Серебряная ива

Прямо под ноги пулям,

Расталкивая года,

По январям и июлям

Я проберусь туда…

Никто не увидит ранку,

Крик не услышит мой,

Меня, китежанку,

Позвали домой.

И гнались за мною

Сто тысяч берез,

Стеклянной стеною

Струился мороз.

У давних пожарищ

Обугленный склад.

«Вот пропуск, товарищ,

Пустите назад…»

И воин спокойно

Отводит штык.

Как пышно и знойно

Тот остров возник!

И красная глина,

И яблочный сад…

О salve, Regina![36] —

Пылает закат.

Тропиночка круто

Взбиралась, дрожа.

Мне надо кому-то

Здесь руку пожать…

Но хриплой шарманки

Не слушаю стон.

Не тот китежанке

Послышался звон.

Окопы, окопы, —

Заблудишься тут!

От старой Европы

Остался лоскут,

Где в облаке дыма

Горят города…

И вот уже Крыма

Темнеет гряда.

Я плакальщиц стаю

Веду за собой.

О, тихого края

Плащ голубой!..

Над мертвой медузой

Смущенно стою;

Здесь встретилась с Музой,

Ей клятву даю.

Но громко смеется,

Не верит: «Тебе ль?»

По капелькам льется

Душистый апрель.

И вот уже славы

Высокий порог,

Но голос лукавый

Предостерег:

«Сюда ты вернешься,

Вернешься не раз,

Но снова споткнешься

О крепкий алмаз.

Ты лучше бы мимо,

Ты лучше б назад,

Хулима, хвалима,

В отеческий сад».

Вечерней порою

Сгущается мгла.

Пусть Гофман со мною

Дойдет до угла.

Он знает, как гулок

Задушенный крик

И чей в переулок

Забрался двойник.

Ведь это не шутки,

Что двадцать пять лет

Мне видится жуткий

Один силуэт.

«Так, значит, направо?

Вот здесь, за углом?

Спасибо!» – Канава

И маленький дом.

Не знала, что месяц

Во все посвящен.

С веревочных лестниц

Срывается он,

Спокойно обходит

Покинутый дом,

Где ночь на исходе

За круглым столом

Гляделась в обломок

Разбитых зеркал

И в груде потемок

Зарезанный спал.

Чистейшего звука

Высокая власть,

Как будто разлука

Натешилась всласть.

Знакомые зданья

Из смерти глядят —

И будет свиданье

Печальней стократ

Всего, что когда-то

Случилось со мной…

Столицей распятой

Иду я домой.

Черемуха мимо

Прокралась, как сон,

И кто-то «Цусима!»

Сказал в телефон.

Скорее, скорее —

Кончается срок:

«Варяг» и «Кореец»

Пошли на восток…

Там ласточкой реет

Старая боль…

А дальше темнеет

Форт Шаброль,

Как прошлого века

Разрушенный склеп,

Где старый калека

Оглох и ослеп.

Суровы и хмуры,

Его сторожат

С винтовками буры.

«Назад, назад!»

Великую зиму

Я долго ждала,

Как белую схиму

Ее приняла.

И в легкие сани

Спокойно сажусь…

Я к вам, китежане,

До ночи вернусь.

За древней стоянкой

Один переход…

Теперь с китежанкой

Никто не пойдет,

Ни брат, ни соседка,

Ни первый жених, —

Лишь хвойная ветка

Да солнечный стих,

Оброненный нищим

И поднятый мной…

В последнем жилище

Меня упокой.

Если бы брызги стекла,

что когда-то, звеня, разметались,

Снова срослись – вот бы что

в них уцелело теперь.

Совсем не тот таинственный художник,

Избороздивший Гофмановы сны, —

Из той далекой и чужой весны

Мне чудится смиренный подорожник.

Он всюду рос, им город зеленел,

Он украшал широкие ступени,

И с факелом свободных песнопений

Психея возвращалась в мой придел.

А в глубине четвертого двора

Под деревом плясала детвора

В восторге от шарманки одноногой,

И била жизнь во все колокола…

А бешеная кровь меня к тебе вела

Сужденной всем, единственной дорогой.

От странной лирики, где каждый шаг —

секрет,

Где пропасти налево и направо,

Где под ногой, как лист увядший, слава,

По-видимому, мне спасенья нет.