Сердце мертвого мира

- Зря ты, пташка, - шепнул пленитель в самое ухо таремке. - Не по твою душу я пришел.

Не успела Миэ и глазом моргнуть, как мужчина осторожно увлек ее обратно в пролет между коридорами. Тут же ловко опрокинул ее на живот. Казалось, рук у него не меньше, чем у паука лап: чудным образом мужчине удавалось и держать ей обе руки, и зажимать рот, и раздавить под носом какую-то глиняную склянку. В лицо Миэ ударил незнакомый сладкий запах и, прежде чем она смогла подумать о самом плохом, взгляд ее потух.

Когда таремка очнулась, стены и пол еще какое-то время хороводили в глазах. Не сразу, но ей удалось сесть и осмотреться. Первым делом она ощупала себя: ни крови, ни смертельных ран. Пелена невидимости давно спала, оставив лишь несколько лоскутов, но и те стремительно таяли. "Значит, я пролежала здесь всего ничего". Миэ поднялась, опираясь на стену, и прислушалась. Тишина, как и прежде, была безраздельной хозяйкой этой части Брайорона. Но и в ней было что-то подозрительное.

Шаги. Теперь ее не нарушали даже шаги наемников.

Миэ сглотнула, соображая, что делать дальше: удрать со всех ног, или заглянуть и проверить, отчего притихли наемники? Она выбрала второе, кое как, разгоняя тошноту, укуталась новом невидимым коконом, и вернулась обратно к комнатам рхельских послов.

Наемники лежали на полу: кто ничком, кто запрокинув голову. Все трое в луже собственной крови, которая уже взялась коркой, и из багряных пятен на Миэ глядело ее собственное отражение. Таремка привыкла к смертям, потому зрелище тройки мертвецов не тронуло ее. Куда больше волшебницу взволновала приоткрытая дверь в комнату, которую они стерегли. Миэ пришлось переступить через покойника, который лежал поперек входа. Стараясь не испачкать обувь, таремка замерла на пороге. Дюрана она увидала сразу: толстый купец спущенных штанах распластался на полу. Его глаза была выпучены, губы посинели, а сквозь них выпирал разбухший язык. Глотка торговца была буквально искромсана надвое, куски кожи выпирали наружу под натиском лопнувших жил и вен. Обе ладони Дюрана густо укрывала кровь - бедолага не сразу умер, а до последнего хватался за жизнь.

Миэ прислушалась снова - не выдала ли себя? Хороша же она будет, если кто-то застукает ее здесь, наедине четырьмя трупами. Пятью, поняла она чуть позже, когда взгляд упад на постель, где лежала мертвая голая северянка. Видимо, "гость" застал торговца в разгаре похоти. Кругом валялись вещи из вывороченного сундука. Таремка подошла ближе, осмотрела тяжелый навесной замок: ни царапины. Выходит, либо убийце посчастливилось найти ключ, либо он знал толк в воровстве. Понять бы еще, что он искал, подумала Миэ. Может, ониксовый глаз?

Таремка поспешила вон из комнаты. Поразмышлять об увиденном можно и за стенами комнаты, а с каждой минутой она все больше рисковала.

Обратно волшебница вернулась тем же путем. Во внутреннем дворе замка стало малолюдно. Служки убирали столы, прислужницы сносили грязню посуду. Арэн, увидав Миэ, поспешил к ней, довольно грубо ухватив за локоть.

- Берн ждет меня с письмами, а тебя неизвестно где харстова дюжина носит, - проскрипел он.

- Дюрану глотку перерезали, - без вступления выдала таремка. - И наемников, что покои рхельских послов стерегли, всех троих. Да так ладно, что никто и не хватился. Что-то искали в комнате: все вверх дном перевернуто.

Арэн дернулся, будто его ужалила ядовитая гадюка, но шагов не убавил.

- Рассказывай все, как видела.

К тому времени, как они оба оказались у двери в зал, куда их провели охранники, Миэ успела выложить все, что видела. Арэн помрачнел больше прежнего, но продолжал хранить молчание, словно ему отнялся язык. Таремка даже не успела растормошить его вопросами - двери в зал распахнулись, и стражники поторопили их.

Берн не сидел на троне. Он стоял поодаль, смотря на место владыки Северных земель так, будто искал в нем изъян.

- Мне все чудиться, будто отец на нем сидит, - сказал Берн, не поворачивая головы. - Видали, как Олга меня глазами жалила? Зло в ней не издохло, все тужится неугодного хора сбагрить с глаз долой. Мне уж Сария нашептывает, чтоб больше никогда ничего первым не пробовал, видать, боится, что эта сварливая баба задумала меня со свету сжить. Я ей тут как вечное бельмо, гнойник: каждый раз напоминаю о ее бабьей немощности.

Миэ скосила взгляд на Арэна - что тот будет делать? Но дасиреиц молчал, вытянувшись, словно его посадили на кол. Но желваки на скулах Арэна двигались, будто живые. Таремка последовала его примеру и не полезла в разговоры первой.

- Я помню о твоих словах, дасириец, - наконец, сказал мужчина. Обернулся, метаясь взглядом от Миэ до Арэна, словно не решался, кому из них стоит больше верить, а кому - меньше. - Показывай свои письма.

Арэн кивнул и выудил из-за пазухи оба туба. Северянин спрятал в бород улыбку, подивившись, что чужестранец носит бумаги при себе, на что Арэн ответил, что так оно всегда надежнее. Миэ оставалось лишь молча наблюдать за ними, и гадать, отчего до сих пор не подняли шум из-за покойников. Не может такого быть, чтоб их до сих пор не нашли. Но, стоило ей только подумать об том, как дверь заскрипела, впуская в зал Сарию, а в купе с нею тридцать три сквозняка. Волшебница зябко поежилась, заранее зная, о чем будет спор - лицо рхельки было яростнее грозовой тучи. Следом за ней спешил бородач, который, как поняла Миэ, заправлял стражниками в Брайоране. Воин, до этого угрюмый и молчаливый, теперь то и дело менялся цветом лица.

- Комнаты послов из Рхеля выпотрошили, их наемников перерезали, как молочных ягнят, а мой муж, вместо того, чтоб сгладить этот позор чешет языком с какими-то проходимцами, - проскрежетала она, не удостоив гостей мужа даже взглядом. Еще и спиной обернулась, будто нарочно говоря: "Вы тут пустое место".

Последовавший за ее словами грохот заставил Миэ вжать голову в плечи. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем таремка прогнала из ушей навязчивый звон. Берн стоял у стола, раздосадовано глядя на столешницу, которая треснула, не выдержав удара кулаком. По ладони северянина текла кровь. Даже Арэн выглядел ошеломленным. Сария же будто оглохла и ослепла: рхелька стояла на прежнем месте, высоко вздернув подбородок. Она выжидает, подумала Миэ, как охотник - изматывает дичь, пока та не свалиться с ног. Чтоб не портить шкуру. Желает играть красиво, чтоб после Берн не поставил ей в укор, мол, по твоему настоянию поступил, на себя теперь пеняй.

- Я велел никому не тревожить меня, - прогрохотал Берн, обращаясь к мужчине за спиной рхельки. - Яйца тебе на что, если ты бабу задержать не можешь?!

Бородач сперва набычился, но тут же отошел, пробасив, что госпожу было не удержать. Миэ вдруг сделалось неуютно оттого, что они с Арэном сделались невольными свидетелями личных дрязг, но она терпеливо ждала, чем окончиться дело, тут же смекнув, что северянка ни словом не обмолвилась о таремском купце. Может, забыла?

Тем временем Берн велел бородачу убираться, но тот сообщил, что за дверями дожидаются разгневанные рхельские послы.

- Не до них мне теперь, - сказал Берн.

- Тебе нужно их принять, - настаивала Сария. - Ты теперь Владыка Северных земель, твое слово говорит за всех нас. Хочешь прославиться позором, Берн? Не хватало еще, чтоб Артум с Рхелем воевал!

Мужчина будто бы и хотел возразить ей, но смолчал. Даже Миэ не могла не признать правоту слов Сарии: если Берн теперь не станет вести разговоров с послами, те обязательно преподнесу это как личное оскорбление Ракела и всего Рхеля в его лице. Что ж, оставалось надеяться, что Берн не выставит за дверь их с Арэном, потому что Миэ крепко сомневалась, что северянину хватит силы противостоять натиску сразу стольких рхельцев. Он был сильным воином, предводителем над своими людьми, который без страха вел их в битву, но еще не успел поднабраться опыта и чутья, нужного для политических толков. И Сария неприминет этим воспользоваться - ей ли не знать своего мужа?

- Впусти их, - велел Берн бородачу.

- Думаю, чужестранцев лучше попросить обождать за дверьми, - тут же встряла Сария.

- Если ты теперь не посадишь язык на привязь, я собственными руками вырву его из твоей глотки, - пообещал Берн, и что-то в его голосе заставляло верить, что он в точности исполнит угрозу.

Сария умолкла, а вместе с нею и все остальные звуки, до того самого момента, пока дверь в зал не впустила новых гостей и новых сквозняков. Рхельцы вышагивали важно, оба разодетые в изумрудно-зеленые свободные одежды, изукрашенные богатой вышивкой. Мужчины степенно поклонились Берну, еще раз принесли ему свои поздравления, восхвалили его мудрость и великую силу. И только после этого, так же не торопясь, поприветствовали остальных. Улучив момент, Арэн вопросительно глянул на Миэ, но таремке не чем было его порадовать. Видать, самые щепетильные разговоры придется вести здесь, всем вместе. И тем знатным дасирийцам, от имени которых будет говорить Арэн, наверняка придется не по душе, что план их раскрыли прямо перед лицом врага. Но и уйти означало бы добровольно сломать копья. Волшебница изо всех сил старалась придумать, как лучше вывернуться. Благо времени у нее было вдосталь, пока рхельцы плакались Берну о своих злосчастьях. Говорили по очереди, время от времени передавая слово другому, точно знамя. Кроме нытья и недвусмысленных укоров на то, что кому-то в окружении нового Конунга не тешиться видеть Северные земли в союзе с Рхелем, ничего толкового не сказали. Миэ только больше прежнего уверилась - рхельцы науськали Сарию и всячески стремились очернить дасирийца и таремку, которые, волею случая, оказались слишком близко к трону Владыки Артума.

С другой стороны, - Миэ незаметно улыбнулась, - рхельцы бояться, что слова дасирийца могут стать поперек их доводов. А раз так - их с Арэном шансы довольно велики. Осталось только верно себя преподнести.

- Супруг мой не станет славить себя черным гостеприимством, - сказала Сария, как только послы умолкли. - Никто не станет говорить, что в Северных землях нет порядка и справедливого суда.

- Если ты закончила, тогда ступай с глаз моих. - Берн утирал окровавленную ладонь, но не сводил глаз с жены. - С господами послами мы сами разговоры разговаривать будем. - И, подумав немного, прибавил: - И вы уходите, обождите своего часа за дверьми.

Сария насмешливо посмотрела на Арэна, и, с видом победительницы, степенно прошла в услужливо распахнутые двери. Дасириец ответил ей каменным спокойствием, за что Миэ наградила его молчаливым согласием.

В широкой галерее резвились сквозняки. Стражники у двери хранили безмолвие, лишь изредка переминаясь с ноги на ногу. Но до Миэ и Арэна, которые пристроились на лавке у противоположной стены, им будто и дела не было.

- Если Банру был прав, то Дюрана мог прирезать кто-нибудь из братьев Послесвета, - потихоньку шепнул Арэн. - А что вверх дном все перевернуто - так это, видать, кинжал искали.

Миэ хотелось что есть силы треснуть себя по лбу. И как она сама не догадалась? Все искала, заглядывала туда, откуда и ноги не росли. А ведь Арэн, скорее всего, верно понял. Убийца не взял ценностей, если верить рхельцам; оба посла не единожды делали на том акцент. Только они не могли знать про кинжал. Хотя, если б даже и прознали, все равно вывернули историю на свой лад.

- Верно говоришь, - согласилась таремка. - Раш говорил, что потерял кинжал во время битвы, значит, убийца до нас не достанет, и пусть боги сами накажут его как надобно. Жаль только, что теперь уж Дюрана как следует не распросить.

- Отчего рхельцы не сказали о нем? - спросил дасириец.

- Не хотели, чтоб кто-то в замке знал, что рхелец у них схоронился. - Миэ покосилась на стражников, но те, как прежде, стояли недвижимыми и безучастными. - Меж Рхелем и Таремом теперь тяжкие времена; шакал Шиалистан только то и делает, что изживает торговые пути Тарема, чтоб его родичам расчистить дорогу на юг и к морю. Думается мне, что пока мы снег своей кровью топили, в Дасирийской империи шакал свои порядки укрепил. Таремец теперь рхельцу не товарищ. Отчего же послы приютили своего врага?

Она не ждала от Арэна ответа, только задумчиво поглядела на тяжелую дверь, за которой велись разговоры. Многое бы отдала, чтоб услышать, о чем Берну нашептывают посланники Ракела.

Время шло. Миэ мерила шагами галерею бесчисленное количество раз, пересмотрела все расшиты гобелены, изучила трофейное оружие, высмотрела каждую щербину на камне, а двери в зал оставались глухо закрытыми. Арэн дремал, прислонившись спиной к стене и сложив руки на груди. Стражники и те будто бы устали торчать ровно, точно копья, и потихоньку шептались. Время от времени посмеиваясь над шутками. Миэ незаметно прислушивалась, надеясь выудить из их речей что-то путное - все-таки они стояли у самой двери и могли хоть отдаленно слышать речи. Но воинов совсем не волновали секреты правителя, куда больше обоих занимали недавно минувшие события: один с упоением рассказывал об огненном великане о четырех руках, который прогнал каменную гору, второй посмеивался и называл историю брехней, взамен которой рассказывал " как оно было на самом деле". По его версии событий, на землю явился сам Эрбат в одном из своих пламенных подобий, сразился с целым полчищем шарашей, потом расколол землю надвое и скинул всех разом к Гартису.

Миэ слышала от Арэна о том, как было на самом деле, и ему она верила больше. Только даже ее знаний недоставало, чтоб найти объяснение случившемуся. Вероятно, то и вправду мог быть Эрбат. Только отчего он взялся защищать северян? В Артуме славили Скальда, строили ему храмы без счета и всячески задабривали по всякому поводу. Но Снежный бог оказался молчалив и безучастен. А может, - волшебница посмотрела на дремлющего дасирийца, - то лишь огонь был да камень? Со страху чего только не привидится, тем паче дасириец едва жив был.

Наконец, дверь загрохотала. Арэн мигом проснулся, поднялся, пряча в кулак зевок. Рхельцы вышли наугрюменные, оба, если б могли, расплющи Миэ с дасирийцем одним только взглядом. Таремка нашла в том добрый знак, но отвесила положенные поклоны и, когда послышалось громкое берново "Идите уж!", послала рхельцам лучезарную улыбку. Как знать, может им нынче удача тоже фигу свернет, но держать лицо надобно всегда.

Берн так и не сел на трон. Вместо того он пристроился на скамье й стола и, заметив Миэ и Арэна, жестом велел им сесть напротив. Миэ не стала дожидаться, когда он же предложит ей налить им вина, взяла кувшин и наполнила кубки, быстрым взглядом окинув стол. С рхельцами Берн не пил, с удовольствием отметила она. Что ж, можно надеяться на разговор более ладный. Все ж Арэн молодец, что помогал дасирийцам рубить врагов, не могла не признать таремка. Пусть сперва она была настроена против их вмешательства в дела чужого государства, теперь выгода была очевидна. Рхельцы кто? Пришлые напыщенные индюки, от которых за версту несет интригами и грязным золотом. Арэн же рядом с ним кровь проливал, защищал северян всяким способом. И не спешил ничего требовать за свою помощь. Теперь Берн глядит на него и видит за спиной дасирийца таких же отважных, как и он сам, воинов, готовых подставить дружеское плечо. И пусть среди дасирицев подлецов немногим меньше, чем их понамешено между рхельцами, Берн охотнее потянут руку за тем, кто доказал свое право мечом и кровью.

- Рхельцы крови моей высосали - света белого не видать. - Берн без охоты отхлебнул из кубка и вытер капли вина, что скользнули по бороде. - Гнилые людишки, ничего-то в середке нет, только гады всякие ползучие, чтоб им пусто было.

- Я слыхивала, будто на первом гербе Амадов змея была с человеческими глазами, на дубовом древе, - осторожно сказала Миэ. - Когда Ракела посадили на трон, змеи не стало. Наверное, Амады своим змеям нашли какое иное предназначение.

Ее задумка сыграла - Берн рассмеялся, и невидимые тучи под потолком зала, будто бы рассеялись.

- Они хотят, чтоб я выменял место для Фьёрновой задницы на свое обещание помогать Рхелю, - наконец, сказал северянин. Улыбка снова схоронилась в его бороду, лицо сделалось настороженным. - Войну пророчат.

- Рхель с Дасирийской империей никогда не жили миром и ладом, - заметила волшебница.

- Может так и было, только эти двое сказывали, будто идет время перемен и дасирийское войско навострило стелы и мечи в сторону Северных земель. И только Рхель нам союзник.

- Собаки, - выругался Арэн. Он так вцепился в кубок, что кровь отлила от костяшек пальцев. Лицо побелело от злости, черты заострились, отчего дасириец сделался похожим на грубо отесанную каменную статую. - Никогда в Дасирии разговоры не ходили, чтоб на Артум идти, и без того на наши головы беды сыплются со всех сторон чтоб новые войны развязывать. Гирам завещал своему народу держать и укреплять свои земли, а не зариться на чужое. И каждый правитель Дасирии следовал его заветам, даже Тирпалиас и Нимлис-полудурок. Это рхельцам все неймется, им отвоеванные земли покоя не дают.

Миэ подала ему знак глазами, чтоб не горячился. Проку от того, что Арэн станет чернить рхельцев, будет чуть, а вот в глазах Берна только сравниться с послами, которые, - Миэ не сомневалась, - только что точно так же оббрехали дасирийцев.

- Позволь сказать тебе стороннее мнение, Владыка, - Миэ приложила губы к кубку, но пить не стала, чтоб в голове снова не сделалось сумрачно.

Берн устало водрузил локти на стол и согласно кивнул.

- Рхельская империя нынче нашла лазейку к дасирийскому золотому трону, но посадить своего человека им пока никак не выходит. С одного боку - крови в нем нет столько, чтоб прав его никто не оспорил, с другого - кишка тонка нахрапом лезть. Вот и высматривают, как бы исхитриться, чтоб одним седалищем на оба места пристроиться. В доме моего отца всяких старинных книг без счету, в некоторых говориться, что в былые времена рхельцы прославились мудростью и великой хитростью. И сейчас между них есть достойные люди, чья отвага и мудрость заслуживают только похвалы. Да вот беда - все они далеки от трона. Те, кто стоят за ракеловой спиной, жаждут власти. Осмелюсь сказать, что и мой славный, обласканный солнцем Тарем покоя им не дает. Только Тарем не взять, пока круг него дасирийское войско стоит.

- Послы про Тарем ни словом не обмолвились.

- На то они и послы, чтоб говорить то, что им велено, - снисходительно ответила Миэ. - Скажи они о своих торговых планах - грош цена тогда Рхелю со всеми его интригами. Но я в Тареме родилась и выросла, род мой давно занимает место в Совете девяти, и я много знаю того, о че другим неведомо. Если велишь говорить, владыка Северных земель, я б рассказала тебе много занятного, о чем, думается мне, послы из Рхеля тоже запамятовали поведать.

Миэ знала, что он даст согласие еще до того, как Берн открыл рот. Видела, как в не рожденной улыбке его губы, как разошлись круг глаз морщины. Но она благоразумно дождалась согласия северянина. Говорила долго, перемещая слова историями и легендами. О том, как о стены Тарема разбились войска дасирийских императоров, предшественником Гирама, о том, как стены Тарема остановили вону народа Драконов, которые вырвались из своих пустынных земель и прошли по всему западному побережью, испепелив Рхель. Дошла и до Гирама, который первым предложил Тарему мир в обмен на военную поддержку и покровительство наложенного Таремом торгового эмбарго. Слушая ее истории, Берн расслабился, гневливость его прошла, и когда волшебница закончила рассказывать, он даже позволил себе добродушную улыбку.

- Слыхивал я про жадность таремских купцов, но теперь буду знать про отважность Вечного города, - сказал он в завершении.

- Думаю, что тебе, Владыка, непременно нужно погостить наших теплых краях, поглядеть, как звезды ночами горят сотнями огней, а солнце ласкает каждый камень в стенах каждого дома, - нашлась Миэ. - Тарем с готовностью протягивает руку дружбы всякому, кто готов вести дела открыто, а не украдкой, из-под полы.

Конечно же, она лукавила, и взгляд Берна разоблачал ее, иначе Миэ оставалось бы только сочувствовать Артуму, что ему попался такой бестолковый Конунг. Но Берн понял смысл ее слов и знал, что они ничего не стоят. Как понял и иное - игра за дасирийский престол была лишь частью корыстного замысла рхельцев.

- Фьёрн нужен мне здесь, - без всякого предупреждения, сменил тему Берн. - Чего хочет Дасирия? Чтоб Северные земли их поддержали в обмен на престол для моего сына?

Арэн озадачено потер подбородок, беспомощно косясь на Миэ. Таремка помнила содержание писем - Фьёрну не предлагали престол, но его обещали сделать одним из первых приближенных к императору людей, что само по себе было много больше того, на что Фьёрну приходилось рассчитывать в Артуме. Миэ едва заметно кивнула дасирийцу, чтоб говорил, как есть. Когда Арэн повторил содержание писем, северянин долил себе вина, и, поднявшись, стал расхаживать по залу, изредка останавливаясь, чтоб окинуть долгим взором престол.

- Артум теперь плохой союзник, - резонно заметил он, глядя на пустое место Владыки Северных земель. - Наши земли тощие, пройдет много времени, прежде, чем северяне родят столько детей, чтоб напомнить шарашам о нашей мощи. Но один северный воин пойдет за двоих дасирийцев, или не прав я, чужестранец?

Арэн согласился, согласилась и Миэ, хоть ее о том не спрашивали. Под умелым командованием в купе с ладной тактикой, северные воины даже малым числом могли обратить в бегство воинство, втрое их превосходящее. Волшебница была тому свидетелем.

- Северные земли нуждаются в союзниках не меньше, чем Дасирия, - продолжал Берн. - Я мало что смыслю в престольных играх, не никогда дела до них не было. Но я пообещаю помощь, если и вы пообещаете, - северянин выразительно поглядел на Арэна.

Ми видела неуверенность на лице дасирийца. Оно и немудрено - его послали передать слово и послание, а не вести торг о союзе. Теперь каждое слово Арэна было на вес золота. И никто не стоит у него за спиной, чтоб нашептать верное решение. Даже она не могла теперь помочь ему, потому что Берн желал услыхать ответ того, то приехал говорить от имени дасирийского народа. Все, что могла дать Миэ - ободряющую улыбку, попутно проклиная Шаама-старшего за сотворенную глупость.

- Дасирийские императоры всегда были людьми слова, - поднялся Арэн.

И будто бы преобразился. Миэ даже подивилась, как упустила мг, когда заместо воина перед ее взором появился достойный предводитель, человек, чье обещание крепше гранитной скалы. Никуда не одевался шрам с его носа и усталось в синих глазах, но тот Арэн, что теперь стоял против Владыки Северных земель, был самым достойным человеком из всех, кого знала таремка.

- Моя страна теперь в тяжелой смуте и печальных временах, но никакие горести не могут взять из дасирийских сердец храбрость и честь, - продолжал он. - Хмурые времена вскорости минут, на золотой трон сядет человек достойный. Но даже зная это - я не могу говорить от его имени, иначе ты, Берн, первым бы назвал мой язык помелом, а слова мои - сором, цена которому пыль с твоих сапог. Все, что я могу теперь обещать - это моя рука и мои воины. Если Артум снова окажется в беде, владыке Северных земель будет надобно только позвать. Большего я не стану обещать.

"Даже я бы лучше не сказала, - подумала волшебница".

- Мне большего не нужно, - согласился Берн.

Миэ наблюдала, как мужчины скрепили союз крепким рукопожатием. Что ж, размышляла таремка, пока они поднимали кубки за новорожденный союз можно считать, что из этого союза Артум выиграет больше, однако у Дасирийской империи будет по крайней мере один претендент на трон, если не найдется другого. А это, если Миэ верно понимала, ровно на одного больше, чем было у рхельцев. И пусть она первая, кто не разглядел во Фьёрне достойного преемника линии Гирама, он был более достоин золотого трона, чем рхельский шакал.

- Полагаю, послы Ракела очень расстроятся, что им придется отбыть ни с чем, - заметила она.

- У моей жены достаточно тряпок, чтоб подтереть им сопли, - хохотнул Конунг, и в тонком лучике света, что пробивался сквозь мутные окна, серебряный обруч на его голове засветился радужным ореолом.

Раш

Путь утомлял. Выехать из разрушенной столицы оказалось не самой сложной задачей. Городская стена была раздроблена, чуть больше, чем полностью. Одуревшие от страха люди норовили стащить седоков, и Рашу пришлось приложить максимум усилий, чтобы править лошадью одной рукой; второй он придерживал девчонку, которая к тому времени почти впала в спячку. Когда один из горожан вцепился в ремни, которые опоясывали спину лошади, карманник не выдержал: скорчил страшную рожу и выкрикнул пару слов на том языке, который в этих краях не могли бы слыхивать раньше. В купе с обожженным телом и перепачканным кровью мечом, его задумка удалась: мужик шарахулся от него, будто увидал самого Гартиса, и с криками "темные маги, темные маги!", бросился наутек.

До того момента, как лошадь перебралась по каменным завалам которыми стали городские стены, и вынесла обоих всадников прочь, карманнику еще трижды приходилось прибегать к хитрости.

Но и за городом дорога не давалась легко. Короткий ливень размочил остатки снега, а сотни ног густо замесили его с землей, превращая в вязкую трясину, в которой даже резвая рогатая кобылка с трудом переставляла ноги. Под конец животное совсем выбилось из сил и Рашу пришлось спрыгивать и чуть не волоком тащить упрямую животину. Когда тучи понемногу рассеялись, солнце подсказало ему, что день близиться к закату. Раш проклинал все на свете: северян, шарашей, лошадь, девчонку и даже грязь. Но даже скудных солнечных лучей хватило, чтоб немного подсушить землю, и путь дальше ускорился.

К закату на горизонте показалась тонкая, едва живая лента дыма. Дорога привела Раша к густому сосновому лесу. Разлапистые деревья так тесно жались друг к другу, что пришлось сворачивать с пути и снова месить грязь ногами. Раш не заметил, как спустились сумерки. На севере луна казалась особенно низкой, но нынче ночью один ее бок будто окунули в кровь, таким красным он был.

Привал карманник сделал только когда нашел более-менее сухой островок земли круг старого кедра. Почва тут вся бугрилась выпирающими узлами корней, но Раш заснул почти сразу, убедившись, что девчонка по-прежнему грезит под действием хасиса. Несколько раз сквозь сон он слышал ее негромкий шепот, то грустный, то истерический.

С рассветом, перекусив тем, что нашлось в дорожных мешках, Раш продолжил путь. Миновав лес, он вышел на холм, осматриваясь и прикидывая направление. Проводник пришелся бы кстати - Раш никогда не умел разбирать пути. Немного разве что читать мох, но теперь перед ним лежала почти лысая пустошь, разбавленная все тем же сиротливым дымом. С возвышения равнина внизу просматривалась, как на ладони. В самом ее сердце, будто черная язва, тлело пожарище - карманник разглядел остатки домов и то, что раньше было частоколом. Выждав какое-то время и не найдя никаких признаков жизни в сгоревшем поселении, Раш решил обойти его стороной. Весь день до вечера прошел на лошади, карманник даже ел верхом, выудив из сумы кусок вяленого мяса и отрывая от него большие куски, которые долго-долго мусолил во рту, разгоняя голод. К сумеркам путь привел его к сложенному из камней кругу: высокие колоны разной формы собирались в аккуратный хоровод, центром которому был каменный же алтарь. На некоторых колоннах лежали плоские камни. Раш опасливо покосился - не упадет ли? Сложенный невесть какими мастерами круг казался очень старым, а раз камни простояли столько лет, то за одну ночь, решил Раш, ничего не приключится. Он только укрепился в своем мнении, когда заприметил поблизости змейку родника.

Отпустив лошадь пастись, на скудной траве, что осталась под снегом еще с прошлого года, Раш занялся обустройством ночлега. Здесь, в череде гигантских камней они с Хани были незаметны. Никаких деревьев поблизости не нашлось, так что нечего было и думать о разведении костра. Положив девушку на пустой сенник, направился к ручью. Вода казалась сладкой, будто в ней развели первый мед, и карманник набрал один из пустых бурдюков. После взялся смывать с себя дорожную грязь. За все время путешествия впервые выпал случай вымыться, и Раш неприминул им воспользоваться: тело, облепленное пылью и кровью, нещадно зудело. Кое-как обмывшись пригоршнями, Раш без сожаления отхватил остаток некогда тугого хвоста волос. Наощупь оказалось, что часть волос попросту сгорела, оставив проплешины. Карманник мысленно погоготал, представляя себя со стороны - обожженный, грязный, с лысинами в волосах - самое дело затеряться в толпе прокаженных. Напоследок, смыл с куртки грязь и счистил сапоги пучком пожухлой травы. Впрочем, чистым себя не чувствовал, но зуд докучать перестал.

Потужив о том, что опять придется давиться холодным мясом, - выяснилось, что его не так уж много среди запасов, - перекусил и напоил Хани вином. Девушка уже пришла в себя, но по прежнему ходила меж двумя мирами, то грезя, то глядя на него уже знакомым карманнику хмурым взглядом. Раш пожалел, что нет второй порции хасиса, которую пришлось выплеснуть в лицо четырехглазому. Она спасла ему жизнь, но и теперь пришлась бы кстати. Но, теперь Сьёрг остался далеко позади, а значит Хани останется либо следовать домой пешком, либо слушаться его. Даже кобыла северянки и та сделалась покладистой.

Проснулся Раш от шороха. Вскочил на ноги, потянулся к ашараду, который предусмотрительно клал около себя.

В шаге от него стояла девчонка и водила в воздухе руками. Когда ее лицо осветил голубой путеводный шар, карманник недовольно нахмурился. Девчонка вытаращила на него глаза, губы ее приоткрылись в немом крике. Карманнику показалось, что увидь она заместо него шараша - и то меньше бы испугалась. Раш видел, что сталось с красными орнаментами на его теле, которые остались после встречи со странным существом. Они выцвели, сделались бледнее и выпуклее, как давно заживший ожег. Орнамент вился по всему телу и лицу, точно змея - карманник не нашел ему ни начала, ни конца. Нечего удивляться страху северянки.

- Не стоит так опрометчиво подкрадываться, а то могу ненароком раскроить тебя от макушки до задницы - пригрозил он, ложась на прежнее место. Глаза закрывать не стал, следя за каждым движением северянки - кто знает, что ей с перепугу взбредет в голову.

- Здесь нельзя спать, - вдруг сказала она. Язык Хани заплетался, слова путались, будто она захмелела, а бледное лицо непривычно разрумянилось.

- Спи, - буркнул он на ее предостережение. - Хватит с меня северных баек.

Но девушка не желала униматься. Она встала над ним, светя путеводным шаром прямо в лицо.

- Я не знаю, воля каких богов привела тебя в это место, чужестранец, только нам нужно уходить, - она выглядела не на шутку встревоженной, переступала с ноги на ногу и озиралась по сторонам, словно лихо, о котором вещала, уже подступалось к ним.

"И не отцепится ведь", - с досадой подумал Раш, поднимаясь на ноги. В темноте он видел вдвое дальше ее, но, бегло осмотревшись, не заприметил ни единой тени. Только краснобокая луна была им третьим спутником.

- Это Гаразат - место богов. Здесь только посвященным можно дары подносить. Легенды наших предков говорят, что через Гаразат боги вещают волю своим верным последователям.

Раш поскреб затылок, - пальцы отыскали еще одну проплешину, кривую, точно пучок молний, - зевнул, всем видом показывая - пусть говорит, что хочет, а он останется в каменном круге до рассвета. К тому ж, девчонка еще не отошла от хасиса - мало ли чего ей приснилось.

- Чужестранец, не время упрямиться, - упорствовала Хани. Говорила так, будто увещала малого ребенка не совать пальцы в кипящий котел. - Беда будет, если не сделать подношения.

- Можем перерезать горло твоей кляче, - предложил карманник. - Только пешими далеко нам не уйти, подохнем с голоду. Думаешь, Гартис нам зачтет загубленную конягу?

На миг ему показалось, что последние слова заставили девушку задуматься, но после она принялась за старое, теперь с тройным усердием. Поняв, что остаток ночи пройдет в спорах с северянкой, карманник пожелал ей поцеловать харстов зад, и согласился.

Теперь, когда Хани могла ехать сама, она попробовала отобрать у него поводья, в ответ на что Раш осклабился и взамен предложил ей бежать следом за лошадью. И очень удивился, когда девчонка только пожала плечами, и пристроилась позади него. Карманник и это списал на дурман от хасиса.

Ехали молча. Рассвет принес мелкий холодный дождь. Когда Раша стал досаждать непонятный хруст, он не сразу понял, что то были их с северянкой волосы: намоченные дождем, они тут же замерзали на промозглом ветру, превращаясь в сосульки. Скоро к нему добавился хруст ледяной корки под копытами лошади. Раш замерз: большая часть его одежды больше напоминала решето, рукав куртки был оторван наполовину и ветер забирался в просвет на плече, выстуживая остатки тепла. Кольчуга с охотой принимала холод, но Раш и не думал о том, чтобы снять ее. Северянка не жаловалась, но Раш чувствовал ее частую дрожь. И ухмыльнулся, когда девчонка прижалась к нему, в поисках тепла.

- Если не согреемся - пропадем, - сказал Раш, выстукивая зубами чечетку. "Интересно, даже если мы найдем дерево - сколько шансов раскормить им костер?" - Харст тебя дери, ты же колдунья, фергайра, сделай какой-то фокус.

Ответа не последовало. На всякий случай Раш повторил громче.

- Я не могу, - шепнула девушка.

- Чего не можешь-то?

- Не могу ничего. Не чувствую магии, будто слепая стала до нее. Самую малость только выходит зачерпнуть.

Раш, пользуясь тем, что девчонка не может видеть его лица, усмехнулся. Отмеченные богиней светлой магии, могли видеть ее источники, находить их повсюду, как искатель воды определяет подземный ручей одной только виноградной лозой. Так же было и с теми, кого отметила темная Шараяна. Те, кого богини не одарили "видением", не могли сотворить волшебство, хоть бы сколько времени не провели в чародейских учениях. Служители богов, жрецы и послушники, странники-пилигримы - получали силу от тех, кому отбивали поклоны. Были будто бы проводниками между божьей волей и миром простых смертных. Но они не были отмеченными, и так же, как и остальные, не могли "черпать" из магически источников. Во всех частях Эзершата, у каждого народа, были свои способы использовать чародейство: рхельцы, дасирийцы и таремцы изучали общие постулаты магии, северяне заклинали погоду и духов, иджальцы презирали чары, отдавая предпочтение жреческим благословениям, драконоезды вкладывали каждую каплю магии в свои скудные земли и урожай.

Хани, если он верно ее понял, перестала видеть магические источники. Любопытно.

- А как же путеводный шар?

Он не видел, но почувствовал, как северянка передернула плечами. После шмыгнула носом и прижалась щекой к его плечу. "Хоть есть кому спину от ветра загородить", - подумал карманник.

- Я немного чувствую, но это быстро тает.

Раш видел, как она протянула руку, привычным жестом попробовала выхватить из воздуха туманный сгусток, - Раш много раз видел, как она без труда творила такое чародейство, - но ладонь девчонки осталась пустой.

- Еще немного - и совсем ничего не останется. - Теперь ее слова были почти шепотом. - Вира отвернулась от меня, отобрала свой дар. За то, что сбежать хотела, наверное. Фергайра Ванда говорила, что я порченная, что мне не должно было на свет появляться.

- А ты темной зачерпни, - предложил Раш, в ответ на что услышал недовольное сопение. Так и видел северянку: сидит и сверлит в его затылке взглядом дыру, жалеет, что не хватает смелости врезать. Но карманник не мог отказать себе в удовольствии позлить северянку - хоть какая-то плата за возню с ней. Золото, уплаченное Берном, не могло покрыть досаду и злость. - На тебе же две отметины, колдунья, - подтрунивал Раш. Спор с северянкой странным образом согревал его, разгонял заледеневшую кровь. - Шараяна никогда не отворачивается от тех, кто ей верно служит и поклоняется.

- Замолчи, чужестранец, - сквозь зубы прошипела Хани. - А не то, клянусь Снежным, за хвостом лошади станешь бежать ты.

- Я бы не сыпал угрозами понапрасну, северянка, - на ее манер передразнил Раш, - теперь ты беспомощна, как котенок. Захочу - никто и не вспомнит о тебе, а остальным скажу, что волки тебя сожрали, я отбиться не успел, сам еле живой остался.

Девчонка умолкла. Заговорила только спустя несколько часов езды, когда они остановились у развилки. Направо дорога убегала куда-то в холмы, густо поросшие елками и соснами, налево - в грязный туман пустошей.

- Здесь нужно направо, - нехотя сказала северянка. - За этими землями будет деревня.

- Ночь застанет нас на голом камне, - сомневался Раш. - Ты уверена?

- Думаешь, я бы забыла в какой стороне мой дом? - огрызнулась она.

- Долго до него верхом?

- До заката не поспеем.

- Тогда свернем в лес и там заночуем. Без огня нам ночь не переждать, - решил Раш. - Поедем с рассветом.

Девчонка не спорила.

Им повезло: у подножия первого же холма нашлось небольшое углубление, вероятно, наспех вырытое каким-то зверем. Внутри было достаточно сухо и свободно, чтоб поместиться там вдвоем, но низкий потолок позволял стоять внутри только на коленях.

- Нам бы зверя раздобыть, хоть птицу какую, - потужил карманник.

Северянка продолжала хранить молчание. Жестом показала на один из ножей, прицепленных к его поясу, мол, дай. Карманник дал, с любопытством наблюдая, как девчонка со знанием дела выбирает ветку на росшем поблизости ясене. Выбрав нужную, срезала ее, очистила от остатков коры и коротких веток, и застрогала край. Получилось похоже на острогу. Раш не стал расспрашивать на какого зверя взялась охотиться северянка, плюнул на ее чудачества и занялся костром. Под деревьями нашлось достаточно хвороста, пусть не сухого, но и не такого мокрого, как предполагал Раш. Вероятно, дождь лишь вскользь прошелся по этим краям. Набрав в норе сухих кореньев, выбрав пару камней, карманник сел высекать искру. К тому времени, как он развел скудное пламя, девчонка вернулась. В одной руке она несла окровавленную острогу, в другой - белку. Раш даже присвистнул, увидав добычу. Без разговоров, девушка ловко освежевала тушку, - лишившись меха, хвоста и потрохов, добыча выглядела жалкой, но это было лучше, чем ничего, - нанизала ее на острогу, и сунула Рашу, чтоб держал ее над огнем. Сама снова скрылась меж деревьями.

Прошло немного времени, мясо уже подрумянилось, источая приятный аромат, на который нутро карманника отзывалось разноголосым урчанием. Раш подковырнул добычу ножом - мясо было жестким и сухим. Карманник как раз собирался оторвать немного со спины и попробовать, готово ли, когда над холмом пронесся крик северянки.

- Раааааш! - кричала она, и эхом ей было уханье растревоженной совы.

Карманник мигом оказался на ногах, схватил ашарад и побежал на голос. Он хотел крикнуть ей, чтоб подала голос еще раз, но раздумал. Кого бы не встретила девчонка, ее единственный вопль сочился страхом. Медведь, росомаха, волки? Еще не зная, с кем предстоит столкнуться, Раш предпочел дать себе фору и заставить противника угадывать с какой стороны к нему идет враг. Даже острый нюх волка можно обойти, думал карманник, ловко обминая ветки, что могли выдать его неосторожным хрустом.

Ветер был ему союзником: зашумел листьями, затрещал в полукружиях сосновых лап. Но главное - он принес запах. Знакомы запах псины.

Раш мысленно выругался, прячась за ствол многолетней ели. Присел, выглядывая из-за веток. На поляне, густо поросшей приземистым кривым кустарником, стояла Хани, а над нею, точно распухшая тень, нависал шамаи-волк.

Эрик. Раш видел налитые кровью глаза, что выглядывали из грязного седого меха. Оборотень скалился, высолопив язык, с которого сочилась слюна. Зверюга не спешила с расправой, но его нос не оставался в покое ни на мгновение. "Он знает, что я здесь, - размышлял Раш, решая, как лучше поступить, - потому и не торопиться убивать ее, поджидает меня". Словно в подтверждение его мыслям, Эрик-волк чиркнул лапой по земле - когти впились в землю и вырвали из нее клок, вместе с несколькими растениями. Раш слышал, как вскрикнула северянка, но к тому, что случилось после, не был готов.

- Беги, Раш! - предупредила она.

Эхо от слов пробежалось в верхушках деревьев, свалилось на карманника отрезвляющим снежным комом. Волкооборотень зарычал, но в этот раз девушка не издала ни звука. Но и Раш не собирался больше отсиживаться - так этот пес еще пришибет ее со злости. Юркнув между деревьями, которые будто нарочно прибрали с пути свои ветки, карманник вышел на поляну, очутившись как раз напротив шамаи. И позвал его свистом, как безродную дворнягу.

Шамаи среагировал мгновенно: развернулся, припав на передние лапы, полностью загородив собою девчонку, словно говорил: пойди-ка, попробуй отвоевать мою добычу. Раш же старался не думать о словах Миэ, когда та рассказывала о диких шамаи. Будто с одним таким и пяти десяткам человек не справиться. Захотелось сплюнуть.

- Знал я, что та встреча не станет нашей последней, - произнес карманник, ничем не выдавая своего волнения. Волк даже на четырех лапах был вдвое выше него, и впятеро крупнее. Уверенности придавал верный ашарад. На чародейство северянки рассчитывать не приходилось. - Отпусти девчонку, псина, сперва попробуй на меня тявкнуть, а там поглядим, чье сверху будет.

Глаза волка остались немыми. Оборотень не сдвинулся с места, только качнул хвостом. И первым прыгнул на противника. Раш присел, кувыркнулся, оказавшись в стороне, когда зверь приземлился на том самом месте, где он только что стоял. Хищник издал недовольный низкий рык. Раш не стал давать ему время опомниться, и, прежде чем оскаленная пасть повернулась в его сторону, двумя короткими шагами подскочил к волку; рукоять ашарада послушно лежала в ладонях, клинок поник. Хищник попытался уйти в сторону, но карманник предугадал его намерения и первым нанес удар. Снизу вверх, лезвие описало короткую дугу и свистнуло, скосив половину волчьего уха. Зверь завыл, попятился, Раш тоже отступил. Ему сделалось жарко, словно за загривок насыпали раскаленных угольев. Чувства обострились, словно он сам стал хищником: ни один шорох не оставался незамеченным. Позади слышалось прерывистое дыхание северянки.

Эрик поднялся на задние ноги, загораживая собою луну, накрыв карманника саваном своей тени. Раш отступил в сторону - волкооборотень метнулся следом, клацнул зубами и бросился на жертву. Карманник увернулся с легкостью, которая удивила его самого: только что был здесь, а через миг - в другом конце поляны. Тут же развернулся, снова отбежал, петля будто заяц. Когда шамаи замер в пятне лунного света, в боку его что-то блеснуло. Раш пригляделся, узнал знакомую рукоять с ртутной змеей. Выходит, с того самого дня шамаи ни разу не принимал своего человеческого обличия, иначе стал бы ходить с куском железа в мясе. Волк, будто угадав его мысли, зарычал. Его хвост помелом хлестал по грязи, посыпая круг себя грязными каплями.

И все же, несмотря на рану, Эрик-волк оставался опасным противником. Раш списал на свое везение то, что зверь пока не зацепил его. Но карманник не был настолько наивен, чтобы не понимать: даже и одного дара шамаи будет достаточно, чтобы отправить его в мертвое царство.

Раш дал зверю подступиться к себе, ровно настолько, чтобы и самому доставать до мечом. Волкооборотень напирал сверху, хаотично размахивая лапами, видимо, чтобы сбить противника с толку. Раш принял оборонную позицию, успешно отбрасывая каждый удар. Кровь его уже буквально горела, мир вокруг подернулся алым, а где-то, словно эхо далеких миров, слышался крик северянки. Карманник не мог разобрать ее слов, весь сосредоточившись на поединке. Может, подумалось ему, когда шамаи в который раз свел челюсти у самого его плеча, девчонка пытается колдовать? Собирает остатки утраченного дара.

Шамаи, видя, что жертва не поддается, остервенело рычал. Его морда взмылилась, густо покрылась слюной, кончик носа, который Раш успел "попотчевать" наконечником ашарада, заливал кровью язык. Но хищник оставался невероятно силен, и только чудо, объяснения которому Раш не стал теперь искать, не давало волкооборотню разорвать свою жертву в клочья. Однако же его мощи хватало, чтобы заставлять Раша защищаться, и тому, в ущерб нападению, приходилось то и дело уходить и юлить. Раз за разом волк все ближе и ближе подбирался к своей добыче. Когда он в который раз оттеснил Раша к раю поляны, карманник почувствовал, как спина его нашла ствол дерева. Поняв, что жертва загнана, шамаи снова встал на все четыре лапы и облизнулся. Раш мог спорить, что сквозь толщу меха и звериную личину, только на него смотрел Эрик - злой и беспощадный, тот самый, которому с первого дня их встречи хотелось выпотрошить вора-чужестранца.

Шамаи налетел на него. Раш рубанул мечом сверху, попытался уйти вбок, но волк вцепился зубами в его плечо. Боль молниеносно разнеслась по телу, точно яд. Раш услышал крик, после чего челюсти сошлись еще сильнее, зубы вспороли кольчугу, добираясь до плоти. Карманник старался не шевелиться, понимая, что чем отчаяннее будет его сопротивление, тем крепче зверь станет сжимать свою добычу. Так же у него остается несколько коротких мгновений... на что? Раш все еще оставался хозяином одной своей руке, в ней же он держал ашарад. Волк потянул свою жертву, оторвал от земли, трепая из стороны в сторону, словно собака, которая ухватила слишком большой кусок мяса. Раш, найдя освобождение боли в крике, изловчился, улучил момент, когда его ноги будут ближе всего к груди зверя, оттолкнулся, одновременно с этим целя клинком в голову волкооборотня.

Удар вышел слабым, но лезвие проткнуло глаз Эрика-волка. Челюсти тут же разошлись, Раш свалился на кустарники, из последних сил удерживая меч. Волк завыл, громко и протяжно. Карманник перекатился на живот, подтянул колени, помогая себе подняться. Но шамаи уже нес на него: вырванный глаз болтался на уцелевшей нитке жил. Раш даже зажмурился, не делая смотреть в окровавленную пасть, которая, - теперь он не сомневался в этом, - перекусит его надвое.

Но вместо того, чтоб докончить жертву, шамаи снова завыл и, будто побитая шавка, отлетел в сторону. Удар пришелся такой силы, что волк, упав, подмял несколько молодых елок. Карманник увидел Хани: девчонка стояла недвижимо, будто статуя, бледная, с широко распахнутыми глазами, будто глядела сквозь время. Раш не стал ждать, что еще удумает сотворить северянка, перехватил меч второй рукой, захлебываясь болью, и поспешил к Эрику-волку. Тот пытался встать на лапы, хрипел, рождая почти человеческие крики. Карманник хватанул его лезвием по горлу. Вострый ашарад раскроил шкуру, выпуская наружу кровь: пульсирующий поток хлынул Рашу на сапоги.

Сдох волкооборотень на удивление быстро: дернулся несколько раз и затих, до последнего не сводя с Раша единственного глаза. Некоторое время карманник стоял рядом, ожидая, когда волчья туша примет человеческие очертания, но ничего не произошло. Поняв, что противник больше не причинит ему вреда, Раш кое-как засунул ашарад в ремни за спину. После подступился к волку, нащупал рукоять пламенеющего, и с силой потянул кинжал на себя. Нехотя, но тот выскользнул. Из открывшейся раны вырывалось гнилостное зловоние, карманник поспешил отойти.

- Псиной был, псиной и подох, - сказал, как выплюнул.

Хани так и стояла на прежнем месте, точно ноги ее укоренились в земле. Раш подошел к ней, осторожно тронул за плечо, и, когда девчонка не отреагировала, тряхнул сильнее. Северянка подняла на него взгляд, открыла рот, но не смогла вымолвить не звука. Карманник здоровой рукой притянул ее к себе.

- Цела? - спросил просто, лишь бы разговорить ее. Беглого осмотра было достаточно, чтоб понять - девчонка не пострадала.

Она кивнула.

- И понесли тебя темные силы в эту глухомань, - ругался Раш. Сейчас, когда опасность миновала, он готов был разорвать северянку на части. Может, не сунься она сюда, встречи с шамаи удалось бы избежать. Хоть сам он в такую вероятность верил слабо, злости от того не убавилось. Но и кричать на нее карманник не мог: как ни как, а она спасла его. - Значит, магия все ж с тобой, так что сопли подбери.

- Я...я... - Девчонка давилась слезами. - Взяла... темной.

- Ну и жива же, - огрызнулся карманник. - Было б с чего убиваться.

Северянка вцепилась пальцами в его куртку, посмотрела на Раша мокрыми глазами.

- Чужестранец, не выдавай меня, умоляю, - сбивчиво шептала она. - Я не хочу умирать, я не хочу, не хочу...

Рашу сделалось гадко. Гадко от того, что она глядит на него вот так, словно он тот мужик, который ее матери голову снял. Боится и презирает, зная, что отныне зависит от жалкого, негодного человека. Знала бы кого просит, мысленно усмехнулся Раш, чувствуя, как в голове зашумело, тело поддалось слабости. Он потерял много крови и продолжал терять еще, но кости уцелели. Волею случая ли или по божественному провидению.

- Не выдам, - пообещал он, опираясь на северянку, чтобы не упасть. - Только заштопай меня, а то некому будет хранить твои тайны.

Она кивнула и поспросила немного обождать. После чего выскользнула из-под его руки и бросилась выбирать что-то в кустарнике. Вернулась с пучком сухих стеблей и улыбкой, которая на заплаканном лице выглядела жалкой.

- Это студень-трава, - рассказывала девчонка, пока они добирались до места стоянки. - Я сделаю тебе припарки и раны за день-другой затянуться.

"Так вот зачем она на поляну поплелась", - понял Раш, а вслух спросил:

- Отчего шамаи не стал человеком?

- Он потеря человеческое. Предки не примут его к себе, он не станет духом-защитником. Сгниет, как всякое одичавшее зверье.

- Невелика потеря, - подытожил Раш.

Костер едва дышал. Северянка помогла Рашу сесть, прислонила спиной к стволу дерева, а сама занялась огнем. Когда пламя увеличилось вдвое, она выложила наполовину обгоревшую беличью тушку и протянула ее карманнику.

- Ешь, - приказала коротко.

Раш улыбнулся: только что ревела, а теперь снова смурная, как дождливое утро. Раш вгрызся зубами в мясо, активно перемалывая плохо прожаренный тугой кусок, на вкус словно подошва ношенного сапога. Северянка пока разбиралась с горшками и травами: достала глинную плошку, раскрошил в нее найденные только-то ветки, туда же бросила пригоршню черной мази из другого горшка, перемешала и подошла к огню. Поворошив палкой золу, сунула в теплый пепел свое снадобье. Огонь будто разогрел ее: разрумянил щеки, вернул губам цвет.

- Дай погляжу, что там у тебя, - повернулась она к Рашу и подошла прежде, чем он ответил. От ее рук несло прогорклым медвежьим салом, но волосы пахли снегом. Серебряные побрякушки, ударяясь друг об друга, хихикали тонким многоголосьем.

- Что ты сделала, там, на поляне? - спросил Раш, пока девчонка стаскивала с него куртку. Карманник с сожалением посмотрел на широкие ленты кожи, которые выхватили зубы волкооборотня. Теперь одежда сгодилась бы разве что на ловлю рыбы.

- Взяла темной магии, - повторила она сказанное прежде. Осторожно помогла ему высвободить раненную руку из кольчужного рукава. Следом за кольчугой сняла рубашку, всю насквозь пропитанную кровью.

Морозный ночной воздух пробрал Раша до кости. Как ни силился карманник не выказывать слабости, почти сразу начал мелко дрожать. Девушка придвинулась ближе, откинула косы за спину. Рассматривая ее лицо, теперь привычно нахмуренное и недовольное, карманник вспомнил ее мертвой. Там, в Белом шпиле, она лежала бездыханная, но даже мертвый ее взгляд был куда теплее, чем тот, которым северянка встречала его каждый раз, когда их глаза встречались.

- Кость будто бы цела, - сказала она, задумчиво хмурясь.

- Крепко ты пса... - продолжил Раш. О том, что кость цела, он знал и без ее уверений.

Северянка как-то странно поглядела на него, но ничего не ответила. Взяла из мешочка какой-то травяной порошок, и густо присыпала им место укусов. Карманник поморщился от тысячи колючек, которыми впилась в него новая боль. Потом северянка достала из золы горшок с варевом, - разило от него до тошноты отвратно, - и прямо пальцами густо втерла все до последнего в искусанное плечо Раша. Не успела она закончить, а боль и вправду начала понемногу утихать. Но на смену ей пришел холод. Девчонка помогла ему придвинуться к огню, сняла с лошади шкуру и растлила на земле, предлагая Рашу лечь.

- Боишься меня? - отважился спросить он. Знал ответ загодя, но отчего-то важно было услыхать, что скажет сама северянка.

Хани не повернул головы. Она ссутулилась от холода, смотрела в огонь, будто читала в нем откровения мира.

- Спи, - только и сказала она. - Теперь мой черед тебя стеречь, чужестранец.

- Отчего ты не зовешь меня по имени? - успел спросил Раш прежде, чем провалиться в сон.

Ответа, если он и последовал, карманник уже не слышал.

Хани

На рассвете пришел снег. Белые тучи лениво сыпали колючей крупой, покрывая грязь дороги тонким белым покрывалом.

Чужестранца знобило все утро. Кожа Раша раскалилась, будто его целую ночь медленно поджаривали на вертеле. Он едва мог говорить. Хани пришлось даже помочь ему справить малую нужду: чужестранец с трудом держался на ногах, даже опираясь на ее плечо. Несмотря на все протесты, Хани все ж взялась ухаживать за ним. Она еще раз натерла его раны снадобьем, обернула в одежду, которую просушила над костром и кое-как залатала тем, что нашлось под рукой. Кольчугу сложила в суму, чтоб железо не студило тело чужестранца. После завернула его же в шкуру и помогла забраться на лошадь. Сама села впереди, получив, наконец, повод собственной кобылы. Раш прислонился к ней, и его горячее дыхание тут же раскалило Ханино ухо. На всякий случай девушка обвязала веревкой и себя, и его, чтоб ослабевший чужестранец не свалился с лошади. Нужно было спешить: если Раша не согреть, только богам известно, что с ним может статься. Лошадь, почуяв под ногами примерзшую за ночь землю, радостно заржала и перешла в галоп. Дорога до деревни была почти ровной, лишь изредка петляла в пихтовых кустарников.

Только ближе к закату Хани добралась до деревни. Знакомый частокол покосился за тот год, что она путешествовала в поисках своего благословения. Даже воздух здесь пах на диво знакомо: картофельными лепешками, запеченной в глине рыбой и сушеными древесными грибами. Хани улыбнулась, представляя, как высыплет на улицу малышня, когда увидит всадницу на рогатой лошади. Кем она была год назад? Файари, порченной колдуньей? И кем стала теперь?

Мечты рассеялись под натиском тяжких воспоминаний. Что сказать им всем? Рок погиб, она сама одной ногой была уж в гартисовом царстве, если б не чужестранец и странное существо, о котором Хани могла сказать лишь то, что проносила его в суме за плечами. Она сама - фергайра ли? Когда до частокола оставалось всего несколько десятков шагов, Хани решила не говорить им о том, что она стала колдуньей севера. Сестры Белого шпиля не приняли ее, только вертели так, как им было надобно. Радость источилась, пошла червоточинами злости на самое себя. Воротиться домой через год, только чтоб сказать, что осталась порченной, как и прежде, не получила благословения Снежного и потеряла единственного друга? Не о том ей мечталось прошлой весной.

Детвора, как и загадывала Хани, хором выбежала встречать всадницу. Девушка признала и двух рыжих близнецов мельника, и толстую дочку лесоруба, и троих погодков, вечно сопливых сыновей эрла. Но многих лиц Хани так и не отыскала в череде чумазых физиономий. Они загалдели, называя ее по имени, перекрикивали друг друга и норовили ухватить лошадь то за гриву, то за хвост. Кобылка недовольно фыркала, но не смела лягаться, послушная рукам хозяйки.

- Наша Хани привезла мужика! - пищала дочка лесоруба, стараясь проглотить только что надкушенный кусок ячменной лепешки. Про нее говорили, что она ест даже во сне, а пирожки прячет под сенник.

- Дура ты, Лорта! - Правый из близнецов смазал ей подзатыльником и ту же поспешил загородиться братовой спиной. - Это, видать, злодей какой, браконьер может. Видишь, веревицой его привязала, чтоб не убег.

Хани было жаль разочаровывать мальчишку, но она распустила концы веревки и попросила мылышню помочь ей спустить Раша с лошади. Чужестранец буквально горел, на лбу выступили крупные капли пота. Дети, увидав его шрамы, с визгом разбежались, и Хани пришлось самой снимать Раша. До ее дома оставалось несколько шагов, но дорогу загородили старшие деревенские. Во главе выступал эрл: он вытирал руки, перепачканные углем о широкий передник, такой же грязный, как и ладони эрла. За спиной мужчины шла Мудрая, еще более старая, чем казалось Хани. Будто время для старой женщины шагало вдесятеро быстрее.

- С возвращением, - заговорил первым эрл.

- Надеюсь, боги хранили тебя от всякой напасти, а Скальд послал свое благословение, - вторила ему Мудрая.

Хани не хотелось говорить обо всем сейчас, когда она вдвое прогибалась под тяжестью тела чужестранца. Но она знала, что пока не скажет то, что все они хотят услышать, никто не предложит ей ступить в дом и обогреться у огня. Даже названые родители, которых Хани, как ни старалась, не смогла разглядеть среди деревенских.

- Рок погиб, - перво-наперво сказала Хани. - Как герой, предупредил о шарашах и спас много жизней, но богам было угодно отдать его Гартису.

Она знала, что Рока некому будит оплакивать - его мать умерла родами, отца задрал медведь и Рок вырос на попечении всей деревни. Но сельчане все равно зашептали молитвы, хоть теперь от них проку было чуть.

- Скальд не послал мне благословения, - продолжила Хани. Раш негромко застонал, и девушке даже показалось, что он вот-вот выдаст ее, но этого не случилось: голова чужестранца беспомощно свесилась, из горла вырвался хрип. - Я теперь ему в чужие земли, на юг. Снежный не принял меня, не отвел мне места на родине, и я буду искать свое благословение в далеких землях. Этот чужестранец помог мне. Он храбро сражался и помог освободить Сьёрг от орды шарашей. Теперь ему нужна наша помощь, и я привела его сюда, надеясь, что нас не прогонят.

Хани видела, как любопытство на лицах сельчан сменилось недоверием. Некоторые вовсе открыто показывали неприязнь. Над головами лег шепот: кто-то предлагал впустить их до рассвета, кто-то требовал выставить прочь. Когда вперед выступил рыбак, ее названный отец, Хани мысленно молила его вступиться.

- Пусть Мудрая поглядит на нее, а после нам скажет, кем вернулась моя дочь, и кого за собою приволокла, - попросил он, покашливая, и низко поклонился старой женщине. - Знаешь ты, мудрая, что дня такого не случалось, чтоб мы с женой не молили Снежного принять ее и очистить от ее темного нутра. Если он ее очистил... - Тут мужчина стушевался, помял узловатыми пальцами шапку. - Если отметины Шараяны нет в ней, брошусь в ноги нашему эрлу, чтоб позволил дочери моей остаться.

Хани глядела на него и не могла взять в толк, что все эти слова говорит тот, кого она привыкла называть своим родителем. Он просит за нее, но как? Только если дочь его стала чистой и ладной, а если темная отметина все еще на ней - что тогда? Ответ Хани услышала уже от матери. Из-под ее платка выбивались давно нечесаные волосы, глаза потонули в темных полукружиях век, будто она уже много дней не спала. Год всего прошел, а Хани никак не могла поверить, то это те самые люди, что баюкали ее колыбельными, берегли от невзгод и делили между своими детьми и приемной девочкой всякое угощением поровну.

Но такие порядки были всегда. Если боги не очистили ее, значит, она должна склонить голову и принять участь. Хани сглотнула ком, ожидая, что скажет Мудрая. Девушке уже чудилось холодное лезвие топорища на затылке. Темное в ней никуда не делось, а вот светлое источилось, как песок сквозь пальцы. И Мудрая о том прознает. " Я воротилась еще большим злом, чем была".

- Пусть сперва отойдет с дороги, да своего гостя выходит, - наконец, рассудила старая женщина. - Снежный говорит нам почитать законы гостеприимства.

Старая женщина первой подошла к Хани, подняла лицо Раша, разглядывая витиеватые петли ожогов на его лице и в волосах. Раш никак не отреагировал, и когда Мудрая отпустила его подбородок, голова чужестранца беспомощно свесилась.

- Ко мне его неси, - приказала она. - Плохой совсем, едва дышит, как бы не помер.

- Я сама его выхаживать буду, - предупредила Хани, опасаясь, как бы Раш не стал болтать лишнего. Она много раз видела, как лихорадка развязывала людям языки, и те говорили то, о чем даже богам в молитвах не каялись. А если чужестранец выболтает, что она темного колдовства зачерпнула - им обоим не поздоровиться.

Старя глянула на нее с прищуром, пожевала губами потрепанный край сухой трубки.

- К родителям не пойдешь что ли? - переспросила она.

- Я обещала чужестранцу, что буду присматривать за ним, - ответила Хани. Почует ли Мудрая вранье? С Рашем уговоров не было, только она его упрашивал, чтоб не выдавал ее.

- Ладно, ладно, - отмахнулась старая женщина и велела нескольким мужика отнести чужестранца к ее дому.

Хани задержалась, обернулась а названных родителей, сестру, которая поглядывала на нее из-за надежного укрытия материнской юбки. Сделалось горько. Столько дней мечтать, чтоб воротиться домой - и все зазря. Здесь не ждали Хани, порченную светлую колдунью, здесь ждали возвращения кого-то иного, кем - теперь Хани это нала - ей никогда не дано стать.

- С возвращением, - первой решилась сказать мать. Ее взгляд бегал круг Хани, выщупывал каждую щербину в домах за ее спиной, но она всеми силами избегала посмотреть в глаза названной дочери.

Хани стремительно подошла к ней, обняла. От нее пахло теплом и детством, растраченными мечтами. Женщина стояла и боялась пошевелиться, только спустя какое-то время ее руки легли Хани на спину и потрепали по затылку - как в тот день, когда вся деревня провожала их с Роком в далекий путь. Теперь от материнских объятий веяло холодом, и Хани поспешно высвободилась, отступая. Отчего-то рядом с этими людьми ей делалось тяжко, будто на плечи взвалили непосильную ношу, и она вот-вот переломит ей хребет.

"Будто чужие мне, - подумалось девушке, - совсем чужие, не те, которые провожали и делали всякого блага и молили за меня богов".

- Мать испекла пирогов с тыквой, как ты любишь, - в усы произнес отец.

- Я возьму немного в дорогу, - улыбнулась Хани.

- Не останешься с нами? - Мать так поспешила с вопросом, что выдала себя с головой. В ее взгляде читалась надежда. Не важно, как рассудит Мудрая - она не хотела видеть здесь подкидыша из озера. Может, за все эти месяцы, у них сложилась иная жизнь, в которой никто не шептался за их спинами, в которой не было места пересудам, мол, откуда бы взяться темной отметине, как не от родителей.

- Нет, - ответила Хани, развернулась и быстро зашагала прочь.

Если бы чужестранец был хоть на половину не так плох, они бы немедленно унесли ноги их деревни. Хани чувствовала, как все вокруг будто давит на нее. Дома словно нарочно вытягивают тени, чтоб пощупать ее, ухватить за подол юбки, старухи у деревенского очага перешептываются, кивают все разом, как заговоренные. Детвора - и та н спешит подступаться ближе, хоть им так и свербит прокатиться на белоснежной лошади, с завитыми рогами.

Больше Хани ни с кем и словом не обмолвилась. Юркнула в хижину Мудрой, прячась от досужих взглядов. Из боковой комнатушки, там, где обычно жили девчушки, взятые на обучение, показалась только одна веснушчатая девочка лет шести-семи. Хани помнила ее - Фила, дочка пивовара. Один глаз девочки перекрывала широкая полоска овечьей кожи, волосы на голове будто только недавно начали отрастать.

- Помоги, раз пришла, - окликнула Мудрая и Хани торопливо откинула тяжелый шкурный полог.

Здесь ничего не изменилось. Очаг в полу все так же чадил огнем, распуская круг себя запах трав, хвои и ягодного варева. С балок под потолком свешивались пучки травы, сушеных припасов, лука и засоленной рыбы. Мудрая прицепила на огонь котелок, взялась дергать из травяных метелок сушеные стебли. Раш лежал тут же, на горе шкур, укрытый до самого подбородка. Его голова тонула в буром медвежьем меху, губы часто дрожали.

- Его нужно раздеть, чтоб ни одной нитки не осталось. Он мокрый весь. - Старая бросила травы в котел, скрылась за пологом, что вел в комору, где хранились более ценные, припасенные с весны, травы и коренья. Вернулась оттуда с глиняным горшком и ворчанием. - Что на меня таращишся? Смерти ему желаешь что ли? Одежу потом сожги.

Хани присела на колени рядом с Рашем, приподняла его, стягивая рубашку. Ткань насквозь пропиталась потом, липла к рукам и телу Раша; Хан пришлось повозиться, прежде чем тело чужестранца удалось высвободить. Следом за рубашкой стянула сапоги и штаны. В одном из карманов на куртке карманника нашелся туго набитый кошель. Хани заглянула внутрь и едва не остолбенела - столько золотых монет она ни разу не видела. Интересно, где чужестранец мог их раздобыть? На всякий случай Хани обыскала каждую складку в куртке, чтоб ненароком не бросить в огонь то, что Рашу могло быть дорого. Общим счетом выудила три кинжала и тот, змеистый, который чужестранец вытащил из бока шамаи. Еще нанизанные на нитку три черные жемчужины и серебряное кольцо. Размером будто сразу на несколько пальцев. Кольцо сразу приютилось в ладони, огненные блики отсвечивали на огранке, по потолку хижины забегали искры бликов, будто от драгоценного камня. Девушка оборвала подол, - наряд фергайры больше был ей не надобен, - сложила в него все сокровища чужестранца. Подумав немного, выудила из ушей и губы Раша серьги, и тоже их спрятала. Узел сунула чужестранцу под голову.

Ожоги светло-красными змеями ползли по всему его телу: от ушей к плечам, густыми завитками размножились на груди, миновали живот и устремлялись ниже, к паху и ногам. Хани тронула кожу, провела по одной выпуклой полосе, подивилась, что так спешно зажило. Откуда они взялись - чужестранец не говорил. Его тело не покрывала поросль курчавых волос, как было у всех северных мужчин, только тощая темная череда убегала вниз. Хани поспешно прикрыла чужестранца покрывалом. Щеки тронул стыдливый румянец. Для своих лет Хани засиделась в девках. Давно уж пора было встать с выбранным мужчиной под благословение, отдать ему целомудрие. Девушка беззвучно вздохнула, прогнала прочь воспоминания о шамаи. Словно прочитав ее мысли, Раш застонал, повернулся и ухватил ее за запястье. Хани освободилась, обернулась на шорох: откатив полог в сторону, за ними наблюдала Фила, но, как только ее обнаружили, девчушка тут же спряталась.

Она присела рядом, помешивая в котле, пока вода не вскипела. Вместе с паром маленькая хижина Мудрой наполнилась запахом весеннего леса, ароматы многотравья дурманили.

- Спать ты что ли пришла, - растревожил вздремнувшую Хани сиплый старушечий голос. Следом в подол свалилась груда обрезков овчины. - На вот, оботри его как следует.

Хани послушно исполнила указания. Каждый раз, когда она касалась кожи чужестранца, тот вздрагивал, кривился, будто от боли.

- Чудное на нем, - сказала Мудрая, подбрасывая в котелок с отваром что-то из подола юбки. Вода миом покраснела, вспенилась розовым кружевом. - Где ты сыскала этого чужестранца, девочка? От него смердит могилами, точно от самого Гартиса ушел. Руки все в крови, наверняка не одну жизнь загубил. Что за уговоры меж вами, ну, говори.

Сказав это, посмотрела пронзительно, будто забралась душу и там все перевернула. Девушка отвела взгляд, не зная, что отвечать. Эта старая женщина научила ее всему, что она теперь знала: лечить, заговаривать погоду на дождь, говорит с духами родных просторов и вычаровывать мелкое колдовство. Как теперь ей солгать? Что сказать, чтоб после не проклинать себя за трусость? Не бывать такому, чтоб северяне прослыли жульем. Но и сказать, как есть, означало бы обречь и себя, и чужестранца на погибель. И где была ее голова, когда она пускала коня по тропе в деревню? Бежать надобно было, бежать прочь и никогда не возвращаться в Северные земли.

- Ну? - поторапливала Мудрая.

- Он жизнь мою спас, - ответила Хани.

- Это я уж слышала. Легла что ли с ним? - прищурилась старуха. - Любовь ежели, так и понятно, отчего тебе глаза залило так, что не видишь, с кем связалась.

Хани кивнула. Пусть лучше на это кивает, может, расспрашивать меньше станет. К тому времени, как она насухо вытерла Раша, отвар в котле трижды поменял цвет. Мудрая подкидывала в воду какие-то травы, хмурилась и бубонила себе под нос непонятные Хани речи. Потом велела Хани снять котел и выждать, пока остынет. Варево сделалось серым и постепенно загусло, сделалось тягучим, как первый мед.

- Теперь натирай его, - приказала старая женщина. Сама селя на мешки, раскурила от головни трубку и выпустила через ноздри горький дым. - Только как следует натирай, чтоб кожа вся его была укутана, а то огонь не потушить.

- Какой огонь? - переспросила Хани. Она думала, что Раш расхворался от того, что перемерз.

- Тот, что у него всередке горит, - нехотя ответила Мудрая. С видом древней вороны она потягивал табак, и приглядывала за каждым движением девушки. - Не хворь у него. От того, что с ним, нет у меня ни бальзамов, ни отваров. Или помрет, или очухается - тут уж как боги рассудят. Только бежать тебе от него надобно, не защита он тебе.

- Мы вместе сражались рядом с Владыкой севера, - неуверенно начал Хани. - Хотел бы он меня убить - самое время было там это сделать, никто б не прознал. - Про то, что сталось в баше, говорить не стала. Ей не хотелось выгораживать чужестранца, уж больно много натерпелась она от него, но если Мудрая думает, что между ними любовь - надобно за него стоять горой. Только отчего же старая то и дело хмуриться, точно знает много больше, чем рассказывает. Будто читает по их лицам.

- Я кровь вижу на его дланях, кровь от твоей крови, но не твою.

Слова Мудрой потонули в облаке дыма. И, прежде чем Хани успела спросить, кликнула Филу. Когда девчушка появилась, наказала ей принести с улицы свежую овечью шкуру. Когда маленькая северянка все исполнила, Мудрая отстранила Хани и самолично обернула Раша в еще толком не просохшую свежевыделанную овчину. Чужестранец хрипел, губы его сделались бледными и пошли алыми трещинами, узловатые нитки ожогов набухли, точно в них взаправду налили огня.

- Здесь ночевать останешься, - решила старая женщина. - Фила, принеси-ка солений, да лепешек разогреть бы, а то от живот нашей гостьи так грохочет, что добрые люди подумают, будто я ее голодом взялась изморить.

- Я могу... - потянулась было Хани, но Мудрая осадила ее.

- Пусть сама управляется, ей самое время все уж понимать. Мне замена будет - девочка она смышленая, толк знает в травах, следы ладно читает, умеет по тучам гадать и воду в колодце высматривать. Хорошей будет Мудрой, когда мой черед придет.

Хани вернулась на место, краем глаза наблюдая, как босоногая угловатая Фила натаскала в очаг закопченных золой камней, то и дело пробуя их ладошкой - не нагрелись ли. После поставила на них котелок с овощным рагу, разложила горками лепешки и тонко нарезанную солонину. Когда-то, когда сама Хани была немногим старше дочери пивоварки, Мудрая обещалась поставить ее на свое место, обучить всем тайнам, которые должно знать только Мудрой. Время утекло водой, обещания, если и было в них хоть сколько правды, выцвели, как рассветный туман. Хани вдруг подумала, что никогда и не видела себя на месте этой старой женщины. Она искала благословения и очищения от темной отметины. Жизнь так и вовсе иначе вывернула. Жалеть не о чем, и не о чем плакать.

- Что с ней? - спросила девушка, как только Фила скрылась за пологом. Где-то там слышался негромкий стук глиняной посуды, которой вторила колыбельная, которую напевала девчушка.

- Шараши пришли к нам, - отвечала Мудрая, кутаясь в безразмерный меховой тулуп. - Месяц минул с тех пор. Пришли, вывернули все, кто успел в лесах да у озера спрятаться - те и выжили. Забрали всех, на кого и второй десяток лет еще не сошел. Сопливых - так почти всех. А ее мать упрятать хотела в котле. Матери шею свернули, этой, - кивнула Мудрая на полог, - стрелой глаз вышибли. Она стрелу-то обломала, да схоронилась. Я ее нашла когда, она уж доходила. Думала - не переживет ночи. Ан нет. Крепкая она, горя в самый раз хлебнула, чтоб злости набраться, чтоб душу загородить высокими стенами. Будет из нее толк, - задумчиво прибавила она.

- Я не знала, что она Фила тоже светлой богиней отмеченная.

- Недавно в ней дар открылся.

Мудрая сама наполнила миски едой, позвала Филу. Девочка, получив свою порцию, тут же снова скрылась с глаз, как запуганный волчонок, которого, вместо того, чтоб пришибить, взял в дом, приласкали и согрели. Даже глядела исподлобья, того и гляди цапнет за руку, если еду попробуют отнять.

- Немая она с того самого времени, - буркнула Мудрая. Себе еды она не положила, только вытряхнула и трубки пепел, набила новым табаком и снова раскурила, окутывая себя горько пахнущим седым маревом. - Язык на месте, а молчит, будто слова напрочь все позабыла. Ешь, пока не остыло, да спать ложись рядом с ним. Ему худо будет скоро, если до рассвета дотянет - будешь всем богам молитвы благодарные отбивать.

Хани быстро опорожнила миску и попросила разрешения выйти. Ей нужна была одежда, лучше мужская. У деревенских охотников всегда были ладные одежды из оленьих кож, то, что нужно. Денег у Хани не было, трогать золото чужестранца она не смела. Все ее мелкие сбережения остались в рухнувшей башне. В конце концов, она сорвала с кос несколько серебряных амулетов, тех самых, которые была подарены фергайрами. Счастья они не принесли, значит сгодятся, чтоб купить одежду - все больше пользы, чем теперь.

С наступлением темнты луна разгорелась в полную силу, подсматривая за сельчанами налитым кровью глазом. Уже несколько ночей она все больше алела, будто, уходя с рассветом за горы, набиралась кровью мертвых северян. В деревне ходили разговоры, будто на Сьёрг обрушилась невиданной величины огненная звезда, таким ярким расползлось зарево на севере. Они говорили, что дым стоял несколько дней, густой и злой, и солнца за ним было не разглядеть. Хани продолжала помалкивать, а на все расспросы отвечала, что путешествовала по Бурой пустоши, ходила к морю и дошла до самых южных границ Артума.

В хижину Мудрой Хани вернулась с обновками. Рубаха и куртка пришлись чуть велики, а штаны вышли в самый раз. Удалось раздобыть одежду и для Раша. Сверх того, за третий из дареных амулетов, Хани выторговала ладные меховые рукавицы им обоим, и отрез кожи, из которого на скорую руку сшила капюшон на новую куртку чужестранца: с таким-то лицом в самый раз прятаться, чтоб людей не пугать, справедливо рассудила она. Мудрая, увидав все это, покачала головой и стала пророчить, что в том его в огонь и положит.

Спала Хани недолго. Растревоженная стоном пополам с рычанием, поднялась, разворошила дремлющий в очаге огонь. Когда сделалось светло, подползла к Рашу. Чужестранец метался, будто его костьми играла сотня харстов. Он то выгибался дугой, то сворачивался в комок. Раш хватал себя за плечи, ногти драли кожу, оставляли о себе надутые кровью полосы. Ожоги так и вовсе стали красными. Хани даже подумала, что надави на один из них - тот лопнет. Раш рвал с себя покрывало, дергался и часто дрожал. Мазь на его теле взялась коркой и теперь осыпалась, точно скорлупа.

Чем дальше, тем хуже ему становилось. Губы Раша тронула пена, тело сделалось мокрым, точно только из воды. Хани пришлось навалиться на него сверху, чтоб чужестранец не скатился в огонь, но он был слишком сильным и брыкался, будто дикий мерин. Несколько раз он больно ударил Хани по плечу и ноге, но девушка не собиралась отступать. Когда Раш открыл глаза, она вскрикнула.

Зрачки его сделались алыми и тонкими, точно у хищного кота. В том месте, где он ухватил девушку за запястья, кожа горела, будто ошпаренная. Хани, не зная, чем еще помочь, стала молиться, просить Снежного сберечь чужестранцу жизнь.

Она не помнила, сколько раз повторила молитвы. Язык одеревенел, кости ломило так, словно их пропустили через мельничные жернова. Но чужестранец затих. Тело его оставалось горячим, но уже не жгло. Постепенно и дыхание выровнялось.

Хани, измученная, закрыла глаза, давая себе зарок подремать самую малость, воспользовавшись передышкой. И не напрасно: Раша лихорадило еще дважды, и с каждым разом больше прежнего. Он затих только под утро. С ним и Хани.

Проснулась она от скрипа двери. Сонно моргнула, повернулась, чтоб потянуть на себя шкуру. Огонь давно погас, и в хижине сделалось холодно и сыро.

- Воняет здесь, - негромко прохрипел над ухом знакомый голос.

Хани обернулась, отчего-то первым делом посмотрев в его глаза. И с облегчением нашла там темные полукружия со странными всполохами. Как прежде.

- Куда ты меня приволокла? - спросил он, потягиваясь, будто всю ночь провел в сладком сне.

- У Мудрой мы, - ответила Хани. - Если бы не она, ты бы помер.

Чужестранец вытянулся на шкурах, зевнул, словно не расслышал ее последних слов. Потом повернулся на бок и уставился на Хани то ли с подозрением, то ли со злостью. Девушка попятилась, но чужестранец тут же ухватил ее за руку, потянул на себя. Откуда только силы взялись!

- Я будто бы слышал, как ты всю ночь надо мной шептала что-то, - сказал он недоверчиво. - Проклинала небось?

- Тебе худо было, - наугрюмилась она. - Просила Снежного за тебя. Пусти меня, чужестранец, некогда разговоры разговаривать

- Отчего ты не зовешь меня по имени? - снова спросил он.

Хани уже собралась ответить, но он ловко ухватил ее за затылок, притянул к себе и легко тронул губы поцелуем, продолжая глядеть в глаза. Хани брыкнулась, но чужестранец только сильнее сжал косы в кулаке, надавил ртом на ее рот, раскрыл его губами, забрался внутрь языком. И тут же отпустил, на прощанье задев пальцами косы: амулеты всхлипнули тоскливым перезвоном, косы потянулись следом за ладонью.

- Спасибо, - произнес он и, кажется впервые за все время, что Хани его знала, улыбнулся.

За этой улыбкой что-то пряталось, но Хани не стала гадать, что именно. На губах остался вкус поцелуя, от которого пробрало сильнее, чем ночью от его раскаленной кожи. Хани, полная любопытства, и сама придвинулась к нему, неумело ткнулась губами, стараясь распробовать то, что Раш дал прежде. Чужестранец осторожно обнял ее лицо ладонями, снова поцеловал, теперь мягче, дразня губы самым краешком языка.

- Странный ты, - только и сказала Хани, когда смогла справиться с собой. - То погубить грозишься, то ластишься, будто кот.

- Я благодарен, что спасла меня, - пожал он плечами. Кем бы Раш ни был мгновение назад, теперь он стремительно становился собой прежним. - Женщины все одинаковые, им ничего милее ласки нет.

- Одевайся, - Хани сунула ему одежду, поднимаясь. - Если на ногах стоять сможешь - нужно думать, как убегать.

Раш хмыкнул, и быстро натянул рубашку и штаны, следом - куртку. Одежда была ему велика, штаны пришлось перетягивать дважды, чтоб не спадали, но капюшон пришелся чужестранцу по душе.

- Самое дело, чтоб рожу прятать, - сказал он, рассеянно тронув себя за шрамы на лице. - Что случилось, пока я спал? В какую холеру ты нас успела втянуть?

Хани недоуменно зыркнула на него - он что, и вправду думает, что спал? Но время было не до споров.

- Мудрая будет смотреть меня, - сказала она, поспехом собирая в дорожный мешок все, что могло понадобиться в пути - горки с мазями, две вязки сушеных грибов, вяленое мясо. - Если увидит, что во мне светлого нет больше, а темное никуда не делось - они меня убьют.

Хани осеклась и чуть не выронила суму с пожитками, но Раш оказался рядом и подхватил ее, тут же сунув обратно девушке в руки.

- Ну, сперва им придется через меня переступить, kama'lleya, - сказал он, не отрывая взгляда от полога. Тяжелая шкура раз колыхнулась и притихла, недвижимая, будто белые шапки гор.

- Что? - Хани не разобрала последнего слова, брошенного чужестранцем небрежно, словно все на свете знали, что оно могло значить.

- Заноза, - сквозь зубы процедил Раш.

- Ты что же - собрался перерезать всю деревню?! - Глаза Хани округлились от понимания, что чужестранец, если потребуется, пустить в дело свой странный меч.

Вместо ответа Раш прижал палец к губам, призывая ее замолчать. Он осторожно подступился к пологу, бесшумно, точно ноги его е касались пола. Хани заметила в его руке один из кинжалов, тот странный, будто б заточенное трехгранником длинное шило. Девушка даже не стала пытаться вспомнить, как упустила момент, когда чужестранец успел вооружиться им. Только вот штаны затягивал - а уже готов прирезать всякого, кто дорогу загородит.

В груди Хани оборвалось, когда Раш метнулся вперед, рванул полог на себя, срывая его с веревки. В получившемся шкурном капкане беззвучно трепыхался пленник. Судя по росту - чужестранец словил Филу.

- Она же ребенок! - взорвалась девушка, налетев на него в отчаянной попытке высвободить одноглазую помощницу Мудрой.

Но Раш оттолкнул ее, завернул шкуру коконом и только после высвободил немного места для того, чтоб разглядеть добычу. Пытаясь освободиться, Фила стащила повязку с мертвого глаза: кожа только немного подсохла, но стежки от иглы еще исходили сукровицей. Раш без брезгливости выдержал ее взгляд, ухватил за подбородок, надавил так, что девочке пришлось открыть рот. Нахмурился.

- Язык на месте, отчего же молчит? - Он перевел взгляд на Хани, дожидаясь ответа.

- Не может она говорить. Отпусти ее.

- У нее есть один глаз и руки - достаточно, чтоб указать, в какую сторону мы ушли. Дай мне веревку. Ничего не станется, если она немного полежит здесь связанная. Ну, живо! - торопил он.

Хани послушно исполнила приказ. Пока он обвязывал веревкой шкуру с Филой, Хани заглянула в кладовую. Горшки с мазями, целебные бальзамы, заготовленные мешочки с травами, сушеные пиявки и ягоды. Предназначения большей части стоящего на полках, она не знала, но собрала то, что могло пригодиться в пути. Толченый в пыль белый уголь, чтоб прочистить воду, настоянные на огненном бри мятные и полынные отвары, красная глина. Ей было жаль Филу, но Раш был прав - девочка выдаст их не задумываясь. Не из злости, а потому что таковы все северяне - отмеченных черной магией надобно обезглавить, чтоб не сталось непоправимого. Хани вспомнилась чужестранка Миэ, которая до последнего билась за тронутого скверной шарашей, жреца. Тогда Хани сказала, что мертвеца нельзя спасти. Теперь она сама мертва, но бежит от участи. Может, остановиться, покориться, пока в ней осталось то, что способно не поддаваться власти Шараяны? Что если темная богиня овладеет ей и заставить творить злодеяния? Девушка много раз слышала страшные истории, как люди, отмеченные темным, переставали быт тем, кем были, и творили ужасное, прославляя Шараяну. Тот, кто пока не сотворил зла опасен уже тем, что в любой момент станет игрушкой в руках своей госпожи.

- Эй, не время теперь спать, - Раш тронул ее за плечо. - Все взяла?

- Да, - кивнула она и сунула ему в руки суму. - Уходи.

- Чего? - непонимающе переспросил чужестранец.

- Можно выйти через заднюю стену в передней, - быстро заговорила она, ухватила Раша за рукав и поволокла к очагу. - Ту сторону всегда дождем мочило больше остальных. Еще когда мы с Роком уезжали, дерево уж гнило. Будто бы не видать, чтоб тут что-то переиначивали, значит, ты сможешь пробить дыру и уйти через частокол. Там дальше лес, можно спрятаться, если за тобой стану гнаться. Но я попробую... - Хани вытолкала Раша в переднюю, отклонила полог и они очутилась в крошечной коморке, которой стало продолжение коридора. Воздух здесь застоялся, пропитался гнилью. Хани рванулась к завешанной шкурами стене, отклонила и, с облегчением, улыбнулась. - Вот здесь, совсем мягко стало, можно ногой выдавить. Я пойду к ним. У тебя будет довольно времени, чтоб уйти.

Чужестранец озлобился, губы раскрыли оскал.

- Дрянная из тебя героиня, - прошипел ей в лицо. - Говоришь, а у самой ноги дрожат, зубы пляшут от страха.

Хани сглотнула. Видит ее насквозь, будто читает мысли прежде, чем они заберутся в ее голову. Что стыдного в страхе?

- Я не для того за тобой тащился в треклятую башню, чтоб теперь оставить здесь. Он сцепил пальцы на ее запястье, сжали так сильно, что Хани вскрикнула от боли, но чужестранец не ослабил хватки. - Мы уйдем вместе, я смогу тебя защитить, kama'lleya, только под ногами не путайся и загривок под топор не подставляй. Даже если мне придется вырезать к харстам всех до последнего младенца - я это сделаю, потому что я дал обещание.

Тут он оборвал сам себя. Хани видела, что Раш чуть не сказал сгоряча то, о чем говорить не хотел. Какое обещание, кому?

Дверь хижины скрипнула, впуская морозный воздух и Мудрую, за которой следовали двое. Кожевник и парень, лицо которого Хани видела впервые. Этим двоим пришлось согнуться пополам, чтоб пройти в низкие двери. Раш даже не пытался скрыться: шкурный полог скрывал их тела, но ноги выставлял напоказ. Чужестранец вышел, загородив Хани свой спиной, а она, послушная, не высовывала носа и молчала, даже тогда, когда Раш взялся за меч. Со страху Хани показалось, что длинное скошенное лезвие подмигнуло ей кровавыми бликами.

- Встал, значит, на ноги, - проскрипела Мудрая. - Я уж думала, что Гартис тебя примет.

- Дайте нам уйти - и все останетесь целыми, - сказал Раш. - Никто не станет трогать эту девушку, никто не будет глядеть ее отметины. Мы не сделали ничего лихого никому из вас, так что разгородите нам дорогу и все останутся со своим интересом.

- Мудрая, дай я этому говоруну язык завяжу крепше, а то мелет им, как брехливая собака. - Кожевник собрал ладони в пудовые кулаки, окружия мышц перекатывались под рубахой.

Он был вдвое больше чужестранца, и в рост, и вширь, но Раш даже бровью не повел.

- Говорила, что лихой он, - покачала головой Мудрая. Ее седые волосы так истончились, что, казалось, косы вот-вот треснут, точно сухой тростник. - Думаешь, мне надобно ее глядеть, чтоб видеть ее порченое нутро? Только вы в деревню зашли, я все поняла. У ней и светлого теперь нет, Вира отняла свое благословение. Ты, чужестранец, нам без надобности - иди своей дорогой. Не нашим рукам тебя карать, какими бы злодействами ты не занимался. Но она, - костлявый палец указал ему за спину, - останется, и примет свою участь. Я нарочно дала времени, чтоб одумалась, очистилась молитвами и вспомнила, что она родилась от снега и мороза, а не вышла из овечьего навоза.

- Я плохо говорю на северном, но не так уж, чтоб ты, старуха, моих слов не разобрала. Свои речи другим дуракам оставьте, я наслушался до скончания дней про ваши порядки. Сносите головы кому другому, если охота есть куражиться, а Хани со мной идет - и весь сказ.

Кожевник рванулся вперед, озлобленный неуважением к Мудрой, но Раш остановил его одним взмахом меча. В тесном коридоре клинку как раз хватило места, чтоб описать широкую дугу, хватануть по животу северянина. Тот выпучил глаза, недоуменно глядя, как из распоротой рубахи, источая зловоние и пар, вываливаются его кишки. Кожевник упал на колени и уткнулся лицом в собственные потроха. Кровь стремительно расползалась по полу уродливым пятном, лизнула подошвы сапог чужестранца. Хани потихоньку попробовала зачерпнуть светлой магии, но ладонь осталась пуста.

- Ты на смерть подписался, Мудрая тому свидетель! - взревел молодой северянин, но ему хватило ума не подступаться к чужаку.

- Хани, у тебя еще есть время спасти свою душу, - увещала Мудрая. Она будто бы не видела мертвеца в своих ногах, смотрела на девушку, близоруко щуря подслеповатые глаза. - Ты родилась порченной, ты нала свою судьбу, все знали, но одна я тебе защитила. Теперь и я говорю, что нет тебе иного выхода. Прими смерть, отрекись от зла, а не то оно тебя пожрет. Много горя сотворит то, что в тебе приют нашло.

- Не слушай ее, - встрял Раш. - Нет в мире ничего черного и ничего белого, даже у этой старухи руки по локоть в крови, могу спорить на свои уши. Ты сама хозяйка над собой, тебе самой и решать, кем стать. Овца ты что ли, чтоб тебя забивали?

Мудрая вскинула руки, старушечьи пальцы взялись перетягивать длинную ветряную нить, раскручивая ее воронкой. Когда Раш снова заиграл с мечом, Хани зажмурилась. Она слышала лишь шорох ног, несколько свистящих звуков и хрипы.

- Помоги мне, подопри дверь, - скомандовал чужестранец и подтолкнул ее вперед.

Хани смотрела только перед собой, боясь оглянуться, но, переступая через мертвого кожевника, увидела рядом с ним седую голову: из ровного среза на горле, пульсируя, вытекала кровь. Тут же валялась часть молодого северянина - голова и часть плеча. Мертвые черты запечатлели момент удивления; наверное, он до последнего не понимал, как смерть может прийти так скоро. Хани заставила себя внутренне задеревенеть. "Ты знала, что так будет, - нашептывал мягкий, странно знакомый женский голос, - как только они загородили дорогу, мешая тебе сбежать. Они стали платой за свободу". Амулеты в волосах вдруг сделались странно тяжелыми. Девушка осмотрелась, думая, чем бы загородить вход, но дверь налетела на нее. Мгновение, - Хани не успела понять, что происходит, - и рука ухватила ее за волосы, поволокла наружу.

- Мясники! - ревел эрл, и швырнул Хани на землю, прямо в ноги сельчанам, что собрались кучной толпой. - Они убили Мудрую, Боло и Агеля.

- Смерть обоим! - свирепствовала толпа, напирая на девушку.

Хани едва успела отвести рукой вилы, что готовы были впиться ей в грудь. Ржавый коготь расцарапал кожу, ладонь обагрилась кровью. "Они все хотят только одного, - подтрунивал голос, - чтобы ты умерла. Им не важно, что ты и кто. Им нет дела до твоей юности, им нет дела до того, кем ты стала, что вынесла. Только когда голова твоя будет на частоколе сидеть - тогда им станет ладно и хорошо. Разве такие достойны жизни?"

- Проклятая черная колдунья! - в лицо полетели плевки, в голову - камни.

- Прикажи своему зверю остановиться, - прошипел на ухо эрл, для убедительности приставив к ее горлу нож. Он развернул ее за волосы, чтоб Хани могла видеть, что творилось у хижины Мудрой. - Сделаешь это - и мы убьем вас быстро.

Хани мало что видела за телами северян, которые напирали на Раша. Но они падали, будто скошенные колосья, и скоро прорехи в плотном строе сделались частыми, и через них девушка могла видеть чужестранца. Он двигался быстро, словно смертоносная тень, отплясывал в хороводе со своим мечом, и каждый раз, когда лезвие выныривало на свет, кто-то из мужчин падал замертво. Несколько голов кубарем скатились вниз, встретились, стукнувшись лбами. Алый туман окутывал Раша будто дорогой плащ, а кровь от меча разлеталась в стороны, точно рубины из руки богача.

"Как только он опустит меч, - нашептывал голос, - они сразу снесут тебе голову, а после найдут, как и чужестранца ухватить за причинное место". Хани хотела отвернуться, но эрл до хруста в затылке оттянул ее голову назад, с силой нажал на нож. Она почти не чувствовала боли, только в том месте, где острый край касался кожи, сделалось горячо. "Неужели эти навозники заслуживают того, чтоб отдать им свою жизнь?" - насмешничал голос.

- Еще одна смерть, мясник, и я перережу ей глотку! - предупредил эрл.

Хани хотела закричать Рашу, чтобы уходил, бежал сломя голову, но вышло какое-то невнятное бульканье, к тому ж тихое - Раш вряд ли расслышал хоть звук. Да и не до того ему было. Северяне, поняв, что чужестранца не взять, обошли его кругом, вооружившись острогами и луками. Несколько острог чужестранец переполовинил мечом, но стрела достала его, царапнув щеку. Сельчане заложили новые стрелы. Несколько залпов - и Раша не спасет ни сноровка, ни странный меч. Его лицо озлобилось больше прежнего, ожоги снова налились, отчего лицо сделалось пугающим в своем безобразии.

- Раш... - позвала она тихим шепотом, не надеясь, что он ее услышит, - ... беги.

Мир перевернулся. В животе разлилась боль, совсем как от того яда, которым ее угостили сестры Белого шпиля. Перед глазами разверзлась черная пустошь, бескрайняя, безжизненная. Куда-то делась рука эрла - он больше не мог причинить Хани боль. Словно во сне, девушка видела темный туман, который обволакивал все вокруг, не обминая ни камня, ни дерева, ни человека. Обернутые в живой саван, они растворялись, становились прахом. Хани могла только смотреть - холодная, безучастная. "Я умерла, я больше не вижу мир таким, как его видят живые, - подумала она". Хотелось закрыть глаза, но неведомая сила заставляла ее смотреть. Деревня сделалась каменной пустошью, на самом севере которой, курилась мгла с частыми всполохами молний.

А потом прямо под ней треснула земля, с грохотом разомкнула каменные челюсти. Их нутра самой матери-земли высунулась рука, ухватила Хани за ноги и утянула в пропасть...

- Хани... Хани...

Она разлепила глаза, щурясь от солнечного света. На языке чувствовался вкус крови и земли, будто ее только что накормили и тем, и другим. Девушка перевернулась на спину и позволила Рашу поднять себя на ноги. Глаза не сразу вернули способность видеть.

- Если ты закончила - нам нужно убираться, - напомнил Раш. Он весь с головы до ног был забрызган кровью, она густо стекала с куцых остатков его волос, пачкала косы Хани, будто чужестранец непременно хотел, что лона тоже перепачкалась смертью. - Надеюсь, хоть лошадь осталась цела.

Хани повернулась. Что сталось? Разве она не умерла? Разве не Гартис затащил ее к себе?

Свежий снег густо припорошил серый налет. Будто пока она была в беспамятстве, небеса щедро трусили пеплом. Дома степенно догорали, словно сальные свечи - в безветрие пламень почти не шевелился, и степенно глодал деревянные скелеты.

- Куда они подевались? - спросила Хани в пустоту перед собой.

Ответила тишина. Никто не спешил остановить их, никто не загораживал дорогу. Частокол на треть сгорел, и теперь медленно тлел; черные длинные пальцы дыма норовили уцепиться в белоснежные облака, по-весеннему чистые и кудрявые. Раш вскорости вернулся ведя под уздцы белую рогатую кобылу Хани. Жеребица нервничала, часто пряла ушами, но послушно следовала за чужестранцем.

- Ты удил их? - спросила Хани.

Он как-то странно посмотрел на нее, но не ответил. Девушке пришлось вцепиться в ворот его куртки и раз за разом умолять сказать, что произошло. Не могут разом исчезнуть столько людей. Чумазые близнецы, толстая девчонка с ячменной лепешкой, названые родители и названый брат.

- Не я убил их. - Раш снова тронул ожоги, будто они досаждали ему. - Ты убила.

Хани сползла на землю, зачерпнула пепел, и глядела, как он тонкими струйками цедиться сквозь пальцы. Вопрос "Как?" встал поперек горла, но Хани была даже рада, что так сталось. Разве может быть иное объяснение тому, что она натворила? Только одно способно разом отнять столько жизней. "Теперь они не причинят тебе вред, - успокаивал мягкий голос госпожи Хелды, - теперь ты сможешь себя защитить".

- Хани, - Раш тронул ее за плечо, заставляя подняться.

- Не забывай наш уговор, чужестранец, - деревянным языком произнесла Хани, избегая смотреть ему в глаза. - Никто не должен знать.

- Как скажешь, kama'lleya, - задумчиво пообещал он.

Вскорости они были уже далеко от догоравшей деревни. Дорогу будто кто нарочно выровнял: Хани могла поклясться, что своими глазами видела коряги и кочки на пути в деревню, но теперь землю будто утоптали тысячами ног. Жеребица, почуяв волю, торопилась вперед и Раш, которому Хани без сожаления отдала поводья, пустил ее галопом. Лоскут лесистой равнины кончился, выпуская их на каменистые пустоши, светло-серые от тонкого снежного наста. Когда лошадь притомилась, Раш перевел ее наш шаг и они с Хани перекусили прямо верхом, чтоб не терять зря времени. Почти всю дорогу молчали, обмениваясь короткими фразами без смысла. В конце концов, сошли на нет и эти разговоры, и Хани ненадолго задремала, прислонившись к его плечу.

Ей снилось странное место. Тусклый мраморный пол, то ли темно-синий, то ли вовсе черный. Тьма кругом скрадывала границы, если он и были. Только небольшой круг освещался бесформенный неясным светом. Хани осмотрелась, в поисках источника света, но пятно будто бы жило своей собственной жизнью: его края шевелились, точно ножки разбухшей гусеницы, вытягивали щупальца, словно собиралась дотянуться до чего-то во мраке. Но Хани не видела ничего, кроме трещин меж мраморными плитами.

"Кто здесь?" - спросила она, расслышав отдаленные шаги.

Ответа не последовало, но шаги продолжали приближаться, хоть девушка по-прежнему не могла бы с точностью сказать, с какой стороны ждать появления незнакомца или незнакомки.

"Госпожа Хелда, это ты? - позвала Хани. - Я знаю, что твой голос приказывал мне, что делать. Ты говорила, а я не могла тебя ослушаться. Что ты сделала со мной? Ты забрала мою белую отметину? То, чем я стала - это и есть твой дар? Так забери его, мне он не надобен!"

Крик проглотила тишина. Она словно сделалась непроницаемой жижей, которую нельзя было потрогать, но она душила, заглушала каждый звук, каждый ее вдох. Остались только шаги, только теперь они умножились. Тьма выпустила одного - он был высоким, в красивых, словно выкованных из лунного света доспехах, густо обагренных кровью. В одной его руке был меч, во второй - щит. Но как ни старалась Хани рассмотреть лицо, тьма тут же окутывала его щупальцами, будто и воина вместо головы был шевелящийся сгусток. Ему навстречу вышла женщина - шелка ее одежд шептались, словно живые. В руках ее лежал ягненок в золотом руне и женщина теребила тугие завитки. Пришел черед третьего...

Хани проснулась, сонно озираясь по сторонам. Сперва ей показалось, будто сон стал явью - темнота была их спутником, и только лошадь была в ней единственным светлым пятном.

- Мы не остановимся на ночь? - спросила девушка.

- Нет, нужно торопиться. Если Арэн приедет в "Лошадиную голову" и не застанет нас там, подумает, что мы сгинули. Я его знаю - даже если надумает скорбеть, так в седле, не станет засиживаться бестолку.

Половину ночи поводья держала она, а Раш занял место у нее за спиной. От его рук спокойнее не было, но он был теплым, и Хани не чувствовала себя одинокой. Они миновали заросший карликовыми дубами склон, спустились к реке, и двинулись вдоль нее. Перешли вброд в том месте, где водяная змея была уже всего, и, с рассветом, снова поменялись местами. Дальше пришлось делать широкий крюк, чтоб обойти ущелье, ставшее гнездом для огненной звезды. В некоторых местах путь будто нарочно усыпали острыми камнями, и приходилось спешиваться. К утру следующего дня они вошли в сосновый лес: деревья здесь были такими старыми, что макушками загораживали солнце. Ровные колоны стволов, словно заколоченные в землю самими богами, плакали смоляными слезами. Хани собирала их и бережно складывала в мешочек на поясе. За время пути они с Рашем съели большую часть припасов, но охотиться девушка не смела, боясь накликать на их головы гнев духов-охранников. Зато здесь было вдосталь шишек - не еда, но достаточно, чтоб дать подачку взбунтовавшимся желудкам. Когда лес закончился, перед ними растелилась равнина, устланная каменными дольменами. Здесь их было без счету, будто невидимые великаны строили невиданные фигуры.

- Я помню их, - довольный, сказал Раш. - Дальше Путь караванщиков - граница с Дасирийской империей. А вот там, - он указал на седые бороды дыма, - Рагойр.

- Что это?

- Место, где собираются караванщики и вольные торговцы со всех сторон света, чтоб похвастать своими товарами. Если иметь вдосталь золота, здесь можно купить бессмертие.

Хани оглянулась на выбеленные многовековыми морозами, пики гор, на ленты рек, на леса и пустоши. В глазах стало мокро. "Ты еще воротишься сюда, но иным путем и иным существом", - подсказал внутренний голос, но сердце рвалось повернуть лошадь обратно.

- Для тебя там больше ничего нет, - словно прочитав ее мысли, сказал Раш. - Только смерть. А впереди всегда есть хоть что, ради чего стоит побороться за жизнь.

- Говоришь так, будто знаешь, как оно быть изгоем из собственного дома.

Он не ответил, но всполохи в черных глазах на миг сделались ярче. К вечеру Рагойр встретил их ароматами жареного мяса, свежего хлеба и молока, насмешливыми голосами лютней и лошадиными ржанием. Хани удивилась, увидав добротную каменную стену, в два человеческих роста и широкий зубчатый заслон, который охраняли вооруженные до зубов воины. Они пропустили их только после того, как Раш помахал перед их носами тугим кошельком. После, когда их пропустили, чужестранец объяснил, что в Рагор не попасть, если ты беден, как церковная мышь. Так староста оберегает свои владения от попрошаек и бедняков. Сам Раш считал такую меру идиотской.

Домов в торговом городке оказалось не так много, но почти все они были сложены из красного камня, и имели второй этаж. Центром городу служила огромная площадь, со всех сторон окруженная складами. Здесь, несмотря на поздний час, торговля была в самом разгаре. Седовласый торговец в дорогом кафтане, вел торг гнедыми тонконогими лошадьми, невдалеке от него, темнокожий, лысый, как облизанный водой камень, молодой эфратиец, предлагал купить огромного черного мерина о шести ногах. Хани впервые видела такое чудо, и подивилась, что никто не торопился купить коня.

- Сахсалаш, - сказал Раш, который не сводил с коня глаз, - говорят, будто эти кони скачут так быстро, что могут обогнать собственную тень.

- Отчего же никто не покупает?

- Он примет только одного хозяина, того, кого сам выберет. Этот торговец не смыслит в лошадях, иначе знал бы, что сахсалаша-то продать он может, вот только покорность его не купить за все золото Эзершата.

- Тебе по душе этот жеребец, так пойди и купи его.

Вместо ответа чужестранец направил коня дальше, в северную часть площади. Хани с удивлением смотрела на диковинные фрукты, цвета солнца в морозное утро, дорогие шелковые платья, такие тонкие, что торговец запросто протягивал их через перстень. Еще были пятнистые меха, острые мечи с эфесами, усыпанными драгоценными камнями, посуда и плащи, украшения, книги...

Северный проход вилял между складами, после сужался, перетекая в оживленную улицу, окруженную домами и мелкими лавками, и снова складами.

- Здесь храмов нет, - потихоньку сказала девушка, когда впереди замаячило здание, чья крыша красовалась сразу несколькими знаменами.

- Сюда не молиться едут, а торговать. Даже боги в Рагойр не заглядывают, чтоб меньше знать о том, как люди задешево продают любовь, честь и совесть.

Раш остановил лощадь у того самого здания. Сумерки преобразили краски на стягах, сделав белые желтыми, а красные вычернил до глубокого коричневого. Вход стерегла бутафорская лошадиная голова, насаженная на пику.

Едва они спешились, как рядом, будто из-под земли, появился мальчонка лет десяти, ладно причесанный и одетый. Он подозрительно глянул на Раша, который не скидывал капюшона с того момента, как их пропустили в город. Чужестранец протянул ему серебряную монету, а вторую ловким движением выудил у мальчишки из-за уха. Тот пискнул от радости, но потихоньку все ж проверил оба лорна на зуб и, убедившись, что монеты не фальшивые, принял поводья. Раш первым вошел в здание, немного покопался в дверях. До Хани донесся недовольный женский окрик: "Хорош студить, решай, где твоей жопе место, да закрывай дверь, чтоб по нашим спинам ветер не гулял!" Раш поманил Хани рукой, и она послушно ступила за порог.

Запах хорошей домашней еды буквально не сбил ее с ног. Большой зал, часто заставленный длинными столами, ломился от постояльцев. Девушка никогда прежде не видела стольких людей под крышей одного дома. Кожи гостей пестрели всеми оттенками - от молочно-бледных, до черных, точно уголь. Их волосы, одежды и голоса заставили Хани вспомнить лесных птиц в пору парования - пестрый шевелящийся ком, говорящий будто бы в сотню ртов. Хани даже не стала пытаться различать слова, слишком незнакомыми они были. Вместо этого покорно следовала за Рашем - теперь чужестранец стал единственным путеводителем.

На них будто бы никто и не обратил внимания. Увлеченными разговорами и спорами, мужчины и женщины поднимали кружки, старались перекричать друг друга, требовали еще вина и еды. Хани засмотрелась на девушку, что сидела одна одинешенька в конце стола, и тут же попалась под руку торопливой служке. Тощая, как жердь, девица, сперва пролила на Хани пиво, а после - щедрую порцию брани, такой, что Хани сделалось гадко на языке. Раш больно потянул ее за руку и, сквозь зубы, потребовал идти за ним шаг в шаг.

Деревянная стойка занимала половину места у стены: собранная сразу из нескольких пород древесины, с рядами полок позади и целым набором бочонков на них. За стойкой хозяйничала моложавая женщина. Стоило Рашу подойти достаточно близко, как она тут же поприветствовала их на общей речи, улыбаясь и не упуская шанса разведать, что прячется в темноте капюшона чужестранца. Раш осторожно отклонил его край, показывая лицо. Сперва глаза женщины наполнились страхом, потом - любопытством. Будто она трижды в день на такое глядит, подумала Хани. Девушка чувствовала себя неуютно. Хот никто и не смотрел в их сторону, ей казалось, что каждый посетитель только то и делает, что пялится на нее, стоит отвести взгляд. На самом же деле, стоило Хани немного понаблюдать, она поняла, что взгляды многих приковывала одинокая девушка. Она была прекрасна, никого красивее Хани не встречала. Темные волосы гладким шелком ложились на плечи, лицо, белоснежное, будто молодой снег, чуть раскосые зеленые глаза. На такую следовало глядеть, как на диковинку. Пока Раш договаривался о комнатах, Хани успела заметить, что красивая госпожа не притронулась ни к еде, ни к питью; заметив на себе взгляд, незнакомка демонстративно отвернулась.

- Вараса покажет, где ваши гнездышка, голубки, - нарочно сладким голосом сказала молодуха за стойкой, и Раш сцапал Хани за руку прежде, чем она успела возразить.

Грузная тетка неопределенного возраста, крупноголовая, точно озерный карп, провела их вверх по лестнице, где свернула в правый коридор. Она остановилась у одной из дверей, сняла пояса гремящее сотней ключей, кольцо, и отворила дверь, пропуская чужестранца вперед. Комната оказалась просторной, череда круглых оконцев давала достаточно света. В трех из четырех углов тлели углями жаровни, тут же нашлась просторная кровать и большой сундук для поклажи, еще стол и крепкий стул с высокой спинкой. Раш велел Хани осматриваться, а сам вышел за ключницей, чтоб посмотреть вторую комнату.

Оставшись одна, девушка подошла к жаровне и потревожила угли кочергой. Пламень внутри твердых комков будто ожил после спячки, раскрасил все грани рыжими и алыми красками, дохнул теплом. Хани погрела ладони, хоть не чувствовала холода. Новый мир, совсем не тот, к которому привыкла она. Здесь иные уклады и другие порядки, здесь она будто слепой котенок, который не знает, какая ладонь побалует угощением, а какая - свернет шею. Так ли хороша теперешняя жизнь? Здесь опасностей ничуть не меньше, здесь она пропадет зазря, как только чужестранцу надоест с ней возиться. Может, в этот самый момент он как раз размышляет, как бы отделаться от назойливой ноши. За время пути Раш ни словом не обмолвился о том, какое обещание он давал и кому, но Хани была не настолько глупа, чтоб не понять - золото чужестранец получил за ее спасение. Пусть не все, но часть точно. То бы в Северных землях мог настолько расщедриться ради порченной колдуньи?

- Мы займем эту комнату, - услышала она голос чужестранца, и следом - легкий скрип двери. - Вторая останется Арэну и Миэ. Мы в самый раз приехали - со дня на день ждут караванщиков из Рхеля, эти снимут все комнаты, даже отхожие места все позанимают.

От Хани не скрылось, как преобразился чужестранец, стоило им покинуть пределы Артума. Ожил, будто рыба, брошенная обратно в родное озеро. Оно и понятно - это для нее все незнакомо, для Раша - все, как должно. Наверняка успел высмотреть то, о чем она и помыслить не могла.

- Здесь наши пути разойдутся или тебе было велено увезти меня еще дальше? - спросила она, не отрывая взгляда от угольев. Она боялась ответа, боялась узнать, что останется одна и дальше придется самой решать, что делать и куда идти. Странное дело - свобода. О ней можно сколько угодно мечтать и ловить, а поймав - всем сердцем захотеть избавиться.

- Разве я тебя гнал? - Раш налег на дверь плечом, только теперь спустив капюшон.

- Арэн ехал в Северные земли не просто так. А раз вы ехали с ним, значит, у вас общая нужда. Верно я понимаю, что для северянки в ней места нет?

Чужестранец пожал плечами.

- У Арэна свой интерес, это верно. Но мы не собаки его, чтоб он нам приказывал, куда ехать и с кем. Но за него говорить я не стану. Только, думается мне, он не стал бы тебя из всяких передряг вытаскивать, чтоб бросить у дороги, словно пса. - Раш прошелся пятерней по волосам. - Отсюда есть путь на запад, в Рхель, на юг - в Дасирийскую империю, а оттуда - хоть в Тарем, хоть дальше на юг.

- А что на востоке? - Хани старалась не показывать страха, что теперь только окреп в ней.

- Там шайры, но сушей до них не добраться - болота кругом, губительные топи. Только по воде можно, да и то не всякий доплывет. Шайры, если не хотят, чтоб люди их нашли, вовек не покажутся, они мастера прикидываться то деревом, то кустом, то камнем мшистым. Будешь на такого глядеть - вовек не разгадаешь, что человек перед тобой.

Хани снова пошевелила угли, подула на огонь и подложила пару поленьев из сетки. Она знала, что причиной ознобу, обуявшему ее тело, был вовсе не холод, а паника, но чужестранцу о том знать не обязательно. Он-то наверняка увидел ее дрожь, так пусть на другое думает.

- Я на рынок схожу, осмотрюсь, что и как, - сказал Раш. - Прикажу, чтоб тебе воды натаскали теплой и благовония для ванны принесли. Здесь за звонкую монету и пятки лизать будут, только прикажи. Никуда не выходи без меня, поняла? - наказал он.

- Поняла, - покорно согласилась она.

Оставшись одна, Хани разобрала их нехитрый скарб. Из вещей Раша не сохранилось ничего, даже кольчугу, которую они по настоянию Раша забрали из деревни, чужестранец после велел выбросить в реку. Хани никак не могла взять в толк, зачем бросать задарма то, что можно выплавить в железный слиток. Артумские земли были скудны железом, и большая часть руды лежала слишком близко к Пепельным пустошам, чтобы ее можно было добывать в любом количестве. Северяне знали цену железному клинку и железным броням. Но Раш настаивал и Хани не стала с ним спорить. Чужестранец сказал, что оставь они кольчугу на месте - мало ли сможет ее найти и как это обернется против них.