Семь минут

5

Наутро, ровно в десять, раздался звонок. Майк Барретт открыл дверь и впустил миссис Изабель Воглер.

Она оказалась дородной седовласой женщиной лет сорока пяти, в нарядной шляпке, украшенной искусственными цветами. Пухлые щеки, глаза, окруженные сеточкой морщинок. Над верхней губой чуть проступали маленькие усики, массивный второй подбородок колыхался при ходьбе, зато темное платье было чистым и опрятным. Миссис Воглер, при всей ее тучности, была удивительно проворна в движениях.

Она вышла на середину гостиной и быстро огляделась по сторонам.

— У вас не так уж много работы. Я написала в газетном объявлении, что я опытная экономка. Сколько у вас комнат?

— Кроме этой, еще спальня, ванная комната и кухня, — ответил Барретт.

— Где они?

— Позже, — сказал Барретт и показал на стул.

Миссис Воглер села и проворчала:

— Никогда не упускаю возможности посидеть. Когда занимаешься уборкой, так за целый день настоишься на ногах, что сидение превращается в настоящий отдых.

Барретт сел на диван напротив, взял из пепельницы трубку и приподнял ее.

— Не возражаете? — поинтересовался он.

— Ничуть. Мистер Воглер, мир праху его, курил трубку, но даже его ужасная трубка лучше, чем сигары. Можете курить свою трубку, мистер Барретт, и не обращайте на меня внимания. Трубка красит мужчину, несмотря на то что от нее в мебели много дырок.

Барретт закурил. Через слегка приоткрытую дверь спальни виднелась неубранная кровать. Перед своим уходом в два часа ночи Фей заставила его пообещать, что вечером они поужинают вместе. Барретт вновь посмотрел на миссис Воглер. Он пока не знал, как лучше подступиться к этой потенциальной свидетельнице, которую ему помогла найти Мэгги Рассел и которую он заманил к себе обманным путем.

— Трудно добираться из Ван-Найса в западный Лос-Анджелес? — полюбопытствовал он.

— Никаких проблем. У меня колымага… Разве мой мальчик не сказал вам о ней? Сейчас дети только и думают, что о телевизоре, и ничего не помнят.

— Мы очень хорошо поговорили с вашим сыном. Не могли бы вы немного рассказать о себе, миссис Воглер?

— Вы хотите?..

— Я хочу сказать, не могли бы вы мне рассказать о себе и изложить ваши условия?

— Я вам уже говорила, у меня большой опыт и на меня можно положиться. После смерти мистера Воглера восемь лет назад я стала бедной вдовой с ребенком, которого нужно растить. С тех пор я почти все время работала экономкой, но могу быть и кухаркой, если не нужно готовить что-то особенное. Пока сын был совсем маленьким, я жила с ним у хозяев, но, когда он подрос, а я ушла с последней постоянной работы, я решила, что у него должен быть собственный дом. Я перешла на повременную работу, но она мне не нравится. Мне нужна такая работа, чтобы я знала, что нужно приходить три-четыре дня в неделю, или даже лучше всю неделю с девяти до пяти, и получать деньги, на которые можно прожить. Я экономлю как могу.

— Вам нужны деньги?

— У меня есть небольшой счет в банке, но он слишком мал, чтобы обеспечить безбедное будущее. В следующем году или через год я хочу накопить достаточно денег, чтобы вернуться в свой родной городок. У меня там друзья и родственники, и я хочу навсегда поселиться там с сыном. Я родилась в Топике, штат Канзас. Мне понадобятся деньги на одежду и дорогу, если я хочу, чтобы все было, как положено. Поэтому мне нужна постоянная работа, мистер Барретт.

— Я как раз хочу заплатить вам приличную сумму, — заявил Барретт. — Вы говорили о своей последней постоянной работе, когда жили у хозяев. Когда это было?

— Года полтора назад.

— И у кого вы тогда работали?

Она опустила голову, и ее лицо утонуло в двойном подбородке.

— У мистера Гриффита, мистера Фрэнка Гриффита.

— Знакомое имя, — заметил Барретт.

— Это известный человек. Он владеет рекламными агентствами и…

— Да, точно, «Рекламное агентство Фрэнка Гриффита». Сколько вы проработали у него, миссис Воглер?

— Около двух лет.

— Это хорошая рекомендация. У вас есть от него отзыв или, может, он даст его вам сейчас?

Миссис Воглер погрустнела и сложила полные руки.

— Нет, у меня нет отзыва от мистера Гриффита, и я не смогу его получить сейчас. В этом моя беда, и это несправедливо. Когда я рассказываю людям о мистере Гриффите… они смотрят на меня так, будто я вру. Все считают, что обычной домашней прислуге нельзя верить, когда она обвиняет такого известного человека, как мистер Гриффит. Но поверьте мне, клянусь головой своего единственного ребенка, я не вру, мистер Барретт.

— В чем не врете?

— В том, что мистер Гриффит несправедливо уволил меня и не дал положительного отзыва. Он поступил со мной очень несправедливо. И мне с тех пор было трудно найти работу.

Барретт вновь закурил. Развязка приближалась.

— Уверяю вас, миссис Воглер, то, что вас уволили без отзыва, никак не повлияет на мое решение. Мне просто любопытно узнать, что произошло. Расскажите вашу историю. — Он сделал паузу и добавил: — Послушайте, я только сейчас вспомнил. Фрэнк Гриффит… Это не о его сыне постоянно говорят по телевизору и пишут в газетах?

Поросячья физиономия миссис Воглер задрожала, как желе.

— Тот самый. А парень — Джерри Гриффит. И через сто лет мне не понять этого, потому что я знаю этого мальчика, как своего собственного сына. Вернее, тогда знала, но это было не так уж и давно. Никогда не поверю, что человек может так сильно измениться за полтора года. Он был славным мальчиком, самым приятным человеком в доме. Джерри весь в свою мать, хотя она и странная женщина. С ними можно было бы мириться, кабы не их старик. Он невыносимый человек, но об этом никто не знает. Если бы люди только знали…

— Что знали, миссис Воглер?

— Мистер Барретт, только не подумайте, что я отношусь к людям, которые распускают сплетни и говорят плохое о своих хозяевах, но этот мистер Гриффит… Я с трудом выносила его. Вы бы только видели, как он командовал в доме… Слава богу, он часто ездил по делам. Но если бы вы видели, как он обращался со своей женой, вам бы захотелось спрятаться под обои. А как он вел себя с сыном и со мной! Со мной он обращался будто с какой-то бродячей кошкой. Больше всего меня злило даже не то, как он обращался со мной. За мальчика обидно. Все время во мне росла злость, но я помнила, что я всего лишь прислуга, и ни во что не вмешивалась до тех пор, пока в один прекрасный день мое терпение не лопнуло и я не выложила ему все начистоту, как сделал бы любой нормальный человек. Я вам скажу точно, мистер Гриффит не привык, когда ему перечат. Через час после нашего разговора я была уволена без всяких рекомендаций, будто никогда там не работала. Сами понимаете, что я не могла попросить у него отзыв.

— А у миссис Гриффит?

— Она бы никогда не посмела. Она во всем соглашается с мужем, нравится это ей или нет.

Несколько секунд Барретт молча попыхивал трубкой. Наступила решающая минута, и сейчас с миссис Воглер необходимо разговаривать осторожно.

— Миссис Воглер, я готов поверить, что с вами поступили несправедливо. И все же, если откровенно, у Фрэнка Гриффита такая высокая репутация, как ни у кого. Совершенно безупречная. Ваши обвинения могут оказаться беспочвенными. Поймите меня правильно. Я готов поставить ваше слово против его, но, боюсь, того, что вы рассказали, слишком мало, чтобы судить… — Он сделал паузу и многозначительно добавил: — С одной стороны — знаменитый олимпийский чемпион, известный на всю страну специалист по рекламе, видный член общества. С другой — ваши утверждения, будто этот человек совсем не такой, каким кажется.

— Он не такой, каким кажется! — горячо воскликнула миссис Воглер, едва не опрокинув при этом стул. — Мистер Барретт, если хотите по-настоящему узнать человека, нужно подольше поработать у него в доме. Только там можно увидеть то, что никогда не увидишь на людях. Этот Фрэнк Гриффит совсем не такой, как вы думаете. Он много пьет по вечерам и пьяный становится совсем противным. Редко обращает внимание на своего сына, а однажды при мне ударил его. Представляете, ударил взрослого парня. И я не раз видела, как грубо он обращается с женой. Она у него не ходит из-за ревматического артрита. Он не только грубо с ней обращается, но и старается всячески унизить. Если хотите знать, он не спал с ней даже тогда, когда она еще не была калекой. Для этого у него была секретарша. Я могла бы вам такое рассказать, но вы подумаете, что я все сочиняю, хотя я могу доказать, если понадобится. — Учащенно дыша, она откинулась на спинку стула и поправила шляпку на голове. — Я не сплетница, мистер Барретт, но вы сами захотели узнать побольше, чтобы сравнить мое слово и его, и это вывело меня из себя. Обычно я держу себя в руках, но этот человек принес мне столько неприятностей, что я имею право на защиту. Надеюсь, вы меня не осуждаете за это? Моя вспышка не отразится на вашем решении?

Барретт не сводил с миссис Воглер внимательного взгляда. Она была чистым золотом, именно в такой свидетельнице отчаянно нуждалась голодная защита. Присяжные всегда готовы стать на сторону простой женщины, с которой обошлись несправедливо. С ней только нужно быть очень осторожным. Он не мог позволить себе потерять ее.

— Теперь насчет работы, миссис Воглер, — начал он. — Я не могу предложить вам работу, какую вы ждете, но я могу предложить деньги. — Барретт встал. — Знаю, вы растеряны. Сейчас объясню, как мы можем помочь друг другу. Во-первых, я защищаю в суде так называемую грязную книгу, которая, по словам Гриффитов, послужила причиной всех неприятностей Джерри. Дальше…

Пять минут Майк Барретт стоял перед изумленной и очарованной миссис Воглер и рассказывал о процессе, в ходе которого окружной прокурор хотел с помощью Джерри запретить «Семь минут». Он старался говорить как можно проще, чтобы миссис Воглер поняла его. Барретт попытался объяснить, как могла повлиять на Джерри жизнь в доме Гриффитов и, вкупе с другими внешними факторами, заставить его совершить преступление, и что причиной было вовсе не чтение. Барретт старался изо всех сил, потому что, если миссис Воглер не поймет основную идею, она не будет знать, что от нее требуется, и не принесет никакой пользы в суде.

Закончив рассказ, он внимательно посмотрел ей в лицо, стараясь обнаружить признаки понимания.

Когда она неожиданно широко улыбнулась и наклонила голову, Барретт увидел, что женщина все поняла.

Предстоял последний шаг.

— Миссис Воглер, теперь вы знаете, что мне нужно. Ваша помощь. Надо, чтобы вы выступили свидетельницей защиты. Мне требуется от вас только правда о том, что вы видели и слышали в доме Гриффитов, пока работали там. Я не хочу, чтобы вы мстили Фрэнку Гриффиту. Я хочу, чтобы вы помогли мне добиться справедливости. Конечно, мы заплатим вам за ваше время и сведения. Не состояние, естественно, но столько, сколько вы заработали бы за три-четыре месяца своей обычной деятельности. По крайней мере, достаточно, чтобы вы еще немного приблизились к Топике. Что скажете? Вы поможете мне?

— Сначала мне нужно знать, во что это выступление может для меня вылиться?

— Ни во что, если вы будете говорить только правду. В самом худшем случае Фрэнк Гриффит, наверное, больше никогда не возьмет вас к себе на работу.

Она засмеялась булькающим смехом, ее щеки и подбородок затряслись.

— Вот это беда! — Миссис Воглер встала, и ее лицо порозовело от волнения. — Мне это понравилось, мистер Барретт. Я выступлю у вас свидетельницей. Я бы сделала это бесплатно, но мне очень нужны деньги. Теперь с нетерпением буду ждать выступления в суде, чтобы рассказать, что этот святоша Гриффит сделал со своим сыном. Это будет самый радостный для меня день.

— Превосходно, миссис Воглер. Вам никогда не придется раскаиваться в этом. — Он взял ее пухлую руку. — Я провожу вас до лифта. Суд скоро начнется, поэтому нам необходимо встретиться, чтобы разработать план вашего поведения. Давайте встретимся завтра, это займет не больше часа-двух. Я позвоню вам, чтобы вы были дома. Вы никуда не уезжаете?

— Я только раз выйду из дома, мистер Барретт, чтобы купить новую шляпку для своего первого появления на публике.

После ухода Изабель Воглер Майк Барретт быстро вернулся в квартиру. Ему хотелось петь от радости. Впервые за последние несколько дней у него появился повод для радости. Сейчас хотелось побыстрее поделиться новостями с Эйбом Зелкином, который тоже пребывал в унынии.

Майк позвонил в контору и попросил Донну соединить его с Эйбом.

— Мистер Барретт, — удивилась секретарша. — Что с вашей памятью? Вы забыли? Мистер Зелкин во Дворце правосудия в комнате номер сто один вместе с судьей Натаниэлем Апшо отбирает присяжных заседателей. Мистер Зелкин звонил во время последнего перерыва и просил передать, что все идет хорошо. Он считает, что они отберут все жюри и приведут его к присяге завтра к вечеру, а это значит, что процесс начнется в понедельник.

Естественно, Барретт забыл. Они долго обсуждали с Зелкином возможность отказаться от присяжных и потребовать, чтобы дело слушалось одним судьей, но в конце концов пришли к выводу, что их шансы будут выше, если изложить дело не перед одним человеком, а перед двенадцатью, поскольку в таком случае возможен дополнительный вердикт. Судья мог вынести одно из двух решений: виновен или невиновен, а когда дело слушалось жюри из двенадцати мужчин и женщин, существовал и третий вариант: жюри могло не прийти к общему согласию, что было бы в некотором смысле победой защиты.

Донна тем временем докладывала о телефонных звонках, почте и посетителях. Барретт понял, что его бремя потяжелело почти вдвое. В оставшиеся несколько дней придется работать не только за себя, но и за Эйба. Возможно, кое-что удастся переложить на Кимуру, но немного, потому что у того и так хватало работы.

Майк услышал, как Донна упомянула имя Кимуры.

— Он позвонил и попросил напомнить, что, если вы сегодня будете выходить из конторы, даже на обед, он хочет знать, где вас искать в случае необходимости.

— Он что-то выяснил?

— Кажется, да. Только не сказал что.

— Я скоро приеду и пообедаю в конторе.

— И еще, мистер Барретт. Минут пятнадцать назад звонила ваша знакомая, мисс Осборн. Она просила вас перезвонить, как только вы освободитесь.

— Хорошо. Сейчас позвоню ей и выезжаю.

Положив трубку, Майк задался вопросом, зачем звонила Фей. Он сам собирался позвонить и отменить совместный ужин. Сейчас, когда Зелкин занят отбором присяжных, когда начало процесса уже не за горами, ему придется вкалывать целыми днями с утра до ночи.

Он набрал номер Осборнов, и к телефону подошла Фей.

— Я знаю, что ты занят. Просто захотелось услышать твой голос, Майк.

— Мой голос? Ты что, прослушиваешь меня на роль?

— Нет, дорогой. Я хотела узнать, сердишься ты на меня или уже нет. Я имею в виду наш ночной разговор о книге.

— Каждый человек имеет право говорить о любой книге все, что думает.

— Но здесь разговор идет не о каждом человеке, а о нас с тобой. Может, я выбрала неподходящее время и употребила слишком сильные выражения. Я совсем забыла, что ты так переживаешь из-за этого проклятого процесса. Я боялась, что обидела тебя. Но ведь я искупила свою вину, дорогой, да?

— Я не обиделся, — солгал Майк.

— Я же тебе доказала, что люблю тебя? Ты сейчас видишь, что мое отношение к книге не имеет ничего общего с тем, как я занимаюсь любовью. — Она понизила голос. — Может, сегодня я докажу тебе это еще раз.

Он вспомнил, зачем собирался позвонить ей.

— Ты молодчина, Фей, но, боюсь, сегодня ничего не выйдет. Эйб сейчас в суде выбирает присяжных, и мне придется тянуть весь воз самому. Бумаги, встречи, телефонные звонки. Сегодня вечером и в следующие несколько вечеров мое либидо будет полностью направлено на юридические дела. Ты меня простишь? Я постараюсь возместить тебе потери на той неделе.

На другом конце провода воцарилось недолгое молчание, потом Фей сказала:

— Я просто задумалась: отказываешь ты мне из-за работы или из-за того, что злишься за мою критику Джадвея?

— Дорогая, я совсем забыл о нашем вчерашнем разговоре. Поверь, все дело в работе. Я так рад. У нас появились шансы. Сегодня утром мы нашли потрясающую свидетельницу, которая в пух и прах разобьет Дункана, когда тот начнет утверждать, что «Семь минут» виноваты в преступлении Джерри Гриффита.

— Я рада за тебя, Майк, но не понимаю, какой смысл поднимать этот вопрос, если сам Джерри Гриффит признался, что во всем виновата книга.

— Но его признание еще не значит, что это правда, Фей. Многие люди не совсем отчетливо понимают, почему совершают те или иные поступки. Им кажется, будто они знают. Но все это причины, которые лежат на поверхности. Настоящие причины могут быть запрятаны глубоко. Послушай, дорогая, я сейчас слишком занят, чтобы вдаваться в теорию Фрейда. Скажу только, что появилась женщина, которая работала у Гриффитов, то есть показания будут даваться не понаслышке. Она докажет, что в кругу семьи Фрэнк Гриффит — далеко не образец добродетели, как считается. Старик мог несознательно причинить Джерри больше вреда, чем дюжина порнографических книг. Я знаю, что Гриффит друг твоего отца, но уверяю тебя, что ни ты, ни твой отец не имеете ни малейшего представления, каков он дома.

— Какой ужас! У кого может хватить наглости говорить такое о мистере Гриффите? Только Мэгги Рассел, больше некому. Она твоя свидетельница-предательница? Кроме нее некому. В доме больше нет прислуги.

— Зачем ты втягиваешь во все это мисс Рассел? — раздраженно поинтересовался Майк Барретт. — Конечно, не она. Перед ее приездом в доме жили и другие женщины. Например, Изабель Воглер.

— Та толстуха? Помню, я видела ее пару лет назад. Вот штрейкбрехер!

— Человек, который для разнообразия хочет рассказать правду, для меня не штрейкбрехер. Поверь мне, наша свидетельница не будет сводить счеты. Подожди, ты еще не видела, кого набрал себе в свидетели наш честный Элмо Дункан.

— Неужели ты можешь верить этой женщине?

— Ты имеешь в виду миссис Воглер? Да, могу, а почему бы и нет? Она такая же свидетельница, как и все остальные. Она знает, что ее приведут к присяге и, стоит ей раз соврать, как ее обвинят в лжесвидетельстве.

— Я говорю не о лжи, а о…

— Преувеличениях. Не беспокойся, Фей, наш окружной прокурор такой же рьяный искатель нужной ему правды, как и я. Так же, кстати, как и ты в данную минуту, если уж на то пошло, Фей, с чего такой внезапный интерес к моей свидетельнице? Боишься, что, когда все узнают настоящего Фрэнка Гриффита, твой отец расстроится и произойдет землетрясение?

— Не говори гадости, Майк. Дело вовсе не в моем отце, и ты прекрасно знаешь это. Меня беспокоит, что ты все больше и больше погружаешься в эту зловонную жижу. Извини, что я повторяюсь, но меня беспокоишь ты и мы с тобой. Я не могу спокойно смотреть, как грязь засасывает тебя все глубже, как ты окружаешь себя отвратительными отбросами.

— Фей, меня ничто не может запачкать. — Майк Барретт едва сдержался. — Но я ценю твою заботу.

— Ну вот, опять этот холодный тон. О, дорогой, пожалуйста, давай перестанем ссориться. Почему наши отношения не могут опять стать такими же, какими они были до того, как эта ужасная книга вошла в нашу жизнь? Майк, я хочу увидеть тебя сегодня вечером. Я знаю, что нам обоим станет лучше после того, как мы побудем вместе.

— Фей, правда не могу. Сейчас надо вкалывать за двоих. Я попытаюсь позвонить тебе вечером. Если сегодня не получится, то завтра точно позвоню.

По дороге в контору он злился на Фей Осборн. Его удивляло, как появление одного предмета, в данном случае это была книга, так ясно высветило разницу в их характерах. До последних событий он прекрасно относился к Фей и считал их дружбу вполне гармоничной. Они придерживались клише: мы созданы друг для друга. Недавно, а точнее, вчера ночью и сегодня утром, его уверенность поколебалась.

Майк Барретт задумался над их с Фей отношениями. Она любила его или, вернее, думала, что любит, но, скорее всего, она никогда не полюбит ни одного мужчину, кроме своего отца. После множества ошибок с другими мужчинами Фей в конце концов остановила свой выбор на Майке Барретте. Она считала, что может подарить ему свою привязанность (даже в минуты самой неистовой страсти это была не любовь, а привязанность), что Барретт лучше других подходит на роль ее мужа. Что касается самого Майка, то он тоже любил ее или думал, что любит. Наверное, потому что его предыдущие романы и увлечения оказывались мимолетными и не приносили удовлетворения, Фей нравилась ему больше, чем другие женщины. Еще ему нравилось то, что олицетворяла собой Фей Осборн: положение в обществе, воспитание, богатство, — тех золотых тельцов, перед которыми он еще совсем недавно преклонялся.

Странно, думал он, книга Джадвея, в которой большинство людей видит только образец эротической литературы, стала для него таким мощным прожектором. С его помощью Майк заглянул себе в душу и в безжалостном свете увидел истину. Что касается Фей, то прожектор этот впервые высветил ее неспособность дарить любовь. Не сумев принять правду, она назвала этот прожектор отвратительным и искажающим. В отношении самого себя Барретт обнаружил, что искал в Фей не любовь, а успех. Прожектор осветил ужасную правду и показал, что цели, к которым он стремился в жизни, были пустыми и, достигнув их, он не обретет никакого утешения в старости. В отличие от Фей он мог взглянуть правде в лицо, но пока еще не был готов действовать так, как требовала эта правда.

Черт бы побрал эти «Семь минут», подумал Майк. Книга и впрямь способна разрушать. По крайней мере, разрушать мир разума. Если человек не имеет лицензии на жизнь во лжи, он не сможет жить в мире и покое. А больше всего сейчас Майку Барретту хотелось мира и покоя.

Только через час напряженной работы ему удалось избавиться от мыслей о любви Фей и отвращении к самому себе.

От работы его оторвал настойчивый звонок Донны, которая соединила его с Лео Кимурой. Отсутствие обычной четкости в речи Кимуры выдавало волнение.

— Хорошие новости, мистер Барретт, очень хорошие. Я нашел его, я выследил Нормана С. Квондта.

— Квондта? — рассеянно повторил Барретт.

Его голова была по-прежнему занята отчетом о судебном процессе, который он только что читал, но спустя секунду он вспомнил. Квондт рассылал по почте крутую порнографию. Он купил права на «Семь минут» у Кристиана Леру, а потом продал их Филу Сэнфорду. Квондт сообщил ценные сведения о характере Джадвея и о том, как тот писал «Семь минут». И вот Квондт найден.

— Лео, ты хочешь сказать, что знаешь, где он находится?

— Я только что разговаривал с ним, — ликуя, сообщил Кимура. — Я помчался к ближайшей заправке, чтобы позвонить вам. У него фирма, которая называется «Артс энд сайенс синема компани». Звучит?

— Звучит.

— Пусть только вас не обманывает название, — продолжал Кимура. — На этой киностудии он снимает дешевые фильмы с голыми девочками, но сам Квондт никак с ними не связан. Я случайно нашел его имя в договоре на аренду киностудии. Он владеет компанией. Я ему позвонил, и не могу сказать, что он обрадовался моему звонку. Когда я начал объяснять, в чем дело, он сначала совсем не хотел разговаривать. Было ясно, что слава ему не нужна. Но больше всего он не хочет, чтобы его имя связывали с киностудией. Квондт весьма откровенно сказал, что, если его имя всплывет на суде, помощники окружного прокурора будут следить за каждым его шагом. Он не желает принимать ни малейшего участия в нашем процессе. Я продолжал его уговаривать, и внезапно в нем проснулось любопытство.

— Что ты ему сказал, Лео?

— Что мы не собираемся упоминать его имя в суде и не станем вызывать его для дачи свидетельских показаний. Когда Квондт понял, что не нужен нам как свидетель и что мы не собираемся склонять его имя, он сразу растаял. Оказалось, что он ненавидит эту Сент-Клер с ее Обществом не меньше, чем Элмо Дункана с его прокуратурой, и готов помочь любому, кто борется с ними. Он согласился встретиться с вами, мистер Барретт, но встреча должна быть короткой и тайной. Он заявил мне, что занимается законными делами, что его фильмы с голыми девочками — не порнография, а эротика, и что их крутят в двухстах кинотеатрах по всей стране, но ему все же приходится вести себя осторожно с законом и гранди, которые не упустят случая отомстить человеку, подавшему удачную апелляцию в Верховный суд. Кстати, сдается мне, что он так рьяно настаивает на секретности по другой причине. Его эротические фильмы на самом деле законны, хотя и не очень далеки от крутой порнографии, но, по-моему, основной доход ему приносят не они. Мне кажется, что свои главные фильмы он снимает за закрытыми дверьми.

— Что ты имеешь в виду?

— Вполне возможно, что Квондт снимает порнофильмы. Конечно, это только предположение.

— Значит, наш мистер Квондт с душком, — произнес Барретт.

— Как бы там ни было, мистер Квондт может оказаться нашим спасителем, — заметил Кимура. — Он согласен рассказать вам все, что знает о Леру и книге Джадвея. Я понятия не имею, поможет нам эта информация или нет. Я только знаю, что вы хотели увидеть его, и сейчас вы можете встретиться.

— Когда?

— Разве я вам не сказал, мистер Барретт? Прямо сейчас. Вы должны немедленно выезжать, если хотите застать его. Завтра он на пять недель покидает Штаты. Поэтому встреча должна состояться сегодня. Мистер Квондт ждет вас.

Барретт отодвинул папки и достал карандаш и блокнот.

— Хорошо, Лео, диктуй адрес. Если он не сообщит ничего полезного, по крайней мере увижу, как снимаются эротические фильмы.

Лео Кимура дал адрес «Артс энд сайенс синема компани» на Вермонт-авеню, между бульварами Олимпик и Пико, но там стоял старый двухэтажный жилой дом.

Озадаченный, Барретт остановился перед вывеской «Свободных мест нет» рядом со входом и посмотрел на оштукатуренный фасад. Он нигде не видел никаких следов фирмы Квондта. Барретт даже испугался, что неправильно расслышал адрес.

Он отошел на несколько шагов, чтобы оглядеться по сторонам. Может, киностудия располагается где-нибудь рядом? Справа была танцевальная школа, а слева — подъездная дорога, которая, очевидно, вела к гаражу во дворе, где постояльцы держали свои машины. Вдали виднелся пустой склад, который когда-то был конторой по продаже недвижимости.

Барретт решил еще раз позвонить Кимуре и уточнить адрес, но потом подумал, что кто-нибудь из жильцов мог знать об «Артс энд сайенс синема компани».

В холле висела прибитая гвоздями картонка с надписью: «Справки здесь» — и со стрелкой, показывающей на дверь возле лестницы, которая вела на второй этаж.

Барретт подошел к двери и постучал.

— Входите! — отозвался мужской голос.

Барретт открыл дверь и очутился в каморке без окон. Небольшая лампа освещала бледное лицо молодого человека, усердно печатавшего на старинной машинке какое-то письмо. Столик рядом с машинкой был завален почтовыми каталогами для заказов. Парень поднял голову, допечатав последнюю строчку. Он вытащил из машинки письмо и улыбнулся гостю, показав острые зубы.

— Простите. — Он встал, положил письмо на стол и осторожно посмотрел на Барретта. — Чем могу служить?

— Я ищу фирму под названием «Артс энд сайенс синема компани». Адрес мне дал один мой друг, но боюсь, что он ошибся. Я подумал, что, может, кто-нибудь из жильцов знает об этой компании.

— Все зависит от обстоятельств. Не расскажете, в чем дело?

— Мне назначили встречу с руководителем фирмы, о которой я только что сказал, мистером Норманом С. Квондтом. Меня зовут Майкл Барретт.

Вновь блеснули острые зубы.

— Может, я вам и помогу. У вас есть какое-нибудь удостоверение личности?

«Все любопытнее и любопытнее», — подумал Барретт.

— Конечно, — кивнул он и достал бумажник с водительскими правами.

Молодой человек посмотрел на них, почесал щеку и кивнул.

— Все в порядке. Лишняя предосторожность никогда не повредит. — Он подошел к телефону. — Я скажу мистеру Квондту, что вы приехали.

Только теперь Барретт все понял. Существуют разные картины, сказал Кимура. Есть законные фильмы, и Барретт сразу вспомнил слово из названия фирмы «Артс». Есть фильмы, хотя и не порнографические, но такие, с которыми ни одна киностудия не захочет связываться. Оштукатуренный фасад здания Нормана С. Квондта был «потемкинским фасадом».

— Да, да. Верно, — говорил молодой человек в трубку. — Я приведу его. — Он дал отбой и направился к двери. — Мистер Квондт примет вас. Он на площадке и попросил меня проводить вас. Пойдемте.

Они вышли в холл, миновали лестницу и зашагали по тускло освещенному коридору. В глубине здания была дверь, закрытая занавесом. Парень отодвинул его в сторону и показал вниз.

— Осторожнее.

Внизу виднелись три деревянные ступеньки, причем средняя была треснувшей. Барретт начал осторожно спускаться. Они прошли обнесенный высоким забором, увитым плющом, задний двор, где росли два апельсиновых дерева. Проводник обогнал Барретта и направился к длинной постройке, которая напоминала гараж на четыре машины. Только никаких машин поблизости не было, а все ворота стояли закрытыми. Молодой человек открыл боковую дверь.

— Здесь я вас оставлю. Входите. Мистер Квондт — вон тот человек с сигарой.

— Спасибо.

Барретт вошел в гараж и закрыл за собой дверь. Неожиданная темнота после яркого солнечного света заставила его заморгать, но через несколько секунд его глаза привыкли к темноте, и он стал различать окружающее. Он был в гараже, который переделали в жалкое подобие съемочной площадки. Окна и двери закрывали плотные шторы из брезента и листы звукопоглощающего материала. Наискосок от входа виднелся яркий квадрат света.

По пути туда Барретт увидел «солнечные» прожекторы и удивительно маленькую кинокамеру на подставке. Рядом с камерой стояли трое мужчин. Один поправлял козырек, защищающий глаза от резкого света, другой завязывал халат, а третий раскуривал сигару. Дальше виднелась ярко освещенная спальня.

— Значит, с самого начала? — поинтересовался заросший щетиной мужчина с сигарой. — Хватит терять время даром. Начинаем. Гарри, не забудь опять намылить лицо. Где, черт побери, эти проклятые дамы? До сих пор в сортире? Пойдите и вытащите их оттуда силой, если нужно. О господи, почему у них разыгрывается понос в такое неподходящее время? Давайте, шевелитесь!

Уперев руки в боки, он с отвращением отвернулся и увидел Барретта.

— Барретт? — спросил он, направляясь к адвокату.

— Да, я…

— Я Норман Квондт, — представился он, протягивая руку.

Они обменялись рукопожатием. Норман Квондт был лет сорока с хвостиком, ниже среднего роста, мускулистый и коренастый, в спортивной клетчатой рубашке и брюках из оленьей кожи.

Его редеющие волосы были густо напомажены, но все равно торчали в разные стороны. Квондт был грузен и неуклюж. Широкий лоб, близко поставленные глаза и маленький носик. С толстых губ свисала сигара, с которой капали маленькие капельки слюны. Выступающий подбородок зарос щетиной.

Когда Квондт заговорил, Барретт заметил, что он имеет привычку вести разговор, не глядя на собеседника. У него был грубый хрипловатый голос, который действовал на нервы, будто звук, издаваемый когтями, царапающими по классной доске.

— Сегодня у меня ни для кого нет времени, — сообщил Квондт, — но этот ваш япошка уговорил меня встретиться с вами. Я согласился, потому что человек, который собирается пнуть в яйца умника Дункана, заслуживает по крайней мере десяти минут моего времени.

— Я ценю это, мистер Квондт.

— Ага. Как только отснимут эту сцену, мы сможем поговорить. — Он посмотрел на съемочную площадку. — Никогда не видели эти коротенькие фильмы с девочками?

— Боюсь, что нет.

— Вы бы удивились, если бы узнали, какой на них спрос. Мы продаем их как минимум двум сотням кинотеатров. Ничего непристойного, если вы подумали о порно. Обычная эротика для мужчин, которые хотят увидеть хорошеньких женщин нагишом. Еще мы снимаем колышущиеся женские прелести крупным планом, на это большой спрос в барах и ночных клубах. Многочисленная аудитория с нетерпением ждет наших фильмов. Вполне уважаемые и приличные люди, так почему же не дать публике то, что она хочет? Что в этом плохого, а?

— Ничего.

— Я всегда стараюсь делать картины немного лучше, чем конкуренты. На эти двадцатиминутные ролики уходит в среднем по пять дней и по двадцать тысяч долларов. Мы снимаем на шестнадцатимиллиметровую пленку очень высокого качества и стараемся наложить хорошее звуковое сопровождение. Большинство моих конкурентов не делают никакого монтажа, и поэтому у них нет сюжета. Мы же используем мувиолу, и я всегда заранее пишу маленький сценарий. Так они лучше расходятся.

— Могу себе представить.

— Серьезно. — Квондт вытер слюну и крикнул: — Да где же, черт возьми, эти проклятые дамы? Ну, слава богу, идут. Сейчас увидите, что я имел в виду, когда говорил, что мои картины лучше, чем у конкурентов, Барретт. Некоторые из них, чтобы поменьше платить, снимают старых кошелок с физиономиями, которые могли бы остановить часы, с отвислыми сиськами и задницами и варикозными венами. У Нормана С. Квондта свое представление о женщинах. Мне подавай красоток, чтобы у них было и лицо, и тело. Знаете, как я отбираю актрис? С помощью того, что ниже пояса. Если я вижу хорошо упакованную крошку и чувствую между ног шевеление, тогда я знаю, что все зрители почувствуют то же самое. Большинство моих девочек хотят стать классными моделями или профессиональными актрисами. Они почти все молоденькие, максимум лет двадцать с небольшим, только что закончили школу или колледж, и очень чистенькие и невинные. Так и хочется съесть. — Он хрипло захихикал. — Иногда я ем их.

Барретт промолчал. Возникшее сразу неприятное впечатление от продюсера еще более усугубилось.

— Видите этих двух дам? — продолжал Квондт. — Каждой плачу в день по сто двадцать пять долларов. Покажите мне хоть одну бабу, которая зарабатывает столько за то, что просто шесть часов в день раздевается. — Он сложил руки ковшиком и заревел: — Нэнси! Линда! Ваши места отмечены мелом. Линда, как войдешь, стой на месте! Давай, Сэм, поехали!

Барретт посмотрел на площадку. Высокая перезрелая девица в короткой прозрачной ночной сорочке, со взъерошенными черными волосами и высокомерным лицом вышла на сцену, остановилась перед трельяжем и лениво потянулась. Через несколько секунд в спальне появилась маленькая пухленькая блондинка, моложе и пышнее первой дамы, в традиционном наряде французских горничных — короткой юбочке, в каких выступают танцовщицы. Она якобы принесла картонку из магазина. Хозяйка, стоя перед зеркалом, велела горничной положить подушку на кровать и помочь ей одеться. Блондинка положила коробку на кровать и торопливо вышла из кадра, потом вернулась с теннисной ракеткой и одеждой. Брюнетка лениво подняла сорочку и медленно, очень медленно стянула ее через голову.

Рядом жужжала камера. Голая героиня стала к ней вполоборота и потрогала свои крошечные твердые груди. Она что-то сказала горничной, и та протянула теннисные шорты. Надев их, брюнетка взяла у блондинки ракетку, несколько раз ею взмахнула, подошла ближе к камере и, по-прежнему с обнаженной грудью, начала отрабатывать подачу и удары. Наконец брюнетка положила ракетку, натянула короткую майку, приказала служанке распаковать покупки и торопливо вышла.

Пышная горничная дождалась ухода хозяйки, быстро подошла к кровати и открыла коробку. Она с восхищением рассматривала три пары трусиков-бикини. Потом с неохотой положила их на кровать и включила пылесос. Почистила ковер, выключила и нагнулась за мешком с пылью. При этом короткая юбочка задралась и обнажила розовые ягодицы.

Квондт оглянулся и подмигнул. Барретт тускло улыбнулся в ответ.

Съемки продолжались. Блондинку-горничную манили недавние покупки мадам. Она приложила к себе трусики, потом вдруг решила примерить. Быстро расстегнула «молнию», сбросила одежду на пол. Переступила через нее и несколько секунд стояла в чем мать родила, ловко прикрывая одной рукой выбритый низ. Повернувшись боком к камере, девушка надела трусики и, подражая хозяйке, принялась крутиться перед зеркалом и разгуливать по комнате, а камера то приближалась, то удалялась. Черный шелк бикини оттенял белые, похожие на огромные подпрыгивающие шары груди. Во время этой пантомимы в спальне появился хозяин дома с намыленным лицом и кисточкой в руке. Он думал застать тут жену, а вместо этого попал на спектакль. Мужчина подался назад, потом ухмыльнулся. Танцуя, служанка внезапно очутилась лицом к лицу с ним. Ее руки метнулись к открытому рту, потом к трусикам, а груди при этом колыхались. Она в испуге бросилась к пылесосу, схватила его одной рукой, а другой стащила трусики и натянула одежду.

— Снято! — закричал Квондт. — Хорошая работа. Четыре балла по шкале непристойностей в критических статьях обеспечено. Продолжим после пятиминутного перерыва. Я скоро вернусь. — Он схватил Барретта за руку. — Пойдемте на солнце.

Они вышли из гаража, и Квондт показал на ржавый эмалированный столик и несколько парусиновых стульев, стоявших между апельсиновыми деревьями.

— Неплохо, правда? — поинтересовался продюсер, когда они уселись.

— Все зависит от вкусов, — ответил Барретт, надел очки и достал трубку.

— Что вы хотите узнать? — Квондт выбросил окурок и вытащил новую сигарету. — Как я достал «Семь минут»?

— В основном да. Я уже слышал версию Филиппа Сэнфорда.

— Какого Филиппа Сэнфорда, черт побери?

— Это издатель. Вы продали ему права на книгу, которую я защищаю в…

— Ах да, да, вспомнил. Мальчик из колледжа со всякими штучками-дрючками.

— Он сейчас возглавляет «Сэнфорд-хаус».

— Скажите пожалуйста! — хмыкнул Норман Квондт, жуя сигару. — Дай-ка вспомнить. Ага. У меня неплохо шли дела с книжками в бумажных обложках. Я никогда не был на родине и поэтому решил смотаться туда на месячишко. Побродить, осмотреться, но я не имею в виду Эйфелеву башню и все такое, мой друг. Я хотел сам поглядеть эти французские и итальянские фильмы, о которых так много говорят. — Он ухмыльнулся, вытащил изо рта сигару и вытер слюну. — Вы не узнаете, какая погода в Париже, пока не дадите в рот какой-нибудь девке. Эти французские цыпочки те еще штучки. Да, так о чем я рассказывал?

— Вы описывали фелляцию, — сухо напомнил Барретт.

Квондт пристально посмотрел на него и сказал:

— Да, о книге. Я подумал, что, если хочу провести эту поездку через бухгалтерию, нужно сделать ее деловой. Поэтому я начал наводить справки, нет ли где чего по моей части. Консьерж в гостинице рассказал о когда-то знаменитом издателе непристойных книг, который сейчас отошел от дел. Это был Кристиан Леру. Я отправился к нему. Он молол какую-то высокопарную чепуху, говорил только длиннющими предложениями, но одна книга, «Семь минут», весьма меня заинтересовала. Я предложил семьсот пятьдесят долларов за права на издание во всем мире, и он с радостью ухватился за мое предложение. Леру бедствовал, хотя и строил из себя джентльмена, но дырки в носках и изношенная одежда говорили, что он голодает. Леру попробовал торговаться, но я сразу понял, что он согласится. Так и вышло. Во время следующей встречи мы подписали контракт в американском посольстве и заверили его у нотариуса. Вот и все.

— Как выглядел Леру?

— Обычный французишка. Ну, может, чуть благообразнее других. Знаете, похож на человека, который когда-то носил монокль и короткие гетры. Корчил из себя джентльмена. Копна седых волос, здоровенный нос. Хорошо знает английский. Немного кашлял, наверное, болел астмой. Мы встречались только два раза.

— Он не говорил об авторе «Семи минут», Дж Дж Джадвее?

Квондт задумался, потом вытащил изо рта сигару и кивнул:

— Один раз. Да, однажды, когда передавал мне первоначальный контракт, который был подписан не Джадвеем, а какой-то женщиной по имени Касси Макгро. Я спросил, кто это, черт побери? Леру сказал, что ни разу не встречался с самим Джадвеем… Тот был застенчив и не любил встречаться с незнакомыми людьми. Знаете, среди писателей полно психов… Особенно он не любил деловых встреч. Поэтому он передал все полномочия своей девке, этой американке, Касси Макгро. Она подписала контракт, получила деньги, и все такое, потому что была его агентом. Уверившись, что первый контракт составлен по закону, я забрал второй и ушел.

— Так Леру сказал, что никогда лично не встречался с Джадвеем?

— Знаете, утверждать не берусь. Может, они пару раз и разговаривали, но не больше.

— А эта Касси? Вы уверены, что Леру назвал Касси Макгро любовницей Джадвея?

— Да, это я точно помню. Он сказал, конечно другими словами, что Джадвей подцепил эту американскую телку в Париже и трахал больше года. Я запомнил, как Леру чмокал, говоря, что она красавица, и завидовал Джадвею. По-моему, Джадвей использовал эту даму как прообраз сексуально озабоченной героини своей книги. Помню, в одном своем письме он писал, что обязан этой героиней единственной женщине, которую когда-либо любил.

— В каком письме? — насторожился Барретт. — Вы говорите о письме Джадвея? Мистер Квондт, вы хотите сказать, что читали письма, написанные самим Джадвеем?

— Конечно. Разве я не рассказал вам о них? Через год после покупки «Семи минут» я решил, что, если выбросить из книги всю тягомотину и оставить только секс, может получиться ходовая книжка. Поэтому я начал подумывать об издании в бумажной обложке. Потом до меня дошло, что нужно что-то написать сзади на обложке о Джадвее, а я о нем ни черта не знал. Мне была нужна хоть какая-то информация. Я написал Леру и попросил сведения об авторе. Знаете, что сделал этот французишка? Написал, что у него есть папка с критическими статьями о «Семи минутах» и три или четыре письма Джадвея, в которых тот немного рассказывал о своей жизни в Париже, о том, как он писал книгу, о чем думал, короче, отвечал на вопросы Леру. Эти письма ему принесла сама Касси Макгро. Леру предложил продать их. Вот клоун, мать его так! Как вам это нравится? Я хотел посоветовать ему засунуть их себе в одно место, но они были мне нужны. Что оставалось делать? Я предложил двадцать долларов, он согласился. Я отправил в Париж чек, а он прислал мне вырезки и письма Джадвея.

Барретта охватило возбуждение. Неожиданно Квондт показался ему чем-то вроде путеводителя по Земле обетованной.

— Мистер Квондт, можно взглянуть на эти письма?

Квондт неловко заерзал.

— Я сейчас расскажу вам о них. Когда я продавал права на «Семь минут», я совсем забыл про письма. Потом мне пришлось из-за суда переехать в Калифорнию, и архив прислали из Филадельфии позже. В одном из ящиков лежала папка с письмами. Я ни разу даже не заглянул туда, у меня голова была забита совсем другим. Несколько недель назад, когда эта свинья окружной прокурор арестовал книготорговца за то, что тот зарабатывал себе на хлеб, а полоумный мальчишка изнасиловал девчонку, книга Джадвея прославилась за один вечер. Заговорили о тайне Джадвея. Все только о нем и болтали. Тогда-то я и вспомнил о письмах. Потом вспомнил, в «Нью-Йорк таймс» часто попадалась реклама одного торговца автографами, который покупал, а потом перепродавал письма и прочую писанину знаменитостей. Я решил, что Джадвей стал знаменитостью, значит, эти письма чего-то стоят. Я небогатый человек и всегда найду применение лишнему доллару. Я с большим трудом отыскал эти письма и написал о них торговцу автографами. Он сообщил телеграммой, что готов купить их. Я отправил письма в Нью-Йорк, а взамен получил чек на скромную сумму.

— Так у вас их нет? — расстроился Барретт. — Может, вы хоть сняли фотокопии?

— Что бы я делал с копиями? Я отослал письма, получил бабки и, как говорится, был таков.

— Когда это было?

— С неделю назад… Нет, скорее, дней десять. Точно.

— Что было в письмах? — обеспокоенно спросил Майк Барретт. — Хоть что-нибудь можете вспомнить?

— Мистер, мне стыдно, но я ни разу даже не прочитал их. Только убедился, что внизу стоит его подпись: «Искренне Ваш, Дж Дж Джадвей». Когда я получил их от Леру, у меня уже были трения с законом. Поэтому я так и не издал книгу Джадвея. Я и без нее по уши залез в дерьмо. Сначала был занят процессом в федеральном суде, потом апелляцией в Верховном, а после нужно было придумывать новый способ зарабатывать на жизнь. Когда пришли письма, я уже потерял к ним интерес и отложил в сторону. Несколько недель назад нашел их, чтобы отправить в Нью-Йорк, и перед тем, как писать сопроводиловку, решил еще раз проверить подписи. Я не стал читать письма, потому что был очень занят. Просто проверил подписи, пересчитал страницы и написал торговцу автографами. Так что я ничего не знаю. Почему у вас такой вид, словно настал конец света? Они для вас важны?

— Мистер Квондт, я вам даже передать не могу, как они важны. Леру прилетел в Лос-Анджелес, чтобы выступить в суде и подтвердить, что «Семь минут» — самая обычная крутая порнография, написанная с единственной целью заработать деньги. Другими словами, Джадвей якобы написал грязь ради грязи. Эти письма могли бы опровергнуть свидетельство Леру. Я уверен в этом. Они могли бы очень помочь защите, мистер Квондт.

— Вы имеете в виду процесс против этой скотины Дункана?

— Да.

— Вот черт! — выругался Норман Квондт и ударил кулаком по другой руке. — И зачем я только продал их? С вас бы я мог содрать вдвое больше.

— Конечно, могли бы, — кивнул Барретт. — Послушайте, вы сказали, что продали их известному торговцу автографами из Нью-Йорка? А для чего они ему нужны, если не для выгодной перепродажи? Конечно. Если он еще не продал их, — они у него всего десять дней, — тогда я могу их купить. Как его зовут?

— Этого торговца автографами?

— Да.

Квондт потер костяшками пальцев лицо и покачал головой:

— Как же его зовут? Черт побери, совсем вылетело из головы… Одну секунду. Что-то должно остаться наверху. Или объявление, которое я вырезал из газеты, или копия письма, которое я ему послал. Наверху в кабинете у меня хранится архив. Пойдемте, я попробую что-нибудь найти.

Они пересекли двор, вошли в жилое здание, вернулись в холл и поднялись на второй этаж.

Остановившись перед закрытой дверью, Квондт бросил через плечо:

— Кабинет здесь.

Он открыл дверь и вошел. Барретт последовал за ним. Он вытаращил глаза от изумления и лишился дара речи.

На бежевом диване у дальней стены извивалась в экстазе голая двадцатилетняя нимфа с тициановскими локонами, огромной грудью, алыми сосками, с пышным телом и длинными ногами. Одна рука была засунута между ног и, несомненно, гладила клитор. Ее глаза были закрыты, на лице застыло блаженное выражение.

В этот миг появилась другая девушка, в белой блузе и короткой плиссированной юбке. У нее были аккуратно собранные в пучок волосы, очки в роговой оправе, в руках она держала карандаш и блокнот. Проходя мимо дивана, она изумленно остановилась и выронила их. Потом нагнулась, чтобы поднять, не сводя взгляда с дивана, но тут же забыла про карандаш и блокнот. Она медленно сняла очки, подползла к дивану и прижалась губами к алым соскам голой девушки. Та открыла глаза, перестала мастурбировать и пылко обняла подругу.

— Черт побери! — прошептал Квондт. — Я и забыл, что сегодня в кабинете съемки.

Только сейчас Барретт отвернулся от дивана и увидел справа от себя камеру на треножке. Толстый мужчина средних лет припал к видоискателю. Рядом с ним стоял мощный юпитер. В кабинете горел и верхний свет.

— Вы и так, наверное, догадались, — проворчал Норман С. Квондт, бросив на Барретта косой взгляд. — Порнофильмы — моя вторая профессия, которую я стараюсь не афишировать.

Барретт молча кивнул.

— Мы снимаем по одному немому четырехсотфутовому фильму в день, и они чертовски хороши, — как бы оправдываясь, сообщил Квондт. — У нас отборные клиенты: патриотические организации, союзы ветеранов, даже университеты… всем требуются хорошие фильмы, и мы делаем их. — Он нахмурился и посмотрел на Барретта, стараясь угадать реакцию, но Барретт знал, что на лице его застыла непроницаемая маска. — Для этого решили использовать мой кабинет. Вон там, за столом секретарши, шкаф с папками, но лучше дождаться конца съемок. — Он шагнул вперед. — Я сейчас выясню, долго ли будут снимать эту сцену.

Барретт снова посмотрел на диван.

Голая девушка уже расстегнула пуговицы на накрахмаленной блузке секретарши. Стоя на коленях, та сбросила ее с себя, потом встала, расстегнула «молнию» на юбке и избавилась от нее. Быстро освободилась от лифчика, сбросила туфли на высоком каблуке, сняла пояс с чулками и прозрачные трусики. Она сделала соблазнительный пируэт перед тициановской мадонной и камерой, одновременно распустив волосы, которые каскадом упали на плечи, как бы символизируя освобождение. Грушеподобные груди и большие ягодицы запрыгали. Она обошла диван и игриво покрыла рукой темный бугорок Венеры. Сделав еще один оборот, секретарша посмотрела на камеру, и оператор показал рукой на диван. Девушка едва заметно кивнула, мигом очутилась на диване и принялась горячо целовать высокую грудь напарницы и ее дрожащий живот.

Девушка с тициановскими волосами взяла голову подруги и направила вниз, зажмурив глаза и хрипло дыша. Барретту стало интересно, играет она или действительно так сильно возбуждена? Он решил, что такие женщины вообще не могут играть и что все происходит по-настоящему. Что же тогда это за женщины, если занимаются такими вещами перед камерой?

Он посмотрел на продюсера. На широком лбу Квондта блестели капельки пота, он сощурил свои близко поставленные глаза и размеренно жевал сигару, а из уголка рта капала слюна. Норман С. Квондт совсем забыл о госте, так его увлекла сцена. Господи, подумал Барретт, да он же испытывает наслаждение! Выходит, он занимается этим не только из-за денег. Ему нравится снимать порнофильмы. Этакий любопытный профессионал, получающий удовольствие от вида половых органов других, от того, как люди занимаются любовью. Каким интересным объектом оказался бы Квондт для американской психиатрической ассоциации! Если верить мнению некоторых психоаналитиков, на выбор карьеры человека влияют темные и скрытые желания. Так, например, хирург — в душе садист, с помощью скальпеля дающий выход своим зверским желаниям. Служащая какой-нибудь благотворительной организации или священник неосознанно стремились преодолеть чувство неполноценности, помогая обездоленным. Сам психоаналитик, с умным видом выслушивающий больного, в глубине души не кто иной, как обычный любопытный человек. Какие же таинственные желания заставили Квондта заниматься этим отвратительным подпольным бизнесом, чтобы возбуждать похоть зрителей с помощью целлулоидной пленки? А сам-то ты, тут же подумал Барретт о себе, почему стоишь в этой комнате и наблюдаешь за разыгрываемым при свете ярких ламп коммерческим спектаклем, который должен быть сугубо интимным зрелищем.

Он не мог ничего с собой поделать и вновь посмотрел на диван. Девушка с тициановскими волосами сейчас лежала на спине, сжимая свои груди, резко выгнувшись в предвкушении наслаждений, а вторая голая нимфа расположилась у нее между ног и держала в руках десятидюймовый резиновый искусственный мужской половой член, мечту миллионов женщин. В этот миг в кабинете появился третий актер, жилистый мужчина лет тридцати с небольшим, который чувствовал себя неловко в строгом деловом костюме. Он снял котелок, увидел, что творится на диване, и на его лице появилась гримаса недовольства. Девушки заметили начальника и испуганно замерли.

Он сердито показал на часы.

Барретт услышал рядом тихий смех Квондта. Улыбающийся продюсер наклонился к нему и прошептал:

— Это моя маленькая находка. Босс приходит на работу и находит двух секретарш с голыми задницами на своем диване, но его сердит только то, что они занимаются любовью в рабочее время. Неплохо, да? Смотрите дальше.

Босс сердито бросил котелок на кресло, подошел к испуганным секретаршам и отнял искусственный член. Потом ткнул в него пальцем и приложил к брюкам, показывая, что он не идет ни в какое сравнение с его собственным. После этого он неожиданно предложил секретаршам выбирать. Испуг девушек сменился радостью. Босс выбросил резиновый мужской член и скинул пиджак на пол. Одна из девушек, стоя на коленях, помогала ему расстегнуть брюки.

Квондт не выдержал и расхохотался. Он тут же прикрыл рот ладонью, но актеры мгновенно остановились. Мужчина, успевший раздеться до трусов, резко повернулся в сторону зрителей и сердито посмотрел на Квондта.

— О господи, Норман, как, по-твоему, я могу?..

— Извини, Гил, извини. Это только комплимент. Великолепная игра. Продолжайте. Мы подождем снаружи. Давайте, давайте, не останавливайтесь, у нас совсем мало времени.

Квондт взял Барретта за руку, вывел в коридор и тихо закрыл за собой дверь, качая головой.

— Гил из тех парней, которые не могут заниматься сексом, когда знают, что за ними наблюдают. Очень темпераментный молодой человек. Он уже привык к оператору, но, если кроме оператора в комнате есть еще кто-нибудь, у него ничего не получается. И все равно мне нравится работать с ним. Он снялся у меня уже в десяти картинах. Если бы талант измерялся размерами аксессуаров, Гил уже получил бы десять «Оскаров». Когда эти цыпочки поработают над ним, искусственный член станет казаться рядом с его штукой карликом. По сравнению с его членом у простых мужиков бородавки! — Он пристально посмотрел на Барретта. — Впервые видите такое?

— По крайней мере, впервые это снимают у меня на глазах. В студенческие годы я видел несколько порнофильмов.

— Но съемки увидели впервые? Ну и как?

— О вкусах не спорят, — ответил Барретт. — Просто это не в моем вкусе.

— Вы хотите сказать, что считаете это противоестественным? — В голосе продюсера послышалась неприязнь.

— Я этого не говорил, — быстро возразил Барретт.

— Позвольте мне преподать вам пару житейских уроков, которые я почерпнул из своего опыта работы в кино и издательском деле. Я много читал. Читал даже книги Кинси. Вы, вероятно, их не читали, а вот я читал. И знаете что. Все опросы подтвердили, что семьдесят семь процентов мужчин возбуждаются от визуальных проявлений половой активности. Что касается женщин, то целых тридцать семь процентов признались, что возбуждаются от порнофильмов и неприличных открыток. Я хочу сказать, что существует здоровый интерес к такого рода стимуляторам. Вы когда-нибудь видели скульптуры на стенах индийских храмов, высеченные девять столетий назад? Это самые настоящие порнографические скульптуры, и их изваяли, потому что они были нужны. Эта картина называется «Великолепная секретарша». Как, по-вашему, для кого она? Для моего собственного удовольствия? Она для вечеринок в студенческих братствах, для членов Американского легиона, для клубов «Ротари» и «Киванис», где собираются почтенные дельцы, чтобы расслабиться. Это лучше, чем идти на улицу к проститутке и подхватить гонорею. Но и это еще не все. Я снимал эти фильмы не только для развлечения, но и в научных целях для крупных университетов, которые собирают коллекции эротики для показа многогранности современной жизни. Вы знаете, что исследовательский центр Кинси в Университете Индианы обладает фильмотекой порнофильмов, отснятых за последние полвека? Вы бы только видели список университетов, которым я их рассылаю! Самый большой наш заказчик — профессор из Висконсинского университета, доктор Рольф Лагергрен, который занимается вопросами секса…

— Да, — прервал его Барретт. — Я разговаривал с ним по телефону. Он согласился выступить нашим свидетелем.

— Вот как? Тогда готов поспорить, что он заглянет к нам, чтобы посмотреть на нашу студию. Он и другие профессора готовы выложить от пятидесяти до ста долларов за четырехсотфутовые копии этих фильмов. Они с радостью покупают их по такой цене, потому что это делается в целях науки. Где они могут достать их для научных целей, если их никто не будет снимать? А теперь скажите мне, что я делаю плохого?

Майк Барретт считал себя очень либеральным человеком и ратовал за свободу во всех искусствах, но он не мог рассказать Квондту, что тот делает плохого. Он промолчал, поскольку считал, что откровенничать сейчас было бы крупной ошибкой. Майк понимал, что нельзя обижать Нормана С. Квондта, и попытался избежать ответа на его вызывающий вопрос.

— Картины с голыми девочками, которые вы снимаете внизу, я еще могу понять, — уклончиво ответил Барретт. — Они законные и легкие…

— И прямой путь к разорению, — резко прервал его Квондт. — Эротика совсем не приносит прибыли. Порно легче снимать, больше прибыль. К тому же практически никакого риска, потому что аудитория ограничена. Их продают и смотрят тайком. Никакого шума в прессе. Самое главное — надежный доход. Если не хочешь разориться с нашими идиотскими законами, приходится заочно снимать и порно.

— Но как вы достаете… актеров для порнофильмов?

— Это самая легкая часть. Сейчас столько девочек занимается всем этим бесплатно. Потом приходит день, и они видят, что могут на этом немного заработать. Мы, конечно, изредка используем проституток, но только начинающих, со смазливой наружностью. В основном у нас снимаются девушки, которые не приглянулись большим киностудиям, кое-кто из моделей да местные девки, которые считают высшим шиком раздеться и показаться перед тысячами мужиков по всей стране. Тем двум девочкам я плачу по сто пятьдесят долларов за сегодняшний эпизод, Гил, как энтузиаст, снимается бесплатно, удовольствия ради. А почему бы и нет? У него единственный изъян — слишком большой член, и у многих зрителей сразу портится настроение. Мне больше нравятся актеры, у которых член не длиннее шести дюймов. Тогда зрители могут как-то поставить себя на место актера. Зато Гил настоящий профессионал, он не играет, а пашет на всю катушку. Поэтому я и снимаю его. Вот увидите, наступит день, когда кто-нибудь из моих ребят сделает настоящую карьеру в шоу-бизнесе. Тогда на старых фильмах с их участием можно будет заработать целое состояние, потому что они долгие годы будут пользоваться спросом. Знаете, один продюсер с Юго-Запада нашел стриптизерку с громадным бюстом, Кэнди Барр, и снял лет двадцать назад в техасском отеле бесплатно порноролик под названием «Хлыщ». Потом Кэнди стала знаменитостью. «Хлыща» крутят уже многие годы, и он до сих пор приносит денежки. — Квондт замолчал и посмотрел на часы. — Господи, времени совсем нет. Давайте посмотрим, может, они уже закончили. Если съемки еще продолжаются, я найду имя торговца автографами и вышлю его вам по почте.

— Мистер Квондт, я бы все отдал, чтобы получить его сейчас. Процесс вот-вот начнется, и любое оружие против Дункана…

— Да, Дункан. Давайте посмотрим.

Они вошли в кабинет. К радости Барретта, съемка только что закончилась. Девушки сидели на диване. Одна курила, а вторая вытиралась полотенцем. Гил натягивал брюки. Оператор подошел к ним и сказал:

— Когда передохнете, начнем снимать сцену, в которой Гил будет продавать большую партию товара техасцу.

Барретт остался у двери, а Квондт прошел через комнату, перекинувшись парой острот с тициановской девушкой и ущипнув за бурый сосок вторую актрису, которая захихикала. Майк нервно ждал. Квондт открыл шкаф и начал рыться в папках. Достав одну, он долго перебирал лежащие в ней бумаги и наконец положил папку на место.

Неожиданно в комнате зазвенел звонок, и над настенными часами начала вспыхивать и гаснуть красная лампочка. Квондт захлопнул шкаф и закричал:

— Тревога, черт побери! Вы знаете, что делать!

Барретта испугал не только звонок, но и смятение, которое он вызвал. Дверь позади него распахнулась, и в комнату вбежали двое коренастых мужчин. Раздвижная перегородка за диваном раскрылась, и голые девушки и оператор с камерой выскочили в проход, а коренастые мужчины тем временем собирали прожектора и другое оборудование. Посреди этого хаоса стоял Квондт и руководил заметанием следов. Через несколько секунд съемочная площадка превратилась в кабинет.

Квондт двинулся к Барретту с перекошенным от ярости лицом.

— Сукин сын! — прорычал он. — Это твоих рук дело…

— Ничего не понимаю. Что происходит?

— Это предупреждение снизу. Приехали фараоны. Наверное, громилы окружного прокурора в штатском. Это ты навел их…

— Вы с ума сошли, Квондт. Вы что, не читаете газет? Мы с Дунканом по разные стороны.

— Они впервые объявились здесь. Черт побери, твое присутствие на студии в этот момент, по-моему, слишком уж странное совпадение. Они даже не знали, что я взялся за старое…

Неожиданно Барретту пришла в голову страшная мысль.

— Послушайте, Квондт. Послушайте и поверьте мне. Эта скотина Дункан, наверное, приставил ко мне «хвост», и они выследили меня. Но им нужны не вы, а я! Я сегодня для них враг номер один! Если они сейчас поймают меня здесь… на съемках порнофильма, вы что, не понимаете, какой шум поднимется в газетах и на телевидении… Меня попытаются дискредитировать еще до начала процесса!

— Не знаю! — Квондт растерянно посмотрел по сторонам. — Может, вы говорите правду, а может, врете. Вроде бы вы против Дункана, значит, я с вами. Ладно, идите за мной. Отсюда можно прорваться в гараж и дальше на улицу. Девушки вам покажут. Вы спокойно отсюда выберетесь.

Он подошел к стене за диваном, притронулся к чему-то, и стена разъехалась, открывая узкий проход.

— Уносите свою задницу! — приказал продюсер. — И никогда больше не показывайтесь здесь.

— Не беспокойтесь, — заверил его Майк Барретт и нырнул в тоннель. Он увидел, что Квондт собирается закрыть выход. — Мистер Квондт…

— У меня нет времени. Я должен спуститься к фараонам.

— Мистер Квондт… продавец автографов, которому вы продали письма…

Стена стала соединяться, и Барретт услышал голос:

— Олин Адамс, «Лавка автографов Олина Адамса», Пятидесятая улица, Нью-Йорк…

Стена закрылась. Барретт отвернулся и где-то впереди увидел свет.

Через полтора часа Майк Барретт сидел в своем уютном и надежном кабинете и описывал встречу с Норманом С. Квондтом Эйбу Зелкину, который ходил взад-вперед перед его столом.

— И этот Квондт курил сигару, как ты, — добавил Барретт. — Только у тебя не каплет слюна, как у него.

Зелкин посмотрел на свою сигару.

— Мне не из-за чего распускать слюни, в отличие от него.

— Ну и тип! — покачал головой Барретт. — Какое мерзостное занятие бизнес. Съемки крупным планом фелляций, куннилингуса, педерастии, оргазмов, не говоря уже об искусственных мужских членах, и все это делается во имя сексуальной раскрепощенности и в целях науки. Может, эти порнофильмы и не приносят особого вреда, так же как честно написанные книги или снятые картины, и все же что-то мерзкое есть в людях, которые их создают, в этих квондтах, от которых меня тошнит. Может, это покажется тебе непоследовательным, но таких людей, как Норман С. Квондт, нельзя допускать в бизнес.

— Если его поймают, он получит пять лет.

— Никто его не поймает, он скользкий, как угорь. Такие люди превращают слово «секс» в неприличное. Из-за них секса стыдятся нормальные люди вроде нас с тобой. Больше всего меня злит, Эйб, что, защищая свободу печати и слова, мы заодно защищаем всех этих скользких квондтов. Они порочны и бесчестны, но нам приходится прибегать к их услугам. Если мы выступаем против цензуры, значит, мы должны выступать против всей цензуры. Только хотелось бы провести черту и выделить тех, кто заслуживает защиты, и тех, кого нельзя защитить. Но кто проведет эту черту, кто сделает выбор? Где найти такого мудрого и справедливого судью?

Зелкин остановился, и его похожее на тыкву лицо посерьезнело.

— Не переживай ты так, Майк. Мы защищаем не Квондта, Джадвея. Заодно свободу может получить и Квондт. Пусть это и звучит высокопарно. Он назвал тебе фамилию торговца автографами… Олин Адамс, да?.. Хорошо, пока это наша самая большая находка в борьбе против Дункана. И очень своевременная. Сегодня до перерыва мы согласовали кандидатуры восьмерых присяжных. На завтра остаются только четверо. Если все пройдет нормально, значит, процесс начнется в понедельник. Вот почему я считаю твою находку очень своевременной. Я очень рад, что полиция не застукала тебя с Квондтом и голыми девицами.

— Я тоже доволен. Могу себе представить газетные заголовки. «Защитник принимал участие в сексуальной оргии с голыми красавицами». Это для нас был бы занавес.

Зазвонил телефон, и Барретт снял трубку.

— Я дозвонилась до Нью-Йорка, мистер Барретт, — сообщила Донна. — Нам повезло, и мы застали мистера Адамса. Он уже закрывал магазин. Мистер Олин Адамс на первой линии.

— Спасибо, Донна. Вдруг нам повезет и дальше. Поэтому выясните, когда самый ближайший рейс на Нью-Йорк. — Он посмотрел на Зелкина. — Она дозвонилась до Олина Адамса, Эйб. Скрести пальцы на удачу. — Барретт нажал на кнопку, рядом с которой горела лампочка. — Мистер Олин Адамс?

— Да, сэр, — ответил издалека тихий голос. — Чем могу служить, мистер Барретт?

— Говорят, дней десять назад вы купили несколько писем Дж Дж Джадвея, автора «Семи минут». Я узнал об этом сегодня от джентльмена, который продал вам их.

— Письма Джадвея? Да, вы правы, я купил их.

— Они все еще у вас, мистер Адамс? — спросил Барретт и с тревогой замер.

— Конечно. У меня едва было время распаковать их, не говоря уже о том, чтобы занести в каталог. Сейчас мы разбираем две большие коллекции: рукописи Уолта Уитмена и переписку Мартина Лютера Кинга. Мы купили их до приобретения писем Джадвея.

Барретт показал Зелкину два пальца, знак победы, и ликующе сказал:

— Мистер Адамс, я очень рад, что письма Джадвея до сих пор у вас, потому что хочу купить их. Вы знаете, что в них?

— Нет, мистер Барретт. Сейчас я не могу ответить на ваш вопрос, потому что уже все закрыл и собирался уходить домой. Может, завтра…

— Возможно, вы сумели бы сказать, хотя бы в общих чертах…

— Когда они прибыли неделю-две назад, я распаковал посылку, чтобы убедиться в подлинности писем. Если я не ошибаюсь, там четыре письма. Три подписаны самим Джадвеем, а четвертое напечатано на машинке, но на обороте стоит подпись мисс Макгро, возлюбленной мистера Джадвея, насколько я знаю. Всего девять страниц.

— А содержание, мистер Адамс?

— Сейчас не могу вспомнить. Я очень бегло просмотрел их. В основном они касаются литературы: разбор книг, какие-то биографические сведения для обложки. Мне трудно вспомнить, потому что Уолт Уитмен…

— Мистер Адамс, я хочу их купить, не читая.

— Я бы на вашем месте не стал этого делать. Это было бы крайне неосмотрительно.

— Мне все равно. Они мне нужны немедленно. Можете назвать цену?

— Ну, у меня не было времени оценить их…

— Назовите цену, и не бойтесь завысить ее.

— Гмм… очень трудно, мистер Барретт. Это первые письма Джадвея, которые, по моим сведениям, появились на рынке. Никаких аукционов по его документам еще не проводилось.

— Но вы уже приблизительно должны знать цену, мистер Адамс, — настаивал Барретт, стараясь сдержать нетерпение. — Назовите устраивающую вас цену.

После недолгого молчания он вновь услышал голос торговца автографами:

— Мы продали за пятьдесят долларов письмо Синклера Льюиса и однажды за двести пятьдесят — письмо Уолта Уитмена. Джадвей не относится к таким знаменитостям, но, с другой стороны, по нему еще ничего нет, а шум из-за его книги может заставить некоторых коллекционеров в один прекрасный день гоняться за ними. Мне думается, что, если Джадвей станет знаменитым, эти письма могут потянуть, скажем, на восемьсот долларов.

— Договорились, — мгновенно согласился Майк Барретт.

На другом конце провода опять воцарилось молчание, потом Олин Адамс смущенно произнес:

— Я… вы… вы хотите сказать?..

— Я говорю, что покупаю все письма Джадвея за восемьсот долларов. Вас устраивает эта цена?

— Ну… да, сэр, если вы считаете, что она устраивает вас.

— Устраивает.

— Очень хорошо, мистер Барретт. Превосходно. Считайте, что они ваши. Если вы вышлете мне чек на восемьсот долларов, я пришлю вам письма авиапочтой.

— Нет, они мне нужны немедленно, мистер Адамс. Вечером я вылетаю в Нью-Йорк. Во сколько вы открываетесь?

— В девять.

— Я буду в вашем магазине между девятью и десятью часами. Заплачу наличными. Постарайтесь, чтобы письма были готовы к моему приходу.

Барретт положил трубку и улыбнулся Зелкину.

— Хорошая работа, — похвалил Эйб и потер руки. — Кажется, у нас кое-что есть. Джадвей подаст голос из могилы и, надеюсь, опровергнет Леру. Изабель Воглер опровергнет свидетельские показания Джерри Гриффита. По-моему, дела пошли.

— Ты мне кое о чем напомнил, Эйб. Позвони миссис Воглер и передай, что я улетаю в Нью-Йорк и свяжусь с ней, когда вернусь. Я обязательно повидаюсь с ней завтра. Пусть сидит и ждет моего возвращения.

— Хорошо.

Опять позвонила Донна:

— Сначала о Нью-Йорке, мистер Барретт. Есть свободные места на восьмичасовой и девятичасовой рейсы, но вы прилетите в Кеннеди поздно.

— Не хочу рисковать. Закажите билет на восьмичасовой. И позвоните в «Плазу». Мне нужен на сутки одноместной номер.

— И еще, мистер Барретт. Пока вы разговаривали с мистером Адамсом, позвонила мисс Осборн. У нее очень важное дело, и она попросила вас немедленно перезвонить.

— Важное дело? Хорошо, соедините меня тотчас же. — Он посмотрел на Зелкина. — Я должен поговорить с Фей. Что-то очень важное. Что бы это могло значить?

— Я пошел к себе и позвоню миссис Воглер. Загляни перед уходом.

Он сразу уловил напряжение в голосе Фей.

— Майк, я знаю, что ты отказался встречаться вечером из-за работы, но нам необходимо увидеться. Это чрезвычайно важно.

— Фей, извини, сейчас у меня не только работа в Лос-Анджелесе… В восемь я улетаю в Нью-Йорк, но завтра вернусь.

— Майк, это не может ждать. Я должна поговорить с тобой сегодня же вечером.

— Но я же тебе сказал… — Он замолчал. — Давай поговорим сейчас. Что случилось?

— Нет, сейчас я не могу с тобой говорить.

— Тогда по дороге в аэропорт. Ты можешь отвезти меня.

— Нет, Майк. Для разговора нужно тихое место, и я не знаю, насколько он затянется. Может, нам потребуется пара часов. — Потом Фей многозначительно добавила: — Майк, это касается твоего и нашего будущего.

Услышав эти слова, Майк Барретт встревожился.

— Ну, если так, знаешь, что я тебе скажу? Донна попытается забронировать мне место на полуночный рейс. Посплю в самолете. Давай встретимся в полдевятого или девять.

— Мне обязательно сначала нужно поговорить с отцом. Давай в девять. Где?

— В «Сенчури плаза». Там внизу веселенький бар «Гранада». Идет?

— Я буду ровно в девять, — согласилась Фей и положила трубку.

Барретт задумался.

Фей сказала: «Это касается твоего и нашего будущего, — потом добавила: — Я сначала должна поговорить с отцом».

Очень загадочно и немного тревожно.

Через несколько минут он позвонил Донне и попросил поменять билет на двенадцатичасовой рейс. Тревога так и не прошла.

Барретт занял столик в глубине бара «Гранада». Перед ним стоял стакан виски со льдом, к которому он еще не притрагивался. Бар отеля был наполовину заполнен, но Барретт не обращал внимания на несмолкающие разговоры туристов и разъездных торговцев. Он готовился к встрече с Олином Адамсом в Нью-Йорке. Сумка с вещами лежала в машине, а восемьсот долларов в стодолларовых купюрах в конверте в кармане пиджака вместе с бумажником. Он не был готов к разговору с Фей Осборн. В конце концов Майк пришел к выводу, что она решила задержать его вылет по какой-нибудь мелкой личной причине, и чувствовал легкое раздражение.

К тому же она опаздывала, и он сидел как на иголках.

Прождав пятнадцать минут, Майк Барретт взял стакан с виски и тут увидел Фей в светло-бежевом плаще. Она искала его среди посетителей у длинной стойки. Он привстал и помахал ей. Фей заметила и быстро направилась к его столику. Майк встал.

— Дорогой, — сказала девушка и подставила щеку для поцелуя.

Потом скользнула за столик, и Майк сел рядом.

— Прости, что заставила тебя ждать, — извинилась Фей. — Я должна была еще раз поговорить с отцом, но он задержался. Пришлось разговаривать за ужином и после, а я не могла уехать, не выяснив все.

Еще более загадочно, подумал Барретт и сказал:

— У нас много времени.

— Почему ты так внезапно улетаешь в Нью-Йорк?

— Я по-прежнему пытаюсь разобраться в прошлом Джадвея. Возможно, в нем удастся откопать что-то важное.

— Я подумала, что ты нашел очередного свидетеля.

— Нет, нет, на этот раз не свидетель. Если не возникнет непредвиденных осложнений, по-моему, со свидетелями у нас будет порядок.

Фей хотела что-то сказать, но подождала, пока официантка ставила на стол стаканы и тарелку с орешками.

— Майк… — начала Фей.

Барретт уже поднял стакан с виски.

— За нас! — провозгласил он.

— Да. — Она поднесла к губам стакан с зеленой жидкостью и втянула ее через одну из двух коротких соломинок, вставленных в ледяную крошку. Потом поставила стакан и добавила: — Я надеюсь на это.

— Надеешься на что?

— Ну, что после нашего разговора…

— Фей, рассказывай, что случилось.

Она посмотрела ему в лицо.

— Это о твоих свидетелях, — ответила девушка. — Об одном из них.

— Что это значит?

— Когда мы разговаривали сегодня в обед, ты сказал, что нашел новую свидетельницу. Я говорю об Изабель Воглер, которая работала у Гриффитов.

— Правильно.

— И ты с большим воодушевлением рассказывал, что надеешься на выступление в суде этой ужасной женщины. Ты надеешься, что она докажет… как ты выразился, что мистер Гриффит не «образец добродетели» и что он принес своему сыну больше вреда, чем дюжина книг. Ты сказал это.

— Правильно.

— И ты сказал, что якобы ни отец, ни кто-либо из его друзей не имеют ни малейшего представления, каков Фрэнк Гриффит дома.

— А ты назвала Изабель Воглер штрейкбрехером за то, что она согласилась рассказать о своем бывшем хозяине в суде.

— Она хуже штрейкбрехера. Это безнравственно и отвратительно.

— А со стороны окружного прокурора не аморально и не отвратительно марать имя писателя, который не может защитить себя? — язвительно спросил Барретт. — Честно ли вызывать для дачи свидетельских показаний эмоционально неуравновешенного юношу, которому не место на этом суде, но которого хотят использовать так же, как Гитлер использовал того датского парнишку, ван дер Люббе, чтобы прийти к власти? — Барретт постарался взять себя в руки. — Ты считаешь это честным и приличным?

— Майк, пожалуйста, прекрати, — раздраженно проговорила Фей. — Почему ты всегда споришь, всегда пытаешься закрыть правду завесой пустых слов? Неужели нельзя хоть раз оставить свой юридический диплом в конторе и поговорить со мной по-человечески? Я могла бы постараться понять твои доводы. Твой Джадвей мертв, лежит в земле, и никакие слова Элмо Дункана не причинят ему вреда. Что касается Джерри, то он сам признался в изнасиловании. Ему конец, он сядет в тюрьму. Так что Дункан и ему не сможет причинить вреда. Но то, что ты используешь мерзавок типа Изабель Воглер, может принести вред живым людям с безупречной репутацией. Как и у всех остальных, в личной жизни Фрэнка Гриффита можно найти слабые места и представить его в искаженном свете. Его деловой репутации может быть нанесен непоправимый вред. И кем? Какой-то служанкой, которую ему пришлось уволить и которая стремится отомстить. Она злая женщина. Мне страшно, что ты не только поверил ей, но и решил воспользоваться ее ложью. И для чего? Знаю, знаю, чтобы устроить в суде маленький спектакль, доказывая, что Джерри будто бы толкнула на преступление не эта мерзкая книга, а собственный отец. Майк, человек, который знает и любит тебя, как я, просто не может поверить, что все это делаешь ты.

— Не может? — рассердился он.

— Нет, не может, потому что ты не такой, ты лучше. Черт побери, только давай не будем ссориться. Последнее время мы постоянно ругаемся. Хватит! — Она склонила голову и отпила глоток «фраппе». — Как мы могли допустить, чтобы такое случилось с нами?

— А мы допустили, Фей? — переспросил Майк Барретт уже более спокойно.

Она медленно подняла голову, встретилась с ним взглядом и нахмурилась.

— Хорошо. Я объясню, почему хотела поговорить с тобой. Во время нашего разговора, когда ты рассказал об Изабель Воглер, отец был дома и, наверное, случайно услышал часть нашего разговора. Я рассказала ему о твоей новой свидетельнице, потому что хотела узнать, что он об этом думает. Ты хорошо знаешь, что Фрэнк Гриффит давно сотрудничает с отцом. Мистер Гриффит покупает для своих клиентов очень много рекламного времени на телестудиях отца. Поэтому ты поймешь, что чувствовал отец, когда узнал, что ты собираешься с помощью этой Воглер вывалять Гриффита в грязи.

— И что он чувствовал? — глумливо спросил Майк.

Фей Осборн снова нахмурилась:

— Ты еще смеешься?

«Дочь своего отца», — подумал Барретт. И ответил ровным спокойным голосом:

— Я просто хотел узнать, что думает твой отец.

— Так-то лучше. Я тебе скажу, что он думает. Мой рассказ встревожил его настолько, что он поехал к мистеру Гриффиту и рассказал, что ты собираешься сделать… Он предупредил друга о клевете, к которой прибегнет миссис Воглер. Потом отец позвонил мне из кабинета мистера Гриффита и ясно дал понять, что Гриффит взбешен. После разговора с ним отец пришел к выводу, что миссис Воглер — лгунья с психическими отклонениями и ужасная сплетница. Из-за нее везде постоянно возникают неприятности, она ненавидит хозяев, которые поделом увольняли ее. Она параноик, одержимый жаждой мести.

— Ясно, — кивнул Барретт. Сейчас он начал многое понимать, и до него наконец дошло, что эта встреча и впрямь имеет очень большое значение. — Значит, вы с отцом поверили Фрэнку Гриффиту?

— А ты разве не поверил после всего того, что я тебе сейчас рассказала? Неужели можно усомниться в слове человека с такой репутацией, как у мистера Гриффита?

— Потому, что он лучше, чем она?

— Что ты сказал, Майк? Я не расслышала.

— Ничего.

— После разговора с мистером Гриффитом отец попросил меня позвонить тебе.

— Ты мне все рассказала?

— Не совсем, Майк. Я не сказала, о чем мы разговаривали с отцом за ужином.

Барретт единым духом выпил свое виски почти до дна и приготовился услышать главное.

— Ну что же, говори.

Фей выпрямилась и стала очень похожа на своего отца, Уилларда Осборна II.

— Майк, мы с тобой слишком любим друг друга, чтобы ходить вокруг да около. Я всегда была откровенна с тобой и думаю, ты тоже всегда говорил мне правду. Поэтому я просто скажу то, что должна сказать, и уверена, что ты правильно все поймешь. Я знаю, что ты серьезный и очень порядочный человек, я знаю, что могу говорить с тобой откровенно, потому что мы с отцом любим тебя и надеемся, что и ты любишь нас.

«Нас». Ладно, пусть будет «нас».

— Что ты хочешь мне рассказать, Фей?

Она помешала соломинками подтаявший лед.

— Отец попросил передать тебе, что о приглашении Изабель Воглер в качестве свидетельницы не может быть и речи. Он просто не может допустить такое не только из-за мистера Гриффита, но ради тебя самого. Он не сомневается, что ты поймешь, и я пообещала приложить все силы, чтобы помочь тебе в этом. Пойти на маленькую уступку и не лезть на рожон выгодно и тебе самому. Не говоря уже о том, что не следует губить друга, в расположении которого заинтересован отец, а скоро будешь нуждаться и ты. Отец очень надеется, что ты все поймешь. Я пообещала поговорить с тобой и сказала, что никаких проблем не возникнет.

Но проблема возникла и заключалась в вопросе: с кем он?

Память вернула Барретта на второй курс университета, когда он собирал эпиграммы, афоризмы, цитаты и мудрые мысли, чтобы набраться ума и расширить кругозор. Тогда-то он и узнал высказывание Ювенала: «Честность приносит славу и голод». Когда Майк понял это, до него дошло, что существует некий предел самопознания. Барретт чувствовал себя Старым Мореходом из стихотворения Колриджа:

Наконец Майк увидел своего врага. Сейчас, как в далекой юности, он был напуган. Пойдет ли он дальше по этой пустынной дороге, зная, что больше никогда не удастся оглянуться назад?

Майк пристально посмотрел на Фей Осборн, на ее уверенное и хладнокровное лицо и вспомнил приказ ее отца не вызывать в свидетели Изабель Воглер. Уиллард Осборн II был уверен в благоразумии Майка Барретта, а дочь обещала ему, что проблем не будет.

— Но проблема существует, Фей, — возразил Майк Барретт и, как Старый Мореход, пошел не оглядываясь назад. — Потому что Изабель Воглер выступит в суде в качестве свидетельницы.

Казалось, маска на лице Фей Осборн вдруг дала трещину.

— Майк, ты еще можешь шутить после всего того, что я тебе рассказала? Отец заявил, что об этом не может быть и речи. Он не потерпит этого.

— Зато я потерплю.

Напускное хладнокровие Фей сменилось открытым недоверием.

— Ты меня дразнишь? Если ты шутишь, то это жестокая шутка, но я тебя прощаю. Дело очень серьезное, Майк.

— Поэтому я и отношусь к нему серьезно.

— Майк, у тебя уже есть десяток свидетелей, и больше тебе никто не нужен. Ты сам говорил. Почему ты так стремишься насолить отцу и уничтожить мистера Гриффита? Ведьма Воглер не заслуживает этого.

— Но истина заслуживает, особенно в этом деле.

— Опять это дело, — в бессильном гневе повторила Фей Осборн. — Мне до чертиков надоело это дело, эта книга, мне невыносимо видеть, во что ты превратился. Я очутилась между двух огней и стала на твою сторону, хотя знала, что не права. Но я хотела помочь тебе. Поэтому и уговорила отца оставить для тебя место вице-президента вакантным и разрешить тебе вернуть долг старому другу и защитить его книгу. Сейчас я жалею, что сделала это. Я помогала тебе, а ты все глубже увязал в грязи. Надо было с самого начала запретить тебе участвовать в этом кошмарном процессе, согласиться с отцом, и тогда мы все были бы счастливы. Но время еще есть. Я места себе не нахожу, я должна помочь тебе по-настоящему. Майк, пожалуйста, сделай то, что я прошу. Не дай этой женщине оклеветать Фрэнка Гриффита. Откажись от Изабель Воглер, и я тебе обещаю, что твои отношения с папой не пострадают.

Майк продолжал пристально смотреть на нее. Потом заговорил, тщательно подбирая слова:

— Я ценю все, что ты готова сделать ради меня, Фей. Я ценю чувства, которые заставляют твоего отца просить меня не трогать Гриффита. Но боюсь, он ошибается… Я даже уверен в этом, и, поверь мне, ты тоже ошибаешься. Я не собираюсь отворачиваться от истины ради того, чтобы двум друзьям и коллегам жилось тихо и удобно, и я не намерен участвовать в заговоре против свободы слова.

— Терпеть не могу, когда ты говоришь как бойскаут, который хочет получить грамоту! — гневно воскликнула Фей. Ее щеки покраснели. — Мне не нравится, как ты язвишь по адресу моего отца и мистера Гриффита.

— Дочерние чувства — твое личное дело, Фей.

— Но что отец подумает о тебе, когда я перестану тебя защищать? Я умываю руки, Майк. Ты уже вырос из бойскаутского возраста, пора готовиться жить в мире взрослых. Если ты не знаешь этого мира, я тебе кое-что скажу, потому что ты сам вынудил меня быть грубой. Я сейчас скажу тебе то, чего не хотела говорить, то, что отец сказал мне сегодня вечером.

— Пощади меня, Фей.

— Я не собираюсь щадить тебя. Отец сказал, что если ты откажешься проявить благоразумие, то вряд ли сможешь работать в «Осборн энтерпрайсиз». — Она сделала многозначительную паузу. — На этот раз, Майк, я согласна с отцом.

Страх прошел, и он почувствовал, что враг остался далеко позади.

— Может, я вообще не тот человек, который должен работать в «Осборн энтерпрайсиз», — спокойно ответил он.

— Майк, ты хоть понимаешь, что сейчас говоришь и делаешь? Если ты настолько упрям, что откажешь в просьбе отцу и отвергнешь его предложение, значит, ты отказываешься и от меня. Ты делаешь наши отношения и наше совместное будущее невозможным. Если ты намерен отклонить просьбу отца и мистера Гриффита, я, пожалуй, сразу предупрежу тебя: я — тоже часть сделки. И не смогу стать тебе спутницей жизни.

— Я всегда полагал, что моей спутницей будет женщина, а не ее отец.

— Я серьезно, Майк.

— Мне жаль, Фей.

— Значит, ты отказываешься? Ты передумал?

— Я отказываюсь подчиниться принуждению. Если я сдамся сейчас и пожертвую своей независимостью, своим правом думать и действовать, как считаю нужным, если я сейчас пойду на уступки, чтобы ублажить Фей и ее отца, так будет продолжаться всю жизнь. Не очень-то завидная доля для мужчины, ты не находишь?

— Для мужчины? — Лицо Фей побелело. — Ты считаешь себя мужчиной? Да ты же ведешь себя как последний дурак, как глупый ребенок. Если бы ты знал, как упал в моих глазах. Но я все равно не могу поверить, что ты готов отказаться от всего, чтобы защищать свой жалкий домик из грязи и непристойностей. Уму непостижимо.

— Тебе лучше понять это, потому что так оно и будет. Я не могу согласиться на твои условия, Фей.

— Ты дурак. — Фей Осборн взяла перчатки и сумочку. — Если ты порвал с моим отцом, то я порываю с тобой. И знаешь, тебе никогда не выиграть процесс. Ты останешься ни с чем. Ты так и будешь до конца жизни ходить в неудачниках, потому что, когда тебе представился шанс, у тебя не хватило смелости мыслить и действовать так, как подобает взрослому. Раньше я не замечала, но сейчас вижу, что ты человек второго сорта, Майк, а я привыкла ко всему первосортному. — Она встала, но не сразу отошла от столика. — Я ухожу, Майк, и знай, что ухожу навсегда. Если хочешь, я могу дать тебе последний шанс. Я не уверена, что прощу тебя, но это возможно. Ты хочешь сказать еще что-нибудь?

Он привстал и шутливо поклонился:

— Дорогая, у защиты нет вопросов.

— Иди к черту!

После ухода Фей Осборн Майк заказал на дорожку еще один коктейль, оплатил счет и понял, что впервые обрел настоящую свободу. Только теперь он почувствовал облегчение. Он без сожаления расстался с Фей. В отношении «Осборн энтерпрайсиз» такой уверенности не было, а ближайшее будущее виделось ему весьма туманным, но в одном Майк Барретт был убежден на все сто процентов: он поборол страх.

Он оглянулся назад.

Враг исчез.

Он был готов лететь в Нью-Йорк. Он был готов встретиться со своим будущим лицом к лицу, что бы оно ему ни сулило.