Сэр Найджел Лоринг

Глава XIII Как сотоварищи ехали по древней дороге

Подходила пора безлунных ночей, и планы короля уже созрели. Все приготовления велись в глубокой тайне. Гарнизон Кале, состоявший из пяти сотен лучников и двух сотен копейщиков, уже мог бы, предупрежденный вовремя, отразить любое нападение. Однако в намерения короля входило не только отразить нападение, но и захватить врага в плен. Кроме того, ему хотелось найти подходящий случай, чтобы вступить в одну из тех рискованных схваток, которые принесли ему славу образцового главы странствующего рыцарства во всем христианском мире.

И все же в подготовке нужна была особая тщательность. Прибытие в Кале подкреплений, даже просто высадка любого известного воина, встревожило бы французов и показало бы, что заговор раскрыт. Поэтому избранные для дела воины и оруженосцы переправлялись в Кале по двое и по трое на каракках и грузовых судах, постоянно курсировавших от берега к берегу. В Кале прибывшие проходили ночью через водные ворота прямо в замок, где вплоть до самого начала действий можно было укрыться от любопытных глаз городского люда.

Найджел получил от Чандоса приказ встретиться с ним в Уинчелси, на постоялом дворе «Под цветком дрока». За три дня до встречи Найджел с Эйлвардом во всеоружии выехали из Тилфорда, готовые к бою. Найджел ехал верхом в нарядном охотничьем костюме, а его драгоценные доспехи и небольшой багаж покоились на спине еще одной лошади, которую вел в поводу Эйлвард. Сам Эйлвард восседал на славной гнедой кобыле, тяжелой и неповоротливой, но очень сильной, — она легко несла его могучее тело. На нем была кольчуга и стальной шлем, сбоку висел огромный прямой меч, из-за плеч виднелся длинный желтый лук; снаряжение дополнял колчан со стрелами на малиновой перевязи. Словом, это был воин, которым вправе был бы гордиться любой рыцарь. Когда они медленно поднимались по пологому склону Круксберийского холма, весь Тилфорд высыпал из домов, чтобы проводить их.

На вершине подъема Найджел придержал коня и посмотрел назад, на деревушку, лежавшую внизу. Возле дверей старого темного господского дома стояла одинокая согбенная фигура и, опираясь на палку, глядела ему вслед. Найджел перевел глаза на высокую крутую крышу, бревенчатые стены, длинный хвост голубого дыма, поднимавшегося от их единственного очага, и кучку старых слуг, столпившихся у ворот, — повара Джона, менестреля Уэдеркота и старого солдата-инвалида Рыжего Суайера. За рекой, среди деревьев, виднелась мрачная серая башня Уэверлийского монастыря, и пока он смотрел на нее, железный колокол, голос которого всегда казался ему грозным хриплым вражеским боевым кличем, зазвонил, созывая монахов на молитву. Найджел снял бархатную шляпу и тоже стал молиться: он молился о том, чтобы дому его был ниспослан мир, чтобы на войне его ждала удача, чтобы за рубежом он стяжал честь и славу. Потом, помахав на прощанье рукой своим домочадцам, он развернул лошадь и медленно поехал на восток. И тут же Эйлвард оторвался от лучников и смеющихся девушек, которые толпой окружали его, держась кто за уздечку, кто за стремя, и двинулся вслед за Найджелом, посылая назад воздушные поцелуи. Вот так два благородных и простодушных товарища пустились в путь навстречу удаче.

В тех краях бывает две поры: желтая, когда все пылает от распустившегося дрока, и малиновая, когда склоны покрываются тлеющим огнем цветущего вереска. Тогда была малиновая пора. Следуя по узкой дороге, настолько узкой, что папоротники и вереск со всех сторон касались его ног, Найджел время от времени оборачивался назад, и ему казалось, что, куда бы не занесла его судьба, никогда он не увидит ничего прекраснее родных мест. Далеко на запад, горя под лучами раннего солнца, катились волны малинового верескового моря, пока не сливались с темной тенью Вулмерского леса и светлой чистой зеленью Батсерских меловых холмов. Найджелу никогда не случалось раньше бывать дальше этих мест, и потому так дороги ему были эти леса, холмы и верески. С болью в сердце покидал он все это; но, хотя дом его был на западе, впереди, на востоке, лежал огромный мир, полный неожиданностей, великолепная сцена, на которой каждый из предков сыграл в свое время достойную роль и оставил потомкам доблестное имя.

Как томительно долго ждал он этого дня! Но вот он наступил, и ничто не омрачало его. Леди Эрментруда была на попечении короля. Будущее старых слуг обеспечено. Распря с уэверлийскими монахами закончена миром. Под ним благородный конь, у него отменное снаряжение, позади следует отважный товарищ. А самое главное — его ждет благородное дело, и поведет его вперед храбрейший рыцарь Англии. Такие мысли одна за другой пробегали у него в голове, и он то смеялся, то пел от радости, а Поммерс, чувствуя настроение хозяина, играл под ним и делал курбеты. Вскоре, обернувшись назад, Найджел увидел, что у лучника опущены глаза, а на лбу собрались морщины, и понял, что того что-то беспокоит. Он придержал лошадь, чтобы Эйлвард поравнялся с ним.

— Как дела, Эйлвард? — спросил он. — Право же, сегодня мы с тобой самые счастливые люди во всей Англии: впереди нас ждут успех и слава. Клянусь святым Павлом, прежде чем мы снова увидим эти вересковые холмы, мы либо сумеем достойно снискать славу, либо, добиваясь ее, не пожалеем жизни. От таких мыслей должно быть весело, а ты чем-то удручен. В чем дело?

Эйлвард передернул широкими плечами, на его грубоватом лице мелькнула кривая усмешка.

— Я размяк, как промокшая тетива, — ответил он. — Человек всегда печалится, когда покидает женщину, которую любит.

— Истинная правда! — воскликнул Найджел, и перед его взором встали темные глаза Мэри Баттесторн; он услышал ее низкий, нежный, горячий голос, какой слышал в ту ночь, когда они вернули домой из Шэлфорда ее легкомысленную сестру. Этот голос пробуждал в душе человека все самое возвышенное и благородное. — И все же, лучник, женщина любит в мужчине не его грубое тело, а, скорее, душу, честь, славу, подвиги, которые делают его жизнь прекрасной. И теперь, едучи на войну, ты завоевываешь не только славу, но и любовь.

— Может оно и так, — отозвался Эйлвард, — да только сердце у меня разрывается, когда я вижу, как плачет красотка; я и сам готов заплакать с ней вместе. Когда Мэри… нет, кажется, Долли нет, нет, это была Марта, рыжая девчонка с мельницы, — так вот когда она прижалась к моей перевязи, а я оторвался от нее, у меня словно жилы в сердце лопнули.

— Ты называешь то одно имя, то другое. А как же ее все-таки зовут — ту девушку, что ты любишь?

Эйлвард сдвинул на затылок шлем и озадаченно почесал щетинистую голову.

— Ее зовут, — сказал он наконец, — Мэри-Долли-Марта-Сьюзен-Джейн-Сесили-Эгнес-Джоанна-Кейт.

Когда Эйлвард произнес это удивительное имя, Найджел рассмеялся.

— Похоже, я не имел права брать тебя на войну. Клянусь святым Павлом, из-за тебя овдовело полприхода… Да, я видел перед отъездом твоего престарелого отца. Подумай, как приятно ему будет узнать, что во Франции ты совершил лихой поступок и тем прославил себя в глазах всех.

— Боюсь, моя слава не поможет ему уплатить недоимки по аренде уэверлийскому ризничему, — ответил Эйлвард. — Как бы я там ни прославился, но, если он не раздобудет к следующему Крещенью десять золотых, ему придется идти просить милостыню. А вот если бы я завоевал какой выкуп или принял участие в штурме богатого города — вот тогда старик, и верно, гордился бы мною. Когда на прощанье мы расцеловались, отец сказал: «Твой меч должен помочь моей лопате, Сэмкин». Вот был бы счастливый день — для него, да и для всех, — если б я приехал домой с полным вьюком золотых! И дай мне Бог запустить руку в чей-нибудь карман, прежде чем я снова увижу Круксберийский холм!

Найджел покачал головой; он отлично видел всю безнадежность своих попыток перекинуть мост через разделявшую их пропасть. Они проделали уже большой путь по верховой тропе через верески, когда впереди завиднелся холм св. Катарины, на вершине которого едва проступали очертания древней святыни. В этом месте они пересекли Южную Лондонскую дорогу. Возле перекрестка их поджидали два всадника, они приветственно помахали руками, и Найджел увидел высокую, стройную темноволосую женщину на белой кобыле и грузного краснолицего старика, под тяжестью которого, казалось, прогнулась спина крепкого серого жеребца.

— Эй, Найджел! — крикнул он. — Мэри сказала, что ты отправляешься сегодня утром, вот мы и ждем здесь уже больше часа, чтобы повидаться с тобой. Ну, давай выпьем по кубку славного английского эля — сколько раз еще, наливая кислое французское вино, ты с грустью вспомнишь его белую пену под самым носом и славное тихое шипенье.

Найджелу пришлось отклонить предложение, потому что он собрался заехать в Гилдфорд, стоявший примерно на милю от его пути; зато он с радостью поддержал мысль Мэри — подняться вместе к древней гробнице и вознести там последнюю молитву. Старый рыцарь и Эйлвард остались с лошадьми внизу, а Найджел и Мэри оказались одни под торжественными сводами старой готической церкви, перед темной нишей, в которой слабо мерцала золотая гробница святой. Молча опустились они на колени и помолились; потом снова вышли из тьмы и мрака в светлое солнечное летнее утро. Прежде чем спускаться с холма, они остановились и посмотрели во все стороны на прекрасные луга и голубую Уэй, вьющуюся по долине.

— О чем вы молились, Найджел? — спросила Мэри.

— Я молился о том, чтобы Господь Бог и его святые поддержали мой дух и позволили мне вернуться из Франции таким, чтобы я мог смело прийти к вам и просить вас стать моей женой.

— Подумайте хорошенько о том, что вы говорите, Найджел, — ответила девушка. — Только мое сердце знает, что вы для меня значите. Но я скорее соглашусь никогда больше вас не увидеть, чем хотя бы на дюйм приуменьшить высоту славы и доблестных подвигов, которой вы можете достичь.

— Что вы, милая, прекрасная дама! Как вы можете их приуменьшить, если сама мысль о вас будет укреплять мой дух и руку?

— Подумайте еще раз, славный рыцарь, и пусть слова, только что сказанные вами, вас нисколько не связывают. Пусть они будут легким ветром, который коснулся наших лиц и улетел дальше. Ваша душа жаждет славы. Так было всегда. Есть ли в ней место и для любви? Возможно ли, чтобы в одной душе любовь и слава могли стоять одинаково высоко? Разве вы не помните, что Галахад и другие великие рыцари старины совсем отказались от женщин, чтобы всю душу, всю силу отдать доблестным подвигам? Ведь может случиться, что я стану тяжким бременем, которое вынудит ваше сердце отказаться от какого-нибудь славного дела только потому, что вы не захотите причинить мне боль и страданья? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, мой славный повелитель: сердце мое будет разбито, если когда-нибудь любовь ко мне помешает вам осуществить ваши мечты и высокие замыслы.

Найджел посмотрел на нее, и глаза его сверкнули. Свет души, озаривший ее смуглое лицо, совершенно преобразил его: теперь оно сияло редкой, возвышенной красотой, до которой было далеко пустой красоте ее сестры. Он склонился перед величием этой женщины и прижался губами к ее руке.

— Вы моя путеводная звезда, ведущая меня к горным высям, — сказал он. — Наши души устремлены к подвигам и почестям, так как же мы помешаем друг другу, если у нас одна цель?

Она гордо покачала головой.

— Это вам сейчас так кажется, славный повелитель, но пройдут годы, и все может стать другим. Как вы докажете, что я буду вам помощью, а не помехой?

— Я докажу это своими подвигами, прекрасная дама, — ответил Найджел. — Здесь, над гробом святой Катарины, в день святой Маргариты клянусь, что, прежде чем увижу вас снова, я совершу в вашу честь три подвига, как свидетельство моей бесконечной любви, и эти три подвига докажут вам, что, хоть я нежно люблю вас, мысли о вас не станут между мною и доблестными деяниями.

Лицо ее светилось от любви и гордости.

— Я тоже дам вам клятву, — сказала она, — клятву во имя святой Катарины, у гроба которой стою. Я клянусь, что буду ждать вас, пока вы не совершите три подвига и мы не встретимся снова; а также, что если — чего милосердный Христос наш не допустит — вы падете на поле брани, я постригусь в монахини в Шэлфордском монастыре и никогда больше не взгляну в лицо мужчине. Дайте мне вашу руку, Найджел!

Она сняла с руки небольшой филигранный браслет и надела его на загорелое запястье Найджела, громко прочитав выгравированный на нем по-старофранцузски девиз: «Fais се que dois, adviegne que pourra — c'est commande au chevalier»[37]. Потом на одно короткое мгновение они обнялись и, обменявшись поцелуями, любящий мужчина и нежная женщина поклялись друг другу в верности. Но внизу их уже нетерпеливо звал старый рыцарь, и они поспешно спустились по извивающейся тропе к лошадям, которые ожидали под песчаным обрывом.

До самой Шелфордской переправы сэр Джон ехал рядом с Найджелом и засыпал его многочисленными последними наставлениями относительно охотничьего ремесла. Он очень беспокоился, как бы Найджел не спутал нерожалую самку с молодым оленем-самцом или того и другого с ланью. Наконец, когда впереди показались заросшие камышом берега реки Уэй, старый рыцарь и дочь его остановили лошадей. Прежде чем въехать под своды темного Чэнтрийского леса, Найджел обернулся и увидел, что они все еще глядят ему вслед и машут руками. Потом дорога повернула, и они скрылись из виду: но долго еще, когда сквозь просветы между деревьями показывались шэлфордские луга, Найджелу было видно что старик медленно едет на сером жеребце по направлению к холму св. Катарины, а девушка на белой кобыле все еще стоит там, где они расстались подавшись всем телом вперед и силясь проникнуть взглядом сквозь черноту леса, скрывавшую ее возлюбленного. Это было лишь мимолетное видение, тотчас скрытое листвой деревьев; но в последовавшие за этим суровые и тяжкие дни на далекой чужбине именно эта картина — зеленый луг, камыши, голубая лента медленно текущей реки и устремленная вперед стройная фигурка девушки на белой лошади — сохранились в памяти как самый чистый, самый дорогой образ Англии, которую он оставил позади.

Но если друзья Найджела знали, что в то утро он покидает родину, враги его тоже не дремали. Не успели два товарища выехать из Чэнтрийского леса и начать подъем по тропе, ведущей к старой часовне мученика, как вдруг раздалось шипение наподобие змеиного и длинная белая стрела пролетела под животом Поммерса и воткнулась, дрожа, в травянистую дернину. Вторая просвистела у Найджела над ухом в то мгновение, когда он стал поворачивать коня; но тут Эйлвард изо всей силы ударил Поммерса по крупу, и огромный боевой конь промчался галопом несколько сот ярдов, прежде чем седок смог его остановить. Эйлвард, низко пригнувшись к шее своей лошади, понесся вслед, а вокруг него свистели стрелы.

— Клянусь святым Павлом, — воскликнул белый от гнева Найджел, натягивая повода, — я не позволю им гнать меня по всей округе, как испуганную лань! Лучник, как ты смел ударить мою лошадь, когда я хотел повернуть ее и броситься на них?

— Я поступил правильно, — отозвался Эйлвард, — иначе, клянусь своими десятью пальцами, наше путешествие закончилось бы в тот же день, что и началось. Там, в кустах, их было не меньше дюжины. Посмотрите, как свет играет на их стальных шлемах, — вон там, в папоротниках, под большим буком. Прошу вас, мой господин, не надо ехать вперед. Что мы можем сделать, если мы на открытой дороге, а они спокойно залегли в подлеске? Не хотите думать о себе, так подумайте о коне: прежде чем он доскачет до леса, ему в шкуру на добрый аршин всадят стрелу.

Найджел бушевал в бессильном гневе.

— Выходит, меня можно подстрелить, как попугая на ярмарке, если какому-то грабителю или разбойнику захочется поупражняться в стрельбе по мишени? Клянусь святым Павлом, Эйлвард, я надену доспехи и разберусь с этим делом. Пожалуйста, помоги мне развязать поклажу.

— Ну нет, мой добрый господин, не стану я помогать вам в вашей погибели. Не может всадник на открытом месте сражаться против лучников, засевших в лесу: это все равно что играть фальшивыми костями. К тому же это вовсе не грабители. Те не посмели бы пускать стрелы в одной миле от гилдфордского шерифа.

— Пожалуй, ты прав, Эйлвард, — сказал Найджел, — это, верно, люди Поля де ла Фосса из Шэлфорда — им не за что любить меня. А вот и он сам!

Они сидели на лошадях спиной к пологому склону, ведущему к часовне на вершине холма. Перед ними вставала темная, неровная стена леса; в тени деревьев поблескивала сталь — там затаился враг. Но вот прозвучал горн, и в одно мгновенье дюжина лучников в коричневых куртках бросилась из-под деревьев вперед, рассыпавшись широкой дугой и пытаясь быстро окружить путников. Среди них на крупном сером коне восседал маленький горбун; он размахивал руками и надсаживался, как на охоте, когда гончие преследуют барсука, то и дело поворачивая голову из стороны в сторону в такт своим возгласам и взмахами рук торопя лучников вверх по склону.

— Надо заманить их на склон, мой добрый господин! — воскликнул Эйлвард: у него от радости загорелись глаза. — Еще пять сотен ярдов, и мы с ними на равных. Не медлите, не подпускайте их ближе полета стрелы, пока не придет наш черед.

Найджел весь дрожал от нетерпения, держа руку на рукояти меча и глядя на приближающихся стрелков. Но тут он вспомнил слова Чандоса о том, что холодная голова воину нужнее, чем горячее сердце. Эйлвард говорит дело. Найджел повернул Поммерса, и под насмешки и улюлюканье, доносившиеся сзади, два товарища начали рысью подниматься на безлюдную возвышенность. Лучники перешли на бег, а их предводитель завопил еще пронзительнее, замахал руками еще сильнее. Эйлвард то и дело оглядывался.

— Еще чуть дальше! Еще немного, — бормотал он. — Ветер дует в их сторону, а эти дураки забыли, что у меня стрелы летят на пятьдесят шагов дальше, чем у них. Теперь, добрый господин, прошу вас, подержите минутку лошадей: мое оружие сегодня полезней вашего. Они еще поплачут, прежде чем снова укроются в лесу.

Он соскочил с лошади, одновременно двинул рукой и коленом и набросил тетиву на верхнюю зарубку мощного боевого лука. Потом мгновенно положил стрелу в ложе и насадил наконечник; из-за стрелы его зоркие голубые глаза под нахмуренными бровями горели недобрым огнем. Широко расставив крепкие ноги, прочно упершись в землю, он всем телом налег на лук. Когда он натянул белую хорошо навощенную тетиву, левая рука его неподвижно застыла, как деревянная, а правая образовала мощную дугу из напряженных мускулов: он являл собой столь устрашающее зрелище, что цепь наступавших стрелков на миг дрогнула и замерла на месте. Двое-трое пустили стрелы, но те тяжело полетели против лобового ветра и скользнули по земле, не долетев до цели на несколько десятков шагов. Только один, невысокий кривоногий крепыш, наделенный, видимо, огромной физической силой, быстро выбежал вперед и так натянул тетиву, что его стрела впилась в землю у самых ног Эйлварда.

— Это Черный Уилл из Линчмира, — сказал лучник. — Мы с ним не раз состязались, и я-то знаю, что никому другому на всех Суррейских болотах не сделать такого выстрела. Надеюсь, Уилл, ты исповедался и причастился: я ведь давно тебя знаю, и не хотел бы брать грех на душу.

С этими словами он поднял лук, и тетива издала низкий, глубокий, мелодичный звук. Эйлвард, опершись на лук, внимательно следил за быстрым полетом стрелы, которая плавно неслась по ветру.

— Попал, попал! Нет, клянусь мечом, перелет! Ветер сильней, чем я думал. Ну нет, друг, теперь я знаю, где ты, и второй стрелы ты не пустишь, не надейся!

Черный Уилл положил новую стрелу и уже поднимал лук, когда вторая стрела, посланная Эйлвардом, пронзила ему правое плечо. Вскрикнув от боли и злости, он бросил оружие и затанцевал на месте, в ярости грозя сопернику кулаком и изрыгая поток брани.

— Я мог бы его прикончить, — заметил Эйлвард, — но не стану: хорошие лучники встречаются не так уж часто. А теперь, мой дорогой господин, надо спешить — они хотят обойти нас с обеих сторон, и если им удастся зайти нам в тыл, наш путь тут и закончится. Только сперва я хочу подстрелить их предводителя, того, что на лошади.

— Не надо, Эйлвард, оставь его в покое, — сказал Найджел, — он хоть и негодяй, но все же человек благородной крови, и не к лицу ему принять смерть от твоего оружия.

— Воля ваша, — ответил, помрачнев, Эйлвард. — Мне говорили, что в последних войнах гордость не помешала многим французским принцам да баронам получить смертельные раны от стрел английских крестьян, а английская знать стояла рядом и с удовольствием смотрела.

Найджел грустно покачал головой.

— Все это правда, лучник, и для меня не новость — ведь сам славный рыцарь Ричард Львиное Сердце принял смерть от такого низменного оружия и Гарольд Саксонский тоже. Но тут дело личное, и я запрещаю тебе стрелять в горбуна. Да и сам я тоже не могу вступить с ним в бой, потому что, хотя дух его несет зло, сам он слаб телом. Так что раз ничто здесь не сулит нам ни денег, ни славы и подвиг тут не совершить, продолжим наш путь.

Во время разговора Эйлвард снял с лука тетиву, сел на коня, и оба путника быстро миновали приземистую часовенку мученика и перевалили через гребень холма. На вершине они оглянулись назад. Раненый лучник лежал на земле, вокруг него толпились его товарищи. Несколько человек бесцельно бежали вверх по склону, но были уже далеко позади. Их предводитель неподвижно сидел на лошади и, когда увидел, что враги обернулись, поднял руку и разразился проклятьями. Мгновение спустя гребень холма скрыл его из виду. Так Найджел простился с родным домом, с любовью и ненавистью.

Теперь путники двигались по древней дороге, идущей по югу Англии, но не сворачивающей к Лондону, потому что в то время, когда прокладывали дорогу, на его месте стояла всего-навсего бедная деревушка. Старая дорога шла от Уинчестера, столицы саксов, на Кентербери, священный город Кента, а оттуда — к узкому проливу, к тому месту, откуда в ясный день можно разглядеть противоположный берег. По этой дороге с наидревнейших времен, в какие только может заглянуть история, везли с запада металлы; по ней же в обратную сторону, шли вереницы вьючных лошадей с товарами, которые Галлия присылала в обмен. Дорога существовала еще в ту пору, когда не было ни христиан, ни даже римлян. С севера и с юга вдоль нее тянутся леса и болота, так что свободный путь можно было найти только на меловых холмах, покрытых сухой травой. Ее и сейчас еще называют Дорогой паломников; но паломники были лишь последними постоянными путниками на этой дороге, ибо она существовала с незапамятных времен, до того, как гибель Томаса Бекета[38] дала новый повод толпам людей идти по ней к месту, где он был убит.

С вершины Уэстонвудского холма путникам была видна длинная белая лента, которая вилась по зеленым меловым холмам и просматривалась даже в лощинах благодаря окаймляющим ее рядам старых тисов. Ни Найджелу, ни Эйлварду не случалось еще забираться так далеко от родных мест, и теперь они ехали с легким сердцем, жадно вглядываясь в меняющийся пейзаж и людей на дороге. Слева от них простиралась всхолмленная равнина, верески и рощи, среди которых то тут, то там открывались свободные участки — поля вокруг редких ферм свободных землепашцев. Вздымаясь и опадая, переходя одно в другое, перед ними прошли Хэкхерстская возвышенность, Данлийский холм, Рэнморские выгоны. А справа, после того, как они миновали деревню Шиер и старую церковь Гомшела, глазам их открылась плоская южная часть страны, простертая, как большая карта, у их ног. Там тянулся огромный Уэлдский лес — целое море дубов, — ничем не прерываемый до самых Южных холмов, поднимавшихся оливково-зеленой грядой на фоне синего неба. Под этим зеленым пологом деревьев жили незнакомые люди и творили злые дела. Лес служил убежищем для диких племен, которые недалеко ушли от своих предков-язычников, плясавших вокруг алтаря Тора, и счастлив был мирный путник, что мог спокойно ехать по высокой открытой меловой дороге, а не по опасным тропам, где путь ему на каждом шагу преграждали бы раскисшая глина, чащобы и полудикие люди.

Но, кроме всхолмленной местности слева и огромной лесистой равнины справа, на самой дороге было много такого, что не могло не привлечь внимания путников. По ней прошло очень много народа. Насколько видел глаз, вся узкая белая лента была густо усыпана черными точками, то отдельными, то по нескольку вместе, иногда движущихся толпой — там, где пилигримы держались ради большей безопасности друг возле друга или благородный человек, желая щегольнуть собственным величием, ехал в сопровождении многочисленной свиты. В те времена большие дороги всегда были переполнены народом — в стране было очень много бродячего люда. Перед глазами Найджела и Эйлварда тек непрерывный поток самых разных людей, схожих только тем, что все до единого с ног до головы были покрыты серой меловой пылью.

Там были монахи, переходившие из одного монастыря в другой, бенедиктинцы с подогнутыми полами черных плащей, чтобы были видны их белые рясы, картезианцы в белом и пестрые цистерцианцы. Были на дороге и братья трех нищенствующих орденов — доминиканцы в черном, кармелиты в белом и францисканцы в сером. Монастырские монахи и странствующая братия терпеть не могли друг друга — они были соперниками, в равной мере притязавшими на пожертвования верующих; на дороге они обходили друг друга, как кошка обходит собаку, обмениваясь злыми, подозрительными взглядами.

Наряду с духовными лицами на дороге встречались и торговцы — купцы в пропыленных плащах из тонкого черного сукна и фламандских шляпах, едущие во главе каравана вьючных лошадей. Они везли на восток олово из Корнуолла, шерсть из западных графств или железо из Сассекса; если же путь их шел на запад, в их вьюках был генуэзский бархат, разные товары из Венеции, французские вина или доспехи из Италии и Испании. Повсюду полно было паломников, по большей части из бедняков; они брели, еле волоча ноги, низко опустив голову, с толстыми палками в руках и котомками за плечами. Время от времени на пышно убранной кобыле или с еще большей роскошью — в паланкине, влекомом лошадьми, встречалась какая-нибудь дама с Запада, с комфортом поспешающая поклониться гробнице св. Фомы.

Кроме того, по дороге двигался непрерывный поток разношерстных бродяг: тут были менестрели, бредущие с одной ярмарки на другую назойливой, грязной толпой; фокусники и акробаты, знахари и зубодеры, студенты и нищие, свободные работники, переходящие с места на место в поисках лучшего заработка, и беглые крепостные, которые рады были любому заработку. Такая вот толпа двигалась, окутанная облаком белой пыли, по древней дороге из Уинчестера к проливу.

Однако из всех, кто брел по дороге, Найджела больше всего интересовали солдаты. Несколько раз они проезжали мимо небольших групп лучников и копейщиков, ветеранов из Франции, которые уже отслужили свое и теперь расходились по домам в южных графствах. Все они были немного пьяны, потому что попутчики щедро угощали их элем на многочисленных постоялых дворах и в пивных, расположенных вдоль дороги; они весело горланили песни и громко приветствовали проходивших мимо. Вид Эйлварда неизменно вызывал поток грубых шуток, а он оборачивался в седле и долго, пока те могли его слышать, во весь голос излагал, что он о них думает.

Один раз, далеко за полдень, они нагнали отряд в сотню лучников, которые шли строем под водительством двух рыцарей, ехавших впереди. Они шли из Гилдфордского замка в Райгитский, где стояли гарнизоном. Найджел немного проехал рядом с рыцарями и намекнул, что если кто-нибудь из них ищет славное дело, или стремится к небольшому подвигу, или жаждет разрешения от клятвы, то устроить это нетрудно. Но оба рыцаря были люди немолодые и серьезные, занятые своим делом и не склонные к дорожным приключениям, так что Найджелу пришлось пришпорить лошадь и ускакать вперед.

Слева они уже оставили за собой Боксхил и Хедлийскую вересковую пустошь, а впереди из-за деревьев показались башни Райгита, когда они нагнали дородного краснощекого весельчака с раздвоенной бородой, который трусил на хорошей лошади и приветливо кивал головой или бросал доброе слово каждому встречному. Они вместе доехали до Блечингли, и, разговаривая с бородачом, Найджел от души смеялся; однако за всеми его шутливыми словами чувствовались искренность и глубокий ум. Он разъезжал спокойно и беззаботно, потому что, по его словам, у него было довольно денег, чтобы уберечь себя от нужды и обеспечить всем необходимым в дороге. Он говорил на всех трех диалектах, принятых в то время в Англии: на северном, центральном и южном, так что легко общался с людьми любого графства и охотно выслушивал их горести и радости. Повсюду, и в городе, и в деревне, идут волнения, рассказывал он, потому что бедный люд задыхается под властью как церкви, так и государства, и скоро в Англии начнутся такие события, каких еще никто не видывал.

Особенно он нападал на церковь. Она, говорил этот человек, владеет несметными богатствами, в ее руках почти треть всех земель страны, но она с ненасытной жадностью стремится захватывать все новые и новые, хотя утверждает, что бедна и смиренна. Монастырской и странствующей братии тоже досталось от него — за мошенничество, лень и хитрость. Он объяснил, почему их богатства и богатства надменных лордов всегда зиждутся на тяжком труде бедного, покорного Петра Пахаря[39], который от зари до зари, в жару, и в холод, и в дождь, из последних сил гнет спину на полях; предмет насмешек всех и каждого, он тем не менее держит на своих усталых плечах благополучие всего мира. Свои мысли человек этот облек в форму красивой притчи и теперь, во время езды, повторял некоторые стихи, произнося их нараспев и отбивая такт указательным пальцем. Найджел и Эйлвард ехали у него по бокам, повернув головы в его сторону, и внимательно слушали, только чувства у них при этом были разные: Найджела потрясли такие нападки на высшую власть, а Эйлвард только посмеивался, когда тот умно и тонко излагал хорошо ему известные мысли и чувства людей его сословия. Наконец незнакомец остановил коня возле «Пяти ангелов» в местечке Гэттон.

— Это хорошая гостиница, и эль здесь тоже хорош, я давно это знаю, — сказал он. — Когда я кончил «Видение о Петре Пахаре», которое я вам рассказывал, там были такие последние строки:

Прошу вас, зайдемте сюда и выпьем вместе.

— Нет, благодарю, — ответил Найджел, — мне нужно спешить — дорога у нас дальняя. Назовите свое имя, добрый друг, — вы очень повеселили нас своими словами.

— Берегитесь! — ответил незнакомец. — Вам и всему вашему сословию будет не очень весело, когда эти слова претворятся в дела и Петр Пахарь устанет гнуть спину на полях, возьмет лук и стрелы и наведет в стране порядок.

— Клянусь святым Павлом, я думаю, мы сумеем образумить этого Питера, а заодно и тех, кто вбил ему в голову такие дурные мысли! — вскричал Найджел. — Поэтому, еще раз прошу, назовите свое имя, чтобы я узнал его, если мне доведется услышать, что вас повесили.

Незнакомец добродушно рассмеялся.

— Можете называть меня Томасом Безземельным. Скажи я вам свое настоящее имя, я был бы Томасом Безмозглым, потому что много славных разбойников в черных рясах, и в стальном облачении с удовольствием помогли бы мне вознестись ввысь тем самым способом, о котором вы говорите. Так что прощайте, сквайр, и ты, лучник; желаю вам вернуться с войны с целыми костями.

Ночь путники провели под кровом Годстонского монастыря и рано утром на следующий день снова были в пути на Дороге паломников. В Титси им сказали, что в Уэстерхемском лесу разгуливает шайка беглых крепостных и накануне там убили трех проезжих; Найджел воспрянул духом в ожидании встречи с ними, но разбойники не показывались, хотя Найджел и Эйлвард свернули со своего пути и поехали по краю леса. Но несколько дальше они наткнулись на следы разбойничих дел: тропа шла вдоль склона холма, по дну мелового карьера, и там, на месте свежих разработок, лежал мертвец. По неестественно раскинутым рукам и ногам и изувеченному телу можно было догадаться, что его сбросили с края карьера, а вывернутые пустые карманы ясно говорили о причине убийства. Путники проехали мимо, не утруждая себя внимательным осмотром тела: трупы на большой королевской дороге были отнюдь не такой уж редкостью, зато если шериф или пристав заметят вас возле тела, вы и оглянуться не успеете, как окажетесь запутанными в сетях закона.

Возле Севеноукса они свернули с древней Кентерберийской дороги на юг, к побережью, оставили позади меловые холмы и ступили на глинистые земли Уэлда. Теперь они ехали по скверному, разбитому мулами проселку, шедшему через густые леса; изредка попадались открытые, расчищенные от леса участки, на которых стояли небольшие кентские деревушки; суровые густоволосые крестьяне в холщовых рубахах и широких штанах смотрели на путников дерзко и жадно. Один раз они увидели вдалеке справа башни Пензхерста, в другой — услышали низкий звон колоколов Бейхемского аббатства, а в остальном на протяжении целого дня им попадались только диковатые крестьяне, да убогие лачуги, да бесконечные стада свиней, жирующих на опавших желудях. Те толпы, что наводняли древнюю дорогу, остались позади; теперь им лишь изредка попадался прохожий — купец или гонец, направлявшийся в Бэттл Эбби, Певенси Касл или спешащий к южным городам.

Следующую ночь они провели в грязной гостинице, кишевшей крысами и блохами, в миле к югу от деревушки Мейфилд. Эйлвард изо всех сил чесался и бранился. Найджел лежал молча, не двигаясь. Для человека, усвоившего старые рыцарские догмы, мелкие житейские неприятности просто не существовали, замечать их было ниже его достоинства. Для иного рыцаря не могло быть ни жары, ни холода, ни голода или жажды. Броня, закрывавшая его душу, была так прочна, что защищала не только от больших бед, но и от малых; поэтому искусанный блохами Найджел мрачно лежал в неподвижности на своей постели, а Эйлвард корчился на своей.

До конца пути оставалось совсем немного, но на следующее утро, едва они снова тронулись в путь через лес, их ожидало приключение, вселившее в сердце Найджела самые безумные надежды.

По узкой тропинке, вьющейся среди дубов, ехал темноволосый человек с болезненным лицом; он громко трубил в серебряный рожок, так что они услышали его зов задолго до того, как увидели его самого. Он медленно приближался, останавливаясь через каждые пятьдесят шагов, чтобы огласить лес очередным зовом своей трубы. Путники поехали ему навстречу.

— Прошу вас, скажите, кто вы и почему трубите в рожок.

Человек отрицательно покачал головой, и Найджел повторил вопрос по-французски, на общем языке рыцарства, на котором в те времена говорил каждый благородный человек в Западной Европе.

Прежде чем ответить, человек поднес рожок к губам и издал еще один долгий звук.

— Меня зовут Гастон де Кастриер, — сказал он, — я скромный оруженосец благороднейшего доблестного рыцаря Рауля де Тюбьера, де Пестеля, де Гримсара, де Мерсака, де Леой, де Бастанака, который именует себя также лордом Понсом. По его приказанию я всегда еду на милю впереди него, чтобы подготовить всех к встрече с ним, и он желает, чтобы я трубил в трубу, но не из тщеславия, а дабы показать величие духа и всякий, кому случилось бы пожелать вступить с ним в бой, знал бы, что он едет.

С радостным возгласом Найджел соскочил с лошади и принялся расстегивать камзол.

— Скорее, Эйлвард, скорее, — торопил он лучника. — Едет странствующий рыцарь, он уже близко. Мог ли я ждать более достойного случая завоевать почести? Развяжи поклажу, пока я сниму одежду. Добрый сэр, прошу вас, предупредите вашего благородного, доблестного господина, что бедный английский сквайр умоляет его не пройти мимо и сразиться с ним по дороге.

Но лорд Понс уже показался среди деревьев. Это был огромный мужчина на невероятно крупной лошади, так что вместе они как бы загораживали собой всю темную арку, образованную кронами деревьев над тропой. Он был в полных рыцарских доспехах цвета меди, оставлявших открытым только лицо, да и то не все: видны были лишь пара надменных глаз и длинная черная борода, падавшая из-под приподнятого забрала на нагрудник. К гребню шлема была привязана маленькая коричневая перчатка, покачивавшаяся из стороны в сторону. В руках он держал длинное копье, на конце которого развевался красный значок с черной кабаньей головой; такой же знак был у него на щите. Он медленно ехал через лес, тяжелый, грозный, под глухой стук копыт боевого коня и бряцанье металла, а далеко впереди непрестанно раздавался звук серебряного рожка, призывавшего всех встречных признать его превосходство и величие и добровольно очистить путь, прежде чем он будет очищен силой.

Никогда, в самых безумных мечтах, не грезился Найджелу такой идеальный образ, и пока он сражался со своей одеждой, то и дело поглядывая на чудесного путника, он бормотал благодарственные молитвы доброму св. Павлу, который даровал своему недостойному слуге такую милость и привел его навстречу этому великолепному и учтивому рыцарю.

Но, увы, как часто чаша, уже поднесенная к губам, в последний момент выпадает из рук! Счастливому случаю суждено было вдруг превратиться в нежданную нелепую беду — такую нелепую и непоправимую, что всю остальную жизнь Найджел, вспоминая о ней, заливался краской стыда. Он стал быстро раздеваться и с лихорадочной поспешностью уже скинул башмаки, шляпу, чулки, камзол и плащ, так что на нем не осталось ничего, кроме розовой короткой рубашки и пары шелковых подштанников. В то же время Эйлвард проворно распаковывал тюк, чтобы достать и подать хозяину одну за другой все части доспехов, как вдруг оруженосец протрубил последний вызов прямо в ухо вьючной лошади. В одно мгновенье она развернулась и с драгоценным грузом на спине галопом помчалась вниз по дороге. Эйлвард вскочил на свою кобылу, дал шпоры и бросился за беглянкой. Так Найджел в один миг потерял все свое достоинство, лишился двух лошадей, слуги и снаряжения и оказался один-одинешенек, без всякого оружия, едва прикрытый рубашкой и подштанниками на дороге, по которой медленно приближалась могучая фигура лорда Понса.

Странствующий рыцарь, погруженный в воспоминания о девице, оставленной в Сент-Джине, той самой, чья перчатка болталась у него на шлеме, не заметил, что только что произошло. Поэтому глазам его представилась лишь благородная соловая лошадь, пощипывавшая возле дороги траву, и невысокий молодой человек, по всей видимости сумасшедший, потому что он стоял посреди леса с лихорадочно горящими глазами, почти совсем раздетый, в одном исподнем, а вокруг валялась его одежда. Такой человек не мог привлечь внимания лорда Понса, и тот невозмутимо продолжал свой путь; его надменный взгляд был устремлен вдаль, а мысли обращены к девице из Сент-Джина. Он смутно помнил, что маленький безумец в исподнем долго бежал без башмаков рядом с его лошадью, о чем-то прося, умоляя, что-то доказывая.

— Только один час, благородный сэр, самое большее — один час, и бедный английский сквайр на всю жизнь будет вашим должником. Благоволите придержать вашу лошадь, пока мне не вернут снаряжение. Неужели вы не снизойдете до того, чтобы скрестить со мной оружие? Умоляю вас, добрый сэр, уделите мне каплю вашего времени, обменяйтесь со мной парой ударов, прежде чем поедете дальше.

Лорд Понс нетерпеливо отмахнулся рукой в латной рукавице — так отгоняют назойливую муху, — а когда, в конце концов, Найджел стал слишком шумно выражать свои просьбы, рыцарь пришпорил своего огромного коня и, гремя, как кимвал, тяжелым галопом умчался прочь. Так он продолжал свой величавый путь, пока два дня спустя, не был убит лордом Реджиналдом Кобемом в поле недалеко от Уэйбриджа.

Когда после долгой погони Эйлвард поймал и привел обратно вьючную лошадь, он увидел, что хозяин в отчаянье от перенесенного унижения и обиды сидит на стволе поваленного дерева, закрыв лицо руками. Ни тот, ни другой не вымолвили ни слова — о чем тут было говорить? — и так, в угрюмом молчании, поехали дальше.

Однако вскоре им повстречалось нечто такое, что отвлекло Найджела от горьких мыслей: прямо перед ним поднялись башни какого-то очень большого здания, вокруг которого раскинулась невзрачная деревенька; от проходившего мимо крестьянина они узнали, что это — аббатство и поселок, воздвигнутые на месте битвы. На низком мостике они придержали лошадей и заглянули вниз, в ту самую долину смерти, со дна которой и теперь еще, казалось, поднимаются кровавые испарения. Там, внизу, рядом со зловещим озером, среди редкого кустарника, покрывавшего лысый склон вытянутого холма, сражались некогда в долгой беспощадной битве два благородных соперника, и наградой победителю были просторы Англии. Вот здесь, на склонах невысокого холма, то разгораясь, то затухая, час за часом шел жестокий бой, пока не полегло, так и не отступив ни на шаг, все войско саксов; король и его придворные, крестьянин и воин остались каждый на своем месте — там, где бились. И теперь, когда позади были невыносимые тяготы, тяжкий труд, лютая тирания, буйные мятежи, безжалостное угнетение, промысел Божий свершился: на мосту стояли бок о бок норманн Найджел и сакс Эйлвард; в сердцах у них была дружба, в душе — уважение друг к другу; стояли они под одним знаменем и шли на общее дело — сражаться за свою родную старую Англию.

Их долгий путь подходил к концу. Перед ними раскинулось синее море, усыпанное пятнышками белых парусов. Едва выйдя из лесистой равнины, дорога взлетала на меловой холм, к его упругим травам. Справа, вдали, возвышалась мрачная крепость Певенси, приземистая и неприступная, похожая на груду огромных необтесанных камней; за парапетами ее поблескивали стальные шлемы, а над ней гордо реяло королевское знамя Англии. Под ногами у путников лежала ровная, поросшая камышом болотистая равнина, на которой подымался один-единственный холм, увенчанный башнями, а невдалеке от него щетинились, вставая прямо из зелени, мачты судов. Найджел из-под руки посмотрел на холм и пустил Поммерса рысью. На холме стоял город Уинчелси, и там, среди разбросанных по склону холмов, его должен был дождаться доблестный Чандос.