…

Лиетт меня не слушала. Даже в мою сторону не смотрела. И то, что она делала, заставляло скучать по тем временам, когда она, согнувшись пополам, блевала.

Лиетт подошла к человеку, высокому деревоподобному мертвецу. Сняла с пояса чернильницу, вытащила из волос перо. Обмакнула его в чернила, присматриваясь к лицу, выискивая подходящее место.

– Нет, – с нажимом произнесла я, догадавшись, что она удумала. – Мертвопись – дело дурное и без того, что эти трупы изуродованы немыслимой, неизвестной магией.

– Именно поэтому и стоит выяснить, – отозвалась Лиетт, выбрав место на щеке. – Мы еще никогда не сталкивались с такой магией. Мы должны узнать, как она работает. Рассказать могут лишь мертвые.

– Женщина, тебе могу рассказать я! – Я раскинула руки, указывая на разрушения вокруг. – Кто-то наложил заклятие, призвал жуткую сущность, а потом случилось вот это все дерьмо. На кой тут нужны научные исследования, когда…

– Второй закон.

Я нахмурилась. Потому что знала – ее не переубедить. Если любопытство я еще могла пресечь, то свои клятвы она любила сильнее, чем меня.

Среди Законов Вольнотворцов, коих бесчисленное множество, нет столь же непреклонного, как второй. Он повелевал им перечить империям, обострять революции, неотступно следовать за знаниями любой ценой.

– То, что запретно… – начала Лиетт.

– Всенепременно необходимо, – закончила я.

Огляделась. Городок был безлюден, а если запретное искусство даст мне ключ к поискам Враки, я это переживу.

– Только давай побыстрее.

– Чаропись – искусство деликатное, – отозвалась Лиетт куда высокомернее, чем можно было ожидать от женщины, готовой расписать труп, и занесла перо. – Если бы процесс можно было, как ты того желаешь, ускорить, тогда мы все…

И тут мертвец ее схватил.

Почерневшие пальцы сомкнулись вокруг запястья. Лиетт закричала, но поняла я это лишь по ее открытому рту и ужасу на лице. Все звуки утонули в вопле мертвеца.

– ГДЕ ОНИ?! – взвыл он. – ПРОШУ, СПАСИТЕ ИХ!

– Сэл!!! – взвизгнула Лиетт, силясь вырваться на свободу.

Я метнулась к мертвецу – если сейчас его можно было так назвать – за спину и воткнула ему между ребер клинок. Острие пронзило черную плоть насквозь, но существо даже не дрогнуло.

– ИХ ЗАБРАЛИ! ОНИ ЗАБРАЛИ ДЕТЕЙ! – выл мертвец, подтягивая Лиетт к себе. – ОН СКАЗАЛ, ДЛЯ ПРИЗЫВА НУЖЕН СОСУД! ОН ЗАБРАЛ ДЕТЕЙ!

Лиетт билась изо всех сил – я остервенело пыталась выдернуть меч, – но мертвец не обращал на нас совершенно никакого внимания. Правда, он не пытался ни укусить ее, ни оцарапать, ни еще чего там можно ожидать от трупа. Он схватил ее за плечи, заставил смотреть ему в лицо. И, когда в бесцветных глазах отразился свет, я поняла, что никакой это не мертвец.

Это существо было живо.

– СПАСИ ИХ! – взвыл он. – Спасиспасиспасиспасиспаси…

Меч выскользнул. Потекла кровь, почерневшая, густая, как подлива. Мертвец – теперь уже настоящий – обмяк, жизнь в нем угасла, голос утих. Но его слова звучали у меня в голове.

Дети. Сосуд. Дань.

Я и подумать не могла, что Враки способен на такое. Он забрал не только жизни.

Я глянула на Лиетт, но та по-прежнему не сводила глаз с мертвеца. Раскрыв рот, пытаясь то ли найти слова, то ли вдохнуть, она содрогалась всем телом, держась за запястья, которых коснулся мертвец.

– Лиетт, – позвала я, потянувшись к ней.

Взгляд Лиетт метнулся ко мне, и в больших стеклах очков я увидела ее ужас, увеличенный в несколько крат. Она уставилась на меня – с грязным клинком, с заляпанной черной кровью кожей, – и затряслась так сильно, что могла бы рассыпаться. Моя рука опустилась, голос утих. Я застыла. На меня однажды так смотрели.

Она – никогда.

Лиетт отвернулась. Побежала. Скрылась за домом.

Я не стала кричать ей вслед. Не сумела найти слова. Несмотря на все, с чем мы вместе сталкивались, я иногда забывала, что она не такая, как я. Она не видела то, что видела я. И она не сталкивалась ни с чем подобным. Я не могла осудить ее за побег.

– Вы слышали это, братья?

Пока не раздались шаги. А вот теперь я ее осуждала.

Я метнулась к углу таверны и выглянула на улицу, которая вела к главным воротам. Мельком заметила обнаженную кожу, черные татуировки, алую ткань и, что самое главное, клеймо огромного, багрового глаза.

И, к своей чести, умудрилась не обосраться.

Я развернулась и рванула обратно, так быстро, насколько осмелилась, к площади. Лиетт нигде не было. А у меня не было времени ее искать.

Потому что в мою сторону шли обитатели.

Я вспомнила, что видела постройку с крепкими дверями – чтобы бандиты не совались. Нашла ее, протиснулась внутрь, закрыла эти крепкие-но-не-настолько-чтобы-выстоять-против-тех-одержимых двери и задвинула засов. Скользнула к окну, прижалась к стене рядом, вытащила Какофонию, убедилась, что в барабане есть патрон.

Со стороны, наверное, выглядело перестраховкой.

Но тот, кто так бы подумал, вряд ли знал, что это были за люди. Ну конечно. Нельзя понять гончих Обители, пока не увидишь их в деле. Тот, кто видел, как правило, умирает.

Лиетт понимала. И я надеялась, что кто-нибудь там меня услышит и она догадается спрятаться и не высовываться.

Сквозь пробитую в стекле дыру доносились звуки: шарканье ног, треск пламени, надсадный кашель. И дребезжащий, безумный голос.

– А-а, узрите, – хихикнул пронзительный, явно женский голос, – ересь.

На площадь вышли трое мужчин, одетых только в штаны, ботинки и плотные красные платки, повязанные поверх глаз. Каждый дюйм обнаженной кожи покрывали кровавые раны; на груди было вытравлено изображение рыдающего кровью глаза. Несмотря на ясный, солнечный день, они держали горящие факелы.

Огонь нужен им не для освещения.

Среди них была женщина в алой мантии, изможденная и скрюченная, несмотря на юную, гладкую кожу. Не возраст заставлял ее опираться на посох. И уж точно, блядь, не возраст выскоблил ей глаза, оставив взамен лишь зияющие алым дыры.

Процесс превращения в легендарных Незрячих сестер, кровавых гончих Обители – тайна, но никто не становился после него симпатичнее.

Женщина окинула черный круг в центре города пустыми глазницами и улыбнулась, обнажив острые зубы.

– Нас благословили грязью, братья, – прошипела она. – Созревший кладезь гнили, который надлежит очистить. Видящий Бог доволен нашей службой.

Я никогда не завидую вере в божественное. Мне встречалось слишком много людей, верящих, что боги хранят их, но Шрам – место суровое. Кому не хватает вискаря, держится за богов. Раньше здесь было около сотни мелких культов, посвященных тому или иному божеству, сулившему спасение от зверей и бандитов. Пока Обитель не возвела стены и не превратилась из чудаковатого сборища крошечных поселений в армию охотников на ведьм, жаждущих сжечь любого, кто не разделяет их веру.

– Что там, почтенная сестра? – спросил один. – Я не вижу.

– Разве? – отозвалась женщина. – Позволь пролить свет.

Раздалось тихое шипение. И в черных провалах, где когда-то были глаза, занялись огни – алые, словно факелы. Женщина окинула площадь взглядом.

– Воздух неподвижен. Солнце холодно. Даже для птиц сие место сверх всякой меры нечисто. – Она постучала посохом по твердой черной земле. – Однако сию магию не способны породить смертные руки, неважно сколь грешные. Чуете, братья? Здесь семь душ призвали врага. – Она помедлила, пронизывая пространство пылающими глазницами. – Он удрало. Двое бросились в погоню. Третий таился поблизости, но ушел. Четверо увели из сего смиренного места жизни заблудших ягнят. И для сего они использовали сокровище Зрящего Бога…

Что бы ни превращало храмовых дев Обители в зубоскалящих, искалеченных Незрячих сестер, эти ритуалы были загадкой для всех, кроме них самих. Все, что известно, – они остаются напрочь блаженными, но получают особый дар вынюхивать все магическое. Хоть мага, хоть Прах, хоть Реликвию.

Например, как ту, что была у меня.

Блядь.

– Сюда призвали великую мощь, – пробормотала сестра. – Сотворили великую ересь.

– Вся магия – ересь, – проворчал второй ее спутник. – Лиходею, что скрывается, надлежит узреть свет. Зверю, что крадется, надлежит страшиться дня. Мужу, что ведет дурные речи, надлежит очиститься пламенем.

– Священное писание однозначно, брат, – забубнила женщина. – Но есть ересь и есть мор. Одно следует за другим, подобно тому, как птицы следуют за падалью. В этом месте высвободили великое зло, – она медленно обвела площадь огнями глазниц, – и оно по-прежнему не рассеялась.

На единственный жуткий миг она уставилась прямо на меня. Мой взгляд встретился с ее горящими глазницами. Я пригнулась.

Блядь.

Как я уже говорила, о Зрящем Боге мало что известно. Доподлинно ясно только одно: он кое-что подарил своим последователям. Нечто древнее, могущественное. То, что не способны объяснить талантливейшие ученые Империума. И я бы сейчас с удовольствием обошлась без его попыток прикончить меня.

К слову, дарованные силы меняются от одного последователя к другому. Неизменна лишь способность чуять магию, как птицы чуют мертвечину. Но Слепая ведь не могла учуять Какофонию, правда?..

Револьвер потеплел в ладони, словно отвечая. Я вообще бы не удивилась, если бы он принялся их сюда зазывать.

Я взвела его курок. Затаила дыхание, ожидая шагов, звона стекла, удара в двери.

Но раздался надсадный, хрипящий кашель.

– Сестра? Что такое?

– Слишком много гнуси в воздухе, – ощерилась та. Огни погасли, глазницы вновь потухли. – Не могу найти источник скверны. – Она окинула поселение скрюченной рукой. – Ищите, братья. Ищите извращение, что оскорбляет нашего Господа. И если ускользнет, – прошипела Слепая сквозь гнилые зубы, – сожгите все дотла.

Шаги. Ворчание. Я, выглянув, увидела, как обитатели расходятся, принимаясь за дело. Что может оскорбить обитателя – сложно сказать, но сколь бы ни были многочисленны их тайны, объем их внимания крайне мал. У них сотни вопросов, но лишь один ответ, и наверняка они быстро кого-то найдут, причем не меня.

Мне нужно было отыскать Лиетт.

Убедившись, что обитатели скрылись, я приоткрыла дверь и устремилась обратно к главной улице. Судя по звукам, за мной никто не бросился. Не послышалось ни воплей, ни цитат из священных писаний, или что там их обычно возбуждает. Таверна была самой высокой постройкой в городе. Можно залезть на ее крышу, пробраться по верхам, найти Лиетт. И точно так же оттуда убраться.

Великолепный план.

Обидно, если, хм-м, скажем, именно сейчас на огонек решит заявиться шайка революционеров.

Стон колес. Скрежет железа. Рев двигателя. И облако черного дыма, возвестившее прибытие жуткого чудища из метала и гари, которое выкатилось из-за линии горизонта и понеслось прямиком на меня. Железная повозка на огромных колесах, перемалывающих землю под собой, изрыгала пламя и дым из душников по бокам, с ревом летя вперед.

Я догадалась, что это, раньше, чем его увидела. Но проклятая дрянь двигалась так быстро, что уже через мгновение можно было различить клеймо на его торце. Шестерня с двумя перекрещенными саблями.

Революционный Железный Вепрь.

Я уже говорила, что не верю в бога, – и, по большому счету, это правда. Я не думаю, что где-то есть великодушное создание, которое не дает нам творить несправедливость и хранит нас от зла. Но, с другой стороны, не все же боги великодушны, верно?

А скажи ты мне там и тогда, что есть божественное существо неизмеримой власти, которое намерено поиметь меня лично?

Во-о-от в это я бы поверила.