Семь минут

8

Майк Барретт сидел напротив доктора Хайрема Эберхарта и испытывал такую же решимость, как французский палач восемнадцатого века, готовый отрубить голову аристократу на гильотине.

Барретта не тревожили мысли о крови, потому что его разум жаждал лишь достижения правды и справедливости.

Но сейчас, когда он нанес смертельный удар, когда на лице доктора Эберхарта появились изумление и ужас, Барретту стало его жалко, и он почувствовал укол совести.

Они сидели за маленьким столиком на втором этаже престижного нью-йоркского «Сенчури-клаб» на Сорок третьей улице, в нескольких шагах от Пятой авеню. Полуночный звонок Барретта не разбудил доктора Эберхарта, потому что тот не спал. Он всегда зачитывался допоздна. Барретту удалось заинтриговать доктора сомнениями в достоверности исследований, и Эберхарт пригласил его в Нью-Йорк. Хайрем Эберхарт был членом «Сенчури-клаб» и предложил Барретту встретиться в холле клуба в час дня. Барретт приехал прямо из аэропорта и поэтому прибыл ранее условленного времени, но доктор Эберхарт опередил его. В час они уже сидели за обеденным столом на втором этаже.

Барретт не стал тратить время попусту. Так же как доктора Эберхарта, в данный момент его не очень волновала вежливость и учтивость. Открыв портфель, Барретт объяснил ученому, кто он, почему интересуется Джадвеем и, следовательно, доктором Эберхартом; что читал рассказ профессора о Джадвее. Потом поведал о показаниях ван Флита в зале суда. После этих слов Майк Барретт безжалостно нажал кнопку, и нож гильотины полетел вниз.

— Два неожиданных анахронизма, доктор Эберхарт. Знаете ли вы, уважаемый профессор, когда умер Джадвей? Нет, раньше это не имело значения, но сейчас, похоже, все изменилось. Джадвей умер в феврале тридцать седьмого года. Вы здесь пишете, что он слушал репортаж о поединке между Луисом и Брэддоком, который состоялся четыре месяца спустя, а дальше пишете, что он ссылался на «Тропик Козерога», который был опубликован через два года после его смерти. Вот что я имел в виду, доктор Эберхарт.

Барретт где-то читал, что гильотина обезглавливает свою жертву за десять секунд. После тщательных приготовлений у Барретта ушло примерно столько же времени.

Профессор Хайрем Эберхарт был похож на маленького гномика, который отлично помешался в академической коробке, но не мог существовать за пределами литературы. Этот пожилой холостяк очень мало знал о многом, но зато очень много, может, даже все — об одном. Эберхарт был милым, спокойным и опрятным профессором и уже подумывал об уходе на заслуженный отдых. Торчащие во все стороны пряди седых волос, близорукие глаза, блестящий нос-кнопка (результат десятилетий приема шерри в медицинских целях), цыплячья грудь, старомодный костюм цвета древесного угля. Эберхарт понимал, что, если уж он что-то знал, то знал лучше всех, и не привык, чтобы с ним спорили. Цитировали — да, но не спорили.

Сейчас же этот молодой человек усомнился в приведенных им фактах.

Близорукие глаза попытались сфокусироваться в одной точке.

— Вы уверены, вы уверены, мистер Барретт? Ну-ка, покажите, что там у вас, дайте мне посмотреть самому. Этого не может быть.

Он взял записи Барретта и убедился, что может.

— Мистер Барретт, такое со мной происходит впервые. За все те долгие годы, которые я посвятил служению науке, я никогда не ошибался. Я не хочу сказать, что есть люди, которые никогда не ошибаются, но я всегда самым тщательнейшим образом перепроверял свои исследования. По четырем моим учебникам учатся студенты. Эта книга, моя самая последняя, вышла только в позапрошлом году. Я писал ее десять лет. Несмотря на просьбы издателя, я трижды откладывал ее сдачу для того, чтобы еще раз проверить и перепроверить факты. И вот эта ужасная ошибка. Я обвиняю себя только в том, что не придал большого значения смерти Джадвея. Будь я аккуратнее, этой ужасной ошибки можно было бы избежать, но смерть Джадвея тогда показалась мне несущественным событием. Я узнал, так сказать, из первых рук… что Джадвей говорил о «Тропике Козерога» и об аналогии между любовью и боксерским поединком. Я тщательно записал на магнитофон то, что услышал. Ошибка могла быть допущена только самим источником. Это его следует винить.

— Источник? Я думал, что вы сами слышали это. В книге не говорится, что автор рассказа — не вы. Разве вы не присутствовали, когда Джадвей…

— Нет. Сейчас я все вспомнил. Я получил этот материал при условии, что не стану называть источник. Моим источником был один из самых близких друзей Джадвея в Париже в тридцатые годы. Этому человеку можно доверять. Он находился рядом с Джадвеем, когда произошли описанные мною события.

— От кого вы узнали о том разговоре?

— Учитывая, как он меня подвел, я не вижу причин хранить его имя в тайне. Эту информацию мне сообщил Шон О'Фланаган, поэт, который знал Джадвея в Париже.

— Шон О'Фланаган, — повторил Барретт. — Я уже где-то слышал это имя. — Он быстро вспомнил, что слышал об О'Фланагане от Олина Адамса, торговца автобиографиями. — Я сам совсем недавно хотел встретиться с ним, но не знаю ни его телефона, ни адреса. Ему можно только написать до востребования. Как вы встретились с ним, доктор Эберхарт, и когда?

— Это было три года назад. Я тогда еще работал над «За пределами главного потока». Мне здорово повезло… тогда я считал, что повезло, и я наткнулся на маленький поэтический журнал, который выходил раз в квартал в Гринвич-Виллидж. В нем я обнаружил анонимные стихи о Джадвее. Издавал журнал Шон О'Фланаган, он был и издателем, и редактором, если судить по обложке. Я отправился в Гринвич-Виллидж на поиски. Приехав в редакцию, я узнал, что несколько недель назад журнал закрыли по требованию кредиторов, которыми были печатник и владелец здания. Меня направили в пивную по соседству. Она уже много лет была берлогой О'Фланагана.

— И вы нашли его там?

— Нашел, только не с первой попытки, а с третьей. Мне показали угловой столик со сломанным стулом, на котором всегда вот уже почти десять лет сидит О'Фланаган. Владелец пивной не прогонял его, считая колоритной личностью, частью, так сказать, внутреннего интерьера. Он называл его Эзрой Паундом своей пивной. О'Фланаган слыл изрядным алкоголиком и жил на скромный частный доход. Он часто вспоминал о днях, когда бывал в Париже и Рапалло, любил давать советы молодым поэтам, которые собирались вокруг.

— Может, ошибки из-за того, что он был пьян? — поинтересовался Барретт.

— Думаю, нет, — покачал головой Эберхарт. — Он принял меня после обеда и был трезв как стеклышко, по крайней мере на мой взгляд. Он очень аккуратно, не торопясь, все мне рассказал. О'Фланаган согласился поговорить при условии, что я не стану задавать лишних вопросов о Джадвее. Я пообещал ограничиться литературой и сдержал слово. В конце разговора О'Фланаган по собственному почину выложил тот самый рассказ, в котором вы и обнаружили два ужасных анахронизма.

— Как выглядел О'Фланаган?

— Сейчас я не очень хорошо помню. Похож на фермера, плохо одет, старик, может, и моложе меня, но по внешнему виду намного старше. Я мог представить, каким неприятным он становился в подпитии, но в моем присутствии он героически воздерживался от спиртного. Выпил только одну кружку пива, и все. Наверное, хотел, чтобы во время разговора голова была ясная. Эгоист, считал, что мир многое потерял, не короновав своего гения. Так он старался смягчить неудачу в жизни, но, боюсь, мир был прав, а ошибался О'Фланаган. Я читал его стихи. Если предположить, что он все еще жив…

— Жив, — подтвердил Барретт. — По крайней мере, был жив неделю назад.

— Тогда, несомненно, вы захотите увидеться с ним и уточнить этот злосчастный рассказ. Я не сомневаюсь, что вы найдете его в той пивной в Гринвич-Виллидж в пять часов вечера на почетном месте за столиком в углу рядом с матовым витринным стеклом. За этим столиком он вспоминает о добрых старых временах. Если вы найдете его, проясните даты смерти Джадвея и все остальное. Я буду вам очень признателен, если вы сообщите мне. Мне нужно исправить злополучную ошибку при переиздании или совсем изъять рассказ.

— Я многим вам обязан, доктор Эберхарт, и обещаю держать вас в курсе. Этот клуб в Гринвич-Виллидж, где околачивается Шон О'Фланаган… Вы не помните его название?

— Клуб О'Фланагана? Он называется, простите меня, «Апропоэт». Оркестра и танцевальной площадки нет, как и шоу в современном смысле этого слова. Единственное развлечение — поэтические чтения после обеда. На них приглашаются честолюбивые любители, которые декламируют свои стихи перед подвыпившей аудиторией. Все это сопровождается громкими криками и свистом, но стихи заслуживают того. Эта современная поэзия с ее аморфностью и жалким языком может кого угодно заставить напиться. Что произошло с Сарой Тисдейл? Правда, хороший заголовок? Как бы там ни было, желаю удачи с этим «анахроником».

В телефонном справочнике Нью-Йорка такого клуба не оказалось. Это что-то новенькое. Антиконформизм, антикоммерциализм, антиистэблишмент. Барретт подумал, что Чарльз Доджсон[25] увидел бы в этом смысл. Разве у Страны чудес есть адрес? Разве у Эдема был адрес? У какого оазиса есть адрес?

После обеда Барретт поймал такси и поехал в Гринвич-Виллидж. Он вышел около Вашингтон-сквер и купил газету «Виллидж войс». В ней Майк тоже не нашел объявлений с адресом клуба. В конце концов он подошел к юноше и девушке (они, кстати, оказались девушками, только одна была в куртке и брюках, а другая — в коротком цветном платье и сандалиях), которые и показали ему дорогу.

Прошагав четыре квартала, Майк Барретт прибыл к месту назначения.

Над тротуаром висел полосатый козырек и вывеска. «„Апропоэт“. Бар, закуски. Открыт с десяти утра до трех ночи». На краю козырька с бахромой ирландским полуунциальным шрифтом было написано: «Книга стихов под древом… Кувшин вина и каравай хлеба… Рядом со мной поющий в чаще…»

Вниз вели две старые железные ступеньки. По обе стороны двери стояли два металлических литых столба. Барретт спустился и вошел в бар. Помещение было наполнено посетителями и клубами дыма. Профессор ошибся, сказав, что музыки в «Апропоэте» нет. Сегодня здесь печально бренчала одинокая гитара, которая временами почти заглушала негромкие разговоры. Прислонившись к дальней кирпичной стене, стоял длинноволосый бородатый молодой человек с листом желтой бумаги и читал стихи:

— Разрисуй меня числом и пробей во мне дырки для машины…

«Еще один голос, поющий в чаще», — подумал Барретт и направился к стойке. Бармен с черной повязкой на глазу протирал стаканы. Майк Барретт кашлянул, чтобы привлечь его внимание.

— Вы не могли бы помочь мне? Я должен встретиться с Шоном О'Фланаганом.

— Он за своим обычным столом.

Майк смущенно посмотрел по сторонам, и бармен показал пальцем через плечо Барретта.

— У окна, — добавил он. — Человек в берете.

— Спасибо, — поблагодарил Барретт.

Он повернулся, подождал, когда пройдут новые посетители, потом двинулся между столиками к человеку в берете, который, сгорбившись, сидел со стаканом под высоким матовым окном.

Когда Майк Барретт приблизился к столику, он разглядел, что берет был грязный, из выцветшего синего материала, и сидел на голове, как ермолка. Глаза О'Фланагана слезились, морщинки вокруг них избороздили кожу, будто швы, которые не дают ей рассыпаться. На выступающем подбородке белела щетина. На костлявых плечах, похожих на вешалку, болталась потертая вельветовая куртка, на худой шее висели бусы братской любви. В целом он был чем-то похож на неудачника Андре Жида.

— Мистер Шон О'Фланаган?

Поэт смотрел в пространство, но, услышав вопрос, перевел взгляд на Барретта с видом человека, привыкшего, что первыми представляются незнакомые люди.

— Да, молодой человек, — ответил он.

— Я Майк Барретт из Лос-Анджелеса. Наш общий знакомый посоветовал мне повидаться с вами. Я хотел бы кое о чем поговорить. Не возражаете, если я присяду?

О'Фланаган ответил охрипшим от виски голосом, в котором слышались нотки сомнения:

— О чем вы хотите поговорить?

— В основном о вашем парижском периоде жизни.

— Поэт?

— Нет, я…

— Сейчас никогда не скажешь по внешнему виду. Сегодня поэты носят галстуки, а некоторые даже работают зубодерами.

— Я хотел задать несколько вопросов о литературе и писателях. Можно угостить вас?

О'Фланаган посмотрел на свой почти пустой стакан, потом поднял голову. Его рот как бы потрескался по углам и сморщился в улыбку.

— Последнее замечание выдает в вас настоящего поэта, мистер Баннер. Берите стул и подсаживайтесь.

Барретт нашел поблизости свободный стул и сел за круглый столик напротив О'Фланагана. Не успел он сесть, как поэт крикнул официанту:

— Чак, принеси мне двойное бренди с водой. Только сделай двойным бренди, а не воду.

— Виски со льдом, — заказал Барретт.

О'Фланаган начал рассказывать длинный смешной анекдот о сенбернаре и бочонке бренди, в конце которого весело захихикал. Барретт тоже рассмеялся и почувствовал себя свободнее. Принесли стаканы, и О'Фланаган дрожащей рукой поднес свой к губам. Он сделал глоток, причмокнул губами и отхлебнул еще. Половина бренди исчезла.

Потом поэт подмигнул Барретту.

— Нужно подзаправиться, мистер… — На лице появилось отсутствующее выражение. — Совсем плохая память на имена.

— Майк Барретт.

— Барретт, Барретт. Хорошо. Что вы хотели спросить у меня о Париже?

— Когда вы там жили?

— Когда? Дайте подумать. Приехал еще мальчишкой, в тысяча девятьсот двадцать девятом, и оставался, кажется, до тридцать восьмого. Около десяти лет. Потрясающие годы. «Париж просыпается, яркий солнечный свет на лимонных улицах». Это Джойс. Я знал его. Познакомились в Ля Мезон де Амис де Ливр. Знал и Сильвию Бич. И Герту Стейн. Главным местом встреч было «Дом», кафе на Монмартре. Оно, наверное, до сих пор стоит на углу. Собиралась там настоящая богема, а это… — он обвел рукой вокруг, — это подделка, синтетическая богема.

— Вы не возвращались в Париж? — поинтересовался Барретт.

— Возвращался? Нет. Я не захотел портить мечту. Каждый человек получает ежегодную ренту в старости. Так вот, моя рента — старые мечты. Можете себе представить? Сказочное время: каждый или писал, опережая весь свет, или рисовал, или трахался. Господи, каким раем небесным был тот Париж для парня с любознательным членом! Знаете, однажды я трахнул какую-то старую кошелку, а потом оказалось, что она была одной из моделей Модильяни. Как-то я переспал с одним стариком, потому что мне сказали, будто бы он спал с Рембо или Верленом, забыл, с кем точно. Поехали, Барретт!

И он допил бренди.

— Закажите еще, — предложил Майк.

О'Фланаган жестом велел официанту вновь наполнить стакан и кивнул Барретту.

— Мой старый приятель, Уилсон Мизнер, любил говорить: «Как писатель я стилист, и моим самым лучшим предложением было: „Выпей стаканчик за счет заведения“». Ха! — Он рассмеялся, закашлялся и наконец вытер рот рукавом. — О чем мы говорили?

— О Париже.

— Точно, о Париже.

Барретт подождал, когда О'Фланагану пополнят стакан. Поэт немедленно сделал глоток.

— Мистер О'Фланаган, когда вы встретились с Дж Дж Джадвеем?

Услышав имя Джадвея, О'Фланаган перестал пить.

— С чего вы взяли, будто я знал Джадвея?

— Несколько человек говорили мне об этом. Сегодня утром, например, один человек, который когда-то беседовал с вами, доктор Хайрем Эберхарт…

— Кто-кто?

— Он профессор в Колумбийском университете. Написал книгу под названием «За пределами главного потока», в которой упомянул Джадвея. Эберхарт сказал, что вы беседовали несколько лет назад в этом баре.

— Такой карлик? Помню, помню. Почему вас интересует Джадвей? Пишете что-нибудь или как?

— Отвечу откровенно. Я адвокат и защищаю книгу Джадвея «Семь минут» на процессе в Лос-Анджелесе.

— А, тот процесс… — На лице О'Фланагана мелькнула тревога. — Читал, читал… Так вы адвокат? По-моему, из вас там делают котлету. Из вас и… бедного Джада.

— Поэтому я и пришел к вам за помощью. Говорят, что вы были одним из самых близких друзей Джадвея.

— Поэтому я и не собираюсь говорить о нем, Барретт. Я поклялся после его смерти. Его… довели до самоубийства. Джад заслуживает, чтобы его прах покоился в мире. Он заслуживает хотя бы покоя.

— Цензоры не дадут его праху покоиться в мире. Я хочу защитить его, не только спасти книгу и освободить ее, но и заставить уважать его имя. Боюсь, сейчас я в тупике, и мне нужна ваша помощь. — Барретт посмотрел на О'Фланагана, который молча пил бренди. — Мистер О'Фланаган, вы дружили, не так ли?

— Единственный друг, которому он доверял, за исключением Касси Макгро. Скажу вам больше: я горжусь его дружбой. Я знал его. Я знал Джада и Касси, был их другом. Мы познакомились у Сильвии Бич в ее «Шекспир и компания» на рю де л'Одеон, двенадцать. Хемингуэй, Паунд, Фицджеральд, все они околачивались там вместе с Джойсом. Я однажды пришел туда и познакомился с Джадвеем и Касси.

— Когда это было?

— Летом тридцать четвертого, когда он писал книгу.

— Кристиан Леру показал, что Джадвей написал ее за три недели.

— Леру дерьмо. Он вам скажет все, что угодно, за несколько долларов.

Сердце Барретта радостно екнуло.

— Вы хотите сказать, что он солгал под присягой?

— Нет, — возразил О'Фланаган, делая очередной глоток. — Я просто говорю, что он не всегда придерживался правды. Он мне никогда не нравился, и я не хочу о нем разговаривать.

— Так что, большая часть его показаний была правдой?

— Да.

— И рассказ о смерти Джадвея?

— В основном да. Книга вышла. У дочери одного из друзей Джадвея возникли неприятности, и этот друг обвинил Джадвея, потому что тот написал «Семь минут». Потом у Джадвея возникли трения с родителями. Он был очень чувствительным и впал в хандру. Об этом уже говорили на суде.

— Когда он убил себя?

— В феврале года тысяча девятьсот тридцать седьмого от Рождества Господа нашего. Аминь.

— В феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года? Я как раз пришел уточнить эту дату.

Когда Барретт достал из портфеля книгу доктора Эберхарта, О'Фланаган подозрительно покосился на него. Майк открыл книгу на нужной странице и показал О'Фланагану отмеченный абзац.

Закончив читать, О'Фланаган поднял глаза.

— Ну и что?

— Доктор Эберхарт сказал, что узнал об этом от вас.

— Может, и от меня.

— Тогда объясните мне, пожалуйста. Джадвей умер в феврале тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Как он мог слушать репортаж о бое на звание чемпиона мира среди тяжеловесов, который состоялся четыре месяца спустя? Как он мог прочитать книгу Миллера, которая была опубликована два года спустя?

О'Фланаган тупо уставился на Барретта, поднес к губам стакан и сделал медленный глоток. Потом поставил стакан.

— Может, этот Эберхарт не расслышал меня.

— Мистер О'Фланаган, даже если он вас неправильно расслышал, магнитофон не мог расслышать вас неправильно. Он записал разговор с вами на магнитофон и прокрутил его мне по телефону два часа назад.

— Ну, тогда, может, я ошибся. Наверное, в тот вечер я перебрал.

— Эберхарт сказал, что вы были трезвый, как стеклышко.

— Откуда он знал, черт побери?

— Ваш голос показался и мне трезвым.

— Вы знаете, что самыми трезвыми являются самые пьяные люди на земле, и наоборот? — фыркнул О'Фланаган. Потом выпрямился. — Скорее всего, я запутался в датах. Память подводит. Это единственное объяснение. Я хочу еще выпить.

Барретт поймал официанта за рукав и заказал третье двойное бренди для О'Фланагана и второе виски для себя.

— Мистер О'Фланаган, не могли вы ошибиться и в дате смерти Джадвея? Может, он умер позже, скажем, в тридцать девятом или сороковом году, а не в тридцать седьмом?

— Нет, я это точно помню. Я запомнил панихиду. После смерти я много времени проводил с Касси.

Когда принесли стаканы, О'Фланаган взял свой, а Барретт не обратил на выпивку ни малейшего внимания. Он решил пойти по новому следу.

— Вы были с Касси… — повторил он. — А с ней что случилось?

— Она уехала из Парижа. Там ее больше ничто не держало, — ответил О'Фланаган между глотками. Его язык начал заплетаться. — Она вернулась в Америку. На Средний Запад, кажется.

— Что случилось с ее ребенком?

— С Джудит? Лет десять назад я получил от нее открытку. Она уезжала в Калифорнию, чтобы выйти замуж. Больше я о ней ничего не знаю.

— Не знаете, куда именно в Калифорнию?

— Откуда мне знать?

— Существуют доказательства, что Касси Макгро в конце концов вышла за кого-то замуж и жила в Детройте. Вы что-нибудь знаете об этом?

— Я знаю, что она вышла замуж и вскоре овдовела. Но кроме этого я ничего больше не знаю. Мне неизвестно, что с ней было потом. Наверное, давным-давно умерла. После смерти Джадвея жизнь для нее потеряла всякий смысл. — Он пьяно покачал головой. — Это была идеальная пара. Он высокий, похож на больного туберкулезом, как Роберт Льюис Стивенсон. Она красавица, настоящая баба. Вся Касси в его книге. Мы здорово веселились, взявшись за руки, гуляли по набережным Сены и читали стихи. У них были любимые. Одно я даже запомнил. — Прислонив голову к стене и закрыв глаза, он сказал: — Пьетро Аретино, эпоха Ренессанса.

После паузы начал негромко декламировать:

Он открыл глаза.

— Аретино написал его четыреста лет назад, и мы декламировали его. Это было любимое стихотворение.

— Чье любимое? Джадвея?

— Нет, Касси.

Барретт видел, что О'Фланаган вот-вот перестанет ворочать языком и ему следует торопиться.

— Мистер О'Фланаган, не хотели бы вы выступить свидетелем защиты на процессе? Мы бы вам щедро заплатили за время и хлопоты.

— У вас не хватит денег, Барретт. На земле еще не отчеканили столько монет, чтобы заставить меня говорить о Джадвее.

— А вам известно, что вас могут вызвать в суд повесткой?

— А вам известно, что я могу заболеть потерей памяти? Не угрожайте мне, Барретт. Джадвей и Касси — лучшая часть моего прошлого. Я не собираюсь грабить их могилы и свои мечты ради денег.

— Простите, — извинился Барретт. — Хорошо, тогда последний вопрос. Совсем недавно нью-йоркский торговец автографами, Олин Адамс, приобрел несколько писем Джадвея. Он сказал мне, что предложил их вам. У вас не было денег, и вы отказались. Через несколько дней вы неожиданно позвонили Адамсу и сказали, что достали деньги и хотите купить письма. Зачем?

— Зачем? — фыркнул О'Фланаган. — Я скажу вам зачем. Они были мне нужны для коллекции рукописей О'Фланагана в библиотеке парктаунского колледжа. Это небольшой колледж рядом с Бостоном. Когда я издавал свой журнал, они присвоили мне почетную степень, а я, в свою очередь, подарил им мой архив и все остальное. Мне всегда хотелось иметь что-нибудь от Джадвея. К сожалению, у меня ничего не было. То малое, что осталось после Джадвея, Касси забрала себе. Не знаю, уничтожила она его бумаги и письма или сохранила. Когда эти письма были выставлены на продажу, я захотел купить их, но тогда не мог себе этого позволить. Потом подвернулся шанс занять немного денег, и я сделал еще одну попытку, но опоздал. — Он вздохнул. — Они бы хорошо выглядели в моей коллекции в Парктауне. Очень жаль.

— Коллекция… — задумчиво повторил Барретт. — Как по-вашему, мне разрешат взглянуть на нее?

— Она открыта для публичного осмотра. Любой человек, который приедет в парктаунский колледж, может увидеть ее. Вы можете оказаться первым желающим. Вирджил Кроуфорд, молодой хранитель библиотеки, наверное, умрет на месте, когда вы попросите показать коллекцию О'Фланагана.

— Я бы хотел поехать в Парктаун и взглянуть на нее. Вирджил Кроуфорд? Могу я сослаться на вас?

О'Фланаган попытался поставить локти на стол, но один локоть соскользнул, и поэт начал падать. Барретт поддержал его.

— Спасибо, — пробормотал старик.

— Можно сослаться на вас в разговоре с Кроуфордом? — повторил Барретт.

— Ссылайтесь на кого хотите, черт побери.

Барретт взял счет, портфель и встал.

— Очень благодарен вам за беседу. Сейчас мне пора.

— Закажите мне еще бренди, когда будете уходить.

— Конечно.

— И, Барретт… послушайте меня, вы напрасно теряете время. Вам ничего не раскопать о Джаде, чтобы защитить его от этих поджигателей книг. Джад… Джадвей опережал время. Он по-прежнему опережает его, и его книга и доброе имя будут оправданы только тогда, когда придет нужное время, когда мир будет готов к воскрешению. До тех пор не тревожьте его прах. Пусть бедняга спит спокойно, пока не наступит новый мир.

Барретт выслушал старика и спокойно ответил:

— Для меня существует только старый мир, сегодняшний мир. Возможно, когда-нибудь в грядущем и будет лучший мир, мистер О'Фланаган, но я не могу позволить себе ждать, когда наступит это грядущее.

Дальше все складывалось на редкость удачно.

В Гринвич-Виллидж Майк Барретт поймал такси и вернулся на Манхэттен. Из своего номера в «Плазе» он позвонил в библиотеку колледжа в городке Парктаун, штат Массачусетс. Наступило время ужина, и он сомневался, что застанет Вирджила Кроуфорда на работе. Секретарша сняла трубку и ответила, что мистер Кроуфорд уже ушел домой и появится на работе только в понедельник. Когда Барретт начал настаивать, что должен немедленно переговорить с мистером Кроуфордом по очень важному делу, секретарша (одна из немногих женщин, которые верили в важность междугородних звонков) без промедления дала ему домашний номер Кроуфорда.

Через несколько минут Майк Барретт уже разговаривал с Вирджилом Кроуфордом. Кроуфорд заинтересовался сразу, как только узнал о роли Барретта в процессе, проходящем на западном побережье, а услышав о разговоре с О'Фланаганом и о желании осмотреть его коллекцию, был польщен и предложил Барретту приехать к десяти утра в библиотеку.

После неторопливого ужина в «Оук-рум» Барретт выехал из «Плазы» и вылетел первым же рейсом в Бостон, где переночевал в отеле «Риц-Карлтон».

Утром в пятницу выглянуло яркое солнце. Майк Барретт взял напрокат «мустанг» и направился в Парктаун, который находился в пятидесяти милях от Бостона на дороге в Уорчестер. Ему очень хотелось побыстрее преодолеть эти пятьдесят миль, чтобы взглянуть на коллекцию О'Фланагана, но, как ни велик был соблазн, Майк понимал, что еще рано. К тому же столь прекрасное утро в Массачусетсе было одним из редких подарков природы. Он проезжал мимо лугов, озер и ручьев, берега которых поросли березами, ивами и соснами, мимо сверкающих шпилей соборов и поросших мохом надгробий кладбищ первых поселенцев. Все это заставляло забыть о времени, и Майк вел «мустанг» с умеренной скоростью.

Парктаунский колледж оказался более современным и большим, чем он ожидал. Оставив машину на стоянке рядом со зданием студенческого союза, Майк спросил у охранника дорогу, миновал шумный фонтан и увидел за ним двухэтажное здание библиотеки.

Без двух минут десять он пожал руку Вирджилу Кроуфорду.

К удивлению Барретта, Кроуфорд оказался очаровательным моложавым мужчиной. Он был стройным, подтянутым оптимистом и от всего сердца хотел быть полезным.

Проведя Барретта по лестнице на второй этаж, он объяснил:

— В большинстве маленьких колледжей нет отдела специальных коллекций. Это дорогое удовольствие не только из-за помещений и персонала, но в основном из-за дороговизны покупок. Нам повезло, и мы заинтересовали «Друзей парктаунской библиотеки», которые неустанно ищут нам спонсоров. Мы гордимся своими коллекциями трудов писателей и поэтов Новой Англии. В прошлом месяце купили две коллекции документов Джона Гринлифа Уитьера, целое сокровище: черновики стихов, переписка, журналы. Я с удовольствием могу вам сообщить, что не за горами покупка бесценной коллекции документов разных новоанглийских аболиционистов. Знаете, Уэнделл Филлипс, Чарльз Самнер и другие борцы против рабства.

— А как в эту компанию затесался Шон О'Фланаган? — полюбопытствовал Барретт.

— О, он родился в Провинстауне. Правда, он прожил в Новой Англии не больше пары лет, но не в этом дело, а в том, что он поэт. Я пытаюсь собрать коллекцию авангарда. Мы уже многого добились. У нас есть письма Бёрнса и Суинберна, несколько рукописей Аполлинера.

Они прошли по коридору, и Кроуфорд показал на комнату справа, где располагался его кабинет. Слева находилось хранилище микрофильмов.

Они вошли в просторную комнату, обставленную большими столами и шкафами со стеклянными дверцами.

— Ну вот мы и пришли, — сказал Кроуфорд и показал на открытую дверь за библиотечной стойкой. — Там экспонаты нашего отдела специальных коллекций. Наверное, у вас нет времени посмотреть некоторые из наших сокровищ?

— Боюсь, нет, — ответил Барретт.

— Коллекция Шона О'Фланагана обработана и занесена в каталог. Вы хотите взглянуть на что-нибудь конкретно?

— Меня интересует не сам О'Фланаган, а его дружба в парижский период жизни с Джадвеем. Мне нужен Джадвей.

— Джадвей, — удивился Кроуфорд. — Так вы ищете только Джадвея?

— Да.

— Наверное, я неправильно понял вас по телефону, мистер Барретт. Мне показалось, что вы сказали, будто хотите использовать на процессе в качестве свидетеля Шона О'Фланагана и… — Он печально покачал головой. — Но если вам нужен Джадвей, боюсь, мы не сможем помочь вам, как я надеялся. Джадвей умер слишком молодым и не оставил после себя много документов. К тому же, насколько мне известно, черновики и другие бумаги, касающиеся «Семи минут», не сохранились. Знаете, какой самый большой бич нашей профессии? Уничтожение рукописей и черновиков обещающими авторами. Сомневаюсь, что вы найдете что-нибудь о Джадвее в коллекции О'Фланагана. Если подождете минуту, я еще раз проверю по каталогу.

— Я скрестил пальцы на удачу, — сказал Барретт.

Кроуфорд торопливо направился к ящикам каталога, а Барретт принялся бесцельно бродить по комнате, останавливаясь время от времени, чтобы заглянуть в шкаф.

— Мистер Барретт, — обратился к нему Кроуфорд. — Мне ужасно жаль, но все, как я и предполагал. Ни единого документа Джадвея.

— А может, есть какие-нибудь материалы о нем? В конце концов, О'Фланаган утверждает, что был ближайшим другом Джадвея.

— Возможно, в папках с коллекцией О'Фланагана и могут оказаться одна-две ссылки на Джадвея, но вам для того, чтобы найти их, придется перелопатить всю коллекцию. Правда, у вас на это не уйдет много времени. Кроме того поэтического ежеквартальника, который редактировал и издавал О'Фланаган, и подписанных им книг, которые он нам подарил, в его коллекции имеются всего лишь три коробки с бумагами. Хотите посмотреть их?

— Очень.

— Тогда устраивайтесь поудобнее за одним из этих столов. Я принесу коробки.

Через пять минут перед Майком Барреттом на длинном столе стояли три коробки. Кроуфорд пошел по своим делам, но пообещал далеко не уходить на тот случай, если понадобится.

Первый ящик оказался наполнен пронумерованными бумажными папками с черновиками О'Фланагана. Сначала внимательно, потом все более нетерпеливо Барретт принялся просматривать эти бумаги в поисках аннотаций, в которых присутствовало бы имя Джадвея, или ссылок на период жизни в Париже между 1934 и 1937 годами, но ничего не нашел, кроме непонятных стихов.

Сложив папки в ящик и отодвинув его в сторону, Барретт открыл второй. В основном в нем хранились наброски написанных от руки или отпечатанных на машинке стихов и в самом конце — три папки с письмами. Затеплившаяся было у Барретта надежда быстро погасла. Все письма относились к послепарижскому периоду, это была переписка между самим О'Фланаганом и спонсорами его журнала. Ни в одном из них не было даже маленького намека на Джадвея.

Разочарованный Барретт открыл третий и последний ящик, который только наполовину был наполнен папками. В них находились вырезки и объявления, в которых упоминался или сам О'Фланаган, или его журнал. Там же лежала стопка вырванных из блокнотов и тетрадей листков, на которых О'Фланаган долгие годы делал наброски к стихам и записывал любимые высказывания и цитаты.

Несмотря на то что еще оставались две папки, настроение Барретта ухудшалось.

Он открыл предпоследнюю папку, в которой лежали фотографии: родителей О'Фланагана, самого О'Фланагана в юности, в годы издания и редактирования журнала, и в самом конце — изуродованная фотография. У Барретта замерло сердце.

На слегка пожелтевшем снимке на фоне Эйфелевой башни стояли три человека: щеголеватый Шон О'Фланаган с ясными глазами, только на тридцать лет моложе, чем сейчас; маленькая, подвижная, хорошенькая девушка, щурящаяся на солнце, и долговязый мужчина в широких брюках и свитере. Угол фотографии был оторван, и третий человек оказался без головы.

Барретт быстро перевернул снимок. На задней стороне женским почерком с наклоном было написано: «Дорогой Шон, подумала, что тебе захочется иметь напоминание о нас троих. Джад говорит, что ты похож на писателя, а он — на поэта. Что ты сам думаешь? С любовью, Касси».

Наконец Касси Макгро! И Джадвей… почти весь Джадвей.

Барретт опять посмотрел на фотографию. Кэтлин на снимке совсем не походила на обнаженную чувственную женщину из книги. Она была похожа… но как можно судить по внешнему виду, особенно по пожелтевшей фотографии? Что касается Джадвея, то он, судя по тому, что было видно ниже плеч, едва ли был похож на смутьяна и порнографиста, каким его описали Леру и отец Сарфатти. Правда, не следует забывать, что эта фотография была сделана до написания книги и его падения.

Находка фотографии взволновала Барретта. В голове заметались мысли, в основном вопросы. Когда был сделан снимок? Когда Касси подарила его О'Фланагану? Кто оторвал голову Джадвею? Касси? Сам Джадвей? Зачем?

Барретт не имел ни малейшего представления, какую ценность может представлять этот снимок. Долгие недели Касси Макгро и Дж Дж Джадвей скрывались от него, все больше и больше превращались в мифические фигуры, все дальше отодвигались от реальности, как герои «Семи минут». Сейчас благодаря этой находке их реальность получила подтверждение. У них были сердца, которые бились, кровь, которая текла по венам, и они сразу перестали быть тенями и превратились в людей, которые заслуживали защиты.

Но кроме этих возвышенных мыслей что он имел? Портрет Касси Макгро в двадцатилетием возрасте? Джадвея без головы в середине тридцатых в Париже? Образец почерка Касси? Едва ли эти достижения произведут впечатление на менее романтичного Эйба Зелкина, не говоря уже о том, чтобы послужить оружием против нападок Элмо Дункана. Барретт понимал, что, честно говоря, фотография не имеет никакой юридической ценности. Тем не менее он не вернул снимок в папку, а аккуратно отложил в сторону.

Теперь от всей коллекции Шона О'Фланагана в парктаунском колледже осталась лишь одна папка, на обложке которой было написано «Разное».

Барретт раскрыл ее. Визитные карточки, ссылки, адреса, почтовые открытки. Он бегло просмотрел все, но не нашел никаких упоминаний о Касси, Джадвее или Париже тридцатых годов. С полдюжины открыток, и опять ни слова о Джадвее и Касси. Внезапно ему в глаза бросилось другое имя, и в голове словно зазвенел звонок.

Это была обычная светло-коричневая почтовая карточка с уже наклеенной маркой. Такие карточки продаются во всех почтовых отделениях. Одна сторона предназначалась для адреса, а другая, чистая, — для текста.

На этой стороне красными чернилами было написано: «Дорогой дядя Шон. Завтра выхожу замуж. Мой новый адрес: 215, Ист-Альгамбра-роуд, Калиф. Я счастлива. Надеюсь, что и вы тоже. С любовью, Джудит».

Джудит!

Он нашел незаконнорожденного ребенка Касси Макгро и Дж Дж Джадвея. Джудит Джадвей, или Джудит Макгро, или Джудит как бишь ее, если муж Касси ее удочерил. Джудит могла оказаться ключом к прошлому Джадвея, могла поведать, что же произошло с Касси Макгро.

Барретт еще раз посмотрел на переднюю сторону карточки. Погашение марки было нечетким, но дату отправления можно было разглядеть. 1956 год. Барретт быстро подсчитал в уме. Сейчас ей тридцать три года. Внезапно Барретту вновь показалось, что Джудит превратилась в призрака. Большинство жителей южной Калифорнии не живут по четырнадцать лет на одном месте. Особенно семейные. И все же чем черт не шутит! Альгамбра-роуд могла послужить началом следа, который приведет к источнику информации и свидетельнице, способной заткнуть за пояс любого свидетеля обвинения.

Положив бесценную почтовую карточку на снимок, Барретт сложил папки в ящик. Он знал, что нужно делать.

Майк попросит Вирджила Кроуфорда снять фотокопии с обеих сторон и открытки, и фотокарточки. Он не знал, что дадут эти копии, но он адвокат и обязан проверять все.

Следующий его ход был предопределен в тот миг, когда он нашел открытку. Нужно возвращаться в Лос-Анджелес, отправиться на Ист-Альгамбра-роуд, дом 215, и попытаться разыскать дочь Джадвея.

Барретт встал и взглянул на часы. Можно было вернуться в Лос-Анджелес к вечеру.

Он взял с собой карточку и снимок. Его взгляд остановился на трех ящиках, и он молча поблагодарил коллекцию Шона О'Фланагана. Потом весело направился на поиски Вирджила Кроуфорда. Сейчас его вновь переполнял оптимизм.

Майк Барретт вернулся в Лос-Анджелес.

С помощью карты автомобильного клуба округа Лос-Анджелес он через три четверти часа оказался на Ист-Альгамбра-роуд. Один раз заблудился, потом пришлось делать крюк, но вот он с ощущением таинственности едет по Ист-Альгамбра-роуд, тихой старинной улице, обсаженной дубами и пальмами.

Майк Барретт во второй раз прочитал металлическую табличку на доме, напротив которого стояла его машина: «215, Монастырь кармелиток Святой Терезы».

За вывеской начиналась дорожка, которая вела к часовне с высокими окнами и цветными стеклами. Слева к часовне примыкало здание из красного кирпича с похожими на подвальные окнами на втором этаже. Над крышей возвышалась разукрашенная колокольня в викторианском стиле.

Барретт еще больше растерялся. Четырнадцать лет назад дочь Джадвея указала этот адрес, но сейчас здесь стоял монастырь, и… еще какое-то неведомое красное здание.

Барретту надоели эти тайны. Он хотел получить ответ. Быстро вышел из машины, пересек улицу и двинулся по дорожке. Справа были крепкие деревянные ворота с черной металлической дверцей. Здание опоясывала пятифутовая стена. Слева от двери часовни цементная дорожка вела к красному флигелю. Барретт повернул налево, обогнул часовню и поднялся на крыльцо с колоннами.

Он нажал кнопку звонка. Через несколько секунд дверь открыла молодая монахиня в длинной коричневой хламиде.

— Что вам угодно? — негромко спросила она.

Вконец растерявшийся Барретт пробормотал:

— Я… мне дали ваш адрес. Я ищу одного человека, но, похоже, здесь не частное владение.

— Это кармелитский женский монастырь. Вам, наверное, дали неправильный адрес.

— Нет, адрес у меня, кажется, верный. Может, год указан неправильно? Вы не знаете, было ли на этом месте четырнадцать лет назад частное владение?

— Четырнадцать лет назад здесь находилось то же, что и сейчас. С тех пор ничего не изменилось.

— Вы уверены? — Но Барретт знал, что она не ошибается. Неожиданно у него мелькнуло подозрение. — Я ищу человека, который когда-то дал этот адрес. Есть здесь кто-нибудь, кто мог бы помочь мне?

— Может быть, мать настоятельница.

— Как с ней поговорить?

— Если вы подождете, я постараюсь найти ее.

Она указала ему на каменную скамью на крыльце.

Барретт подошел к скамье, сел на краешек и достал трубку. Справа параллельно улице тянулись проволочная и живая изгороди. Они примыкали к низкой стене, выходящей на Альгамбра-роуд, шли еще дальше и обрамляли зеленую лужайку, лежащую перед ним.

Майк услышал скрип двери и увидел, как полная женщина под вуалью в белой хоровой накидке, белом накрахмаленном наплечнике и плотном коричневом монашеском платье быстро направилась в его сторону. Барретт вскочил на ноги.

— Я сестра Арильда, — представилась монахиня. — Могу я вам чем-нибудь помочь?

Барретт увидел под вуалью круглое властное лицо, словно покрытое воском. У него мелькнула мысль, что у всех монахинь, каких он видел, точно такие же лица без возраста. Рядом с ними он чувствовал себя очень неловко. Может, видя их преданность Богу, он понимал всю ничтожность своих целей? Или неловкость вызывала мысль, что их жизнь превратилась в нескончаемое детство? Кто знает, может, они были святыми, а может, и грешницами, но ему всегда было не по себе рядом с ними.

Мать настоятельница терпеливо ждала, когда он объяснит цель своего прихода.

Майк Барретт представился и сказал:

— Я… я адвокат из Лос-Анджелеса и ищу одну молодую женщину по очень важному делу. Четырнадцать лет назад она указала в письме ваш адрес. Сестра, с которой я разговаривал, сказала, что четырнадцать лет назад здесь тоже стоял монастырь. Может, она ошибается?

— Нет, — мать настоятельница покачала головой. — И четырнадцать лет назад здесь жили сестры горы Кармел. Монастырь кармелиток стоит на этом месте очень давно. — После небольшой паузы она добавила: — Молодая женщина, которая дала вам адрес… Вы не могли бы рассказать мне что-нибудь о ней?

— Боюсь, я почти ничего не знаю. — Барретт достал из внутреннего кармана пиджака фотокопии почтовой открытки, которую дочь Джадвея прислала Шону О'Фланагану четырнадцать лет назад, и протянул монахине. — Это фотокопии обеих сторон почтовой карточки, которую она прислала другу семьи. Видите, здесь она указала этот адрес.

Взяв фотографии, мать настоятельница опустилась на скамью.

— Садитесь, мистер Барретт.

Он сел рядом, а она принялась изучать фотокопии.

Увидев, что монахиня читает текст, Барретт заметил:

— Я могу добавить всего несколько мелких фактов. Видите, она подписалась просто «Джудит». Я понятия не имею, какая фамилия у нее была в эти прошедшие четырнадцать лет. Она родилась в Париже у Касси Макгро и Дж Дж Джадвея и могла называть себя Джудит Иэн Джадвей или Джудит Иэн Макгро. После возвращения в Соединенные Штаты ее мать вновь вышла замуж, и приемный отец Джудит мог удочерить ее, хотя в детройтских архивах мы не нашли никаких записей. Она могла взять и его фамилию, которая нам тоже неизвестна. Вскоре после того как Касси Макгро вышла замуж, приемный отец Джудит погиб на Второй мировой войне. Потом ее следы теряются до того дня, когда она написала эту почтовую карточку. Конечно, она могла ошибиться в адресе. Если четырнадцать лет назад здесь находился монастырь, невозможно объяснить тот факт, что на следующий день Джудит собиралась выйти замуж и жить здесь.

Мать настоятельница закончила разглядывать копии и вернула их Барретту. Она сложила на коленях красивые руки и внимательно посмотрела на Майка Барретта сквозь вуаль.

— Она вышла замуж на следующий день и дала правильный адрес, — сказала монахиня. — В тот год она и пять других сестер обручились с Господом нашим Иисусом Христом.

У Барретта уже были смутные подозрения, но сейчас от удивления он лишился дара речи.

— После учения и испытания на пригодность к созерцательной жизни по правилам, которые сообщили отшельники горы Кармел Альберту Иерусалимскому в тысяча двести седьмом году, и по правилам святой Терезы она прошла послушничество и дала временную клятву. Наконец в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году она дала вечную клятву и навсегда посвятила свою жизнь Богу.

Барретт встал, чтобы взять себя в руки.

— Вы хотите сказать, что сейчас Джудит находится в монастыре?

— У нас нет Джудит, мистер Барретт. Есть сестра Франческа.

— Как бы ее ни звали, мне крайне важно поговорить с ней. Можно мне встретиться с ней, хотя бы на несколько минут?

Рука матери настоятельницы дотронулась до белого наплечника, наброшенного поверх коричневого платья, и она посмотрела на лужайку, на которой сидела стайка воробьев.

Наконец сестра Арильда ответила:

— Сестра, которая дает вечную клятву и становится монахиней-кармелиткой, навеки посвящает свою жизнь Господу Богу. Следуя правилам святой Терезы, она ведет созерцательную жизнь, находится в постоянном и тесном контакте с божественным, обнимает весь мир с помощью своей апостольской миссии молитвы и покаяния. Близость к Богу делает ее самопожертвование действенным и придает силу ее молитвам. Чтобы стать настоящей помощницей в великом деле искупления Христом людских грехов, монахиня-кармелитка должна отречься от всего, что осталось за стенами монастыря. В грубом платье, босиком она проводит дни в постах, физическом труде, молитвах, духовном чтении, распевании гимнов по-латыни. У таких людей, мистер Барретт, отсутствуют соблазны. Им не разрешается печься о мирских делах, которые кажутся вам важными. Извините.

— Но я только хочу узнать у нее хоть что-нибудь о ее отце и о том, где находится мать, если та еще жива. Неужели иногда нельзя сделать исключение?

— Исключения возможны, но не мне их делать. Вам нужно обратиться в канцелярию кардинала Макмануса, архиепископа епархии Лос-Анджелеса. Однако я сомневаюсь, что вам удастся убедить его преосвященство.

— Можно узнать, почему вы сомневаетесь?

Ему показалось, что на скрытом вуалью лице промелькнула холодная улыбка. Мать настоятельница ответила:

— Мистер Барретт, у нас монашеский орден. Я возглавляю монастырь, поэтому мои контакты с внешним миром более часты, чем у сестер. Мне необходимо быть столь же информированной, как и сестрам нашего Третьего ордена, которые работают среди людей в благотворительных учреждениях. Я слежу за последними событиями. У меня были основания открыть «Index Librorum Prohibitorum». Я читала показания отца Сарфатти в суде, мне знакомы имя Джадвея и ваше имя, мистер Барретт. При данных обстоятельствах я весьма сомневаюсь, что ради вас будет сделано исключение из правил. Я очень сильно сомневаюсь в этом, мистер Барретт.

— Я тоже. — Майк Барретт улыбнулся. — Спасибо, что согласились поговорить.

— Я не могу пожелать вам счастья. — Монахиня встала. — Могу только понадеяться, что вы найдете путь Божий.

Он начал спускаться с крыльца, потом остановился.

— Джудит… сестра Франческа… знает о процессе?

— У нее собственный процесс, — загадочно ответила мать настоятельница. — Ее единственная цель — достигнуть божественной близости. Всего доброго, мистер Барретт.

Майк сошел с крыльца и медленно завернул за угол. Оглянувшись, Барретт увидел, как сестра Арильда скрылась в монастыре. На боковой улочке три монахини забирали картонные коробки, стоявшие у ворот. Он остановился и внимательно посмотрел на них. Облаченные в развевающиеся платья, они безмолвно скрылись за воротами.

«Интересно, — подумал Майк, — нет ли среди них дочери Джадвея и Касси Макгро?»

Майк Барретт быстро пошел прочь от этого дома Господа и его сестер, которые помогали Христу. Он возвращался в жестокий мир, в котором большинство людей было занято ожесточенной борьбой за выживание в царящем на земле аду и редко обращало взоры к небесам.

Взяв сэндвич с пастрами и рубленой капустой в кафе на Винсент-фуд-маркет, Майк Барретт поехал домой. Запивая его лимонадом, он прижал плечом телефонную трубку и попытался разыскать Эйба Зелкина. В конторе его не оказалось, и Майк оставил сообщение телефонистке. Потом позвонил Эйбу домой. Няня объяснила, что мистер Зелкин куда-то отвез жену с сыном.

Майк принялся расшифровывать стенограммы, которые Донна сделала во время их предпроцессной работы со свидетелями защиты, и так увлекся, что совсем забыл о времени. Эйб Зелкин позвонил без четверти десять.

— Где ты был, Эйб? Мне не терпелось узнать, что вчера произошло в суде? Газеты почему-то почти не уделили процессу внимания.

— Потому что заседание было закрытым. Майк, я сгораю от нетерпения. Как дела у тебя? Наверное, неважно, иначе ты бы позвонил.

— Не очень хорошо.

— Если ты сейчас свободен, давай поговорим. Я отвез жену и ребенка в обсерваторию Гриффита. Потом мы начали просматривать новые материалы и совсем забыли о времени. Послушай, я должен через полчаса забрать жену с сыном. Хочешь, я заеду за тобой и мы поговорим по дороге?

— Буду ждать внизу.

Двадцать пять минут спустя Зелкин сидел за рулем фургона, Майк Барретт — рядом, а Кимура расположился на заднем сиденье. Они ехали на гору Уилсон. Сквозь лобовое стекло Барретт увидел купола обсерватории и планетарий неподалеку.

Майк рассказал о своих беседах с доктором Хайремом Эберхартом и Шоном О'Фланаганом в Нью-Йорке, Вирджилом Кроуфордом в Парктаунском колледже и матерью настоятельницей монастыря кармелиток в Альгамбре. Закончив, он сказал:

— Что же я привез из этих утомительных путешествий? Большие надежды? Нет, только паршивые фотокопии! Спросите меня о специальных коллекциях, поэзии и кармелитках, и я отвечу как специалист. Спросите меня о Джадвее, Касси, Джудит и анахронизмах, и я отвечу как балбес. Господа, я вновь в тупике. Дальше некуда. Единственный человек, кто, по-моему, мог бы нам помочь, Касси Макгро, но девяносто девять процентов за то, что она лежит на глубине шесть футов в земле, а если нет, то где же она, черт побери? Мне очень не хочется заглядывать в будущее, но я не вижу впереди ни одного лучика света. До сегодняшнего вечера у меня постоянно теплилась какая-нибудь надежда, но сегодня и та погасла.

— Надежда — это еще не все, — подал голос с заднего сиденья Лео Кимура. — Нельзя забывать старинную английскую пословицу: живущий надеждами умрет, постясь. Может, нам и так уже нечего больше желать?

— Конечно, — кивнул Зелкин. — Обойдемся тем, что у нас есть. Приехали. Обсерватория Гриффита. К счастью, никакой связи с нашим «Аттилой», Фрэнком Гриффитом. — Он остановил фургон. — Шоу в планетарии, наверное, еще не закончилось. Когда-нибудь был здесь? С ума можно сойти. Вместо потолка там прозрачный экран. В тот вечер, когда я приехал, они спроецировали на небо Вифлеемскую звезду, как в ту ночь, когда за ней последовали Три Мудреца.

— А как насчет трех мудрецов в этой машине? — поинтересовался Барретт. — За какой звездой мы должны идти?

— Похоже, что Элмо Дункан захватил весь рынок звезд, — ответил Зелкин. — Вчера он почти весь день расчищал путь и готовил почву для своего второго главного свидетеля.

— Ну, давайте, рассказывайте, что произошло после моего отъезда, — потребовал Барретт.

— Я ждал, когда ты выговоришься, — сказал Зелкин. — Газеты правильно написали: никаких ведущих актеров. Почти все действие было подготовкой к предстоящему главному спектаклю. Дункан вызвал еще двух литературных экспертов: профессора из Колорадо, доктора Дина Вудкорта, и некоего литературного критика, Теда Тэйлора. Оба единодушно провозгласили непристойность «Семи минут» и заявили, что книга вызывает только похотливые мысли. Я почти ничего не мог сделать. Ведь они высказали свое личное мнение. Я попробовал несколько раз выразить сомнение в их компетентности и заявить, что они подвержены предрассудкам, но, по-моему, мои потуги не произвели большого впечатления на жюри. Дункан набрал немало очков, когда попросил Тэйлора привести примеры того, как отдельные книги вызывают у людей потребность в насильственных действиях. Газеты, кстати, об этом не писали. Обоснование для…

— Какие примеры привел Тэйлор? — прервал Майк Барретт.

Зелкин просмотрел свои бумаги при свете приборного щитка.

— Два примера. Первый из древнеримской истории об историке Светонии и его книге «О жизни двенадцати цезарей». Он привел отрывок, в котором императрица Валерия Мессалина бросила вызов римским проституткам. Она заявила, что в Риме не найдется женщины, которая смогла бы удовлетворить за ночь столько мужчин, сколько сможет удовлетворить она сама. Вызов был принят, состоялось соревнование. Так сказать, постельный чемпионат. Никакой серьезной конкуренции императрица не встретила. Мессалина за двадцать четыре часа удовлетворила двадцать пять мужчин. Ну и в чем дурное влияние книги Светония?

— В чем? — эхом повторил Барретт.

— Свидетель заявил, что книга Светония совратила Жиля де Ре. Знаешь такого?

— Прообраз Синей Бороды?

— Он самый. Великолепный послужной список. Богатый маршал Франции, сражался бок о бок с Жанной д'Арк. Жиля де Ре судили в тысяча четыреста сороковом году по обвинению в содомии с пятьюдесятью мальчиками и девочками, которых он после этого убил. Во время процесса де Ре сказал, что читал «Двенадцать цезарей» Светония и что эта книга совратила его. Очень впечатляющий пример. За что тут зацепиться при перекрестном допросе? Что Жиль де Ре, скорее всего, не занимался ни с кем содомией и никого не убивал? Многие современные ученые считают, что его просто оклеветала церковь, которая хотела завладеть его богатствами. Боюсь, присяжным этого показалось бы мало. Потом свидетель Дункана рассказал нам о другом авторе грязных книг, маркизе де Саде.

— Я все ждал, когда же они вспомнят о нем! — застонал Барретт.

— Свидетель окружного прокурора рассказал о самых ярких моментах в жизни писателя. Достойные родители, кавалерийский офицер, семья. Напомнил тот эпизод, когда де Сад заманил к себе домой тридцатишестилетнюю женщину, привязал к кровати, высек кнутом и поливал горячим воском ее раны. После этого случая началось его падение. В Марселе он встретился с четырьмя проститутками, угостил коробкой шоколадных конфет, вложив предварительно в них сильные дозы полового возбудителя. Девушки чуть не сошли с ума от желания. Маркиза де Сада осудили в тысяча семьсот семьдесят втором году. Он провел двенадцать лет в тюрьме, а умер в психиатрической лечебнице, успев написать энциклопедию сексуальных извращений, «Жюстину», «Сто двадцать дней Содома», «Преступления любви» и другие книги, основанные на собственном опыте. Свидетель считал, что эти сочинения и их автор несут ответственность за бесчисленное множество преступлений, совершенных читателями де Сада, и привел в пример молодых чудовищ из Англии, которые зверски убили по крайней мере двух невинных детей и, возможно, одного подростка. Помнишь процесс над Мурами? Во время процесса в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году обвиняемые утверждали, что находились под влиянием произведений маркиза де Сада. В своем перекрестном допросе я попытался заставить Тэйлора признать, что эти убийства могли произойти и под влиянием других факторов, а не только книг маркиза де Сада, и что, не будь маркиза де Сада, эти чудовища все равно совершили бы убийства, потому что они больны от головы до ног, но свидетель не согласился со мной и, боюсь, присяжные тоже.

— Очень плохо.

— После перерыва, — продолжал Зелкин, отложив бумаги в сторону. — Дункан начал по-настоящему готовиться к понедельнику. Ты, вероятно, читал, что он вызвал двух фараонов, которые приехали по звонку Дарлин Нельсон. Они под присягой сообщили, что жертва была без сознания и будто бы перед их приездом пришла в себя на несколько секунд и обо всем рассказала Дарлин. Потом выступил полицейский врач, который вскоре после изнасилования обследовал Шери. Медицинские подробности о черепно-мозговой травме, детали обследования влагалища. Он обнаружил живые сперматозоиды, что подтверждало изнасилование. Такие подробности всегда потрясают присяжных.

— А ты, Эйб? Что ты сделал?

— Сначала у нас с Дунканом произошел сердитый спор перед судьей Апшо. Я заявил, что это не имеет отношения к делу, что изнасилование Шери Мур не имеет ничего общего с процессом о непристойности. Дункан ответил, что полицейские свидетели подготавливают почву для появления Джерри Гриффита, что это имеет отношение к делу, потому что он докажет, как грязные отрывки в книге Джадвея заставили Джерри Гриффита совершить изнасилование. Я спорил до посинения, но судья отклонил протест. Правда, если мы потом захотим подать апелляцию, все записано в протокол. Сейчас они хотят попытаться доказать, что книга виновата в изнасиловании, Майк, и мы не можем помешать этому. К тому же имеется еще один враждебный свидетель.

— Мистер Говард Мур, — сказал Лео Кимура, — отец Шери Мур.

— Это имеет отношение к делу? — спросил Барретт.

— Протест отклонен, — ответил Зелкин. — Мур должен был еще раз подтвердить, что изнасилование его дочери имеет отношение к делу. Его дочь — сама мисс Невинность, сама добродетель, девственная весталка, но все это было до того, как чертова книга опосредованно, через Джерри, искалечила ее. Поверь мне, я очень осторожно задавал вопросы. Во-первых, я боялся, что он ударит меня, как тебя в больнице. Во-вторых, он отец девушки, которая до сих пор не пришла в сознание. Я понимал, что присяжные линчуют меня, если я на него наброшусь. Поэтому я проявил к нему участие и постарался отделить страдание его дочери от самой книги, а все это время прокурор обстреливал меня протестами. Через десять минут, поджав хвост, — у дьявола, кажется, тоже был хвост, — я уполз за наш стол. Я очень рад твоему возвращению, Майк. В понедельник тебе опять предстоит превратиться в дьявола. Эй, я только что вспомнил, что обещал своим ждать внутри, у маятника Фуко. Пойдем, Майк. Мы с Лео должны тебе еще кое-что рассказать.

Они вышли из фургона и направились к обсерватории.

— Как это ты разрешил своему парню так поздно засидеться? — поинтересовался Майк Барретт.

— Какого черта! Сегодня пятница, в конце концов. К тому же он у меня помешался на астрономии, и Сара туда же. Они уже бывали здесь с десяток раз. Она жалуется, что редко меня видит, поэтому это хоть дает ей возможность развеяться, а не все время проводить с детьми.

Они вошли в здание и скоро оказались у шахты с медленно вращающимся макетом Земли, над которым качался маятник. С края шахты Барретт, Зелкин и Кимура попытались различить движение Земли под шаром маятника. Загипнотизированный Барретт смотрел вниз до тех пор, пока Зелкин не потянул его за рукав.

— Прежде чем появится фрау с наследником, — сказал он, — я хочу рассказать тебе, о чем мы говорили с Лео во время ужина. Мы точно знаем, что Дункан собирается сделать в понедельник утром. Он хотел бы допросить Дарлин Нельсон, но та сейчас в больнице вместе с Шери Мур. У нее лопнул аппендикс. С ней все в порядке, но, слава богу, сейчас она не может давать показания. Поэтому наш окружной прокурор вызовет доктора Роджера Тримбла, бывшего президента американской ассоциации психиатров. Лео прочитал кое-что из его трудов. Как и доктор Фредерик Вертхэм, он придерживается теории, что книги, комиксы, журналы, кинокартины создают климат насилия и способствуют росту юношеской преступности. Так что занавес Дункану поднимет Тримбл. Он проводит сеансы лечения Джерри Гриффита со дня изнасилования и скажет, что важным фактором в этом изнасиловании является «Семь минут». После этого, и только после этого, поднимется занавес, и на сцену выйдет сам Джерри Гриффит. Дункан вызовет Джерри в понедельник утром для дачи показаний.

— Уверен?

— Уверен. Мы с Лео думали о Джерри. Это, может быть, наш последний шанс спасти дело. Нам крайне необходимо стереть в порошок второго главного свидетеля Дункана. С Леру, к сожалению, не получилось. Мы не можем позволить себе осечку с Джерри. Все будет зависеть от тебя, Майк. Ты должен разобрать его по косточкам и навсегда отделить от «Семи минут».

— Разобрать, но как? — Барретт нахмурился. — У меня ничего нет против него.

— У тебя, может, и нет, зато у нас есть. Пока ты был на Востоке, мы раскопали потрясающие факты, которые ты можешь использовать. Помнишь, мы наняли сыскное агентство навести справки о Гриффитах?

— Я уже и забыл о них. Ты хочешь сказать, что они что-то нашли?

— Они работают медленно, но верно. — Зелкин повернулся и взял конверт у Кимуры, потом протянул Барретту. — Здесь копия отчета сыщика. В основном мелочи, но есть и один потрясающий факт. Как раз то, что нам нужно, Майк. Нам необходимо быть безжалостными. Я повторяю, это наш последний шанс. — Барретт начал вскрывать конверт, но Зелкин остановил его: — Не сейчас, Майк. У тебя будет достаточно времени: сегодняшняя ночь и весь завтрашний день, чтобы прочитать, перечитать и разобраться, как использовать это.

— А что там, Эйб?

— В общем, там всего лишь один, но взрывной факт. За полгода до того, как Джерри прочитал «Семь минут», его тайно возили в Сан-Франциско к доктору. Какому доктору? Психоаналитику. Почему? Потому что он попытался совершить самоубийство. Как это узнало агентство? Они выяснили, что Джерри пропустил много занятий по болезни. По какой болезни? Нервный срыв, сообщил источник, пожелавший остаться неизвестным. После этого срыва Джерри принял слишком большую дозу снотворного, и его отвезли на север к психоаналитику.

— Кто его возил?

— Кузина, твоя неудавшаяся собутыльница, Мэгги Рассел. Ты хочешь сказать, что она ни разу даже не намекнула на это?

— Она не обязана ни на что намекать, Эйб.

— Ты прав. Теперь о наших возможностях. У парня совсем расшатались нервы задолго до того, как он прочитал книгу Джадвея. Значит, должны существовать другие причины, которые заставили его совершить изнасилование.

— Должны.

— Стремление покончить с собой. Правда, хороша находочка!

— Не совсем. — Барретт покачал головой. — Я не знал о первой попытке, но для меня стремление покончить с собой не новость.

— Ты знал? — удивился Зелкин. — Откуда?

— От Мэгги Рассел. Парень постоянно твердит, что наложит на себя руки. Но еще раньше я узнал об этом сам. Я присутствовал при второй попытке Джерри совершить самоубийство. Я даже помог ему спастись. После этого и началась наша дружба с Мэгги.

Зелкин и Кимура лишились дара речи от изумления.

— Он пытался убить себя второй раз? И ты присутствовал при этом? — наконец вымолвил Зелкин. Сейчас в его голосе слышались сердитые нотки. — Что все это значит?

Барретт быстро рассказал об эпизоде, который произошел в «Андерграунд рэйлроуд» и на стоянке.

Закончив, он увидел, что Зелкин никак не может успокоиться.

— Майк, — медленно пробормотал он, — почему ты не рассказал об этом раньше?

— Почему? — Барретт задумался. — Наверное, мне показалось, что это личное дело, которое не имеет отношения к процессу. Наверное, побоялся дискредитировать парня. Если бы я обо всем вам рассказал, вы бы захотели использовать это. Я считал, что рассказ о попытке самоубийства не только не поможет, но даже навредит нам. Ведь эта вторая попытка, свидетелем которой оказался я, имела место после того, как Джерри прочитал «Семь минут». Дункан немедленно ухватился бы за это и сказал, что книга Джадвея заставила Джерри пойти на самоубийство. Мне показалось, что присяжные согласятся с ним.

— Достаточно справедливо для объяснения второй попытки, — кивнул Зелкин, принимая доводы партнера. Он постучал по конверту, который Барретт держал в руке. — Но первая попытка была сделана до того, как он прочитал «Семь минут». И следовательно, это динамит. Это опровергает показания свидетеля и нанесет удар по обвинению. Согласен?

— Я не уверен. — Барретт закусил губу и постарался сформулировать свои мысли. — Да, по-моему, в конце концов это отделит Джерри от книги, но ужасной ценой, Эйб. Мы можем при этом нанести юноше непоправимый вред.

— Послушай, Майк, мне жаль парня не меньше, чем тебе, и я испытываю те же чувства, что и ты, по отношению к молодежи, но мы на войне, на которой стреляют. Без крови не обойтись. Образно выражаясь, наши свидетели могут лишиться кто руки, кто ноги, а мы с тобой, Майк, можем погибнуть. Мы должны убрать кое-кого из команды Дункана, прежде чем погибнем сами. Показания Джерри Гриффита в понедельник могут вбить последний гвоздь в крышку нашего гроба. Знаешь, кто в гробу, Майк? Не только мы с тобой. Не только Сэнфорд и Фремонт, но и свобода, Майк. Поверь, я не высокопарен, свобода тоже лежит в том гробу. Мы не можем позволить парню вбить последний гвоздь в крышку. Мы должны опередить его. Мы адвокаты, Майк. У нас долг перед клиентом… и правдой.

— Пожалуй, ты прав, — вздохнул Барретт.

— Я знаю, что прав, — твердил Зелкин. — Если бы мы были хорошо вооружены, если бы у нас было много хороших свидетелей, если бы Джадвей и Касси Макгро были живы, чтобы помочь нам, если бы Джудит могла перелезть через стену, чтобы рассказать о родителях, если бы Леру и Воглер не предали нас, если бы Шон О'Фланаган согласился выступить свидетелем, тогда, Майк, я бы не стал рвать мальчишку на части при перекрестном допросе. Я прекрасно понимаю, что с беднягой нужно обращаться нежно. Я бы посоветовал не трогать его и сохранить ему жизнь, но обстоятельства складываются не так, как нам бы хотелось. Дункан отлично вооружен, а мы беспомощны. Сейчас, когда у нас появилось оружие, я требую использовать его.

Барретт слабо улыбнулся другу:

— Ладно, партнер. Завтра я изучу этот яд, а в понедельник волью его. Мы пойдем на убийство. Вон твоя миссис и парень. Может, они расскажут нам больше о жизни… и смерти… звезды.

По дороге с горы Уилсон Майк Барретт постоянно думал о Мэгги Рассел. Далеко за полночь, когда сонный Барретт читал в постели, он услышал ее голос.

Он вздрогнул от телефонного звонка в такой час.

— Майк, я не разбудила вас? — негромко спросила Мэгги.

— Нет.

— Я старалась дозвониться до вас вчера вечером, но никто не отвечал.

— Меня не было в городе. Проверял пару горячих следов. — Он помолчал. — Почему вы звоните? Что-нибудь случилось?

— Ничего особенного. Я просто хотела… Наверное, это может подождать. Во-первых, мне ужасно хочется услышать о вашей неожиданной поездке. Нашли что-нибудь новое?

— Надеялся. Я отправился, как Наполеон в Россию, и вернулся точно так же, разбитый и без полезной информации. Мэгги, где я только не был. Вы не поверите, где я в конце концов очутился! В монастыре.

— В монастыре?

— Я вам расскажу об этом позже. А сейчас расска…

— Майк, не мучайте меня. Пожалуйста, расскажите сейчас. Я не выношу незаконченные рассказы.

— Ладно, слушайте, сами напросились. — Сначала он кратко рассказал, как доктор Эберхарт привел его к Шону О'Фланагану, который, в свою очередь, вывел на отдел специальных коллекций, где он нашел след Джудит, дочери Джадвея и Касси Макгро. И Джудит, закончил Барретт, оказалась монахиней и с ней нельзя встретиться.

— Монахиня? Монахиня, Майк? Вы серьезно? — В голосе девушки послышался ужас.

— Монахиня. Работает только на Бога. Низкое жалованье, зато большие дивиденды. А вы как поживали? Теперь ваша очередь. Зачем вы искали меня вчера? И почему сейчас разговариваете шепотом?

— Не хочу, чтобы меня услышали, Майк. Я сейчас не могу говорить, но мне нужно увидеться с вами. Поэтому я и позвонила.

— Когда?

— Мне не выбраться из дома до завтрашнего вечера. Можете встретиться со мной завтра вечером?

— Конечно. Давайте поужинаем.

— Хорошо. Знаете что, Майк? В полдевятого у театра «Уэствуд-Виллидж» вас устраивает?

— Я заеду за вами туда. Ровно в половине девятого. Потом перекусим.

— Только давайте поедем куда-нибудь подальше. — Девушка сейчас говорила так тихо, что Майк почти не слышал ее. — Может, к океану?

— Хорошо, к океану. — Его охватило любопытство. — Мэгги, вы уверены, что сейчас больше нечего обсуждать?

— Завтра, Майк. Завтра вечером.

— С нетерпением буду ждать вечера.

Но, положив трубку, он понял, что впервые не будет с нетерпением ждать встречи с Мэгги Рассел… после разговора с Зелкином. Он вспомнил, что ему предстоит сделать в понедельник, и больше, чем когда-либо, почувствовал себя Иудой Искариотом накануне Тайной вечери. Это будет их последний ужин с Мэгги. В понедельник он убьет человека, которого она любит, и ему придется забыть Мэгги.

И тут, к своему удивлению, Майк Барретт понял, что убьет человека, которого любит сам. Он признался себе в этом. И кого? Свою следующую жертву.

Жизнь — страшная игра.

Суббота, вечер.

Маленький ресторан «Чез Джей» находился вдали от центра, почти у океана, в Санта-Монике на Оушн-авеню. Едучи мимо и не особо глядя по сторонам, можно было легко проскочить его, если бы не музыка.

В «Чез Джей» было много посетителей, громко играла музыка. К стойке бара не протолкнешься. Столики, кабины, свечи, опилки на полу, великолепная кухня, несколько знаменитостей, девушки в поисках поживы и относительное уединение, только если сидеть в большой кабине в глубине зала.

Майк Барретт и Мэгги Рассел попали в такую кабину.

Когда они вошли в ресторан, Барретт сказал:

— Вы хотели чего-то тихого и необычного. Сомневаюсь, что кто-нибудь из банды Йеркса или Гриффита увидит нас здесь.

— Я не потому хотела уехать куда-нибудь подальше от центра, — ответила Мэгги. Когда они сели и заказали коктейли, она объяснила: — Я хотела, чтобы нам никто не мешал.

Ему очень хотелось дотронуться губами до ресниц этих замечательных зеленовато-серых глаз, прижаться к алому рту и глубокой ложбинке между грудями, да и ко всему остальному.

— Я рад, — ответил Майк.

— К тому же дядя Фрэнк знает, что мы встречаемся. После того как жаба Ирвин Блэйр увидел нас в «Ла Скала», он, наверное, донес Лютеру Йерксу, а тот — дяде Фрэнку. На другое утро дядя Фрэнк как бы случайно упомянул об этом. Он поинтересовался, как мы познакомились. Конечно, я не могла ему рассказать о том, что пытался сделать Джерри, как вы спасли его, и все остальное. Я просто сказала правду, что нас познакомила на собрании Фей Осборн. Его беспокоило только то, что вы можете использовать меня. Я заверила дядю в обратном. Сказала, что вы клюнули на меня из-за моей соблазнительности. — Она робко улыбнулась. — Это была просто шутка.

— Для меня это никакая не шутка. Я действительно клюнул на вас. И вы действительно соблазнительная. И у вас масса других привлекательных черт.

— Майк, я не напрашивалась на комплименты. Хотя когда-нибудь, может, мне захочется услышать об этих других достоинствах.

Подумав о понедельнике, Барретт не очень убедительно произнес:

— Хорошо. Как-нибудь я вам расскажу о них.

— Вернемся к Фрэнку Гриффиту. Он дружеским тоном сказал, что никогда не хотел вмешиваться в мою личную жизнь, лишь бы я вела себя осмотрительно. Это так противоречило его характеру и было шито белыми нитками. Я сразу увидела, в чем дело. Конечно, он действовал по совету Йеркса и Дункана, и они сейчас втроем решают, что делать с новой проблемой «Мэгги — Майк». Может, запретить им встречаться? Потом в дело вступил компьютер, наверное, мозг Андервуда. Вспомните, чем закончилось вмешательство Монтекки и Капулетти в дела Ромео и Джульетты. Почему бы не заставить Мэгги использовать Барретта? Скорее всего, они пришли к такому решению, потому что в последние несколько дней дядя Фрэнк интересовался, встречаемся ли мы? А один раз даже спросил, о чем мы говорили и что вы думаете о процессе. Майк, будьте начеку. Я могу использовать вас…

— Я хочу, чтобы вы использовали меня.

— …в интересах сил зла. Они злые, все они, и дядя Фрэнк злее всех. Теперь я в этом убеждена. — Девушка внезапно замолчала. — Я не хочу сейчас говорить об этом. Я хочу наслаждаться коктейлями.

Она взяла свой «гибсон», а он — виски. Они чокнулись и поднесли стаканы к губам.

Владелец ресторана, знакомый Барретта, решил доставить другу удовольствие и поставил пластинку Тома Лерера. В ресторане зазвучала «Непристойность».

Мэгги и Барретт рассмеялись и вновь поднесли стаканы к губам.

За два часа они выпили по три коктейля и бутылку вина, съели бефстроганов, творожный пудинг и рассказали друг другу о себе. Им никогда еще не было так хорошо. Они сидели в мерцании свечей, их бедра соприкасались, рука девушки гладила руку Барретта, и они молча думали каждый о своем.

Неожиданно Мэгги глубоко вздохнула, освободила руку и отодвинулась. Барретт удивленно посмотрел на нее. Сейчас она сидела совершенно прямо, на лице застыло смущение.

— Майк, прежде чем я полностью протрезвею… Как я говорила по телефону вчера ночью, я хотела обсудить.

— Вам предоставляется слово.

— Я уже говорила о силах зла и сказала, что мой дядя воплощает в себе самое большое зло. Так оно и есть. Он чудовище. Может, я когда-то и относилась к нему хорошо, но сейчас все это позади. Вы даже представить себе не можете, что теперь происходит в их доме.

— Из-за Джерри?

— Да, из-за Джерри. В понедельник он должен давать показания.

— Он по-прежнему не хочет этого делать?

— Пуще прежнего, а дядя Фрэнк все наседает, чтобы Джерри выступил в суде и обвинил книгу Джадвея. Он продолжает кричать, что думает только о судьбе сына. Черта с два! Он думает только о себе и о том, что о нем будут говорить. Если бы он хоть чуть-чуть думал о Джерри, он бы не допустил всей этой шумихи в газетах, никогда бы не подверг своего сына такому испытанию. Он в угоду Йерксу уговаривает Джерри. Дункан постоянно убеждает Джерри, что дача показаний в суде — пара пустяков. А вчера… это было ужасно… между дядей Фрэнком и тетей Этель произошла кошмарная сцена. Это был один из тех редких случаев, когда я услышала, что она не согласна с мужем. Джерри — и ее сын, сказала тетя, она воспитывала его и имеет право высказать свои мысли. И она не намерена сидеть и смотреть, как муж с друзьями превратили жизнь ее сына в ад и заставляют его пойти против своей природы. Тетя Этель считает, что решать должен сам Джерри. Дядя Фрэнк чуть с ума не сошел от злости. Он заявил, что Джерри стоило бы во многом пойти против своей природы, коль уж «трахать» — так он выразился — девчонку, которая этого не хочет, — составляет часть его истинной природы. Потом он начал обвинять тетю в том, что она совсем забросила сына, потому что думала только о себе и своей болезни. Она больше всех виновата, что из парня вышел такой слюнтяй. И она не обладает на него такими же правами, как дядя Фрэнк, потому что думала только о себе, слишком многое ему позволяла, разрешала вести себя как заблагорассудится, и сейчас настало время кому-нибудь вмешаться, подумать за парня и вернуть его на путь истинный. Я подумала, что тетя Этель умрет прямо в своем кресле-каталке, и, когда она начала задыхаться, я вмешалась и спасла ее. Она до сих пор лежит в постели. Правда, ужасно?

— Да.

— Нетипичная для представителей высшего американского света жизнь. Я тоже виновата. Когда мы встречались в последний раз, я вам сказала, что попробую предотвратить выступление Джерри в суде и поговорю с дядей Фрэнком или доктором Тримблом. У меня хватило смелости поговорить только с доктором Тримблом. Я передала ему ежедневные слова Джерри: что, если его заставят выступить на людях, он совершит самоубийство, если не до, то после дачи показаний в суде. Я умоляла доктора Тримбла поговорить с дядей Фрэнком, но доктор отказался, потому что не видит необходимости беспокоить мистера Гриффита. Он сказал, что Джерри, как и большинство его сверстников, обладает большей выносливостью, чем многие думают, что Джерри отлично перенесет выступление в суде. Доктор Тримбл даже считает, что это может помочь ему, а Джерри с помощью угроз просто пытается насолить своим близким. Что касается самоубийства, то он считает это пустыми разговорами. Большинство людей угрожает самоубийством, но ведь живут же! Я пришла в ярость. Мне захотелось схватить этого тупицу, потрясти его и сказать, что Джерри несколько дней назад уже пытался совершить самоубийство, что он не шутит, что сделает это опять и в следующий раз может добиться успеха, но я не могла рассказать это… Я просто не могла открыть наш с Джерри секрет и выдать его. После этого разговора я поняла, что обращаться к дяде Фрэнку бесполезно. Если не считать его недавнего заигрывания со мной, чтобы узнать, что мне известно о вас, он не замечает моего существования. Я для него будто неодушевленный предмет, канцелярская принадлежность. Кроме вас, Майк, мне не с кем об этом поговорить. Вы верите, что Джерри убьет себя? Вы ведь знаете, что он уже раз пытался сделать это.

Мэгги Рассел ждала, не сводя с него тревожного взгляда. Барретт мужественно встретил этот взгляд и ответил:

— Не раз, Мэгги, а два.

Глаза девушки расширились, она прижала руку ко рту, что-то пробормотала, но Барретт ничего не понял.

— Откуда вы знаете? — спросила Мэгги.

— Прокуратура и защита постоянно должны выискивать информацию. Мой партнер нанял частное сыскное агентство. Мы не имеем в своем распоряжении ресурсов полиции, которая подчиняется окружному прокурору, поэтому приходится обращаться к частным сыщикам. Они узнали, что Джерри пропустил занятия, и выяснили причину. Он пытался кончить жизнь самоубийством несколько месяцев назад, задолго до того, как прочитал «Семь минут», и вы сразу после этого возили его в Сан-Франциско к психоаналитику.

На лице Мэгги появилось такое страдание, что ему захотелось обнять ее, унять боль и пообещать, что об этом никто не узнает, но он не мог сделать этого, потому что не хотел лгать. Начался разговор начистоту.

— Что еще вам известно? — спросила Мэгги Рассел.

— Только это.

— И вы собираетесь рассказать об этом на суде?

— Я должен так поступить.

— Майк, пожалуйста, не надо.

— Мэгги, у меня нет выбора. Проясните мне один вопрос. Я понимаю состояние Джерри, знаю, что он вот-вот сорвется, но почему он так боится выступать свидетелем? Конечно, это нелегкое испытание, но все уже знают о его преступлении и болезни. Почему же тогда появление в суде станет для него делом жизни и смерти? Мне важно прояснить этот вопрос.

Мэгги нахмурилась и надолго замолчала, словно искала ответ. Наконец она подняла голову и встретилась взглядом с Барреттом.

— Может, все дело в причине, по которой я должна была сегодня увидеть вас. Вы понимаете других людей и обладаете глубоким чувством порядочности, поэтому я скажу вам, что Джерри на самом деле боится не выступления в суде и не вопросов Элмо Дункана. Он знает, что Дункан не станет мучить своего свидетеля вопросами. Он считает, что вы обязаны дискредитировать его и даже уничтожить ради выигрыша процесса. Поверьте мне, он боится расправы защиты.

— Но вы так и не сказали мне почему. Ну, заставлю я его признаться в первой давнишней попытке самоубийства, но что еще могу я открыть такого, чего бы все не знали? И я не вижу ничего такого уж страшного в том, что ему придется рассказать о первой попытке самоубийства. Не забывайте, что он изнасиловал девушку. Наоборот, этим Джерри может даже вызвать сочувствие. С чего такой дикий ужас перед судом и перекрестным допросом?

— Я… я не могу объяснить, Майк, — не сразу ответила Мэгги. — Это один из симптомов его психического заболевания. Когда вы подавлены, когда всю жизнь вами командует отец, вы постоянно будете чувствовать себя неполноценным. Джерри и так на грани срыва, а тут еще его принародно разденут донага и выпорют во время перекрестного допроса, заставят признаться в слабости и неполноценности. По-моему, это уже слишком. Такое может сломать и человека посильнее. — Она помолчала. — Ваши вопросы… ведь они могут его унизить?

— Мэгги, перекрестный допрос — не увеселительная прогулка ни для какого свидетеля, но, несмотря на это, все люди, и слабые, и сильные, переносят его. В отношении Джерри мне трудно сказать. Я могу только пообещать не быть жестоким инквизитором. Я не буду Торквемадой, но я вынужден буду задавать ему вопросы, на которые ему придется отвечать, потому что его приведут к присяге.

Мэгги Рассел опять замолчала и задумалась.

— Майк, а так ли уж необходимо проводить перекрестный допрос? Вы обязаны задавать ему вопросы?

— Если бы Дункан не вызвал его в суд, я мог бы не допрашивать его. Дункан собирается задавать Джерри вопросы, поэтому мне придется сделать то же самое.

— Но ведь вас не заставляют делать это? Я хочу сказать, вы можете отказаться от перекрестного допроса?

— Конечно, могу, но…

Она обеими руками схватила руку Барретта.

— Тогда сделайте это, Майк. Об этом я и хотела попросить вас сегодня. Не подвергайте Джерри перекрестному допросу. Мне не удалось предотвратить его выступление в суде, но Джерри еще можно спасти, если защита пощадит его. Я не прошу этого для себя, Майк. Я не имею права просить вас. Но ради мальчика, пожалуйста, откажитесь от перекрестного допроса.

Мэгги отпустила его руку, крепко сцепила пальцы и замерла в напряженном ожидании.

Как это ни было трудно и больно, но Барретт покачал головой:

— Нет, Мэгги, я не могу пойти на это. Я не могу предать людей, которые наняли меня и которые полагаются на меня. Я не могу предать Джадвея, его книгу и свободу личности, в которую я верю. Дорогая, выслушайте меня и проявите благоразумие, если это возможно. Окружной прокурор уже зашел слишком далеко. Он сколотил мощное обвинение против Джадвея и «Семи минут». Все наши попытки сопротивления безжалостно пресекались. Сейчас он собирается доказать пагубное влияние «Семи минут» с помощью Джерри Гриффита. У нас появилась первая возможность остановить его. Если мы не станем защищаться, то пойдем на дно и цензоры возьмут верх. Если Дункан задаст Джерри вопросы, тогда я буду обязан тоже задавать вопросы. Это наша последняя надежда. Пойди процесс по-другому, я бы, конечно, мог попробовать выполнить вашу просьбу и отказаться от перекрестного допроса, потому что тогда он был бы не так важен.

Мэгги придвинулась ближе.

— Что… что вы имеете в виду, говоря, что, если бы процесс проходил по-другому, вы могли бы выполнить мою просьбу?

Он вспомнил вчерашние доводы Зелкина и решил сейчас изложить их Мэгги.

— Если бы Леру был на нашей стороне или хотя бы эта Воглер, тогда, может быть, я и подумал бы об отказе от перекрестного допроса Джерри, потому что, как я уже сказал, он не был бы так важен. Или даже сейчас, будь у нас хоть один настоящий свидетель, который опроверг бы показания Кристиана Леру и защитил Джадвея и «Семь минут», я мог бы оставить Джерри в покое. Но у меня нет ни одного приличного свидетеля. У меня нет ни одного свидетеля, хотя бы немного похожего на приличного, поэтому…

— Майк.

Он пытливо посмотрел на Мэгги, потому что в ее голосе послышались твердые нотки.

— Этот ваш «приличный свидетель», которого вам так не хватает… Кто мог бы быть для вас так важен?

— Кто? По-моему, сейчас остался только один такой человек. Касси Макгро. Если бы она была у меня…

— Она может быть у вас, Майк.

Эти слова оказались настолько неожиданными, что Барретт не сразу понял их значение. Он тупо уставился на Мэгги Рассел.

— Я предлагаю вам выгодную сделку, Майк, — с холодной уверенностью сказала девушка. — Вы обещаете мне не расспрашивать Джерри, а я обещаю вам Касси Макгро… собственной персоной.