Сердце помнит

4. НА ВАЛЬДЕНШТРАССЕ

Младший лейтенант Павел Кудрин прибыл в Берлин утром. Расспросив у патрулей военного коменданта, как попасть в Потсдам, он прикинул, что времени достаточно, и, сдав чемодан в камеру хранения, вышел на улицу. Высившиеся по сторонам стены с пустыми квадратами окон, развалины напоминали о недавнем сражении. Кудрину казалось, что он и сейчас улавливает едкий запах порохового дыма и пригоревшей краски. Тротуары, наполовину заваленные грудами кирпича и цемента, не вмещали пешеходов. Людской поток выплескивался на мостовую.

Кудрин легко шагал в этом потоке — стройный, подтянутый, поскрипывая новыми сапогами, в гимнастерке, перехваченной новым снаряжением, при всех своих боевых орденах и медалях. Павел был горд тем, что стойко вынес всю тяжесть войны, что никакие страдания не сломили его. Это было чувство человека, закончившего очень большую и трудную работу. Но в каком-то потайном уголке души шевелилось и другое чувство. Оно напоминало, что он, Павел Кудрин, еще не все сделал…

Вальденштрассе — тенистая, малолюдная улица в советском секторе Берлина. Кудрин шел по ее растрескавшемуся тротуару, еле сдерживая себя, чтобы не торопиться, не бежать. Сколько он думал об этих минутах, сколько раз мысленно шел по этой улице!

Кудрин остановился у калитки, над которой значился нужный ему номер. Постоял, чтобы перевести дыхание, одернул гимнастерку, расстегнул кобуру пистолета, затем постучал. Сквозь щель увидел, как по песчаной дорожке заторопилась полная пожилая женщина. Она открыла калитку и вопросительно посмотрела на Павла.

— У меня к вам дело, — с хрипотой в голосе проговорил по-немецки Павел и шагнул во двор.

В передней, обставленной недорогой мебелью, Кудрин увидел седого старика — в фартуке, в очках. Он стоял за столом и оклеивал серой с прожилками бумагой картон. Кудрин понял, что профессия старика переплетчик…

— Заходите, пожалуйста, — сказал старик.

— Ваша фамилия Бергер? — спросил Кудрин.

— Бергер, Иоганн Бергер.

Кудрин сел в жесткое кресло. Его охватила минутная слабость. Он не знал, с чего начать разговор, как предъявить свой страшный счет этим людям — счет непогасимый. Взгляд упал на одну из многочисленных фотографий, украшавших стены передней. Павел поднялся, подошел к снимку. Он узнал Курта Бергера, хотя тот был сфотографирован в штатском платье.

— Сын? — спросил Павел.

— Сын, — ответил старик, вглядываясь в лицо Кудрина.

В тоне старика, в его взгляде Павел уловил тревогу и настороженность.

— Где сейчас Курт Бергер?

— Как знать, господин офицер? Не вернулся с войны… Вы знаете Курта?..

Кудрин достал из кармана конверт, вынул из него фотографию эсэсовского капитана и показал старику.

— Он?

— Он, — ответил старик.

Пожилая женщина, мать Курта, схватилась за сердце. Дрожащими руками она взялась за стакан.

Павел резко подошел к столику с графином, налил в стакан воды.

— Выпейте и слушайте!

И Павел Кудрин, используя весь свой запас немецких слов, начал рассказ о том, как он встретился с Куртом Бергером. Он видел сейчас старое деревенское кладбище, где стояли отец и мать, стоял рядовой Шестов… Павел рассказывал, пережидал, пока уляжется волнение, и опять рассказывал. Как сквозь туман, доносились до него рыдания седовласого переплетчика и его жены. А потом он вдруг увидел, что старик Бергер стоит перед ним на коленях.

— Господин офицер, — сквозь слезы промолвил Бергер, — я готов принять смерть от вашей руки. Это будет справедливо. Но разрешите мне вначале проклясть своего сына.

Старый Бергер поднялся, сорвал со стены фотографию Курта и бросил ее себе под ноги. Растоптав снимок, Бергер в исступлении закричал, грозя кому-то своим худым, жилистым кулаком:

— Нет у меня сына! Его забрал Гитлер, будь он проклят! Это он сделал из Курта убийцу, волка!..

И тут же, словно спохватившись, торопливо зашептал:

— Господин офицер, Курт жив. Я солгал вам… Курт в американском секторе Берлина, у генерала Каллагэна работает советником. Найдите его там… Теперь я готов принять смерть от вашей руки.

Кудрин поднялся с кресла и, не прощаясь, направился к двери.

…Когда Павел медленно шел по улице, в голове его была одна мысль: «У генерала Каллагэна советником пристроился… Найду!»

Тепло встретили младшего лейтенанта Кудрина в родной дивизии. Павел чувствовал эту теплоту во всем: и в приветливой улыбке знакомого солдата-автоматчика, стоявшего на посту у проходной будки, и в торопливости выбежавшего навстречу дежурного по штабу, и в душевных словах обычно сдержанного начальника разведотделения майора Пиунова.

Штаб дивизии располагался в большом двухэтажном доме в глубине огромного двора, обнесенного железной оградой. Много таких дворов в пригородах Берлина. Этот, может, несколько выделялся тем, что вокруг дома толпились, заглядывая в окна, тоществолые акации, а к железной ограде прижались подстриженные кусты.

Павел Кудрин сидел на диване в рабочей комнате майора Пиунова, вглядывался в его сухощавое утомленное лицо и слушал рассказ о новостях в дивизии. Пиунов искренне радовался возвращению младшего лейтенанта Кудрина — опытного командира-разведчика.

После долгих воспоминаний, взаимных расспросов Пиунов спохватился:

— Командиру дивизии нужно представиться. Новый он у нас. Ты ему попроще о себе докладывай. Не любит Андрей Петрович, когда перед ним подчеркивают свои заслуги, опыт. Впрочем, пойдем вместе, представлю тебя.

Кабинет генерал-майора Рябова находился на втором этаже, в просторной угловой комнате. Когда Пиунов и Кудрин вошли, генерал поднялся им навстречу из-за большого, покрытого зеленым сукном стола. Он внимательно выслушал доклад младшего лейтенанта, по-хозяйски, открыто оглядел его и подал руку.

Павла поразили серебристо-белые, гладко зачесанные волосы генерала. От их белизны ярче горели золотые погоны, еще темнее казались карие глаза Андрея Петровича.

Узнав, что Павел Кудрин прослужил в дивизии всю войну и вырос от солдата до командира взвода, генерал Рябов спросил:

— Как вы смотрите, если пошлем вас на учебу?

Павел немного помедлил и, чувствуя на себе пристальный взгляд Рябова, сказал:

— Я готов поехать учиться, но хотел бы не сейчас… Есть еще у меня дела в Берлине.

— Что за дела, если не секрет? — спросил Рябов, не отрывая глаз от нахмурившегося вдруг Кудрина.

Павел не любил говорить о том, что пришлось ему пережить в памятный день тысяча девятьсот сорок четвертого года. Но взгляд Андрея Петровича был отечески внимательным и требовательным. И Кудрин рассказал генералу историю гибели родителей и разведчика Шестова.

Рябов слушал Кудрина, курил и ходил по кабинету. Выкурив одну папиросу, Андрей Петрович взял другую. Павел, взволнованный тяжелыми воспоминаниями, не заметил, как дрожала рука генерала, когда он подносил к папиросе зажженную спичку.

Когда Кудрин закончил свой рассказ, в кабинете несколько минут стояло молчание. Нарушил его Андрей Петрович:

— Все это очень тяжело, товарищ Кудрин. Даже постичь трудно, как тяжело!.. Мне кажется, что я понимаю вас лучше, чем кто-либо другой. Вот вы видите мои белые волосы. Они стали такими в одну минуту. А случилось это ни мало ни много двадцать семь лет назад.

Рябов придвинул к себе стул и сел напротив Павла, положив ему на колено свою руку. Кудрин заметил, что на руке у генерала недостает двух пальцев.

— Мне пришлось пережить почти такую же трагедию, — продолжал Андрей Петрович. — Но у вас и своей боли хватит, рассказывать не буду. Поразило меня в вашем рассказе вот что: эти звери в образе человеческом идут по одной тропе. Я имею в виду пытки, садистские изощрения в издевательствах над людьми…

Андрей Петрович умолк и на мгновение задумался. Потом вдруг спросил:

— Так, говорите, капитан Курт Бергер спрятался под крылышко американского генерала Каллагэна? Знает волк, куда прятаться. Генерал этот, слышал я, пытается взять на учет бывших летчиков гитлеровской авиации. Как вы думаете, зачем Каллагэну этот учет? — обратился Рябов к майору Пиунову.

Пиунов, погруженный в свои мысли, не сразу понял, что вопрос адресован ему. Заметив на себе взгляд генерала, он быстро ответил:

— Думаю, принимают меры, чтобы всех военных преступников выловить.

Андрей Петрович улыбнулся и сказал:

— То-то Курт Бергер так их боится. Наивен ответ!

Генерал Рябов вернулся к рабочему столу. Офицеры поняли, что прием закончен. На прощание Андрей Петрович сказал Кудрину:

— Примем все меры, чтобы этот Бергер как военный преступник был выдан в руки советского правосудия.