Семь лепестков

Шестой лепесток

Поначалу она думала попросить Колю довести ее до клуба, но в последний момент решила, что поедет сама — хотя бы для того, чтобы не напиваться. Проезжая через мост, она кинула взгляд на сожженное здание Верховного Совета и вспомнила, как в ночь событий сидевший у них Смирнов потирал руки и говорил: «Это же мой участок! Подряд на строительство, какой подряд на строительство!». Интересно, подумала Женя, досталось ему что-нибудь или нет? Глядя на белый с черными разводами дом, она вдруг поняла, что понятия не имеет, из-за чего случилась стрельба. То есть Альперович с Ромкой говорили про какую-то финансовую схему с фальшивыми авизо, которую надо было прикрыть — но в деталях ей было лень разбираться. Похоже, что опять наши сражались с ненашими — и наши снова победили. Потому что наши всегда побеждают.

Женя подумала, что это чувство было главным из того, что дал ей Ромка. Наши всегда побеждают. С того момента, как она надела себе на палец кольцо с бриллиантовым цветиком-семицветиком, она навсегда перешла в лагерь победителей. Женя могла — в приступе слабости или раздражения — жаловаться на жизнь, но в глубине души она знала: все ее мечты сбылись. Муж, прекрасная квартира, комфортабельная машина, уикэнды в Европе, отпуска на южных островах. Можно было еще завести себе ребенка, но это когда-нибудь потом. Она еще слишком молода, еще не все взяла от жизни. Не зря же американки рожают только под сорок.

Клуб назывался «Полет», и попала в него Женя случайным, чтобы не сказать таинственным образом. Два дня назад, сразу после того, как Рома улетел в Нижневартовск, FedEx принес ей заказное письмо. «Это круто — отправлять письма по Москве FedEхом», — подумала она тогда. Письмо представляло собой сложенную пополам четвертушку тисненой бумаги. На внутренней стороне было напечатано приглашение на вечер в недавно открывшийся арт-клуб, а на внешней, рядом с тисненой эмблемой клуба, был изображен цветок, у которого остался только один лепесток. Предпоследний был уже оторван, ветер уносил его куда-то за пределы белого поля.

Цветок не то был нарисован от руки, не то — напечатан типографским способом. Женя задумалась. Пятый лепесток она оторвала полгода назад, во время случайной встречи с Альперовичем. Недавно, на дне рождения Бори Нордмана, он еще спросил ее — сбылось ли? Ну, конечно, ничего не сбылось. Детская магия перестает работать, когда ты становишься взрослой.

В центре клуба стоял большой самолет, играла незнакомая Жене музыка. Она попробовала потанцевать, но как-то не пошло. Протиснувшись к стойке, она заказала себе «Маргариту» и выпила ее залпом. «Зачем я сюда пришла?» — подумала Женя.

На самом деле она знала ответ: ей хотелось приключения. Отлетавший лепесток был еще одним, невысказанным, желанием — и это совпадение заворожило ее. Нет, теперь Женя уже не хотела ничего отыгрывать назад — она бы предпочла сохранить все, что получила, добавив к этому что-то, для чего трудно было подобрать слова.

В этот момент она увидела Леню. Толстый и неуклюжий, он стоял в центре танцпола, растеряно озираясь. На лице его словно было написано: «А что я здесь делаю?». Костюм мешковато сидел на нем, и он казался старше своих лет — или, может быть, он-то как раз и казался тридцатилетним, тогда как Женя все еще чувствовала себя года на двадцать три максимум.

Она окликнула его, но за грохотом музыки он ее не услышал. Женя поставила допитый бокал на стойку и стала пробираться к Лене, сквозь танцующих и подпрыгивающих людей. «Наверное, я все же старею, — подумала она, — в институте-то вон как отплясывала».

Неожиданно она почувствовала, что устала и уже не хочет никаких приключений. Хотелось напиться, а потом взять такси или попросить Леню довезти ее до дома, рухнуть в кровать, включить телевизор и уснуть. Каждый вечер она собиралась посмотреть какое-нибудь кино, из тех фильмов, что Рома покупал на видеодисках, огромных, как старые виниловые пластинки — но почему-то сон охватывал ее минут через пять после титров.

«Надо вернуться к стойке и взять еще „Маргариту“», — подумала Женя, и в этот момент Леня обернулся и увидел ее.

Сидя за угловым столиком, они пили и сплетничали. Леня рассказал, как Наталья оставила Поручика без квартиры — и неожиданно для себя Женя испытывала одновременно чувство женской солидарности и верности старой дружбе. Наталья была молодец, но Борьку было жалко и поэтому она была мерзкая эгоистичная сука.

— Да, — сказала она в конце концов, — я всегда чувствовала: от женщины, которая так говорит, добра не жди.

Леня рассмеялся и привычным жестом поправил очки.

— А помнишь Лерку? — спросил он.

— Конечно, — ответила Женя, — она, кстати, должна приехать уже скоро. Она мне электронное письмо прислала на той неделе.

— Она была первая моя знакомая, которая ругалась матом. До этого я считал, что девочки таких слов вообще не знают.

— Да, Лерка была боевая, — без энтузиазма согласилась Женя и, словно вспомнив о чем-то, спросила: — это ты прислал мне приглашение?

— Нет, — недоуменно ответил Леня, — я думаю, это их пи-ар отдел всем рассылал. Хотя странная идея — рассылать приглашения FedEхом. Обычно курьера отправляют.

— Ну ладно, — сказала Женя и, допив свою «Маргариту» (пятую? шестую?), поднялась и спросила: — Потанцуем?

Леня спратал очки в футляр и убрал его во внутренний карман пиджака. Играла какая-то медленная музыка, слова было уже лень разбирать. Леня танцевал на удивление хорошо, и Женя вдруг почувствовала, что вечер удался. Было так приятно плыть по алкогольным волнам музыки, не думая ни о чем, не волнуясь и не переживая.

Они вернулись к столику.

— А ты не знаешь, Маша так и останется в Англии? — спросил Леня.

— Не знаю, — сказала Женя, — Володя ничего об этом не говорил. Но вроде ведь дела у него наладились?

— Да, конечно, — ответил Леня, — все хорошо. Мы чудесную схему сейчас разработали…

— Да, Ромка мне говорил что-то… я, вроде, тоже туда подписана.

— Но, похоже, Машке там просто больше нравится, — сказал Леня.

Женя пожала плечами. Она не любила Лондон, находя сам город сырым и тусклым, англичан — неоправданно снобистскими, а хваленую моду — слишком плебейской.

— Кто бы мог знать, что так все кончится, — вздохнул Леня, — только ты с Ромкой и осталась. А Володька ведь как Машку любил, а?

— С возрастом это проходит, — пошутила Женя, — впрочем, ты ведь никогда не был женат?

— Слава Богу, — ответил Леня, — то есть я хотел сказать, это потому что Ромка меня опередил, — поправился он.

Женя рассмеялась и потрепала его по щеке.

— Не завидуй так уж сильно, — сказала она.

Садясь в ленину «вольву», Женя поняла, что совсем уже пьяна. «Зачем я, все-таки, столько пью?» — пробормотала она. Впрочем, это было все еще приятное опьянение, что-то обволакивающее, мягко баюкающее.

— Ты слышала уже нового Гребенщикова? — спросил Леня — «Песни Рамзеса IV», крутая вещь.

— Нет, — сонно сказала Женя. Она скинула туфли и с ногами залезла на переднее сидение. Было немного неудобно, но ей почему-то казалась смешной мысль сесть так, как она сидела в кресле маленькой девочкой… маленькая девочка, в короткой юбке, в белых гольфах…

— Или я лучше тебе старенькое поставлю… — сказал Леня. — Привез из Германии себе недавно. Классическая музыка конца семидесятых, странно, что мы в школе его пропустили.

Он щелкнул магнитолой, диск с мягким звуком ушел в нутро автомобиля, и Дэвид Боуи запел:

— Ничего я не помню, — ответила Женя.

Машина тронулась по опустевшему ночному городу. Сквозь сон она чувствовала, как Леня гладит ее бедро, и слышала, как Дэвид Боуи поет:

Все так же не просыпаясь, она думала о том, как все странно обернулось, что никогда бы она не подумала, что это будет Леня… скорее уж — Альперович, если бы он был чуть сообразительней… между ними же проскочила тогда какая-то искра, тогда, полгода назад. Но она уже понимала, что они едут к Лене домой, знала наперед, что останется у него ночевать, что первый раз изменит Ромке — но она еще не догадывалась, что за этой ночью последуют много других ночных свиданий, дневных встреч, теплых снов, испуганных торопливых поцелуев в коридорах на общих праздниках, торопливых совокуплений и прерванных телефонных звонков. Только через полгода она поймет, что если пятый лепесток не сдержал своего обещания, то шестой исполнил свое сполна.

В электричке, везшей его мимо покрытых знакомыми граффити мокрых заборов к даче Владимира, Антон почему-то вспомнил, как Сашке однажды принесли амстердамской травы. Он щедро забил косяк «на двоих», и они с Антоном дунули. Антона срубило почти мгновенно и, честно говоря, ему никогда не было так плохо. Состояние high если и наступило, то где-то между третьей и четвертой затяжкой — и тут же ему на смену пришла тошнота и ощущение полного бессилия. Несколько часов он сидел на полу на кухне и слабо мычал. Вероятно, то же самое испытывает обычный человек, выпивающий залпом бутылку спирта: чувство опьянения сменяется тяжелым алкогольным отравлением так быстро, что не успеваешь получить удовольствие. Он помнил, что в какой-то момент его глаза сконцентрировались на портрете Боба Марли, висевшем у Сашки на стене, и он подумал, что на самом деле Боб Марли был антихристом, потому что призывал всех курить траву. А ведь непонятно, как человек добровольно может ввергнуть себя в такое омерзительное состояние, думал тогда Антон. И, значит, это колдовское наваждение, можно сказать — сатанинское. В тот момент он напрочь забыл, что никто не заставлял его курить этот злосчастный косяк — напротив, это он сам уговаривал Сашку не скупиться и забить побольше. Самым ужасным было то, что из этого состояния никак невозможно было выйти.

Вероятно, именно невозможность выйти и стала главной темой размышлений Антона. Еще он вспоминал печальную историю о том, как несколько лет назад впервые угостил травой одну свою приятельницу. Зная, что первый косяк может и не вставить, он забил «с запасом». Он не рассчитал — и после второй затяжки девушка села на пол и сказала: «Я хочу выйти из этого самолета».

Антон тоже был бы рад выйти из того самолета, в который сам себя посадил. Почему-то он не ждал ничего хорошего от поездки на дачу к Белову. Можно было бы, конечно, сказать, что после смерти Зубова он сел на измену — но, так или иначе, ехать ему совсем не хотелось. Он думал даже сказаться больным, но решил, что это не путь воина — и потому поехал. Но всю дорогу мысль о том, что было бы очень здорово найти способ выйти из этого самолета, не давала ему покоя.

Идя под осенним дождем по знакомой дороге, Антон внезапно понял, что как мантру повторяет себе под нос «мне ничего не грозит, мне ничего не грозит». Смысл мантры, как известно, заключен не в словах, а в их звучании, и совпадают они только в сакральных языках. Является ли русский язык сакральным? И если нет, то каков настоящий смысл произносимой им мантры? И есть ли он вообще? Сработают ли слова как заклинание — и если да, то в какую сторону? Может быть, на том языке, которые понимают Неведомые Божества, «мне ничего не грозит» значит «сегодня я умру». Впрочем, возможно, это и так одно и то же.

Резкий гудок за спиной заставил Антона прервать размышления. Обернувшись, он сквозь струи дождя увидел роскошный мерседес, притормозивший в нескольких метрах от него. Сказав себе «роскошный мерседес», Антон покривил душой — он не разбирался в машинах, и потому считал любой мерседес роскошным. Возможно, подумал он, на этой машине давно неприлично ездить.

За рулем сидел Леня.

— Садись, — сказал он, — я тебя подброшу.

Антон кинул мокрый рюкзак в багажник и сел рядом с Леней. Из динамиков что-то пел про кокаин Борис Гребенщиков.

— А вы еще слушаете БГ? — спросил Леня.

— Ну, редко, — ответил Антон, — лет пять назад слушали.

— Да, — кивнул Леня, — сейчас Гребень уже не тот.

— Я хаус сейчас слушаю, — сознался Антон.

— Хаос? — переспросила Леня.

— Ну, электронную такую музыку, — сказал Антон, — знаешь, техно, транс … всякое такое.

Леня кивнул, и некоторое время они ехали молча.

— Ты не знаешь, — спросил он, — зачем нас Белов собирает?

— Ну, кажется, он хочет довести до конца расследование, — и, поколебавшись, добавил, — его как-то смерть Зубова взволновала.

— А чего Зубов? Передознулся?

— Нет, его застрелили.

Леня резко затормозил и повернулся к Антону. Только тут он заметил, что сегодня на Лене нет очков.

— То есть как?

— Я не знаю. Я же не милиция.

— Наверное, какие-то его драг-дилерские дела, — задумчиво сказал Леня, по-прежнему не трогаясь с места.

— Может быть, — промямлил Антон и спросил: — А ты откуда с ним знаком?

— Не помню уже, — ответил Леня и почесал переносицу, — в каком-то клубе встретились, кажется. А какое дело Белову до Зубова?

— Ну, есть подозрение, что именно он продал эту марку… ну, которую Женя приняла.

Только сказав это, он понял, что на самом деле подозрение ни на чем не основано. Точнее — основано на внутреннем убеждении Антона во внутренней связи двух смертей, к которым он оказался причастен.

— А откуда вообще взялась идея, что это — убийство? — спросил Леня.

— От кислоты просто никто не умирал еще, — сказал Антон.

— Нуууу, — протянул Онтипенко, — я в этом не так уверен. И ты это сказал Володьке? И он тебе поверил?

— Не только я, — ответил Антон, — вот Альперович тоже говорил.

Леня включил передачу и машина поехала.

— Альперович тоже так говорил? — с каким-то удивлением в голосе спросил он.

— Ну да. Он же первый пришел к Белову и…

Внезапно Антон понял, что все происходящее напоминает допрос. Только на этот раз подозреваемый допрашивал его. Решив перехватить инициативу, он спросил:

— А правда, что вы с Женей были любовниками?

Леня повернул голову и посмотрел на Антона.

— Мы любили друг друга, — сказал он. — Вот это — правда.

Вдалеке показались ворота беловского дома. Дворник перед лицом Антона описывал полукруг по ветровому стеклу, и беловский дом был вписан в этот полукруг, как в раму. Времени почти не оставалось, и Антон понял, что надо спешить. Одновременно с этим он понял, что ему, собственно, не о чем спросить Леню.

— А почему она не развелась с Ромой?

— Ты думаешь — из-за денег? Ничего подобного. Деньги у нее были. У нее не хватало сил на это. Потому что развод — это всегда страшно трудно. Ты Поручика спроси. Ей нужно было откуда-то взять энергию, найти в себе что-то, на что она могла опереться…

— Сдвинуть точку сборки, — подсказал Антон.

Леня, казалось, не услышал его.

— Снова почувствовать себя молодой, — продолжил он, — тогда бы — да, тогда бы она развелась.

Ворота мягко открылись, и они въехали во двор.

— Ну, пойдем, — сказал Леня, открывая дверь. Он окинул взглядом стоявшие во дворе машины и задержался на одной из них. — А это еще чья?

— Это Альперовича, — раздался голос Романа.

Антон поднял голову. Белов и Роман стояли на крыльце. Оба были немного смущены — в руках Белов держал странный предмет, которым водил по телу своего приятеля.

— Это что у тебя? — спросил Леня, — металлоискатель?

Белов серьезно кивнул.

— Да. Я решил всех проверить на тему оружия. Слишком много трупов тут уже.

— Да ты сдурел просто — проверять. Сказал бы — мы бы сами не брали. — и засунув руку под пиджак он, к изумлению Антона, отстегнул кобуру и бросил ее на сидение, — и что дальше с этим делать?

— Дальше, — ответил Владимир, — мы все пойдем в дом, запремся и будем говорить, пока не разберемся, что к чему. А потом сядем по машинам, пристегнем свои пистолеты назад и поедем по домам. А до этого — никто из дома не выйдет.

— Ты сошел с ума, — сказал Леня и снова почесал переносицу. Антон обратил внимание, что это не был вопрос — скорее, утверждение. Типа «ага, я понимаю, что тут происходит». Чувство это было ему знакомо: по крайней мере один раз ему в самом деле казалось, что его собеседник сошел с ума. Это было год назад, когда Вадим появился ночью в его квартире под грибами и с рассказом о том, что за ним следит «мафия мертвецов».

— Мне тоже провериться? — сказал Антон Белову.

— Конечно, — кивнул Белов, и Антон посмотрел ему в глаза. Ни грана безумия не было в них — они были такими же, как обычно.

Как и месяц назад они собрались в большом зале внизу. Владимир расселил их по тем же комнатам, что и раньше. Антону была предложена женина комната, но он отказался.

— Из суеверных соображений? — спросил Поручик.

— Скорее, из магических, — ответил Антон.

— А разве это не одно и тоже?

— Антон считает, что нет, — сказал Альперович, — но я не так в этом уверен.

Сегодня, когда все были напряжены и собраны, Альперович пребывал в состоянии какого-то вызывающего веселья. С удовольствием он рассказывал про новую машину, постукивал длинными пальцами по большому столу и предлагал всем ехать зимой в Давос кататься на горных лыжах.

— Чему ты радуешься? — спросил его Леня.

— Считай, что я так нервничаю, — ответил Андрей, — так же, как ты переносицу теребишь.

— Я просто линзы наконец вставил, — очень серьезно ответил Леня, — а привычка осталась.

— Замена счастию, — заметил Альперович и отошел к бару.

— Я бы на его месте не так уж и радовался, — заметил Рома, — когда Володя меня разоружил, я как раз подумал, что хороший был бы ход, если бы в конце ужина сюда вошли его ребята с автоматами и просто всех нас перестреляли бы. Представляешь, сколько в бизнесе мест освободилось бы.

— Ну, — сказал Поручик, — мы же не бандиты все-таки.

— А кто мы? — спросил Рома.

— Ну, мы… мы — друзья.

— Какие вы друзья, мальчики, — сказал Лера, — вы же вечные конкуренты.

Сегодня она была одета совсем по-московски — в черные джинсы и черную рубашку. Вся московская богема, знакомая Антону по Петлюре, одевалась в черное, но сегодня на Лере этот цвет смотрелся цветом траура.

— Почему мы — конкуренты? — спросил Поручик.

— Потому что я вас со школы знаю. Вы же все время хуями мерились.

— Никогда, — захохотал Поручик, — никогда мы не мерились. Ромка не даст соврать.

— Идиот, — сказала Лера и чуть дотронулась до его локтя кончиками пальцев. Ногти на них были по-прежнему ненакрашены, и Антон подумал, что сегодня им бы пошел черный цвет, — я имела в виду в переносном смысле. Кто круче.

— Выше нас только небо, круче нас только яйца, — привычно сказал Поручик.

— Я имею в виду, что для мужчины очень важен количественный критерий. У кого длиннее член, кто быстрее всех написал контрольную, кто больше женщин трахнул, кто больше денег заработал, у кого машина быстрее…

— А разве у женщин не так? — пожал плечами Рома. — Можно подумать Женя не различала, когда денег много, а когда — мало.

— Это — совсем другое, — сказала Лера, — для женщины деньги — это конкретные вещи, которые можно купить. А для мужчины деньги — это форма абстрактной идеи.

«Тогда, наверное, я женщина», — подумал Антон и в этот момент раздался голос Белова:

— Ну, кажется, все собрались? Тогда — начнем.

Они расселись за стол. Первым заговорил Альперович:

— Скажи, Володя, зачем ты нас собрал здесь?

Белов встал и оглядел собравшихся. Сейчас он как никогда напоминал комсомольского босса, каким он был в годы своей школьной юности. Он стоял с таким видом, словно собирался открыть собрание маленькой ячейки.

— Настало время со всем разобраться, — сказал он. — И у меня появились новые данные, которые, собственно, и позволят мне сегодня назвать убийцу Жени.

— И, конечно, это один из нас, — сказал Альперович.

— Да.

— Прекрасно, — и Андрей откинулся на спинку кресла, всем своим видом показывая: «ну, расскажи нам, а я послушаю».

— Как вы уже все знаете, — начала Володя, — на самом деле смерть Жени наступила не от отравления ЛСД, а от аллергического шока на пенициллин, которым была пропитана эта так называемая «марка». Все мы знали, что у нее аллергия, и любой из нас мог изготовить эту марку, чтобы убить ее. Но убийца поступил иначе. Он купил настоящую марку, пропитал ее раствором пенициллина и подсунул Жене. Любая экспертиза нашла бы следы ЛСД в организме.

— Любой эксперт знает, что от ЛСД никто не умирает, — сказала Лера, — это же была отправная точка всего расследования.

Антон захотел сказать, что, кажется, это и не пенициллин, но в последний момент передумал. Что это меняло, в конце концов? Обыкновенный яд тоже ведь мог дать любой из них. К тому же, подумал он, я что-то сомневаюсь, что экспертиза найдет ЛСД в организме… попробуй найди 400 микрограмм.

— Помолчи, пожалуйста, — сказал Белов, — я знаю, что говорю. Дело в том, что Антону удалось найти торговца наркотиками, который продал убийце марку. Я допросил его, и он назвал мне имя человека, который купил у него марку.

«Когда он успел? Ведь я рассказал ему про Зубова только после того, как его убили. Или он узнал о Зубове от кого-то еще? Или же он сам знал Зубова?» — все эти мысли стремительно пронеслись у Антона в голове в ту секунду, которая разделяла последние слова Владимира и выкрик Нордмана. Вскочив, Поручик заорал:

— Перестань нас разводить! Что значит «Антон нашел торговца и тот сказал»? Все это могло быть подстроено с самого начала! Антон подставляет какого-то своего приятеля, а тот называет то имя, которое нужно назвать. Остается только узнать, кто заплатил Антону за то, чтобы тот…

— Мне никто не платил, — крикнул Антон, — Владимир попросил меня найти дилера, и я нашел его!

В этот момент он в самом деле верил, что нашел Зубова и доказал, что именно он и был тем, кто продал марку убийце Жени.

— И кто же был тот дилер? — крикнул Альперович, пытаясь перекричать Поручика, который орал Белову: «Володька, прекрати разводить нас как лохов!»

— Его звали Дима Зубов, — сказал Антон, вставая.

— И как же ты докажешь, что, то, что он сказал — это правда? — спросил молчавший до того момента Роман.

— Мне он ничего не говорил, — сказал Антон, — он с Владимиром разговаривал. Но я знаю, кто был тот человек, который покупал у него кислоту.

Взглянув в этот момент на Белова, Антон увидел, как что-то дернулось в его лице, и отчетливо понял, что Белов блефовал. Он никогда не встречался с Зубовым и никогда не беседовал с ним. Точно так же, как Антон, он уверовал в связь убийства дилера со смертью Жени и, преследуя какие-то свои цели, разыграл весь этот спектакль.

— Твое знание, — медленно сказал Роман, — не стоит выеденного гроша. Потому что я скажу тебе, как было дело.

— Ну, скажи, — ответил Антон, почувствовав внезапную радость, что ему не придется закладывать Леню Онтипенко.

Роман встал. Стоя, он как раз оказался одного роста с Беловым.

— Лерка приехала сюда из Англии и сразу поняла весь расклад. Она видела, что мы с Женькой живем как бойцовый кот с течной сукой и посчитала, что случись что, легко займет ее место. И тогда она провернула все это дело с маркой, а потом снюхалась с тобой, чтобы ты помог ей замести следы.

— Что значит «снюхалась»? — спросил Поручик.

— «Снюхалась», Боренька, значит, вероятно, «еблась». Или не еблась, я им свечку не держал. Но я тоже не мальчик в таких делах — и видел, как они смотрели друг на друга, когда я встретил их у Петлюры.

— Стрелки переводишь? — спросил Альперович Рому, но Антона уже охватила паника. То, чего он так боялся, случилось. Почему-то он сразу поверил Роману — или, точнее, сразу поверил, что все поверили ему. Как и положено, круг замкнулся и убийцей оказывался первый же подозреваемый. А он, Антон, оказывался крайним, слепым орудием преступления. Оставалось только сопротивляться до последнего.

— Во-первых, у Петлюры я встретил вас, а не ты — нас, — сказал Антон.

— А во-вторых? — спросил Белов.

— А во-вторых, — раздался голос Лени, — марку сюда принес я.

Он тоже встал, свесив живот над столом, и теперь только Лера и Альперович продолжали сидеть.

— Я сделал это, — продолжил Леня, — я привез сюда марку и передал Жене. Я спрятал марку тут, в доме, и написал ей записку, в которой объяснил, как ее найти.

— Это была та самая записка… — начал Антон.

— … да, со стихами про цветик-семицветик и алхимическим знаком ее комнаты. Ты видел ее в день ее смерти, но я ее у тебя забрал и выбросил. Думаю, она и сейчас где-нибудь в комнате валяется.

— Но разве… — начал Антон.

— Но я не хотел убивать ее! — внезапно закричал Леня, — я не хотел этого. Я ее любил! Мы любили друг друга! Я думал, что это поможет ей уйти. Даст ей энергию, которой ей так не хватало.

— Ну вот, — сказал Роман, садясь, — двумя тайнами меньше. Теперь мы знаем, кто был ее любовником и кто ее убил.

— Что я был ее любовником, знала каждая собака! — закричал Леня, — только ты, как последний мудак, до сих пор думал, что она тебе верна.

Роман снова вскочил.

— Я думал, что она мне верна? Я думал, что она спит с вами всеми по очереди! Потому что она была последней блядью всю свою жизнь…

— Не смей о ней так говорить, — крикнул Леня и, вдруг, развернувшись, бросился прочь. Антону показалось, что он заплакал.

— Действительно, — сказал Альперович, беря Рому за руку, — не надо о ней так говорить. Она уже умерла, а мы все ее любили.

— Это я уже заметил, — буркнул Рома и сел.

— И что мы будем теперь делать? — спросил Альперович, обращаясь ко всем, но прежде всего — к Белову.

— Сейчас Володя позвонит в колокольчик и поднимутся братки со стволами, чтобы грохнуть Ленечку, — сказал Поручик, и в этот момент Антон почему-то подумал о чекистких подвалах и призраках мертвых чекистов, которые по звонку появляются, держа наготове свои маузеры — или что у них там было?

— Ну, мы же говорили, — сказала Лера, — виновный должен уйти…

— Когда я говорил «должен уйти», я имел в виду, что это был несчастный случай, — сказал Белов.

— Но он же сам сознался, — сказала Лера.

— Когда его к стенке приперли.

— Если уж на то пошло, то к стенке приперли Леру, — сказал Поручик.

— Меня? — крикнула ему Лера, — Я вообще тут не при чем. Это все ваши мужские игры во власть. Дать женщине наркотик, чтобы подчинить ее своей воле! Можно ли придумать лучшую метафору…

Громкий выстрел прервал ее речь.