- Покоя, - бросил Арэн.
Тем временем воины подступились к шарашам в тыл и битва закипела с новой силой.
Никогда прежде не доводилось Арэну хлебнуть такой злости и агонии. Будто сам Ашлон Мечник наполнил головы северян яростью. Воины рубились, кололи противников мечами, напирали, забывая об осторожности. Сам дасириец старался не подпускать к себе никого, держа людоедов на расстоянии длины клинка. В лицо дышало жаром, будто от раздутого кузнечного горнила. Лицо застила пелена, бесконечная пляска, которой сошлись северяне и шараши. Больше не мелькали впереди гигантские фигуры воинов-защитников, вспышки магии становились все реже. Ни одна битва не может длиться вечно, вспомнились дасирийцу слова отца, иначе она превратится в ленивую возню двух мух, что запутались в меду.
Силы северян истощались, воины падали один за другим, как скошенные по чьей-то злой воле. Арэн и сам был на последних силах. Однако, медленно, но не отступая, северяне отталкивали шарашей все дальше от спасительной дыры в стене, через которую те вломились в город. Среди шараяновых отродий больше не было ни троллей, ни великанов, но людоеды до сих пор превосходили артумцев числом. Шараши не знали усталости, бездумно лезли вперед, с одной только целью - набить брюхо, оттого и становились легкой целью. Те, что ходили на двух ногах, действовали иначе: сразу по нескольку наваливались на жертву и нашпиговывали ее ржавыми лезвиями и копьями, а то и вовсе расстреливали со стороны, заняв позиции за полу обвалившимися стенами домов.
Когда огонь оказался совсем близко, людоеды засуетились, почуяв неладное. Северяне же, напротив, приободрились. Арэн услыхал воинственный клич Росомахи, которая всегда была где-то поблизости. Мужчины подхватили ее призыв, подхватил и Арэн, салютуя ей мечом, хоть сомневался, что северянка могла углядеть его в сражении. Откуда-то издалека, там, где огонь с запада готовился захлопнуть капкан для людоедов, послышался ответный многоголосый клич.
- Нужно вытащить Берна! - прокричал кто-то. - Пробить тропу живым!
- Никто там не выживет, - отозвался Варт. Он тоже оказался рядом. Северянину перепало с лихвой: его наполовину оторванное ухо болталась на тонком клоке кожи, голову раскроил шрам.
- Нужно хоть попытаться, - вмешался Арэн. Знал, на что шел, не мог смолчать. - Если они живы до сих пор, значит, боги проявили милость. Нельзя ею пренебрегать
Взгляд Варта был красноречивым. "Он бы с радостью растерзал меня тут же, - подумал дасириец. - Выпотрошил бы, как рыбину".
- Нехорошо Конунга бросать, - выступила Росомаха. Воительница будто нарочно дразнила северянина, специально говорила ему наперекор. И, хоть она ни словом о том не обмолвилась, Арэн не сомневался, что у северянки на то была своя причина. - Я пойду, а кто не боится зад пришмалить - пусть за мной ступает.
Сказав это, торопливо пошла прямо на огонь. Арэн заметил, что здесь почти не осталось живых людоедов. Тех, что остались за пламенным капканом, добивали воины. Часть северян пошла за Росомахой, к удивлению Арэна - бо́льшая часть. Но он и сам примкнул к воительнице. Теперь ничто не заставляло его лезть на рожон, но и лучше сунуться в огонь, чем после, на страсти, вспоминать, как струсил. Арэн хмыкнул: отец бы гордился им, увидь теперь. Отважный и храбрый, идущий на смерть с гордо поднятой головой. Только в одном дасириец бы ни за что не признался родителю.
Заглядывая в глаза смерти, он все больше боялся умереть. И чем ближе подходил к огню, тем ярче видел за ним собственную смерть.
Пламень жадно набросился на стены домов, рыжие языки взялись лизать гранитные статуи. Дасириец не знал, что за неведомая сила поможет им пройти через стену огня, но не сомневался, что стоит подступиться ближе - и тот сожрет их.
- Там брешь есть, - сказала Росомаха, когда воины подошли настолько близко, что пот градом катился по их лицам. Она указала в сторону дома, часть которого бесформенной грудой камня оплыла на улицу, часть уже поддалась огню. Но в остатке стены действительно виднелась узкая трещина.
Росомаха первой протиснулась в нее - щель оказалась такой узкой, что не каждый северянин протиснулся бы в нее. Те, что были мельче ростом, пошли первыми, с ними и Арэн. Остальные взялись пробивать проход шире.
Внутри дома, крыша которого частично сохранилась, было задымлено и нестерпимо воняло гарью. Арэн отвернулся, когда увидал в углу человека. Огонь как следует полакомился им: кожа стала пеплом, череп обгорел до самой кости, почерневшее мясо осталось только на ребрах.
Дасириец старался не дышать ртом, закрылся рукой и спрятал нос ладонь. Росомаха вела их: сперва они прошли до конца комнаты, где пришлось буквально перепрыгивать через охваченный огнем дверной проем, потом вверх по лестнице, потому что на первом этаже, там, где должен был быть лаз, путь загородили остатки упавшей крыши. Арэн мысленно поблагодарил богиню удачи - приди они немного раньше, полегли бы все. Но и ступени вверх стали последними для нескольких. Примерно на половине пути лестница провалилась, забирая в брешь двоих северян. Острые края досок вспороли мужчин, и те исчезли из виду. Следом рухнула вся нижняя часть лестницы, и огонь жадно пополз к ней, будто почуяв, что ему найдется чем поживиться на куче досок. Тем северянам, которые не успели перешагнуть, пришлось воротиться назад, остальных поторопила Росомаха.
- Не выберемся - все тут сгорим, - прикрикнула она.
Никто не роптал, не стал винить женщину, что завела их на погибель. Воины послушно шли за ней, кто как подбадривая друг друга. Один сказал, что когда вытянут Берна, тому придется расщедриться на пару кулаков хорошего хмеля, остальным эта идея понравилась, и северяне громогласно сошлись на том, что никак не меньше, чем по бочонку на человека.
- А чужестранцу два, - гоготнула где-то впереди Росомаха, и добавила тут же: - Чтоб, когда уедет, похмелье ему долго об Артуме напоминало.
Арэн подхватил общий беззлобный хохот.
На втором этаже нашлась кладовая, полная всякого рабочего инструмента. Там же нашлась и кособокая, но довольно крепкая приставная лестница. По ней северяне спустились вниз: эта часть дома почти полностью обвалилась, открывая воинам все, что творилось внутри огненного кольца. Дожидаясь, пока подойдет его очередь спускаться, дасириец осмотрелся. Он не сразу понял, что за белый шар покрывает почти всю часть улицы. Огонь, казалось, выел все, что нашел. Арэн видел высокую пламенную воронку, что поползла дальше, в южную часть города. Как за короткое время он так запросто погубил все, чего коснулся?
Уже когда воины, стараясь держаться вместе, пошли вперед, дасириец понял, что было белым покрывалом мостовой. Под подошвами сапог хрустели кости. Человеческие ли или людоедские - огонь уровнял всех, собрав в один бесконечный могильник. Воины потихоньку осеняли себя охранными знаками и шептали прощальные молитвы, прося Гартиса явить милость заступникам Сьёрга.
Зайдя немного дальше, стало ясно - не спасся никто. Воины уже собирались воротиться домой, когда Росомаха велела всем умолкнуть, настороженно прислушиваясь. Стоило ей сделать это, как Арэн тоже услыхал звуки: хриплые, будто стонал древний старик. Доносились они откуда-то с западной части, там, где на месте домой остались обгоревшие и поплавившиеся каменные заслоны. Северяне рванулись туда, позабыв об осторожности.
Когда каменная гора дрогнула, дасириец решил, что земля под Сьёргом снова растревожилась, но уже через мгновение он понял, что ошибся. Валуны спешно собирались, будто их тянула один к одному неведомая сила. Вот они собрались в грузное тело, выстроились руками и ногами. И гигант встал, ожившим безголовым колосом. Дасириец мысленно помолился, чувствуя - силы его иссякли. И откуда все напасти? Шараши, гиганты, тролли, существа в темных мантиях и те, то рвали глотки живым... А теперь еще и это. Неужто боги ослепли или Артум попал в немилость всем сразу?
- Боги помогите нам! - раздался первый крик, и тут же оборвался метким ударом каменного кулака.
Гигант повернулся к воинам торсом и зашагал к ним. Каждый раз, когда его ступня встречалась с землей, раздавался грохот, по каменной мостовой расходились трещины. Казалось, что создание из камня идет послушное чьей-то злой воле. Словно почувствовав, что людишки собираются уносить ноги, существ поторопилось, неся на северян тараном. Люди бросились в рассыпную, те же, кто замешкался, нашли смерть. Когда великан чуть было не настиг кулаком и Арэна, дасириец увидал наполовину зажатую камнями фигуру. Человек бы густо перепачкан кровью, но понемногу сопротивлялся, пытаясь высвободиться из плена дивой клетки. Дасириец узнал край скореженого нагрудника с оттиском медвежьей лапы, а потом и самого северянина. Берну, в отличие от остальных, кому отмеряно было стать нынче пеплом, везло. Если можно назвать везением незавидное положение вождя. Но дасириец не мог ему помочь - ему едва хватало сил, чтоб уворачиваться от ударов гиганта. Он видел Росомаху, которая, видимо тоже увидев Берна, попыталась отбить вождя. Женщина плутала между ног великана, то и дело с грохотом лупила по его ногам набалдашником цепа. Тот даже не реагировал, только продолжал размахивать ручищами в стороны и топать ногами, точь в точь как тот гигант, которого распотрошил призрачный орль. Но северянка не унималась, без устали продолжая колошматить великана цепом.
Когда дасириец увидал пламя за спиною гиганта, он решил, что пламенный вихрь воротился. Будто вдобавок ко всем несчастьям не хватало еще и огня. Каменный великан наверняка всех тут положит. Только вихрь приближался слишком быстро, чтоб дасириец не нашел в том странного. Но разглядывать толком, что и как, не давали кулаки великана: дважды уже он едва не пришиб дасирийца, но тому удалось вовремя уйти в сторону.
А вихрь все приближался. Только теперь его очертания отчего-то тоже сделались похожими на человеческую фигуру. Наверное, башка перестала отличать реальное от надуманного, решил дасириец, уже почти готовый сдаться. Доспех и меч сделались невероятно тяжелыми, и если клинок он выбросил почти сразу, - что могла сделать железная лента против каменного увальня, против которого была размером с шило? - то от брони избавиться не мог. Снять нагрудник в такой суматохе? Каждое промедление означало верную смертью, а расстегивать крепления на бегу Арэн не смог бы, даже захоти того всем сердцем. Вспомнился Раш, который любил приговаривать, что железная скорлупа хорошего воина лишает скорости, а против ловкого противника будет бесполезна.
Когда пламень достал улицы в том месте, где она уже хорошо просматривалась, Арэн убедился, что разум не сыграл с ним злых шуток. Но одновременно с тем, огненный великан сошелся каменным, в голове дасирийца будто разом загудели все голоса и звуки мира. От нестерпимой боли Арэн упал, зажал уши ладонями, будто это могло помочь заглушить вакханалию. Он не видел, что творилось вокруг, только изредка расцветали где-то яркие всполохи и слышался скрежет железа, словно сам Ашлон пристроился рядышком, и точил свой клинок. Боль в конец доконала дасирийца, мир поплыл, колыхнулся и провалился в разноцветное облако тумана.
Очнулся Арэн так же стремительно. Он торопливо поднялся на ноги, - в голове еще вспыхивали отголоски минувшей боли, но они скорее досаждали, чем мучили, - осмотрелся, выискивая выживших. Теперь часть улицы была полностью развалена, дома рухнули, в том месте, где сохранились остатки жилища, через которое Арэн с остальными воинами перешел за огненный частокол, теперь остался пустырь, за которым виднелся разрушенный город. Судя по печально картине догорающих домов, Сьёрг досталось всей мерой. Немало пройдет времени, прежде чем город заново расстроится.
Исчез и каменный гигант, только осколки гранита, густо посеянные вокруг, напоминал Арэну об увиденном. Что сталось с огненным - дасириец не знал. Убили они друг друга или победитель покинул догорающий город?
Услыхав уже знакомое хрипение, Арэн насторожился. Неужели опять? Дасириец повернулся на звук и увидел человеческую ладонь и ногу, что торчали из каменной насыпи. Ладонь шевелилась, пальцы безуспешно пытались собраться в кулак. Арэн поспешил на помощь. Камень за камнем высвободил сперва голову человека. Берн. Везучий сукин щенок, подумал дасириец, помогая северянину встать на ноги, как только прибрал последний камень. Выглядел северянин неважно: его вторая рука вывернулась в обратную сторону, из локтя торчал обломок кости, часть лица залила кровь, вперемешку с пеплом. Идти сам Берн не мог, как ни старался Арэн помочь ему своим плечом: он даже не мог встать на ноги, волоча их за собой бесполезными плетьми. Арэн мало смыслил в лекарских премудростях, но повидал многое, чтоб догадаться - ноги северянина тоже сломаны. Одним богам ведомо, как он оставался жив, многие воины помирали и от половины тех ран, которые навалились на тело вождя.
Дасириец еще раз осмотрелся. Битва миновала или ушла так далеко, что с того места, где стоял Арэн, ее было не видно и не слышно. Одной погибели не миновать, а дважды не помирать, вспомнил дасириец присказку иджальцев, снял нагрудник и тяжелые поножи, потом, стараясь не разбередить раны Берна, снял все тяжести и с северянина. Только прежде, чем уходить, отыскал меч: хоть тот и был громоздким, Арэну не хотелось расставаться с полюбившимся клинком. Дасириец нашел его быстро, благо, осколок огненной звезды в рукояти сверкал, точно раскаленная головня. Но лезвие погнулось и, случись что, от него будет мало проку. Кое-как Арэн пристроил меч у пояса, взвалил Берна себе на спину и двинулся назад, туда, где вдалеке виднелся кованный язык пламени на крыше храма Эрбата. Жрецы Огненного мало славились лекарским мастерством, но выбирать не приходилось: Берн мог опуститься в мертвое царство в любой момент.
Не успел Арэн пройти и двух десятков шагов, как на глаза ему попалась Росомаха. Женщина лежала ничком, голову ее расшиб камень, что валялся тут же рядом. В затылке северянки угнездилась кривая дыра, а кровь вперемешку с серыми комками ореолом растеклась круг головы Росомахи. Дасириец не нашел в себе сочувствия, подумав только, что сегодня насмотрелся на бессмысленные смерти на десять жизней вперед. Сюда бы парочку менестрелей да трубадуров, чтоб поглядели, какой бывает битва: нет в ней ничего прекрасного и величественного, только кровь и тела изувеченные. Да только все равно ведь прибрешут, хоть бы и собственными глазами увидали. Людям надобны герои. Арэн криво усмехнулся собственным мыслям, сделал короткую передышку, и двинулся дальше. Принцессы на нужник не ходят, воины головы секут направо и налево. Дасириец вспомнил, как в пылу битвы хватанул мечом своего же, поежился, борясь с усталостью.
- Дал бы ... - раздался голос Берна. Он не выговаривал почти половины букв, но дасириец слушал внимательно, - ... померь мне.
- Придумал ты, - огрызнулся Арэн. - Припомнишь об этом, когда будем дела наши общие думать. А пока силы береги.
Ему почудилось, что в коротком булькающем звуке, которым ему ответил вождь, слышалась насмешка.
Раш
Прав был Берн, когда говорил, что ничто не сокрушит подземный ход.
Раш шел туда, куда его вела узкая лента коридора, стараясь двигаться как можно быстрее. Бежать не мог - подземный ход постоянно вилял, точно рыли его вечно хмельные землекопы. Дважды ход так круто заворачивал то влево, то вправо, что Раш начал сомневаться, туда и в итоге выйдет. По его подсчетам, но прошел уже порядочное расстояние, а конца коридору все не было.
Этим проходом пользовались не часто. Земля под ногами была сырой и рыхлой, за все время карманник не напоролся даже на самую мелкую летучую мышь. Пару раз угодил головой в рваные сети паутины, которые спускались с потолка, словно прохудившиеся пологи. Факел вскорости потух, но Раш без него хорошо различал путь.
Карманник понял, что пришел, когда дорогу загородила деревянная дверь. Раш навалился на нее плечом, уперся ногами и поддался вперед. Ноги соскользнули на грязи и он едва успел спохватиться, чтоб не упасть следом. Только с третьей попытки нашел более-менее твердый упор, и снова толкнул дверь плечом. В этот раз она уступила, раскрываясь нехотя и с громким скрипом, словно зевнула после долгого сна. К тому времени, как дверь раскрылась ровно настолько, чтоб карманник мог протиснуться в щель, его плечо занемело.
Снаружи было темно, словно он шел подземным ходом целый день до вечера. В тяжких тучах плясали молнии, пока еще безмолвные предвестницы ненастья. Раш не стал гадать откуда взялась резкая смена погоды, когда утро предвещало погожий день; вместо того поспехом осмотрелся, выискивая Белый шпиль - башня, как и говорил Берн, была совсем рядом. Острый пик, увенчанный огненной звездой, терялся за тучами, отчего карманнику показалось, что небо опустилось ниже.
Трясти перестало, зато в спину пахнуло жаром; оказалось, вышел Раш совсем рядом с тем местом, где собирались встретиться две огненных стихии. Так близко, метнулась мысль. Если не поторопиться, он может стать заложником у пламени. С другой стороны, - Раш снова глянул на Белый шпиль, - башня может стать хорошим укрытием, если шараши прорваться так далеко. Но, если уж северяне не смогут удержать людоедов, их с Хани так или иначе достанут, хоть бы они и забрались на самый верх. Все решало время.
Больше карманник не медлил. Здесь, в отличии от северной части города, почти не было разрушенных домов. Словно землетрясение нарочно пощадило часть столицы Северных земель. Или не успело сюда добраться.
Миновав квартал, повернул налево. Здесь его встретили несколько добротных хозяйственных построек. Из одной валил густой черный дым, несло копотью и слышалось слабое блеяние овец. Раш бросился ко второй, более высокой и длинной, откуда раздавалось перепуганное ржание лошадей. Стараясь не вдыхать дым, который взял пленом весь окрест, Раш буквально в два шага заскочил в конюшню. Сбоку, там, где здания соприкасались стенами, уже сочились струйки дыма. Животные рвались из стойл, били копытами в загородки. Раш увидел белую рогатую кобылу, ту самую, на которой ездила Хани. Бросился к ней, памятуя, что кто-то из воинов говорил, будто рогатые артумские кони вдове выносливее. Если так, тогда им вполне хватит одного коня, чтоб удрать, тем более карманник так или иначе не собирался давать девчонке возможность ехать одной. Еще не хватало, чтоб сбежала после всех-то трудов.
Когда до стойла оставалось всего несколько шагов, жеребец, в соседнем загоне, разбушевался не на шутку. Раш слишком торопился, чтобы заметить, что загородка стойла держалась уже лишь на одной петле. Прежде чем карманник понял, что сталось, раздался грохот, звук треснувшего дерева и Раша отбросила на пол половина сломанной загородки.
Карманник пролетел до противоположного ряда загонов, со всего размаха налетел спиной на дверь. Из глаз брызнули искры, будто чудаковатому фокуснику вздумалось устроить фейерверки прямо под носом карманника. Раш не спул отползти в сторону: жеребец, почуяв свободу, вырвался из стойла. Карманник почувствовал тяжелый дар в грудь. В уши отдало хрустом лопнувших костей.
Раш согнулся пополам, отчаянно хватая воздух, пытаясь сделать вдох. Эхом доносился частый стук подков. Ребра, пытался думать карманник, превозмогая боль. В груди будто поселился выводок ядовитых гадов: нутро горело, ныло, стонало. Наверное, от удара кости задели легкие? Во рту появился соленый вкус крови. С губ сочилась слюна пополам с кровью.
Сознание быстро покидало голову. Раш перекатился, попробовал встать на четвереньки. Не вышло: руки перестали слушаться, сделались ватными. И что теперь? Даже если выйдет добраться до девчонки, без лекаря он нежилец.
Первый вдох вместе с глотком жизни принес новую волну боли. Но Раш нашел в себе силы подняться. Перед глазами плыло. Белая кобылицы Хани смотрела на него ясными голубыми глазами, и карманнику даже чудилось в них сочувствие. Он снова сплюнул - в этот раз крови было больше. Стараясь вдыхать мелкими порциями, Раш добрался до лошади: она была в сбруе и завернула в шкуру на северный манер. Кто-то предусмотрительно перебросил через спину лошади пару дорожных мешков, прикрепив их ремнями для верности. Глядя на пузатые сумы, Раш решил, что внутри приличный запас еды. Или награбленного. Может, Хани и сама собиралась сбежать? Такой оборот пришелся бы на руку.
Боль напомнила о себе, и о том, что ему теперь поможет только чудо. Впрочем, девчонка всегда носилась с мазями и бальзамами, Раш помнил, как он перевязывала раненых. Может, ее ухода хватит на то время, пока они найдут какого-нибудь служителя, благо, что теперь не было нужны ломать голову, чем после расплачиваться за исцеление. В "Лошадиной голове" всегда толпилась куча сброду, путников и пилигримов. Если боги смилостивятся...
- Не больно-то они нынче щедры, - прохрипел карманник, взял лошадь под уздцы и вывел прочь, пока животное не взбесилось окончательно.
Несколько раз кобыла норовила вырваться, наклоняла голову на бок, собираясь боднуть, и карманнику пришлось съездить ей по морде. Почуяв силу, жеребица успокоилась. Раш взобрался на нее. Без стремян это заняло больше времени и отняло половину оставшихся сил. Но с другой стороны то было хорошим вестником: если бы кости взаправду изрешетили легкие, он сдох бы раньше, чем влез на спину лошади.
Приободрившись, Раш тронул бока жеребицы коленями и животно начало торопливый подъем вверх, длинный чередой ступеней, что тянулись до самого подножия башни. Карманник разрешил себе на минуту прикрыть глаза, расслабленно повиснув на животном. Нужно сберечь силы, все, что остались. И еще помолиться богам, чтоб сжалились и сотворили чудо, потому что Раш до сих пор не мог придумать, какими обманом попасть внутрь.
Когда позади остаось две трети пути, жеребица встревоженно заржала, часто запряла ушами, точно чувствовала неладное. Раш поторопил ее, хлопнув по крупу. Это помогло, но не на долго. Через ару десятков ступней, она снова заржала, нороя встать на дыбы, и карманнику пришлось слезть. Если она взбрыкнет и сбросит седока, тогда жизнь его сделается смертельно короткой. Но и отпускать животное было нельзя. Раш потянул ее за собой, и, несмотря на все сопротивления, все ж вывел на округдую площадку, мощеную гранитом и с выложенной из белого мрамора восьмиконечной звездой. Дав себе короткую передышку, Раш привязал коня кдеревянной стойке, и подошел ко-входу в башню: двустворчатые двери высотою в два человеческих роста, непроходимой преградой встали на его пути.
- Эй, белый вороны! - закричал Раш что есть силы, - впустите путника переночевать!
Он не удивился, когда ответом ему стала тишина. Но злость от того, что весь путь пройден напрасно, черной змеей жалила сердце, заволакивала разум. Раш попробывал противиться ей, стараясь не думать о боли в груди. Теперь она стала частой и с каждым разом проникала в него все вильнее.
- Впустите меня! - Он сжал кулаки, чувствуя себя совершенно беспомощным. Будто стоит перед неприступной каменной глыбой, которую нельзя ни с дороги прибрать, не взобраться на нее. - Берн-Медведь сказал, что разнесет вашу харстову башню на груду камней, если не впустите меня.
От крика карманник зашелся кашлем, едва не задохнулся от осторого укола будто в самое сердце. Но отступать было некуда. Карманник прижался к двери спиной и принялся колотить в нее пяткой, методично, пока станет сил. Потом снова принялся бить кулаками, пока кожа на комтяшках не лопнула. Уда ха ударом на дверях оставались новые кровавые брызги, но Раш почти не чувствовал боли.
А потом... С той высоты, куда его занесла клятва северному вождю, Сьёрг лежао перед ним как на ладони. Раш видел разжиревшие огненные вихри, которые уверенно двигались друг другу на всечу, видел густой дым над городом, клоки пара, что то и дело вырывались из-под земли. Где-то теперь его товарищи? Живы ли? Раш не решался о том думать. То понапрасну терзать себя, когда его собвтсвенное положение незавидно. В Белый шпиль не попасть. Осознание собственной глупоости и самонадеянности, - и о чем только думал?! - семихвостой плетью хлестало Раша по гордыне. Снова и снова он задавался вопросом, почему пошел сюда, почему согласиля на уговоры Берна, хоть интуиция с завидной настойчивостью твердила: ничего не получится, только згинуть зазря.
Так зачем же пришел?!
Карманник медленно сполз на землю, завыл, когда агония боли разошлась вширь. Ему даже показалось, что еще немного - и легкие его разорвуться. Сердце грохотало в груди, билось за ребрами, словно пойманная вольная птаха.
- Хани! - позвал он, почти не веря, что она услышит. - Хани, открой эти треклятые двери! Я пришел за тобой!
На крик ушли остатки сил. Но еще можно было взобраться на лошадь и попробоватьвернуться вниз, туда, где остались Миэ и Арэн. Встретить войстко шарашей лицом к лицу и прихватить парочку тварей за собою в Гартисово царство. Геройская смерть, мать бы, наверняка, осудила его за такое расточительство себя. Хотя, там, откуда пришел карманник, ему не светило ничего, кроме рабства или смерти, в лучшем случае. В худшем... Раш горько усмехнулся, утерев тыльной стороной лалони кровь с губ. Лучше уж смерть.
"Тут и подохну, под дверью, как пес, которого в ненастье на двор выгнали", - подумал карманник. Прише за девчонкой, дал клятву. Вечно угрбмая беловолосая северянка теперь казалась ему такой же доалекой, как огненная звезда в пике башни.
Двери скрипнули, и медленно поползли вперед, раскрываясь. Раш отполз в сторону, ту же мысленно обозвав себя сотней самых отборных бранных слов, за то, что раскис и перестал бороться. Он отчего-то даже не сомневался - впустила его Хани. А раз так, значит не все потеряно.
Внутри было мертвецки холодно. Здесь как будто поселился сам Снежный и дочь его Мара. Винтовая лестница, свернутая тугой змеей, будто выточенная из чистого льда, убегала вверх и терялась в темноте. Проверять, взаправду то лед или нет, времени не было. Раш поспешил наверх. Он шел и шел, а ступени будто сыграли с ним злую шутку: казалось, что чем больше шагов делает Раш, тем длиннее становится лестница. Вот уже и нижнюю ее схоронила рассеянная мгла, а впереди ни намека на просвет. Но карманник не останавливался даже чтоб перевести дыхание. В конце концов, он так привык к боли, что почти перестал замечать ее, охая только от особенно резких уколов.
Только когда он миновал не один десяток пролетов, понял, что идет будто на чей-то неслышный зов. Раш ни разу не был в Белом шпиле, но отчего-то знал, что там был малый зал для трапезы, а двумя этажами выше - комната, где варили зелья и делали настойки. Туда и свернул. Заглянул внутрь - нет ли кого? Внутри было несколько столов, один из которых весь заставленный посудой, горшками и мазями и остатками вываренных трав. Карманник подошел ко второму, туда, где на решетке над миниатюрной жаровней, стояла глиняная посудина. Понюхав, карманник остался доволен - пахло мятой и ромашкой. Он выудил из-за пазухи настойку хасиса, которую дала таремка, - хвала богам, лошадиное копыто не попало по склянке, - влил в травяной отвар ровно половину и поскорее закупорил настойку обратно. Терпкий запах дурманного хасиса щекотал ноздри, подстегивая остановиться, прикорнуть, окунувшись в дурман.
Карманник вдохнул поглубже, поспехом слил отвар в глиняную бутыль, закупорил ее и только после снова вдохнул. На третьем столе толпились пустые склянки. И за отвар спасибо, подумал Раш, проглотив разочарование. Он надеялся найти хоть какую целебную настойку и почти не сомневался, что если как следует поискать, такая сыщется, но время не ждало.
Змеистая лестница снова понесла его вверх. Еще выше, еще, говорил он сам себе, минуя пролет за пролетом, даже не стараясь остановиться и подумать - а верный ли путь? Будто шел, следом за той самой ниткой, которой прекрасная Лассия указала путь своим служителем, когда тех прибрал к рукам Гартис. Так гласила легенда.
Чем выше поднимался карманник, тем больше ныло в груди. Он то и дело сплевывал кровь, думая, что теперь-то никому не составит труда выследить незваного гостя - алый след тянулся за ним, будто безмолвный предатель. Странно что до сих пор никто не вышел наперерез, ни одна старая белая ворона не раскаркалась, не выдворила чужака. Раш почему-то не сомневался, что то не фергайры проявили радушие, впустив гостя, а девчонка-северянка. А если так, нужно спешить вдвое больше. После всего, не хватало только попасться колдуньям на расправу. Слишком свежо еще вспоминался рассказ Берна и печальная участь матери Хани.
Он повернул там, где ему подсказал безмолвный проводник. В арке стояла темень, но откуда-то спереди несло жаром, будто из бани. Воздух сделался сухим, глаза жгло, словно в них понапихали заноз.
Но Раш, как бы не близка была цель, не спешил торопиться. Он успел заприметить тень. Легкий силуэт, который никто и не смог бы отличить в густых сумерках коридора. Но только не Раш. Он остановился, замер, стараясь не выдавать себя, хоть теперь это уже не имело значения. Тот, кто укрывался в тенях, не мог не слышать хрипы, что вырвались из его груди. И он наверняка подготовился к встрече. Интересно, кто бы то мог быть?
Мгновение или немного больше, Раш не слышал ни единого звука. В эту части Белого шпиля почти не доносилось никаких звуков разгромленного города. Здесь всецело хозяйничала тишина. И, судя по тому, что незваный спутник не спешил ее нарушать, он был не так прост. Но все же шорох, несмелый и вкрадчивый, расслышать удалось. Ровно за спиной, карманник мог биться об заклад, что волосы на затылке растревожило неосторожное дыхание.
Он ушел влево. Вовремя: в тот же миг безмолвие прорезал шелест. В темноте, на тонком лезвии отразился туман, которым будто бы взаправду полнилась тонкая филигрань по всему клинку. Карманник увернулся снова, безошибочно угадав, куда целил противник. А тот, будто чуя, что уловки его не работают, изощрялся все сильнее: заходил во фланг, целил то в живот, то в шею. Несколько раз Раш едва успевал отпрянуть, чтоб не напороться на причудливо косой наконечник лезвия.
- Ашарад! - Раш так удивился, что и сам не понял, как произнес слово в полный голос.
Противник остановился; теперь-то карманник видел его. Высокий, с непропорционально длинными руками и ногами, мог бы запросто сойти за кого-то из Народа драконов. Но руки его, перебинтованные темными лентами, были когтистыми, с пальцами почти одной величины. И их было ровно по шесть, Рашу не было нужды считать. Он знал таких и знал, кто они.
Спина похолодела, лоб укрылся испариной, когда противник поддался вперед, сверкая алыми двумя парами алых глаз: одна там, где ей и положено быть, а вторая, более мелкая, на висках. Увидав накрепко зашитый рот, Раш окончательно уверился, что не ошибся.
И от того сделалось еще страшнее. Такого липкого ужаса он не чувствовал даже когда довелось выйти один на один с шамаи-волком.
Лезвие ашарада скользнуло в сторону, точно тень. Тот, что держал его, чуть склонил голову на бок, присматривался к человеку, что стоял перед ним. Раш же не стал медлить. Шансов выжить в поединке с четырехглазым противником, у него не было. Но при нем еще осталась последняя уловка и карманник решил не медлить с ней.
Наполовину порожняя склянка с хасисом лежала в суме у пояса. Раш резанул по ремешкам, которыми сума держалась пояса, присел, перехватив ее свободной рукой, чтоб не разбилась раньше срока. Но и четырехглазый не дремал. Он подпрыгну, ноги его оторвались от пола на добрых пару футов, а после наскоком налетел на Раша, наотмашь свистнув клинком, точно косой. Острый крах скользнул по уху карманника. Не обращая внимания на новую порцию боли, Раш нырнул под руку четырехглазому, сделал вдох, изловчился и разбил мешок со склянкой хасиса прямо тому об голову. На удар вышли последние силы. Карманник почти чувствовал, как надрывно стонут ребра.
И отскочил назад, отступая, пока ноги не очутились у края лестницы.
Четырехглазый покачнулся, потрогал себя за лицо, по которому уже растекалась дурманящая настойка. Раш, как ни старался, тоже чуял запах. Голова закружилась, точно от крепкого хмеля. Соблазн отдаться неге, в которой не было ничего, кроме забвения, подкрался и взялся нашептывать на ухо: вдохни, сделай сладкий глоток успокоения, усни. Карманник с трудом проморгался, достал из-за голенища сапога второй кинжал, и пошел на противника. Тот пошатывался, алая пелена в его глазах потухла, смертоносное лезвие притихло.
Раш наскочил на него, как вихрь. Еще не веря в свою удачу, нанес несколько ударов, то левой рукой, то правой, целя в шею. Создание закачалось, поливая его кровью, вдвое гуще человеческой. После десятка ударов четырехглазый упал, выкатив глаза, будто бы до самого конца гадал, как так вышло, что хилый противник так запросто одолел его. Раш бы и сам подумал о том на досуге, но не стал испытывать терпение богов. Если им было угодно подыграть ему сейчас, это не значило, что за следующим поворотом он не встретит свою погибель.
Но зато у него был ашарад. Раш взял меч, который вывалился из рук мертвеца и теперь сиротливо лежал в стороне. Черная сталь клинка зловеще светилась даже в темноте. Раш видел свое отражение в ней и тронул пальцем самый кончик. Кожа треснула, тут же выпустив струйку крови. Несколько камель скатились по острой кромке. Ашарад... Странный клинок, рукоять в два локтя и ровно столько же - лезвие. Ни гарды, ни украшений. Рукоять обернута мягкой коже, что остается теплой даже если ее долго не касалась ладонь. Там, где ковали эти мечи, говорили: тот, кто носит за спиной ашарад, ходить за руку со смертью.
Но времени пристроить клинок, как положено, не было. Равно как и не было подходящих ножен и лямок.
Карманник переступил через мертвеца, стараясь не попадать ступнями в кровь, и двинулся дальше. Коридор закончила одной единственной дверью, из-под которой выбивалось неясное свечение. Раш на всякий случай удобнее перехватил рукоять ашарада и толкнул дверь ногой.
В лицо пахнуло жаром, словно встал на самом краю Гартисовой огненной мучильни. Однако, пламень в комнате был лишь один - догорающий факел в держаке у двери. У противоположной стены, нахохлившись, сидел уродливый птенец. Теперь он сделался едва ли не вдвое больше, из густого алого оперенья выглядывал острый крючковатый клюв. Раш осмотрелся, прикрыл за собою дверь.
Хани лежала на полу, согнувшись вдвое, словно котенок. Он почему-то вспомнил, что за время их путешествия она всегда любила спать именно так чтоб колени непременно чуть не доставали лба. Но карманник знал, чувствовал - она не спит. Присел около нее на колени и осторожно тронул плечо. Девчонка не шевельнулась. Он легонько тряхнул ее за плечо и тело поддалось, откинулось назад. Рука беспомощно сползла на пол.
Глаза уставились на него. Глаза того самого цвета, какими бывают дасирийские незабудки.
- Хани. - Раш погладил ее по щеке - вдруг она только парализована чародейством. Каснулся запястья, после - шеи в том месте, где под кожей дрожит артерия.
Тишина. Только губы на миг дрогнули, разомкнулись в странном подобии улыбки.
- Хани, Хани! - Раш тряхнул безжизненное тело, притянул к себе, ухватил в ладонь белые косы. Прижал и баюкал, шепотом повторяя ее имя.
Девчонка, хмурая северянка, которую он уже едва не потерял. Тогда она тонула и он почти не чувствовал боли. Отчего же теперь будто кто сунул ему руку в самое нутро и рвет на части сердце, вгрызается в тело голодными зубами? Не успел. Она ждала его, открыла дверь, а он опоздал. Раш никогда не видел ее улыбки, а теперь, когда дух Хани отошел к Гартису, тело будто бы в насмешку подарило карманнику то, о чем он мечтал. Почему ей было не улыбнуться тогда, хоть бы раз, хоть бы однажды попросить о помощи? Глупая гордячка, сопливая девчонка.
Башня застонала. Раш слышал, как заскрипели многовековые камни, заходили ходуном двери в петлях. Взгляд метнулся к двери. Он попробовал встать, поднять девчонку на руки, но тело сделалось таким тяжелым, что карманнику не стало сил даже оторвать его от пола.
Башня наклонилась - Раш видел, как поползли в сторону стул и стол. Под потолком раскачивались метелки из сушеных трав, сухой жаркий воздух наполнился горьким ароматом полыни.
Когда потолок пошел трещинами, Раш кое-как отполз к стене, прижимая к себе мертвую северянку. Знал, что выбраться не судьба. Вот так и закончилась мечта отойти к Гартису в бою, с грусть подумал он.
Потолок рухнул. Карманник подивился, когда почти не расслышал грохота. Будто все вокруг происходило с кем-то другим, а он был лишь призраком, сторонним наблюдателем.
Когда следом за обвалившимся потолком раздался стремительный гул, Раш уже знал, что сталось. Не видел, но слышал, как сорвалась Ярость севера, вспыхнула, разбрасывая круг себя огненные брызги, и стремительно понеслась вниз. Что ж, все лучше, чем скукожиться в постели беззубым стариком.
Уже когда огонь лизнул его лицо, Раш увидел, как всполошился перьевой клубок. Расправил крылья, вытянулся, высоко задирая крупную голову. Последним, что увидел Раш, был хоровод опавших перьев.
Волна пламени накрыла карманника с головой, но он даже не почувствовал боли. Приоткрыв глаза, наблюдал, как горит все вкруг. Охваченные языками огня, горели стены, кровать. Огонь жадно облизывал его рук, ноги, полз по волосам Хани. Но боль упрямо не желала приходить. Тело не тлело, не стало прахом.
А на месте птенца появилось странное существо, которое заполнило собою почт всю комнату. Будто бы и подобное человеку, но много больше, четырехрукое, с когтями на руках и ногах. А вместо головы будто кто надел выкованную из чистого золота треугольную маску, натянутую до самых плеч. Раскаленная пламенем, она маслянисто поблескивала, золото словно перетекало по всей поверхности, перекатывалось причудливыми узорами.
Существо повернулось на Раша, выпрямилось - макушка его как раз доставала до потолка, в котором зияла дыра. Карманник даже не старался понять, почему башня все еще стоит, почему он не чувствует боли, а только жар, что заполняет его всего, проникает под кожу.
"Кто ты?" - Раш знал, что сказал слова в полный голос, но не услышал ни звука. Только тягучий далекий грохот, словно где-то в далеких-далеких странах бушевал буря.
Существо приблизилось. Оно двигалось на удивление мягко, как для своего громадного роста и странного сложения. Первая пара рук потянулась к карманнику. Раш что есть силы прижал к себе мертвую Хани, чувствовал, что создание отчего-то решило начать с нее. Начать что?
"Отпусти" - прогрохотало в голову. Раш не разобрал ни слова, скорчился от боли. Не понимал слов, но понимал их смысл - как такое может быть? Голос существа разрывал его, казалось, еще немного - и голова разорвется, как будто под завязку начиненная зажигательными горшками.
"Отдай ее" - требовало существо, но само не спешило отбирать тело девушки.
- Нет! - огрызнулся Раш, захлебываясь болью. Только и хватило сил не одно слово, а потом боль вдарила точно набат, разошлась по телу, раз за разом хлестала, словно огненная плеть в руках умелого карателя.
Раш никогда не думал, что может желать смерти. А может, вот такая она и есть? И это Гартис стоит перед ним в своем обличии, о котором людям в царстве живым ничего не ведомо? Странная однако же погибель: ни тьмы в спутниках, ни спуска по долгой шипастой лестнице. Говорили, будто шипов на ней столько, сколько человек натворил безбожного за свою жизнь. А Раш никогда не тешил себя иллюзиями, что ему грешки спишутся.
Существо склонило голову на бок, скрестило на груди обе пары рук. Вены под золотого же цвета кожей, вздулись, мышцы налились мощью. Карманник подумал, что такому ничего не стоит просто разорвать его на части, даже не придется больно стараться.
Он так увлекся в старании угадать, что станется дальше, что не сразу заметил, как все вокруг застыло. Огонь повис с воздухе, застыл на стенах. Языки пламени будто кто ошпарил холодом, заставив замереть в первозданном виде, как то бывает, когда кузнец окунает раскаленный меч в воду, чтоб сохранить нужную форму. На его собственной коже будто бы остался выжженный пламенем рисунок - странный орнамент всех оттенков от кроваво-алого до темно-багряного. Выжженная кромка следа стремительно таяла, оставляя только рисунок.
Существо снова потянулось к Хани, но на этот раз Раш никак не мог ему противиться; тело карманника будто сковали цепями, даже пальцы отказывались слушаться. Сил хватало только чтоб дергаться, в бесполезных попытках спасти хотя бы тело девчонки.
Когтистая лапа зависла над нею, отчего на бледном мертвом лице отразился хоровод огненных теней, будто само пламя вдруг пробралось ей в плоть и взялось прямо оттуда пожирать неживую северянку. Глаза ее так и остались открытыми, со стороны будто бы эти двое вели неторопливый безмолвный разговор.
Боль в Раше закипела с новой силой, троекратно умноженная, когда создание запустило в Хани лапу. Но когти не вспороли грудь, не вывернули наизнанку распотрошенные внутренности. Лапа будто призрачная, забралась в нее, изнутри наполняя светом. Раш перестал брыкаться. Он видел темный, будто обгоревший сгусток в ее груди - сердце. Существо взяло его, сжало. Лапа наполнилась пламенем, которое медленно перетекало в грудь северянки. Сгусток посветлел, огонь разошелся по нему точно так же, как только что по телу самого Раша.
Сердце дрогнуло, раз, другой. Существо не спешило отпускать его, держало в плену, как пойманную птаху, как будто решало - дать новую жизнь или отнять обратно.
"Ты будешь стеречь ее" - приказало оно карманнику.
Слова снова принесли за собою агонию. Раш чувствовал, что кричит, но, как и раньше, не слышал ни звука. Кажется, среди всех звуков, которые рождала его глотка, были и те, которые сложились в "Согласен", но карманник не был в том уверен.
"Темное и светлое" - произнесло существо. Ему дела не было, что каждое безмолвное слово доводит человека до безумия. Оно разжало когти, высвободило сердце и отступило.
Мир снова запылал, так е внезапно, как перед тем замер. Огонь трещал, глодал всякую деревяшку или тряпку, какую только мог сыскать. Существо отошло еще дальше, повело всеми четырьмя лапами, собирая пламень в кокон, которым стремительно обернуло и Раша, и северянку на его руках. Чтобы не сойти с ума от ярких всполохом, карманник что есть силы зажмурился, вцепился в девчонку.
Что было после, Раш помнил смутно. Грохот, гул, многие сотни голосов - все навалилось разом, смело мысли и чувства, оставив по себе опустошение. Богам только ведомо, сколько еще карманник не решался бы разомкнуть веки, если бы не тихий голос Хани.
- Я умерла? - спрашивала она.
Когда Раш посмотрел на нее, северянка оставалась такой же бледной, но на скулах легли едва различимые тени румянца. Пальцы северянки дрожали, но сама она не выглядела напуганной.
- Если и умерли, то мы оба, - ответил Раш. Откинул с ее лица косы, тронул лоб, осторожно прошелся пальцами до самой шеи, проверяя - не сошел ли он с ума? Артерия билась под кожей, торопливо, будто северянка только что бежала со всех ног.
- Фергайры отравили меня, - снова заговорила девушка. - Дали выпить вина, а потом Ванда... - Тут она нахмурилась, вспоминая.
Раш не дал ей глубже забраться в воспоминания. Бело осмотревшись, почти не подивился, когда оказалось, что они оба уже не в башне, а на каменном пятаке земли у самого подножия Белого шпиля. Верхушка башни рухнула, частично осев внутрь, частично разбросав камни вокруг, куда хватало глаз. Кривой излом смаковало пламя, из окон валил густой дым.
- Нужно ехать. - Раш не стал гадать о случившемся, надеясь, что теперь-то у него еще будет на это время.
Отвоеванный у четырехглазого ашарад лежал рядом, рогатая кобылка Хани топталась тут же. Жеребица ткнулась мордой в волосы хозяйки, опасливо кося глазом на Раша, видать, памятуя о его крепком кулаке. И как только тут оказалась, вертелось в голове Раша, пока он спешно поднимался, увлекая за собой северянку. В груди не болело, но тело продолжало ощущать огонь. Словно там, в Белом шпиле, пламень пробрался в самое его естество, да там и угнездился. И узоры, выжженные ним, тоже никуда не делись, правда, Раш видел их лишь на тыльной стороне ладоней и самих ладонях. Судя по странному взгляду девчонки - огонь оставил метки и на лице. Ну и харстов отросток с ними, главное шкура цела.
- Что там? - Хани кивнула в сторону двух вихрей пламени, которые как раз подошли друг к другу.
- Нужно ехать, - упрямо повторил Раш.
Он едва успел остановить ее - девчонка припустила вперед, н едва не упала на слабых ногах. Косы ее колыхнулись, совсем как тогда, когда она готовилась чаровать, и карманник не собирался позволить ее сделать задуманное. Не для того их железоголовый вызволил. Девушка отчаянно сопротивлялась, требовала, чтоб он отпустил ее, но карманник крепко держал ее. Достал глиняную бутыль, благо та была еще теплой. Хани завозилась, ткнула его локтем, и Раш чуть было не выронил бутыль. Он вовремя отвел руку, стараясь сообразить, как присмирить девчонку.
- Трус ты, чужестранец, - выкрикивала она, отчаянно вырываясь. Чем больше Раш сдерживал северянку, тем отчаяннее она рвалась на свободу.
В конце концов ему удалось изловчиться, прижать голову Хани так, чтоб она не могла толком ею пошевелить.
- Глупенькая, - пришлось юлить и разбавить голос всеми оттенками нежности. Что она там бормотала, будто белые вороны отравили ее? Может оттого и рвется от него, будто дикая кошка из клети - увидала бутыль и придумала невесть что. Раш знал, что нет вернее средства приструнить строптивую девку, кроме ласки. Всякая растает, стоит только скорчить щенячий взгляд, изобразить покорность. Чем бы эта северянка отличалась от остальных? - Я не для того тебя спас, чтоб травить. Эту настойку дала Миэ, она восстановит силы. Хотел бы я твой погибели - так клинки мне не для забавы ради нужны, сама видала.
Она притихла, только нахмурилась сильнее прежнего.
- Ну же, не гляди на меня, будто я тебе враг, - сказал тихо-тихо, наклонился к самому лицу. - Колдунья Северных земель, не веришь мне - так на что тебе чары?
Она встрепенулась, - на миг Рашу показалось, что и вправду собралась угостить его одним из своих туманных сгустков, что черпала прямо из воздуха, - глаза ее распахнулись еще шире. Карманник скосил взгляд на шею - артерия под кожей отплясывала, будто драконоезд круг ритуального огнища. Волнуется, дышит часто, глаза сделались влажными...
Раш ослабил хватку, Хани оступилась, откинулась назад. Он выдернул пробку зубами, и, стараясь не дышать, влил все в приоткрытые губы девчонки. Она поплыла почти сразу: обмякла, неспособная сопротивляться, зрачки расширились, отчего глаза сделались черными.
Не мешкая, Раш взвалил ее на спину жеребицы, забрался на лошадь, посадив северянку лицом к себе. Она еще не спала, бормотала что-то на северной речи.
Раш коленями сжал бока лошади, та послушно прибавила шугу. В этой части города завалы были не так густо и путь спорился. Несколько раз карманнику пришлось скинуть назойливых горожанок, которые, завидев всадника, норовили ухватиться за сбрую. Он не чувствовал ни жалости, ни злости, понимал лишь, что всех не спасти. Сегодня боги явили милость северянке. Милость ли? Карманник не пытался гадать, какого мира создание встретилось им в Белом шпиле. О том подумать время еще будет, после, когда Артум останется далеко позади.
Катарина
Фиранд хмурился и дергал себя за кончики коротких усов. - дурной знак. Тем более, что из последнего морского торгового похода, Первый орд-магнат вернулся в крайне дурном расположении духа. На корабли напали пираты и, хоть сила их была слишком малочисленна, чтоб справиться с надежной армадой под рукой Ластриков, та-хирцы изрядно потрепали пару кораблей, сожгли одну из трирем и подсунули под флагманское судно плот, начиненный их дрянными кислотными смесями. Когда плот подорвался, словно покорный чьей-то невидимой воле, кислота пожгла всех, кто не успел схорониться. Перепало и Фиранду: кислота почти полностью сожрала его бороду и обглодала усы, оставив на их месте две короткие выцветшие щетки. Бород лорд Ластрик велел сбрить сразу, а усы пожалел. И теперь, каждый раз когда тянулся огладить усы, свирепел.
Катарина послушно терпела все выходки брата, предупредила всех невольников, чтоб помалкивали и не попадались на глаза хозяину, сама прислуживала ему за столом и вяла на себя большую часть бестолковой, но официальной переписки. Не находя к чему придраться, Фиранд глотал гнев, пил травяные отвары и жаловался на бессонницу. Катарина видела, как переживает брат: шутка ли, та-хирцы посмели напасть на Первого лорда-магната, самого важного человека во всем Тареме! И, хоть и ушли с пустыми руками, все ж отправили часть товаров на корм рыбам и на радость Одноглазому. Но не это даже беспокоило Фиранда - пираты будто высмеяли его гордость, с которой лорд Ластрик носился как, прокаженный с расписной сумой. "Теперь всякая собака поссать может на двери моего дома!" - бушевал он и багровел, как вареная свекла.
Но сегодняшний день принес лорду Ластрику вести, которые заставили его впервые за долго время прикрикнуть на сестру.
Из Баттар-Хора приехал гонец с личным посланием от царя Ракела. Катарина поняла все сразу, стоило только глянуть на черные вензеля, которым был украшен глиняный туб с письмом. Письмо предназначалось лично Фиранду, и гонец ни в какую не хотел отдавать его в другие руки. Но и Катарина не настаивала, зная, что внутри весть о скорой и нежданной смерти принцессы Яфы. Леди Ластрик узнала о том первой: намедни вернулся Многоликий, не без ноток хвастовства поведав, что просьба ее исполнена со-всякими осторожностями. Мальчишка проявил хитрость и оставил в комнате загубленной девицы пепел, книги о чародейтсве, дохлую крысу и начертал на полу символ черного чародейства. Наверняка увидав такое, Ракел не отважится начать поиски виновного, боясь омрачить память о дочери и очернить себя слухами, будто его родня связалась с Шараяной. Вернее всего, рхельский царь сразу разгадал замысел убийцы - Ракел всегда отличался чутьем и смекалкой. Но в его интересах было скрыть всякие доказательства, что могли положить тень на имя Амадов, а противникам дать шанс свергнуть его с трона.
В тубы с черными орнаментами рхельцы всегда клали письма с вестями о смерти. Катарине хотелось прочесть, что именно Ракел написал ее брату, как поведал о смерти Яфы и в каких тонах обставил трагедию с принцессой, но она смогла отступиться. Гонец передал послание Фиранду, после чего Катарина перепоручила его невольникам, велев позаботиться, чтоб царский посланник не остался голодным. Сама же осталась в Янтарном зале, где проводились крупные собрания. Сегодня здесь не было никого, кроме нее и Фиранда.
Лорд Ластрик взломал печати, спешно прочел письмо и отшвырнул бумажки в сторону. Катарина предпочла отмалчиваться, пока брат сам не попросит об обратном.
- Твоя работа? - спросил он, сцепив руки за спиной - видимо, хотел удержать себя, чтобы снова не тронуть остатки усов.
"Ты всегда был проницательным, братец", - подумала Катарина. Брат не стал дожидаться ее ответа, и налетел, точно вихрь. Катарина, привычная к его частым вспышкам гнева, держалась ровно, храня взгляд на покрытом позолотой пятиконечном подсвечнике на стене. Свечи в нем заменили только утром, тщательно собрав остатки воска с их обгоревших предшественниц. Восковые свечи - много ли еще людей в Эзершате может похвастать такими? Но Фиранд не экономил. Второй воск пойдет на свечи для каждодневных нужд, рабам хватало масляных ламп и лучин, но настоящие восковые свечи - это, как любил говаривать Фиранд, большой кукиш всем завистникам.
- Яфу кто-то прирезал в собственной постели, раскроил ее от уха до уха, - негодовал лорд Ластрик. - Ракел написал, что убийцу ищут по всему Баттар-Хору.
- Раз ищут - значит, найдут, - как можно спокойнее ответила Катарина. - У Ракела в кажом дупле глаз, на каждой стене ухо. Говорят, у его соглядатаев лаже птицы есть обученные человеческой речи, чтоб выслушивать да после доносить.
- Твой змееныш постарался? - не отступался Фиранд.
- Помнится, ты сокрушался, что порченную потаскуху в дом не ногой ни пустишь, - продолжала уходить от ответа Катарина. Правило, которое она придумала для себя же - никогда, ни в чем и никому не сознаваться. Даже любимому брату. - Отчего же теперь свирепствуешь, будто что ценное потерял? У Ракела врагов столько, что всем его родичам во век не расхлебать за все долги. Может, кто и не стал ждать божьей кары.
Она пожала плечами. Лорда Ластрика слова не убедили, но кровь отлила от его лица.
- Яфа мне была как заноза в заду, ты о том знала. Если вздумала так меня потешить, сестра, то говорю тебе - не нужна на наших руках кровь. Ластрики торговцами были еще со времен Малой земли, а не душегубами.
Катарина выдержала еще один тяжелый взгляд, но не поддалась.
- Харст с этой рхельской шлюхой, - наконец, отступился Фиранд. - Избавь меня от скорбного письма этому царишке.
- Все сделаю, - кивнула она.
Гроза прошла быстро, как и предполагала Катарина. Фиранд из-за усов больше переживал, чем об утраченном шансе соединится родством с Амадами. После того, как рхельский шакал вывернул тайну Фарилиссы на свой лад, его положение в Ишаре многократно укрепилось. Народ отчего-то любил чужеземца, принимал за своего. Может оттого, что частица дасирийской крови в нем все ж таки была, может потому, что Шиалистан умело знал, на какие мозоли наступать заговорщикам из знати, чем вызывал уважение у безмозглых горожан. Ловкач всячески показывал свое нежелание занять золотой императорский трон, подчеркивая, как бескорыстно предан любимой державе.
Катарина не верила в бескорыстие. Всему в мире есть цена, на всяком человеке имеется ярлык с ценой, кто-то продается себе в убыль, кто-то торгуется, набивает цену, чтоб в итоге продать себя втридорога. Есть цена у любви и ненависти, гордыне и предательству. Шиалистан набивал цену, и чем больше он открещивался от претензий на престол, тем стремительнее множились цифры на его собственном ярлыке.
- Я собираюсь сосватать для Руфуса дочку Фраавега, - вдруг сказал Фиранд.
Катарина мысленно нахмурилась, недовольная, что брат решил сам, не поставив ее в известность заранее. В том, что Фиранд теперь не изменит своего решения, она не сомневалась - брат был крайне упрям, что делало ему честь в торговых делах, но иногда мешало в делах политических. Как, например, теперь. Фраавег был дасирийским военачальником первой руки, и, насколько знала Катарина, одним из немногих, кто не страшась показывал неприязнь к рхельскому шакалу. Род Фраавегов завоевывал путь к величию не гнушаясь ничего: убийства, предательства и подкупы, отравления и битвы. Главу рода леди Ластрик и вовсе считала отвратным типом, который при случае заводил пространные и жаркие споры о том, отчего Дасирийская империя хиреет год за годом. Прочем, дочь его была чудо, как хороша, и, несомненно, Руфус по достоинству оценит выбор отца. Вот только после того, что сталось с Яфой, такой оборот дела будет все равно, что плевок в лицо Ракела. Катарина же предпочитала не устраивать открытых конфликтов, до поры до времени. Если Ластрики заключат этот брак, то многие истолкуют его как открытую поддержку заговорщиков. Тарем, с его нейтральной политикой, никогда не позволял себе столь откровенных выпадов; Катарина помнила времена, когда их с Фирандом отец вынужден был отказывать некоторым выгодным торговым союзам, только потому, что их могли превратно истолковать.
- Почему именно Фраавег? - как можно спокойнее и без видимого интереса, поинтересовалась леди Ластрик. За весь разговор она ни раз не сдвинулась с места, стоя ровно, будто ногами вросла в пол. Сосредоточенность помогала ей думать и не отвлекаться на сторонние мысли.
Фиранд, напротив, метался словно тигр в клетке и то улыбался, то снова сводил брови единой чертой, а то и вовсе лицо его отражало полнейшую растерянность. Катарина вдруг поняла, что уже много-много лет не видела брата таким взвинченным. Пусть он до сих пор переживал из-за та-хирцев, но известие о смерти Яфы не могло повлиять на него так сильно. "Что же еще ты от меня скрываешь, братец? - размышляла Катарина, пока Фиранд медлил с ответом. - Во что ты ввязался за мои глаза?" Вряд ли идея связаться с Фраавегами была нашептана кем-то из услужливых прихвостней Фиранда - брат никогда не слушал ни чьих советов, лишь изредка делая исключения для Катарины. Значит, было еще что-то, чем он не спешил делиться.
- Не одобряешь мой выбор... - проговорил Фиранд. - Я знал, что он придется тебе не по сердцу, но тут, сестрица, решать не тебе. Я знаю, что ты плетешь интриги у меня под носом и в моем же доме, и даже не хочу знать - какие. Довольно того, что Замок на Пике еще не осаждают разъяренные дасирийцы или рхельцы. И я, полагаю, долен извиниться, что бываю грубым с тобою. Незаслуженно грубым зная, от скольких хлопот ты меня избавляешь. Но есть вещи, которые я всегда буду решать единолично. В том числе - с кем и как Ластрики соединятся родством.
- Даже если это родство подведет наши головы под мясницкие топоры бунтовщиков? - Она не скрывала иронию. Немного ее всегда придется кстати, чтобы остудить горячую голову.
- О каких бунтовщиках ты говоришь? - Фиранд выглядел искренне удивленным.
- Рхельских, например. - Леди Ластрик сделала пространный жест рукой. - Ты не можешь не знать, чью сторону приняли Фраавеги. Породнись мы с ними теперь - и Ракел решит, что Ластрики пляшут свадебный пир на костях его драгоценной Яфы.
Фиранд пожал плечами.
- Плевать я хотел на Ракела и всех Амадов. Напомню, дорогая сестрица, что по твоим увещаниям я связался с этим царьком - и что вышло, без надобности напоминать.
Катарина проглотила упрек. Он был справедлив: именно она уговорила Фиранда сосватать Яфу, но то случилось больше двух лет назад, и тогда на троне сидел полудурок Нимлис, и в Дасирийской империи царил мир и покой. Союз с Ракелом мог послужить многолетней гарантией того, что рхельское государство останется в узде и не станет роптать о торговых путях, которыми завладел Тарем. Но Фиранд имел право гневаться.
Видимо почуяв, что хватанул лишку, Фиранд поспешил загладить вину.
- Я не хочу, чтоб ты думала, будто во всех бедах я тебя виню, - сказал он миролюбиво. - Рхельцы - это всегда поганый выбор, мне следовало настоять на своем еще тогда, так что на моей голове не меньше вины лежит. Но впредь браком сына буду распоряжаться по своему усмотрению. Ракел, если не совсем умом тронулся, расшибив башку об гордыню, не станет лезть на рожон.
- Но ты так и не сказал, отчего именно Фраавег, - Катарина в свою очередь тоже не стала припираться. А спрос - дело простое, за него никто и ломаного брика не берет.
- Потому что за плечами Фраавега встала дасирийская знать. Семеро из десяти военачальников совета поклялись ему в верности. Когда придет назначенный час, армия станет под его знамена, а тех, кто не покорится, ждет смерть. Дасирийцы никогда не признавали иной власти, кроме меча и веревки.
- Стоит ли верить тем, кто назначен рельским шакалом? - сомневалась Катарина. - Братец, они заняли места тех, которые не стали кориться воле Шиалистана. Раз он сам их назначал и выбирал - значит, уверен, что случись что - воины придут ему на помощь.
- Шиалистан дальше носа своего не видит, - отмахнулся Фиранд. - Сыплет золотом без меры, а кто откажется взять, если дают и ничего взамен не требуют? Это только Гирам знал, что такое клятва, а теперь дасирийцы измельчали, слово тому, клятва этому.
Катарина позволила себе снисходительную улыбку.
- Ластрики знают цену своему слову, - тонко намекнула она, в ответ на что тут же получила гневный взгляд брата. Он знал, о каком слове шла речь, и, должно быть, только теперь понял, от какого позора спала его маленькая сестринская услуга - лицо его читалось как открытая книга. Впрочем, Катарина так же знала, что стоит брату захотеть - и лицо его сделается непроницаемым. Блефовать он умел, равно как и доводить противников до ступора своим не пробивным хладнокровием. И женщина не преминула воспользоваться этой брешью. - Фиранд, ты знаешь, что я всегда безропотно принимала всякую твою волю. И принимаю теперь. Прошу только не торопиться... - Она выдержала нужную тягучую ноту. - Время для союзов еще не пришло. Я не стану Фраавег может и заручился поддержкой военачальников, только их слову цена - грош. И Ракела злить нет надобности. Положенный по рхельским традициям царский траур длиться ровно один век луны, и ты не хуже моего знаешь, что даже Ракел не посмеет нарушить его раздором от своей руки или воли.
Фиранд согласился кивком, потирая лоб, весь рыхлый от густых морщин.
- Я же буду молиться Шарату, чтоб указал путь и отвел от нас беду.
Брат снова качнул головой, после чего попросил ее оставить его наедине с раздумьями. Уже у двери леди Ластрик нагнал его последний вопрос.
- Заради какого лиха ты велела отрезать языки всем моим невольникам?
- Чтобы знать наверняка, что стены Замка на Пике безмолвны, - невозмутимо ответила Катарина в пол оборота, и поспешила, подгоняемая Фирандовым ворчанием.
Катарина безмолвно вышла. Только когда невольники закрыли за ней дверь, Катарина позволила себя помянуть задницу харста. И как Фиранда угораздило? Ее всегда рассудительный брат будто с цепи сорвался, норовил влезть в то, что пахло гаже содержимого выгребной ямы. Военачальники Дасирии, назначенные Шиалистаном? Катарина не верила ни одном из десяти, хоть многих даже в имена не знала.
Весь день до вечера дурное настроение было ей верным спутником. В какую бы часть замка не направилась леди Ластрик, каким бы делом не занялась - оно всегда глодало ей загривок. Но и этим дел не закончился. Когда солнце клонилось у горизонту, заволоченному сумеречными облаками, прибыл Дарайт - лорд-магнат Совета, а так же один из немногочисленных друзей Фиранда, проверенный временем. Старику уже стукнуло семь десятков лет, он сделался сухим и изможденным и вот-вот готовился отойти в мертвое царство. Ходили толки, что его одолевает несколько тяжелых хворей, но еще больше вели разговоры о том, что на старости лет Дарайт выжил и ума, сделался постоянным гостем в "Виноградине" и хвалиться, что помрет с резвой девкой на своем члене.
Фиранд и старик Дарайт уединилась в личных покоях брата и Катарине оставалось только бесцельно расхаживать поблизости, в надежде, что ее посвятят в чес причина нежданного визита. Лорд-магнат приехал без важного эскорта: его сопровождали только шестеро солдат, с ухмылками отменных головорезов. Глядя на их лица, таремка невольно вспомнила е случаи, когда с неугодными Дарайту людьми случались всякие неприятные вещи: один поскользнулся и насмерть расшиб голову, второй накололся на свой же меч, третьего нашли за городом, распухшим в реке. Не многим это нравилось, но противники старика зачастую были негодны и Фиранду тоже, так что Дарайт спокойно доживал старость.
Прошло несколько часов, прежде чем Дарайт покинул Замок на Пике, на прощание пожурив Катарину, что так и не стала женой его единственному сыну. Она как всегда вежливо посетовала на ошибки молодости. На том и разошлись. Фиранд молча заперся у себя в комнате, оставив Катарину мучиться неведением.
Кто знает, долго ли бродила бы она темными пустыми коридорами, если бы в одном из закутков ей на встречу не выплыла длинная тонкая тень, расплывчатая в свете мерехтящих факелов. Катарина вскрикнула, отпрянув к стене. Только когда тень выплыла из своего укрытия, леди Ластрик справилась с собой. И как ему удается все время быть рядом и ничем не выдать своего присутствия, подумала Катарина, гневно глядя на бесцветное лицо Многоликого.
- В следующий раз за такие фокусы я велю тебя выпороть, - бросила таремка.
Мальчишка ничем не выдал ни злости, ни веселья. Только продолжал смотреть на нее покорными пустыми глазами, за которыми не разглядеть души. А, может, и нет ее у него? Катарина отошла к стене, поманила Многоликого за собой, чуяла, что не просто так он показался. Он всегда был одиночкой, и мог неделями теряться в Замке на Пике: не захоти Многоликий, чтоб его нашли, мог запросто найти тысячу щелей и дверей, за которыми находил себе надежное убежище. Иногда леди Ластрик казалось, что мальчишка знает замок лучше чем те, кто в нем родился и провел не один десяток лет.
Многоликий являлся только если Катарина нуждалась в нем или просто желала скоротать тягостный вечер под звуки его лютни. В иное время он был свободен, точно ветер. Предвидя важное известие, таремка осмотрелась - не подслушивают ли их? После того, как провалился ее план, она все больше опасалась предателей. Оттого и велела отнять языки всем невольникам. Тех, что были личными прислужниками ей и Фиранду, отправила на каменоломни, взяла новых. Языки им тое отрезали, а темнокожие рабы из Эфратии никогда не владели общей речью. Конечно, это принесла неудобства, но, по крайней мере, так Катарина меньше опасалась быть преданной. И завела себе правило менять невольников в первые пять дней каждого месяца, даром, что род Ластриков получал право выбирать первыми, до начала официальных торгов. В обмен на это Фиранд прикрывал глаза на то, что многие невольники были не просто селянами, захваченными удачливыми работорговцами. Раз попался - значит, раб и весь сказ. В Тареме, как нигде во всем Эзершате, работорговля процветала.
- Нас никто не услышит, госпожа, - успокоил ее Многоликий. - Стал бы я заводить разговоры в ненадежном месте.
- Я уж своей тени не доверяю, - призналась она. - Чем меня порадуешь?
- Наверное, моей госпоже было бы интересно узнать, о чем шептались Фиранд со старикашкой, - непринужденно сказал Многоликий. Он прислонился к стене, наполовину скрытый тенью.
Катарина невольно поймала себя на мысли, что он будто бы растворился в тени, осталась половина человека, вместо одного целого. Сумрак любил Многоликого, всегда заботливо укрывал от сторонних глаз.
- Ты подслушивал? - Она не знала, гневаться ли на мальчишку, или радоваться, что с его помощью прознает обо всем.
С первого дня, как он оказался в Замке на Пике, она велела ему никогда, что бы ни случилось, не подслушивать их с Фирандом разговоры и не шпионить за ними. И, хоть Катарина всегда чувствовала Многоликого рядом, мальчишки не давал повода уличить себя на шпионаже. И вот теперь - спокойно в том сознался, будто чуял, что его за то не станут бранить.
- Рядом оказался, видел, как ты, госпожа моя, хочешь прознать об их разговорах. - Многоликий не шелохнулся, лицо его оставалось серым и неясным, будто сотканное из сумерек.
"Знает, пройдоха, что ничего ему не сделаю", - подумала Катарина, мысленно отхлестав его по впалым щекам, рябым от веснушек. Вслух же велела ему рассказать обо всем, что слышал. Но мальчишка удивил ее снова. Прежде чем начать, он выудил невесть откуда, - таремка могла клясться на божьих ликах, что прямо из тени, - тубу с пергаментом. Таремка выхватила ее и вышла в полоску лунного света, сиротливо пробивавшуюся в узкое окно. Глиняные печати были сломаны, но, бросив беглый взгляд на письмо, нашла в самом низу знакомый размашистый росчерк.
- Что-то много нынче случайных дасирийцев вьется круг моего брата, - проворчала она, недовольная.
Письмо было опального военачальника Шаама. Катарина помнила его по неуемному фанатичному желанию захватить все рхельские земли и собрать их под стягом Дасирийской империи. Старик Шаама был горделивым ослом, как считала таремка, однако это не помешало ему обеспечить себя и весь свой выводок, получив за жен сына приличные откупные от их отцов. Катарина помнила его сынка - статного и рослого, не такого красавца, каким был Шаам-старшый два десятка лет назад, но все же достаточно привлекательного, чтоб волновать девичьи сердца. Ходили разговоры, что Шаам-младший, - таремка так и не вспомнила его имя, - тот еще душегуб и не далеко ушел от своего родителя в желании непременно обагрять меч кровью при всякой оказии.
Но Катарину заботило другое. Шаам был одним из тех, кого рхельский шакал первым отогнал от императорского трона, сослав к себе в земли "доживать век в заслуженном почете и отдыхе". И, хоть Шаам шипел против такого указа, он подчинился воле тогдашнего императора-мальчишки, который лишь послушно исполнял все, что нашептывал регент. И с тех пор о Шаамах будто бы и думать забыли. Шаам был военачальником второй руки - не слишком крупная фигура, чтоб подкупать его, но и не настолько мелкая, чтобы упускать из виду. Не ферзь и не ладья, но и не пешка, бездумная и бестолково послушная хоть кому. Слон, с потрепанной шкурой и сбитыми бивнями, но еще достаточно крепкий.
И вот теперь, глядя на письмо за его подписью, Катарина старалась предугадать, что за дела могли быть у этого дасирийца с Дарайтом. Не найдя и единой зацепки, таремка углубилась в чтение послания. Оно было немногословным: Шаам сообщал, что уполномочен говорить от имени дасирийской знати, которая считает своим священным долгом не допустить Шиалистана на императорский трон. От лица той же знати, Шаам выражал надежду на то, что Тарем не останется глух к тем, кто долгие годы оберегал его от напастей и врагов, исправно чтил договоры и союзы с таремским Советом. Ниже, как знак расположения и залог дружескому союзу, Шаам предлагал несколько документов, которые, по его словам, могли помочь изгнать их общего врага. Далее следовала приписка, что наследники, в которых была кровь Гирама, могут быть живы и вся лояльная Тарему дасирийская знать готова поддержать таковых в их правах на трон, если их удастся отыскать. Взамен на это, Шаама, опять же выражая мнение большинства, обещал и дальше быть Тарему верным союзником и перво-наперво прекратить строительство прямых торговых путей между Дасирией и Рхелем.
Катарина свернула письмо и сунула его в рукав. Тупой вояка! Небось задом думал, когда марал лист своими писульками. Попади это письмо в ненужные руки - стало бы хорошим поводом развязать конфликт. Уж рхельцы непременно истолковали бы каждую строчку на свой лад.
- Где документы о которых пишет этот идиот? - Катарина повернулась к Многоликому, нетерпеливо постукивая носком башмака по полу. Таремка не сомневалась, что мальчишка прочитал все от первой буквы и по последней, и знает, и поймет о чем речь. Она готова была растерзать мальчишку, если тот сделал промашку и не взял самого главного, подсунув ей почти бесполезную писульку.
Но Многоликий в очередной раз заставил таремку вспомнить, с кем она имеет дело. Все тем же скользящим движением, он протянул два пергамента. В одном письме была наспех сделанная копия родового древа Гирама. Таремка повертела ее в руках, не понимая, какую часть дасирийской лояльности выражает это письмо. Катарина была одной из первых, кто озаботился поисками наследников на дасирийский трон, и она знала всех возможных наследников чуть не по именам. Беда в том, что все они либо сгинули в далеких землях, либо отреклись от престола как старики, либо сошли к Гартису, каждый в свое время. Оставался только какой-то далекий северянин, но его право на трон было слишком зыбко, чтобы играть этой фигурой. Но Катарина не стала торопиться и взглянула на второе письмо. В самом верху было сказано, что написанное ниже есть дословно переданное содержание торговой сделки, заключенной между та-хирским капитаном Ларо и иджальским торговцем Бара́гу о покупке рабыни.
Катарина сложила оба письма и потерла уставшие от полумрака глаза. Неужто дасирийцам удалось найти то, чего не могли найти два десятка вышколенных шпионов ее брата - Сиранну?
- Пойдем, мне нужно подумать, - позвала она мальчишку, и тот двинулся за ней бесшумной тенью.
В покоях жарко пылал камин. Таремка опустилась в кресло, высвободила уставшие ноги из башмаков; Многоликий пристроился на полу, взялся ладонями за ступни госпожи и принялся массировать их. Катарину это расслабляло. Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза, стараясь сосредоточиться. Сиранна, прозванная Потерянной - еще когда ей исполнилось четырнадцать лет, за ее руку велись непрерывные войны. Рхельцы - и те стремились заполучить юную красавицу. Сиранна была дочерью Сатара Второго, рожденной от невесть откуда взявшейся рабыни. Говорили, что мать ее, Джахайя, была столь же прекрасна, как и дочь. Ходили разные толки, мол, как старик заполучил себе такую красотку-рабыню. В то время Сатар Второй уже отрекся от трона в пользу своего сына, Тирпалиаса, и коротал старость в обществе Джахайи. Когда она родила ему ребенка, многие злопыхатели утверждали, что не обошлось без помощи доброжелателей. В то время Сиранна была не более чем дочерью бывшего императора, и не могла бы претендовать на трон, но теперь...
Теперь Сиранна оказалась одной из тех, кто носил в себе кровь Гирама. И в жилах потерянной принцессы ее было больше, чем у кого бы то ни было из нынешних претендентов. Только кроме одной единственной бумажонки, - Катарина пока смутно представляла, как бы она могла помочь в поисках Сиранны, - дасирийская принцесса не оставила никаких следов по себе.
Многоликий, закончив массировать обе ступни госпожи, устроился удобнее на подушке, облокотился спинной о колени Катарины, и перебрал пальцами струны лютни. Сегодня ее голос был тягучим, словно топленное с медом молоко, и был таким же сладим. Катарина поддалась неге, давая себе недолгое расслабление. Последнее время времени на отдых случалось все меньше, и таремка не брезговала никакой передышкой.
- О чем они говорили? - спросила она мальчишку после недолгого затишья, разогнав сонливость, навеянную лютней.
- Тот стрикашка убеждал твоего брата пристать на уговоры, о которых написано в письме. Слыхала бы ты, ясноликая, как старик подначивал господина Замка на Пике сопроводить флот до Та-Дорто.
Катарина хмыкнула, привычным движением потрепав мальчишку по голове. "И отчего он вечно наполовину грязный, точно беспризорник?" - подумала она, выуживая из сбитых в клоки лохм обломанную ветку. Осторожно принюхалась - красный клен, его терпкий запах знал каждый в Тареме.
- Шаам припозднился со своими предложениями. - Катарина бросила ветку в камин, наблюдая, как на нее набросился огонь, и тут же сожрал, приумножив пепелище под собою. - Та-хирцы когда-то были друзьями Тарему, но те времена миновали. Теперь пираты сами себе на уме, нет им указа, чьи корабли грабить, а чьи - стороной обходить. Фиранд долго не простит им своих усов и бороды.
- Твоя проницательность достойна хвалебной песни, госпожа моя - именно так он и ответил, - подтвердил мальчишка.
- Проницательность тут ни при чем, просто я слишком долго живу тенью брата, чтобы не знать его мыслей прежде, чем он придут в его натруженную голову.
Катарина кликнула рабыню, и велела принесли подогретой мятной настойки, а к ней - засахаренных бананов, которые Фиранд привез из Эфратии. Пока Многоликий растянулся у камина, она поднялась, чтобы размять ноги, а заодно и подумать. Она вышла на обнесенный частыми решетками и наполовину заложенный балкон, на который вела западная арка ее комнаты. Ночной воздух Тарема пах нарциссами и тюльпанами - в первом весеннем месяце их было великое множество. С высоты того места, где раскинулся Замок на Пике, в ночь полной луны хорошо просматривался уснувший город.
Леди Ластрик вдохнула, стараясь остудить голову, освободить ее от ненужных мыслей, и сосредоточится на письме. Она помнила те времена, когда их с Фирандом отец частенько прибегал к услугам та-хирского капитана по прозвищу Шепелявый. Лорд Ластрик не любил распространятся о тех делах, и после его смерти Фиранд постарался уничтожить всякие доказательства грязных делишек между Ластриками и Шепелявым, однако Катарина не стала рисковать и пренебрегать знакомством. Отец учил их, что в делах денег и выгоды прав тот, кто добивается своего. Фиранд и слышать не хотел о том, чтоб возобновить тайные сделки с та-хирцем, потому Катарине пришлось действовать в обход брата. Сперва она даже жалела о вранье, которое нарастало стремительно, как снежный ком. Но когда дело начало давать плоды, таремка сочла их достаточным утешением и оправданием. Фиранду же и в голову не приходило поинтересоваться, отчего так стремительно теряются его недруги или почему в разгар пиратского веселья на водах, меньше всех страдал флот Ластриков. Впрочем, восемь лордов из Совета и сами частенько прибегали к "дружеским услугам" та-хирцев: о том догадывались, но круговая порука держала все рты крепко закрытыми.
После того, что сталось с Фирандом, женщина не рискнула бы уговаривать его попросить помощи у старинного друга отца. Да и как о том говорить, если брат не счел нужным даже поведать ей о письме?
Катарина досадливо прикусила губу, чувствуя, как на языке стало солоно. Неужто Фиранду дорога была засранка Яфа, что из-за ее смерти в немилость попала она, Катарина? Не может быть, чтоб брат не видел всех выгод, которые принесла Ластрикам смерть рхельской принцессы. Сам же велел от нее избавится, что оставалось делать? Сказать Ракелу, что Ластрики навеки покроют позором весь род Амадов, отказавшись от царской дочери накануне свадьбы. Даже Ракелу не придет в голову искать виновных в смерти дочери в Тареме - слишком дерзко смелый поступок совершила она во благо сохранности покоя.
Женщина потерла озябшие плечи, но не торопилась вернуться в тепло своих покоев. Только холод ночного Тарема мог остудить ее злость и досаду. Фиранд, судя по всему, решил оградить ее от дел семьи, молча отведя сестре удел ключницы и смотрительницы замка. Но Катарина не собиралась терпеливо наблюдать, как брат совершит ошибку. Она верила, что рано или поздно Фиранд оценит все старания. Лучше бы раньше, с горечью подумалось Катарине, пока она пыталась соединить невидимой нитью частую россыпь звезд. Если Фиранд прознает об игре за его спиной - он рассвирепеет. Но обстоятельства вынуждали Катарину перешагнуть через его молчаливую волю. Теперь разумом Фиранда заправляет гнев. Он же застит ему взор, не дает разделить пшеницу от проса.
Катарина вернулась в комнату. К тому времени рабыня уже расставила на серебряном подносе кубки с теплым мятным отваром, пополам разведенным соком белых яблок. Напиток этот отлично успокаивал, дарил покой и отрезвлял.
- Угощайся, Многоликий, - предложила таремка, зная - мальчишка не притронется к еде и питью в ее присутствии пока она не даст согласия.
Многоликий змеей подполз к столу, уселся, собрав ноги так, что они соприкасались пятками, а коленями будто бы прилипли к полу. С жадностью голодного волчонка запихнул в рот сразу несколько кусков сморщенных и сладко пахнущих южных фруктов, не прожевав их - с сопением отпил из кубка. Заметив пристальный взгляд госпожи, так и замер, насторожившись. Катарина поспешила отвернуться, пристроившись как и он, на полу. Все чаще ее кости поскрипывали, все чаще боль в пояснице напоминала о возрасте. Скоро все мази и белила не помогут срыть морщины, которых вокруг глаз стало великое множество. Леди Ластрик не любила вспоминать о возрасте. Она давно перешагнула рубеж третьего десятка лет, и теперь всегда была в молчаливой войне со старостью. Для того ли они родилась, чтоб в тридцать семь сделаться похоронить себя в сединах, сделаться беззубой старухой, которая только и знает, что причитать о зазря потраченной молодости.
Теплое питье согрело, заставило таремку довольно зажмуриться. Мальчишка услужливо протянул засахаренный банан и Катарина приняла угощение прямо из его рук, ненароком тронув губами пальцы Многоликого. Легкая шалость, чтоб напомнить себе - она по-прежнему женщина, которая слишком давно не предавалась похоти. Мальчишка был только услужливой собачонкой, но Катарина никогда не смотрела на него другими глазами. И пусть те, кто видал ее в обществе Многоликого считали иначе, - даже брат Фиранд не раз журил ее, что срамится связями с ребенком, - женщина не спешила развенчивать сторонние домыслы. Много ли женщин ее возраста могут похвалиться тем, что их плоть тешит юный любовник?
- Ты что-то задумала, госпожа моя, - шепнул Многоликий, когда проглотил нажеванный комок.
- Думаю, что немного соленого воздуха пойдет мне на пользу, - полуулыбкой ответила она. - Видал ты Переломанный хребет?
Мальчишка отрицательно качнул головой. Таремка закатила глаза, вспоминая почти нетронутые людьми буйные плодоносные джунгли, чистые подземные источники. Переломанный хребет - полукружие архипелага, который часто называли пиратскими островами. Впрочем, сами пираты были там не частыми гостями. Много раз и разные державы отправляли свой флот, чтоб выкорчевать пиратские гнезда, но каждый раз находили там только дикие джунгли и поселения аборигенов, что торговали ракушками и мидиями, зажаренными со сладкими корнеплодами. Никто не знал, где прячутся та-хирцы. Ходили толки, будто они кочуют с острова на остров, проводят дни в наспех собранных хижинах.
Другое дело - Та-Дорто. Самый крупный остров в архипелаге, свободная земля, не признающая никаких законов, кроме голоса звонкой монеты. Здесь та-хирцы сбывали награбленное, вели торг со всяким, кому хватило смелости приплыть не с порожними карманами. Говорили, будто удачливый торговец сыщет на Та-Дорто и легендарный меч, и раба, обученного магии и прочим премудростям. Будь Та-Дорто вдвое больше - он мог бы стать занозой в заду таремских торговцев, потому что народ туда плыл со всех сторон Эзершата. Но таремцы и сами часто паслись на вольной земле, а флот торговцев обходил Та-Дорто стороной, не решаясь нарушить неписаные порядки. Та-хирца можно убить везде, но если хоть одна нога пирата стоит на вольной земле - тронуть его нельзя.
Если где и стоит искать Шепелявого, - теперь старой, копченной солью и солнцем камбале, минул шестой десяток и он давно уж не ходил в море, но был в почете у молодых та-хирцев, - то только на Та-Дорто. Самый час для морской прогулки. Осталось только придумать байку Фиранду. Таремка прикинула, сколько времени может уйти на путешествие туда и обратно. Десяток дней с попутными ветрами и быстрым судном, благо их у каждой таремской пристани как селедок в бочке. За мошну с золотом ни один капитан не станет приглядываться, кто зашел к нему на борт, а за полсотни золотом поплывет хоть к Велашу. О втором Катарина не беспокоилась вовсе: с приходом весны та-хирцы становились хозяевами морских просторов, торговля на Та-Дорто просыпалась, и всякий уважающий себя капитан спешил поглазеть на заморские диковинки, да набить трюмы всякими товарами. Пираты не копили сокровища, потому добытую разбоем эфратийскую древесину, дорогие таремские вина или рхельские шелка сбывали на треть дешевле от цены на рынках. Никто не упускал случая поживиться, недаром ходила поговорка, что на Та-Дорто лучше ехать с полными ларями золота и прирезанной совестью.
- Надеюсь, у тебя нет морской хвори, - сказала Катарина, снова глотнула мятного отвара, скосила взгляд на мальчишку - тот продолжал уплетать за обе щеки. Поднос со сладостями стремительно пустел.
- Я много плавал, госпожа моя, - сказал он, на этот раз с набитым ртом и кусочки фруктов посыпались на дорогой ковер. Многоликий вытер с подбородка дорожку от слюны. - Хочешь взять меня с собой, госпожа моя?
- Хочу, - отвечала Катарина. - Мне нельзя волочить за собою эскорт, чтоб не привлекать лишних глаз и ушей. Однако же я еще не настолько глупа, чтоб не позаботиться о собственной безопасности. Тебе же я доверяю. - Она сделала выразительный акцент на последнем слове, гадая по лицу мальчишки - о чем он подумал? Но бледно-серое лицо осталось немым, сладости - и те вызывали в нем больше интереса.
- Я буду твоей тенью, госпожа моя, - пообещал мальчишка. Тут же с сопением и чавканьем опорожнил кубок, и, довольный, облизнулся.
Миэ
- Смешно, Арэн из Шаам, но мы опять пришли туда, откуда начинали. - Миэ, наконец, оторвала взгляд от широких разломов на стене. Все они брали начало в одной точке и ползли вверх: множились и расползались, точно раскидистая крона, упираясь в потолок. - Видел же, что сталось с башней фергайр. Чудо еще, что она выстояла и не развалилась вовсе.
Арэн поскреб подбородок, тронул пальцами зудящую рану на носу. Теперь ко всем шрамам дасирийца прибавился еще и этот - кривой, узловатый, ровно на переносице. Странное дело, но эта вспухшая багряная рана делала не шибко симпатичное лицо Арэна привлекательнее. Только его перепуганная брюхатая девчонка каждый раз с перепугу выпучивала глаза, будто рыбина. Миэ позволила себе немного иронии, подумав, что сталось бы с северянкой, увидь она, как ее "господин" перевешал половину села крестьян только за то, что те вовремя не пристали на его условия и отказались в срок выплатить положенный налог. По меркам таремки, голодранцы заслужили такую кару: плох тот хозяин, который не в состоянии приструнить зарвавшихся простолюдинов. Но сопливой северянке, которая сама вышла из той же порченой глины, такое наказание, несомненно, показалось бы верхом жестокости. Миэ.
И что он в ней нашел, думала волшебница, когда вместе с остальными женщинами, пережидала нападение шарашей в складах гавани. Гаденький голосок подсказывал, что самому дасирийцу было бы только на руки, чтоб девчонка отошла в мертвое царство вместе со своим ублюдком. Если, конечно, ребенок был взаправду. Пока что единственным свидетельством ее беременности была только Хани, на которую снизошло озарение; сама белоголовая колдунья не могла сказать, что было ему природой, но утверждала свое, как заговоренная. Глядя на Бьёри, - девчонку не мучила хворь, не разбирала утренняя слабость, - Миэ начинала сомневаться в правдивости слов Хани. Кто его знает, может, северянка таким образом услужила своей землячке. Но о том, чтобы высказать свои подозрения Арэну, таремка и не помышляла. Каждый раз, знал дасириец о том или нет, когда взгляд его падал на живот Бьёри, он делался мягче, будто мысленно уже качал на руках своего первенца. И Миэ не хотелось рушить его мечты. Но если мелкая фергайр солгала, волшебница дала себе обещание предать ту самым страшным мукам.
Когда все закончилось, Сьёрг сделался большим пожарищем, в котором удалось уцелеть редким домам и постройкам. Когда Миэ увидела, что сталось с Белым шпилем, она не нашла в себе слез. Боль от того, что в тех камнях покоиться Раш, сдавливала сердце тугой петлей. Она не решалась говорить о своих подозрениях дасирийцу, хотя Арэн и так видел башню и не мог не подозревать того же. Но по молчаливому сговору они не начинали скорбных разговоров несколько дней. Берн, которого дасириец вынес на себе, на удивление быстро приходил в себя. Раны, оставленные шарашами на теле северного вождя, остались чистыми и жизни Берна ничто не угрожало. Еще до вечера того дня, когда случилась битва, всех уцелевших забрали в Брайорон. Замок стоял на отшибе, и почти не пострадал от землетрясения. Ту часть, что жалась к горе, частично побило камнем, вышибло западную часть стены, но стены выстояли. И, хоть внутри там было так же промозгло, как в черном Харроге, замок Владыки Северных земель оставался единственным защищенным местом в Артуме. Берн, чьим здоровьем озаботилась сразу дюжина служителей разных храмов, велел отвести чужестранцам комнаты в верхних покоях, несмотря на возражения жены мертвого Торхейма. По законам Артума, вдова Конунга имела право оставаться в Брайороне столько, сколько ей вздумается, и ее благополучием должен озаботиться новоизбранный Владыка, однако она теряла всякие права, и голос ее в замке был не главнее голоса какой-нибудь прислужницы. Однако, и ту не обошлось без нашептывания Сарии, Бьёри поселили вместе с Миэ; комната Арэна, правда, располагалась совсем рядом по коридору, но Миэ бесила сама мысль делить комнату с северянкой.
Наутро следующего дня была назначена церемония коронования Берна на престол Артума. Фергайры, - их выжило ровно девятеро, торопились. Страна, обезглавленная и выпотрошенная битвой, стремительно скатывалась в хаос: утратившие человечность горожане ударились в грабеж, некоторые из тех, кого проело проклятие шарашевой гнили, старались укрыться от смерти. Их находили свои же и устраивали самосуды. Дозорные приносили вести и сотне обезглавленных горожан, многие из которых не подхватили заразы, а стали жертвами страха своих сородичей.
Перед сном их с Бьёри навестил Арэн. Дасириец выглядел паршиво: серый и осунувшийся, он переоделся в чистое, но не стал сбривать густой щетины. Выглядел дасириец на десяток лет старше своего истинного возраста.
Пользуясь тем, что Бьёри откисает в лохани, Миэ решила поговорить с ним о своих волнениях. Услыхав про Раша, дасириец скрипнул зубами.
- Думаешь, я о том не думал? - сказал он, глядя куда-то поверх головы таремки. - Раш и не из такого дерьма выпутывался.
- Ему не может везти так часто, - осторожно сказала волшебница, на что тут же получила взбешенный взгляд Арэна. Знала - он злиться не на ее слова, а на себя, оттого, что не в силах противопоставить им стоящий довод. - Мне обрыдли Северные земли, которые отбирают дорогих мне людей. Надоело чуять смерть у себя на закорках. Дня такого не сучилось, чтоб я не молилась Вире и Амейлин о заступничестве в мертвом царстве, если мне суждено будет нынче туда спуститься.
- От меня-то ты чего хочешь? - сдался дасириец. Он снова потянулся пальцами к переносице: рана заживала и досаждала ему постоянным зудом, но Арэн нарочно отказался просить служителей прибрать отметину целительными молитвами. Он гордился каждым своим шрамом.
- На рассвете Берна провозгласят владыкой. Делай, зачем тебя послали - и едем домой. - На последних словах голос подвел ее, дрогнул и Миэ пришлось сделать паузу, чтоб сглотнуть ставший в глотке ком. - Не могу мучиться неведением.
Арэн согласился.
- Миэ, ты разве не видишь, как мир меняется? - вдруг, спросил он. - То, что твориться Северных землях - ползет дальше, вниз. Рано или поздно, но волна эта сойдет на Дасирию, Тарем, Рхель... Расползется по Эзершату будто порченная кровь. Не говори мне, что не чуешь недоброго предзнаменования. Слыхала, что рхельские посланники говорили? Неладное твориться в Иштаре, народ ждет какого-то Первого бога. Знаешь же не хуже моего, что пророки появляются в злое время, чтоб воду мутить, сеять раздор.
Миэ хотелось прикрыть уши ладонями, лишь бы не слышать его слов. Но она сдержалась. Арэн говорил все то, о чем она не отваживалась говорить себе самой. Эзершат стремительно менялся. Даже здесь, далеко от сердца мира, таремка чувствовала изменения, видела, как незримо и необратимо отмирает что-то старое, взамен которому приходит другое - злое и смердящее смертью.
Половину ночи волшебницу мучали тревожные сны. Когда очередной кошмар окончательно разогнал пелену сна, Миэ выбралась из постели, и, кутаясь в меховое покрывало, присела к жаровне. С помощью магии развела огонь и еще какое-то время рассматривала пламень, пока тепло не прогнало дурные воспоминания. Бьёри, несмотря на шум, поднятый ее возней, сладко спала, изредка посапывая и с шумом втягивая воздух. Миэ знала, что остаток ночи проваляется в постели, в бесполезной попытке поймать дремоту, потому решила не тратить зря время. Книги и "ониксовые глаза" все еще дожидались своего часа. А еще у нее й руках была странная засаленная тетрадь торгаша Дюрана, которую только предстояло как следует перечесть.
Таремка выколдовала путеводный шар и раскрыла первую страницу дюрановой книжицы. Первого беглого осмотра хватило, чтоб понять - ей в руки попала скрупулезная перепись всех расходов и доходов, которые торговец получал за последние несколько лет. Миэ разочарованно вздохнула. Она до последнего тешилась мыслью, что найдет внутри разгадку шарам, а заодно узнает, почему один из них попал в руки таремца, а второй оказался в пещере харст знает где. Коробки, в которых лежали оба шара, были похожи, точно две капли воды, и волшебница не сомневалась, что "глаза" были связаны для общения. Осталось только прознать, с кем Дюран держал связь. Отчего-то Миэ казалось, что именно в том кроется разгадка.
Судя по записям таремца, он вел учет чуть не каждой медной монете. Торговал винами, разными безделушками, дешевыми шелками и дешевым же снаряжением. Судя по записям за последний месяц, он ехал в Артум чуть не доверху нагруженный мечами, щитами бронями. Все дешевое, но по подбитым расчетам, таремец рассчитывал взять за все тройную цену. Волшебница мысленно присвистнула - аппетитам Дюрана оставалось только позавидовать. Но Миэ насторожило иное: она не так хорошо знала северян, но за время, проведенное в Артум, нагляделась достаточно, чтобы кое-что понимать. Никто в Северных землях не оставался безоружным, даже мелкие горожане вооружились шипастыми дубинками и плохенькими копьями, пусть и с бронзовыми наконечниками. Люди, которые привыкли к постоянной войне, привыкли же быть к ней готовой днем и ночью. Продавать им оружие так же нелепо, как пытаться всучить таремскому виноделу дешевую лозу, да еще и требовать за нее втридорога. Миэ задумчиво полистала книжонку дальше, пока записи не оборвались...
Дюран с первой их встречи не понравился таремке, даже родственность рождения не всколыхнула в Миэ хоть сколько-то симпатии к купцу. Однако она никогда не заблуждалась на его счет: торгаш был жаден, но не глуп. И чем больше волшебница размышляла о нем, тем сильнее крепло ее мнение, что купец вовсе не по глупости или случайности вез в Артум оружие и доспехи.
Дюран знал, что распродаст каждый клинок и каждый щит.
И знал, что в них будет нужда, иначе стал бы он рассчитывать, что выйдет так удачно нагреть руки?
Миэ отложила книгу и вздрогнула, когда Бьёри в который раз засопела. Таремка поднялась, не в силах усидеть на месте. Мысли путались, терялись, забегали одна вперед другой. Но среди всей вакханалии в ее голове, оставалось то зерно истины, которую Миэ только что нашла, но еще не могла ухватить за хвост. Женщина металась от стены к стене, останавливалась, собирая то, что опрометчиво поспешила сбросить со счетов. И все повторялось снова. Пока, наконец, не нашла то, что искала.
- Он ведь знал, - прошептала она себе под нос. - Этот торгаш знал, что в Артуме на счету будет каждый меч, каждый щит и каждый шлем. Он знал, что будут нападения на Яркию, оттого и остановился там! И после, куда бы ни следовал обоз, он всюду был поблизости!
Последние слова она почти прокричала, забыв об осторожности. Северянка, разбуженная ее голосом, пискнула, и села в постели, хлопая сонными глазами.
- Мне нужно поговорить с Арэном, - сказала таремка, накидывая на себя меховую тунику, одолженную у кого-то из горничных Сарии. - Если еще не поздно.
Она выскользнула в дверь, вспоминая, когда же таремец попадался ей на глаза в последний раз. Выходило так, что еще до того, как пришлось спешно покидать Харрог. Тогда таремец пытался сыскать вора, но, не найдя справедливости, затерялся в общей суматохе. Вернее всего обнаружил пропажу и сбежал.
Путь до комнаты дасирийца был коротким, но таремка успела сотню раз обозвать себя дурой и слепой совой. И как она раньше не догадалась?! Все лежало на самом виду, только бы немного присмотреться... Наверное, оттого-то Дюран не сильно озадачивался прикрытием: кто подумает худое на навязчивого торгаша?
- Арэн, вставай! - Она ворвалась в комнату дасирийца, в темноте налетела на стул и едва не упала лицом в едва тлеющую жаровню.
Дасириец вскочил мгновенно, потянулся за мечом, рыская по комнате сонным взглядом. Таремка на всякий случай отошла на безопасное расстояние. Миэ снова начаровала путеводный шар, все еще обеспокоенная, что дасириец с перепугу переполовинит ее.
- Стучись прежде, - проворчал Арэн, когда тусклый свет обозначил лицо его ночной гостьи. Он сел на постель, потирая глаза и широко зевая. Штаны, рубашка, лежащий рядом меч: дасириец был готов давать отпор в любое время. - Что случилось-то? Что-то с Бьёри? - всполошился он.
- Ничего, кроме того, что один заезжий дасириец надул ей живот, - не сдержалась Миэ.
Взгляд Арэна говорил красноречивее всяких слов. "Ты ради этого меня среди ночи подняла?!" - читалось в нем, и таремка поспешила поведать истинную причину позднего визита. Говорила обстоятельно, стараясь не делать акцентов на тех случаях, что заставили насторожиться ее саму. Так она хотела уберечься от возможной ошибки. Кто знает, может Арэн, услыхав ее рассказ, подумает иное и на другого человека.
Когда она умолкла, дасириец еще какое-то время не спешил говорить, но сделался мрачнее тучи. От напряжения он разбередил рану, и из-под подсохшей корки сочилась кровь. Миэ потянулась было к нему, но дасириец отгородился от нее резким взмахом руки. Таремка мысленно пожала плечами и опустилась в кресло, озираясь на стол, в поисках, чем бы перекусить. Размышления нагнали на нее голод, а за крошечными окнами мутно-молочного стекла занимался рассвет. Не найдя еды, Миэ пришлось довольствоваться вином. Оно было крепким, как и все напитки которое ей доводилось пробоваться в Северных землях, но зато от первого же глотка по телу будто разлили пламень. Миэ, довольная собой, прижмурилась, наблюдая за Арэном.
- И как мы огли не приметить его? - было первым, что сказал дасириец.
Миэ позволила себе снисходительную улыбку. Значит, она не одинока в своих подозрениях, это придавало уверенности. Она сделал еще глоток, прежде чем заговорить.
- Как для дасирийца, Арэн, ты непростительно плохо знаешь таремцев. Многие только через обман и добиваются того, что имеют. За право сидеть в Совете девяти мой отец сделал много такого, о чем не стоит говорить в голос. Даже от малой части той грязи, ты бы стал презирать весь наш род, но, к счастью или сожалению, Тарему не нужны благородные лорды. Над всеми нами только один закон - монета. Кто знает, что заставило Дюрана поступить подобным образом.
- Как ты можешь защищать его? - Арэн выглядел растерянным.
- Я не защищаю этого человека, - поправила Миэ. - Если хочешь, себя корю, что не разглядела змею в туфле. Уж мне-то позорно было не приглядеться к этому купечишке. Хотела бы я знать, в какую щель забилась эта гадина.
- Думается мне, когда он заприметил пропажу шара и своих записей, подумал, что его вот-вот разоблачат, не стал дожидаться и унес ноги. В такой-то суматохе - проще носком ветер ловить, чем искать Дюрана посреди развалин. Теперь-то под каждым камнем найдет себе пристанище от досужих глаз.
- И попасть в лапы разъяренным горожанам? - Волшебница не разделяла уверенности дасирийца, хотя отчасти он был прав - разруха стала Дюрану союзником. С другой стороны ему нечего и надеяться на то, чтобы покинуть город с кем-то из северян. Разве что искать наемников, но таремка собственными глазами видела разрушенную до основанию гильдию Сопровождающих. Если там и остались уцелевшие, то они разбрелись по всему Сьёргу.
- У него будто бы были какие-то дела с рхельцами, - неожиданно сказал Арэн, озвучив мысль таремки.
- А рхельские послы все время были около Сарии, и никто из них не пострадал, - прибавила Миэ. - Что может быть проще - спрятаться под самым носом, там, где никто не станет искать. В духе Дюрана.
- Нужно сказать Берну, - решительно заявил Арэн и даже успел сделать шаг к двери, прежде чем таремка остановила его окриком.
- Хочешь спугнуть его? - недовольно проворчала она, нехотя поднимаясь на ноги. Осушила чашу с вином, поморщилась от жара в горле. - Берн горяч, на Сарию давно злость у него, сам же видел. Скажешь ему теперь - так он только сгоряча шум поднимает, а нашей змее только того и надобно. Опять пятки нам покажет - и всего делов.
Арэн продолжал хмуриться, нижнюю часть его лица расшили кровавые ручейки.
- Миэ, это не наша забота, - наконец, сказал дасириец, и таремка не могла не признать, что слова его справедливы. - Мы чужаки тут.
- Чужаки, которые успели сунуть свои носы во все щели, - парировала волшебница. Вино разгорячило ее, развязало язык и Миэ стило больших усилий сдерживаться. - Мне певать на Артум, - сказала чуть резче, чем следовало - прочла это в глазах Арэна. - Северные земли всегда были слишком далеко от сердца Эзершата, жили обособленно и не встревали в наши беды. Дасирия, Рхель, Тарем - этим людям все равно, хоть бы мы и сгинули вовсе. Но насмешкою богов так выходит, что тот, кто может сесть на золотой императорский трон - здесь, в Артуме. Сария так наверняка интригу заплела за мужниной спиной. Берн может голову ей снять, но рхельцы - они как дождевой червь, бесконечны. Рассеки их на мелкие куски - из каждого вырастет новый, глазом моргнуть не успеешь. Они никогда ничего не затевают в одиночку. А уж тем более, когда на кону Дасирийская империя. Шиалистана они поставят императором, Фьёрн им помеха. И прибрать его духу не хватает.
Чем больше Миэ говорила, тем яснее открывалась суть червоточины, что прогрызла Артум.
- Жизнь Фьёрна может возвеличить ее. Сам посуди, кем она была все это время? Прислужница грубому мужику? Рхельки горды, спесивы и злопамятны. Теперь же она станет вести торг за то, чтоб ее сыну нашли достойное место при дасирийском дворце. Сария не так глупа, чтоб не понимать, что захоти большего - припрет рхельцев к стенке, а даже мышь, загнанная в угол, становиться храброй от страха. Пусть Рхель не спешит мараться кровью, но, когда иного выбора не останется...
Миэ сделал многозначительную паузу, предлагая Арэну остальное додумать самому.
- Ошибкой будет думать, что на кону стоят Северные земли, - добавила волшебница. - Им достается, но я пока не знаю от кого и за что. Но то, что разруха в Артуме рхельцам на руку - у меня нет сомнений. Однако же пристрелить кабана и освежевать его - это вовсе не одно и тоже. Потому мы ничего не скажем Берну.
- Как только я получу ответы на письма - я ни дня не стану торчать в Северных землях, - предупредил дасириец. - Мы будто бы взяли уговор, что уедем как можно скорее.
- Все так, - согласилась таремка. - Давай поглядим, что будет на церемонии. Рхельцы догадываются о твоих намерениях, Арэн, и как только фергайры опояшут голову Берна серебряный обручем Конунга, им не останется иного, кроме как торопиться скорее уладить свои делишки. Тот, кто спешит - спотыкается, а тот, кто выжидает в засаде - всегда на шаг впереди.
- А кто тогжа сидит в засаде за нашими спинами? - догнал ее в спину вопрос Арэна, но таремка покинула комнату без ответа.
Несколько следующих часов ушло на то, чтобы привести себя в порядок. Вдова Торхейма оказалась женщиной суровой и прямолинейной. Едва зайдя в их с Бьёри комнату, она дала понять, что делает это не по доброй воле, а по настойчивой просьбе Торхейма. Но ее прямота только позабавила Миэ - на фоне происходящего вокруг, таремка вдвое больше ценила честность.
Женщину звали Олха. Следом за нею явились прислужницы с чистыми одеждами, которые Олха принесла в дар гостям Берна. Платья были почти одинаковы и мало чем отличались от наряда вдовы Торхейма. Оба из толстой, но мягкой шерсти, по вороту подбитые мехом серой лисицы. Миэ в который раз пожалела о своих пропавших нарядах. Ее заклинаний хватило, чтоб так-сяк подогнать платье по своей фигуре, Бьёри же ее наряд пришелся впору. К тому времени, как Арэн пришел поторопить их, они обе были одеты и причесаны.
- Ты что-то задумала, - шепнул ей на ухо дасириец, пока они мерили шагами ступени.
- Возможно, - уклончиво ответила таремка. Северное пойло так же быстро выветривалось из головы, как и разгорячило кровь, и Миэ чувствовала себя будто с похмелья. Ее донимал голод и злость. - Одно могу тебе сказать: Дюран или воспользуется общим гуляньем, чтобы сбежать, или останется без своих сторожей. Конечно же, если он до сих пор в городе, - поспешила уточнить она.
Внизу их ждала порядком поредевшая группа вождей, во главе которых стоял Фьёрн. По случаю возвышения отца, молодой северянин избавился от доспехов, заменив их на домотканую рубаху, украшенную скудной вышивкой по вороту, и штаны из искусно выделанной бараньей кожи. Часть его лица опухла и побагровела, но борода была в ладу, а губы - в приветливой улыбке гостям. Миэ так и не смогла заставить себя думать о нем как о возможном правителе Дасирийской империи. Фьёрн был воином, не менее справным, чем Арэн, но он так же был и варваром, человеком, который не создан для того, чтоб провести остаток дней за составлением указов, выслушиванием вереницы прошений. И уж наверняка Фьёрн ничего не смыслил в тонком искусстве интриги. А чтобы удержать золотой трон одной только силой, надобно быть Гирамом Великим. Хотя, даже он не брезговал подкупами и шантажом, а злые языки утверждали, будто не единожды просил помощи у братьев Послесвета.
Посвящение Берна прошло поспехом, скомканное и торопливое. Всю ночь за окнами стояло марево погребальных костров, и таремка старалась не думать о том, откуда взялся тонкий слой пепла, укрывший все вокруг. То от вчерашнего пожара, успокаивала себя волшебница, стараясь держаться ближе к Арэну. Берн остался на крыльце Брайорона, остальные спустились вниз, к подножию ступеней. Пришли горожане, все, кто мог ходить, но даже их было слишком мало. Сколько их? Три, может быть, четыре тысячи, и большая часть - женщины и старики, почти нет детворы, а мужчины, способные оборонять город, измотанные минувшей битвой.
Впереди, в самых первых рядах, отгороженные от толпы немногими уцелевшими воинами Берна, стояла Сария, с нею рядом рхельсие послы. Миэ со злости скрипнула зубами и обменялась многозначительным взглядом с Арэном.
Все закончилось быстро. Фергайры по очереди клали на голову Берна серебряный венец и на северной речи благословляли его править мудро, по совести, охранять свой народ и попирать всякого, кто придет в Северные земли со злым умыслом. После в толпу горожан швырнули несколько пригоршни серебряных и золотых монет, пшеницы и воды, освященной служителем Снежного. С колен Берн поднялся уже Конунгом, Владыкой Северных земель.
Прислужники вынесли столы прямо во двор замка, где всякий желающий мог выпить за здравие нового правителя и преломить угощения, желая ему долгих лет, неомраченных напастями.
Пользуясь тем, что в общем натянутом празднестве никому и дела нет до них, чужестранцев, Миэ отыскала глазами Арэна и протиснулась к нему сквозь порядком набравшихся северян.
- Я видел рхельцев с Сарией, - сказал дасириец, предвидя ее вопрос. В его руке тоже был кубок, но Арэн, казалось, даже не притронулся к вину. - И Дюрана тоже не видал.
- Думаю, самое время наведаться в замок. - Миэ улыбнулась на его неодобрительный взгляд. Ну и пусть думает, что себе пожелает, после еще благодарить будет.
- Миэ, - окликнул ее дасириец, когда она собралась уходить. - Постарайся не натворить бед. И не забывай, что ты будешь нужна мне сегодняшним вечером.
Таремка кивнула, мысленно посмеявшись над Бьёри, которая жалась к Арэну: услыхав его последние слова, северянка не расплавилась с досады. Миэ пришлось потолкаться, чтобы высвободиться из толпы. К тому времени, как она улучила подходящий момент пробраться в Брайорон, большая часть северян уже успели порядком набраться хмелем: кто дремал, прикорнув прямо на скамьях, кто пытался ухватить за зад прислужницу. Где-то шумно разгоралась драка. Волшебница миновала столы, стараясь не попадаться на глаза Сарии: рхелька, будто почуяв неладное, подозрительно озиралась по сторонам, и не на шаг не отходила от Берна. О том, чтобы сунуться в замок через главные ворота не могло быть и речи: случись что, обязательно найдется пара северян, которые заприметят, чужестранку.
Но сейчас Миэ занимало только приземистое здание, плотно прилегающее к правой замковой башне. Через дверь в нем прислуга выносила блюда с горячими хлебами и соленьями. Попав внутрь, Миэ поняла, что ее расчет был верным - за дверями, дымя котлами и обливаясь потом, расположилась кухня. Кухарка, - седая, но крепкая баба, - мешала поварешкой в самом закопченном котле и даже не обратила внимания на гостью в ее царстве. Миэ тут же шагнула за стеллаж с бочонками, потрепала по голове мальчишку, который тащил впереди себя поднос с несколькими штофами темного пива, и устремилась к лестнице. Та тянулась бесконечно долго, будто ступеням вовсе не было конца. Таремка остановилась лишь раз, чтоб наложить на себя чары невидимости и, как оказалось, вовремя: лестница оборвалась в арке, которую сторожили сразу несколько воинов, все с медвежьими лапами на бронях. Миэ потихоньку сняла сапоги, прижала их к груди и, неуслышанной, проскочила через охрану. Коридор уводил ее дальше вперед. Еще несколько раз она натыкалась на воинов, что исправно несли дозор. Потом свернула направо, чтобы снова встретиться с лестницей.
Когда таремка начала думать, что заплутала, дорога привела ее в широкую галерею, всю увешанную трофейным оружием. Найдя знакомую лестницу, Миэ приободрилась и поспешила подняться ею. Найти комнаты рхельцев оказалось несложно, благо, что северянка, которая помогала ей соскребать с себя грязь, любила потрепать языком. Будь волшебница на месте Берна, она бы велела немедленно отрезать девчонке язык, но ее болтливость пришлась кстати.
В южном замковом крыле стражники стояли чуть не у каждой двери. Миэ пришлось подобрать юбку, чтоб шорох ткани не растревожил слух северян. Выглядели воины угрюмыми, волшебница не сомневалась - они получили приказ умертвить всякого, кто сунется в комнаты Владыки Северных земель и его жены. Но ее интересовали другие покои. Таремка прошла еще немого, радуясь, что шум от всеобщего гуляния заглушает каждый неосторожный шорох, свернула в куцый коридор, и снова оказалась в коротком проходе, всего на три двери. Заканчивался он тупиком - все, как рассказывала болтливая прислужница. Здесь не было стражников Берна, зато по коридору расхаживали сразу несколько жилистых наемников. Эхо забавлялось с лязгом их окованных железом сапог. Миэ захотелось прямо сейчас отыскать ту северянку и оттаскать ее за волосы: девчонка и словом н обмолвилась, что и эти двери будут стеречь. Тут же в голову таремки закралось нехорошее подозрение - а что если ее саму обвели вокруг пальца? Если прислужница вовсе не "случайно" оказалась так словоохотлива?
Стоило волшебнице подумать об этом, как чья-то ладонь легла на ее плечо. От неожиданности таремка вскрикнула, но звуку не суждено было родиться: рука змеей метнулась к ее лицу, мозолистая ладонь зажала рот. "Кто может меня видеть?!" - забилась тревожная мысль, но кем бы ни был тот, что стоял за ее спиной, он видел ее, точно сиротливую березу на солнечной поляне. От него разило горьким пивом и копченостями - все это подавали нынче во дворе.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги