4

Майк Барретт подкатил к автостоянке у больницы «Гора Синай», бросил в автомат четвертак, подождал, пока откроется полосатый шлагбаум, и въехал на территорию. Время посещений, стоянка забита. Увидев, как из дальнего ряда вырулила машина, Барретт проворно занял освободившееся место.

Часы на приборном щитке показывали десять минут четвертого. Барретт не торопился. Времени вполне достаточно, чтобы расспросить о Шери Мур, жертве изнасилования, которая по-прежнему лежала без чувств на пятом этаже.

Барретту надо было собраться с мыслями. Он отыскал трубку, набил ее, раскурил и постарался подумать о чем-нибудь веселом и жизнеутверждающем, но, вспомнив вчерашний вечер, опять впал в заупокойное настроение. Потеря Кристиана Леру оказалась страшным ударом. И Майк, как и остальные, еще не оправился от него.

Обычно утро нового дня сулило что-нибудь веселое и светлое. Но Майк, проснувшийся ни свет ни заря и проглотивший стимуляторы, понял, что настроение не улучшится. Оно, как и сам день, оставалось сумрачным и серым. Не помогла и утренняя газета. На первой странице поместили речь Дункана и сенсационное заявление миссис Сент-Клер. Мистер Леру завтра прилетает из Франции, чтобы выступить свидетелем обвинения.

В конторе не было никаких новостей, никто не нашел новых следов. Кимура продолжал искать Нормана С. Квондта, специалиста по порнографии, который купил «Семь минут» у Леру и продал их Сэнфорду. Кимура знал, что Квондт живет где-то в Южной Калифорнии, но не мог найти его.

Ланч принес некоторое облегчение, потому что после него появилось хоть какое-то дело.

Майк пообедал в шумном бистро в «Беверли-Хиллз» с доктором Йелом Файнгудом, очаровательным молодым психиатром, который занимался проблемами подростков и считал, что связи между книгами, кинофильмами и преступлениями не существует. Он даже заявил, что разделяет мнение многих коллег, будто порнографические книги сдерживают рост преступности, так как дают выход накопившейся энергии в сексуальных фантазиях. Доктор Файнгуд рассказал об исследовании двух ученых-криминалистов, Элеонор и Шелдона Глеков. Они изучили тысячу молодых правонарушителей в Бостоне и вокруг него и пришли к выводу, что главными причинами правонарушений были несложившиеся отношения в семье, плохое образование, конфликт с культурой общества, врожденные психологические проблемы и дурные пристрастия типа наркотиков, алкоголя и сексуальной распущенности. Чтение порнографических книг не относилось к числу главных причин.

— Что же могло побудить тихого и застенчивого двадцатилетнего юношу из обеспеченной семьи совершить преступление на сексуальной почве? — повторил Файнгуд вопрос Барретта. — В каждом отдельном случае причины разные, но преступления на сексуальной почве чаще всего происходят из-за сексуальной неполноценности. Изнасилование позволяет преступнику избавиться от нее. Юноши из обеспеченных семей могут таким способом просто выражать протест против родителей, злость на которых накапливалась и сдерживалась долгие годы. Часто у насильников были деспотичные родители или, наоборот, безразличные. Покажите мне юношу, который дрожит перед отцом, и вы покажете на потенциального насильника. Основной целью его насилия будет унижение своей жертвы.

Когда они выходили из бистро, Файнгуд дал адвокату последний совет:

— Я могу понять важность информации о Джадвее, но не недооценивайте и действующих лиц другого дела, дела об изнасиловании. Я знаю, что вам почти ничего не удалось узнать о Джерри Гриффите, его друзьях, семье. Тем не менее я бы посоветовал вам удвоить усилия. Я не сомневаюсь, что вы найдете причины преступления Джерри, и тогда, быть может, вам удастся убедить присяжных, что не книга Джадвея послужила детонатором этого взрыва юношеской сексуальности. На вашем месте я бы даже пошел дальше. Я бы не стал терять время и навел справки о восемнадцатилетней девушке, которую изнасиловал Джерри. Вы сами удивитесь, что вам откроет изучение и насильника, и его жертвы. Я не даю вам гарантий, что эта информация приведет к чему-нибудь конкретному, но просто советую вам заглянуть во все углы. Ну что ж, счастливо! Держите меня в курсе. Я с нетерпением жду начала суда и своего выступления в качестве свидетеля. Мне известно, что у обвинения свидетелем будет такой известный психиатр, как доктор Роджер Тримбл. Ничего, я смогу постоять за себя.

После ланча Майк Барретт решил последовать совету доктора Файнгуда и навести справки о восемнадцатилетней Шери Мур. Он сомневался, что это ему что-нибудь даст, но хотел использовать все шансы.

Папка с газетными вырезками дала ему лишь скудные сведения о жертве. Шери Мур была младшим ребенком в семье с пятью детьми. Ее родители давно развелись. Отец, Говард Мур, работал инженером в «Рокуэлл корпорейшн» и жил в Санта-Монике. Шери училась на первом курсе колледжа в Санта-Монике и жила вместе с девушкой по имени Дарлина Нельсон на Догени-драйв в западном Голливуде. Только два последних факта озадачили Барретта. Почему студентка, которая учится в Санта-Монике, живет в Голливуде? Слишком далекое путешествие приходится совершать каждый день, особенно если нет автомобиля. Ответ на этот вопрос, так же как и другие биографические сведения, он мог найти в колледже, в котором училась Мур. Поэтому Барретт отправился в Санта-Монику.

В административном здании его ждал еще один сюрприз. Несмотря на статьи в газетах, оказалось, что Шери Мур была плохой студенткой. Скверно сдав первую сессию, она стала все чаще пропускать занятия, не выполняла задания, и во втором семестре ее успеваемость стала еще хуже. За месяц до изнасилования она бросила колледж.

Барретт познакомился с десятком бывших сокурсников Шери, юношей и девушек, которые грелись на солнышке на зеленых склонах. Ни на один из вопросов Барретт не получил ни утвердительного, ни отрицательного ответа. Одна отличница вспомнила, что Шери надоела учеба и она часто говорила, что хочет стать фотомоделью или артисткой. Шери собралась переехать в западный Голливуд, где надеялась найти работу на полставки, чтобы заработать деньги на уроки актерского мастерства. Какой-то футболист пробормотал, что Шери была странной девчонкой. Зато, если послушать остальных, можно было подумать, что разговор идет о Жанне д'Арк. Тот факт, что их подруга стала жертвой преступления, получила тяжкие телесные повреждения и до сих пор пребывает в забытьи, заставлял ребят говорить о Шери с уважением. Может, подумал Барретт по дороге из студенческого городка, он просто чересчур циничен? Может, Шери Мур на самом деле была воплощением добродетели?

Сейчас он решил проследить последний этап в жизни Шери Мур и приехал в больницу «Гора Синай».

Заперев машину, Барретт пересек стоянку и вошел в задний коридор, который вывел его в вестибюль к лифтам. Он поднялся на пятый этаж и подошел к негритянке, сидевшей за стойкой регистратуры.

— Как чувствует себя Шери Мур? — спросил Барретт. — Я ее друг.

— Ее состояние не изменилось, — ответила сестра. — Она по-прежнему без сознания. — Негритянка безуспешно поискала карточку, но быстро сдалась. — Ночь прошла спокойно. Вы хотите повидать ее? В таком случае должна вас предупредить, что список лиц, которым разрешено посещать мисс Мур, ограничен. Если хотите, я могу проверить, есть вы в списке или…

— Нет, не нужно. Я только хотел узнать, как у нее дела. — Майк заколебался. — А в этом списке много людей?

— Вы не из газеты? — осторожно поинтересовалась сестра.

— Из газеты? Господи, нет, конечно. Я друг…

— Приходится быть осторожным. Репортеры ни на секунду не оставляют нас в покое. Тогда, по-моему, ничего страшного, если я скажу вам, что к Шери разрешено пускать только родственников и ее самую близкую подругу, Дарлин Нельсон, с которой они вместе жили. Отец и Дарлин сейчас здесь.

— Спасибо, — поблагодарил Барретт. — Вы не могли бы мне сообщить, когда мисс Нельсон выйдет из палаты? Я буду в приемном покое.

— Вам не обязательно ждать. Дарлин как раз сейчас сидит там. Я с радостью приведу ее, мистер… — Она произнесла слово «мистер» с вопросительной интонацией.

— Барретт, — представился Майк. — Мистер Барретт. Большое вам спасибо.

Барретт отправился в приемный покой, в котором никого не оказалось. Он остановился рядом с пепельницей, прочистил трубку, вновь набил ее и обошел комнату. Майк закурил, думая о роли Дарлин Нельсон в этом деле. Он вспомнил, что именно Дарлин, вернувшись в квартиру на Догени-драйв, обнаружила окровавленную и почти мертвую Шери на полу в спальне. Именно Дарлин Шери шепотом сообщила, что ее изнасиловали, после чего вновь потеряла сознание. Именно Дарлин позвонила в «скорую помощь» и полицию.

В коридоре раздались женские голоса, которые с каждой секундой становились все громче. В комнату вошли сестра и девушка с мальчишеской прической, в рубашке, выбивающейся из джинсов. Девушки так увлеклись беседой, что не сразу заметили его.

— Если бы ты знала, как я тебе завидую, Дарлин, — говорила сестра. — «Андерграунд рэйлроуд» мое любимое место отдыха. Когда есть время, я обязательно иду туда. Я бы все отдала, чтобы попасть на открытие.

— Я уже и так пропустила две последние недели. Жалко, что бедняжка Шери не сможет пойти. Сегодня выступает ее любимая группа. У нее есть все их пластинки.

— Шери поправится.

— Скрести на удачу пальцы.

Сестра ушла, а Дарлин Нельсон приблизилась к Барретту.

— Я Дарлин Нельсон. Это вы хотели поговорить со мной? — удивленно произнесла она.

— Хотел. Я…

— Мы знакомы?

У нее была привычка нервно подносить руку к плечу, словно для того, чтобы поправить волосы, но никаких волос не касалась, потому что носила короткую стрижку. Наверное, Дарлин совсем недавно обрезала волосы, подумал Барретт.

— Я Майк Барретт, — представился он, но это имя ничего ей не говорило. — Я представляю в суде Бена Фремонта, который…

Теперь Дарлин вспомнила.

— Порнографическая книга… — медленно проговорила она и тут же осторожно поинтересовалась: — Что вам от меня нужно?

— Хочу задать лишь пару вопросов. Давайте присядем.

Но Дарлин Нельсон и не собиралась садиться. Ее рука вновь коснулась уха.

— Какие вопросы?

— Ну, во-первых, мисс Мур или вы знали Джерри Гриффита до того вечера?

— Нет.

— Хорошо, — кивнул Барретт. — А как насчет друзей Джерри? Вы никого из них не знали?

— Откуда мне знать, кто его друзья? Даже если бы я случайно встретилась с кем-нибудь из них, то не знала бы этого.

— Мисс Нельсон, я говорю о конкретном человеке. Он учится в Калифорнийском университете и живет в Уэствуде. Его зовут Джордж Перкинс. Вы никогда не слышали, чтобы мисс Мур… Шери говорила о нем?

— Нет.

— А вы сами знаете Джорджа Перкинса?

— Нет, не знаю.

— Тогда, может, вы мне расскажете вот о чем. В ту ночь, когда вы нашли Шери…

— Мистер Барретт, по-моему, я не обязана разговаривать с вами. К тому же мне нечего рассказать. Я уже рассказала обо всем полиции, и это попало в газеты. Мне сейчас лучше уйти. Извините.

Дарлин Нельсон попятилась к двери и выскочила из комнаты.

Барретт пожал плечами, выбил трубку и спрятал в карман, потом направился к лифту.

Через несколько минут он уже был на стоянке и шел к своей машине, когда вдруг услышал за спиной топот бегущих ног.

Обернувшись, Барретт увидел коренастого мужчину. Тот был старше Майка, с огромной головой и такой короткой шеей, что ее, казалось, не было вовсе. Мужчина догнал Майка. Он был бледен как мел, руки его сжались в кулаки.

— Вы Барретт? Вы защищаете эту гнусную книгу?

Майк, ошеломленный яростью незнакомца, молча кивнул:

— Да, я…

— Тогда послушайте меня! — заорал мужчина, шагнув вперед и хватая Барретта за лацканы пиджака. — Послушай меня, подлец, потому что я сейчас кое-что тебе скажу…

Он потянул Барретта на себя, и тот, защищаясь, ударил его по рукам. На какую-то долю секунды он освободился, но разъяренный незнакомец вновь набросился на него. Барретт поднял руки, чтобы защититься, но получил сильный удар в лицо. Майк успел сделать шаг назад, однако кулак все же задел его подбородок. Клацнули зубы, он потерял равновесие и сел на землю.

Его больше ошеломила внезапность нападения, чем сила удара. Он сидел на асфальте стоянки, как человек, у которого отнялись ноги, и тер подбородок, а над ним возвышался обидчик.

— Послушай меня, скотина, — хрипло дыша, произнес мужчина. Его руки были по-прежнему сжаты в кулаки. — Я отец Шери… Говард Мур… и я тебя предупреждаю, что получишь еще, если будешь совать нос в наши личные дела. Моя бедная девочка в критическом состоянии из-за какого-то гада, которого возбудила твоя чертова порнографическая книга… Тот, кто ее защищает, будет иметь дело со мной. Так что зарубите себе на носу, мистер… Не суйте свой длинный нос в мои дела, иначе в следующий раз окажетесь в таком же состоянии, как моя бедная девочка. Запомните это!

Говард Мур развернулся и быстро ушел.

Когда в голове прояснилось, Барретт встал на ноги. Гнев и чувство грубой несправедливости нахлынули на него, и он задрожал. Первой мыслью было догнать Мура и дать сдачи, но, глядя вслед этому человеку со скорбно поникшими плечами, направляющемуся в сторону больницы, Майк перестал злиться. Теперь он испытывал жалость. Мур был никудышным отцом, а наверху, на пятом этаже, лежала его изнасилованная дочь. Да, он был в таком состоянии, что имел право ударить кого угодно, сделать что угодно.

Барретт достал платок и прижал ко рту. На белой ткани показалось бледное красное пятно. Нижняя губа была рассечена с внутренней стороны. Ну и черт с ней. Он отряхнул пыль и медленно подошел к машине.

Часом позже Барретт вернулся в контору. Донна принесла из аптеки зеленку, и Майк задал вопрос, который мучил его весь последний час. Он помнил разговор Дарлин Нельсон с сиделкой в коридоре больницы, а Донна Новик всегда просматривала в газетах светскую хронику и страничку о развлечениях, стараясь сохранить молодость с помощью чтения о молодежи.

— Донна, красавица моя, кажется, я где-то слышал, но не могу точно вспомнить, что такое «Андерграунд рэйлроуд»?

— Самое популярное место отдыха молодежи. Это на Мелроуз. Рок-группы, танцы, безалкогольное пиво.

— Говорят, там сегодня выступает новая группа?

— Да. «Григорианские песнопения».

— Что григорианские? Я говорю не о средневековых песнопениях и церковных хорах. Я…

— Как же вы отстали от жизни, босс! «Григорианские песнопения». Раньше они назывались «Чаунси» и «Снегоступы», но потом объединились с «Лос-Анджелесским зноем». Сейчас это самая популярная рок-группа в стране. В семь часов они выступают в «Андерграунд рэйлроуд». Что вы надумали?

— Хочу преодолеть пропасть между поколениями и попытаться идти в ногу со временем.


Даже на темной стоянке за гигантским хозяйственным магазином, превращенным в прибежище поклонников рока, слышался непрерывный рев. Звуки рок-музыки рвались из всех окон и пробивались сквозь стены «Андерграунд рэйлроуд».

Остановившись перед светофором на Мелроуз-авеню, Майк Барретт посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. На противоположной стороне располагались еще два молодежных заведения: «Преисподняя» и «Рага-рок», но сегодня в них почти никого не было. Настоящий демографический взрыв произошел в тридцати футах от стоянки, где две аккуратные очереди двигались к дверям и исчезали в «Андерграунд рэйлроуд».

Барретт встал в конец одной из очередей. Он обрадовался, что последовал совету Донны и не облачился в костюм и галстук. Даже в пуловере и вельветовых брюках он весьма выделялся из толпы. Но Барретт чувствовал себя неловко не из-за одежды, а из-за возраста. Сейчас он впервые в жизни вспомнил, что половина американцев — моложе двадцати пяти лет.

Продвигаясь вместе с очередью к входу, сделанному из неотесанных бревен, он решил, что правильно поступил, не сказав Фей, куда идет. Сегодня у них была намечена ночь любви, и у него не хватило смелости перенести ее. Майк позвонил, объяснил, что вынужден пропустить традиционный ужин из-за дел, и пообещал вернуться домой к одиннадцати.

Конечно, особых дел не было. От Дарлин Нельсон он знал, что в «Андерграунд рэйлроуд» вечером состоится большой концерт, на который может прийти Джордж Перкинс. Это было предчувствие, интуиция. Если Джордж объявится, он придет с друзьями, которые могут оказаться и друзьями Джерри. А Барретт хотел узнать как можно больше друзей Джерри Гриффита.

— Давай зелень, мужик, — услышал он чей-то голос.

В дверях стоял негр, похожий на Линкольна, и собирал плату за вход. Барретт заплатил два доллара и вошел внутрь.

Он сразу окунулся в водоворот разговоров, музыки и шума и растерялся.

Майк попытался найти сцену по звуку. Перед ним в беспорядке стояли столики, за которыми сидели меломаны. Потом он разглядел танцевальную площадку и танцующих, напоминающих извивающихся червей. Над площадкой вращался гигантский стробоскоп. Молодежь была разношерстная, как по одежде, так и по цвету кожи. Их объединяла только музыка, под которую они дико извивались самым немыслимым образом. Среди разнообразных телодвижений этой туземной пляски преобладали два: юноши вращали туловищем и тазом, а девушки — выпячивали бюст и дрыгали задницами, словно поклонялись реву голосов и электрогитарам «Григорианских песнопений».

Барретт внимательно посмотрел на сцену, где стояли трое парней, одетых, будто рабы на хлопковом поле. Вероятно, «григорианская» часть группы состояла из трех бренчащих на гитарах длинноволосых белых, скованных цепью, к которым время от времени присоединялся толстый поющий негр, по-видимому олицетворявший собой «Песнопения».

Стиснутому со всех сторон Майку стало не по себе. В ушах грохотала рок-музыка, а сердце тосковало по приятным, спокойным мелодиям Дэйва Брубека, Джерри Маллигана и Дэйви Пелла.[17]

Необходимо было найти место для наблюдения. Он заметил слева за проходом бар с длинной дубовой стойкой, около которого было чуть-чуть свободнее. Все время толкаясь, извиняясь и обходя танцующих, Майк начал медленно пробираться к бару и через несколько минут достиг цели.

— Виски с водой, — попросил Барретт, хватая ртом воздух, будто рыба.

— Простите, сэр, — извинился молодой усатый бармен. — У нас только безалкогольное пиво.

Барретт вспомнил, что здесь нет горячительных напитков.

— Хорошо, тогда безалкогольное пиво.

Получив кружку пенистого пива, он отвернулся от бара и принялся глазеть по сторонам. «Григорианские песнопения» сейчас завели новую песню. Она оказалась не такой шумной, и в ней прослеживался хоть какой-то мотив. Она напоминала негритянские блюзы Бесси Смита, музыку в стиле «госпел» и немного смахивала на кантри. В ней угадывались печаль и разочарование молодежи, неверие и протест, призыв к людям любить друг друга. Настроение у Барретта сразу же поднялось, и дети любви с их дикими песнями и плясками не производили такого отталкивающего впечатления. Где-то он прочитал слова Боба Дилана: «Вся красота в мире, мужик, безобразна, но все равно это красота, даже безобразие прекрасно».

Майк Барретт неторопливо отхлебнул безалкогольного пива и посмотрел на большие плакаты, висящие над баром. Гарриет Бичер-Стоу, Джон Браун со своими телесами, Аред Скотт. Он вновь повернулся к сцене.

Поставив кружку на стойку, Майк занялся поисками добычи. Через несколько минут ему стало ясно, что это бесполезное занятие. В клубе было слишком много парней, и слишком многие из них были похожи на бородатого Джорджа Перкинса.

Барретт решил сделать последнюю попытку. Он посмотрел на дверь и с удивлением увидел, как в клуб вошел человек, которого он мгновенно узнал.

Майк впервые видел этого стройного, аккуратно причесанного худощавого юношу с изможденным лицом нездорового оттенка, в куртке, спортивной майке и отутюженных брюках. По многочисленным фотографиям в газетах он сразу узнал Джерри Гриффита и изумленно смотрел на юношу. Джерри стоял в каких-то двух десятках футов от него и тоже кого-то искал. Барретту стало интересно, какого черта парень, выпущенный на свободу под залог, делает в общественном месте? Он не мог представить себе, что Мэгги Рассел, не говоря уже о Фрэнке Гриффите, позволили Джерри отправиться в молодежный клуб. А может, они просто не знали, что он здесь? Может, Джерри улизнул из дома?

Сейчас ему представилась прекрасная возможность поговорить с Джерри, расспросить его, посочувствовать, но Барретт не сдвинулся с места. Как человека, его удержало чувство приличия, а как адвоката — какой-то инстинкт. Этот инстинкт говорил Майку, что удача, возможно, наконец повернулась к нему лицом. Барретт остался у бара и продолжал оттуда наблюдать за Гриффитом, сам не зная, чего ждет.

Барретт постарался разглядеть глаза Джерри. Сперва это были испуганные глаза человека, который скрывается от погони и боится, что его узнают. Потом, когда Джерри понял, что в такой толпе можно не опасаться быть узнанным, а то и превратиться из преследуемого в охотника, страх исчез из его глаз. Несомненно, Джерри кого-то искал.

Юноша привстал на цыпочки, внимательно разглядывая людей за каждым столиком, потом вскрикнул и приветственно замахал было рукой, но быстро осекся. По лицу Джерри Барретт понял, что тот нашел нужного человека.

Джерри Гриффит направился к Барретту, потом свернул, замедлил шаг и остановился перед столиком, за которым сидели трое юношей и две девушки. Он похлопал по плечу широкоплечего парня, сидевшего к нему спиной. Когда тот обернулся, Барретт увидел бороду и узнал Джорджа Перкинса.

Сощурившись, чтобы лучше видеть в постоянно меняющемся свете, Майк попытался уловить реакцию Джорджа. Их оказалось три, и они сменяли друг друга с поразительной быстротой: сначала удивление, потом тревога и наконец досада.

Барретт от стойки наблюдал эту бессловесную драму.

Джерри хотел поговорить с Джорджем Перкинсом, а вот Джордж совсем этого не хотел. Джерри то и дело хватал его за плечо и что-то шептал, но каждый раз Перкинс стряхивал его руку. Наконец настойчивость Гриффита победила, потому что Джордж Перкинс вскочил на ноги, навис над Джерри и с жаром потряс головой, отказываясь слушать. Джерри продолжал что-то доказывать, перекрикивая шум. Наконец Джордж раздраженно кивнул и огляделся по сторонам. В этот миг песня кончилась и был объявлен антракт. Джордж показал пальцем на юношу и девушку, только что покинувших танцевальную площадку и пробиравшихся к столику в проходе.

Барретт машинально взглянул на эту пару. На какое-то мгновение юноша заслонил собой партнершу. Парень был крепкий, чисто выбритый и с длинными бакенбардами. Когда девушка вышла из-за его спины, Барретт узнал Дарлин Нельсон. Она была в тех же джинсах и рубашке, что и в больнице.

В поле его зрения быстро возникла третья фигура. Джерри Гриффит яростно продирался к Дарлин. Когда она подошла к своему столу, Джерри догнал ее.

И вновь на глазах у Барретта разыгралась немая драма.

Джерри не давал девушке сесть. Он, кажется, представился и начал что-то быстро говорить. Дарлин Нельсон выказала неудовольствие даже более явно, чем Перкинс несколько минут назад. Она попыталась не обращать на Джерри никакого внимания и обойти его, чтобы сесть, но он заставил ее слушать. Наконец последним усилием она оттолкнула его, но он бросился вслед, продолжая говорить. Тогда девушка остановилась и, приблизив свое лицо к лицу Джерри, сказала какую-то резкость. Ее слова подействовали как пощечина. Джерри вздрогнул, на лице его мелькнул испуг; он хотел что-то ответить, но, казалось, забыл нужные слова. Он несколько раз открыл и закрыл рот и развел руками, словно пытаясь заменить этим жестом так и не произнесенные слова.

Неожиданно Джерри замер, его лицо страшно побледнело, и он в ужасе уставился на Дарлин, которая принялась весело щебетать с друзьями. На какую-то долю секунды у Барретта промелькнула мысль, что Гриффит ударит ее или попытается задушить, но Джерри не сделал ни того, ни другого. Его руки медленно опустились, повисли как плети, лицо вытянулось. Он покачнулся, изумленно попятился назад, потом развернулся и, не помня себя, двинулся по проходу. Наконец Джерри Гриффит очнулся, бросился к выходу и выскочил из клуба.

Наблюдая за поспешным уходом Джерри, Барретт будто прирос к стойке. Он не сомневался в одном: Джордж, приятель Джерри, был знаком с Дарлин или, по крайней мере, знал, как она выглядит. А вот Джерри увидел подругу Шери Мур впервые. Но что он ей сказал и что она ответила, что повергло его в такое смятение и заставило бежать? Барретт решил догнать Джерри. Сейчас разговор с ним был не просто нужен, а необходим.

В дверях Барретт столкнулся с группой молодых шумных девчонок, только что вошедших в клуб. Они окружили его, а одна маленькая блондинка в хлопчатобумажной рубашке и шортах, похожая на куклу Кьюпи, закричала:

— Девочки! Посмотрите, кого я нашла! Этому деду тысяча лет, а еще какой красавчик! — Она чмокнула Барретта в подбородок. — Потанцуй со мной, дедушка.

Она крепко обхватила его и начала танцевать.

— Дорогая, я собрался в туалет, — взмолился Барретт. — Пощади меня.

— Тебе больше хочется в туалет, чем к девочкам? — ухмыльнулась она и отпустила. — Хотя в твоем возрасте, наверное, по-другому и не может быть.

Барретт вырвался, но, выскочив на улицу, понял, что потерял минут пять. Он посмотрел по сторонам, но не заметил на Мелроуз никого, кто хотя бы отдаленно напоминал Джерри. Потом подошел к очереди и объяснил, что ищет парня, который несколько минут назад выскочил из клуба. Он попытался описать Джерри Гриффита, но обнаружил, что не может. Единственное, что он мог сейчас вспомнить, была аккуратная прическа, но даже аккуратная прическа не помогла парням и девушкам вспомнить Джерри.

— Он выбежал из клуба, — добавил Барретт. — Может, обратили внимание на бегущего парня?

— Выбежал, говорите? — пропела длинноволосая девушка. — Точно, один мальчик выскочил из клуба. Я запомнила его, потому что сказала: «Наверное, „Песнопения“ испугали его».

Очередь расхохоталась, а девушка добавила:

— Кажется, он побежал туда.

Она показала на запад, и раздались новые взрывы смеха.

Барретт поблагодарил ее и направился по Мелроуз в сторону бульвара Ла Циенега.

Он шел, заглядывая в открытые магазины, несколько раз пересекал улицу, но нигде не увидел Джерри Гриффита. Через пятнадцать минут Майк вернулся к клубу.

Барретт неохотно признал поражение и направился на темную стоянку. Подойдя к своей машине, он понял, что в спешке не подумал о самом вероятном месте, куда мог пойти Джерри, об этой стоянке. Если Джерри в спешке не уехал, значит, его машина была припаркована здесь, когда Барретт вышел из клуба. Он мог подождать у входа и увидеть юношу, но сейчас, скорее всего, парня давно и след простыл.

И все же крошечная надежда продолжала теплиться. Барретт попытался вспомнить, на чем ездил Джерри Гриффит. В досье содержались и сведения о его машине. Точно, английский автомобиль, прошлогодняя модель, белый «ровер».

Майк остановился и огляделся по сторонам. Серый «тандерберд», старый грязный белый «ягуар» и белый «ровер». Наверняка в Лос-Анджелесе десятки новых белых «роверов», но тем не менее этот мог принадлежать Джерри Гриффиту.

Барретт направился к «роверу». Даже тут, в плохо освещенном углу стоянки, он различил фигуру на переднем сиденье. Майк осторожно обошел машину, чтобы удостовериться, что в ней один человек.

Сквозь закрытое окно передней дверцы он увидел, что, кроме молодого человека за рулем, в машине никого нет. Юноша неподвижно сидел, положив голову на руль, будто спал. Были видны волосы и часть лица. В «ровере» сидел Джерри Гриффит.

Майк Барретт заколебался, потом у него мелькнула тревожная мысль, и он решительно постучал в окно. Гриффит не шелохнулся.

Барретт дернул дверцу. Она открылась, и вялое тело Джерри Гриффита начало валиться в сторону. Барретт подхватил его и с трудом вернул в вертикальное положение. Парень был без сознания: глаза закрыты, на пепельно-сером лице застыла маска смерти.

— Джерри, — прошептал Майк Барретт. — Джерри, ты меня слышишь?

Ответа не последовало. Парень не подавал признаков жизни.

Барретт нагнулся, влез в машину и попытался определить, дышит ли юноша и есть ли у него пульс. Когда дверца машины открылась, в салоне загорелся свет, и Майк Барретт заметил на соседнем сиденье пустой пузырек с таблетками. На полу валялась пустая бутылка из-под содовой.

Джерри Гриффит попытался покончить с собой, но мертв он или нет — было неизвестно.

Барретт прижал ухо к груди Джерри, но не услышал ничего, кроме звуков песенки «Мистер, играющий на тамбурине», доносившихся из «Андерграунд рэйлроуд». Барретт вновь принялся нащупывать пульс. Сначала его пальцы ничего не чувствовали, но потом уловили слабое биение, такое вялое, что Майк не понимал, то ли это пульс, то ли дрожат его собственные напряженные пальцы.

Майк стал раздумывать, что делать дальше. Можно вызвать «скорую помощь», попробовать самому привести юношу в чувство и заставить сблевать или, наконец, можно отвезти к частному доктору.

В каждом варианте был элемент риска. «Скорая помощь» могла приехать быстро, но это означало новый скандал, если, конечно, Джерри еще был жив. Попытка воскресить парня — самый лучший способ оказать первую помощь, но Майк ничего не смыслил в медицине. Частный врач вроде бы способ самый медленный, зато и самый надежный. Барретт выбрал третий вариант, потому что вспомнил об одном жившем неподалеку враче, который всегда поможет. Доктор Квигли был его лечащим врачом с того дня, как он приехал в Лос-Анджелес. Он жил на Нортс-Арден-драйв, в Беверли-Хиллз, совсем недалеко от Мелроуз. Барретт на прошлой неделе по телефону пригласил Квигли вместе поужинать и собирался задать несколько вопросов о патологии изнасилований. Квигли согласился и назначил дату, хотя был занят, а вечерами писал дома книгу, которая должна была вот-вот выйти в свет. Скорее всего, сейчас он дома. И в любом случае можно рассчитывать на его молчание.

Барретт быстро нашел в кармане куртки Джерри ключи от машины. Потом торопливо передвинул парня на соседнее сиденье, сел за руль и завел мотор.

И только выехав на Мелроуз, подумал: что же он привезет доктору Квигли — труп или воскрешенную козырную карту окружного прокурора Дункана?


Сорок минут назад доктор Квигли и Майк Барретт внесли Джерри Гриффита в дом врача на Нортс-Арден-драйв. Барретт объяснил, как нашел юношу, и доктор не сказал ни слова.

Оставив Джерри на кровати в кабинете Квигли, Барретт протянул пустой пузырек.

— Нембутал, — пробормотал Квигли, потом взял со стола черный саквояж и придвинул стул к кровати.

— Он жив, доктор? — спросил Барретт.

— Посмотрим, — ответил Квигли, не поднимая головы. — Ты можешь подождать в гостиной, Майк.

Майк Барретт в напряжении просидел сорок минут на диване, листая журнал и безуспешно пытаясь читать. Он думал, что раз доктора так долго нет, значит, все должно быть в порядке. Будь Джерри мертв, Квигли уже давно сообщил бы об этом, решил Барретт. Сорок минут можно возиться только с живым пациентом.

Барретт вновь попытался сосредоточиться на журнале. Услышав кашель Квигли, он встал. Доктор в голубом халате устало вошел в гостиную, снял очки и потер глаза:

— С ним все в порядке, Майк.

— Благодарение Богу! И вам…

— Он принял столько снотворного, что хватило бы прикончить целую армию. Вы, наверное, нашли его сразу, как только он потерял сознание. К счастью, вы сразу же привезли его. Еще пять минут, и ему бы конец. Я ввел сильное противоядие. Сейчас он вне опасности.

— Он в сознании?

— В полном, но очень ослаб. Однако, учитывая общее состояние, в госпитализации нет необходимости. Думаю, примерно через час его можно будет отвезти домой. Хороший сон ночью, завтра немного отдыха, и он будет в полном порядке. Молодой организм обладает замечательными восстановительными силами. — Доктор Квигли сунул руку в карман халата и достал бланк рецепта. — Вот номер, по которому вы должны позвонить. Мальчик хочет, чтобы о происшедшем знала только его кузина. Ее зовут… здесь написано… Мэгги Рассел. — Доктор Квигли протянул бумажку и добавил: — Это ее номер. Телефон в спальне, поэтому Джерри просил звонить до тех пор, пока она не снимет трубку. Он сказал, что она приедет за ним.

— Я позабочусь об этом.

— Хорошо. Тогда я возвращаюсь к больному. — Он остановился. — Фрэнк Гриффит многим вам обязан, Майк.

— Он никогда не узнает об этом. К тому же меня интересует только мальчик.

— Поступайте, как считаете нужным. — Доктор кашлянул в кулак. — В столовой параллельный телефон.

Когда Квигли ушел в кабинет, Майк отправился в столовую, включил люстру и переставил телефон с мраморного столика на обеденный стол. Потом положил бланк для рецепта рядом с телефоном и набрал номер Мэгги Рассел.

Телефон звонил и звонил, но никто не снимал трубку. Еще несколько секунд, решил Барретт, и он положит трубку и перезвонит через какое-то время. Рано или поздно она все равно вернется к себе. Неожиданно звонки прекратились, и в трубке раздался голос запыхавшейся женщины:

— Алло?

— Мисс Рассел?

— Да.

— Майк Барретт. Извините за беспокойство, но…

— Мне кажется, я вам сказала, что не хочу больше разговаривать с вами.

— Подождите. Это касается Джерри.

— Джерри?

— Да, вашего брата. Я нахожусь сейчас с ним. Я…

— Ничего не понимаю. Этого не может быть. Ему не разрешено выходить из дома.

— Он ушел вечером, не обращая внимания ни на какие запреты. Не перебивайте меня и дайте рассказать, что случилось. Но сначала ответьте, кто-нибудь может подслушать наш разговор?

— Нет, нет, это мой личный телефон. — В ее голосе послышались тревожные нотки. — В чем дело? Что случилось?

— Джерри было очень плохо, но сейчас все в порядке. Я буду краток. Где-то после семи я по личным причинам зашел в молодежный клуб на Мелроуз-авеню…

Он быстро рассказал о появлении Джерри, сценах с Джорджем Перкинсом и Дарлин Нельсон, о том, как обнаружил Джерри в машине без сознания. Потом сообщил добрую весть от доктора Квигли.

— Джерри попросил связаться с вами. Он не хочет, чтобы об этом знал кто-нибудь, кроме вас.

— Никто не должен знать, — серьезно повторила девушка. — С ним правда все в порядке? Доктор так сказал?

— Все нормально. К вашему приезду Джерри будет в состоянии поехать с вами домой.

— Немедленно выезжаю.

— Записывайте адрес.

Он продиктовал адрес, и Мэгги положила трубку.

Поставив телефон обратно в боковой столик, Барретт подумал, стоит ли ждать прибытия Мэгги Рассел. Кроме желания еще раз увидеть и поговорить, никаких объективных причин ждать ее не было. Ему не хотелось смущать девушку своим присутствием. Несмотря на то что он сделал для Гриффитов сегодня, он по-прежнему оставался врагом.

Его мысли вернулись к предстоящему процессу. Нужно было еще столько сделать, а времени оставалось совсем мало. Фей Осборн не приедет к нему домой раньше одиннадцати, значит, у него есть несколько часов, чтобы прочитать отчеты о старых процессах против непристойности.

Майк сказал доктору Квигли, что Мэгги Рассел скоро приедет. Если он понадобится, пусть звонят. Потом Барретт вызвал такси и отправился на Мелроуз за своей машиной.

В ночной тишине кабинета Барретт изучал содержимое папки, в которой лежали вырезки и научно-популярные статьи о цензуре из американских и английских журналов за последние десять лет. Они принадлежали перу писателей, критиков, издателей, ученых и были собраны Лео Кимурой.

Он прочитал девять или десять статей и сейчас читал статью Мориса Жиродиаса в лондонском «Инкуайерере». Неожиданно его внимание привлек один абзац. Жиродиас писал, что большая часть человечества была зачата благодаря далеко не романтической похоти и что большинство людей не может жить без секса так же, как без еды и сна. Но несмотря на то, что секс жизненно необходим каждому человеку, практика его исполнения настолько сложна, что его образ искажен ханжеским лицемерием. Фактически, писал дальше Жиродиас, все люди — и мужчины, и женщины — насильники. Этот абзац Барретт внимательно перечитал дважды.

«Изнасилование, — писал Жиродиас, — считается самой нецивилизованной формой нарушения уединения человека. Тем не менее и заурядный семьянин, и спокойный и верный муж, чье единственное завоевание в области секса было совершено путем женитьбы, обычно насилуют ежедневно десятки женщин и девушек. Обладание, естественно, только визуальное, но быстрый оценивающий взгляд тем не менее тоже микроизнасилование. Эти взгляды часто бросают непроизвольно и всегда украдкой. Однако их сущность от этого не меняется, и они дарят крошечную толику сексуального удовлетворения… Что касается верной жены этого спокойного мужчины, думаете, она использует модные наряды, драгоценности и парфюмерию, чтобы соблазнить своего собственного мужа? Ничего подобного. Она использует все эти классические орудия обольщения только для того, чтобы предложить себя всему противоположному полу, чтобы обольстить и быть изнасилованной всеми… Естественно, визуально. Рудиментарные порывы первобытного человека продолжают действовать».

Как верно, подумал Барретт.

Его собственные ощущения подтверждали точку зрения Жиродиаса. На более-менее законном основании он обладал только одной женщиной — Фей Осборн. Но не далее как вчера, прячущийся за цивилизованным фасадом дикарь заставил его совершить по крайней мере два изнасилования: сначала девушки в бикини, выходящей из бассейна в отеле «Беверли-Хиллз», и потом — молодой привлекательной женщины по имени Мэгги Рассел в баре отеля «Беверли-Хилтон». Единственное различие между ним и Джерри, между Джерри и остальными мужчинами заключалось в том, что Джерри изнасиловал свою жертву пенисом, а Барретт и большинство мужчин насиловали глазами. Поступок Джерри считался преступлением, а его действия были безвредными, но оба эти вида изнасилования были вызваны одним и тем же диким и естественным желанием. Разница в том, что Джерри Гриффит оказался слишком слаб и болен, чтобы обуздать свой порыв, тогда как большинство мужчин обладает достаточным здравым смыслом, чтобы направить этот порыв на другие, более разумные цели. Суть этой мысли в следующем: ни один мужчина не может утверждать, что лучше других относится к сексу, или считать себя совершенно целомудренным.

Интересно, сколько изнасилований глазами совершает ежедневно, неделю за неделей, Элмо Дункан, защитник общественной нравственности?

Покачав головой, Майк Барретт возобновил чтение и собрался перейти к следующей статье, когда зазвонил телефон. Майк снял трубку и услышал голос Мэгги Рассел:

— Я надеялась застать вас у доктора Квигли. Он мне сказал, что вы отправились к себе.

— Все в порядке?

— Джерри чувствует себя нормально. Я незаметно привезла его домой, и сейчас он спит. Я… нельзя ли нам ненадолго встретиться?

— Конечно, — обрадовался Барретт. — Но вам нет необходимости ехать в такую даль, в мой пыльный и скучный кабинет. Я вообще-то уже собирался домой и хотел остановиться где-нибудь в Уэствуде перекусить. Не присоединитесь ко мне?

— Называйте место. Я не отниму у вас много времени.

— Сейчас подумаю. Я знаю… рядом с Уэствудским бульваром есть маленькое кафе под названием «Элль». Это на…

— Знаю.

— Тогда через пятнадцать минут.

Ровно через шестнадцать минут Майк Барретт въехал на заправку, расположенную рядом с кафе «Элль». Он попросил заправить машину, залить, если нужно, кварту масла и поспешил в кафе.

Мэгги Рассел приехала раньше, чем он. Она задумчиво курила в глубине зала и не заметила его появления.

Он направился к девушке, не сводя с нее взгляда. Ее блестящие волосы, обольстительные широко поставленные зеленовато-серые глаза, пухлая нижняя губа показались ему даже более привлекательными, чем во время их первой встречи. Она надела прозрачную белую шелковую блузку, которая соблазнительно обтягивала высокую грудь и не могла полностью скрыть контуры кружевного бюстгальтера.

«Еще одно изнасилование», — подумал он и не смог удержаться от улыбки.

Подойдя ближе к столику, Барретт увидел ее серьезное лицо и посерьезнел сам. По дороге в кафе он не стал размышлять, почему Мэгги пожелала встретиться, хотя и догадывался об этом. Едва поздоровавшись и заказав бутерброды с плавленым сыром и кофе, он понял, что не ошибся.

— Я хотела извиниться за то, что так грубо разговаривала по телефону, — сказала Мэгги. — Еще я хотела поблагодарить вас лично за то, что вы сделали для Джерри и… меня. Даже не знаю, как нам вернуть долг.

— Мисс Рассел, я сделал то, что сделал бы на моем месте любой человек.

— Далеко не любой и, уж конечно, не каждый адвокат, — стояла на своем девушка. — Уверена, что немало ничем не брезгующих адвокатов просто дали бы свидетелю умереть. Нашлись бы люди, готовые на все, лишь бы выиграть дело, и, бьюсь об заклад, немало.

— Мисс Рассел, вы говорите не о людях, а я — о людях.

— Да. — Мэгги кивнула и подождала, пока официантка наливала им кофе. — Все равно простите меня за грубость. Я села в такси и по пути к доктору Квигли поняла, как холодно разговаривала с вами. Правда, я рассчитывала застать вас и попросить прощения. Доктор Квигли сказал, что вы поехали к себе. Я уложила Джерри спать, набралась смелости, — а это потребовало немалых усилий, — и позвонила вам.

— Я рад, что вы позвонили. Я уже сказал, что произошло в «Андерграунд рэйлроуд», но до сих пор не знаю, что заставило его сбежать из клуба. Он не говорил об этом?

— Нет. Он был так слаб, что почти не разговаривал. Я, честно говоря, сомневаюсь, что он расскажет. И уж точно не стану его расспрашивать.

— Я не имел в виду расспросы. Дело очень серьезное. Когда молодой человек пытается убить себя, мне кажется, очень важно выяснить причину, которая толкнула его на это. Он, наверное, и об этом ничего не сказал?

— Ничего. Он даже не объяснил, где взял снотворное.

— Наверное, проблем накопилось столько, что чаша переполнилась. Интересно, что же вызвало взрыв? Пренебрежение Джорджа Перкинса? Или слова Дарлин Нельсон? А может, что-то произошло сегодня?

— Не знаю. — Девушка покачала головой, встретилась с Майком взглядом и тут же опустила глаза. — Вообще-то я знаю, что сегодня произошло. Может, следует рассказать вам об этом. Вы очень помогли Джерри и спасли его. По-моему, вы заслужили право кое-что узнать. Но прежде чем рассказывать, я хотела бы прояснить одну вещь, задать один вопрос.

— Пожалуйста.

— Что вы делали в том клубе? Вы ехали… следили, как говорится, за ним? Кажется, адвокатам часто приходится заниматься этим, чтобы раздобыть улики.

— Не верьте всему, что видите по телевизору, мисс Рассел.

— Я и не верю, но…

— Нет, я не следил за Джерри. Я не думал, что Джерри осмелится показаться в таком людном месте после того, как его выпустили под залог. Я искал другого человека. Я знал, что у Джерри есть друг по имени Джордж Перкинс. Мы с ним уже встречались. Я надеялся увидеть его друзей, которые могут оказаться и друзьями Джерри. Мне сказали, что «Андерграунд рэйлроуд» — популярный молодежный клуб. Сегодня вечером там было большое событие: знаменитая рок-группа давала первый концерт. Мне показалось, что концерт может привлечь Джорджа Перкинса, так оно и случилось. Но я даже подумать не мог, что он привлечет и Джерри Гриффита. Когда он появился, я… я решил не подходить к нему, пока не разыгралась эта странная сцена с Дарлин, после которой он на моих глазах сломался и выбежал на улицу. После этого мне пришло в голову, что следовало бы найти его и попытаться узнать, что происходит. Ну, я и нашел его.

— Слава богу, — прошептала девушка.

— Удовлетворительное объяснение, мисс Рассел?

— Извините, я не хотела вас обидеть. Вы, наверное, думаете, что каждый ваш шаг вызывает у меня подозрение. Так оно и было вчера вечером. Поверьте, мистер Барретт, сейчас все по-другому.

— Мне очень приятно.

Официантка принесла сэндвичи, и Барретт принялся за еду. Подняв голову, он увидел, что Мэгги не притронулась к своему сэндвичу и тревожно смотрит на него.

— Я обещала рассказать вам об одном сегодняшнем событии, которое могло… могло взволновать Джерри.

— Вы не обязаны мне ничего рассказывать, мисс Рассел.

— Если я расскажу, это не будет предательством. Все равно шила в мешке не утаишь, зато это может как-то объяснить поведение Джерри сегодня вечером. Мистер Йеркс, Лютер Йеркс, не знаю, как он оказался вовлеченным в дела дяди… Может, потому, что он один из самых крупных заказчиков дяди Фрэнка и, кажется, заинтересован в политической поддержке окружного прокурора. Поэтому он хочет, чтобы мистер Дункан устроил очень громкий процесс против вас. Лютер Йеркс считает, что Джерри может стать очень важным свидетелем обвинения против «Семи минут»… Он уже несколько раз приезжал к нам. Так вот, сегодня после обеда он приехал с адвокатом и психоаналитиком. Мистер Полк, наш адвокат, предложил привезти доктора Роджера Тримбла.

— Лютер Йеркс у Гриффитов. — Барретт прищелкнул языком. — Ну что ж, меня это не удивляет. Все сходится. Пока до меня доходили только слухи, что Йеркс поддерживает кандидатуру Дункана на пост сенатора. Ваши слова подтверждают их. Теперь мне понятна шумиха вокруг процесса. Извините, что прервал. Пожалуйста, продолжайте.

— Джерри против своей воли должен пройти курс лечения у доктора Тримбла. Первый сеанс состоялся сегодня в комнате Джерри. Доктор Тримбл и Джерри остались наедине. Через час Тримбл спустился и рассказал нам о состоянии Джерри. Не вдаваясь в подробности, скажу, что, по его мнению, Джерри крайне взволнован. Он считает, что Джерри испытывает двойственные чувства в отношении изнасилования. С одной стороны, не хочет говорить на эту тему, с другой же — некоторым образом гордится содеянным. Тримбл сообщил нам, что у Джерри есть склонность к самоуничтожению. Возможно, она реальная, но, скорее всего, воображаемая. По мнению доктора Тримбла, Джерри следует подвергать давлению как можно меньше. Мистер Йеркс поинтересовался, сможет ли Джерри выступить свидетелем обвинения против книги. Тримбл ответил уклончиво — мол, сейчас рано говорить. Все правильно, Джерри считает себя жертвой «Семи минут» и, если он не изменит своей позиции, из него может выйти очень ценный свидетель. В то же время Джерри панически боится выступать на людях, и если он еще глубже уйдет в себя, то его ценность для обвинения сойдет на нет. Потом доктор Тримбл пообещал мистеру Йерксу и дяде Фрэнку каждый день до самого процесса по часу беседовать с Джерри. Никто, кроме меня, не понимает, как расстроил Джерри разговор с психоаналитиком. Джерри хочет только одного — чтобы его оставили в покое, хотя это как-то не вяжется с его дикой вылазкой в многолюдное место сегодня вечером. Джерри очень не нравится, что доктор лезет к нему в душу. Я согласна, что он нуждается в лечении. Просто сейчас не самое удачное для этого время.

— Уверен, что доктор Тримбл понимает это, — кивнул Барретт. — По-моему, его лечение в основном будет заключаться в поддержке, чтобы Джерри смог пережить процесс.

Мэгги Рассел надкусила бутерброд, потом положила его на тарелку и отодвинула.

— Да, я тоже так думаю. Если бы доктор Тримбл был один, я бы не беспокоилась. Меня тревожит то давление, которое оказывают на Джерри мистер Йеркс и дядя Фрэнк. Видели бы вы, что было после ухода Тримбла. Как только он вышел, мистер Йеркс заявил, будто нам повезло, что пресса и телевидение проявляют такой интерес к судьбе Джерри. Мистер Йеркс считает, что они могут помочь общественности увидеть и услышать от самого пострадавшего, какой вред способна нанести порнографическая книга подростку. А это, в свою очередь, может вызвать сострадание и жалость к Джерри. Мистер Йеркс сказал, что по собственному почину пригласил Мерла Рейда взять интервью у Джерри. Мерл Рейд ждал все это время на улице.

— Рейд? — повторил Барретт и поставил чашку на стол. — Вы имеете в виду телевизионного обозревателя?

— Да, он каждый вечер выступает на всю страну, от одного побережья до другого.

— Его передачи напоминают мне мыльные оперы с одним героем. Я как-то вечером видел, как он брал интервью у одного заключенного в камере смертников. Можно было подумать, что он болтает с человеком на бале в колледже.

— Я рада, что он вам не нравится. Меня лично тошнит от этого бесчувственного идиота. Мистер Йеркс привел его в дом вместе с двумя операторами. Один нес камеру, а другой занимался освещением. Дядя Фрэнк попросил меня сходить за Джерри, но я отказалась. Тетя Этель стала на мою сторону, но дядя Фрэнк заявил, что все это делается ради Джерри, и пошел за ним сам. Остальное можно и не рассказывать. Джерри был похож на маленького, загнанного в угол щенка. А когда Мерл Рейд под жужжание камеры поинтересовался, какой именно эпизод в «Семи минутах» заставил Джерри совершить изнасилование, Джерри не выдержал и разрыдался. Мне стало наплевать на всех, и я увела его из гостиной. Никто даже не попытался остановить меня. Лютер Йеркс радовался всему этому, словно мы одержали какую-то победу. Он повторял Рейду: «Видите? Видите, что такая мерзкая книга может сделать с юношей?» А этот кретин Рейд заявил: «Момент, когда он сломался, был потрясающим, ну просто потрясающим». Они все говорили будто о каком-то автомате, а не о человеке. Теперь, мистер Барретт, вы имеете некоторое представление о том, в каком состоянии Джерри вышел сегодня вечером из дома.

Освободившись от невидимой ноши, Мэгги Рассел словно почувствовала облегчение.

Несколько секунд Барретт задумчиво смотрел на нее, потом сказал:

— Знаете, мисс Рассел, у меня сложилось такое впечатление, что все в доме боятся Фрэнка Гриффита. Я прав?

Она хмуро смотрела в свою чашку.

— Я… я не могу ответить на этот вопрос. Но даже если бы могла, все равно бы не ответила. Возможно, я и так рассказала вам больше, чем следовало бы. С другой стороны, умолчав, я допустила бы несправедливость.

— Прекрасно. Меня только удивляет, что мистер Гриффит, зная, в каком состоянии находится его сын, так много требует от него.

— Он желает Джерри лишь добра. Я уверена в этом. Думаю, он пытается помочь Джерри… но по-своему.

— Может, вы и правы, — кивнул Барретт. — Обещаю больше не расспрашивать о Гриффитах. Однако у меня остался еще один вопрос, личный вопрос, если вы не возражаете.

— Все зависит от вопроса.

— Вы — привлекательная, молодая и умная девушка, вы могли бы добиться всего, чего хотите, но вместо этого ограничили себя семьей Гриффитов и не очень интересной работой. Мне кажется, что это как-то сдерживает ваши возможности. Я спрашивал себя почему. А сейчас набрался наглости и решил спросить у вас самой. Почему, мисс Рассел?

— Все очень просто. Здесь нет никаких тайн. Я занимаюсь тем, чем хочу.

— Не могу поверить, что все так просто.

— А теперь уже вы ведете себя сверхподозрительно. — Девушка слабо улыбнулась, но тут же стала серьезной. — Да, наверное, все значительно сложнее. Дайте-ка подумать. Для начала нужно признаться, что мне всегда не хватало семьи и близких людей. Мои родители умерли, когда я была совсем юной. Родственников было много, я ездила по ним, но всегда чувствовала себя чужой. Повзрослев, я уехала и пробовала жить сама. Сначала проучилась год в Университете Северной Каролины, потом три года — в Бостонском университете. Там я и получила диплом.

— По какой специальности?

— Я психолог, а вторая специальность — английская литература, но это не имеет никакого отношения к нашему разговору. У всех девушек одна главная специальность — замужество.

— А вы были замужем?

— Я была так занята поисками самой себя, что не оставалось времени искать еще кого-то.

— Вы продолжаете искать саму себя?

— Более-менее. Мистер Барретт, вы начинаете задавать очень личные вопросы. Давайте лучше вернемся к одиссее, которая забросила меня в Лос-Анджелес. Моя мать всегда больше всех любила старшую сестру, Этель Гриффит. Тетя Этель тоже очень любила мою мать и считала себя ответственной за меня. Она посылала мне деньги, помогла доучиться. Без нее я, скорее всего, не закончила бы университет.

Барретт вспомнил свои собственные отношения с Филом Сэнфордом и правило, которое вывел из них: все люди что-то должны друг другу. Рано или поздно каждый человек должен вернуть свой долг. В природе не существует совершенно свободных людей. Линия человеческой жизни определена.

Он взглянул на Мэгги Рассел:

— Поэтому вы считаете, что обязаны ей?

— Не только поэтому. У меня по-прежнему есть желание жить в семье. Я хотела узнать тетю Этель поближе и попробовать влиться в их семью. Когда она предложила мне стать ее секретаршей и компаньонкой, я с радостью согласилась. Очень хотелось пожить в Лос-Анджелесе. Я не собиралась задерживаться у дяди с тетей больше года, но, став членом семьи и увидев, как я нужна тете Этель и Джерри, решила остаться. Вот вам вторая и главная причина, почему я осталась с Гриффитами. Как я вам вчера сказала, все дело в Джерри. Я люблю его. Он любит меня и в восторге от эфемерной независимости. Сейчас у него сложный переходный период, и, кажется, я много для него значу. После того что произошло, он, конечно, доверяет мне больше, чем кому-либо другому. Вы что-нибудь поняли?

— Да, я понял, почему вы в Лос-Анджелесе. Я бы хотел еще раз повторить, что Йеркс, Дункан и Фрэнк Гриффит стараются выставить меня в роли врага Джерри, поскольку я защищаю книгу, которая, по их мнению, толкнула его на преступление. Но я хочу вас еще раз заверить, что это не так. Мне жаль Джерри. Я не могу вам передать, какие глубокие чувства испытывал к нему несколько часов назад. Будто он мой сын или младший брат. Я никогда не причиню ему вреда. Поверьте мне. Я бы никогда не согласился защищать «Семь минут», если бы хоть на минуту поверил, что они могли толкнуть Джерри на изнасилование. Я совершенно не верю в это и считаю «Семь минут» прекрасной книгой.

Мэгги Рассел встретилась с ним взглядом и спокойно сказала:

— Я тоже думаю, что это прекрасная книга.

— Вы хотите сказать, что читали ее?

— Да.

— И она вам понравилась?

— Очень. Каждое слово в ней тронуло меня. Чему вы так изумляетесь? В этом нет никакого противоречия. Все по-разному воспринимают жизнь. Нам покажут один и тот же предмет, и одни назовут его прекрасным, а другие — безобразным. Я считаю «Семь минут» прекрасной книгой. Джерри нашел ее безобразной. У него слабые нервы, и поэтому она так на него подействовала. Но ее воздействие на Джерри не может никоим образом повлиять на мое литературное восприятие книги. Это просто лишний раз подтверждает, что люди отличаются друг от друга и реагируют на один и тот же предмет по-разному. Мне хочется поверить, что «Семь минут» не виноваты в преступлении, которое совершил Джерри, поскольку полностью разделяю ваши взгляды на «Семь минут» и на цензуру в целом. В то же время вы ничем не подтвердили свои слова. У меня есть только одно доказательство — слово Джерри, что книга оказала на него страшное воздействие. Если это правда, тогда мои чувства к книге утрачивают значение. Если она причинила вред Джерри, а через него Шери Мур, если она может причинить вред и другим людям, значит, она должна быть запрещена. Я знаю, что все это кажется очень сложным, мистер Барретт, но иначе никак не могу объяснить свои чувства. Я за книгу, но против всего, что может причинить вред Джерри. Если «Семь минут» причинили ему вред, я обязана отбросить в сторону свое мнение о книге. Поэтому, если книга виновата, я хочу ее немедленного запрета.

Подавшись вперед, Барретт серьезно сказал:

— Мисс Рассел, если книга толкает человека на насилие, я тоже хочу ее запрета. О такого рода цензуре судья Кэртис Бок говорил на процессе против Рота. «Книга может быть названа непристойной только тогда, когда неопровержимо доказано, что она заставляет человека совершить преступление». Американский союз гражданских свобод установил тот же самый стандарт непристойности. «Любое правительственное ограничение или наказание под предлогом борьбы с непристойностью должно основываться на неопровержимых доказательствах того, что книга или иное произведение послужило причиной совершения насилия». Мы с вами оба согласны с этим. Вопрос заключается в том, может ли порнографическая книга заставить человека совершить преступление на сексуальной почве. Большинство врачей отвечает на этот вопрос отрицательно. Они считают, что насильники заболевают задолго до того, как берут в руки порнографическую книгу. Доктор Уорделл Помрой, заменивший Кинси в Институте сексуальных исследований, провел опрос заключенных, которые совершили преступление на сексуальной почве, и пришел к следующему выводу: «Нет убедительных доказательств того, что порнография побуждает людей к противоправным действиям». Простите, что я говорю как адвокат, но я и есть адвокат. И я не могу не отметить, что миссис Сент-Клер из ОБЗПЖ тоже прочитала «Семь минут», но книга ничем ей не повредила. Элмо Дункан прочитал «Семь минут», и с тем же результатом. Вы прочитали книгу, мисс Рассел, но она не заставила вас преступить закон. Тогда почему я должен верить, что пострадал только Джерри? Нет, мисс Рассел, ничто не может убедить меня, даже сам Джерри, что «Семь минут» заставила его пойти на преступление. Поймите, Джерри нужен мне не как свидетель, я не хочу любым путем опровергнуть его свидетельские показания. Мне нужна правда, я хочу знать истинные причины, заставившие его изнасиловать девушку. Я хочу узнать, что на самом деле заставило спокойного и приличного юношу выбежать на улицу и изнасиловать первую попавшуюся девчонку. Мне нужна правда о более глубинных причинах, которые толкают молодых людей на насилие. Известно бесчисленное множество подобных причин. Одна из них — семья, отношения в ней или отсутствие этих отношений. Вот какие факты мне нужны. Если я обнаружу их, я не только докажу безвредность книги, но и смогу помочь Джерри и другим юношам увидеть настоящих виновников их вспышек насилия.

После недолгого молчания Мэгги Рассел спросила:

— Вы уже что-нибудь нашли?

— В прошлом Джерри? Несколько незначительных фактов, но никаких доказательств, которые могли бы помочь в суде.

— Но если бы вы что-нибудь нашли… Я говорю сейчас не о книге… Как-то объяснили поведение Джерри, разве это не повредило бы ему в собственном деле?

— Мисс Рассел, это могло бы только помочь самому Джерри. Когда ему будут выносить приговор, эти свидетельства могут смягчить его, показать судьям причины, более человеческие и понятные, нежели пагубное влияние неодушевленного печатного слова. По-моему, судья вынес бы более мягкий приговор.

— Вы на самом деле верите в это?

— На самом деле верю.

— Ну что ж… — Она внимательно посмотрела ему в лицо. — Может, я и начинаю вам верить, а может, я дура и вы водите меня за нос. Но… — девушка помолчала, — я по-прежнему считаю, что не должна ничего вам рассказывать. Однако есть другие люди, которые могут сделать это. Вы хотите знать о Джерри?

— Да.

— До моего приезда у тети Этель была другая компаньонка. Она проработала год или два и была скорее медицинской сестрой, поскольку не исполняла секретарских обязанностей. После того как она ушла или была уволена, тетя предложила мне ее место. Возможно, эта женщина могла бы чем-то вам помочь.

— Как ее зовут?

— Миссис Изабель Воглер. Кажется, она живет где-то в Ван-Найсе. Это самое большее, чем я могу отплатить вам за ваш сегодняшний поступок.

— Спасибо.

— Вы задавали мне вопросы, мистер Барретт, — произнесла Мэгги, беря сумочку. — У меня тоже есть к вам несколько личных вопросов.

— Я с удовольствием расскажу о себе.

— Хотя нет, не стоит. К тому же уже поздно. Мне нужно выспаться, чтобы завтра помочь Джерри.

— Не зададите ни одного вопроса?

— Я собиралась спросить у вас о Фей Осборн. Мы поверхностно знакомы. Сейчас, когда я немного узнала и вас, мне стало любопытно…

— Что она нашла во мне, или наоборот?

— Это ваш вопрос, мистер Барретт, а не мой. Насчет «наоборот» мне немного интересно, но это добрый интерес. Нет, мне просто хотелось узнать, как вы познакомились, и все такое. Но это может подождать. — Она встала. — А сейчас я должна бежать.

Барретт тоже встал.

— Вы говорите, ваши вопросы могут подождать. Я так понимаю, что вы можете захотеть снова встретиться?

— О, я не имела в виду…

— Зато я имею. Я хотел бы еще раз поговорить с вами. Никаких личных вопросов, обещаю. Обычное свидание.

— Звучит заманчиво, мистер Барретт, но, боюсь, я должна ответить отрицательно. Если меня увидят с вами на людях и мои родственники узнают об этом, они меня просто неправильно поймут. Нет, лучше пусть все останется так, как есть сейчас. Но если… если я сумею вам как-то помочь, я хочу сказать, если это никак не навредит моим родственникам, тогда… У вас есть мой номер телефона.

— Я запомню его.

Мэгги Рассел начала выходить из-за стола, но, когда Майк встал, чтобы помочь, девушка подняла руку:

— Нет, я лучше уйду одна. Доброй ночи, и спасибо за беседу.

— Доброй ночи, мисс Рассел.

Он наблюдал за ней, пока она не вышла из кафе, потом взял чек и увидел рядом салфетку, на которой записал имя и фамилию бывшей работницы Гриффитов, миссис Изабель Воглер из Ван-Найса.

Любая возможность заглянуть в жизнь Гриффитов может оказаться ценной.

Это был подарок Мэгги Рассел, многообещающий след, и, несмотря на поздний час, он решил сразу проверить его. Оставив чаевые, Майк Барретт подошел к кассе, оплатил счет и вышел на заправку. Он дал служащему свою кредитную карточку и узнал, откуда можно позвонить.

Войдя в будку, Барретт набрал номер справочной и был рад узнать, что в Ван-Найсе действительно живет миссис Изабель Воглер. Он быстро нашел мелочь и набрал ее номер.

В трубке раздались громкие длинные гудки.

— Алло? — наконец ответил заспанный детский голос.

— Это квартира миссис Изабель Воглер?

— Да, но мамы нет дома. Она ушла к соседке и велела мне отвечать на звонки и записывать имена и все остальное. Вы звоните по поводу работы?

Истинную причину своего звонка миссис Воглер было трудно объяснить ребенку, поэтому он решил придумать что-нибудь полегче.

— Да, по поводу работы. У тебя есть карандаш и бумага? Запиши, что звонил джентльмен по имени Майк Барретт. — Он медленно произнес имя и фамилию по буквам. — Записал? Барретт.

— Да, сэр.

— Передай маме, что мне хотелось бы завтра в десять утра поговорить с ней о работе. Я дам тебе свой адрес, а если у нее не будет времени, пусть она позвонит. — Он медленно продиктовал адрес и номер телефона. — Скажи маме, что я надеюсь увидеться с ней. И что я оплачу проезд.

— Хорошо, мистер Баридд.

— Барретт. С двумя «т» на конце. — Майк опять повторил свою фамилию по буквам. — Сейчас понял?

— Да, сэр, я все ей передам.

Выйдя из телефонной будки, Барретт подписал счет и забрал свою кредитную карточку. Возвращаясь к машине, он с удовольствием вспомнил слегка разомкнутые влажные губы Мэгги Рассел, ее взволнованно вздымающуюся грудь под блузкой, чуть покачивающиеся при ходьбе бедра. Визуальное изнасилование, подумал он, и эта мысль разом лишила его сил.

Интересно, что она хотела узнать о нем и Фей?

Фей!

Господи, чуть не забыл. Часы показывали восемнадцать минут двенадцатого. Фей придется ждать как минимум полчаса, пока он доберется домой. Она не привыкла ждать, значит, предстоит нелегкий разговор. Придется придумать убедительное объяснение своему опозданию. Только не приплетая сюда Мэгги Рассел. Он откопал свидетеля и разговаривал с ним. Это еще может сойти.

Возможно, ему и не придется объясняться сейчас, потому что Фей могла рассердиться и уехать домой.

Но это казалось ему маловероятным. Сегодня была ночь, которую Фей называла «ночью гейши», и она ни за что не позволит ей пропасть даром. Эти ночи нравились ей, да и он сам обычно с нетерпением ждал их, только вот сегодня очень устал. К тому же он уже «побывал» с одной женщиной, а две казались излишеством. И все же придется «переспать» с двумя.

Майк Барретт сел в машину.

«Еду, Фей».

И он помчался к своей гейше.


Фей поверила его объяснениям, и все обошлось. Она смешала коктейли, и они легли на диван. Фей сплетничала, дразнила его поцелуями и старалась, чтобы ему было хорошо, но через полчаса ей захотелось в постель.

И вот в начале первого Барретт стоял босиком около кровати и снимал рубашку и брюки. Когда Фей вышла из ванной, он уже разделся до трусов.

Фей Осборн подошла к проигрывателю и нашла пластинку, под которую ей больше всего нравилось заниматься любовью, — «Танец огня» Мануэля де Фальи, — завела ее и приглушила звук. Она несколько секунд танцевала под музыку, потом подошла к кровати. Барретт решил, что без одежды Фей намного женственнее и приятнее. Как обычно, она надела прозрачное неглиже, которое было завязано ленточкой на шее. Распущенные белокурые волосы делали ее лицо более круглым, сквозь прозрачный шелк виднелись бурые соски луноподобных грудей, плоский живот с глубоким пупком и темный треугольник волос, спускающийся к узкой промежности.

В Майке проснулось желание, и он начал снимать трусы, даже не добравшись до кровати.

— Майк, ты всегда держишь это рядом с постелью, как Библию?

— Что?

Он оглянулся через плечо.

Фей держала в руках «Семь минут».

— Это лежало рядом с лампой.

— Я держу ее под рукой, потому что приходится все время туда заглядывать при подготовке к процессу. Знаешь, она мне совсем не надоедает. — Он бросил трусы на стул и лег в постель. — Дорогая, я по-прежнему хочу, чтобы ты прочитала ее.

Фей бросила книгу на столик и села, откинувшись на подушку.

— Я прочитала ее вчера ночью, Майк, — елейным голосом сказала она.

— Почему же сразу не сказала? — Он придвинулся к ней и приподнялся на локте. — Ну, теперь-то ты согласна со мной?

Фей протянула руку и погладила его обнаженную грудь.

— Майк, сейчас, когда мы в постели, самое время для откровенного разговора, правда?

— Какого еще откровенного разговора? Ты имеешь в виду книгу?

— Да, потому что…

— Дорогая, разговор может подождать. Давай поговорим позже. Сейчас я…

Он начал обнимать Фей, но она подняла руку и остановила его:

— Нет, пожалуйста, именно сейчас. Это займет не много времени. Потому что книга… Он вошла в наши жизни. Не возражаешь?

Его желание улетучилось, на смену страсти пришло раздражение.

— Возражаю? Почему я должен возражать? — Барретт постарался говорить ровным голосом. — Если хочешь сначала поговорить, давай поговорим. Для дачи показаний суд вызывает потрясающую и неотразимую Фей Осборн…

— Майк, я буду говорить серьезные вещи.

— Я буду серьезно слушать, — кивнув, сказал он.

— Ты согласен, что мы должны быть кристально честными по отношению друг к другу?

— Да, кристально честными.

— Хорошо, Майк. Сейчас я расскажу тебе о твоей драгоценной книге. Нет, не думаю, что ты прав. Я считаю, что ты ошибаешься. — Она дотронулась до его плеча. — Майк, давай поговорим начистоту. Твои «Семь минут» мне страшно не понравились. Это грязная, вульгарная порнография, невероятно мерзкая и насквозь лживая. И я знаю, что в глубине души ты согласен со мной. Сейчас никто, кроме меня, тебя не слышит. Забудь о своем участии в деле. Я ведь сказала правду, Майк?

Он сел и покраснел.

— Нет, черт побери, не правду. Именно красота книги заставила меня согласиться защищать ее, а не наоборот, как ты думаешь. О чем ты говоришь, Фей? Я не могу поверить своим ушам. Правда, не могу. Как ты ее назвала?

— После того как я ее прочитала, мне захотелось вымыться с мылом. Я назвала ее вульгарной, грязной, порнографической и лживой. Если бы я раньше знала ее содержание, я бы никогда не разрешила тебе защищать такую гадость. Ты согласился, что мы должны быть честными, Майк. Я говорю честно.

— Ладно, ты говорила откровенно, но я хочу понять тебя. Что ты нашла в «Семи минутах» отличного от того, чем мы занимаемся каждую неделю и чем собираемся заняться сегодня? Ты считаешь то, что мы делаем, грязным и вульгарным?

— Майк, как ты смеешь сравнивать эти две вещи? — Фей гневно выпрямилась. — Мы не делаем ничего неприличного, говорим на приличном языке, наша любовь честна, но даже в этом случае я считаю это сугубо личным делом, которое нельзя выставлять напоказ. Секс должен принадлежать только двоим.

— А может, он принадлежал только двоим слишком долго и это нанесло людям вред? Что касается честности нашей любви, не спорю, но почему любовь в книге кажется тебе менее честной?

— Потому что она фальшивая, — настаивала Фей. — Героиня Кэтлин… Все ее мысли о любви направлены только на то, чтобы возбуждать. Они не имеют ничего общего с реальностью. Когда реальная женщина занимается любовью, она думает совсем не об этом, она испытывает совсем другие чувства. Джадвей передал мысли мужчины. Что, по его мнению, чувствует и думает женщина, занимаясь любовью. Даже доктор Кинси подтверждает мои мысли. Ты всегда цитируешь экспертов, так что позволь и мне процитировать его. Он считает, что женщины в порнографических книгах всегда превозносят размеры полового члена партнера и его способность заниматься любовью и что эти книги всегда преувеличивают ответную реакцию женщины и ее половую ненасытность. В твоей книге героиня изображена такой, какой хотят видеть женщин почти все мужчины, но в реальной жизни, — и сейчас, Майк, я говорю от себя лично, — женщины думают и чувствуют иначе. Только у Джадвея все изображено так низменно. Они унижают женщину. Майк, поверь мне, я знаю, я женщина.

Его мысли обратились к Мэгги, к женщине, которая тоже знала, и он сказал:

— Ты относишься к одному типу женщин, Фей, и ты знаешь свои чувства и мысли, когда занимаешься любовью, но немало женщин испытывают другие чувства, совсем другие.

— Как эта проститутка в книге?

— Как эта приличная женщина в книге. Ее мысли, чувства, воспоминания и желания очень близки к тому, о чем женщины думают или что чувствуют, но боятся признаться в этом.

— Ни одна женщина на земле не допустит таких грязных мыслей. И ни одна женщина на земле, за исключением, может, женщины с панели, не станет даже думать, не говоря уже о том, чтобы выражаться, таким языком.

— Каким языком? О каком языке ты говоришь?

— Обо всех этих нецензурных словах. Как она выражает свои чувства и… что думает о своих интимных частях.

— Ну, какое слово конкретно? — потребовал Барретт. — Какое слово показалось тебе отталкивающим?

— Пожалуйста, Майк, ты знаешь, я не могу произнести его. Оно мне ненавистно… оно грязное.

— Ты о том, как Кэтлин описывает свои чувства словом, изображающим женские половые органы?

— Майк!

— Это слово?

— Майк, прекрати.

— Дорогая, послушай меня. Этим словом люди пользовались еще в средние века. Оно произошло от латинского «cuneus», что означает «клин». Джадвей не первым употребил его. Джеффри Чосер использовал его. Лоренс Стерн использовал его. Джон Флетчер использовал. Лоуренс использовал. Конечно, это вульгаризм, но это слово употребляет в своей речи бесчисленное множество мужчин и женщин, оно живет в миллионах и миллионах голов. Что плохого, если у писателя хватило смелости использовать слово, точно описывающее то, что на самом деле происходит в голове женщины? — Он постарался успокоиться. — Фей, это слово можно найти в «Кентерберийских рассказах», например в рассказе батской ткачихи. Кроме него Чосер использует «queynte», что, по мнению ученых, имеет то же самое значение. Ты хочешь запретить Чосера за то, что он использовал эти слова?

— Майк, я не ребенок, — гневно ответила Фей Осборн. — Не надо читать мне лекций и вести себя, как учитель с ученицей. Я просто говорю тебе, что я женщина и, как большинство женщин, оскорблена этим словом. Мне плевать, кто употреблял его — Чосер, Лоуренс и все остальные. Те, кто его используют, ничего не знают о женщинах, они враги женщин, хотят унизить их и привить неуважение к женщине своим читателям, молодым и старым. Не смотри на меня так, Майк. Я знаю, что права, а ты ошибаешься. Мне ненавистен такой язык, и я не хочу, чтобы ты связывался с этой грязью. Все больше и больше убеждаюсь, как был прав отец, когда пытался удержать тебя от участия в этом деле. Он знал, что оно запачкает и испортит всех, кто примет в нем участие. И оно уже заставляет тебя говорить такие вещи, которые, я знаю, ты бы никогда не сказал сам.

Ее упоминание об отце вновь лишило его мужества, и гнев отступил, оставив после себя лишь легкое раздражение.

— Я уже влез в это дело и буду продолжать, — напряженным голосом ответил Майк. — Что касается мнения Джадвея и моего относительно того, что происходит в головах женщин, возможно, мы оба не правы. Может, мы никогда не узнаем этого. Может, женщины сами не знают этого. Но я уверен в одном: использование определенного языка как литературный прием, призванный оттенить тайные потоки мысли, может послужить достаточным основанием для употребления вульгаризмов.

Последние минуты Фей смотрела на него и старалась понять, насколько он разозлен. Так думал Барретт. Сейчас она нежно улыбнется и попробует найти компромисс. Ее рука накрыла его руку.

— Я рада, что ты хоть немного постарался понять меня, а я попытаюсь понять тебя. Я знаю только одно: я — женщина, и я против всего, что унижает меня. Я женщина и требую уважения к себе и любви. Ты знаешь это, Майк.

— Конечно.

Она отпустила его руку, медленно откинулась на подушку и привлекла его к себе. Сейчас он лежал рядом с ней. Фей пробежала пальцами по его волосам.

— Извини, Майк, — мягко произнесла она. — Я не хочу спорить об этой ерунде. Я хочу любить тебя.

Она прижалась к Барретту и положила голову ему на грудь.

— И я знаю, что было в моей голове все это время. В ней не было ни одного неприличного слова, в ней было единственное слово, и это слово «любовь». Я думала, как хочу тебя, как ты мне нужен и что я желаю нам обоим только добра.

— Да, — согласился Барретт и вспомнил слова Корнеля: «О небо, сколько же добродетелей ты заставляешь меня ненавидеть!» Но не произнес их.

— Не будь холодным, Майк, не наказывай меня, — приглушенным голосом взмолилась Фей. — Особенно тогда, когда я так страстно желаю тебя.

Его рука крепко обняла ее, потом скользнула под шелк и погладила грудь.

— Я тоже хочу тебя.

— Тогда давай забудем книги и все, что в них понасочинено, — прошептала Фей. — Давай любить друг друга.

Барретт продолжал ласкать ее, но не переходил к более решительным действиям. Сейчас между ними стояла добропорядочность Фей, и ему не понравилось ее отношение к «Семи минутам». Между ними появился барьер, и Майк Барретт не мог заставить себя отодвинуть его и отыскать угасшее желание. Холодные пальцы Фей погладили его ребра, забрались между ног и принялись массировать его плоть, по-прежнему вялую и сморщенную.

Дыхание Фей участилось, из-за барьера донесся ее хриплый голос:

— Я люблю тебя там, внизу, Майк. Я люблю его, заставь его тоже любить меня. Не сдерживай его. Пусть он станет большим, мне нравится, когда он наливается силой.

Он хотел воспротивиться, но решимость ослабевала и угасала по мере того, как его член увеличивался в руке Фей.

— Хорошо, — прохрипел он.

И тут барьер исчез.

Фей потянула ленточку, которая не давала сорочке раскрыться, и шелк упал. Она вся задрожала, когда Майк нагнулся и принялся целовать ее груди, сжимая губами твердеющие соски.

Он почувствовал, как ее левая нога выскользнула из-под него, прохладная рука приподняла его голову, и услышал шепот Фей:

— Давай, дорогой, начинай.

Они на миг оторвались друг от друга, Майк поднялся на колени, а Фей согнула и широко раздвинула длинные ноги. Майк Барретт вспомнил, как Фей не любила любовные игры и всегда заставляла его входить в себя, едва увидев, что он готов. Он решил было восстать против заведенного порядка, продлить прелюдию к любви, вызвать у нее страсть, которая была бы под стать его собственной, заставить ее испытать животное желание, какое испытывал сам, но это быстро прошло, и он снова был готов подчиняться ее приказам.

Сильные руки Фей обхватили его и заставили опуститься между ее ног. Барретт оперся на локти, потом его грудь коснулась ее сосков. Она обвила его бедрами, взяла его твердый член и направила в себя. Он медленно погрузился в мягкие и влажные складки горячего лона Фей. Погрузился глубже, потом почти вышел, опять, опять, опять… Потом — несколько круговых движений. Губы Фей прижимались к его уху, он слышал ее хриплое дыхание и хотел, чтобы она застонала, вся раскрылась, вся отдалась и задрожала, но Фей оставалась скованной и двигалась только внизу. Ее ягодицы опускались и поднимались в такт его движениям, но лишь чуть-чуть, осторожно и грациозно, будто в танце. Эти сдерживаемые ответные движения тоже были частью традиции.

Постепенно ритм начал замедляться, и тут же послышался ее хриплый шепот:

— Дорогой, что случилось?

— Я хочу продлить удовольствие… Хочу дать тебе шанс…

— Нет… — Фей еще яростнее обхватила его. — Нет… не сдерживай себя. Кончай прямо сейчас.

Она вонзила пальцы в его плечи, плотнее сомкнула бедра и крепко прижалась к нему. Он мгновенно почувствовал дикое желание и потерял власть над собой.

До него донеслись ее тихие слова:

— Так лучше, дорогой.

И чуть погодя:

— Ты чувствуешь блаженство, дорогой? Ты счастлив?

Он перестал что-либо слышать, потом задрожал и едва не растворился в ней.

Все кончилось, но Майк продолжал оставаться внутри Фей. Постепенно он пришел в себя и вскоре уже был готов воспринимать окружающее.

Майк открыл глаза и посмотрел на Фей. Она казалась невозмутимой и спокойно улыбалась, как бы радуясь, что доставила ему удовольствие, довольная собой. Изгиб губ говорил, что она гордится своей сдержанностью, тем, что смогла усмирить его желание и возвыситься над действом, описываемым в книгах грязными словами.

Неожиданно занавес, который он пытался раздвинуть и который несколько минут назад исчез, вернулся опять. Сквозь него Майк сейчас видел все в более ярком и честном свете. Барретт увидел, что для Фей занятие любовью было в порядке вещей, помогало ей убедиться в собственном здоровье и нормальности. Он увидел, что из любви Фей в конце концов извлекала преимущество. После страстного слияния она сохранила спокойствие и невозмутимость, словно наблюдала со стороны, как кто-то другой занимается сексом, словно была выше хрипло дышащего и неспособного обуздать свое желание партнера, которому она снисходительно помогала выполнить физиологическую функцию. Как всегда, она не запачкалась в грязи, отбилась от зверя и сохранила цивилизованный внешний вид и приличные манеры, как истинная леди.

Но не только эти мысли промелькнули сейчас в голове Барретта. В триумфе Фей, кроме моральной стороны, была и деловая. Она вложила мало средств, зато получила большую прибыль. Это была нечестная сделка, так вел дела ее отец. Он находил слабых, подавлял и поглощал их, предлагая крохи для поддержания основных потребностей. В конце концов он получал власть над этими людьми. Короче, Фей была настоящей дочерью своего отца, а ему предстояло стать необходимым самцом настоящей дочери своего отца.

Майк Барретт впервые с такой ясностью увидел ее тайные мысли, потому что он прочитал «Семь минут» и Фей тоже прочитала, и это стало лакмусовой бумажкой, которая показала всю правду. Но несмотря на это открытие, он чувствовал беспомощность. Майк внезапно понял, что они лежат голые, но этой ночью нагота утратила свой романтический ореол. Он сыграл свою роль жеребца для кобылы голубых кровей и в награду получил крошечный кусочек империи. Эта награда по-прежнему манила и зачаровывала его.

— Тебе понравилось, Майк? — поинтересовалась Фей.

— Ты же знаешь, что понравилось.

— Мне всегда нравится, когда ты любишь меня. Ты ведь любишь меня?

— Я только что доказал, что люблю. Я ведь сейчас не приседания делал.

— Майк… ты закончил? А то у меня затекли ноги. Не возражаешь?..

Он вышел из нее, еще долю секунды после их разъединения ее ноги были широко раздвинуты, а то теплое и бесхитростное естество, которое пряталось там, глубоко внутри, еще мгновение оставалось на виду. Но Фей тотчас опустила ноги, прикрывая его, и натянула одеяло до самого подбородка. Лучшая часть ее существа спряталась на целую неделю, и Майку оставалось лицезреть лишь лицо едва знакомого человека и ледяную улыбку на нем.

Губы Фей шевельнулись.

— Видишь, Майк, любовь может быть честной и приличной. Понимаешь?

Он видел это, да, он все видел. Он увидел ее в самом четком ракурсе. В его памяти ожили картины, навеянные Джадвеем и Джеффри Чосером. И образы, открытые Фей Осборн, тоже — вся ее сущность, ясная и неподретушированная.

Четкость этих образов напугала его. Он находился в обществе особы королевской крови, и голова его была полна мятежных мыслей. Майк откинулся на подушку. Мысли о восстании… В этих мыслях джадвеевская Кэтлин, проститутка, по мнению Фей, оценивающе смотрела на него, но ее лицо странно напоминало лицо Мэгги Рассел.

Усилием воли ему удалось вызвать в сознании разные картинки ждущей его жизни в довольстве и достатке: внушительный особняк в Бель-Эйре, слуги, «бентли» с шофером и собственный самолет «лир», вилла на Кэй-Ферра, дружба со знаменитостями, высший свет и величественная прекрасная Фей рядом. Обыденная бессмысленная жизнь. Хорошая, самая лучшая.

Что еще нужно мужчине?

Он повернул голову и улыбнулся Фей.

— Я люблю тебя, дорогая, — сказал Майк Барретт.

Загрузка...